Только одна пятая часть приходится на всех остальных.
      Крэл никогда раньше не задумывался над этими цифрами. Выходило, что-человек живет в мире насекомых. Они проникли всюду, заполнили весь мир, однако... не стали главенствующими на Земле.
      Ваматр и Бичет не только обосновали сделанное ими заключение, но и показали, каким путем пришли к нему. Начали они свои исследования, занявшись вопросами "социологии" высших насекомых. Здесь еще сомнения и поиск: "а может быть, насекомые - это неудавшийся эксперимент природы? Может быть, ставка жизни на Земле делалась на них, а не на человека?!" Их не миновало увлечение, свойственное многим энтомологам, которые, наблюдая общественных насекомых, старались найти сходство между "цивилизациями" насекомых и цивилизацией, созданной человеком. Вскоре они, как и другие ученые, пришли к выводу, что "логика насекомых." совершенно отлична от нашей логики. И вот первый, пожалуй, фундаментальный вывод, сделанный в результате долгих наблюдений и тщательно поставленных опытов: "Мы различны по самой своей природе". Почему?..
      И снова исследования, теперь предпринятые для изучения психики этих загадочных для человека существ. "Да, насекомые подчинены общему закону развития в сторону повышения уровня психики. Но на этом пути встретилась одна серьезная помеха - размеры насекомых. Насекомые так малы, что у них неизбежно должны существовать ограничения в числе нервных элементов. Как обойти это препятствие? В какой-то мере задачу решили _общества_ насекомых - _переплели в одно целое крошечные индивидуальные мозги_, способами, в тайну которых человек только начинает проникать. Так, у насекомых, например, муравьев, создалась основа для головокружительного взлета: развилось земледелие, скотоводство, сбор и создание запасов продовольствия, возникли войны.
      А затем все остановилось. В чем дело? Ведь, казалось бы, оставалось сделать один только шаг. Но насекомые продолжают стоять на месте... Миллионы лет... Кто знает, не пошло ли все по иному пути на других планетах?.." К этому выводу пришел Реми Шовен. А Ваматр и Бичет? Они рискнули пойти дальше. Работы Реми Шовена, несомненно, помогли им сформулировать гипотезу, так как они приводят в своей статье его слова об обществе насекомых: "Здесь мы сталкиваемся с посрамлением всяческих теорий. Может быть, пределы нашей планеты и нашей науки слишком ограничены. Если бы нам были известны пути, по которым развивается жизнь в других точках Вселенной, эта проблема, несомненно, показалась бы менее запутанной".
      Узел этот разрубили Ваматр и Бичет. Показав, как мало насекомые имеют генетических связей с другими представителями живого мира планеты, изучив все, что может подтвердить их гипотезу, они пришли к заключению, что насекомые _чужие_!
      "Да, бесспорно, - говорилось в статье, так и не увидевшей свет, - на нашей планете жизнь зародилась и развивалась. Уже теперь ученые могут проследить, как разрастались ветки земного древа жизни, могут показать, как шла эволюция. Но все ли ветви? А не стоят ли насекомые особняком этаким загадочным и совсем не похожим на это дерево кустом, а может быть, даже не кустом, а цепкими лианами, оплетающими, пронизывающими все живое в своей борьбе за место на непривычной планете? Насекомые и родственны нашему миру, как родственны между собой углеродистые существа, в каких бы мирах они не зародились, и вместе с тем уж очень отличны от того, что не входит в их особую, во многом таинственную группу жизни".
      И авторы делают вывод: "Можно предположить, что каким-то путем, например с метеоритами, на Землю попали зародыши. Они не нашли у нас подходящих для себя условий, не смогли развиться полностью, достичь высших, может быть, даже разумных форм, каких достигли на своей планете, а лишь распространились беспредельно и проявили некоторые необычные свойства, порой ставящие в тупик земных ученых".
      Множество примеров приводят энтомологи, подкрепляя свою мысль об исключительности этого класса живого, убеждая, что насекомые действительно стоят особняком от растений и животных. И авторы идут дальше: "Две жизни у насекомых: одна - которую они вели у себя, на родной им планете, другая, которую они вынуждены вести здесь, на Земле, представляя собой промежуточную стадию, так и не достигшую на чужбине нужного развития". Отсюда очень логичной представляется их догадка: "А что, если создать условия, близкие к господствующим на той, гипотетической планете, родине этих странных и очень жизнеспособных пришельцев? Попытаться искусственно воспроизвести среду, в которой некоторые виды насекомых развивались бы так же, как в породившей их среде?" И дают ответ: "Тогда появятся новые формы, которые, постепенно усложняясь, (недаром для насекомых - и только для насекомых! - характерен метаморфоз: яйцо-личинка-нимфа-имаго), дойдут до той формы, которая существует в далеком от нас мире. А что, если она главенствует там?" Ваматр и Бичет широко и смело использовали право ученых прибегнуть к фантазии, этому ядру всех открытий: "Что, если эта форма проявит свойства еще более удивительные, чем у известных нам насекомых, такие, о которых мы не имеем никакого представления? Существа эти, развившись в подходящих условиях, будут обладать более тонкими и эффективными способами воздействовать друг на друга" - и тут же ставили вопрос: "А может быть, и на другие виды животных?" Это уже настораживало.
      Предположений в статье высказывалось много, но одно, самое фантастическое, произвело на Крэла особенное впечатление.
      Способность насекомых общаться между собой, преодолевая огромные расстояния, общеизвестна. Что, если новые существа проявят эту способность в неизмеримо большей степени? Что, если их чувствительность окажется настолько большой, что они способны будут получать биосигналы из своего мира? Не откроет ли это для ученых возможность снестись с далеким, не известным Земле миром?..
      Человеку свойственно увлечение необыденным. Пытливый по природе своей, он еще в далекую пору первых попыток осмыслить окружающий его мир стремился разгадать тайны, но не отчаивался, нужно сказать. Живя в мире тайн, любил таинственное, а то и приумножал его, творя причудливые легенды, сказки, фантазируя вдохновенно, подчас неповторимо. С развитием рационалистического мышления мир тайн и непознанного сжимался, и, наконец, теперь, в наш век, мы думаем, что уже вошли в него, познали, освоили и держим Вселенную на ладони. Так ли это? Пожалуй, нет. Мир еще полон загадок, и нередко то, что представляется уже объясненным, на поверку оказывается таинственным. При умении взглянуть на явления по-новому, зачастую становятся непонятным окружающее нас, давно привычное.
      Стремление соприкоснуться с непознанным и заставило Крэла не ограничиться статьей Ваматра и Бичета, а обратиться к трудам других энтомологов. Вскоре он с огромным удовлетворением выискивал в них различные подтверждения идей, высказанных в статье. Крэл теперь совсем по-иному перечитал все, начиная от Реомюра, Линнея и Дарвина до Карпентера и Шовена. Некоторые места в их работах поразили Крэла: их наблюдения порой самым лучшим образом подкрепляли оригинальную гипотезу.
      Крэл прочел, например: "Особенно сильно поражает нас в истории насекомых их громадный геологический возраст. В мезозойскую эру, когда млекопитающие, владычествующие ныне на суше, еще были мелки и только начинали борьбу за свое существование, а гигантские пресмыкающиеся, затем и вовсе вымершие, господствовали над миром, - насекомые тех самых высших отрядов, которые живут и в наши дни, уже летали в воздухе... Мы знаем, что в Девонском и даже Силурийском периодах уже жили крылатые насекомые (350 миллионов лет назад!)... Мы считаем горы символом вечности и говорим о несокрушимости скал, между тем даже самые новейшие отряды насекомых древнее, чем, предположим, меловые обрывы Южной Англии. Крылатые насекомые порхали уже по берегам озер, на дне которых накапливались, обломок за обломком, гальки и песчаники палеозойских отложений... Гуляя по холмам, мы спугиваем пчел с цветков и стрекоз с былинок. Жизнь каждого из этих насекомых коротка, но они лишь последние звенья длинной цепи жизней, уходящей в глубь времен, когда не существовало тех холмов, на которых живут современные насекомые".
      В таком же духе, если не более определенно, ставя под сомнение наличие связи насекомых со всем остальным миром живущего на Земле, пишет другой автор: "Термиты - вот насекомые, пренеприятные для сторонников чрезмерного упрощения теории эволюции... Термиты существуют с давних времен во всей сложности своих инстинктов. Эпоха, в которую эти насекомые появились, точно не определена... Им по меньшей мере 300 миллионов лет. Появлению термитов должна была предшествовать длительная эволюция в невообразимо далекие от нас времена... Никаких следов ее нет". "И не может быть, добавляют Ваматр и Бичет, - так как они эволюционировали, от простой клетки дошли до высокоразвитого организма, не в нашей солнечной системе, во всяком случае, не на нашей планете".
      Крэл обращался к самым различным источникам и везде находил что-нибудь интересное для подтверждения гипотезы Ваматра и Бичета. "Происхождение насекомых и их филогенетические отношения с другими группами беспозвоночных выяснены далеко не полно... Имеется ряд сходств у насекомых с губоногими многоножками, но более глубокого отношения насекомых хотя бы к кольчатым червям установить не удается. Другие гипотезы, связывающие насекомых с трилобитами или ракообразными, сталкиваются с еще большими трудностями и в настоящее время практически отброшены". Такой вывод укреплял веру в идею Ваматра и Бичета. Оставалось... Оставалось сделать то, что в науке признается решающим: подтвердить гипотезу опытом. Что удалось энтомологам? Сумели они хотя бы в какой-то мере подкрепить свои догадки? В статье об этом ничего не говорилось.
      Крэл с нетерпением ждал, когда представится возможность расспросить обо всем у Альберта Нолана, надеясь на встречу в Асперте.
      В субботу Нолан в Асперт не приехал.
      Лето подходило к концу. Вечера в горах становились прохладными". "Может быть, это помешало ему?" - утешал себя Крэл, все еще надеясь на появление Нолана.
      Воскресное утро выдалось теплым, прозрачным, однако Нолан не приехал и в воскресенье. Крэл отправился на прогулку один. Шел он излюбленным маршрутом, по которому они не раз ходили вместе, и частенько оглядывался: а вдруг появится на зеленом склоне статная фигура в безукоризненном, модном костюме.
      Крэл любил уединенные прогулки, но в этот день бродить одному не хотелось. Начинало припекать солнце. Против обыкновения дышалось трудно, и стало раздражать все: одиночество, неровности тропинки, прилипающие к ногам, промокшие в росяной траве штанины, назойливость мошкары.
      Крэл присел на валун, вероятно, лежащий здесь сотни тысяч лет. Рядом в траве сияли эдельвейсы. Над ними кружили стрекозы. Он изловчился и поймал одну, почти не повредив ей крылышек.
      Какие огромные, занимающие большую часть головы глаза. Пожалуй, самые поразительные органы насекомого. У некоторых стрекоз до 20.000 фасеток, у некоторых насекомых по пять глаз! У кого еще из живущих на Земле есть такое?.. Стрекоза извивалась в пальцах, вибрировала своими слюдяными, филигранно выделанными крылышками, а глаза ее, казалось, устремлены были на него. Жутковатые, уж очень чужие. Что и как она видит?.. А может быть, правы Ваматр и Бичет, может быть, ее далекие-далекие предки воспринимали этими удивительными приборами совсем иной мир?
      Стрекозу он выпустил и долго еще сидел неподвижно, чувствуя на пальцах холодное, податливое, очень все же противное тельце. "Глупо, конечно", вяло подумал Крэл и вздрогнул: к нему подходил Нолан. Он, видимо, старался не показать, с каким трудом преодолел подъем. Крэл сразу забыл о нетерпеливом ожидании и радостно приветствовал его.
      Боясь, что Нолан заговорит о ком-нибудь из своих любимых новеллистов, тогда свернуть его на другую тему будет почти невозможно, - он поспешил задать вопросы, относящиеся к гипотезе Ваматра и Бичета.
      На этот раз Нолан и не пытался переменить тему разговора, но вел его как-то необычно. Он хотел, чтобы Крэл узнал о работах, намеченных неопубликованной статьей, узнал о Бичете и Ваматре. Особенно о Ваматре. Несколько раз он начинал о нем и прерывал рассказ, не в силах справиться с волнением, опасаясь показаться пристрастным. Он, как бы идя по эллиптическим орбитам, то приближался, то удалялся от трудной для него темы.
      - Ваматр... Ну как охарактеризовать его? Как описать, чтобы вы поверили, поняли и, главное, не сочли меня... Впрочем, выводы сделайте сами... Я считаю, что и в очень старой, темных тонов фреске должно быть ласкающее взор пятно. Хорошо, когда чрезвычайно серьезный, суховатый, пусть даже черствый человек все же таит в себе уголок чистого веселья, расположенности к людям. Думается, в самом отвратительном человеке есть хотя бы что-то светлое... Пожалуй, не о том. Не надо так. Вы не судите меня слишком строго. Я ведь стараюсь, - Нолан посмотрел на Крэла, и во взгляде этого пожилого, много мучимого жизнью человека было нечто по-детски искреннее, ищущее. - Я и в самом деле стараюсь, хочу быть терпимым к тому, кто... Вот и Ваматр... Вы никогда не видели его фотографии? А впрочем, никакие изображения не расскажут о нем так полно, как необходимо...
      - Говорите все. Я пойму. И... поверю. Вам поверю, Нолан.
      - Хорошо, я скажу. Трудно это. Очень трудно. Однако нужно... Знаете, Крэл, у меня порой возникают странные ассоциации. Я, например, убежден, что электричество - желтого цвета, что теорема Прени, если ее переложить на музыку, звучала бы в тональности фа-диез, что созвездие Цефея пахнет резедой, а со словом "дьявол" у меня связывается образ плаща. Черный плащ. Помните, это как у Ларма: "Неся в бездонных складках сомненье, ненависть и смерть"... Ваматр носит под плащом еще и скрипку. Говорят, у него настоящий Гварнери. Я уверен, Крэл, вы никогда не бродили ночью в мрачных кварталах Родега?
      - Я не бывал в Родеге и днем. Это где?
      - У самого порта. Там, в кривых грязных уличках живет народ привлекательный и страшный. Труд и голод. Удаль и разврат. Бесконечная ширь простого человеческого сердца и злоба отчаяния. Все, все, что есть в человеке, здесь доведено до едва переносимой концентрации, втиснуто в мерзкие, подозрительные щели. Поножовщина и смех, молитвы и отвратительная брань, страх и отвага. Туда океан выбрасывает намытое во всех портах мира. Там приютились притоны, молельни, кабачки, ночлежки. Но и в Родеге не живут, не могут жить без музыки. В любой харчевне, самой заплеванной, смрадной, - музыка... Несколько ночей я провел на площади Олинор. Это последний рубеж. Площадь залита светом, по ней снуют благополучные люди, а совсем рядом, словно в бездну, спускаются улочки Родега. В укромном месте я поджидал, когда на площади остановится автомобиль Ваматра. И дождался. Я сам видел, как он, почти неразличимый, закутанный в плащ, отделился от своей черной машины и юркнул в переулок. Я следил за ним, оставаясь незамеченным.
      - Но для чего?
      - Чтобы послушать его музыку.
      - Ничего не понимаю. Где же он играл?
      - В тот раз в подвальчике Марандини. Ваматр, тайно от всех надев костюм старого итальянца, иногда выступал по ночам в самых захудалых портовых заведениях. В более приличные его не пускали. Выпроваживали даже из третьесортных, несмотря на то, что за свои выступления...
      - Он брал немного...
      - Нет, платил. И платил порядочно. Музыка - его страсть. Неукротимая, неуемная. Волны звуков - его стихия, в которой он только и живет, считая себя музыкантом. Талантливым и... непризнанным. А Ваматр честолюбив. Все его успехи, все, что ему удалось сделать в науке, он готов отдать за признание публики, за успех, выпадающий на долю знаменитого композитора. Когда-то он мечтал о мировой славе, о блеске огромных концертных залов, о признании публики, о цветах, о ласках, даримых почитательницами за счастье послушать его. Но этого не произошло. Никто не понял его сумбурных, диковатых, почти всегда раздражающих композиций. Слушатели не переносили его дьявольскую музыку. Озлобленный на весь мир, ненавидящий людей, он вынужден был довольствоваться насекомыми и только по временам, когда, вероятно, ему было совсем невмоготу сдерживать свою страсть, он отправлялся в портовые кабаки. Тогда он снова перед публикой. Со скрипкой. И ловит, жадно ловит хотя бы взгляд одобрения, ждет рукоплесканий забывшихся в пьяном угаре людей. Но не понимают его и там. Смятый, опустошенный, клянущий всех, жалкий, неудавшийся музыкант возвращается к своим насекомым - неудавшемуся эксперименту природы... Дьявол со скрипкой, - тихо закончил Нолан.
      Что-то мешало Крэлу понимать Нолана. Нолан был идеалом. Любимым и странным. И вот он, безукоризненно честный и справедливый, с такой ненавистью (неужели предвзято!) говорит о человеке... Нет, нет, Нолан не может так.
      - Удивительная судьба у Ваматра, - нерешительно начал Крэл. - И говорите вы о нем так, что мне многое неясно. Ну, увлекается музыкой, ну не в силах бросить ее, жалок в своем стремлении блистать и стяжать славу в захудалых кабаках, но что же дьявольское в нем?
      - Сама сущность. И вряд ли я ошибаюсь, Крэл. До конца понять человека, познать самое сокровенное в нем бывает не легко, конечно. Вот и Ваматр... В науке... Знаете, в науке притворяться можно. В работах ученого редко отражается его характер, чисто человеческие достоинства и недостатки. В литературных произведениях можно лучше разглядеть, каков творец, что же касается музыки, - я говорю, разумеется, не о ремесленниках, рабски перепевающих чужое, я подразумеваю натуры творческие, - о, и в этом случае произведение обнажает душу автора, и он почти никогда не может скрыть таящееся в нем. Музыка с невероятной силой и совершенно своеобразно воздействует на нас, способна передавать движения души исполнителя так, как не передает и поэзия. Ваматр все же музыкант, но вот только творчество его носит печать какого-то проклятия. Я сам видел, как в подвальчике Марандини пьяная публика воспринимала его музыку. Возбужденные алкоголем, эти люди выражали свои чувства бурно и бесконтрольно. Поначалу сумбурные и, признаться, очень сильные его импровизации завладевали слушателями, затем начинали сковывать их, но и они, опьяненные, старались вырваться из-под злобной и отвратительной власти ваматровской музыки. При мне здоровенный грузчик, только что ливший пьяные слезы, вдруг хватил табуретом об стол и выбежал из харчевни. Матрос запустил в Ваматра помидором; кто-то, изрыгая ругательства, шатаясь, уже продирался к выходу. Беглецов становилось все больше. Здоровое начало жило в этих людях. Бесхитростных, не извращенных, просто хвативших слишком много горя в жизни и скрашивающих свою тяжкую долю спиртным. Не было в них испорченности, которая заставляла бы тянуться к изуверским творениям Ваматра. Здоровый инстинкт оберегал их от его колдовского творчества, и они бежали из подвала. Трактир пустел. Кончалось это обычно тем, что хозяин, не желая терять своих посетителей, отказывал Ваматру.
      Крэла увлек рассказ Нолана о Ваматре, но он не переставал думать об интересовавшем его больше всего - о _чужих_. Не терпелось узнать, что удалось энтомологам, в какой мере они подкрепили гипотезу опытом. Словно угадав мысли молодого ученого, Альберт Нолан продолжал:
      - Вы, вероятно, недоумеваете, почему я так много говорю о музыке Ваматра? Не удивляйтесь - она имеет отношение к тому, о чем вы прочли в статье.
      - К гипотезе Ваматра?
      - Бичета и Ваматра, - твердо поправил Нолан. - Да, несомненно это связано в какой-то адский узел, но, пожалуй, никто не знает, как именно все это случилось. В том числе и Ваматр. Тогда, двенадцать лет назад... Замечательное, неповторимое было время. Мы были молоды, полны надежд и очень привязаны друг к другу. Все. Все четверо. Работали мы много, как говорится, взахлеб. Каждый день нам приносил ни с чем не сравнимое счастье - мы проникали в неведомое. А потом произошел раскол... Может быть, больше всех виноват в этом я... Часто думается, а что, если бы я не ушел от них? Случилось бы несчастье или нет?.. Если бы я был с ними в тот день... Ваматр был. Играл на скрипке, когда они погибали...
      Нолан задумался. Сидел он на валуне неподвижно, внимательно и бесцельно рассматривая ползущего по стеблю горечавки жука. Желтый, перепоясанный тремя сизо-стальными обручами, волосатый хищник беспокойно шевелил своими большими мохнатыми сяжками. Он дополз до конца обломанного стебля и, раскачиваясь на нем, уже расправив крылья, собирался взлететь. Теперь жук был совсем близко от лица Нолана. Взлетев, Эминатус хиритус слепо помчался бы на него. Нолан быстро, едва уловимым движением сбросил с цветка насекомое и как-то виновато посмотрел на собеседника. Крэл не подал вида, что заметил его отношение к желтому волосатику, и поспешил задать вопрос, первый, пришедший на ум:
      - Вы работали вместе с Ваматром?
      - Да, у Арнольдса, в его маленькой, еще не прославившейся на весь мир лаборатории. Жили скудно, безденежно и весело. Бичет и Ваматр начали раньше, чем мы с Эльдой, на два-три года. Идея, собственно, принадлежала Бичету. Он первый высказал предположение: насекомые - _чужие_. Нужно сказать, поначалу никто, кроме Ваматра, не подхватил эту идею. Эльда даже считалась противником ее, а Ваматр, с присущей ему страстностью и отчаянием, начал работу и с тех пор не прекращает ее.
      - Значит, и сейчас?..
      - Да... Следует отдать ему справедливость - он сделал много. Наиболее значительна его работа над протоксенусами. Насекомые обычно плохо воспринимают красный цвет, хорошо различая остальные части спектра, вплоть до ультрафиолетовой. Зная это, Ваматр предположил, что спектральный состав излучения Звезды, согревающей породившую насекомых планету, отличается от спектра нашего Солнца. Ваматр учел и другое - поразительную хладостойкость насекомых - и поставил любопытные эксперименты...
      То, что Крэл услышал дальше, было даже интересней, чем он ожидал. Привычное, давно знакомое оказывалось необыденным.
      Нолан умел рассказывать. Крэл словно сам присутствовал при захватывающих опытах Ваматра, который, создав условия, видимо близкие к условиям неизвестной планеты, обрел необычайные возможности экспериментировать с насекомыми. Крэл забыл обо всем, слушая Нолана. Вид у него был словно у мальчишки, которому вдруг показали живого слона величиной с чайник.
      - Вы, наверное, не отказались бы работать с Ваматром? - внезапно спросил Нолан.
      Крэл не ответил, не в силах перевести дыхание, а Нолан посмотрел на него так, что Крэл сразу повзрослел и слон уже не казался ему таким привлекательным.
      - Пошли бы вы к Ваматру? - Нолан спрашивал настойчиво, в его тоне уже чувствовалось не свойственное ему раздражение.
      - Кажется, это чертовски интересно...
      - А сам Ваматр?
      - Я еще очень мало знаю о нем.
      Альберт Нолан задумался. Вот каким образом рождается то, что завлекает людей. Хороших и чистых. Затягивает порой настолько, что эти честные, порядочные и восторженные молодые люди не задумываются о целях и намерениях ваматров...
      - Еще не знаете, и все-таки вас уже влечет к нему.
      - Когда исследование столь необычно, то не все ли равно, кто...
      Нолан не мог, да, пожалуй, и не хотел скрывать своих чувств к Ваматру, а потому ответил резче обычного:
      - А мне не все равно! - Но резкость была чужда этому превосходно воспитанному человеку, и он тут же продолжал мягче. - Мы с вами люди разных поколений, Крэл, это верно. Вот для меня не безразлично, например, кто автор той или иной книги. Бывает, прочтешь вещь, которая затронет душу, - а это самое ценное в искусстве, - но потом случайно узнаешь, что автор, оказывается, человек пакостный, и уже не можешь наслаждаться его произведением. По крайней мере я не могу.
      - Так, значит, Ваматр?..
      - Дьявол.
      Нолан быстро встал с валуна и повернулся к Крэлу спиной - он не хотел, чтобы Крэл видел его лицо в этот момент.
      Вниз они шли медленно, рискуя опоздать к обеду, но Крэл не ускорял шаги, внимательно слушая Нолана.
      - Опыты Ваматра увлекли нас. Эльда сдалась раньше меня. Собственно, с этого и началось нечто странное, загадочное. Нужно вам сказать, что познакомил меня с Эльдой Ваматр. Он некрасив, а вот всегда нравился женщинам. Очень многим. Но любил он только одну - Эльду. Ей он был безразличен, и она не выносила его музыки. В первые же минуты знакомства Эльда, улыбаясь, будто шутливо, а на самом деле опасливо спросила меня, не играю ли я на скрипке. Я не играю на скрипке, я не играю ни на каком инструменте, хотя люблю и ценю музыку. Пожалуй, именно в эти, самые первые минуты мы оба и как-то сразу почувствовали, что такая встреча бывает одна на миллион. Такая встреча - подарок судьбы, решающая судьбу обоих.
      - А Ваматр?
      - А Ваматр любил Эльду. Любовь эта, сильная и, как все у него, диковатая, помогла ему понять, что, познакомив нас, он окончательно потерял Эльду. Ваматр еще боролся за нее, старался заслужить ее внимание, благосклонность. Делал он это, нужно признаться, как джентльмен, но все уже было решено. Не только в те первые мгновения встречи, а всем нашим существом, слиянием порывов, мыслей, стремлений, чувств... Через несколько месяцев мы отправились в свадебное путешествие. Оно было долгим и безмятежным. Самая счастливая пора в нашей жизни. Кончилась она кончилось все. Неповторимое счастье наше, покой, а вскоре и жизнь Эльды... Из путешествия она вернулась радостной, преисполненной творческих замыслов, желания продолжать свою работу. Она не собиралась работать в группе Ваматра, однако вскоре все изменилось. Вероятно, с того момента, когда она впервые заглянула в глаза протоксенусов, выращенных за время нашей поездки Ваматром. Она не только оставила свою тему, но, перейдя в группу Ваматра, стала самой ярой сторонницей его идей. Всех. Эльда, Эльда. Что же с ней случилось тогда?..
      Нолан долго, казалось, совсем не обращая внимания на Крэла, говорил об Эльде. Они стояли над озером, опершись на высокие перила купальни. Наступил вечер, покалывающий горным холодком, а они и не вспомнили, что пора возвращаться в пансионат. Слушая Нолана, Крэл понял, что годы не унесли ничего и Нолан так и не смирился с потерей. Потеря Эльды показала совершенную невозможность хотя бы в малой мере не только заполнить, но даже затенить то место, которое она занимала в его сердце, в его жизни. Прошедшей и настоящей. А в будущей? Пожалуй, именно в тот вечер Крэл убедился: будущего у Нолана не было.
      - Когда я думаю о прошлом, Крэл, то мне ничего не хочется изменить, ни от чего нет стремления отказаться, потому что я все простил ей. Еще тогда, в тот страшный день... Мало выпадает счастья на долю людей... Я так ценю доставшееся мне. Несравненное и жутковатое. Она дарила такое, и только такое. Иного не могла. И я ни за что не променял бы его на более спокойное и удобное... Вскоре по приезде я обнаружил в ее душе тайный и очень тревоживший меня уголок. Возникла ли ревность?.. Не знаю. Наверное, была и ревность, но больше страх. Я боялся, Крэл. У меня нарастало чувство тревоги, большое беспокойство, ощущение предстоящей утраты самого нужного в жизни и неповторимого. Предчувствие не обмануло меня... Но свершилось это не вдруг... В какой-то мере я понимал Эльду: сделанное Ваматром и Бичетом могло увлечь, но музыка? Почему музыка?.. Ваматр жил при лаборатории. Его комнатушка находилась рядом с аппаратной, и, когда он играл, до сидящих у пульта довольно отчетливо доносились его импровизации. Играл он только по вечерам, обычно уже после того, когда все расходились и лабораторные помещения пустели. Однажды мы с Бичетом задержались, не имея возможности прервать опыт. Опыт шел плохо. Снять нужные характеристики не удавалось. Протоксенусы не желали отдавать свои тайны, а мы упорствовали, стремясь добиться своего. Мы были настолько раззадорены упрямством чужаков, что не замечали музыки Ваматра. Пришла Эльда. Она "уже побывала дома и приехала за мной; Предлагая пойти в кино. Однако было не до развлечений. Эльда это сразу поняла и включилась в работу. С ее приходом дело пошло на лад. Она внесла остроумное предложение, мы с Бичетом ухватились за него, начали перемонтаж аппаратуры, а Эльда вдруг потеряла всякий интерес к только что обсуждавшейся задаче, сидела недвижимо, словно зачарованная смотрела на вольеры с протоксенусами и очнулась лишь тогда, когда... когда Ваматр перестал играть. С этого вечера я начал замечать неладное, а вскоре мне стало ясно: Эльда уже не в силах побороть себя, мучается и все же не упускает ни одного случая услышать музыку Ваматра.
      Крэл обернулся к Нолану. У озера было темно. Сюда едва доходил свет от пансионата, и не понять было, что выражало лицо Нолана. Прерывать его не хотелось, но Крэл все же не выдержал и спросил:
      - Ваматр стал играть лучше?
      - Нет, играл он все так же... Пойдемте, Крэл. Холодно. При вашей лейкемии вам нельзя простуживаться. Ну вот, - Нолан посмотрел на озеро, на ярко освещенные окна пансионата и затем на часы. - Я лишил вас возможности пообедать вовремя.
      - Не беда - мы закажем ужин.
      - Пожалуй, я обойдусь кофе.
      Разговор они продолжили за столом. Нолан не ограничился одним кофе, заказал и ужин, но ел без аппетита, просто зная, что поесть надо. Крэл с неослабевающим интересом слушал Нолана.
      - Прошел год. Сумбурный, напряженный. Год исканий... А Эльда... Она отдалялась от меня, я терял ее и понимал, что ничего поделать не могу. Я пытался увезти ее куда-нибудь, уговаривал переменить место работы, место жительства. Все было тщетно. Я не в силах был проникнуть в то затаенное и страшное, что росло в ней. Это было совершенно недоступно. Никому. Даже мне. А может быть, именно мне. Мы оба понимали, как сложно, неразрешимо все это, и спасались, уходя в работу. Влекущую, приносящую столько страданий. Поиск был непрерывным, самозабвенным. Взлеты и провалы, надежды и сомнения. Мир с его хорошим и отвратительным перестал существовать для нас. Наполняло нас только одно - поиск. Ложась спать, каждый из нас с беспокойством думал: должно пройти восемь, десять часов, пока снова очутишься в лаборатории.
      - А там? - почти шепотом подтолкнул Крэл внезапно умолкшего Нолана.
      - В лаборатории мы занимались только одним: стремились разорвать кольцо, казалось, навечно скрепленное самой Природой. Протоксенусы Ваматра уже не удовлетворяли нас. Не успокаивался, разумеется, и он сам. Протоксенусы - это чудо, о котором мы еще боялись оповестить мир, но нам уже хотелось большего.