Едва ли необходимо доказывать энергию действий адмирала Баррингтона, которой, так же, как и своим искуссным диспозициям, он был обязан ценным стратегическим успехом. А успех этот в самом деле был таков:
      Санта-Лючия - остров, следующий к югу от Мартиники; гавань Грос-Айлот (Gros Hot), на северной оконечности его, была особенно удобна для наблюдений за французским депо в Форт-Рояле, главной станции французов в Вест-Индии. Отсюда Родней преследовал их перед своим большим сражением в 1782 году.
      Отсутствие точных сведений заставляет колебаться в осуждении д'Эстьен за эту обидную для французов неудачу. Его ответственность за нее обусловливается ветром, который мог быть слаб под берегом, и тем, в какой мере ему было возможно встать на якорь. Остается, однако, тот факт, что, пройдя дважды вдоль линии неприятеля, в расстоянии пушечного выстрела, он не вызвал его все-таки на решительный бой. Его поведение критиковалось не в пользу его великим Сюф-френем, тогда одним из командиров в его эскадре.
      Англичане таким образом вознаградили себя за взятие Доминики, которое состоялось 8-го сентября, под предводительством французского губернатора Вест-Индских островов. Так как там не было английской эскадры, то последний и не встретил никаких затруднений. Значение Доминики для французов было уже указано нами; и необходимо здесь воспользоваться примерами судьбы его и Санта-Лючии для подтверждения сказанного выше о том, что обладание этими малыми островами опиралось единственно на морское превосходство. От степени усвоения этого принципа зависит правильность критического отношения к дальнейшей деятельности д'Эстьена, которую мы сейчас опишем.
      После дела при Санта-Лючии последовали шесть месяцев почти полного спокойствия. Англичане были усилены флотом Байрона, который принял главное командование. Но численный перевес остался все-таки за французским флотом, так как к нему присоединились еще десять военных кораблей. "Около середины июня Байрон отплыл со своим флотом для конвоирования большого каравана коммерческих судов, направлявшихся в Англию, пока они не отойдут от островов. Д'Эстьен снарядил тем временем очень небольшую экспедицию, которая без затруднения захватила Сент-Винсент, 16-го июня 1779 года, и 30-го июня он отплыл со всем своим флотом для нападения на Гренаду. Став на якорь у Джоржтауна (Georgetown) 2-го июля, он высадил своих солдат, и 4-го гарнизон из семисот человек сдал остров. Между тем, Байрон, услышав о потере Сент-Винсента и вероятной атаке Гренады, отплыл с большим караваном транспортов с войсками и с двадцатью одним линейным кораблем для отнятия у неприятеля первого острова и на выручку второму. Получив на пути определенные известия о том, что французы были уже перед Гренадой, он направился туда, обойдя северо-западный мыс острова на рассвете б-го июля. Об его приближении уже за день перед тем дали знать д'Эстьену, который однако остался на якоре{125}, боясь, что в противном случае течение и слабые ветры слишком отнесут его под ветер. Когда англичане показались в виду, французы снялись с якоря, и скучившаяся масса их кораблей помешала Байрону заметить сразу численное неравенство не в его пользу: у французов было двадцать пять линейных кораблей. Он сделал сигнал общей погони, и так как французский флот, по беспорядочности маневрирования, должен был построиться по самому подветренному кораблю, то англичане легко удержали преимущество наветренного положения, при котором они приближались к противнику. Когда сражение началось, то французы были западнее, в только частью построенной линии, на правом галсе, лежа к северу, причем арьергард их был в беспорядке и на ветре от авангарда и центра (план X, А). Англичане спускались полным ветром, держа на SW, на левом галсе (А), между островом и неприятелем, причем их головные корабли приближались под малым углом, все увеличивая его, однако, к арьергарду противника, все еще не построившемуся, между тем караван английских транспортов находился между своим флотом и островом, под специальной охраной трех кораблей (А, а), которым теперь было приказано присоединиться к эскадре. Так как сигналом Байрона предписывалась общая погоня, то три быстрейшие из английских кораблей - один из них под флагом второго флагмана, адмирала Баррингтона, - вступили в сферу огня французских центра и арьергарда, видимо, не поддерживаемые (b) и сильно страдая от естественного сосредоточения на них выстрелов. Поравнявшись с самыми задними кораблями противника, они повернули через фордевинд на один галс с ними и легли на север, сзади их и на ветре; и около того же времени Байрон, который не знал до тех пор о сдаче острова, увидел французский флаг развевающимся на фортах его. Немедленно последовали сигналы повернуть через фордевинд последовательно, а опередившим кораблям - занять в строю место, способствующее взаимной поддержке, прекратив общую погоню, к которой собственно сводилось до тех пор сражение. Пока главная часть флота все еще лежала к югу, на левом галсе, три корабля, Cornwall, Crafton и Lion (с), послушавшись буквально сигнала о бое на близком расстоянии, - сильно ува-лились под ветер относительно других, привлекши на себя этим большую часть огня неприятельской линии. Люди и рангоут на них, таким образом, жестоко пострадали; и хотя в конце концов к ним пришли на выручку передовые корабли их флота, подойдя с юга на правом галсе, они были уже неспособны, после поворота через фордевинд (В, с', с"), держаться со своими и отстали, приблизившись к французам. Главная часть повреждений в английском флоте пала на эти три корабля, на три передовые корабля, под командою Баррингтона и на два другие, в арьергарде (А, а), которые, видя авангард в такой тяжелой для него схватке, не исполнили последовательного движения, но спустились, прямо выйдя из строя, и заняли места в голове кильватерной линии (В, а, а') - маневр, сильно напоминающий тот, который дал Нельсону такую высокую славу при мысе Сент-Винсент, хотя и не столь ответственный.
      До сих пор Байрон руководил своей атакой, пользуясь возможностью инициативы, благодаря преимуществу своего наветренного положения и беспорядку французского арьергарда. Надо заметить, что хотя и было желательно не терять времени в нападении на упомянутый арьергард, пока он был еще в беспорядке, тем не менее является вопрос - следовало ли позволять трем кораблям Баррингтона отделяться от остального флота так далеко, как они, кажется, это сделали. Общая погоня позволительна и уместна, когда вследствие численного перевеса - начального, или приобретенного - или вследствие обстановки, корабли, имеющие вступить первыми в сражение, не должны будут считаться с противником, значительно превосходящим их численно или не будут: подвержены подавляющему сосредоточению огня на них до ; прихода поддержки, или, наконец, когда есть вероятность, что неприятель может уйти, если только ему немедленно не будет нанесен удар. Ничего этого не было здесь. Не следовало также кораблям Cornwall, Crafton и Lion избирать курс, который дозволил неприятелю, даже почти побудил его, скорее сосредоточить, чем рассеять огонь. Подробности дела не настолько точно известны, чтобы можно было сделать еще и другие замечания, кроме упоминания этих ошибок, не приписывая их необходимо упущению со стороны адмирала.
      Французы действовали до этого времени строго оборонительно, в согласии с их обычною политикою. Теперь представился случай для наступательного образа действий, в котором подвергались испытанию профессиональные качества д'Эстьена и для оценки которого необходимо должно уяснить положение противников в этот момент. Оба флота были на правом галсе, лежа к северу (В, В, В), французский под ветром. Он получил мало повреждений в движущей силе, хотя его строй был не в совершенном порядке, у англичан же, вследствие их ошибочной атаки, были серьезно повреждены семь кораблей, из которых четыре - Monmouth{126}, Crafton, Cornwall (с1) и Lion (с") - были выведены из строя. Последние три около трех часов пополудни отстали уже на лигу, упав значительно под ветер и находясь ближе к французам, чем к своим; между тем скорость английского флота была необходимо уменьшена до скорости других поврежденных кораблей, оставшихся в строю. Эти условия резко обнаруживают затруднения флота, в котором повреждения сосредоточились на немногих кораблях, вместо того, чтобы распределиться между всеми; десять или двенадцать кораблей, в сущности почти нетронутые, должны были сообразоваться с состоянием немногих остальных. Д'Эстьен, с двадцатью пятью своими кораблями, был теперь под ветром у Байрона, которого семнадцать или восемнадцать кораблей, хотя и могли держаться вместе, но обладали меньшим ходом и меньшей управляемостью, чем неприятельские, и который был тактически связан заботою о караване, лежавшем на ветре у него, и о трех выведенных из строя кораблях - под ветром. При этих обстоятельствах для французского адмирала были открыты три пути действий: 1) пройти вперед и, повернув оверштаг последовательно, встать между Байроном и упомянутым караваном, послав к последнему и свои фрегаты, 2) повернуть оверштаг всем флотом вместе и атаковать английский флот, принудив его принять общий бой, или, наконец, 3) после поворота на другой галс, отрезать три выведенные из строя корабля, что могло бы привести к общему бою еще с большими для него преимуществами.
      Д'Эстьен не пытался исполнить ни одного из этих маневров. Относительно первого он, зная, что подвергается осуждению, писал во Францию, что маневр не мог быть предпринять вследствие слишком беспорядочного состояния его флота. Но каков бы ни был этот беспорядок в техническом отношении, все-таки трудно поверить, чтобы при превосходстве в способности движения французского флота сравнительно с неприятелем попытка его была безнадежна. Третий маневр представлял, вероятно, наибольшие выгоды, так как обеспечивал отделение от главного флота поврежденных кораблей неприятеля и мог бы, весьма вероятно, вызвать британского адмирала на атаку при в высшей степени опасных для него условиях. Согласно утверждению английских авторов, Байрон говорит, что спустился бы на неприятеля опять, если бы тот настаивал на сражении. В три часа пополудни д'Эстьен повернул оверштаг всем флотом вместе, построив линию по подветренному кораблю{127}, и опять лег на курс к югу. Англичане подражали этому движению, за исключением авангардного корабля Monmouth (') - который, будучи слишком сильно поврежден для того, чтобы маневрировать, сохранил курс N, - и трех отделившихся кораблей. Два из них (с') продолжали держаться на север и прошли еще раз под французскими залпами; но Lion (с"), не будучи в состоянии держать круто, спустился полным ветром перед носом неприятеля по направлению к Ямайке, лежавшей за тысячу миль под ветром. Он не был преследуем... Трофеем французов был один только транспорт. "Если бы искусство адмирала в морском деле равнялось его храбрости,- писал знаменитый Сюффрень, который командовал головным французским кораблем, - то мы не позволили бы уйти от нас четырем кораблям, потерявшим мачты"{128}. Д'Эстьен, в возрасте тридцати лет, был переведен из армии во флот с преждевременно пожалованным ему чином контр-адмирала. Флот не доверял его искусству в морском деле, когда возгорелась война, и, правду сказать, такое мнение оправдалось его поведением. "Храбрый, как его шпага, д'Эстьен был всегда идолом солдата, идолом матроса, но нравственный авторитет его перед офицерами оказался весьма недостаточным в нескольких случаях, несмотря на явное покровительство ему со стороны короля"{129}.
      Еще иной причиной, помимо несостоятельности в мореходном искусстве, объясняется обыкновенно французскими историками вялое поведение д'Эстьена в рассмотренном случае. Они говорят, что истинным предметом своих действий он считал Гренаду, а на английский флот смотрел как на совсем второстепенный предмет действий. Раматюель (Ramatuelle), морской тактик, служивший на действительной службе в этой войне и писавший во времена империи, приводит это дело, сравниваемое им по значению с Йорктаунским делом и другими, как пример истинной политики морской войны. Его слова, которые служат, вероятно, отражением мнений его современников и товарищей по профессии в то время, а также, конечно, и политики французских правительств, заслуживают более, чем беглого упоминания, так как они обнимают принципы, достойные самого серьезного обсуждения: "Французский флот всегда предпочитал славу обеспечения или сохранения завоевания, быть может, более блестящей, но в действительности менее реальной славе захвата в плен нескольких кораблей, и таким образом он более приближается к истинной цели войны. Что, в самом деле, представила бы для англичан потеря нескольких кораблей? Существенно атаковать их в их владениях, в непосредственном источнике их коммерческого богатства и их морской силы. Война 1778 года представляет примеры, которые доказывают преданность французских адмиралов истинным интересам страны. Сохранение острова Гренады, покорение Йорктауна, где сдалась английская армия, завоевание острова Сент-Кристофер были результатом больших сражений, в которых предпочли позволить неприятелю отступить беспрепятственно, а не рисковали дать ему случай оказать поддержку атакованным пунктам".
      Автор этой цитаты не мог бы высказать своих воззрений более прямо, чем опираясь на случай Гренады. Никто не будет отрицать, что существуют моменты, когда вероятным военным успехом следует пожертвовать, совсем или на время, в пользу другого, более значительного или более решительного. Положение де Грасса при Чесапике в 1781 году, с судьбою Йорктауна на весах, отвечало именно такому моменту. Но Раматюель сопоставляет его с положением д'Эстьена при Гренаде, как будто бы оба эти положения равнозначащи. И де Грасс, и д'Эстьен одинаково оправдываются им, не по их относительным заслугам в приложении к частным целям, а с точки зрения общего принципа. Верен ли этот принцип? Заблуждение цитированного писателя невольно выдается словами "немногие корабли". Ведь целый флот не уничтожается обыкновенно с одного удара, взятие или уничтожение немногих кораблей неприятеля определяет обыкновенную морскую победу; в знаменитом сражении Роднея были взяты только пять кораблей, а между тем именно этим Ямайка была спасена.
      Для того, чтобы определить степень правильности принципа, который будто бы иллюстрируется упомянутыми двумя случаями (операции у острова Сент-Кристофер будут рассмотрены ниже), необходимо уяснить - чего добивались французы в каждом из них и что было решающим фактором успеха. При Йорктауне противники англичан добивались взятия армии Корнуолиса, целью их было уничтожение организованной военной силы неприятеля на берегу. При Гренаде французы избрали предметом действий завладение клочком территории не имевшим большого военного значения, ибо должно заметить, что все эти Малые Антильские острова так расположены, что для удержания их за собою силою приходилось увеличивать число больших отрядов, которых взаимная поддержка зависела всецело от флота. Без такой поддержки эти отряды подвергались риску уничтожения их в отдельности, а для обеспечения там морского превосходства необходимо надо было уничтожить флот неприятеля. Гренада, находясь близко и под ветром от Барбадоса и Санта-Лю-чия, которые крепко держали в руках англичане, была особенно слабым пунктом французов; но здравая военная политика по отношению ко всем этим островам требовала, чтобы обладавшая ими держава имела одну или две сильно укрепленные и снабженные гарнизоном морские базы и могла бы в остальном положиться на флот. Кроме этого требовалось еще только обеспечение против атак со стороны отдельных крейсеров и приватиров.
      Таковы были цели и предметы действий в рассматриваемых операциях. Что же было решающим фактором в этой борьбе? Конечно флот, организованная плавучая военная сила. Судьба Корнуолиса зависела безусловно от моря. Бесполезно рассуждать, каков был бы результат, если бы шансы де Грасса 5-го сентября 1781 года были на стороне его противника, т. е., если бы французы, вместо того, чтобы иметь пятью кораблями больше, имели пятью кораблями меньше, чем англичане. Можно сказать, что де Грасс, в начале своего большего сражения с Род-неем, имел превосходство над англичанами, равное результату с трудом выигранного боя. Вопрос тогда был в том, следовало ли ему рисковать отказаться от почти верной и решительной победы над организованной силой неприятеля на берегу в пользу риска гораздо более сомнительной победы над организованной силой на воде? Здесь вопрос шел не об Йорктауне, а о Корнуо-лисе и его армии, что имеет большое значение.
      При такой единственно правильной постановке вопроса может быть дан только один ответ. Пусть, однако, читатель отчетливо уяснит себе, что предметами действий, между которыми де Грассу приходилось делать выбор, были в обоих случаях организованные силы неприятеля.
      В ином положении был д'Эстьен при Гренаде. Численное превосходство сил его над силами англичан было почти так же велико, как и у де Грасса; представлявшимися ему на выбор предметами действий были: один организованная сила на воде, а другой - маленький остров, плодородный, но не имевший значения в военном отношении. Говорили, что Гренада представляла сильную оборонительную позицию, но внутренняя сила не делает позиции ценной, если она не имеет стратегического значения. Для спасения острова д'Эстьен отказался воспользоваться своим счастливым огромным преимуществом над флотом неприятеля. А между тем от исхода борьбы между этими флотами зависало удержание во власти островов. Для надежного обладания Вест-Индскими островами требовался, во-первых, сильный морской порт, какой французы и имели, и во-вторых, обладание морем. Для последнего же было необходимо не увеличение числа отрядов на островах, а уничтожение флота неприятеля, который правильно сравнивать с армией в поле. Острова были только богатыми городами, а нужно было не более одного или двух укрепленных городов или постов.
      Можно сказать, не боясь ошибки, что принцип, который привел д'Эстьена к его образу действий, не был, по меньшей мере, неограниченно верен, потому что этот образ действий был неправилен. В деле при Йорктауне принцип, как он характеризован Раматюелем, не служит оправдывающим основанием поведения де Грасса, хотя, вероятно, он был действительным основанием этого поведения. Что оправдывало де Грасса, так это то, что исход дела обусловливался неоспоримым обладанием морем, на короткое время только, а это обладание было за ним, благодаря численному превосходству его флота. Если бы последний был численно равен неприятельскому, то воинский долг обязывал бы де Грасса вступить с противником в бой, чтобы остановить попытку, которую, конечно, сделал бы английский адмирал. Уничтожение нескольких кораблей, которому Раматюель придает так мало значения, обеспечивает именно такое превосходство, какое обусловило счастливый результат при Йорктауне. С точки зрения общего принципа это уничтожение несомненно представляет лучшую цель, чем та, какую преследовали французы. Конечно, исключения возможны, но они, вероятно, будут там, где, как в Йорктауне, военная сила поражается прямо в другом месте, или как в Порт-Маоне, где на ставке была желанная и могущественная база такой силы, хотя даже и в этом последнем случае сомнительно, чтобы выказанная флотом осторожность была уместна. Если бы Хоука или Боскауэна постигло бедствие Бинга, то они не пошли бы для исправления кораблей в Гибралтар, разве только в таком случае, когда французский адмирал нанес бы им за первым ударом следующие, уменьшив тем боевую способность их флотов.
      Дело при Гренаде было, без сомнения, весьма дорогим в глазах д'Эстьена, потому что оно было его единственным успехом. После неудач при Делавэре, Нью-Йорке и Род-Айленде, после унизительного дела при Санта-Лючии, трудно понять доверие к нему, выражавшееся некоторыми французскими писателями. Без сомнения, их подкупало то, что одаренный блестящей и заразительной личной храбростью, он совершал выдающиеся подвиги, когда, будучи адмиралом, предводительствовал лично в нападениях на траншеи в Санта-Лючии и Гренаде и, несколько месяцев спустя, в неуспешной атаке Саванны (Savannah).
      В отсутствие французского флота, зимой 1778/1779 года, англичане, господствуя на море при посредстве нескольких своих кораблей, не ушедших в Вест-Индию, решились перенести театр континентальной войны в южные штаты, где они ожидали найти много лойялистов. Экспедиция была направлена против Джорджии и имела такой успех, что Саванна попала в руки англичан в самом конце 1778 года. Скоро за тем был покорен и весь штат. Операции распространились оттуда в Южную Каролину, но не привели ко взятию Чарльстона.
      Извещение об этих событиях было послано д'Эстьену в Вест-Индию, при чем настоятельно указывалось на опасность, угрожавшую обеим Каролинам, и на ропот народа против французов, которые обвинялись в том, что покинули своих союзников, не оказав им никакой услуги, но, напротив, воспользовавшись сами участливой помощью бостонцев в деле починки своего поврежденного флота. Чувствовался правдивый укор в этом сетовании на недостаточную помощь со стороны французов, который и побудил д'Эстьена пренебречь уже дошедшим до него приказанием возвратиться сейчас же в Европу с некоторыми кораблями. Вместо того, чтобы послушаться приказания, он отплыл к берегу Америки с двадцатью двумя линейными кораблями, имея в виду две цели - выручку южных штатов и нападение на Нью-Йорк совокупно с армией Вашингтона.
      Прибыв к берегу Джорджии 1-го сентября, д'Эстьен застиг англичан совершенно врасплох; но роковой недостаток быстроты действий, который и ранее характеризовал командование этого весьма отважного человека, опять помешал ему докончить дело, начатое так удачно. Замешкавшись сначала перед Саванной, он пропустил много драгоценных дней, в течение которых условия изменились, и приближение неблагоприятного для мореходства времени года побудило его, столь медлительного сначала, к слишком поспешной атаке Саванны. Здесь он выказал свою обычную храбрость, сражаясь во главе колонны, как сделал это и американский генерал; но результатом было кровавое поражение союзников. Осада была снята, и д'Эстьен отплыл сейчас же во Францию, не только отказавшись от своего проекта нападения на Нью-Йорк, но и покинув южные штаты на произвол неприятеля. Значение для американцев этой помощи большой морской силы Франции - таким образом, раздразнившей надежды их только для того, чтобы быть отозванной назад,- ясно из действий англичан, которые покинули Ньюпорт в крайней поспешности, когда узнали о присутствии французского флота. Уход их отсюда был решен уже ранее, но прибытие д'Эстьена побудило их к настоящему бегству.
      После отплытия из Америки д'Эстьена, или, что то же, всего французского флота, так как корабли, не ушедшие назад во Францию, возвратились в Вест-Индию, англичане возобновили прекратившиеся было нападения на Соединенные Штаты.
      Флот и армия вышли из Нью-Йорка в Георгию в последние недели 1779 года и, собравшись в Тибее (Tybee), двинулись на Чарльстон через Эдисто (Edisto). Бессилие американцев на море не позволило им помешать этим движениям, если не считать одиночных действий крейсеров, которые подобрали несколько отсталых транспортов, дав еще один урок маловажности результатов крейсерской войны самой по себе.
      Осада Чарльстона началась в конце марта, причем английские корабли скоро прошли через бар и мимо форта Моультри (Moultry) без значительных повреждений и встали на якорь в расстоянии пушечного выстрела от него. Форт Моультри был скоро и легко взят при посредстве береговых апрошей, и сам город сдался 12-го мая, после сорокадневной осады. Весь штат был тогда быстро занят войсками и приведен к подчинению.
      К остаткам бывшего флота д'Эстьена присоединилось подкрепление из Франции, под начальством графа де Гише-на (Comte de Guichen), который принял главное командование в Вест-Индских морях 22-го марта 1780 года. На следующий день он отплыл к острову Санта-Лючия, надеясь застичь его неподготовленным к отпору нападения, но суровый, закаленный в боях старый адмирал традиционного английского типа, сэр Гайд Паркер (Hyde Parker), так расположил там на якорях свои шестнадцать кораблей, что Гишен не захотел атаковать их со своими двадцатью двумя. Благоприятный случай, если только он и был тут, не повторился для него. Де Гишен, возвратившись к Мартинике, встал там на якорь 27-го, и в тот же самый день с Паркером соединился новый английский главнокомандующий, Родней.
      Этому адмиралу, впоследствии знаменитому, но тогда еще только выдающемуся, было шестьдесят два года отроду, когда он принял то командование английскими морскими силами, в котором ему суждено было приобрести бессмертную славу. При замечательном мужестве и искусстве в своей профессии, он отличался несдержанностью, чтобы не сказать нравственной распущенностью, и в то время, как война началась, он, из-за денежных затруднений, жил в изгнании из отечества, во Франции. Хвастовство его тем, что он мог бы справиться с французским флотом, если бы обстоятельства позволили ему возвратиться в Англию, подстрекнуло одного французского дворянина, слышавшего это, принять на себя его долги, - из побуждений, в которых чувства рыцарства и оскорбленного национального самолюбия играли, вероятно, одинаковую роль. По возвращении на родину Родней получил командование флотом в двадцать линейных кораблей и отплыл с ним в январе 1780 года на выручку Гибралтара, тогда выдерживавшего серьезную осаду. Близ Кадикса, сопутствуемый своим обычным счастьем, вошедшим в поговорку, он встретился с испанским флотом из одиннадцати линейных кораблей, которые не замечали угрожавшей им опасности до тех пор, пока бежать было уже слишком поздно{130}. Сделав сигнал общей погони и взяв на пересечку курса неприятеля, под ветер, между ним и портом, Родней, несмотря на темную и бурную ночь, успел взорвать один корабль и взять в плен шесть. Поспешив затем дальше, он выручил Гибралтар, совершенно обеспечив его всем необходимым, и затем, оставив там свои призы и большую часть флота, отплыл с остальною на свою станцию.
      В противоположность своей блестящей личной храбрости и профессиональному искусству, в котором в сфере тактики он далеко опередил своих современников в Англии, Родней, как главнокомандующий, скорее принадлежал к сдержанной, осторожной школе французских тактиков, чем походил на пылкого и страстного Нельсона. Как в Турвиле мы видели переходный тип от отчаянного бойца семнадцатого столетия, не желавшего оставить своего врага, к бойцу, щеголявшему формальной, искусственной,- мы можем почти сказать,- пустой, парадной тактикой восемнадцатого столетия,так в действиях Роднея мы увидим переход от этих церемониальных поединков к бою, который, будучи весьма искусным по замыслу, преследовал всегда серьезные результаты. Сравнивать же Роднея с французскими адмиралами его времени было бы неправильно. Искусство его, которое де Гишен понял, как только они скрестили шпаги, выражалось не в праздных, а в опасных для неприятеля приемах. Какие бы благоприятные случаи легкого успеха ни представлялись ему по пути, истинным предметом действий его, с которого он никогда не спускал глаз, был французский флот, организованная военная сила неприятеля на море. И в день, когда фортуна покинула противника, который пренебрег ее предложениями, когда победитель Корнуолиса упустил благоприятный случай напасть на Роднея, последний одержал победу, которая освободила Англию от глубоких тревог и возвратила ей одним ударом все острова, за исключением только Тобаго, отнятые, было, у нее осторожной тактикой союзников.
      Родней и де Гишен встретились в первый раз 17-го апреля 1780 года, через три недели после прибытия первого. Французский флот лавировал в проливе между Доминикой и Мартиникой в то время, как неприятель показался на юго-востоке. День был потрачен в маневрировании для занятия наветренного положения, которого добился Родней. Оба флота были теперь значительно под ветром островов (План XI){131}, оба на правом галсе, лежа к северу, французские корабли на подветренном крамболе у английских. Родней, который форсировал парусами, сделал сигнал своему флоту, что предполагает атаковать арьергард и центр неприятеля всей своею силою; и когда он достиг положения, казавшегося ему удобным для начала маневра, то приказал своим кораблям спуститься на восемь румбов (90°) всем вместе (А, А, А). Де Гн-шен, поняв опасность для своего арьергарда, повернул всем флотом через фордевинд и спустился на помощь к нему. Тогда Родней, увидев, что его намерения расстроены, привел опять к ветру на одном галсе с неприятелем, после чего оба флота лежали к юго-востоку{132}. Потом он опять поднял сигнал начать бой, и затем, через час, ровно в полдень, приказал (как говорит его собственная депеша) "каждому кораблю спуститься и направиться на соответствующего противника неприятельской линии". По объяснению Роднея, эти слова, напоминающие старый порядок боя, - корабль против корабля, обозначали, что каждый корабль должен был атаковать того противника, который соответствовал ему по положению в тот момент, а не того, который имел в своей линии номер, одинаковый с его номером. По выражению самого Роднея: "В косвенном направлении, чтобы мои головные корабли могли атаковать авангардные корабли центральной дивизии неприятеля и чтобы весь британский флот был противопоставлен только двум третям неприятельского" (В, В). Затруднения и недоразумения, имевшие место, возникли, главным образом, вследствие неудовлетворительности сигнальной книги. Вместо того, чтобы поступить так, как желал адмирал, авангардные корабли (а) поставили паруса так, чтобы занять положение на траверзе у противников, имевших одинаковые с ними номера в строе. Родней утверждал впоследствии, что когда он спустился во второй раз, то французский флот был в весьма растянутой линии баталии, и что если бы его приказания были исполнены, то центр и арьергард противника были бы разбиты прежде, чем к ним успел бы присоединиться авангард.
      Имеются, кажется, все причины думать, что намерения Роднея действительно состояли в том, чтобы поставить французов между двух огней, как он это утверждал. Неудача произошла от неясности сигнальной книги и от тактической несостоятельности его флота, за которую он, как принявший командование над последним лишь недавно, не был ответствен. Но безобразное исполнение англичанами описанного маневра было настолько очевидно для де Гишена, что он, когда английский флот спускался в первый раз, воскликнул, что шесть или семь его кораблей ушли, и послал к Роднёю письмо, говоря в нем, что если бы послушались его сигналов, то ему (де Гишену) пришлось бы быть его пленником{133}.