Влияние морской силы на французскую революцию и империю. 1793-1812

Столь же непреклонный по своему темпераменту, как и его отец, он молча выдерживал гораздо более сильное и продолжительное напряжение борьбы, исполненной самых крайних превратностей, и лишь немногие знали, что напряжение это он переносил с веселостью, спокойствием и присутствием духа, изобличавшими в нем прирожденного вождя людей. В самый черный час, когда последняя союзница – Австрия – отреклась от Англии и согласилась вступить в переговоры с Францией, когда среди матросов произошел бунт и британские военные суда, насильственно вырванные из-под командования офицеров, блокировали подходы к Лондону, Питт был однажды ночью разбужен одним из членов кабинета, явившимся к нему со зловещими вестями. Он спокойно выслушал сообщение, хладнокровно и ясно сделал надлежащие распоряжения и отпустил посетителя, который, однако, нашел нужным вернуться с дороги для получения некоторых дополнительных инструкций, но застал министра уже снова спящим сном праведника. Простой случай, содержащий, однако же, в себе целую драму.
 
      Рассматривая вопрос об употреблении администрацией второго Питта военных сил Великобритании, нужно обратить внимание на его общие черты не как простого военного вопроса – вроде, например, планов военачальника в кампании, – но как распоряжений государственной мудрости, направляющей оружие в попытке удовлетворить нужды, признаваемые за наиболее существенные при данном политическом положении. Роль государственного человека состоит в том, чтобы определить и указать военному начальству наиболее живые национальные интересы, подлежащие охране, а равно и предметы завоевания или разрушения наиболее чувствительные для врага, причем критерием служат здесь политические требования, по отношению к которым вооруженная сила играет лишь служебную роль. Самые же способы, посредством которых вооруженная сила должна достигать указанных ей целей, – все эти вопросы о численности и роде войск, их снабжении и употреблении в кампании – все это технические вопросы, ведать которые государственный человек должен предоставить военному или морскому специалисту. Если же он берется распоряжаться и здесь, то он уже выступает за пределы своей компетентности и обыкновенно навлекает тем несчастье.
 
      Такое разделение труда между государственным человеком, воином и моряком едва ли когда-либо производилось формально. Но достаточно, если оно признается на практике предоставлением военному элементу должной степени влияния при выработке подробностей и его готовностью покорно осуществлять виды правительства, которому он служит. При критическом рассмотрении результатов следует принимать – если только не Доказано противное, – что ответственность за общее направление войны лежит на правительстве и что в частном деле выполнения военных операций мнению специалистов был придан надлежащий вес. Разительным примером этого может служить перемена морской стратегии, последовавшая в пределах флота Канала, после того как в 1800 году, без всяких изменений в составе правительства, положительные убеждения и строгие методы лорда Сент-Винсента уступили место традиции лорда Гоу и лорда Бридпорта.
 
      Какое же, спрашивается, общее направление дано было военным операциям со стороны правительства, возвестившего, что его целью в войне служило достижение обеспеченности путем «подавления агрессивной и завоевательной французской системы»?
 
      Ввиду общей смуты, царившей тогда во Франции, некоторые движения, происшедшие на этом центральном театре европейских беспорядков, движения, силу которых нельзя было сразу же правильно определить, подали было сперва повод ко многим иллюзиям. Так было с восстаниями в Вандее и Бретани, бунтом в Лоне и передачей Тулона союзным флотам. Опыт подтверждает верность того взгляда, что подобные инсуррекционные движения лучше всего предоставлять их собственной участи, поддерживая лишь деньгами и нужными припасами. Коли окажется, что они не обладают достаточной жизненностью для того, чтобы взять верх даже при такой поддержке, то и присутствие иноземных войск, вызывающих всегда недоверие среди местных обывателей, не могло бы обеспечить успеха. Впрочем, сама Французская революция послужила лучшей иллюстрацией этой истины, пролив на нее тот свет, которого недоставало Питту для руководства его в действиях. Подобные затруднения французского правительства, естественно, признавались за удобные случаи для производства сильных диверсий; тем более что степень недовольства населения сильно преувеличивалась и практика высадки на французские побережья частных десантов была унаследована от прошлых войн, не вызывая никаких возражений.
 
      На счет этой ошибки, столь же естественной, как и всякая другая, когда-либо сделанная на войне, а также и договора, обязавшего помогать Голландии, следует отнести многие из неудачных распоряжений, данных британской армии в течение двух первых лет войны. Когда же иллюзия эта рассеялась, а Голландия была завоевана, военные усилия Великобритании сразу же сосредоточились на ее истинной задаче – господствовать на море и обеспечивать за собой позиции, которые помогали бы этому господству и коммерческому развитию. Так, еще даже в 1793 году были отправлены в Вест-Индию значительные военные силы, которые и захватили в 1794 году все Наветренные острова. Дело, однако же, зашло слишком далеко и окончилось неудачей; но уже в 1795 году снова был послан туда сильный флот с 16-тысячным корпусом, под командой сэра Ральфа Аберкромби, лучшего генерала в начальный период этой войны. Необходимость господства в Вест-Индии была понята Питтом с самого же начала. Она обусловливалась двоякого рода соображениями: во-первых, тем, что торговля с этими островами составляла весьма значительную часть общей английской торговли, а именно больше четвертой ее доли; а во-вторых, тем, что неприятельские острова, не говоря уже о том значении, которое они имели по своему производству, служили убежищами для каперов, угрожавших одинаково как нейтральной, так и английской торговле. Из числа задач, поставленных себе британским правительством, наиболее важная для успеха общей войны заключалась в установлении контроля на протяжении всего Карибского моря. Издеваться над этой попыткой, видя в ней лишь вожделение к сахарным островам, значит не понимать значения Вест-Индии в деле финансовой устойчивости Великобритании, от состоятельности которой зависела не только морская война, но и коалиции, доставлявшие необходимую помощь для подавления «агрессивной французском системы». Аберкромби восстановил господство Англии над малыми Антильскими островами и прибавил к ее владениям Тринидад и голландские колонии на материке. Хотя британский флот и не был в состоянии удержать за собой Гаити, порты которого он занимал несколько времени, но все же он добился потери его для Франции и обеспечил окончательный успех восстанию негров, после чего с новым правительством заключены были торговые договоры. В течение того же периода были захвачены, при посредстве подобных экспедиций, мыс Доброй Надежды, Цейлон и другие голландские и французские владения в Индии. Захваты эти не только раздвинули пределы английской торговли, но еще более содействовали ее развитию тем обеспечением, которое они ей доставили, обратив вражеские порты в дружественные и ограничив тем число неприятельских каперов.
 
      Замечательно, что ни выдающееся коммерческое процветание, обусловленное этими успехами, ни огромный рост военного флота за время управления Питта даже не упомянуты в знаменитом обличении его «ротозейской» военной политики, сделанном Маколеем. О морском управлении последний говорит лишь для того, чтобы поставить его в заслугу другому, об успехах же торговли и флота он умалчивает вовсе. Между тем никакие другие факторы не играли в этой войне столь же важной роли. Именно один из них служил опорой Великобритании, выдерживавшей, в свою очередь, на своих плечах все сопротивление Европы; другой же громил Францию, применяя к ней процесс стягивания, который, не будь Бонапарта, заставил бы ее смириться еще в начале же войны и для освобождения от которого сам Наполеон вынужден был обратиться к мерам, таившим в себе его гибель. Эти важные результаты были достигнуты путем удлинения нитей английской торговой сети и укрепления ее опорных пунктов – путем колониального расширения, охраны морей и развития военного флота, т. е. такими все мерами, которые не могли бы быть приведены в исполнение без сердечной поддержки со стороны первого министра. Благодаря содействию этих причин и ограничениям, наложенным на нейтральную торговлю, коммерческие обороты Великобритании увеличились в период времени от 1792 до 1800 года на 65 процентов, тогда как потери, понесенные от каперов, составляли меньше 2,5 процента годового оборота. Употребление, какое сделало британское министерство из морских сил государства для подавления французской агрессивной системы, отличалось своим чисто наступательным характером и состояло в том, чтобы оттеснить Францию в ее пределы, отрезав ее в то же время от всяких внешних ресурсов. Континентальные армии, опоясывавшие ее со стороны суши, снабжались субсидиями, а когда возможно – как это было, например, в Средиземном море – то пользовались также и содействием британских эскадр, влияние которых на Итальянскую кампанию 1796 года постоянно поминалось Бонапартом. Что касается положения дел на море, то оно состояло в том, что колониальная система Франции была уничтожена, снабжение ее мануфактур сырьем прекращено и суда ее торгового флота изгнаны с поверхности морей. Начальник французского торгового бюро писал в 1797 году: «Прежние источники нашего благосостояния либо пропали, либо иссякли. Наша сельскохозяйственная, фабричная и промышленная деятельность почти что прекратилась». Хотя право нейтральных на торговлю с портами, не подвергшимися блокаде, и не отрицалось формально, но в то же время не знавший себе никаких препон английский флот сурово налагал, на эту торговлю всякие ограничения, какие только допускались строгим и даже насильственным толкованием международного права. Даже съестные припасы – и это хорошо вспомнить современной Великобритании – были объявлены военной контрабандой, на том основании, что при тогдашнем положении Франции, когда не без основания можно было надеяться вынудить ее голодом к миру, снабжение ими содействовало продлению враждебных действий.
 
      Обеднение и лишения, вызванные этим отчуждением, были столь серьезны, что Бонапарт в момент своего величайшего триумфа, а именно в октябре 1797 года – непосредственно после подписания Кампо-Формийского договора, оставившего Великобританию без союзников – писал: «Наше правительство должно уничтожить английскую монархию или же ожидать от испорченности и интриг этих деятельных островитян своего собственного уничтожения. Сосредоточим же все свои усилия на флоте и уничтожим Англию». Директория, знавшая, что ее флот был парализован и что ее guerre de course, применяемая с 1795 года против английской торговли, не приносила последней сколько-нибудь существенного вреда – хотя, правда, 1797 год и был самым тяжелым для нее годом, – не могла найти других средств повредить Англии, как направив удар против нейтральных перевозчиков ее товаров. Прикрываясь заявлением, что считает их соучастниками преступлений, совершаемых Великобританией против человечества, она в январе 1798 года испросила у Конвента издания декрета относительно того, что «всякое судно, встреченное на море с грузом исключительно или частью английских товаров, должно признаваться законным призом, независимо от того, кто окажется владельцем этих товаров, которые должны считаться контрабандой уже в силу одного того, что они следуют из Англии или ее владений». В то же время были изданы приказы о конфискации всякой английской собственности, найденной где-либо на суше, причем, в видах вернейшего разыскания ее были разрешены и домовые обыски. Таким образом, Наполеон был вполне прав, заявляя впоследствии, что Директория уже предначертала политику его Континентальной системы, воплощенной в Берлинском и Миланском декретах 1806 и 1807 годов.
 
      Попытка разрушить этим путем благосостояние Англии принесла несчастье для Директории и гибель для Наполеона, который применял этот процесс с большей энергией, в более широких размерах и более продолжительное время. Цель его Берлинского и Миланского декретов, равно как и цель Директории, заключалась в том, чтобы подорвать английскую торговлю, лишив ее необходимого содействия нейтральных транспортеров. Но так как одного этого было бы недостаточно, то он и решил усилить действие декретов, изгнав Великобританию с ее главного рынка, – решился запереть весь европейский континент для всех товаров, следующих из нее или ее колоний, или хотя бы только прошедших через ее порты. Ради этой цели, ради осуществления этого гигантского замысла, эдикт за эдиктом издавался во Франции и союзных с ней государствах; ради этой цели Империя получала все новые и новые приращения; ради этой цели двойной кордон французских войск был протянут по всему побережью материка от Франции и до Балтийского моря; ради этой цели английские товары не только захватывались, но еще и публично сжигались в пределах его владений; ради этой цели ко всем нейтральным государствам было обращено требование не допускать к себе английских мануфактурных и колониальных товаров; ради этой цели была предпринята злополучная Испанская война; наконец, ради этой же цели к царю обращались неоднократные настойчивые представления по поводу несоблюдения им Континентальной системы, и когда он остался при своем – последовало роковое нашествие на Россию.
 
      Здесь не разбирается вопрос о справедливости или разумности такого образа действий. Достаточно сказать лишь, что он чуть было не погубил Великобританию и совершенно погубил Наполеона. О мудрости же военной политики Питта говорит тот факт, что Наполеон был вынужден на такой образ действий именно этой политикой, так как Англия сокрушала его, а у него не было другого, средства повредить ей. Успех Великобритании не только следовал во времени, но и обусловливался неуклонным соблюдением главных начал политики Питта. Военные писатели говорят, что успех на поле битвы приносит мало пользы при плохом выборе стратегической операционной линии и что, наоборот, даже серьезное поражение может быть заглажено, если позиция была избрана сообразно стратегическим условиям кампании. В переводе на обыкновенный язык это значит, что бесполезны и тяжелые удары, если они наносятся не в надлежащее место. Коалициям, направленным против Франции, пришлось пережить многочисленные неудачи, из которых, правда, лишь немногие достались на долю собственно Великобритании; но ни одна из них не имела роковых последствий потому, что общая политика, начатая Питтом и продолжавшаяся его преемниками, была стратегически верна при поставленной цели – «подавить ту агрессивную систему», которая представляла собой истинный дух Французской революции, формулированный Конвентом, принятый Директорией и унаследованный и развитый до его крайних логических следствий Наполеоном.
 
      У политических преемников Фокса, этого крупнейшего из оппонентов Питта, вошло в моду проводить резкий контраст между войнами предшествовавшей и последовавшей Амьенскому миру. В первой из них беспричинным зачинщиком была Великобритания, которая при этом в исступлении ненависти или панического страха к Французской революции обратила движение, хотя и ознаменовавшееся некоторыми крайностями, но все же бывшее в общем благодетельным, в бурный поток крови, излившейся на Европу. Главным же виновником второй войны был Наполеон, этот воплощенный дух вражды, насилия, вероломства и наглости, мир с которым был невозможен. Замечательно, однако, что руководители французского народа, по признанию соотечественных им писателей, желали в 1791 и 1792 годах войны на материке; беспристрастный образ действий британского кабинета был засвидетельствован самим французским правительством при удостоверении отозвания английского посла за шесть месяцев до начала войны; декреты же от 19 ноября и 15 декабря – налицо перед читателем, как равно и отказ Конвента редактировать первый из них таким образом, чтобы он не затрагивал Великобритании; договорные права Голландии были самовольно нарушены, без малейшей даже попытки вступить в какие-либо переговоры и едва ли можно сомневаться, что при этом имелось уже в виду предстоявшее вскоре занятие ее территории. Несмотря, однако же, на все это, война была объявлена не Великобританией, а Республикой. Образ действий Конвента и Директории с менее значительными государствами, подпавшими под их власть, их обхождение с Великобританией, их враждебность, бесцеремонность и вероломство тождественны по духу с тем, что можно сказать самого худого про Наполеона; единственное различие состояло здесь в том, что слабое и неумелое коллегиальное правление сменил единоличный железный режим человека, обладавшего несравненным гением. Что же касается совестливости, то она была одинаково чужда обоим. Берлинский и Миланский декреты, в которых была воплощена Континентальная система, приведшая впоследствии Наполеона к гибели, составляли, по его собственному признанию, лишь логическое развитие декрета Директории, изданного в январе 1798 года и вызвавшего протест даже со стороны долготерпеливых Соединенных Штатов Америки. Обе меры были направлены против Великобритании, но отдуваться своими боками приходилось при их применении союзникам и нейтральным, к правам и благосостоянию которых, если они не согласовались с избранным Францией путем, они обнаруживали одинаковое невнимание; обе они были проникнуты духом Первого Национального (Учредительного) собрания, которое отбросило в сторону все учреждения и договоры, не согласовавшиеся с его собственными идеями о праве, и хотело достигнуть своей справедливости, перескочив через закон.
 
      Гораздо важнее, впрочем, отметить и ясно оценить тот факт, что обе эти меры были вызваны со стороны правителей Франции стратегическим направлением политики, принятым министерством Питта. Январский декрет 1798 года последовал вскоре же за перерывом занятий Лилльских конференций мира, собранных по почину Питта в 1797 году; перерыв же этот был вызван высокомерием и бесцеремонностью, обнаруженными Директорией как и в отношении Соединенных Штатов. Только прочтя относящуюся сюда переписку, можно представить себе, до чего дошло дело со стороны Директории, руководившейся, как теперь известно, при этом – по крайней мере отчасти – желанием получить взятку с британского министерства. Берлинский декрет, формальным образом начавший собой Континентальную систему, был издан в ноябре 1806 года, т. е. когда Питт не лежал еще и года в своей могиле. Оба эти декрета были вызваны со стороны французских правителей явной безнадежностью подавить Великобританию каким-либо иным способом. В тоже время она своей военной политикой жестоко вредила Франции, укрепляя в то же время свою силу. Другими словами, благодаря тому стратегическому направлению, которое Великобритания дала в этой войне своим действиям, французский агрессивный дух вынужден был вступить на путь, неизбежно приведший его к роковой развязке. Не будь налицо Бонапарта, то этот результат, почти уже достигнутый в 1795 году и затем снова в 1799 году, был бы осуществлен еще тогда же, окончательно же избегнуть его не мог даже и гений Бонапарта.
 
      Рассказывают, что какой-то вождь древности крикнул однажды своему противнику: «Если ты такой великий военачальник, каким себя считаешь, то почему не подойдешь и не сразишься со мною?» и получил на это подходящий ответ: «Если ты такой великий военачальник, каким себя считаешь, то почему же не заставить меня подойти и сразиться с тобою?». Это как раз то, что сделала Великобритания. Своим господством на море, уничтожением французской колониальной системы и торговли, своей настойчивой враждой к агрессивному духу, воплотившемуся во Французской революции и вочеловечившемуся в Наполеоне, наконец, своей неизменной и непоколебимой силой она вынудила неприятеля вступить на поле битвы Континентальной системы, где его гибель была неизбежна. И под слабым правлением Директории гибель эта наступила быстро: в первый же год стало ясным, что выигрывает единственно лишь враг, которого система эта должна была уничтожить, тогда как сама Франция со своими союзниками, а равно и нейтральные государства, только разорялись на пользу Великобритании. Несмотря, однако, на свою первую неудачу, мера эта казалась настолько привлекательной, что Наполеон, уверенный в своей силе и гении, снова применил ее со всей непреклонной твердостью, отличавшей его правление. И на время она имела было успех, благодаря как энергии, с какой проводилась на практике, так равно и тем репрессивным мерам, на которые была вынуждена Великобритания, воспретившая нейтральную торговлю с теми и между теми портами, которые были закрыты теперь для английской торговли, и тем подорвавшая в самом его источнике контрабандный промысел, обходивший наполеоновскую блокаду и поддерживавший для английского вывоза открытый путь на континент.
 
      Однако же напряжение это оказалось не под силу для огромной составной политической системы, которая была сооружена императором и через посредство которой он надеялся изгнать своего врага со всех континентальных рынков. Стеснение всех классов общества и страдания беднейших из них отвратили сердца людей от иноземного правителя, который, преследуя цели им несимпатичные и непонятные, ежедневно заставлял их переносить неприятности слишком уже хорошо понятные. Таким образом, как только колосс пошатнулся, все были готовы отложиться от него и восстать на него. Так, на одном краю Европы поднялся в 1808 году испанский народ, тогда как на другом русский царь бросил ему в 1810 году перчатку объявлением свободы доступа в свои порты для всех нейтральных судов, шедших с колониальными продуктами, составлявшими предмет наиболее горячих настояний Наполеона. В одном случае народ сверг правителя, поставленного над ним для обеспечения более строгого применения континентальной блокады, в другом же неограниченный властитель отказался обременять далее своих подданных требованиями, разорявшими их ради той же самой цели. Испанское восстание дало Англии опору на континенте, и притом в пункте наиболее удобном для оказания ему поддержки ее морской силой и наиболее невыгодном для императора не только по свойствам характера местности и населения, но также и потому, что ему необходимо было теперь разделить свои силы между наиболее отдаленными границами. Отпадение царя произвело роковой разрыв в линии континентальной блокады, открыв английским товарам обеспеченный, хотя и окольный путь во всей части Европы. Не будучи в состоянии ни предвидеть своего поражения, ни отказаться от раз поставленной цели, Наполеон решился на войну с Россией. Великий учитель сосредоточения сил, он разделял тут последние между двумя концами Европы, и какие получились от этого результаты – хорошо известно каждому.
 
      Оба Питта, первый и второй, обеспечили успех своей страны в той борьбе, которую они последовательно выдержали, как представители нации, не путем попыток на осуществление крупных военных операций на суше, но путем господства на море и через его посредство – во внеевропейском мире. Оба они делали промахи; так, старший из них предложил в обмен на Менорку отдать Испании Гибралтар, который затем был возвращен силой оружия младшим. Много ошибок можно указать также и в ведении войны младшим, но, за одним возможным исключением, все это были ошибки в деталях, в чисто военной стороне дела – ошибки, которые не могли изменить того факта, что общее направление было избрано правильно и правильно же приводилось в осуществление. Обращаясь к сравнению, заимствованному из области военного искусства, следует сказать, что ошибки были тактическими, а не стратегическими, и можно еще прибавить, не административными в сколько-нибудь значительной степени.
 
      Упомянутое выше возможное исключение имело место к началу войны – весной и летом 1793 года. Возможно – как это утверждалось многими – что прямое наступление на Париж, выполненное в это время силами коалиции, подавило бы всякое сопротивление и, смирив столичную чернь, обеспечило бы покорность страны. Все это, может быть, и верно; но порицая действие британских министров, поскольку это действительно было их действием, нужно помнить, что не только величайшие военные авторитеты Европы высказались против этой операции, но что всего за несколько месяцев перед тем она была безуспешно испробована герцогом Брауншвейгским, этим полководцем, не уступавшим тогда никому в военных заслугах. Неспециалистам решиться настаивать на операции вопреки мнению лучших наличных специалистов, это – такой шаг, целесообразность или благоразумие которого может быть обнаружена только самим делом, но до такого рода испытания, до движения на Париж, так развязно предписываемого ныне «задним умом», дело не было доведено. Здесь можно привести кстати одно соображение, обыкновенно упускаемое из виду. Предпринимать такую крайне важную и рискованную операцию в то время, когда предводители, которым должно быть поручено ее выполнение, признают ее неблагоразумной – значит подвергаться большой вероятности неудачи. Даже сам Бонапарт не навязывал уже в 1800 году своих планов Моро после того, "как последний упорно отдавал предпочтение своим собственным. Но это пришлось бы сделать английским государственным людям, если бы они предписали своим полководцам идти на Париж.
 
      Раз упущенный, благоприятный случай – если только это действительно был такой случай – не представлялся уже вторично. Он мог состоять только в том, чтобы подавить сопротивление Франции, не дав ей времени организовать его. Потом же приходилось уже иметь дело не с политикой двора, игравшего свою партию на шахматной доске войны посредством королей, пешек, туров и армий, но с вооруженной нацией, распаленной яростью и возбуждаемой страстями, подавить которые могло одно лишь физическое истощение. Содействовать такому истощению на суше Великобритания могла лишь через посредство союзников, что она действительно и делала. На ее же настоящей стихии, на море, ей предстояло выполнить две вещи. Во-первых, сохранять свою собственную силу, поддерживая, расширяя и охраняя действие своей торговой системы; и во-вторых – отрезать Францию от этих источников силы и жизни. И оба эти дела были выполнены самым действенным образом, но – вопреки утверждению Маколея – выполнены не через мастерское управление графа Спенсера (заслуга которого нисколько здесь не оспаривается), но общей политикой министерства в деле расширения, колониальной системы, путем мудрого внимания, обращенного на поддержание английской торговли во всех ее разветвлениях, и путем огромного усиления военного флота. В промежуток времени между 1754 и 1760 годами, т. е. в период, охватывающий наиболее блестящие успехи старшего Питта, британский флот увеличился на 33 процента; соответствующий же рост его за время между 1792 и 1800 годами, т. е. уже при управлении сына, составил 82 процента. Насколько полно управление и командование этой могущественной силой находилось в руках морских офицеров, а не этого государственного человека в то время, когда во главе Адмиралтейства стоял неспециалист, станет ясным для всякого, кто близко ознакомится с распущенностью флота Канала, бывшего прямо под глазами у графа Спенсера, или со слабыми распоряжениями, вызванными некоторыми частными осложнениями, вроде, например, Ирландской экспедиции 1796 года, и сравнить эти действия с энергией, обнаруженной в это же самое время у Джервиса в Средиземном море, или позднее – в превосходных распоряжениях того же адмирала в бытность его начальником флота Канала.
 
      Мало, в самом деле, найдется государственных людей, которые бы не зависели таким образом от подчиненных им специалистов, и Питт не составлял в этом отношении исключения. Он не был ни генералом, ни адмиралом, да, кажется, и не считал себя за них; но он совершенно ясно понимал, в чем заключается сила Великобритании и какова должна быть сфера ее действий, и, руководясь этим пониманием, направлял ее операции. Таким образом, в окончательном торжестве британской нации над духом Французской революции, нельзя, по справедливости, не признать крупнейшей заслуги за вождем, который в упорной борьбе против ветра и прилива, вынуждаемый часто непредвиденными опасностями, восстававшими вокруг его корабля при проходе его по неисследованным морям, уклоняться с прямого курса, никогда не забывал намеченной им себе с самого же начала цели – «Безопасности». И как кстати пришлось ему оставить свой пост немедленно же после Трафальгарской победы и Аустерлицкого поражения! Этот резкий контраст между существенным и в действительности решительным успехом и ошеломляющей, но эфемерной неудачей хорошо символизирует пройденное им беспокойное поприще, как оно представляется поверхностному наблюдателю. Когда руль выпал из его ослабевших рук, все казалось потерянным, но в действительности худшее уже было пережито. «Кормчий уже выдержал шторм».
 
      По смерти Питта было сформировано министерство несколько смешанного характера, группировавшееся около его родственника и прежнего сотоварища, лорда Гренвиля, и его постоянного соперника, Фокса. Министерство это продержалось у власти лишь четырнадцать месяцев – период времени, оказавшийся достаточным для того, чтобы дать Наполеону предлог для его Берлинского декрета, но бывший слишком коротким для производства какой-либо коренной перемены в главных началах принятой Питтом политики. С последовавшим же в марте 1807 года падением этого кабинета власть снова перешла в руки преданных личных друзей и политических последователей Питта. Очутясь почти с самого же начала лицом к лицу с угрожающим союзом империй Востока и Запада, заведомой, хотя и скрываемой, целью которого было – поделить между Францией и Россией господство на континенте и докапать Великобританию путем коммерческого ее истощения, министерство это, частью по необходимости и частью по традиции, противопоставило этой комбинации политику, завещанную ему его великим вождем. Колониальные предприятия умножились, так что под конец можно было применить к колониям грустное признание, сделанное раньше Директорией относительно коммерческого флота, а именно, что не осталось уже ни одного судна под враждебным Великобритании флагом. Что касается военного флота, достигшего в 1808 году своей наибольшей численности, то до самого конца борьбы он поддерживался на той же силе, хотя несколько и уменьшился по числу судов. Не будучи в состоянии помешать усилению материальной части французского флота путем производства построек судов в портах Франции, Великобритания продолжала препятствовать его успехам и делала невозможным его снабжение, поддерживая строгое наблюдение за побережьем страны, заставляя его эскадры стоять в портах (т.