Влияние морской силы на французскую революцию и империю. 1793-1812

 
      Такой драматический конец выдающейся роли, сыгранной Нельсоном, и быстрота его предшествовавших действий, которыми, приняв на себя огромную ответственность, он спас успех дня, сделали его самой видной фигурой в Сент-Винсентской битве или, как некоторые называют ее, в битве в день Св. Валентина. Это блестящее проявление его гения ничего не отнимает от заслуг главнокомандующего, подобно тому, как не умалил славы самого Нельсона тот факт, что командира авангарда в Абукирской битве осенила мгновенно счастливая мысль обойти французскую линию. Одному Джервису принадлежит честь нападения на противника при таких неравных шансах, также как и рациональный и увенчавшийся успехом план, исполнением которого он надеялся вырвать победу от сильнейшего врага. Правда, он был счастлив тем, что у него был такой помощник, такой надежный человек на надлежащем месте и в такой критический момент, но вся ответственность и, повторяем, весь первоначальный план действий принадлежат ему, и никто не может отнять их у него. Ему также прежде всего флот был обязан удивительной боевой готовностью, которая снимает с его предприятия упрек в опрометчивости, оставляя, однако, за ним право на хвалу за отвагу. Следующий факт еще более усиливает славу храброго адмирала. Когда утренний рассвет раскрыл перед ним оба флота, то слышали, как он сказал: «Победа весьма существенна для Англии в этот момент». Честь тому начальнику, который может подняться выше своих личных тревог и своей личной ответственности, в заботах о нуждах своего отечества, и который для поддержки престижа не рисковать своей репутацией.
 
      Уже четыре испанских корабля были взяты британцами, и кроме того, на громадном «Сантиссима Тринидад» была сбита фок– или бизань-мачта; некоторые говорили даже, что и он спустил флаг. Подветренный неприятельский отряд приближался, и многие корабли из наветренного еще оставались неповрежденными. Джервис поэтому около четырех часов пополудни построил свой флот в линию на правом галсе, расположив ее между неприятелем и взятыми призами. Так окончилось сражение. Полагали, что дальнейшее преследование флота, так отчаянно разбитого, увеличило бы триумф британцев, но Джервис был не таким человеком, чтобы рисковать уже надежно обеспеченным серьезным успехом для дальнейших сомнительных приобретений. Существенная для Великобритании победа была завоевана; ничтожество испанского флота было разоблачено, и он не мог более считаться фактором в политическом положении. По мнению автора настоящего труда, Джервис был прав, не подвергая этого великого и несомненного результата дня Св. Валентина тем случайностям, шансы на которые не могут быть исключены из военных операций.
 
      Из многочисленных наград, пожалованных правительством за описанную битву, упомянем о следующих: адмирал был возведен в пэры в звании графа Сент-Винсентского, а Нельсон получил выдающееся тогда звание кавалера ордена Бани. 20 февраля он был произведен в контр-адмиралы. Командиры судов получили медали, а старший лейтенант с каждого корабля был произведен в следующий чин.
 
      Джервис верно заметил, что Великобритании нужна была тогда существенная победа, и никогда последняя не была так своевременна в смысле политических последствий, как Сент-Винсентская. Глубокий мрак господствовал во всей стране, и во всех частях горизонта сгустились уже темные, тучи, когда 3 марта курьер с депешами прибыл в Адмиралтейство. С тех пор как Бонапарт овладел долиной реки Адижа и отрезал Мантую, австрийцы уже три раза пытались выбить его из занятых им позиций превосходными силами и освободить город, и все три раза они были отбиты с тяжелым уроном. Недавно были получены известия, что Мантуя капитулировала, обеспечив Бонапарту свободу к наступательным действиям и дальнейшему движению вперед, чем он скоро и воспользовался. Британский флот вынужден был покинуть Корсику и Средиземное море. Мирные переговоры, начатые с республикой, окончились тем, что британскому послу было решительно приказано оставить Францию в сорок восемь часов. Хотя правительство и не ожидало благоприятного исхода упомянутых переговоров, тем не менее факт этот произвел на население удручающее впечатление. Консоли упали до 51, т. е. ниже самого плохого курса их в дни Американской войны за независимость. Французская экспедиция против Ирландии, правда, не удалась, но в ее поражении флот Канала принимал такое малое участие, что страна должна была приписать его прямому вмешательству Божественного провидения, а не сил своего флота, что она предпочла бы. Это испытанное оружие национальной обороны казалось парализованным во всех частях. Наконец среди многих еще более угнетавших народ обстоятельств 26 февраля Английским Банком по распоряжению правительства были остановлены платежи звонкой монетой. Огромные субсидии, уплачивавшиеся континентальным государствам и требования металлических денег для удовлетворения нужд флота во всех частях света были главными причинами оскудения, о близости которого директора банка часто предупреждали правительство в течение двух лет. К этим причинам обеднения правительственных касс присоединилась в то время еще одна, правда, временная по своему характеру и возникшая в значительной мере от потери доверия в боевую силу отечественного флота, а именно – опасность вторжения французов. Народ начал требовать звонкую монету и припрятывать ее на черный день. Таково было положение дел, когда посланный Джервисом командир одного из кораблей его выехал из Фальмута, где он высадился с доставившего его туда фрегата, в Лондон, держа пока втайне свои добрые вести. Упомянутый фрегат пошел затем в Плимут с вице-королем Корсики, возвращавшимся со своей свитой из утраченного Англией владения. Когда они прибыли в этот город 5 марта, то туда уже дошла весть о прекращении кассовых платежей, и когда они сообщили о великом подвиге отечественного флота у мыса Сент-Винсента, то народ сначала отказывался верить, что счастье опять повернулось к Англии лицом. Все ждали услышать о соединении французского флота с испанским и об угрожавшем будто бы вторжении неприятеля. Так велика была финансовая паника, что пятнадцать гиней, требовавшихся для оплаты расходов на путешествие Эллиота в Лондон, с трудом были собраны между правительственными чиновниками.
 
      Поворот в настроении правительства был очень велик, о чем свидетельствовала и щедрая раздача наград. Испанский флот до тех пор был пугалом – хотя и призрачным, но все-таки очень большим. Теперь же завеса, скрывавшая его гнилость, была сорвана, и в то же самое время перед нацией, боявшейся, что у нее нет хороших флотоводцев, ярко обрисовались величественные и блестящие фигуры Джервиса и Нельсона. Тщетно старалась оппозиция, действуя в чисто мятежном духе, отвратить взоры граждан от блестящих подвигов воинов на несостоятельность, обнаруженную правительством, которое противопоставило пятнадцать своих кораблей двадцати семи кораблям противника. Думающие люди понимали, что администрация не могла нести ответственность ни за возвращение в Англию перед рождественскими праздниками эскадры Манна, никем на это не уполномоченного, ни за необыкновенное стечение несчастных случайностей, вследствие которых пять или даже более кораблей Средиземноморского флота были в короткое время выведены из строя. Они видели также, что никакое популярное правительство не решилось бы заместить корабли Манна до тех пор, пока не решена была положенная тогда на весы судьба Ирландии. Но большая часть людей, стоявших в оппозиции, не давала себе труда думать. Для них было достаточно, что пятнадцать британских кораблей врезались во флот из двадцати семи неприятельских, овладели четырьмя сильнейшими из них, увели их и нанесли серьезные поражения остальным; с них было довольно узнать, что команда 74-пушечного британского корабля, предводительствуемая человеком, которого до тех пор еще мало кто знал из людей, не принадлежавших к личному составу флота, взяла в рукопашном бою сначала 80-пу-шечный испанский корабль, а затем другой – 112-пушечный. С такими людьми во главе флота и с Питтом у кормила правления они благодарили Бога и набрались мужества. Философствование часто бесполезно; но все-таки нельзя не сказать, что трудно представить себе, как перенесла бы Великобритания угрожавший ей тогда кризис народных мятежей, в апогее своих других затруднений, если бы она не освобождена была от страха перед испанским флотом и если бы ей не дана была надежда на лучших начальников морских сил. Основательность этой надежды подтвердилась фактами. Сент-Винсентской битвой начался ряд побед и подвигов, которые повергли в незаслуженное забвение великие деяния, совершенные флотом в предшествовавшие годы.
 
      После упомянутой сейчас битвы испанский флот ушел в Кадис, а Джервис возвратился в Лиссабон для приведения в порядок своих кораблей. 31 марта, получив подкрепления, он вышел из Лиссабона с эскадрой в двадцать один линейный корабль и крейсировал в течение шести недель близ Кадиса, где стояли двадцать шесть испанских кораблей того же класса. Затем эскадра его заняла позиции на якоре для долгой блокады этого города и оставалась там, с небольшим перерывом, два года – до мая 1799 года, когда успешный выход из Бреста адмирала Брюи заставил ее снять блокаду, чем испанцам была дана возможность выйти из Кадиса. Эта утомительная стоянка настороже перед неприятельским портом небогата событиями, интересными в военном отношении. Однако бремя тревог и забот адмирала утяжелялось еще тем мятежным настроением среди корабельных команд, которое господствовало в течение всего рассматриваемого периода и восторжествовало временно во флотах Канала и Северного моря, но было подавлено Джервисом, благодаря его неослабной бдительности, на которую немногие, кроме него, были способны. Это брожение, неоднократно вспыхивавшее и каждый раз гасившееся его неутомимой энергией, постоянно возобновлялось свежими кораблями, присылавшимися из Англии, под командой офицеров, уступавших в выдержке командирам кораблей его эскадры и укомплектованными матросами, еще не познавшими на своем опыте той непреклонной воли, которую они старались сломить. Наказания следовали за наказаниями, но ни разу не упало мужество старого адмирала и ни разу не была поколеблена его решимость. Матросу и офицеру одинаково дано было почувствовать, что пока его флаг развевался, его власть должна была господствовать. При такой поддержке офицеры оказывались чуждыми той слабости, которая слишком часто проявлялась ими в отечественных портах. Вероятно также, что сильное ядро поддержки существовало и среди самих команд, сражавшихся под Сент-Винсентом, благодаря чувствам их восторженного уважения к своему флагману, Нельсону, Колингвуду, Трубриджу, Сомарецу и другим, которые там отличились.
 
      Пока вышеописанные нами события происходили на море, от эвакуации Корсики до Сент-Винсентской битвы, Бонапарт в Италии все еще удерживал свои войска по течению реки Адидже и продолжал блокаду Мантуи. Его положение было по существу оборонительным. Энергия и проницательность, с какими он перешел в наступление в момент, когда неприятель спустился с Тироля для нападения на него, и блестящий характер его побед затемняют для большинства тот факт, что в действительности он долго вынужден был ограничиваться обороной, сохраняя, вопреки различным препятствиям, уже сделанные ранее завоевания и не мог предпринять ничего до тех пор, пока не пала Мантуя. Лавры его под Кастильоне, Арколе, Риволи скрывают эту критическую черту его положения и являвшееся следствием последнего серьезное значение британского присутствия флота в Средиземном море. Флот Англии ободрял действия Неаполитанского королевства и папу, настроенных явно враждебно по отношению к Франции. Ничто уступавшее энергии и гению Бонапарта не могло бы успешно бороться с таким положением, и его письма выдают опасение, что содействие противникам со стороны упомянутого флота не сделало этих опасностей в тылу его армии слишком большими даже для него. Когда Мантуя сдалась на капитуляцию 2 февраля, Бонапарт обратился сначала против папы, которого обвинил в нарушении перемирия, заключенного в предшествовавшем июне. Его Святейшество сейчас же покорился и 19 февраля подписал мир, отказавшись от своих прав на северные провинции – Болонью, Феррару и Романью – и уступил Франции до конца войны Анкону – хороший порт в Адриатическом море.
 
      10 марта, приняв все меры, какие считал необходимыми для обеспечения своего тыла, Бонапарт двинулся на австрийцев. Против него был послан эрцгерцог Карл, весьма высокие военные дарования которого раскрылись для Европы в течение кампании 1796 года на Дунае. Было уже слишком поздно сопротивляться французскому полководцу на равнинах Италии или даже на итальянском склоне гор. Французы переправились через Тальяменто 16 марта, пробились через ведущие оттуда проходы к реке Изонцо, и затем перешли через последнюю в восточные Альпы. 23-го был занят Триест. Эрцгерцог постоянно отступал, лишь оспаривая у противника трудные позиции. Он решился не принимать боя до тех пор, пока французы не будут завлечены в глубь Германии, стягивая тем временем свои силы. Мудрость этого решения была засвидетельствована одобрением самого Бонапарта. «Если бы неприятель сделал глупость, – писал он Директории, – ожидать меня, то я разбил бы его, но если он будет продолжать отступление, соединится с частью своих сил, стоящих теперь за Рейном, и возьмет верх надо мной, то тогда мое отступление будет затруднительно, и потеря Итальянской армии может повести за собой и потерю республики. Мы не должны закрывать глаза на тот факт, что хотя наше военное положение и было до сих пор блестящее, наше дело не обстоит так, чтобы мы могли только предписывать условия». Италия в его тылу также была неспокойна. Однако моральное впечатление этого беспрепятственного движения через Каринтийские горы принудило Австрию принять предписанные ему условия, и 18 апреля был подписан предварительный договор в Леобене, в шестидесяти милях от Вены. Этот договор – хотя формальное заключение мира и состоялось не ранее как через шесть месяцев после того – все-таки на время обеспечил окончание враждебных действий между Австрией и Францией, продолжавшихся уже пять лет, – с апреля 1792 года по апрель 1797 года.
 
      Предварительный Леобенский договор, устанавливая, как уже сказано, прекращение враждебных действий между республикой и императором, распространял это требование и на все государства Германской империи, так же как и на частные владения самого императора. Австрия окончательно уступила Франции Нидерланды (Бельгию) и «признала границы Франции, определенные законами Французской республики». В этой фразе заключался тот камень, о который разбились переговоры с Великобританией. Республика со своей стороны гарантировала императору при заключении окончательного мира «справедливое и приличное вознаграждение» за утраченные им провинции.
 
      «Приличное вознаграждение», на которое так таинственно намекалось, определялось в секретных предварительных соглашениях, состоявшихся в то же самое время. Оно было осуществлено отнятием от Венецианской республики – к серьезному недовольству которой Бонапарт имел основания, – всех ее владений на материке Италии, так же как Истрии и Далмации на восточном берегу Адриатического моря. Отнятые от нее провинции были разделены следующим образом: Австрия получила все те, которые лежали к востоку от Ольо и к северу от По, с Истрией и Далмацией. Страна между Ольо и Аддой, прежде принадлежавшая Венеции, вошла в состав новой независимой республики, в которую были включены также все австрийские владения к западу от Ольо, завоеванные Францией в последнюю кампанию. Эта республика получила название Цизальпинской. Таким образом, исконные «владельцы» Адриатики были развенчаны и поставлены на край пропасти, в которую пять месяцев спустя, при заключении окончательного мира, корсиканский завоеватель стремительно сбросил их. За ними были на время сохранены их древний город и Ионические острова. Кроме того, им переданы были – также во временное владение – легатства Болонья, Феррара и Романья.
 
      Таковы в кратких чертах были главные условия Леобенского перемирия. Великий и знаменательный смысл его скрыт между его строками. Бонапарт дипломатическим путем достиг великой цели, которую преследовал в планах своей кампании: он разделил своих врагов. «Французская республика, – писал он, – соглашаясь на условия Леобенского перемирия, столь выгодные для его величества, имела своей главной целью заключение сепаратного мира с его величеством, чтобы получить возможность обратить все силы против Англии и принудить и ее к быстрому заключению мира». Он один составил и подписал предварительный договор, и вышеприведенная цитата выражает в кратких словах и политику, и стратегию его жизни. Самая существенная сторона Леобенского перемирия заключается в том, что здесь Австрия, как и Сардиния за год перед тем, договаривалась с Францией одна, без союзников. Великобритания же, к чести своей, отказалась поступить так в 1796 году и отказывалась и потом, до тех пор, пока ее союзник был ей верен. Конечно, существует большая разница между положением государства, в сердце владений которого вторгнулся победоносный неприятель, и положением островной державы. В этом надо видеть в значительной мере оправдание Австрии, даже если признать, как это и придется при беспристрастном историческом обзоре событий, что она не умела правильно оценить чрезвычайную рискованность положения Бонапарта. Но самое это оправдание подтверждает ту важную истину, что внушительный образ действий, которого держалась Великобритания в течение этой ужасной борьбы, опирался абсолютно и всецело на ее господство на море – на морскую силу.
 
      Примечание. Нам остается теперь только ознакомиться с тем, каким образом действовал лорд Сент-Винсент, когда во флоте проявились случаи неповиновения властям и другие преступления этого рода. Мы приведем здесь замечательный пример – замечательный не потому, чтобы он был первым проявлением мятежа или последней вспышкой его, а потому, что он произвел величайшую сенсацию во флоте, как сопровождавшийся крайне тяжелыми обстоятельствами – усилением наказания, которое, по мнению лорда Сент-Винсента, имело спасительные последствия.
 
      Едва прибыл сэр Роберт Куртис, как адмирал получил предписание отдать под суд мятежников с трех кораблей: «Марльборо», «Лайон», «Центавр». Мы остановимся лишь на том, что касается первого корабля.
 
      Когда эскадра прибыла на место, и еще до назначения суда, этому кораблю, который, как знал адмирал, отличался особенной распущенностью команды среди других, стоявших ранее в Спитхэде, приказано было стать на якорь в середине между линиями флота и в недалеком расстоянии от других судов. На нем вспыхнул сильный бунт в Бирхэвене и затем снова во время перехода, который был погашен офицерами, и главным образом первым лейтенантом. Предметом бунта было намерение спасти жизнь одного матроса, который был приговорен к лишению ее за серьезное преступление. Немедленно состоялся суд над главными бунтовщиками, и как только приговор был постановлен, так адмирал приказал привести его в исполнение на следующее же утро «и только при посредстве команды корабля «Марльборо», без обычного в таких случаях присутствия во время наказания шлюпочных гребцов с других кораблей» – такого порядка лорд Сент-Винсент неизменно держался при экзекуции бунтовщиков. По принятии необходимых по этому делу приказаний, командир корабля «Марльборо», капитан Эллисон, решился напомнить адмиралу, что именно решимость не позволить, чтобы товарищи понесли какое-либо серьезное наказание, и была причиной бунта матросов его корабля, вследствие чего он полагает, что последние никогда не допустят повешения виновного.
 
      Лорд Сент-Винсент, принимавший командира на шканцах своего корабля «Видь де Пари» – перед офицерами и командой, прислушивавшимися с затаенным дыханием к тому, что происходило – внимательно слушал говорившего, держа свою шляпу высоко над головой – как он делал это всегда при обращении к нему по службе, был ли то равный с ним в чине или простой матрос – и когда тот замолчал, после некоторой паузы ответил:
 
      «Что хотите вы сказать мне, капитан Эллисон – что вы не можете командовать кораблем Его Величества «Марльборо»? Если в этом дело, сэр, то я немедленно пошлю на него того, который может».
 
      Командир тогда настаивал на том, что во всяком случае шлюпочные гребцы с других кораблей эскадры могли бы присутствовать при совершении наказания, так как это согласно с установившимся обычаем, и что их можно было бы заставить поднять приговоренного к ноку реи, потому что в самом деле трудно рассчитывать, что команда корабля «Марльборо» сделает это.
 
      Лорд Сент-Винсент строго ответил: «Капитан Эллисон, вы старый офицер, сэр, служили долго, жестоко пострадали и даже потеряли руку в бою… Я поэтому был бы очень огорчен, если бы мне пришлось лишить вас возможности к дальнейшим повышениям в ваши почтенные годы. Виновный должен быть повешен в восемь часов завтрашнего утра, и своими товарищами по кораблю; никто с другого корабля эскадры не прикоснется к горденю. Теперь потрудитесь возвратиться на свой корабль, сэр; и на случай, если бы вы не оказались способным командовать им, способный офицер будет наготове для смены вас».
 
      Не проронив более ни слова, капитан Эллисон немедленно удалился. По прибытии на свой корабль он получил приказания вдвинуть и закрепить орудия, а с рассветом опустить полупортики. Затем приказом по эскадре был назначен на следующее утро, к семи часам, сбор у корабля «Принс» всех шлюпок; последние должны были быть вооружены карронадами со всеми боевыми припасами для двенадцати выстрелов на каждую; каждой шлюпкой должен был командовать лейтенант, в распоряжение которого, кроме шлюпочных гребцов, предписано было назначить опытного и надежного комендора, а также четырех человек из орудийной прислуги; командование всем отрядом вверялось капитану Кэмпбеллу с «Бленхейма». Данные ему письменные инструкции будут ясны из изложенного ниже. В представлении своем начальству об этом событии лорд Сент-Винсент писал: «Он должен был присутствовать при совершении казни, и если бы на «Марльборо» проявились какие-либо признаки возмущения, замечена была какая-либо попытка открыть порты, или какое-либо сопротивление повешению приговоренного, он должен был подойти к кораблю вплотную и открыть по нему огонь из карронад, и стрелять до тех пор, пока мятеж или сопротивление не прекратятся; и если бы оказалось безусловно необходимым, то он должен был бы даже потопить корабль на глазах всего флота».
 
      Согласно этому в семь часов следующего утра все шлюпки, вооруженные, как выше указано, проследовали от корабля «Принс» к «Бленхейму», а оттуда, по принятии капитаном Кэмпбеллом командования отрядом, – к «Марльборо». Продержавшись некоторое время на веслах у борта последнего, командир построил свой отряд в линию в расстоянии, меньшем чем на пистолетный выстрел, и приказал вынуть из карронад пробки и зарядить их.
 
      В семь с половиной часов, когда на всей эскадре команда и офицеры были вызваны наверх для того, чтобы быть свидетелями наказания, взоры всех обратились на сильно вооруженный баркас, отваливший от флагманского корабля, так как каждый знал, что на нем препровождался на место казни приговоренный в сопровождении караульного офицера. Критический момент приближался и должен был решить, действительно ли команда корабля «Марльборо» повесит одного из принадлежавших ее составу.
 
      Так как «Марльборо» находился посередине между двумя линиями эскадры, то баркас скоро пристал к его борту, и приговоренный был живо поднят на палубу и привязан к горденю. Прошло несколько ужасных минут в полном безмолвии, которое было наконец прервано эскадренными склянками, бившими восемь часов. В тот же момент с флагманского корабля раздался пушечный выстрел, и при громе его преступник был уже приподнят наверх, но затем, заметно для всех, он снова был приспущен. Волнение на всей эскадре достигло сильного напряжения! В самом деле, в этот ужасный момент, когда глаза каждого матроса на каждом корабле были устремлены на место казни, как будто шла решительная борьба между мятежом и властью; как будто суждено было, чтобы целый флот видел колеблющееся нежелание матросов корабля «Марльборо» повесить своего товарища, и чтобы вследствие того случайного факта, что они ненамеренно потравили гордень, меры, принятые для обеспечения повиновения, на момент показались недостаточными. Равновесие весов было, к несчастью, нарушено, но затем матросы ходом подняли несчастного к ноку реи… Закон был исполнен и, как сказал лорд Сент-Винсент в этот момент – быть может, один из важнейших в его жизни, – «дисциплина ограждена, сэр!»
 
      Когда приговор был таким образом исполнен и не проявилось никакого возмущения, то для того, чтобы еще раз для всех было очевидным, какая мощная сила готова была подавить всякое сопротивление власти, какое могло бы возникнуть на линейном корабле, капитан Кэмпбелл разорвал свою линию и, подойдя всем отрядом к борту «Марльборо», насколько позволила длина весел, снова построил шлюпки носом поперек корабля и оставался в таком положении до истечения времени, назначенного для того, чтобы тело висело. Затем тело было спущено вниз, зашито, как это принято обыкновенно, с ядром в койку покойного, и на одной из шлюпок корабля «Марльборо» отвезено на расстояние полмили от него и потоплено. После этого капитан Кэмпбелл отозвал свой отряд, и «Марльборо» по сигналу получил приказание занять свое место в линии.
 
      Описанная казнь была роковым ударом для мятежей в эскадре, стоявшей у Кадиса. Не то чтобы случаи серьезного неповиновения власти, изменнических заговоров и открытого сопротивления требованиям не имели более места – они случались часто и впоследствии, – но для того, чтобы быть мгновенно погашенными, Эскадра пополнялась многими кораблями, приходившими из Англии, и на некоторых из них команда почти открыто бунтовала, а от них зараза распространялась и на другие. И при каждом новом случае постановлялся и приводился в исполнение тот же ужасный приговор, причем во всех случаях неповиновения власти палачами бунтовщика были его же товарищи; но уже никогда более никто не сомневался в силе закона.

Глава IX. Средиземное море в 1797 и 1798 годах – Египетская экспедиция Бонапарта – Возвращение англичан в Средиземное море и Абукирская битва – Восстановление Великобританией господства на Средиземном море и образование второй коалиции

      Предварительный Леобенский мир прекратил вооруженную борьбу на суше и дал возможность Европе сосредоточить внимание на дипломатическом поле, к которому оно и приковывалось главным образом в течение следовавших затем двенадцати месяцев. В то самое время, как Бонапарт подписывал статьи этого мира, Моро и Гош, командовавшие обеими французскими армиями на Рейне, перешли через реку с целью ведения кампании в пределах Германии. 22 апреля в главные квартиры этих генералов прибыли курьеры с известием о прекращении военных действий и немедленно остановили их наступление. Война продолжалась только на море между Великобританией и союзными с Францией державами.
 
      Самоуверенность Директории возрастала по мере побед Бонапарта и внушила ей в сношениях с иностранными правительствами тон, который последние сочли надменным, если не дерзким. Уступая политическим соображениям, опиравшимся на общественное мнение, Питт послал во Францию в октябре 1796 года опытного дипломата, лорда Мальмсбери, для переговоров о мире. Условия, предлагавшиеся Великобританией, заключались, в сущности, в том, чтобы обе стороны отказались от сделанных во время войны завоеваний. Если бы Франция возвратила Австрии Нидерланды и Ломбардию, то Великобритания, не потерявшая ничего своего, обязывалась возвратить Франции ее владения в Ост– и Вест-Индиях, точно так же, как и в заливе Св. Лаврентия, сохранив, однако, относительно рыбных промыслов «статус кво». Что же касается колоний, отнятых у Голландии, то их предполагалось возвратить последней в случае восстановления правительства штатгальтера. Если бы республика, учрежденная при помощи французского оружия, не согласилась пойти на это, то и Великобритания и Австрия, расторгнуть союз с которой она отказывалась, настаивали на каком-нибудь другом вознаграждении за ущерб, наносившийся таким образом их политическому положению в Европе. При принятии этих условий за основу, британское правительство изъявляло желание вступить в переговоры об общем мире, настаивая на допущении к участию в них России и Португалии, а также и императора. Французское правительство возразило, что Великобритания не имеет полномочия говорить за своих союзников. Кроме того, заявило, что уступка территории, присоединенной к Франции эдиктами Конвента, как это имеет место по отношению к Нидерландам, была бы несогласна с органическим законам республики. Последнему доводу британское правительство не придавало значения; никакие переговоры о прекращении войны не могли состояться, если результаты, выгодные для одной из сторон, исключались из обсуждения под предлогом неприкосновенности ее постановлений. В рассматриваемом случае Франция и Великобритания были обе сторонами, сделавшими завоевания; главнейшие же союзники каждой из них являлись потерпевшими. Великобритания предложила, чтобы Франция вместе с ней отказалась от своих завоеваний в пользу союзников. Республика не соглашалась, ссылаясь на то, что захваченные ею земли вошли в состав национальной территории и как таковые не могут быть отчуждены от нее. Сверх того, недовольная проволочками в переговорах, являвшихся следствием частых обращений Мальмсбери к своему правительству за инструкциями, Директория 20 декабря приказала ему оставить Париж в течение сорока восьми часов – промежутка времени, не вполне законного.
 
      Подобное же дерзкое отношение к себе со стороны Франции испытывали и Соединенные Штаты. Американское правительство, после того как возгорелась война на море, имело частые столкновения с обеими воюющими сторонами по многим причинам: из-за обхождения английских и французских крейсеров с американскими судами, покрытия неприятельских грузов нейтральным флагом, из-за трактата Джея, заключенного в 1794 году о торговле и мореплавании, который Франция считала слишком благоприятным для Великобритании, и, наконец, из-за отношения Соединенных Штатов к французским приватирам, которым сначала было разрешено, а потом запрещено продавать призы в американских портах.