Нет-нет да и вспоминался мне тот диван, на котором мы некогда обнимались и болтали о забавных пустяках. Тут я себя незамедлительно осаживала... Потому что теперь знала - если и захочу его увидеть, это ничего не изменит. В тот же день все станет как обычно. Где бы он ни был, бродил ли вдоль реки Морье или полеживал на диване, поглядывая в потолок, - это ничего не меняло. Ушла молодость, и поэтому все нас друг в друге раздражало. Не оставалось даже дружбы - слишком много накопилось негативных эмоций. Был в молодости некий сладостный резонанс тела и души - и нет его.
      Когда же мне на глаза попадалось название статьи типа "Роковая разгаданная тайна тела Лаймы Вайкуле", то я тут же поясняла своим собакам, моим почтительным слушателям:
      - А может, коллеги, мое тело до сих пор хранит в себе тысячу и еще одну подобную тайну, причем, в отличие от тела названного лица, все как одна они неразгаданные?
      Хотя люди и собаки - существа разные по многим признакам, но я знаю, что косматые и хвостатые, не умеющие говорить, очень и очень даже прекрасно понимают меня... И моя грусть, и мое веселье передаются им. И я уже не гоняюсь за химерой любви. Зачем? Итак, да здравствует старость! Вечерний чай - две старушки, три собачки... В автобусе говорят мальчику - сынок, уступи место бабушке. Ей трудно стоять с палочкой... И это обо мне! Но оказывается, совсем не страшно, когда наступает старость. Берешь после чая как-нибудь вечерком пять цветных лоскутков и мастеришь из них коврик, естественно, для собак.
      Но, по правде говоря, иногда я немного "взбрыкивала". Например, мне нравился некий большой институтский начальник. Несмотря на большую небрежность в костюме, языке и поступках, он был чертовски обаятелен. И когда мы встречались с ним, таким небрежно-вальяжным, в многочисленных коридорах нашего обширного института, мое ожесточенное сердце несколько ёкало. Эдакий вариант Сулеймана Великолепного. Тут же, почтительно болтая с ним о пустяках, я невольно вспоминала Нерона, коварного и обольстительного, Петра Первого, вспыльчивого и непредсказуемого. Хотя и не те масштабы. Просто редкостный научный прохиндей и привлекательный мужчина несмотря на возраст. С этой своей обаятельной ехидной улыбкой...
      Но, увы, каждая российская женщина после пятидесяти - независимо от общественного положения и достатка, будь то ученая дама или простецкая тетка при метле, - представляет себе любовь практически одинаково. Старость она хочет провести где-нибудь возле речки, пусть мелководной и неказистой, у костерка. Сосиски нанизаны на палочке, рядом крутятся собаки, ошалевшие от запаха... И непременно рядом должен быть он - трезвый, положительный, добрый и обязательно родной, понятный, т. е. тот, которого ты знала и любила в прошедшей молодости. Это только в зарубежных сериалах стареющие дамы прыгают в постель с чужаком невзирая на возраст, внуков и морщины. А вы с ним, таким родным, усаживаетесь у костра и обсуждаете интересную мысль - что и мы, когда-нибудь закроющие глаза навсегда, со стороны увидим все тайны Вселенной. И нашу Солнечную систему. А наша Земля? Она ведь замедляет свое вращение на 0,017 секунды за каждые сто лет. И поэтому - что такое твои пятьдесят и даже семьдесят? Дни сплевываются в корзину времени, как шелуха от семечек, а в душе покой. И однажды судьба пришлет за вами некий экипаж, который доставит вас в крематорий, который до времени занят не вами. Тогда вы и скажете судьбе: вот и приехали. Спасибо тебе, судьба! Теперь никаких проблем. Мы готовы встретить неизбежное достойно. В моей руке рука старого друга. И поэтому нам с ним не страшно. Пусть теперь любят и страдают наши внуки - после нас, уже отстрадавших.
      Но это все будет не скоро. А сейчас - горит костерок, резвятся собаки, а ты, моя опора, ты, сидящий рядом, с сосиской у рта, который я так любила целовать...
      О мечты, мечты! Сейчас я повторяла все это как заклинание, чтобы преуспеть в науке забвения. Я теперь знаток более ценных истин. Если и встречу его на улице, то надменно улыбнусь. Интересно все же узнать, как он добрался тогда от речки Морье? Много бродило разных мыслей, но победила самая трезвая, - ведь он давно мог узнать, как добралась я, но не сделал этого. Что ж, так было угодно судьбе, а ее не следует раздражать неверием. Еще возьмет и преподнесет что-нибудь посерьезнее. И вообще даже интересно что у меня с ним было: химера любви или действительная страсть? Скорее всего - химера. И не стоит плакать, потому что на старости лет делать это можно только в свою жилетку, что малоинтересно. Успокойся - ты никогда не была бы с ним счастлива или хотя бы спокойна. Может, все же позвонить и сказать, как глубоко я его презираю? И что я рада его угрюмому одиночеству... Много мыслей, далеких от забвения...
      Помнится, одним ярким осенним утром я поливала свои фиалки, которые цвели как бешеные, и радовалась, представляя, что крошечные ротики-устьица, невидимые мне, но существующие, с наслаждением приоткрылись и пьют эту теплую воду, как вдруг раздался телефонный звонок, и мне сообщили, что тот, которого я пять лет старалась забыть, на днях умер. Умер? Ведь еще пять лет назад он протягивал мне червивую сыроежку - там, у реки Морье. И был вроде здоров, если только не считать пьянство болезнью. Правда, он в последнее десятилетие своей жизни был вечно хмур и недоволен всеми и всем. Такое впечатление, что в душу его давно не заглядывало солнце.
      Умер, причем с особым коварством - не поясняя, отчего, и именно тогда, когда я почти сумела отодрать от своей души все воспоминания! Так вначале мрачно, с кровью, но решительно откусываешь мучающий тебя заусенец, чтобы потом вылизать больное место, на котором заусенца уже нет и в помине, но все равно свербит и свербит...
      Я подъехала к его дому и, проходя по дорожке мимо местной помойки, сразу узнала знаменитый диван, потому что второго такого залосненного и грязного в мире не сыскать даже в американском негритянском гетто. Именно на этом диване я некогда и посиживала в обнимку с тем, который теперь умер. И он тогда, помнится, пел всякую веселую чепуху типа "половинка моя, ты четвертинка моя, ты осьмушка моя...", причем диким голосом, а я ужасно смеялась, подпевая. Мои высокие тона действовали на его тогдашнего кота завораживающе, и кот, мурлыкая, засыпал у меня на коленях. Удивительно музыкальный был кот.
      Это только через несколько лет мой возлюбленный стал похож на старого шимпанзе, проведшего всю жизнь в провинциальном зоопарке в какой-нибудь Таракановке, и отсюда его беспредельная желчность.
      Я огляделась - вроде вокруг никого - и села на этот самый диван. Он заскрипел, но смирился. Стало удивительно грустно, словно и не было этих пяти лет. Кругом постылые каменные коробки домов, помойка и облака над коробками. А в голове проносились разные мысли. Почему он столько лет пролежал на этом диване? Почему он не хотел жить полноценной жизнью так, как пытаюсь это делать я? Он не мог или не хотел? Или что-то еще? Вариации бесконечны... Никогда подобные мысли не приходили мне в голову, когда он был рядом на этом диване. Как он дошел до жизни такой? Ответить на этот вопрос не так просто. Ясно одно, что это был уже не человек, а потрепанное тело, которому лень двигаться.
      Может, послать все к чертовой матери, да и двинуть домой, не узнавая, почему он взял да и умер раньше меня... Или все же побывать у его гроба, всласть поплакать, проводить в крематорий, чтобы потом не презирать себя за равнодушие к тому, который... который многие годы так и не смог полюбить по-настоящему. Я же не требовала страстных лобзаний. Они мне были вроде ни к чему. Но хотя бы за руку он меня мог брать? Говорить со мной? Утешить меня? Это только герои дамских романов без сексуальных отношений даже в почтенном возрасте никак не обходятся. Русская баба, невзирая на образование, хочет совсем другого. И кто это сажает всех нас в жизненную лодку и пускает по реке?.. А потом ты спохватываешься - и речка не та, и лодка, и команда подрастерялась. Лодка же и не лодка совсем, а старый продавленный диван.
      Но надо было все же узнать, когда и где состоятся похороны и на какие деньги. Любое знание обстоятельств предполагает действие, тут же сменяющее горе. Что же сейчас мною двигало - былая любовь или исключительно бабья жалость? И к кому? К себе или к нему? Это только в телевизионных сериалах мужчины и женщины пьют, как лошади, и хоть бы что. Я же знаю, что если мозг алкоголика просмотреть на клеточном уровне, то никаких связей между нейтронами наверняка не обнаружится. Все перепуталось в подобном мозгу. Пошел вроде в кухню, а очутился в ванной. Я-то знаю.
      Неожиданно появился большой друг моего покойного возлюбленного. Он нес две сетки пустых бутылок.
      - И как жизнь, Вася? Ничего?
      - Да хреново. В аккурат вот бутылки иду сдавать. А у тебя как, подруга?
      - Да эквивалент!
      Я хотела было внести новую струю в наш с ним разговор, сказать пару слов о погоде, но передумала. Все же он явно торопился сдавать бутылки. Еще закроют приемный пункт или что еще...
      И я спросила Васю:
      - Вась, а Вась, чего диван его себе не забрал? Вроде еще ничего? Очень его покойник любил. Пусть еще кому и послужит...
      Тут наступила пауза. Вася чему-то удивился, но все же ответил:
      - Да на хрена мне этот диван! Соседи взяли и выбросили...
      Какие такие соседи, которые имели право выбрасывать мой незабвенный диван, на котором я провела столько дней и ночей в благословенном своем прошлом? И ведь он жил в отдельной двухкомнатной квартире!
      Тут мне Вася пояснил, что тот, которого я уже успела оплакать, сидя на диване у помойки, отнюдь не покойник, он жив. Просто продал три года назад одну комнату, и, как я поняла, вместе с этим Васей успел деньги пропить. Два дня назад их побили, и он теперь лежит в Покровской больнице, в травматологическом отделении со сломанным бедром, а Вася идет сдавать их общие бутылки. Ближе к вечеру мы с Васей сожгли этот старый диван. Помогали нам несколько местных алкашей и два подростка. Богатый соорудили кострище как на тризне об ушедшей любви! Все мы просто ошалели от огня и тепла. После чего утром я поехала в Покровскую больницу.
      Наученная горьким опытом пребывания во всевозможных больницах, я сразу отправилась к лечащему врачу как главному источнику информации. Вопросы его ко мне были тривиальны - кто я ему, да почему... Я на секунду задумалась. Да, действительно, кто я ему? Формально нас с ним никогда ничего не связывало - ни документы, ни штампы, ни что другое. Когда присутствовала взаимная любовь - одно дело, теперь - другое. Но тут мне в голову пришла спасительная формулировка. Я ему сожительница, причем бывшая, выражаясь ясным языком юриспруденции. Что я лечащему врачу и сказала, попутно сообщив, что я инвалид и пенсионерка, чтобы не возлагал надежды. Врач же, взглянув небрежно на мою палку и ногу, сообщил, что моего сожителя нашли и выудили из городской речки Карповки, причем пьяного и избитого, со сломанным бедром. Я мгновенно представила себе карту области - водный путь от речки Морье, впадающей в Ладогу, до городской речки Карповки, чтобы тут же усомниться все же прошло пять лет. И я не могла не улыбнуться этим своим мыслям. Боюсь, врач этой моей улыбки не понял. Тут же мне было предложено приобрести в местной аптеке резиновый круг и витамины - для больного сожителя.
      Он лежал в большой палате на первом этаже, весь заросший седой бородой, в грязной желтой майке. Эту майку я знала последние десять лет и полна была желания, глядя на нее, быть с ним предельно ласковой. Только если он признает себя алкоголиком, то есть сознается, что нездоров и поэтому может не отвечать за свои поступки, то и разговор с ним будет один, а если не сознается - абсолютно другой. И ни за что не покажу, как мне часто было страшно все эти годы одной, без мужской поддержки. И постараюсь улыбаться как можно обаятельнее и безмятежнее. Но сердце мое сжалось, припомнилась угрюмая речка Морье, а попутно - все то, что вытерпела по его вине. Захотелось мне у этой больничной койки выкинуть что-нибудь экстравагантное, например, сообщить ему, что начала учиться игре на банджо или окулеле. Притом с тех самых пор, как напрочь исчезла правда в наших отношениях, я стала играть в некую лукавую игру, что иногда меня забавляло, а иногда совсем нет.
      Поэтому когда он открыл заспанные глаза и увидел меня, то спросил с ходу, отчего никак меня не мог найти, я же небрежно ответила:
      - Видишь ли, я вообще дома не бываю, а часто и не ночую. Где я ночую? Я пожала плечами, внутренне забавляясь, после чего сказала с большой убежденностью первое, что пришло в голову: - Все же много интересного вокруг. На Ситном рынке собачьи обрезки по понедельникам баснословно дешевы...
      Фраза показалась мне удачной, а тема перспективной.
      - А как поживают твои любимые сучки? - спросил он небрежно, и тут я взвилась:
      - Дорогой, ты меня с кем-то путаешь. У меня исключительно кобели...
      Голос у него был прежний, молодой. Словно он и не принадлежал пожилому алкоголику с испитым лицом, потерявшим все свои прежние очертания.
      - И как жизнь? - спросил меня этот самый молодой любимый голос.
      - Да хреново. А у тебя?
      - Эквивалент. Как видишь...
      - А твоя знаменитая фраза - "Неизбежное прими достойно"? Где она? осведомилась я самым светским тоном.
      Как известно, свято место пусто не бывает. Как только любовь покидает душу и тело, там поселяется депрессия и сестра ее - ирония. И как жалко, что нами руководит гормональная подпитка. Она - как костер. Если уже нечего подбросить в этот самый костер, то он тут же потухает. И лежащий в больничной постели, протянувший вверх грязную ногу с уродливыми ногтями был совсем не тот, который пел и восхищался котом с якобы греческим профилем.
      Тут ему принесли чай. Чай был мутный, больничный. И я сказала первое, что пришло в голову:
      - Прямо кошмар да и только!
      Мое стареющее сердце ожесточалось при виде этого чая, этих ногтей и бороды. И как надо было не любить свое родное тело, чтобы оно так пахло! Но тут я вздрогнула, услышав его голос:
      - Ты меня еще не разлюбила?
      Честно ответить сил я в себе не нашла.
      - А каким я должен быть, чтобы ты меня опять полюбила?
      Я же задумалась, обозревая знакомую майку. Да, действительно, каким? Но одно мне было ясно - он таким уже никогда не будет, потому что не сможет. И непонятно, отчего так ноет сердце.
      - Непонятно, отчего так ноет сердце, - сказал он, отхлебывая этот жуткий чай, - ведь это простой мускульный мешочек...
      Я же молчала, потому что в моем мозгу бродили некие не оформленные пока мысли. Взять у него доллары, полученные за комнату - под честное слово в долг, но на неопределенное время. А еще лучше вообще потом не отдавать. Ведь давал же он когда-то честное слово, что полюбил меня навеки. Око за око, зуб за зуб. И я мысленно стала прикидывать, как воспользуюсь этими долларами.
      - А меня тут все время мучает то запор, то понос - сказал он, заедая чай черным хлебом.
      Я тут же осведомилась:
      - А куда ты кидаешь продукты своей жизнедеятельности, которые твердые и не умещаются в мочесборнике?
      - Естественно, их я выбрасываю в форточку.
      Я невольно глянула в окно - там над мусорными баками летали и галдели чайки.
      - Подкармливаешь этим чаек, да? Альтруист!
      И он сказал грустно:
      - Что меня всегда в тебе изумляло, так это то, что ты совсем не романтическая особа.
      Я вспомнила многое, но решила промолчать, потому что романтику понимаю по-своему: мать и собаки сыты, полы вымыты, продукты куплены, я с книжкой поглядываю на липу под окном...
      Может, сказать ему сквозь слезы - как ты можешь? Ведь ты меня вроде любил? Или сказать - ты меня никогда не любил - смотря по обстоятельствам. Он сейчас наверняка, как всякий стареющий мужчина, считает себя абсолютно и безнадежно больным, раз лежит с вытянутой грязной ногой, в грязной майке. Увы, и я много лет назад так лежала, но тогда была истинная трагедия, ибо я была молода, а сейчас это фарс. И эта козявка под носом? Очевидно, чистил нос перед самым моим приходом, причем, естественно, тем орудием, которое имел в наличии. Нет, почему все же я не рассталась с ним тогда, в молодости, когда лежала сама с перебитой по его милости ногой? Молодая, полная сил и здоровья... И если то чувство, которое я питала к нему, не была любовь, то что же это было? Скажи сама себе хотя бы сейчас, дура старая!
      И, глядя на грязную ногу, мочеприемник и пресловутую козявку под его носом, я вдруг захотела, как двадцать лет назад, немедленно очутиться на том старом диване. И чтобы музыкальный кот с греческим профилем сидел на моих коленях. Может, стоит все же попробовать лечить его от алкоголизма? Но все знают, что алкоголики с таким стажем уже неизлечимы. Их не берет ни черная, ни белая магия. О смех былой до слез, до изнеможения, о грусть та светлая, о многочасовые разговоры... о запах сирени!..
      Тут я невольно принюхалась - смесь табака, немытых мужских тел, мочи, больничной пищи... да, ничего не скажешь, богатый букет. И этот переполненный черной мочой сосуд, надетый на стул. Моего бывшего возлюбленного тут обижают! Не выносят горшка, дают спитой чай. Его, такого некогда остроумного, гордого! И сейчас он терпит, даже пытается вести светскую беседу, а ведь наверняка хочет помочиться, а некуда. Он именно такой, какой есть, как и я именно такова, а хорошо это или нет - другой вопрос. Может, эту самую мочу не выносят оттого, что ее будут долго исследовать? Хотя зачем? Даже мне, технарю, ясно, что такая темная жижа может быть только у очень больного человека. И цветы на окне, обращенном к помойке, тоже больны, хотя и пытаются, бедняжки, цвести.
      - Ты что все время ерзаешь? - спросил он меня. Все это время он что-то говорил, хотя я практически ничего не воспринимала и думала о своем, о том, что он теперь наверняка захочет, чтобы я, уже немолодая и сама не слишком здоровая, взвалила на себя дополнительную ношу - ответственность за судьбу человека нетрезвого, с разрушенной психикой, продавшего за пару тысяч долларов единственное, что имел, - комнату. Бесполый, не умеющий радоваться жизни... Возьму и пошлю его подальше. Око за око, зуб за зуб. Ты мне сделал зло, и я не хочу делать тебе добро. Но тут же я вспомнила о том давнем порыве, когда мы бросились друг к другу, чтобы поцеловаться, и при этом сломали себе по зубу, оба были единодушны и синхронны. Его зуб так же пострадал, как и мой. Вот и зуб - желтый, единственный у него во рту.
      Раздражение росло в моей душе на того, кто, не будучи безупречен сам, требовал этого от меня - вынеси мочу, принеси хороший чай, приходи ко мне... Я, в конце концов, тоже жертва, и в этом он виноват. Я хожу с палкой, и почему? Жертве же всегда должно быть легче, потому что она права и безвинна. Но и другое справедливо - я не имею права быть ему судьей, потому что зубы мы сломали вместе. Может быть, истина в том, что нельзя навязывать друг другу свой стиль жизни?
      - Тебе-то сейчас хорошо, ведь ты можешь выйти на улицу.
      Услышав это, я сжала зубы, приказывая себе молчать, после чего, сглотнув слюну, спросила:
      - А где сейчас твой музыкальный кот, тот самый, с греческим профилем?
      Хотелось мне, руки в боки, взять да и закричать на всю вонючую больничную палату - а ты мои личные страдания, которые я пережила по твоей вине, измерил? Кто теперь из нас двоих инвалид - ты или я? Небось через месяц ты уже встанешь на костыли, а еще через два и их отбросишь?
      - А как ты праздновала вчера свой день рождения?
      Захотелось мне закричать во весь голос, что я никогда теперь эту глупость не праздную - ведь в моей жизни нет повода радоваться тому, что я жива - и все по его милости.
      Он внимательно посмотрел на меня, взял за руку:
      - Вспомнился мне сейчас случай из прошлого. Был я году эдак в семидесятом на японской выставке. Медицинское оборудование, шик, блеск, все на высоте. Рыбу идентифицируют по одной чешуйке - пол, порода, возраст. Ну и все прочее. Я тут и смекнул - а почему это не годится для младенцев - по волоску? И тут подходит ко мне симпатичная такая японочка, карманного образца, но по-русски резво чирикает. Оказывается, она пять лет тусовалась в общежитии ЛЭТИ. Ну, почирикали вместе, попросил я проспекты их фирм. Через месяц приходят в адрес моего завода эти самые проспекты - про рыбу и ее чешую. Меня сразу в первый отдел, на допрос. Они из первого отдела, вся шарага, как раз разбивали на заднем дворе списанные телевизионные установки. Раз кувалдой по телевизору, и готово - списан. Спрашивают - как вы могли пойти на контакт с врагами нашего государства? Ну, строгача влепили. Я и сказал тогда - в следующий раз дам ваши домашние адреса, чтобы прислали что-нибудь из зарубежной порнографии и обязательно с картинками...
      Я захохотала на всю палату, а отдышавшись от смеха, сказала:
      - А я, помню, написала в выпускном сочинении по литературе, что Олег Кошевой вернулся из эвакуации несолоно хлебавши, потому что она бездарно провалилась...
      Отдышавшись от смеха, я сказала небрежно:
      - А вчера мы с твоим дружком Васей твой диван жгли. У вашей помойки. Хороший получился кострище, веселый, до неба...
      Он посмотрел на меня как-то странно... тут я должна с грустью отметить, как это ни неприятно, что он давно не смотрел мне прямо в глаза. Тут же он глянул прямо в глаза. Смотрел долго, пока я не догадалась, что произошло. В диване были доллары, которые он получил в обмен на проданную жилплощадь. Потому что куда еще можно было их спрятать в пустой комнате?
      Нет, все же если наше сердце только мускульный мешочек, то отчего оно так часто болит? Не знаю, часто ли оно болит у того вальяжного профессора, принадлежащего к элите моего института, у которого мозг до сих пор работает на всю катушку невзирая на возраст и который так и сыплет идеями, словно издеваясь над тем, другим, который в желтой майке возлежит на резиновом круге в отечественной больнице для бедных, но знаю одно - вальяжный профессор вряд ли смог бы вести себя в подобной ситуации так, как мой возлюбленный:
      - Ну что ж, неизбежное примем достойно,- услышала я в ответ.