Как против адмирала, так и против следовавшего за ним в порядке командования, а также и против одиннадцати командиров из двадцати девяти возбуждены были судебные преследования. Адмирал был разжалован потому, что разорвал линию, т. е. потому, что его командиры не последовали за ним, когда он вышел из нее для атаки неприятеля - решение, которое отзывается более ирландскою логикой, чем ирландской любовью к драке. Второй в порядке командования был оправдан на упомянутых уже выше технических основаниях: он избежал ошибки и не разорвал линии, держась довольно далеко в стороне. Из одиннадцати командиров один умер, один дезертировал, семь исключены из службы или были отрешены от должности и только два были оправданы. У французов и испанцев дело обстояло не лучше; между ними произошли взаимные пререкания. Адмирал де Кур был лишен командования, тогда как испанский адмирал был награжден своим правительством титулом маркиза де ла Виктория,- награда, в высшей степени необыкновенная за дело, которое, по нисходительнейшей для союзников оценке, может считаться только нерешительным сражением. Французы, с другой стороны, еще утверждают, что испанский адмирал сошел вниз с палубы под предлогом весьма легкой раны, и что в действительности бой велся французским капитаном, которому случилось быть на корабле.
      Это первое генеральное сражение со времени боя при Малаге, бывшего сорок лет назад, говоря общепринятым языком, "разбудило" английский народ и вызвало здоровую реакцию. Сортировка офицеров, начавшаяся, так сказать, самим сражением, продолжалась; но результат был достигнут слишком поздно для того, чтобы он мог оказать надлежащее влияние на ход войны. И именно этой несостоятельностью деятельности в рассматриваемую эпоху, скорее, чем видными успехами предшествовавших и позднейших времен, выяснилось общее значение английской морской силы; подобно тому, как какая нибудь драгоценная способность, которою владеет человек, не ценится им, пока она у него есть, но живо им чувствуется, когда, он почему-нибудь ее теряет. Все еще владычица морей, но скорее по слабости своих противников, чем по абсолютным достоинствам своей силы, Англия не извлекла на этот раз из своего господства надлежащих результатов; самый серьезный успех - взятие острова Кап-Бретон в 1745 году - был достигнут колониальными силами Новой Англии, которым королевский флот, правда, оказал ценную помощь, так как для расположенных таким образом войск флот служит единственной линией сообщения. Так же не хорошо, как участники Тулонского сражения, вели себя и офицеры, стоявшие во главе флота в Вест и Ост-Индиях, и в последнем случае это имело результатом потерю Мадраса. С неблагоприятными условиями, лежавшими, так сказать, в самих морских офицерах Англии, соединялись еще и другие причины, мешавшие успехам морской силы ее так далеко от отечества. Положение самой Англии было не спокойно; дело Стюартов все еще было живо, и хотя грозное вторжение в королевство пятнадцати тысяч войск под начальством маршала Сакса (Saxe) в 1744 году, не удалось - вследствие рассеяния последних частью флотом Английского Канала, а частью штормом, который разбил несколько транспортов, собравшихся в Дюнкерке, потопив в море много людей - серьезность опасности проявилась в следующем году, когда претендент высадился в Шотландии только с несколькими сторонниками своими, но опираясь на восстание за него северного королевства. Он успешно вторгся внутрь самой Англии, и беспристрастные историки полагают, что одно время шансы окончательного успеха скорее были за, чем против него. Другим серьезным препятствием для Англии к полному пользованию ее силой было направление, данное французским операциям на суше, и ошибочные средства, употребленные для противодействия им. Пренебрегая Германией, Франция обратилась против Австрийских Нидерландов - страны, которую Англия, исходя из своих морских интересов, не желала видеть завоеванною. Ее коммерческое преобладание прямо подверглось бы опасности переходом Антверпена, Остенде и Шельды в руки ее великой соперницы, и хотя лучшим способом воспрепятствовать этому был бы захват каких-нибудь ценных французских владений в другом месте и удержание их в качестве залога, но слабость правительства Англии тогда и несостоятельность флота ее мешали поступить так. Далее, положение Ганновера влияло на действия Англии, потому что, хотя единственной связью между ними был общий правитель, - любовь этого последнего к его континентальному владению, бывшему для него отечеством, сильно чувствовалась в советах слабого и угодливого министерства. Именно пренебрежение к Ганноверу, выказанное первым Вильямом Питтом, как следствие его сильного патриотизма, раздражило короля и заставило его так долго сопротивляться требованиям нации, чтобы Питт был поставлен во главе ее дел. Эти различные причины раздор в самом королевстве, интересы в Нидерландах, заботы о Ганновере соединились для того, чтобы помешать слишком услужливому и неспособному министерству, страдавшему к тому же рознью в самой среде своей, дать надлежащее направление морской войне и сообщить ей надлежащий дух; но, однако, лучшее состояние самого военного фота и более удовлетворительные результаты его деятельности могли бы сами изменить даже влияние упомянутых причин. В действительности исход войны не привел почти ни к чему по отношению к спорам между Англией и ее специальными врагами. На континенте все вопросы после 1745 года свелись к двум: какая часть австрийских владений должна быть отдана Пруссии, Испании и Сардинии, и каким образом Франция должна добиться мира с Англией и Голландией. Морские державы все еще, как и в старину, несли издержки войны, которые теперь, однако, падали главным образом на Англию. Маршал Сакс, командовавший французами во Фландрии в течение этой войны, охарактеризовал своему королю положение в шести словах: "Государь,- сказал он,- мир прячется за стенами Маастрихта". Этот сильный город, стоя на течении реки Маас, открывал путь для французской армии в Соединенные Провинции с тылу; атаке же с моря препятствовал английский флот в соединении с голландским. К концу 1746 года, вопреки усилиям союзников, почти вся Бельгия была в руках французов; но до тех пор еще, хотя голландские субсидии и поддерживали австрийское правительство и голландские войска в Нидерландах сражались за него, между Францией и Соединенными Провинциями существовал номинальный мир. В апреле 1747 года "король Франции вторгся в Голландскую Фландрию, объявив, что он был обязан послать свою армию на территорию Республики для того, чтобы положить конец покровительству, оказывавшемуся Генеральными Штатами австрийским и английским войскам, но что он не имеет никаких завоевательных намерений и что занятые им местности Соединенных Провинций будут очищены немедленно, как только они дадут доказательства, что перестали помогать врагам Франции". Это была действительная, а не формальная война. Многие пункты в течение года сдались французам, успехи которых склонили Голландию и Англию начать переговоры; они тянулись в течение целой зимы, но в апреле 1748 года Сакс обложил Маастрихт, и это повело к заключению мира.
      Между тем морская война, хотя и шла вяло, но все же ознаменовалась некоторыми событиями. В течение 1747 года имели место две схватки между английской и французской эскадрами, довершившие уничтожение боевого французского флота. В обоих случаях за англичанами было решительное превосходство в силах; и хотя здесь представилась возможность для некоторых блестящих боевых подвигов командиров отдельных кораблей и для обнаружения геройской выносливости со стороны французов, сопротивлявшихся, несмотря на громадное численное превосходство врага, до последней возможности, из этих схваток можно вывести только один тактический урок. Он состоит в следующем: если одна сторона - вследствие ли результата боя, или по начальному составу своих сил, настолько слабее другой, что обращается в бегство, не настаивая на сохранении строя, то следует предпринять общую погоню за ней, также отбросив заботу о строе - совсем или в известной мере - заботу, при других условиях обязательную. О сделанной в этом отношении ошибке Турвиля после сражения при Бичи-Хэд было уже говорено выше. В первом из рассматриваемых теперь случаев английский адмирал Ансон имел четырнадцать кораблей против восьми французских, слабейших и в отдельности, так же, как в общей численности, сравнительно с кораблями английской эскадры, во втором - сэр Эдуард Хоук имел четырнадцать кораблей против девяти французских, причем последние были несколько сильнее соответственных английских кораблей. В обоих случаях английские начальники сделали сигнал общей погони, и в результате сражение обратилось в свалку. Ни для чего другого и не представлялось возможности; необходимо было только догнать бегущего неприятеля, что конечно могло быть сделано, лишь пустив вперед быстрейшие или ближайшие к противнику корабли, в уверенности, что скорость быстрейшего из преследующих больше скорости медленнейшего из преследуемых и что, поэтому, последним придется или покинуть отсталые корабли на произвол неприятеля или попасть всем в критическое положение. Во втором случае французского командира, коммодора л'Этендюера (L'Etenduere), не пришлось преследовать далеко. Под конвоем его эскадры было двести пятьдесят коммерческих судов; отрядив один из линейных кораблей для продолжения плавания с этим коммерческим флотом, он расположил свои другие восемь кораблей между последним и неприятелем, ожидая атаки под марселями. Английские корабли, подходя к месту один за другим, становились по обе стороны французской колонны, которая была поставлена таким образом между двух огней; после упорного сопротивления шесть французских кораблей были взяты, но коммерческий флот был спасен. Английская эскадра потерпела в бою такие аварии, что два остальных французских военных корабля достигли благополучно Франции. Таким образом, если несомненно, что сэр Эдуард Хоук показал в своей атаке благоразумие и быстроту действий, всегда отличавшие этого замечательного офицера, то надо сказать и о коммодоре л'Этен-дюере, что судьба, сведя его с неприятелем, который во много раз превосходил его численно, дала ему также и главную роль в драме и что он исполнил эту роль благородно. Французский писатель справедливо замечает, что "он защищал вверенный ему коммерческий флот так, как на берегу защищается позиция, с целью спасти армейский корпус или обеспечить какое-либо движение его; он прямо пожертвовал собой. Этим сражением, продолжавшимся от полудня до восьми часов вечера, упомянутый флот был спасен, благодаря упорству обороны, двести пятьдесят кораблей были сохранены для их владельцев самоотвержением л'Этендюера и командиров под его начальством. Относительно самоотвержения не может быть вопроса, потому что мало было вероятности для восьми кораблей не погибнуть в бою с четырнадцатью... И не только командир восьми принял сражение, которого мог избежать, но сумел еще и вдохновить своих помощников верою в себя, так как все выдерживали борьбу с честью и уступили наконец, дав в высшей степени неоспоримые доказательства своей превосходной и энергичной защиты. У четырех кораблей были совершенно сбиты мачты, и два остались только с фок-мачтами"{85}. Все дело, как оно велось с обеих сторон, представляет поучительный, прекрасный пример того, как можно воспользоваться преимуществом, начальным или приобретенным, и какие результаты могут быть достигнуты доблестной, хотя бы и безнадежной самой по себе обороной для достижения частной цели. К этому можно прибавить еще, что Хоук, не будучи в состоянии сам к дальнейшему преследованию неприятеля вследствие аварий, послал немедленно в Вест-Индию военный шлюп, с извещением о приближении коммерческого флота - мера, которая повела к захвату части последнего и придала законченность всему делу. Это не может не быть приятно для изучающего военное искусство, заинтересованного видеть исторических деятелей в роли, важнейшие задачи которой они исполняют в высшей степени энергично и законченно.
      Прежде, чем закончить историю этой войны и изложить условия мира, надо дать очерк событий в Индии, где Франция и Англия были тогда почти в одинаковом положении. Было уже сказано, что там дела обеих держав велись их Ост-Индскими компаниями и что представителем Франции были: на полуострове Дюпле, а на островах - ла Бурдоннэ. Последний был назначен на свой пост в 1735 году, и его неутомимый гений чувствовался во всех деталях администрации, особенно же в обращении острова Иль-де-Франса в большую морскую станцию - работа, которую надо было начать с самых оснований. До него не было ничего; все было организовано им в большей или меньшей мере магазины, адмиралтейства, укрепления, кадр матросов. В 1740 году, когда сделалась вероятною война между Францией и Англией, он получил от Ост-Индской компании эскадру, хотя меньшую, чем просил, с которой предполагал уничтожить торговлю и мореходство Англии в Ост-Индских водах; но когда война действительно началась в 1744 году, он получил приказание не атаковать англичан, так как французская компания надеялась, что между ней и английской компанией возможен нейтралитет в этой отдаленной стране, несмотря на войну между их метрополиями. Предположение это не кажется нелепым в виду странных отношений Голландии к Франции, из которых первая, при номинальном мире со второй, посылала войска на помощь действовавшей против французов австрийской армии, но оно было весьма выгодно для англичан, которые были слабее французов в индийских морях. Их компания приняла предложение, сказав, однако, что упомянутый нейтралитет, конечно, не может связать ни их отечественное правительство, ни королевский флот. Таким образом, преимущество положения французов, приобретенное предусмотрительностью ла Бурдоннэ, было потеряно. Между тем английское Адмиралтейство послало в океан эскадру и начало захватывать французские корабли между Индией и Китаем; не ранее как только тогда компания отрезвилась от своих иллюзий. Совершив эту часть своей работы, английская эскадра отплыла к берегам Индии, и в июле 1745 года появилась близ Пондише-ри - политической столицы французской Индии, готовая поддерживать атаку, которую губернатор Мадраса намеревался предпринять с суши... Теперь пришло время для ла Бурдоннэ. Между тем на Индостане Дюпле осуществлял свои широкие планы и закладывал широкие основания для утверждения французского владычества. Поступив на службу компании в качестве подчиненного клерка, он, благодаря своим способностям, поднялся быстрыми шагами до главенства в коммерческих учреждениях Чандернагора, огромному расширению которых он так содействовал, серьезно пошатнув и даже, говорят, уничтожив некоторые отрасли английской торговли. В 1742 году он был назначен генерал-губернатором и в качестве такового перемещен в Пондишери. Здесь он начал развивать свою политику, которая имела целью привести Индию в подчинение Франции. Он видел, что вследствие прогресса европейских рас и распространения их по морям всего света пришло время, когда восточные народы должны стать все в более и более близкое соприкосновение с ними; и он рассудил, что Индия, так часто завоевывавшаяся раньше, должна быть теперь завоевана европейцами. Он полагал, что Франция должна "выиграть этот приз", и видел единственного ей соперника в Англии. Его план состоял в том, чтобы вмешаться в индийскую политику: во-первых, как глава иностранной и независимой колонии, каким он действительно и был; и во-вторых, как вассал Великого Могола, каким он намеревался сделаться. Разделять и завоевывать; усиливать французское влияние разумными союзами; перетягивать колеблющиеся чаши весов в пользу Франции, бросая на них своевременно вес французского мужества и искусства - таковы были его цели. Пондишери, хотя и бедный порт, был всего пригоднее для его политических планов; находясь там в отдалении от Дели, столицы Могола, Дюпле мог скрывать свои завоевательные стремления до тех пор, пока будет безопасно вывести их на свет. Ближайшей целью его было, поэтому, основание большого французского княжества в юго-восточной Индии, вокруг Пондишери, при сохранении в то же время своих позиций в Бенгалии.
      Следует заметить, однако - и это замечание необходимо для того, чтобы оправдать связь упомянутых планов с нашим предметом, связь, быть может не очевидную с первого взгляда - что сущностью вопроса, представшего теперь перед Дюпле, было не то, как основать французское владычество над индийскими провинциями и племенами, а как навсегда освободиться от англичан; об упомянутом же владычестве предстояло позаботиться потом. Самые горячие мечты о власти, какие он только мог лелеять, не могли превзойти того, что осуществила Англия несколько лет спустя. Качества одних европейцев должны были вступить в борьбу с качествами других европейцев, и исход этой борьбы, в пользу той или другой стороны, обусловливался обладанием морем. В климате, столь смертельном для белой расы, малые группы, героизм которых вел войну с врагом, непомерно более многочисленным, и на многих полях действий, должны были постоянно возобновляться. Как везде и всегда, морская сила действовала здесь спокойно и незаметно; но не будет никакой необходимости умалять качества и успехи Клайва (Clive) английского героя того времени и основателя английского владычества - чтобы показать решительное влияние этой силы на события, несмотря на несостоятельность действовавших в первое время в этих странах английских морских офицеров и на недостаток решительных результатов состоявшихся здесь морских сражений{86}. Если бы в течение двадцати лет после 1743 года французские флоты вместо английских господствовали на побережье полуострова и на океане между ним и Европой, то можно ли бы было думать, что планы Дюпле потерпят окончательную неудачу? "Слабость наших морских сил сравнительно с английскими, - справедливо говорит один французский историк, - была главной причиной, остановившей успех Дюпле". Французский королевский флот не появлялся в Ост-Индии в его дни. Остается теперь коротко изложить историю дела.
      Англичане в 1745 году делали приготовления к осаде Пон-дишери, в которой королевский флот должен был поддерживать сухопутные силы, но последствия политических планов Дюпле обнаружились сейчас же: набоб Карнатика начал угрожать атакою Мадраса, и англичане отступили. В следующем году появился на сцену л а Бурдоннэ, и состоялось сражение между эскадрами его и коммодора Пейтона (Peyton), и несмотря на то, что это сражение было нерешительным, оно все-таки заставило англичан удалиться от берегов Индостана, они отступили к Цейлону, оставив обладание морем за французами. Ла Бурдоннэ встал на якорь в Пондишери, где скоро возникли ссоры между ним и Дюпле, усложнившиеся сбивчивым тоном данных им из отечества инструкций. В сентябре он отправился в Мадрас, атаковал его с суши и с моря и взял его, но заключил с губернатором условие, по которому город мог быть выкуплен англичанами; это и было сделано последними уплатою двух миллионов долларов. Когда Дюпле узнал об этом, то пришел в сильное негодование и потребовал уничтожения условий капитуляции на том основании, что город с момента завоевания уже должен был поступить в его ведение. Ла Бурдоннэ отказался исполнить это требование, как противное данному им обещанию и потому затрагивавшее его честь. Пока между ними тянулся спор, сильный ураган разбил два французских корабля и снес мачты у остальных. Вскоре после того ла Бурдоннэ возвратился во Францию, где его деятельность и рвение были "награждены" трехлетним заключением в тюрьме, вследствие возведенных на него обвинений; под тяжестью такого обхождения с ним он скоро умер. Между тем после его отъезда из Индии Дюпле нарушил капитуляцию, захватил и занял Мадрас, изгнал оттуда английских колонистов и начал усиливать укрепления. Из Мадраса он двинул войска к форту св. Давида и осадил его, но приближение английской эскадры принудило его снять осаду в марте 1747 года. В течение этого года вышеупомянутые бедствия французского флота в Атлантическом океане оставили за англичанами беспрепятственное обладание морем. В следующую зиму англичане послали в Индию самый большой европейский флот, какой когда-либо появлялся на Востоке, под командою адмирала Боскауена (Boscawen), который соединял с этим морским званием также и звание начальника сухопутных сил. Флот появился близ Коромандельского берега в августе 1748 года. Пондишери был атакован с суши и с моря, но Дюпле успешно сопротивлялся. Английский флот при этом, в свою очередь, пострадал от урагана, и осада была снята в октябре месяце. Вскоре после того пришли вести об Аахенском мире, которым закончилась европейская война. Дюпле, с восстановлением сообщений с метрополией, мог теперь возобновить свои происки и настойчивые усилия для обеспечения территориальной базы, чем думал по возможности защитить себя от случайностей морской войны. Жаль, что так много ума и терпения было затрачено на усилия, совершенно тщетные; ничто не могло защитить против нападений морской силы, кроме морской же силы, которой, однако, французское правительство не могло дать. Одним из условий мира было возвращение Мадраса англичанам в обмен на Луисбург, захваченный североамериканскими колонистами и возвращенный ими так же неохотно, как и Мадрас - Дюпле. Этот обмен хорошо иллюстрирует самонадеянное замечание Наполеона, что он отвоевал бы Пондишери на берегах Вислы; но, хотя морское превосходство Англии делало Луис-бург в ее руках более значительным пунктом, чем был Мадрас или всякая другая позиция в Индии в руках французов, выгода обмена была решительно на стороне Великобритании. Английские колонисты были не такие люди, которые могли бы удовольствоваться этим образом действий, но они знали морскую силу Англии и верили, что могли снова сделать то, что раз уже было сделано ею в месте, отстоящем недалеко от их берегов. Они поняли положение дел. Не то было в Индии: как глубоко должно было быть удивление туземных раджей при обратной передаче Мадраса англичанам и как обидно было для Дюпле, при том влиянии, какое он приобрел между ними, видеть себя в самый час победы вынужденным покинуть добычу под давлением силы, значение которой туземные владыки не могли понять! Они были совершенно правы; эта таинственная сила, дававшая им знать о себе по результату своего действия, оставаясь невидимой для них, была не в том или другом человеке - короле или государственном деятеле - а в том господстве на морях, которое, как знало французское правительство, исключало надежду уберечь эту отдаленную колонию от флотов Англии. Дюпле и сам не видел этого; в течение еще нескольких лет он продолжал строить на песке восточных интриг и связей эфемерное здание, тщетно надеясь на сопротивление его бурям, которые должны были обрушиться на него.
      Аахенский договор, окончивший эту общую войну, был подписан сперва Англией, Францией и Голландией, 30-го апреля 1748 года, а в октябре того же года и всеми державами. За исключением того, что некоторые части были отрезаны от Австрийской империи - Силезия для Пруссии, Парма для инфанта Филиппа Испанского и часть итальянской территории, к востоку от Пьемонта, для короля Сардинии - общими результатами мира было возвращение к положению дел до войны. "Может быть ни одна война, после столь многих великих событий, после такого кровопролития и таких денежных затрат, не кончалась возвращением воевавших держав в положение, почти тождественное с тем, при каком они начали борьбу". Действительно, что касается Франции, Англии и Испании, то дело об "Австрийском наследстве" , случившееся так скоро после разрыва между двумя последними державами, совершено уклонило враждебные действия от их истинного направления, и разрешение спорных вопросов, которые касались их гораздо ближе, чем восшествие на престол Марии-Терезии, было отсрочено на целые пятнадцать лет. Франция, при несчастии своего старого врага - дома Австрийского, легко поддалась искушению возобновить нападения на него, а Англия в свою очередь также легко увлеклась противодействием попыткам Франции приобрести влияние или диктатуру в германских делах. Такому образу действий Англии способствовали и германские интересы английского короля. Могут спросить, что соответствовало истинной политике Франции - направление ли военных операций в сердце Австрийской империи, через Рейн и Германию, или, как она сделала в конце концов, на отдаленные владения - Нидерланды? В первом случае она опиралась на дружественную территорию в Баварии и давала руку Пруссии, военная сила которой впервые тогда почувствовалась. Таков был первый театр войны. С другой стороны, в Нидерландах, куда позднее переместился главный театр враждебных операций, Франция наносила поражение не только Австрии, но также и морским державам, всегда ревниво относившимся к ее вторжению туда. Эти державы были душою войны против нее, поддерживая субсидиями ее других врагов и причиняя убытки ее торговле и торговле Испании. Бедствия Франции выставлялись Людовиком XV королю Испании, как причина, заставившая его заключить мир; и очевидно, что велики были эти бедствия, если они вынудили его согласиться на такие легкие для противников условия мира, в то время, когда он уже держал в руках Нидерланды и части самой Голландии силою своего оружия. Но при таком успехе его на континенте, флот его был уничтожен, и сообщения с колониями были таким образом пресечены, и если еще можно сомневаться, что французское правительство того времени задавалось такими колониальными претензиями, какие приписьшались ему некоторыми историками, то уже несомненно, что французская торговля терпела чрезмерные убытки.
      Если главным побуждением Франции к миру было ее критическое положение, то и Англия в 1747 году оказалась, вследствие споров о торговле в Испанской Америке и слабых действий ее флота, вовлеченной в континентальную войну, в которой она потерпела бедствия, заставившие ее войти в долги, простиравшиеся до 80 000 000 фунтов стерлингов, и увидела теперь свою союзницу Голландию на краю опасности неприятельского вторжения в ее владения. Самый мир был подписан под угрозой со стороны французского посланника, что малейшее промедление послужит для Франции сигналом разрушить укрепления занятых ею городов и сейчас же начать вторжение. В то же самое время и средства Англии были расстроены, а между тем истощенная Голландия искала возможности сделать у нее заем. "Деньги, - читаем мы, никогда не были так дороги в городе, и их нельзя было занять даже и за двенадцать процентов". Если бы, поэтому, Франция в то время имела флот, способный считаться с английским, хотя бы несколько и уступавший ему в силе, то она могла бы, утвердившись в Нидерландах и Маастрихте, настоять на предложенных ею условиях. Англия, с другой стороны, хотя и припертая к стене на континенте, могла добиться мира на условиях, не обидных для себя, только вследствие господства в море ее флота.
      Торговля всех трех стран пострадала ужасно, но баланс призов оценивался в пользу Великобритании суммою 2 000 000 фунтов стерлингов. По другому способу оценки, можно сказать, что совокупные потери французской и испанской торговли в течение войны определялись 3434-мя судами, а английской - 3238-ю судами, но при обсуждении этих данных не должно забывать отношений их к соответствующим торговым флотам. Тысяча судов составляли значительно большую часть французского флота, чем английского, и потеря их была гораздо более тяжелой для первого, чем для второго.
      "После бедствия эскадры Этендюера, - говорит французский писатель,французский флаг не появлялся на море... Двадцать два линейных корабля составляли весь флот Франции, который шестьдесят лет назад имел их сто двадцать. Прива-тиры захватывали мало призов; преследуемые везде, беззащитные, они почти все сделались добычей англичан. Британские морские силы, не имея соперника, беспрепятственно бороздили моря. Говорят, что в один год англичане хищническими операциями против французского торгового мореходства захватили добычу на сумму 7 000 000 фунтов стерлингов. Тем не менее эта морская сила, которая могла бы захватить французские и испанские колонии, сделала мало завоеваний, за недостатком настойчивости и единства в данном ей направлении"{87}.
      Резюмируя все изложенное, можно сказать, что Франция была принуждена отказаться от своих завоеваний за недостатком флота, а Англия спасла свое положение своей морской силой, хотя и не сумела воспользоваться ею наивыгоднейшим образом.
      Глава VIII.
      Семилетняя война - Подавляющая сила Англии и завоевания ее на морях, в Северной Америке, Европе и в Индиях-Морские сражения: Бинта при Менорке, Хоука и Конфланса, Покока и д'Аше в Ост-Индии
      В настойчивости, с какою добивались заключения мира главные участники войны за Австрийское наследство, можно судить по тому, что многие из вопросов, возникших перед ними, и особенно касавшиеся самих споров, из-за которых началась война между Англией и Испанией, не были поставлены определенно. Кажется, как будто бы державы боялись обсуждать как следует дела, которые заключали зародыши будущих ссор, чтобы это обсуждение не продлило войны. Англия заключила мир потому, что иначе падение Голландии было бы неизбежно, а не потому, что она настояла на своих притязаниях по отношению к Испании, заявленных ею в 1739 году, или отказалась от них. Вопрос о праве беспрепятственной навигации в ост-индских морях, свободной от всяких обысков, остался неразрешенным, так же, как и другие связанные с этим вопросы. И не только это, но и границы между английскими и французскими колониями в долине Огайо (Ohio) близ Канады и на материковой стороне полуострова Новая Шотландия остались столь же неопределенными, как были и раньше. Было ясно, что этот фиктивный мир не мог быть долговечным; и если Англия и спасла им Голландию, то поступилась приобретенным ею господством на море. Истинный характер борьбы, скрытый на время континентальной войной, был раскрыт так называемым миром; хотя формально и погашенное, состязание в сущности продолжалось во всех частях света.
      В Индии Дюпле, не будучи больше в состоянии атаковать англичан открыто, старался подорвать их влияние вышеописанной уже своей политикой. Ловко вмешивая в распри соседних владетельных раджей и расширяя при этом свое собственное влияние, он к 1751 году достиг быстрыми шагами политического господства в южной части Индии - стране, почти столь же обширной, как и сама Франция. Получив титул набоба, он занял теперь место между туземными владетельными раджами. "Политика, носившая только коммерческий характер, была в его глазах заблуждением; для него не было среднего пути между завоеванием и оставлением страны" .