Влияние морской силы на французскую революцию и империю. 1793-1812

В 1783 году было сделано распоряжение «об организации обильных складов припасов, для каждого мореходного судна отдельно, и о наполнении магазинов в нескольких портах материалами, не подвергающимися порче от долгого хранения». Мера эта была испытана, и механизм приведения ее в исполнение улучшен после двух частных вооружений английского флота для действий против Испании в 1790 году и против России в 1791 году. Так что в 1793 году, уже через несколько недель после указа о вооружении, число линейных кораблей, бывших в готовности, возросло от двадцати шести до пятидесяти четырех, а число снаряженных судов всех типов – от ста тридцати шести до двухсот, и даже более. С такой же энергией и предусмотрительностью действовала Великобритания и во время войны. Для нее было настолько же важно помешать доставке из Балтики корабельного леса и материалов корабельного вооружения во Францию, насколько и обеспечить в должной мере такую доставку в свои порты. При этом она имела основание опасаться, что захват ею отдельных судов и караванов с названным грузом, предназначавшихся для Франции, поведет, как это бывало и раньше, к осложнениям в ее отношениях с северными державами. «В 1796 году запасы в корабельных магазинах истощились настолько, что нельзя было надеяться, чтобы их хватило до конца ожидавшейся войны. Но правительство, предвидя скорый разрыв, позаботилось об обильном пополнении их: корабельный лес был вывезен из Адриатики, рангоутные деревья и пенька из Северной Америки и много материала было вывезено из Балтики. Через Зунд в течение этого года прошли четыре тысячи пятьсот судов, нагруженных главным образом корабельным лесом, зерном, салом, кожей, пенькой и железом. В то же время было предписано соблюдение самой строгой экономии в портах и на военных кораблях».
 
      Экономическое состояние британского корабля той эпохи было крайне стеснительно: он снабжался всем необходимым в обрез, должен был рассчитывать каждую мелочь и мог лишь очень скудно пополнять израсходованные материалы. При таких условиях находчивость командира и офицеров играла большую роль в обеспечении боевой готовности корабля. «Некоторые, – писал Колингвуд, – обладающие даром предвидения ближайших нужд, снабжают свои суда и поддерживают постоянный достаток на них как по волшебству, тогда как другие, менее предусмотрительные, могли бы опустошить порт и все-таки терпели бы нужду». Об одном из командиров он говорит: «Ему никогда не следовало бы плавать иначе как в сопровождении транспорта». Рядом с этим Нельсон пишет о Трубридже: «Он всегда находил столько же средств, сколько у его старого «Каллодена» оказывалось дефектов». Один лейтенант той эпохи живо описывает, какую тревогу переживал экипаж в темные ночи или в свежую погоду вблизи неприятельского берега, когда безопасность корабля могла зависеть «от сомнительной крепости того или другого браса или галса». В переписке Нельсона часто упоминается о таком недостатке в корабельном вооружении.
 
      После ознакомления читателя с состоянием английского и французского флотов с рассмотренных выше сторон перейдем теперь к сравнению сил их по числовым данным, сообщенным британским историком Джемсом, сведения которого всегда носят отпечаток тщательного изучения и отличаются точностью. Не считая ненадежных или еще недостроенных судов, можно принять, что морская боевая сила англичан состояла из ста пятнадцати линейных кораблей, а такая же сила французов – из семидесяти четырех линейных кораблей; при этом на первых было 8718 орудий, а на вторых – 6002. Автор доказывает, что, вследствие большего калибра французских орудий, вес бортового залпа всей баталии – представляющий несомненно самую правильную меру сравнения силы артиллерии – во французском флоте был только на одну шестую менее, чем в английском, так как в первом этот вес, в английских фунтах, составлял 73 957, а во втором – 88 957. Эти данные, очевидно, приняты и французским адмиралом Ла Гравьером и не отличаются существенно от тех сведений о силе французского флота в эпоху падения монархии, которые находим в описаниях других французских авторов.
 
      Испанский военный флот состоял тогда из семидесяти шести линейных кораблей, пятьдесят шесть из которых были в хорошем состоянии. Прямых и подробных сведений об их вооружении не имеется, но на основании многих данных, рассеянных в морских летописях Испании, можно безошибочно заключить, что действительная боевая сила ее на море была много ниже, чем говорит о ней упомянутый численный состав ее полной линии баталии. Портовая администрация разделяла общую вялость разлагавшегося королевства. Офицеры не имели ни опыта, ни знаний. В командах было очень мало хороших матросов, и они были набраны большей частью с улиц, если не прямо из тюрем. «Испанцы в ту эпоху, – говорит Ла Гравьер, – уже не были серьезными противниками. В Сент-Винсентском сражении на каждом из линейных кораблей едва насчитывалось от шестидесяти до восьмидесяти сносных матросов. Остальная часть команды состояла из рекрутов, которые впервые видели море и были завербованы для службы во флоте лишь несколько месяцев назад из деревенского населения внутренних областей или из отбывавших наказание в тюрьмах. Английские историки сообщают, что когда этим рекрутам приказывали идти в море, они падали на колени, крича со слезами, что скорее хотели бы быть убитыми на месте, чем найти верную смерть в такой опасной службе».
 
      «Доны, – писал Нельсон в 1793 году, после посещения им Кадиса, – умеют строить прекрасные корабли, но не могут подготовить для них людей. Теперь у них в Кадисе отбывают кампанию четыре первоклассных корабля. Суда эти превосходны; команда же на них ужасная. Я уверен, что гребцы наших шести барж, т. е. отборные люди экипажа, могли бы взять любой из них». – «Если тот флот из двадцати одного линейного корабля, с которым мы должны соединиться у Барселоны, комплектован командой так же, как и стоящие в Кадисе суда, то нельзя ожидать, чтобы он сослужил нам службу, хотя что касается самих кораблей, то я должен сказать, что никогда не видел лучших военных судов». Несколько недель спустя он встретился с упомянутым испанским флотом. «Доны в течение нескольких часов тщетно пытались стать в строй, сколько-нибудь похожий на строй кильватера. Впрочем, испанский адмирал послал к лорду Худу два фрегата с извинением, что флот его должен идти в Картахену, так как на нем тысяча девятьсот человек больных. Капитан фрегата сказал при этом, что такое состояние команды не удивительно, потому что флот был в море шестьдесят дней. Такое заявление показалось нам смешным: мы объясняем хорошее состояние здоровья команды на нашей эскадре пребыванием ее в море еще более продолжительное время. Факт этот дает мне мерку мореходных способностей испанцев. Пусть они подольше остаются в настоящем состоянии». В 1795 году, когда Испания заключила мир с Францией, он писал: «Я знаю, что Франция давно уже предлагала Испании мир за четырнадцать вполне снаряженных линейных кораблей. Я полагаю, что здесь не предполагалась комплектация их испанской командой, так как такая комплектация повела бы непременно к потере их». «Их флот плохо комплектован командой и, я думаю, еще хуже – офицерами; кроме того, он не обладает хорошим ходом». «От того обстоятельства, что Испания заключила с Францией мир, можно ожидать многого – может быть, и войны с нами; в таком случае с флотом ее (если только теперь он не лучше, чем был в дни союза с нами) мы управимся скоро».
 
      Капитан Джелил Брентон, выдающийся британский офицер той эпохи, находясь перед войной по службе в Кадисе, получил разрешение вернуться в Англию на испанском линейном корабле «Сент-Эльмо», со специальной целью ознакомиться с организацией службы на нем. Он говорит: «Этот корабль был выбран для посылки в Англию, как лучший в испанском флоте по состоянию дисциплины. Командиром его был дон Лоренцо Гойкочеа, храбрый моряк, командовавший ранее одним из кораблей, уничтоженных при Гибралтаре в 1782 году. В этом плавании я имел случай видеть, как чувствуют себя испанцы в море. Однажды, когда пришлось взять у марселей два рифа и держаться к ветру, в кают-компании сочли излишним накрывать стол для обеда. Командир, обыкновенно обедавший вместе с другими офицерами согласно обычаю в том флоте, сказал мне, что все офицеры больны морскою болезнью, и потому ни один из них не в состоянии сидеть за столом, и приказал подать обед в своей каюте для себя и для меня. И таким образом всегда, когда свежая погода не позволяла офицерам собираться за стол, я завтракал или обедал очень уютно вдвоем с командиром. Так как благополучию плавания корабля придавалось весьма большое значение (он должен был доставить денежное вознаграждение за инцидент в Нутка-Зунде), то на нем находился английский лоцман, для того чтобы обеспечить безопасность его у берегов Англии. Однажды ночью, за несколько дней до прихода в Фальмут, корабль, шедший под всеми парусами, был застигнут сильным шквалом от норд-оста, и я был разбужен лоцманом, который, стуча ко мне в дверь, кричал: "М-р Брентон! М-р Брентон! Вставайте, сэр, корабль удирает с этими испанцами!" Выйдя на палубу, я увидел, что он был совершенно прав: судно уходило от Англии со скоростью двенадцати узлов при общем смятении экипажа; оно – употребляя здесь комичное выражение одного морского офицера – неслось как французская почтовая карета. Потребовалось несколько часов на то, чтобы привести все в порядок».
 
      Наполеон в 1805 году приказал адмиралу Вильневу считать два испанских корабля равносильными одному французскому; а между тем последний не мог выдержать сравнение с английским того же типа. Впрочем, справедливость требует сказать, что, говоря о сражении Кальдера, Наполеон заметил, что испанские моряки сражались, как львы.
 
      Голландия, бывшая сначала в союзе с Англией, а затем перешедшая на сторону ее противников, имела сорок девять линейных кораблей, которые, однако, вследствие мелководья у берегов Голландии были большей частью малого водоизмещения. Фрегаты имели также слабую артиллерию. Кроме всего этого, суда голландского флота были в плохом состоянии, так что он не имел серьезного значения ни для одной из воюющих сторон.
 
      У Португалии было шесть линейных кораблей, а у Неаполя – четыре, и соединенная сила их в течение первых лет войны служила серьезной поддержкой для британского средиземноморского флота. Но поступательное движение французов под начальством Бонапарта на том и другом полуострове принудило эти государства к нейтралитету еще до конца столетия.
 
      Флоты Балтийских держав и Турции не принимали в войне участия, которое требовало бы рассмотрения здесь их сил в ту эпоху.

Глава III. Политическое и стратегическое положение дел в Европе и события 1793 года

      Вскоре после объявления войны Великобритании, а именно 7 марта 1793 года, Национальный конвент объявил войну также и Испании. Французская республика была теперь охвачена цепью врагов, окружавшей ее и с моря, и с суши кольцом, которое прерывалось только со стороны горной границы Швейцарии.
 
      Чтобы проследить за ходом войны и критически оценить образ действий воюющих держав – как в отдельности, так и по отношению к тому союзу, части которого они составляли – необходимо предварительно ознакомиться с положением дел в Европе как с политической, так и военной точек зрения, а также принять в расчет стратегические условия в тот момент, когда открылись враждебные действия.
 
      Противниками Франции были организованные государства, с правительственными учреждениями, которые, хотя и различались между собой по степени устойчивости и целесообразности, принадлежали все, за исключением учреждений Великобритании, к одному и тому же строю, уже близкому к ниспровержению. Революционные и наполеоновские войны заставили эти государства сплотиться во имя того общего их прошлого, традиции совершенно не согласовались с мероприятиями, выдвинутыми Францией в ее усилиях провести в жизнь философские принципы восемнадцатого столетия. Две наиболее могущественные державы на континенте, Австрия и Пруссия, в недалеком прошлом шли попеременно рука об руку с Францией в качестве ее союзниц, с другой стороны, они, также недавно, вели враждебные действия друг против друга и все еще ревниво соперничали за преобладание в Германии. Приняв теперь участие в революционной войне в качестве формальных союзниц, они были неспособны действовать в согласии вследствие взаимного недоверия и военных традиций. Это мешало им извлечь выгоды из дезорганизованного состояния, в которое Франция была ввергнута народными страстями, и из которого деспотизм Конвента еще не извлек ее.
 
      Мелкие германские государства следовали за великими державами, сообразуясь каждое со своею безопасностью и с выгодами, представлявшимися им в ту смутную эпоху, какую переживала тогда Европа. Некоторые из них присоединились к Франции, как к могущественному соседу, который в прошлом поддерживал их против угнетавших их больших германских монархий. Другие поначалу не могли питать симпатий к Конвенту с его нивелирующими социальными задачами. Позднее, когда агония революции уступила место организованному правительству, старые политические связи пересилили недавнее социальное предубеждение, и упомянутые мелкие государства Германии естественно подчинились снова влиянию Франции.
 
      Стратегическое положение Испании способствовало в ту критическую эпоху тому, чтобы Европа считалась с нею. Симметричные очертания полуострова, громадное, по сравнению с незначительными размерами его территории, протяжение береговой линии, достаточное число хороших гаваней, физическая организация и уединенность от других держав континента – все это вместе указывает на то, что сила Испании должна опираться на могущественный флот, которого, при этом, настоятельно требовала обширная сеть ее колоний. Перечисленные выгоды ее положения в морском отношении умаляются, правда, тем нарушением сплошности ее территории и береговой линии, виновницами которого являются врезавшаяся в нее Португалия, а также морская сила Англии, отнявшая у нее Гибралтар. Лиссабон в руках неприятеля ее разделяет порты Ферроль и Кадис, так же как Гибралтар разделяет Кадис и Картахену. Но эти минусы в значительной мере вознаграждаются размерами ее территории, полуостровной формой ее и трудностью доступа к ней со стороны ее единственной континентальной границы – Пиренеев. Ее положение, с оборонительной точки зрения, весьма сильно. Каждый раз, когда ход событий делает Францию центром европейских интересов – каким эта необыкновенная держава сделалась в 1793 году и каким постоянно стремится сделаться благодаря гению своего народа – внешнее воздействие Испании приобретает двойной интерес. Военное значение ее при возникновении революционных событий можно характеризовать тем, что она господствовала на Средиземном море и угрожала Франции с суши с фланга и тыла. Несмотря на Гибралтар, Испании надлежало бы решать вопросы о допущении или недопущении британского флота в Средиземное море, доставлении варварийской и сицилийской пшеницы для голодавшего населения южной Франции, выходе французского флота из Тулона и возможности для французской армии двинуться против германцев и пьемонтцев, не опасаясь оставить в тылу у себя страну, где кипело восстание. Политическое положение Италии, разделенной, подобно Германии, на множество мелких государств, но не имевшей, как последняя, таких сильных центров, около которых эти государства могли бы группироваться, совершенно предоставляло Испании господство на Средиземном море. Но все эти ее преимущества были парализованы плохим управлением страной и плохими военными учреждениями. Испанский флот был посмешищем для Европы, состояние финансов Испании зависело от колоний и, следовательно, от господства на море, а этого-то господства она и не имела. Вместе с тем, при расстроенной казне и плохой военной администрации, ее армия, несмотря на достойных вождей, какие предводительствовали ею сначала, производила мало впечатления даже на неорганизованные тогда еще полчища французов, и в результате постыдная для нее война скоро завершилась унизительным миром.
 
      Для Великобритании, раз она решилась на войну, путь сравнительно был ясен, так как указывался характером ее военной силы и ее историей в предшествовавшее столетие. Со времен Карла II она была то союзницей, то врагом Австрии, Пруссии и Голландии. В своих частых войнах она видела Испанию то в числе нейтральных, то в числе враждебных ей держав, но в обоих случаях, без существенного влияния на ход событий. Франция же всегда была ее врагом, иногда тайным, но обыкновенно открытым. Проникнутые этой традиционной враждой, правительство и народ Великобритании единодушно признали, что главная опасность грозит им со стороны Франции, в поражении которой и видели поэтому объект своих военных действий. От этого объекта не отвратили их никакие ревнивые происки сильнейших из их союзников. Испания одна только могла быть столько же нежелательной соперницей, сколько и сильной поддержкой на той водной равнине, которую Великобритания считала своим владением. Испанские военные суда были многочисленны, но британское Адмиралтейство скоро увидело, что испанский военный флот, вследствие плохих качеств его офицеров и команды, не мог угрожать серьезно преобладанию Великобритании на океане. Хотя иногда и он мог бы ставить ей тяжелые затруднения, особенно Испания была бы подозрительной союзницей. Однако согласные действия обоих флотов при открытии войны надежно обеспечили на время для Великобритании господство на Средиземном море и свободу доступа к южной Франции.
 
      Россия, хотя и высказавшаяся открыто против Французской революции, не приняла деятельного участия в первоначальных военных операциях, если не считать заключения ею 25 марта 1793 года конвенции с Великобританией, согласно которой прибалтийским провинциям запрещалось вести с Францией торговлю хлебом и материалами кораблестроения и корабельного вооружения, и на которую рассчитывали как на средство принудить Францию к миру. Россия была тогда деятельно занята своими проектами против Польши, и несколько дней спустя, 9 апреля 1793 года, был издан императорский указ о слиянии некоторых частей этого королевства с империей. Этот указ, вместе с прусским декретом 25 марта, завершил второй раздел Польши – промежуточный шаг к окончательному разделу в 1795 году. Окончательный же раздел явился результатом целого ряда тех наступательных действий против Польши, которые велись в течение двух лет перед тем обеими державами.
 
      Менее значительные государства Европы старались занять по возможности безопасное для себя положение в этом великом военном перевороте, который оставлял несравненно меньше места для нейтралитета, чем большая часть других войн. Швеция и Дания усиленно старались удержаться в стороне от потока страстей и сохранить за собой коммерческие выгоды, всегда пожинавшиеся нейтральными флагами в морских войнах. Удаленность их от театра войны в первый ее период и полуостровное положение Швеции позволяли им долго не принимать активного участия в войне. Позднее единодушие России с Великобританией в традиционном нежелании последней делать уступки притязаниям нейтральных сторон лишили малые страны средств для осуществления своих намерений.
 
      Голландия, как бывало и ранее, разделилась на две партии – профранцузскую и проанглийскую, но в 1793 году держала бразды правления последняя. Имея во главе себя Оранский дом, она направляла политику государства согласно договору об оборонительном союзе 1788 года, заключенном Голландией с Великобританией. В дальнейшем политика Соединенных Провинций менялась следуя за фортуной войны: в них всегда главенствовала партия, дружественная победителю: французская, когда французы одерживали верх над своими врагами, и пробританская, когда французы терпели неудачи. Нейтралитет был невозможен для открытой континентальной страны, лежавшей так близко к арене великого пожара. Если не принять в расчет непосредственной опасности, угрожавшей Голландии со стороны деятельности французского Конвента и его декретов от 19 ноября и 15 декабря, то надо признать, что она должна была бояться более британского флота, не имевшего соперника, чем французских армий, против которых в 1793 году ополчились самые могущественные военные державы Европы. В то время Соединенным Провинциям принадлежали, кроме Явы и других владений на Дальнем Востоке, различные колонии в Вест-Индии и Южной Америке, остров Цейлон и мыс Доброй Надежды. Последние два владения окончательно перешли в руки Великобритании, хотя она владела временно и всеми остальными, после того как Голландия в 1795 году сделалась зависимой от Франции.
 
      Португалия осталась верной своему традиционному союзу с Великобританией и приобрела чрезвычайное значение, когда переход Испании на сторону Франции заставил британский флот оставить Средиземное море. Формальная связь между двумя державами была на короткое время порвана гением и силой Наполеона, но при восстании Испании в 1808 году не заглушенные еще старые чувства снова взяли верх, и Португалия сделалась базой для британской армии, подобно тому, как в прежнее время она служила безопасной гаванью для британского флота.
 
      В северной Италии обширные размеры Пьемонта и сопредельность его с Миланским и Мантуанским герцогствами дали средства для образования сильного центра сопротивления этих трех государств их общему врагу. Вокруг них могли бы легко объединиться и мелкие итальянские государства, но вялость австрийского и местных правительств и ревнивые отношения между ними помешали им действовать с необходимым согласием и решимостью. В центре полуострова папа, конечно, употреблял все свое огромное влияние и, насколько мог, пользовался своей светской властью против революции. На юге Бурбонское королевство Обеих Сицилии, с его столицей Неаполем, находилось под влиянием королевы – сестры Марии Антуанетты. Военная сила этого королевства, подобно тому, как и в Испании, пришла в жалкое состояние вследствие плохой администрации и при этом была еще парализована отдаленностью от театра действительной войны, но относительно истинных стремлений этой монархии сомнений быть не могло. Она, как и всегда бывает с государствами, правительства которых слабы и дезорганизованы, прибегала к уловкам и уверткам, когда на нее оказывали давление, и изменяла своим обещаниям, когда это давление устранялось, но все-таки по мере возможности она помогала союзникам и была полезной базой для британского флота в Средиземном море.
 
      В эпоху Французской революции Турция была в состоянии крайней дезорганизации и бессилия. Турецкая империя тогда еще не была признана критическим для равновесия Европы элементом, но ее территориальные границы были значительно шире, чем теперь. На севере владения Турции распространялись тогда за Дунай, через Валахию и Молдавию до берегов Днестра, а на юге включали Грецию. Ей принадлежали острова Архипелага с Критом и Кипром. Сирия и Египет признавали над собою власть Порты только номинально, практически же обе эти области были независимыми и управлялись – первое Джезиром-пашой, а второе мамелюками. Правители Турции, живо сознавая ее положение и грозившую ей со стороны России опасность, старались держаться в стороне от тех столкновений, в которых не участвовал ее великий противник. Это и удавалось им до тех пор, пока Бонапарт своим нападением на Египет не вызвал их к деятельности и не привлек Великобританию и Европу к защите общих интересов на Востоке.
 
      Значение островов западной части Средиземного моря не исчерпывалось не только той ролью, какую вообще играют в морских войнах члены этой географической семьи, ни теми средствами, какие могли дать они сами по себе владевшему ими флоту. Оно состояло в том, что вследствие сравнительно малой ширины здесь водной полосы каждый из них близок или к какой-либо части материка, или к линии какого-либо из путей, пересекающих море. Такое положение выгодно, естественно, для державы, флоты которой обеспечили за собой обладание морем, так как следствием этого является и обладание сообщениями между островами. Последнее, однако, подвержено ограничениям: незначительность протяжения водного пространства между двумя частями суши дает преследуемому возможность сравнительно легко ускользнуть от преследователя. Никакой флот, как бы ни был он силен, не может с уверенностью прервать сообщение, которое требует только одного ночного перехода. Последнее может быть осуществлено при посредстве большого числа мелких судов, и это обстоятельство имело еще вдвое большее значение в эпоху парусов, когда при безветрии мелкое судно могло прибегнуть к веслам, между тем большое должно было беспомощно штилеть. Так, британцы не смогли помешать переправе французских партизан на Корсику в 1796 году, когда победы Бонапарта привели французскую армию в Ливорно. Позднее Наполеону удалось, хотя и с большими затруднениями, послать подкрепления и припасы из южной Италии на Корфу, а на этом он рассчитывал основать дальнейшее распространение своего могущества на Востоке. Эти примеры представляют, однако, только исключения, и удача здесь облегчалась, так сказать, малым масштабом предприятий, определявшимся другими условиями: французы были дружественно встречены корсиканцами, а гарнизон на Корфу был малочислен. По мере же удлинения линии сообщений, значение господствующей морской силы сказывается очевиднее. Так, оказалось невозможным не только выручить Мальту, но и освободить блокированные там большие суда, французская армия в Египте оставалась отрезанной до тех пор, пока была вынуждена сдаться, несмотря на все усилия Бонапарта. Наконец, усилия французов встретили препятствие в узкой полосе воды, отделяющей Сицилию от Италии, не потому, что нельзя было послать через нее много мелких отрядов, но потому, что поддержка последних во враждебной стране, при таких необеспеченных сообщениях, являлась предприятием, риск которого не оправдывался возможными выгодами.
 
      Политическое распределение в 1793 году островов западной части Средиземного моря было следующее. Самые восточные из них, известные под именем Ионических островов и простирающиеся на юг от входа в Адриатическое море вдоль берегов Греции от Корфу к Цериго, принадлежали Венеции. Когда эта древняя республика пала жертвой политики Бонапарта в 1797 году, названные острова отошли к Франции. Этим начался тот их переход от одного владельца к другому, который закончился в 1863 году присоединением к Греции. Сицилия составляла часть королевства Обеих Сицилии. Она сделалась убежищем для этой монархии в борьбе ее с французским оружием и благодаря своему плодородию и своим портам сослужила службу Великобритании в период наполеоновских войн. Мальта была тогда все еще в руках рыцарей ордена Св. Иоанна. Благодаря Бонапарту состоялась затем через посредство Франции передача во владение величайшей из морских держав этого острова, имеющего вследствие своего географического положения огромное военное значение. Мальта представляет, может быть, важнейшую из стратегических позиций Средиземного моря, так как Египет – страна скорее междуокеанская, чем средиземноморская. Из-за скудости внутренних ресурсов острова, значение его измеряется силой флота, который на него опирается. Судьба его, когда он был в руках Франции, история Порт-Маона в руках Великобритании и даже славное и успешное сопротивление Гибралтара служат указаниями на то, что флот менее зависит от Мальты, чем Мальта от флота.
 
      Сардиния давала свое имя королевству, которое сосредоточивалось главным образом в Пьемонте, граничившем с Францией, и столицей которого был Турин. Среди треволнений рассматриваемой эпохи, королевское семейство, изгнанное с материка, нашло уединенное убежище на этом большом, но не следовавшем европейскому прогрессу острове. Франция не смогла распространить на него свое владычество, Великобритания нуждалась только в гостеприимстве его гаваней. На северной оконечности его, в Маддаленской бухте, Нельсон нашел якорную стоянку, превосходно расположенную в стратегическом отношении для наблюдения за Тулоном. Она обладала одним из важнейших для морской позиции качеств – двумя выходами, которые позволял флоту выйти в море при всяком ветре. Балеарские острова были в руках Испании. Морское значение других членов этой группы умалялось значением Минорки, гавань которой, Порт-Маон, обладает исключительно хорошими качествами. Судьба Порт-Маона, так же, как и Мальты, хотя и не в такой степени, решается той державой, которая господствует на море. Британцы завладели Меноркой в 1798 году, но возвратили ее испанцам по Амьенскому миру, во время же позднейших враждебных действий против Испании, с 1804 года по 1808 год, они, по-видимому, и не стремились к овладению им. Маддаленская бухта, представляя собой менее приятную и удобную якорную стоянку, чем Порт-Маон, но значительно более его пригодна для требующих быстроты военных операций, т. е. удовлетворяет условию, стоящему на первом плане, по ясному и здравому суждению Нельсона.
 
      Из более значительных по размерам островов остается сказать только о Корсике. Она тогда была еще недавним приобретением Франции, перешедшим к ней от Генуи в 1769 году, до некоторой степени вопреки желанию населения ее, которое предпочло бы независимость. Корсиканцы тогда еще, конечно, не сроднились с Францией, и среди них еще существовала партия с традиционным тяготением к Великобритании. Решительный перевес той или другой партии определил бы и политическую связь острова с той или другой из названных держав. Если британский флот и господствовал в окружающих водах, то все-таки он, как выше было сказано, не был в состоянии совершенно отрезать остров и тем насильно добиться его подчинения. С другой стороны, Франция не могла высадить на него сколько-нибудь значительный отряд войск в виду враждебных кораблей, и если бы ее флаг и был поднят на нем, то обеспечение его зависело бы от поддержки со стороны местного населения. В 1793 году во главе последнего стоял престарелый вождь борцов за независимость Паоли, который много лет провел в изгнании в Англии и был вызван оттуда на родину Национальным собранием. Разнузданность последних дней революции поколебала его приверженность Франции, и уполномоченные от Конвента, посланные на остров, возбудили отвращение к себе и его, и народа. Обвиненный республиканцами из Тулона, Паоли был потребован на суд Конвента в апреле 1793 года. Тогда уже был учрежден Революционный Трибунал, и началось царство террора. Паоли, вместо того чтобы повиноваться, созвал депутатов от всех городов и общин Корсики, и они на состоявшемся в мае собрании поддержали его в оппозиции Конвенту. На всем острове вспыхнуло возмущение, и представители Конвента с горстью приверженцев были заперты в нескольких приморских городах.