Влияние морской силы на французскую революцию и империю. 1793-1812

В июне 1795 года двенадцать французских линейных кораблей завязали бой с пятью английскими. Французы управлялись плохо, но все-таки пяти их кораблям удалось обстреливать три неприятельские в течение нескольких часов. В результате у англичан было только тринадцать раненых и ни один корабль не пострадал настолько, чтобы его могли взять в плен. Несколько дней спустя та же французская эскадра встретилась с британской, несколько большей силы. Вследствие слабого ветра и других причин завязались только незначительные схватки, в которых участвовали восемь британских и двенадцать французских кораблей. Вся потеря первых ограничилась ста сорока четырьмя убитыми и ранеными, тогда как из французских кораблей три спустили флаг при выбытии из строя в командах их шестисот семидесяти человек; остальные девять кораблей, бывшие в сфере огня очень мало, потеряли двести двадцать два человека убитыми и ранеными. В 1796 году британский фрегат «Терпсихора» встретил французский «Вестал», равной с ним силы. Последний сдался после жаркого двухчасового боя, в котором потерял шестьдесят восемь убитыми и ранеными; у противника же выбыло из строя двадцать два человека. Об этом бое французский писатель говорит как о простом артиллерийском поединке, не сопровождавшемся какими-либо маневрами. Приведенные примеры не подобраны нарочно для доказательства, что французская морская артиллерия рассматриваемой эпохи была крайне слаба, а служат только иллюстрациями этой истины, хорошо известной современникам. «Из сравнения этой войны с Американской, – говорит сэр Говард Дуглас, – видно, что в последней потери английских кораблей в сражениях с равносильными им французскими были гораздо значительнее, чем у противника. Во времена же Наполеона огонь целых батарей линейных кораблей французов наносил врагу не более вреда, чем наносили бы два орудия, хорошо направленные».
 
      Но не одними законодательными мерами правительство уронило боевые и вообще воинские качества корабельных команд. О пренебрежении дисциплиной и о печальных результатах этого уже упоминалось. Эти причины действовали в течение многих лет, и дух неповиновения, возникший как следствие крайних увлечений революционного характера, без сомнения, усиливался по мере того, как нижние чины видели все менее и менее способных моряков и воинов в своих офицерах, сменявших их эмигрировавших старых начальников. Освободившись от дисциплинарного режима, они неизбежно теряли и в собственных глазах. Те из них, которым беспорядок дурно содержавшегося корабля и распущенность личного состава его делались невыносимыми без сомнения, поступали так же, как те офицеры коммерческого флота, о которых писал Вилларе Жуаез. Они самовольно оставляли морскую службу, что им сходило иногда безнаказанно среди общей неурядицы той эпохи. «Воинский дух матросов совсем упал, – писал адмирал Морар де Галл 22 марта 1793 года, месяц спустя после объявления войны Англии, – если это не изменится, то мы не можем ожидать ничего, кроме поражений в боях, даже и при перевесе сил на нашей стороне. Прославленное рвение, приписываемое им (ими самими и национальными представителями), выражается только в словах патриот, патриотизм, которые они постоянно повторяют, и в кликах "Да здравствует нация! Да здравствует республика!", когда им льстят. Никакой идеи о надлежащем поведении и об исполнении своих обязанностей». Правительство считало за лучшее не вмешиваться из опасения восстановить против себя матросов. Флагманский корабль Морар де Галля, потеряв передние паруса во время шторма, безуспешно пытался повернуть через фордевинд. «Если бы у меня была такая команда, какие были прежде, – писал адмирал министру, – то я принял бы меры, которые имели бы успех; теперь же, несмотря на убеждения и угрозы, я не мог вызвать наверх и тридцати человек. Сухопутные артиллеристы и большая часть морской пехоты вели себя лучше. Они делали, что им приказывали; но матросы, даже унтер-офицеры, не показывались совсем».
 
      В мае, уже в разгар военных действий, вспыхнул мятеж на Брестской эскадре, когда ей приказано было сняться с якоря. Чтобы добиться повиновения, морскому начальству пришлось обратиться к городскому управлению и Обществу друзей свободы и равенства. В июне де Галль опять пишет: «Я плавал на самых многочисленных эскадрах, но никогда прежде в течение года не видел столько столкновений, сколько было их в один месяц теперь, пока наша эскадра держалась соединенно». До конца августа адмирал держался в море, затем стал на якорь в Киберонской бухте, лежащей в семидесяти пяти милях к юго-востоку от Бреста. Морской Департамент, являвшийся тогда просто выразителем мнений Комитета общественной безопасности, распорядился о том, чтобы флот оставался в море впредь до получения дальнейших приказаний. 13 сентября до эскадры дошли слухи о восстании в Тулоне и о приеме там английской эскадры. Тогда к адмиралу явились депутации от различных судов, с двумя гардемаринами во главе, потребовавшими с большой наглостью, чтобы он, вопреки полученным приказаниям, возвратился в Брест. Адмирал с твердостью отказался исполнить это требование. Предложения одного из гардемаринов были таковы, что адмирал потерял самообладание. «Я обозвал их, – говорит он, – трусами, изменниками, врагами революции; и когда они отвечали мне, что все-таки снимутся с якоря, я возразил (ив тот момент я верил тому, что говорил), что в эскадре есть двадцать кораблей, на которые могу положиться, и которые откроют по ним огонь при малейших движениях их, не согласных с моими приказаниями». Адмирал, однако, ошибался, полагаясь на свои команды. На следующее утро семь кораблей поставили марсели, готовясь вступить под паруса. Тогда он лично посетил эти корабли, пытаясь добиться повиновения, но тщетно. Чтобы замаскировать свое поражение хотя формой дисциплины – если только это слово уместно в связи с тем, что произошло – он согласился созвать военный совет, составленный из офицеров и матросов, по одному с каждого корабля, для обсуждения вопроса о возвращении в Брест. Совет решил послать депутатов к представителям Конвента, бывшим тогда по обязанностям службы в Департаменте, а пока выжидать дальнейших приказаний от правительства. Формальность эта не устранила того факта, что власть перешла от начальника, назначенного государством, к совету представителей военной черни.
 
      Депутаты с кораблей отыскали уполномоченных Конвента, один из которых явился на эскадру. Из совещания с адмиралом он узнал, что на двенадцати судах из двадцати одного был открытый мятеж, и четыре из остальных девяти должны были считаться под сомнением. Так как корабли эскадры нуждались в ремонте, то уполномоченный предписал ей возвращение в Брест. Таким образом чернь и на этот раз добилась своего. Но к тому времени в правительстве начали господствовать уже другие веяния. В июне крайняя революционная партия одержала верх в делах управления государством и не желала более допускать господствовавшую до тех пор анархию. Конвент, во главе которого стояла партия Горы, выразил крайнее неудовольствие по поводу действий флота. Хотя гнев его обрушился на адмиралов и командиров, многие из которых были отрешены от должности, а некоторые казнены, тем не менее им были изданы декреты, показывавшие, что грубое неповиновение не будет более терпимо. Правительство чувствовало себя теперь на твердой почве.
 
      Крейсерство Морара де Галля представляет, в широком масштабе, пример того состояния, в какое пришел флот в течение трех лет, протекших со времени бунта, заставившего де Риона оставить службу. Но пример этот никоим образом не единичный. В важном средиземноморском военном порте Тулон дела шли так же плохо. «Новые офицеры, – пишет Шевалье, – добились не большего повиновения, чем старые. Команда сделалась тем, что из нее делали, она знала теперь только одно – восставать против власти. Долг и честь сделались для нее пустыми словами». Приведение нами дальнейших примеров и изложение подробностей утомило бы читателя. Вне своей страны такие люди наводили ужас скорее на союзников, чем на врагов. Один корреспондент, говоря о стоявшей в Аяччо, на Корсике, средиземноморской эскадре, к которой, видимо, относился дружественно, пишет от 31 декабря 1792 года: «Настроение флота и войск великолепно, только, надо сказать, дисциплина там недостаточна. Однажды чуть было не повесили человека, который на следующий день был признан совсем неповинным в том, в чем обвинялся агитаторами. Урок, однако, не пропал даром для матросов, которые, увидев по какому ложному пути ведут их эти палачи по профессии, выдали одного из них». Тем не менее без серьезных беспорядков дело не обошлось, и два солдата корсиканской национальной гвардии были повешены толпою матросов и солдат с эскадры… Но как необычайны были взгляды того времени, если критик мог говорить так примирительно, чтобы не сказать хвалебно, о настроении команды, проявлявшемся в таких поступках.
 
      Вместе с упадком воинского духа команды и офицеров и материальные условия, как их, так и кораблей дошли до жалкого состояния. Некомпетентность начальников и исполнителей и беспорядок царствовали везде. Ощущался недостаток в продовольствии, одежде, дереве, такелаже, парусах. В эскадре де Галля, хотя она только что вышла в море, большая часть кораблей нуждалась в ремонте. Среди команды было очень много больных, и при этом она терпела нужду в одежде. Несмотря на свирепствовавшую на эскадре цингу, люди, почти в виду своих берегов, должны были довольствоваться солониной. Немного позже, а именно в 1795 году, с Тулонской эскадры, говорят летописи той эпохи, дезертировали почти все матросы. «Питаясь впроголодь, едва одетые, обескураженные постоянными неудачами, они только и думали о том, как бы бежать с морской службы. В сентябре для комплектации Тулонского флота недоставало десяти тысяч человек». Матросов искали по всей Франции, а они уклонялись от морской записи подобно тому, как британский матрос того времени прятался от насильственной вербовки.
 
      После сражения, называемого англичанами Лорианским, а французами – сражением при Иль-де-Груа, в 1795 году, французский флот укрылся в Лориане, где и оставался два месяца. Так велик был недостаток в продовольствии, что команду временно распустили. Когда же суда были опять готовы к выходу в море, то «нелегко было заставить матросов возвратиться назад, понадобилось издание декрета о созыве их вновь на службу. Но даже и тогда вернулись лишь очень немногие, так что было решено отправлять корабли из порта поодиночке или, в крайнем случае, небольшими отрядами. По приходе их в Брест, команда посылалась сухим путем назад в Лориан для снаряжения других судов. Таким образом, флот отплыл оттуда тремя дивизиями, вышедшими в разное время». Часть неудач в Ирландской экспедиции 1796 года надо приписать тому обстоятельству, что люди часто коченели от холода, потому что не имели надлежащей одежды. Выдачу жалованья постоянно задерживали. Дезертировавших и выслуживших срок матросов, каков бы ни был их патриотизм, нельзя было заманить назад на службу при таких беспорядочных и тягостных условиях. Обещания, угрозы, указы оказывались недейственными. Такое положение дел продолжалось целые годы. Гражданский комиссионер флота в Тулоне писал в 1798 году по поводу приготовлений к экспедиции Бонапарта в Египет: «Затруднения по организации продовольственной части, как ни велики они, составляют лишь второстепенный предмет моих забот, которые всецело почти обращены на привлечение матросов на службу. Я дал комиссарам по исполнению морской записи самые строгие инструкции. Я пригласил муниципалитеты, депутатов Директории, начальников частей сухопутных войск помогать им; и для достижения успеха я обеспечил еще снабжение каждого матроса прогонными деньгами и жалованьем за месяц вперед. Но так как закоренелое неповиновение матросов в большей части западных портов и их явное отвращение к службе сводили почти к нулю усилия морских комиссионеров, то я послал из этого порта (Тулон) офицера, твердого и энергичного», на помощь им. «Наконец, после того как были приняты все возможные меры, часть матросов из западных округов возвратилась сюда. Однако и теперь еще осталось много дезертиров, которые неослабно преследуются».
 
      Главными причинами неуспеха комплектации судов командами были тяжкие условия службы и неправильность в выдаче матросам жалованья, что тяжело отзывалось на их семьях. Даже еще и в 1801 году адмирал Гантом дает следующую трогательную картину положения вверенных ему офицеров и нижних чинов: «Я еще раз обращаю ваше внимание на ужасное состояние, до которого доведены матросы, не получающие содержания в течение пятнадцати месяцев, голые или едва прикрытые рубищем, голодные, упавшие духом, одним словом, совсем приниженные под бременем глубочайшей и унизительнейшей нищеты. Было бы ужасным заставить их предпринять в таком состоянии долгое и без сомнения мучительное зимнее крейсерство». Тем не менее именно при таких условиях адмирал совершил переход из Бреста в Тулон среди зимы. Тогда же он говорил, что офицеры, не получая ни жалованья, ни столовых денег, жили в таких условиях, которые уронили их в собственных глазах и лишили их уважения со стороны команды. Именно около этого времени командир корвета, захваченного британским фрегатом, будучи предан затем, по обычаю, морскому суду, говорил в защиту себя следующее: «Три четверти экипажа были больны морской болезнью с того времени, как я оставил мыс Сепет, до прихода в Маон. Прибавьте к этому неблагонамеренность и в то же время панический страх, охвативший мою команду при виде фрегата: почти все думали, что это линейный корабль. Прибавьте к этому, наконец, что матросы мокли, обдаваемые волнами в течение двадцати четырех часов, не имея возможности переменить одежду, так как я располагал лишь десятью запасными куртками на весь корвет». Качества команды, условия их жизни и причина, почему хорошие матросы уклонялись от службы, достаточно ясны из этих описаний. Даже в год Трафальгарской битвы команды не снабжались надлежащим образом ни койками, ни одеждой.
 
      Если разумные, заявляющие о себе существа – люди были в таком пренебрежении, то неудивительно, что с нуждами безгласных кораблей совсем не считались. Трудно сказать, что было причиной частых аварий во флоте в начале войны: дурное ли управление кораблями или плохое вооружение их. Факт ухода шести линейных кораблей, под командой адмирала ван Стабеля, от эскадры лорда Хоу в 1793 году приписывали превосходству их мореходных качеств и лучшей установки мачт на них. В следующем году депутат Конвента Жан Бон С. Андре, сопровождавший большую океанскую эскадру, старался объяснить те частые аварии, которые случались даже и в хорошую погоду, последствиями проявлявшегося будто бы в прошлое царствование предумышленного намерения уничтожить французский флот. «Это пренебрежение, – писал он, – как и многое другое, входило в систему разорения флота беспечным отношением ко всем составным частям его». Между тем хорошо известно, что Людовик XVI обращал особенное внимание на материальные нужды флота и развитие его. Нет необходимости объяснять печальное состояние кораблей, – корпус и все вооружение которых так легко подвергаются порче при небрежном уходе за ними, – чем-нибудь иным, кроме общего беспорядка, характеризовавшего пять последних лет царствования короля, лишенного власти. За это время жалобы и хорошо обоснованные указания на недостаток материалов для ремонта и вооружения кораблей усиливаются. В этом недостатке скорее, чем в небрежном отношении к своему делу портовых чиновников в Бресте надо видеть причину жалкого снаряжения эскадры, посланной в 1794 году, по упорному настоянию Комитета общественной безопасности, в то зимнее крейсерство в Бискайском заливе, о бедствиях которого мы говорим ниже.
 
      Крайне плохо была снаряжена и Ирландская экспедиция 1796 года, отправившаяся в декабре, и следовательно, также зимняя. Это и неудивительно, так как, приняв во внимание, что господство англичан в море затрудняло торговые сношения, нельзя было ожидать, чтобы к тому времени недостаток своевременных заготовлений не сказался еще сильнее, чем сказывался ранее. Рангоут ломался, такелаж лопался, паруса рвались… А на некоторых кораблях между тем совсем не было запасных парусов. В 1798 году снаряжение в Тулоне экспедиции Бонапарта в Египет встретило величайшие затруднения. Уполномоченный по делам флота выказал много рвения и деятельности и не боялся принимать на себя ответственность. Но флот отплыл для неведомого ему назначения почти без запасных рангоута и такелажа, и три из тринадцати кораблей его были совсем непригодны для морского плавания. Два были признаны таковыми еще за год перед тем, а на третьем не решились поставить надлежащего артиллерийского вооружения. В январе 1801 года вышла из Бреста под командой адмирала Гантома эскадра из семи линейных кораблей, получившая весьма важное назначение – доставить в Египет пятитысячный отряд солдат в подкрепление действовавшей там армии. Войдя в Средиземное море, адмирал, основательно или нет, пришел в отчаяние и повернул к Тулону, где и стал на якорь после 26-дневного плавания. Вот донесение его о состоянии эскадры в течение и после этого короткого крейсерства: «Индивисибле» потерял две стеньги, и у него не осталось ни одной запасной; лонг-салинги на грот-мачте треснули так, что не могли держать новой стеньги. На «Дессайкс» треснул бушприт. «Конститьюон» и «Жан Бар» были в таком же положении, как и «Индивисибле», так как ни на том, ни на другом нечем было заменить потерянные грот-стеньги. «Формидейбл» и «Индомитейбл» в ночь выхода эскадры в море подрейфовали на якорях, и им пришлось обрубить якорные канаты. Вследствие случившегося при этом столкновения между ними они оба получили повреждения бортов у ватерлинии, которые нельзя было исправить в море. Наконец, на всех судах был недостаток такелажа, заставлявший крайне тревожиться за последствия: мы вышли из Бреста, не получив ни одной запасной бухты троса, а тот такелаж, который пришлось употребить на скудное вооружение нашей эскадры, был так плох, что мы в каждый момент могли оказаться в опасности». Нет необходимости цитировать далее перечень этих злоключений, в которых играли роль и недостаток искусства моряков, и плохое вооружение кораблей. Нет также необходимости стараться отделить одну из этих причин от другой.
 
      Теперь нами сказано уже достаточно для выяснения общего состояния французского флота в последние десять лет восемнадцатого столетия. И мы считаем, что это выяснение заняло в нашем изложении место и отняло у читателя время не даром, так как упомянутое состояние флота, продолжавшееся также и во времена империи, было настолько же несомненно главной причиной постоянных поражений этого флота, насколько упадок морской силы Франции и Испании, достигший критической точки при Трафальгаре, был главным фактором в конечном результате, завершившемся при Ватерлоо.
 
      Мы увидим, что Великобритания принимает участие в войне против Франции в союзе со многими державами Европы. Последние, однако, одна за другой, отпадают от союза, и в конце концов это островное королевство – с населением, не превосходившим двух пятых населения Франции, вынужденное еще считаться с недоброжелательством Ирландии – оказывается в единоборстве с мощным натиском революции. Не теряя энергии, снова организует оно коалиции за коалициями, но слабые узлы их с такой же энергией разрубаются победоносным мечом французской армии. Великобритания продолжает стойко обороняться одна. Уничтожение союзных флотов при Трафальгаре и упрочившееся преобладание ее флота, явившееся следствием огромных материальных потерь и еще более морального унижения флота ее противника, позволило ей после восстания на Пиренейском полуострове предпринять наступательные действия, опиравшиеся безусловно на господство ее на море. Действуя в Португалии и Испании, Англия поддерживает в постоянном раздражении ту испанскую язву, которая истощила наполеоновскую империю. Франция, как это неоднократно бывало и раньше, сражаясь с Германией, должна была в тылу у себя считаться с Испанией.
 
      Остается еще вкратце очертить состояние других флотов, принимавших участие в этой великой борьбе, и затем рассмотреть со всех сторон стратегические условия в ту эпоху, когда эта борьба началась.
 
      Британский флот был далеко не в образцовом состоянии, и он не мог опереться в своей организации на такой административный рецепт, какой Франция всегда имела в законоположениях и постановлениях, явившихся плодами деятельности Кольбера и его сына. В Адмиралтействе и в портах, как в метрополии, так и в колониях, царили беспорядок и растраты, если не прямые хищения. Как это обыкновенно бывает в государствах с представительными правительствами, военные учреждения пришли в упадок в течение десятилетнего мира. Но если администрации недоставало системы, если должностные лица ее относились к своим обязанностям небрежно или бесчестно, то флот сам по себе, хотя и стоивший стране дороже, чем должен был стоить, был в цветущем состоянии. Он обладал наличной и еще более резервной силой, источниками которой были свойства и промыслы населения, прочные традиции, глубоко пустившие свои корни в далеком прошлом, и, что особенно важно, корпорация офицеров – ветеранов последней и даже предшествовавших ей войн. Многие из этих участников славных подвигов были и теперь еще в той поре жизни, которая отвечает требованиям, предъявляемым военачальникам, и были проникнуты теми профессиональными воззрениями и обладали теми знаниями и опытом, которые от хорошего начальника передаются быстро и сами собою подчиненным. Тот, кто знаком с морской историей, найдет в списке адмиралов и командиров английского флота в 1793 году и тех, которые сражались уже под начальством Кеппеля, Роднея и Хоу, и тех, которым еще предстояло пожинать боевые лавры в качестве сподвижников Худа, Джервиса, Нельсона и Колингвуда.
 
      К этой корпорации офицеров, без сомнения, надо присоединить как важный фактор силы флота и многочисленный личный состав хорошо обученных и опытных матросов, оставленных на службе, по выбору, и при уменьшенном комплекте мирного времени. Этот личный состав служил как бы ядром, около которого можно было быстро собрать в стройную организацию все население, занимающееся мореходными промыслами и годное для военно-морской службы. Сила Великобритании заключается, однако, в многочисленном контингенте коммерческих моряков, и нахождение многих из них во всякий данный момент в дальних плаваниях составляло всегда для нее источник затруднений при комплектовании флота в начале войны. Матрос торгового флота обыкновенно недружелюбно относится к военной службе: ему, как и офицеру этого флота, тяжело нести ярмо судовой дисциплины, пока не привыкнет к нему. Поэтому Великобритания, при отсутствии системы, подобной французской морской записи, прибегала к принудительному набору. Мера эта, хотя и установленная законоположениями, при приведении ее в исполнение сопровождалась беззакониями и насилиями, необычными для нации, которая так любит и законность, и свободу. Но даже и при соединении принудительного набора с добровольной записью во флот, при больших войнах всегда ощущался недостаток команды, так что туда принимались охотно в большом числе иностранцы каких угодно национальностей, а также допускался на службу очень плохой элемент местного населения. «Подумайте, – писал Колингвуд, – как велик должен быть среди судовых команд в таком флоте, как наш, процент негодяев всякого разбора, готовых на всякое преступление. И когда они будут в преобладающем числе, то каких бед должны мы будем опасаться от сатанинских подстрекательств и влияния массы таких господ».
 
      Материальное вознаграждение матросов и некоторые условия их жизни на корабле оставляли желать очень многого. Жалованье не увеличивалось со времен Карла II, хотя цены на все необходимые предметы житейского обихода возросли на тридцать процентов. Требования службы, вместе с опасением дезертирства матросов, привели к тому, что последних строго ограничивали в отпусках на берег, даже в отечественных портах, и им приходилось подолгу не видеть своих семей. Дисциплина, слишком мало определенная и ограниченная законом, зависела от характера начальника и на различных кораблях была различна. В то время как на одних допускались нецелесообразные послабления, на других практиковались наказания жестокие и мучительные. Рядом с этим, однако, среди офицеров, как слабо относившихся к дисциплине, так и строго поддерживавших ее, все увеличивалось число таких, которые смотрели на заботу о здоровье и довольстве команды как на дело, составлявшее их первую обязанность и входившее в их интересы. Вследствие этого на эскадрах, плававших под командой Джервиса, Нельсона, Колингвуда и их современников и несших самую суровую и продолжительную службу при отчуждении от внешнего мира, при условиях утомительно-однообразных, вообще неблагоприятных для здоровья, были достигнуты такие результаты в санитарном отношении, лучше которых не достигали, быть может, никогда, если рассматривать их по отношению к тогдашнему состоянию гигиены как науки… Нельсон в течение двухлетнего крейсерства, в котором ни разу не оставлял не только своей эскадры, но и своего корабля, часто говорит с гордостью, почти с торжеством, о состоянии здоровья своих команд. После своей погони за флотом Вильнева в Вест-Индию, он пишет: «Болезнь не унесла у нас ни одного офицера и ни одного матроса с тех пор, как мы вышли из Средиземного моря», т. е. в десятинедельный период. На его кораблях, должно быть, было около семи тысяч человек. Во французской же и испанской эскадрах, которые он преследовал, болезни свирепствовали. «Союзники высадили тысячу больных на Мартинике и похоронили по меньшей мере столько же за время их стоянки там». Колингвуд пишет: «Я не отдавал якоря пятнадцать месяцев, и в день Нового года у меня совсем не было больных – ни одного человека». Еще год спустя мы читаем в его письмах: «Несмотря на всю эту работу в море, при условии, что команда ни разу не получала ни свежего мяса, ни овощей, на моем корабле не было ни одного больного. Скажите это доктору». «На его флагманском корабле было обыкновенно восемьсот человек; в течение одного крейсерства он более восемнадцати месяцев не заходил в порт, и во все это время в корабельном списке больных было обыкновенно только человека четыре сразу и никогда не было более шести». Такие результаты неоспоримо показывают, что команда была хорошо одета, хорошо питалась и что вообще о ней хорошо заботились.
 
      Надо было ожидать в описываемую нами эпоху, что и в английском флоте, при том смешанном характере его команд, о котором мы говорили выше, и при серьезных и суровых испытаниях, каким подвергались они в первые годы войны, будут случаться мятежи и бунты. Они действительно и случались, соперничая с происходившими во французском флоте, если даже не превосходя их по размерам. Руководителями их были обыкновенно люди, получившие лучшее образование и обладавшие большим развитием, чем матрос среднего уровня, и согласившиеся нести ярмо матроса из нужды, которой подверглись по склонности к пьянству, преступности или просто по непригодности к какому-либо делу. Отличительными чертами этих мятежей, в противоположность французским, были логичность и уважение к закону, которые сначала смягчали их характер и которые показывают, как сильно влияли на матросов военного флота Англии свойственные всей нации чувство законности, сознание долга и необходимости дисциплины. Жалобы команды, оставлявшиеся без внимания, когда они высказывались покорно, приходилось признавать справедливыми, как только мятеж вынуждал серьезно разобрать их. Форма дисциплины соблюдалась командой даже и тогда, когда она отказывалась выйти в море прежде удовлетворения ее требований, причем такие отказы были возможны лишь в тех случаях, «когда не шло вопроса о встрече неприятельского флота». Офицерам, вообще говоря, оказывалось уважение, хотя некоторых из них, возбуждавших ненависть команды особенной строгостью, и приходилось списывать с корабля. Приводим следующий знаменательный пример того, как сочувственно относились матросы к тем, которые считали своим долгом повиновение приказаниям, хотя бы последние были и невыгодны им. На одном корабле мятежники решились повесить лейтенанта, застрелившего одного из их товарищей. Офицер стоял уже под ноком реи с петлей на шее, когда адмирал заявил, что считает только себя ответственным за поведение лейтенанта, так как сам приказал ему стрелять, а это приказание, в свою очередь, согласно с инструкциями Адмиралтейства. Матросы попросили прочесть эти инструкции и, удовлетворившись ими, отказались от своего преступного намерения повесить офицера.
 
      Капитан Брентон, морской историк, служил вахтенным офицером на корабли «Агамемнон», который долго был в руках мятежников. Он говорит: «Матросы, вообще говоря, вели себя во время мятежа с гуманностью, делающей честь не только им самим, но и национальному характеру. Правда, они вымазали смолой и вываляли в перьях доктора с одного корабля, стоявшего в устьях Темзы, но это за то, что он пьянствовал пять недель в своей каюте и пренебрегал своими обязанностями по отношению к пациентам. Поэтому упомянутый поступок мятежников принадлежит к числу таких, которые лорд Бэкон назвал бы отправлением дикого правосудия. Делегаты от команды «Агамемнона» оказывали почтение всем офицерам, кроме командира, которого, впрочем, после первого дня никогда не оскорбляли, а скорее относились к нему пренебрежительно. Они просили позволения у лейтенантов наказать одного матроса, который, по халатности ли или намеренно, присвоил себе мясное блюдо, принадлежавшее кают-кампаний, вежливо предложив, впрочем, потом отдать вместо него свое». Однако фатальные последствия неповиновения – первые проявления которого действительно имели основания и характеризовались известной сдержанностью – сказывались долго. С матросами случилось то же, что бывает с лошадью, почувствовавшей свою силу: самообладание и логичность требований, отличавшие первые движения их, уступили место проявлениям иного свойства. Позднейшие мятежи серьезно угрожали государству, и мятежный дух пережил те причины, которые вызвали его и которые потом были уже устранены.
 
      Усилия удовлетворить требованиям такой большой и широко разбросанной морской силы, как великобританская, даже и при наилучшей администрации и разумной экономии, не могли не сопровождаться иногда большими неудачами. Кроме того, военные действия не позволяли отзывать корабли с театра войны в порты для ремонта и переснаряжения их так часто, как этого требовали суровые крейсерства. Но в общем, благодаря заботливости и предусмотрительности Адмиралтейства, вооружение флота было в удовлетворительном состоянии.