Первые неприятности

Проводив товарищей, Андрей Почуйко сдвинул ушанку на слегка вздернутый широкий нос, погладил живот и сказал:

– Та-ак… Це дило трэба розжуваты…

Прежде всего он развел костер под ополовиненным вчера чайником, достал сухари, колбасу и луковицу. Вынимая из кармана ножик, для порядка привязанный веревочкой к брючному ремню, он увидел ужа и опять протянул:

– Та-ак… Хороший хозяин, говорят, прежде скотину накормит, а потом сам поест. А чем же тебя кормить? Молочка-то нет.

Он отрезал кусочек колбасы и положил его перед ужом. Уж осмотрел колбасу со всех сторон, но есть не стал.

– Выходит, перцу ты не любишь. А чего же тебе дать?

Андрей почесал затылок и достал банку мясных консервов. Красное, распаренное мясо уж тоже не тронул.

– Ох и привередливый же… – удивился и рассердился Почуйко. – Раз тебе наикращи солдатские харчи не нравятся, ходи… чи той, ползай голодный.

Съев колбасу и луковицу, Андрей покосился на дремавшего у входа в палатку ужа, вздохнул и принялся за консервы. Солнце уже вышло из-за гор и било ему прямо в глаза. Пришлось пересесть на другую сторону стола, снять ушанку и расстегнуть воротник. Доев и консервы, Андрей печально вздохнул, положил в чай сахару и стал размачивать поджаренные сухари. Потом он расстегнул еще пару пуговиц на гимнастерке и, долив чаю, стал пить уже вприкуску.

Со лба лил пот. Вытирая его, Андрей выронил кусочек сахару, нагнулся за ним и увидел, что уж ползает у него под ногами, ловко собирая крошки длинным, раздвоенным язычком. Вот он наткнулся на сахар, лизнул его и склонил голову набок, точно прислушиваясь к чему-то. Потом он торопливо схватил сахар, высоко задрал голову и проглотил тронутый пылью сладкий кусочек.

– Вы дывиться, яка сладкоежка! – воскликнул почему-то растроганный Андрей и раскрошил еще одну грудку сахару.

Уж быстрыми и точными движениями подобрал беленькие кусочки и, поднявшись на половину своего туловища, слегка покачиваясь и склоняя голову то в одну, то в другую сторону, смотрел на Почуйко.

И в этих странных, не по-живому струящихся движениях змеи, в ее тяжелом, немигающем взгляде, в неприятном трепете, который время от времени пробегал по длинному, крупному ее телу, Андрей увидел что-то такое, что сразу уничтожило его почти умиленное любопытство. Теперь уж показался ему противным и страшным, и Андрей хотел было прогнать его, даже ударить, но сейчас же вспомнил, что если бы не уж, то та черная гремучая змея могла бы укусить его, и тогда не было бы Андрея Почуйко на белом свете.

Он тихонько чертыхнулся, в сердцах отставил от себя кружку и, взглянув на солнце, решил, что можно и отдохнуть. Притащив к столбу полушубок и подложив под голову связку ватных шаровар, он снял с телефонного аппарата трубку и пристроил ее под ухо. Уже сквозь дремоту он вспомнил о черной змее и вскочил.

«А ну как опять подползет?» – тревожно подумал Андрей.

Он осмотрелся и, раскрошив несколько кусочков сахару, разбросал их вокруг своей постели. Суетливо тыкаясь мордочкой в одеревенелый бурьян, уж подбирал белые кусочки и, склонив голову набок, подолгу смаковал их.

– Ну вот и добре, – усмехнулся Почуйко, – ты кормись, а я отдыхать буду.

Он пристроил поудобней телефонную трубку и прилег. Припекало солнце, успокаивающе лепетала река. Андрей блаженно почмокал толстыми губами и смежил глаза. Но уснуть ему не пришлось. Поблизости раздалось похожее на куриное кудахтанье, потом клекот и, наконец, отчаянный птичий крик. Андрей вскочил и вспугнул пристроившегося у его ног ужа. Оказывается, пока Почуйко посапывал на припеке, из ближних кустов выбрались фазаны, склевали не только рассыпанные на столе сухарные крошки, но и разворошили продукты и, главное, проклевали мешок с гречневой крупой. Теперь они дрались возле добычи.

Серенькие, с коричневым отливом, невзрачные фазаньи курочки отчаянно старались пробиться к мешку, отталкивая более удачливых товарок. Разукрашенные оранжевыми, пестрыми, сизыми и синими перьями фазаньи петухи то старались навести порядок в своих стайках-семьях, то распускали крылья и, подергивая длинными и тонкими хвостами, приседали друг перед другом, как воротник взъерошивая перья вокруг хохлатых головок. Они клекотали и норовили ударить друг друга крепкими клювами. Но потом, точно передумав, расходились и, охорашиваясь, осматривали свои подросшие, жадные выводки.

– Кыш, проклятые! – закричал обозленный Андрей. – Кыш!

Фазаны взлетали не сразу. Они вначале примолкли и осмотрели Почуйко, а потом, как разноцветные снаряды, со свистом пронеслись над постом.

Андрей ругался, складывая разбросанные продукты, а успокоившись, вспомнил, что обед не приготовлен, что люди, наверное, придут голодные.

Битва над рекой

Часов у Почуйко не было, и он позвонил на соседний пост. Оказалось, что время уже за полдень. Андрей достал ведро и пошел было к реке, но сейчас же вернулся, зарядил автомат и, закинув его за спину, пробурчал:

– Смотри, еще и на тигра нарвешься.

Река была неширокой, быстрой. К плесу течение прибило корягу, на ней повисли осклизлые ветви, от которых тянулась цепочка пены. Андрей по мостику перебрался на другой, более крутой берег и по старой, полузаросшей тропке в густом кустарнике прошел к заводи, которая полукружьем врезалась в крутой берег. Лес здесь подступал к самой реке – высоченный тополь рос рядом с лиственницей, ели стояли неподалеку от осин. А одна высокая и стройная ель словно выпрыгнула из леса, ближе всех деревьев подошла к реке и остановилась перед тихой заводью.

Почуйко попробовал было умыться в этой заводи, но съехавший на затылок автомат мешал ему. Андрей хотел снять оружие, но пронизанный солнцем лес, густой прибрежный кустарник настораживали, и он решил: «Ладно, дома умоюсь. Все равно ж рушника нет и вытереться нечем».

Он прошел заводь и на самом ее краю, возле кустарника, натолкнулся на полуметровую рыбину. Серебристая, с отвисшим розовато-белым брюхом, она лежала на жухлой траве. Ее выпученные глаза уже померкли, зубастая пасть была беспомощно приоткрыта.

Приятно обрадованный, Андрей бросился к рыбине, схватил ее, но она сильным рывком вырвалась из рук и перевернулась на другой бок. Почуйко увидел на ней рваные розоватые раны.

«Эк ее угораздило», – сочувственно покачал головой Андрей и, приноровившись, запустил пальцы под жабры. Рыбина попыталась освободиться, но силы ее оставили, и она только слабо пошевелила хвостом.

«Хороша ушица будет!» – решил Андрей и огляделся, разыскивая прутик, чтобы продеть его под жабры: рыбина весила не менее полпуда, и жаберная кость больно резала пальцы.

Под кустами чернела куча хвороста и плавника, а рядом с ней лежала вторая рыбина. Из-под хвороста виднелись еще два рыбьих хвоста. Осторожно разглядывая новую добычу, Почуйко искренне удивился: «И что за скаженна краина… Дикие куры на склад нападают, змеи служат, а рыба сама посуху ходит. От краина так краина!»

Понимая, что тащить сразу две рыбы на прутике будет тяжело, он положил первую, самую большую, в ведро и, нагнувшись, потянулся за второй. Едва он ухватился за ее подсыхающий шершавый хвост, как кустарник над ним зашевелился и раздался не то огорченный, не то удивленный вздох. Ничего не подозревавший Андрей поднял голову и увидел над собой оскаленную и в то же время как бы обиженную, растерянную морду медведя, должно быть, того самого, что ночью бродил неподалеку от поста. Его острые уши стояли торчком, как у овчарки, лохмы бурой, летней шерсти висели на щеках и вздрагивали. Передние лапы, которыми медведь раздвинул кустарник, были мокрыми и лоснились.

Опешивший Андрей икнул и стал медленно выпрямляться. Медведь скосил глаза и, скорее, испуганно, чем обиженно, рыкнул. Услышав его зловонное дыхание, Почуйко сразу потерял способность соображать, швырнул рыбину в таежного барина и бросился наутек.

Большой, еще не вылинявший бурый медведь от испуга и неожиданности дернулся, споткнулся и задом с размаху упал на выпирающие из земли корни и срезанные у поверхности острые ветви кустарника. Дико взвыв от боли, он ловко перевернулся, встал на лапы и бросился вдогонку за удирающим Почуйко.

Андрей оглянулся, увидел мчавшегося за ним зверя и метнулся к одинокой, засмотревшейся в заводь ели. С разбегу он вспрыгнул на ствол и, неистово работая ногами и руками, как кошка, добрался до первых толстых ветвей. Он вцепился в них и хотел было подтянуться повыше, но что-то схватило его за левое плечо и не пускало вверх.

– Он, лышенько мени! – несвоим голосом взвыл Андрей.

Ему ответил приближающийся медведь Андрей торопливо пробрался чуть выше и наконец нащупал ногой твердый сук.

Обнимая сочащийся смолой ствол, он с опаской посмотрел вниз и увидел, что медведь, ловко перебирая слегка вывернутыми ногами с темной, но все-таки заметно розовеющей кожицей на них, тоже взбирается на ель. Почуйко из последних сил рванулся вверх. Сзади треснула ветка, тяжесть на левом плече уменьшилась, но подняться выше Почуйко так и не смог.

Зверь ткнулся вытянутой вперед остроносой мордой в сапог Андрея. Почуйко отдернул ногу. Медведь попытался освободить одну из передних лап, которыми он обхватывал ствол дерева, но сделать этого не смог – нарушалось равновесие. Тогда он потянулся мордой к правой ноге Андрея, но тот свободной левой ударил таежного барина по носу. Зверь зарычал во всю глотку и поднялся чуть выше. Теперь он мог свободно схватить опирающуюся на сук правую ногу, и Андрей понял это. Оглядываясь через плечо, Почуйко подкованным каблуком заколотил зверю по носу. Медведь ревел от ярости и то уклонялся от этих ударов, то пытался укусить: оторвать от ствола лапу он по-прежнему не мог.

В какую-то секунду Андрей угодил медведю прямо в разинутую пасть, и таежный барин успел сжать челюсти. Два клыка, пронизав задники и две пары портянок, впились в пятку. Почуйко охнул и дернул ногу. Счастье его было в том, что, пока он бил своего врага сверху вниз, сапог съехал с ноги, и медвежьи зубы впились в тело ниже кости.

Вырывая ногу из пасти, Андрей невольно раскачивал и державшегося на одних когтях зверя. Увлекшись борьбой, свирепея от запаха и вкуса крови, медведь злобно урчал, норовя высвободить хоть одну лапу и сильным ударом доконать своего врага. Усталый Почуйко на мгновение перестал раскачивать зверя, и тот, воспользовавшись передышкой, оторвал одну лапу от ствола. Равновесие было нарушено, держаться на трех лапах зверь не мог, и он всей тяжестью своей туши повис на почуйкинском сапоге. Андрей резко дернул ногой, сапог соскользнул, и медведь, зажимая в зубах добычу, полетел вниз.

Удар о землю был так силен, что ель вздрогнула. Несколько секунд оглушенный зверь лежал на боку, дико ворочая налитыми кровью глазами, потом охнул, встал на лапы, помотал головой.

Все еще зажатый в его зубах сапог щелкнул голенищем по щеке. Медведь взвыл и стал яростно терзать злосчастный сапог. Поднимая тучи песка и пыли, таежный барин наступал на него лапами, хрипел, пока, наконец, разодрав голенище, не добрался до пахнущих человеческим потом и кровью портянок. С яростным урчанием он раздирал их на полоски, отплевывался и снова рвал.

Андрей, все время косивший через плечо вниз, понемногу успокоился – боль в ноге словно отрезвила его – и стал подумывать над тем, как бы сбросить медведю второй сапог: пусть забавляется. Но потом решил быть экономным: когда мохнатый враг расправится с первым сапогом, он опять полезет на ель, вот тогда-то и пригодится второй сапог. Андрей устроился поудобней, опять покосился через плечо и вдруг увидел скошенный срез автоматного кожуха. Тут только он понял, что не пускало его вверх: автомат зацепился за ветку и держал его как на привязи.

– Ага! Ну то добре! – сразу пришел в себя Андрей.

Он высвободил, а потом и снял с плеча автомат. Пока медведь разделывался с остатками портянок, Почуйко повернулся к нему лицом, нашел сучок для упора и, приложившись, дал первую очередь из автомата. Медведь дернулся и, точно прислушиваясь, стал медленно поворачивать голову в сторону ели. Андрей прицелился поточнее и дал еще одну очередь.

Тут им овладела такая отчаянная радость, такое распирающее грудь ощущение полного счастья, расплаты и мести, что он забыл обо всем на свете и все стрелял и стрелял, дико вопя при этом:

– Ого-го!

Будь у него опыт, Почуйко все-таки проверил бы, на каком сучке он стоит. Но опыта у него еще не было. И в тот момент, когда прошитый десятком пуль медведь круто развернулся и грохнулся на бок, сучок под Андреем треснул. Почуйко схватился было за ствол ели, но выпустил из рук автомат. Пытаясь подхватить оружие, он отпустил елку и, цепляясь руками за ствол, полетел вниз.

Автомат упал прикладом на корень, затвор сорвался с боевого взвода, и оружие само по себе дало короткую очередь. Андрей услышал эту очередь и, крикнув: «Ратуйте!», шлепнулся на песок. Последней его мыслью было: «Отак от и вмирают».

Встреча у заводи

Прозрачная вода реки тихонько позванивала в лозняке. На ель села пичужка и, глядя вниз, изредка посвистывала. Из тайги доносились шорох и потрескивание, словно кто-то большой и осторожный ходил вокруг да около, а на опушку выйти боялся.

Почуйко очнулся, пошевелился, ощупав бока и ноги, приоткрыл один глаз и охнул. Болела пятка, болели ободранные о ствол руки, болело все тело. Дышать было тяжело. Он опять закрыл глаза, прислушался. Было тихо.

Но через несколько секунд он ясно услышал торопливые шаги. Потом затрещали кусты, и Андрей с ужасом подумал: «Медведи на помощь идут!»

Он вскочил на ноги и опять бросился к спасительной ели.

Из кустарников возле заводи выскочил потный деятельный Пряхин с автоматом в руках, а за ним – Вася Лазарев, Сенников и Губкин.

Почуйко сразу повернулся к ели спиной и, заложив необутую, сочащуюся кровью ногу за обутую, полез в карман за кисетом. Пряхин бросился было к нему, но споткнувшись о ведро, чуть не упал, чертыхнулся и издалека крикнул:

– Что тут случилось, Почуйко? С кем вы бой ведете?

Андрей оторвал кусочек бумаги и, свертывая цигарку, равнодушно ответил:

– Тут такое дело, товарищ старшина, получилось. – Он заклеил цигарку и стал хлопать себя по карманам. – Пийшов я по рыбу. Ну ловлю. Дайте мени серников хтось… – Сенников торопливо протянул ему спички. Почуйко прикурил, прищурил левый глаз, затянулся. – Так вот – ловлю. Хорошо ловлю. И потребовалось мени в воду слазить. Только я зняв сапог, а тут откуда ни возьмись вот ця холера. – Андрей небрежно показал ногой на медведя. – Хоп мой сапог и – рычить нахально. Я кажу: «Отдай». Рычит, собака, та ще и лапой замахивается. Ну вот и… – Почуйко показал окровавленную пятку, – якось и зацепила. Я, конечно, разозлился страшенно и всадил в нее маленько зарядив. А потим стоял и думав: як бы мени исхитриться да вот с этой шкуры сапоги пошить? Бо в одном сапоге службу нести погано. Так вот я и у вас спрашиваю: чи можно, чи неззя с той шкуры сапоги сшить? И какие они выйдут – яловые чи хромовые?

Всю эту невероятную историю Почуйко рассказывал совершенно спокойно, с тихим раздумьем хорошо поработавшего, но все ж таки попавшего в неприятность человека. Все четверо прибежавших ему на помощь товарищей стояли перед невозмутимым, круглолицым, со вздернутым носом и поблескивающими маленькими озорными глазками Андреем и никак не могли разобрать – правду он говорит или разыгрывает.

Вывалившаяся из ведра рыбина свидетельствовала, что Почуйко действительно ловил рыбу – и удачно. Медведь действительно хватил его за голую пятку – это тоже было видно. Да и сам медведь, огромный, неуклюжий, лежал между ними и Андреем как самое верное доказательство его геройства и правдивости всего рассказанного.

Все четверо то улыбались, то, взглянув на медведя, на окровавленную пятку Почуйко, хмурились, но молчали. Сенников первым понял, что их обманывают. Он ткнул медведя ногой и строго сказал Почуйко:

– Слушай, ты не валяй дурака! Ты толком расскажи, что тут случилось.

– Слушай, Сенников, – важно ответил Почуйко и затянулся махорочным дымком. – Це ты дурака валяв, когда змияку побачив: одеялу до горы подняв. Загородывся! А того не подумав, шо змияка пид одияло пролезть могла. А я, брат, честно робыв, понял?

Аркадий побледнел, но ответить не успел. Ноги у Андрея подкосились. Опираясь спиной о ствол ели, он сполз на землю и тихонько охнул:

– Устав я, товарищ старшина. Отдохнуть трэба…

Пряхин наклонился к нему, участливо спросил:

– Вам очень плохо, Почуйко?

Андрей не ответил, он лишь натужно вздохнул: острая боль корежила побитое тело.

Вася Лазарев недоуменно и испуганно вглядывался, то в смежившего веки Андрея, то в бледного, нервно вздрагивающего Сенникова, который злобно смотрел в серое, покрытое росинками пота лицо Почуйко, завидуя и его несомненному подвигу, и веселой находчивости, и даже его боли. Ему бы очень хотелось быть на месте Андрея или хотя бы достойно ответить на его не слишком уместную шутку, которую Аркадий воспринял как оскорбление, но он понимал, что ответить не может: между ним и товарищами лежало что-то такое, что раньше он только смутно угадывал и что теперь хорошо ощущалось. Но что это такое, Аркадий не знал. Это и обижало его, и злило. Он сжал кулаки и, круто повернувшись, пошел к заводи. Вася проводил его все тем же недоуменным и испуганным взглядом и протянул:

– Странный какой…

Ему никто не ответил. Андрей попытался подняться на ноги, но, охнув, опять сник.

– Ничего. Отдышусь, – убежденно сказал он. – Привели дядьку?

– Почти уж довели, но когда услышали выстрелы – побежали, – необычно торопливо и все так же участливо пояснил Пряхин. – Бинтов, жалко, нет…

– У меня остались, – быстро сказал Вася.

– Ничего, вы идить за ним. А я тут сам перевяжусь. Идить.

Пряхин помедлил, помолчал, затем приказал:

– Вася, оставайся с ним, а мы пойдем к Николаю Ивановичу.

Вася кивнул и с готовностью наклонился к Почуйко:

– Может, вы пить хотите? – И, не дожидаясь ответа, побежал к реке. Он притащил ведро воды, напоил Андрея, промыл ему раны на пятке и сказал:

– Вы погодите, я сейчас травки поищу.

Он ушел в лес и вскоре вернулся с длинной, узкой, похожей на осоку травой и жирными листьями, напоминающими подорожник. Травку он помял в руках, потер, заставил Почуйко поплевать на нее, положил на ранки и пояснил:

– Это кровоостанавливающая…

На снадобье он положил жирные листья и, перевязывая ногу вынутым из котомки чистым бинтом, добавил:

– А листья – заживляющие. Быстро пройдет. Раны не глубокие. – Он помолчал и спросил: – Товарищ Почуйко, а как все-таки получилось?.. С медведем?

Андрей посмотрел на него, на перебинтованную ногу и, не стесняясь, рассказал, как было дело, потом спросил:

– Слушай, а откуда рыба на берегу очутилась? Не посуху ж она лазит?

– Ее медведь наловил. Он рыбу лапой подхватывает и выбрасывает на берег. Но медведь не любит свежей рыбы. Он обязательно заваливает ее мусором, валежником и, когда она начнет припахивать, тогда ест. Я сейчас поищу его кладовую.

– Ты не ищи, прах с нею. Есть там такая кладовая. Но как же он ее ловит? Он же косолапый. И рыба – что? Дура?

– Ой, дядя Андрей… – рассмеялся Вася.

– Какой я тебе дядя… Просто Андрей.

– Ну ладно. Пусть будет просто Андрей, – согласился Вася. – Рыба сейчас, и верно, дура – валом идет. Ничего не признает. Вот вы потом сами увидите.

Но в этот вечер они не смотрели, как идет рыба. У них нашлись более неотложные дела.

Второе падение Аркадия

Пряхин ничего не забывал. Запомнил он и сенниковские сжатые кулаки, и его обиженный взгляд исподлобья. Это насторожило старшину.

«Только этого не хватало, – подумал он. – Еще между собой разругаются…»

И он, как всегда, решил действовать сразу, не откладывая.

Как только дядя Васи Лазарева был доставлен на пост, Пряхин спокойно приказал:

– Сенников, сходите-ка на реку и помогите Почуйко. А то он сам, пожалуй, не доберется.

Сенников понял, что Пряхин нарочно отдает такое приказание, и хотел возразить, но Пряхин равнодушно склонился над грудой имущества, доставая полушубок: дяде и племяннику тоже требовались постели. Старшина видел, как нерешительно переступал с ноги на ногу Аркадий, слышал его возмущенный вздох и молчал. Наконец Аркадий щелкнул каблуками – старшина не мог не отметить, что Сенников был единственным, кто по возвращении из тайги успел почистить сапоги, – и отчеканил:

– Слушаюсь!

Почуйко встретил его, как встречает заждавшийся командир не совсем аккуратного подчиненного – суховато и в то же время ворчливо.

– И шо вы там чикаетесь, – бурчал Почуйко. – Тут работнуть трэба, а их нема. Давай засучивай рукава.

Тут только Аркадий понял, чем были заняты Вася и Почуйко.

Без гимнастерки, в одной только белой нательной рубахе, с обнаженными по локоть и выпачканными кровью и жиром лоснящимися руками, Почуйко был озабочен и даже как будто свиреп – так смешно раздувались ноздри его вздернутого носа, так сосредоточенны были маленькие, всегда хитроватые, а в эти минуты суровые глаза. Он стоял над полуободранной тушей медведя с кинжалом в руках. Вася держал медведя за переднюю лапу и осторожно подрезал ножом вздрагивающий сероватый жир, медленно отворачивая продернутую кровавыми жилками, отдающую голубизной изнанку мохнатой шкуры. Он был так увлечен, что даже не взглянул на Аркадия, и тому почудилось в этом безразличии что-то враждебное, хотя это ощущение сразу же прошло.

Главное, что поразило Аркадия, были окровавленные руки Андрея и безобразно раскоряченная туша медведя. Было в ней что-то непонятное, страшное, вызывающее какое-то другое, очень смутное и очень болезненное представление. Аркадий беспомощно сглотнул воздух, облизал сразу пошерхнувшие тонкие губы и чуть было не попятился. Как и случай со змеей, эта встреча с медвежьей тушей поразила его своей неожиданностью, полной противоположностью всему тому, к чему привык Сенников, что было ему знакомо и понятно. Вероятно, он отказался бы от работы, может быть, даже возмутился, но Андрей опередил его: