Я решил предпринять еще одну попытку и попробовать смягчить сердце аскета. Хотя аскет меня и не слушал, я сел рядом с ним, рассказал о терзающей меня галлюцинации и попросил избавить меня от нее с помощью волшебной силы.
      — Никакая волшебная сила не освободит тебя от закона Кармы, — ответил аскет. — Твоя история мне хорошо известна. Ты — та самая крыса, что пристает ко всем святым в округе. Это напрасная трата времени. Никто из них не станет связываться с тобой.
      — Это несправедливо! — возмутился я, — С пандой Юнь Чжоу эти йоги готовы беседовать с утра до вечера, а как крыса, так никто и знать ее не хочет! Я бы назвал это дискриминацией по видовому признаку.
      — Ну, сравнил божий дар с поросятиной, — усмехнулся отшельник. — Юнь Чжоу проник в сущность вещей глубже, чем все земные святые вместе взятые. Он всегда желанный гость в Долине Бессмертных, и сам Обретший Мудрость частенько захаживает к нему в Звериный Рай, чтобы сыграть партию в го.
      — Вы сказали, Долина Бессмертных? — встрепенулся я. — Я никогда не слышал про это место. Там что, живут настоящие Бессмертные? Вы знаете, где она находится? Может, Обретший Мудрость или кто-либо из Бессмертных возьмет меня в ученики?
      Аскет расхохотался, да так, что его ребра чуть не разорвали тонкую пергаментную кожу на боках.
      — Не советовал бы я тебе беспокоить Бессмертных, — задыхаясь от смеха, произнес он, — а уж с Обретшим Мудрость я бы тебе и вовсе не рекомендовал встречаться. У них у всех на тебя большой зуб. Да и здешние святые не хотят с тобой иметь дело не из-за того, что ты крыса, а потому, что они видят твою карму.
      — Но что я такого натворил? — жалобно завопил я. — Чем я мог обидеть Бессмертных, если я с ними даже не знаком? Я всего лишь прогрыз дырку в набедренной повязке Нарандапунанды, чтобы сделать в своей норе матерчатую подстилку, но не такое уж это страшное преступление. Я могу заработать деньги и купить ему новую набедренную повязку. Если я это сделаю, вы возьмете меня в ученики?
      Аскет снова зашелся от смеха.
      — Нет, дружок, набедренной повязкой ты не отделаешься, — сказал он. — Ты, в прошлой жизни нерадивый ученик Нарандапунанды, перед тем, как тебя сожрал крокодил, похитил осколок волшебного камня Чинтамани, принадлежащий Обретшему Мудрость. А галлюцинация, мучающая тебя, — это искаженное твоим подсознанием воспоминание о том ужасающем поступке. Знай же, жалкая тростниковая крыса, что этот кусочек священного черного камня еще не найден. Если он попадет в руки злых магов, равновесие сил добра и зла нарушится, и Землю ждет страшная катастрофа.
      От ужаса моя шерсть поднялась дыбом, да так и осталась стоять.
      — Нет, — закричал я. — Я ничего не помню. Я не мог так поступить. Я — порядочная крыса и никогда не брал черного камня и вообще ничего, кроме куска злосчастной набедренной повязки.
      Аскету стало меня жаль.
      — Так и быть, — сказал он. — Раз уж судьба привела тебя ко мне, я постараюсь тебе помочь. Если на то пошло, в прошлой жизни моя кобра тоже изрядно попила моей кровушки, а ведь пою ее молоком.
      — Она что, была в прошлой жизни комаром? — удивился я.
      — Если бы! — вздохнул аскет. — Эта кобра была моей женой. Об этом периоде моей прошлой жизни я предпочитаю не вспоминать.
      — Тогда расскажите мне о Долине Бессмертных, — попросил я.
      — Ты когда-нибудь слышал о Зверином Рае?
      Я кивнул головой.
      — Юнь-Чжоу рассказывал мне о нем.
      — Возможно, он упоминал, что Паньгу, создавая для животных Звериный Рай, позаботился и о людях. Для них он сотворил цветущую плодородную долину на границе между землей и Звериным Раем. Паньгу сказал, что попасть в эту долину смогут лишь люди, чистые духом и живущие в гармонии с собой и природой.
      Под чистотой души Паньгу понимал состояние пустого сознания, не искаженного иллюзиями и страстями внешнего мира. Из миллиардов людей, населявших землю за время ее существования, лишь единицы достигли пустого сознания, но те, кто достиг его, стали Бессмертными.
      Прошли тысячелетия, прежде чем в созданной первопредком долине появился первый человек. Вслед за ним туда начали приходить и другие. Они оставались там навсегда, и люди стали называть эту долину долиной Бессмертных или Шамбалой.
      Легенды о Шамбале и живущих там Бессмертных Мудрецах распространились по всему свету, и тысячи людей из разных концов земли отправились на поиски чудесной долины. Согласно легенде, Шамбала находится в Гималаях, где-то за горой Кунь-Лунь. Многие пытались ее найти, но лишь иногда видели издалека ее отблески или знамения.
      — А звери могут попасть в Шамбалу? — спросил я.
      — Туда может войти любой зверь, находящийся в Зверином Раю.
      — Значит, Обретший Мудрость — один из живущих в Шамбале Бессмертных?
      — Так и есть. Он — один из величайших Бессмертных Долины.
      — Раньше ты упомянул, что Обретший Мудрость ходит в Звериный Рай, чтобы играть в го с Юнь-Чжоу. Но разве Пангу не запретил людям заходить туда?
      Аскет усмехнулся.
      — Такой запрет действительно существует. Ни один человек, даже Бессмертный не может туда попасть. Но законы создаются для того, чтобы их обходить. Обретший Мудрость превращается в желтую обезьяну и ходит в Звериный Рай, как к себе домой. Кстати, у него там есть еще один приятель. Это белая обезьяна, царь обезьян Хануман. Тот самый, что помогал Раме бороться против злобного демона Раваны, похитившего его супругу, прекрасную Ситу.
      Обретший Мудрость и Хануман помешаны на рукопашном бое, и часто устраивают тренировочные спарринги. Иногда их схватка длится несколько лет подряд. Однажды они так разошлись, что начали с корнем вырывать деревья и швырять их друг в друга. В итоге они уничтожили целую рощу. Хотя потом они посадили деревья на место, Юнь Чжоу попросил их больше так не делать, потому что несколько птиц из рощи неделю икали от испуга. После этого Хануман и Обретший мудрость стали устраивать спарринги высоко в горах. Там они никому не мешают и в свое удовольствие бросаются друг в друга скалами.
      Кстати, именно Хануман в свое время учил рукопашному бою некоторых мастеров кланов «Многоруких» и «Хранителей Времени». Те в свою очередь передали эти знания воинам клана «Ветви дерева», который впоследствии стал называться кланом Шоу-Дао. Обретший Мудрость — Посвященный и Великий Патриарх клана Шоу-Дао, так что его тоже можно считать в некотором роде учеником Ханумана.
      Раньше я ничего не слышал об этих кланах. По моей просьбе аскет рассказал мне о них и о волшебном черном камне, вписавшем кровавую страницу в историю клана Шоу-Дао. В тот день я узнал от аскета множество легенд, связанных с кланом «Спокойных», но сейчас нет времени, чтобы пересказывать их, и я перейду непосредственно к истории Чинтамани.
      Вивекасвати замолчал и бросил в рот последний орешек жареного арахиса. Пустой кулек он закопал в землю, приговаривая: «Борьба за экологию — признак мудрости»
      Потом он снова уселся спиной к скале и продолжил свое повествование.
      — Аскет рассказал мне, что после того, как воины клана «Ветви дерева» захватили священный черный камень, они распилили его на небольшие прямоугольные пластинки. Такую пластинку получил каждый посвященный клана. Среди посвященных был и Обретший Мудрость, но в то время он был еще молод, и носил другое имя.
      На одной стороне пластинки из черного камня посвященные специальными знаками отмечали свои успехи и ступени продвижения по Пути Истины, а на обратной стороне они фиксировали свои промахи и неудачи.
      Клан «Черного камня» не мог примириться с поражением и не прекращал войны против победителей. Желая избавиться от преследования черных магов, клан «Ветви дерева» ушел в Китай и на долгие годы поселился там.
      Незаметно протекали столетия. На престол всходили новые императоры. Одна династия сменяла другую, Китай сотрясали войны и междоусобицы.
      В Китае клан Спокойных раскололся во второй раз. От него отделилась группа людей, образовавшая клан «Кэндока». Они стали «воинами ночи», наемными убийцами или ниндзя, что было чуждо самому духу учения Шоу-Дао, целью которого было достижение гармонии с миром. На телах своих жертв кэндоки оставляли своеобразные метки — укусы, и их стали называть «люди-волки».
      Все эти годы клан «Черного камня» не переставал преследовать Спокойных. Открытые вооруженные стычки прекратились, но злые маги засылали в Китай десятки лазутчиков и шпионов. Враги охотились за посвященными клана, пытаясь отобрать у них пластинки Чинтамани, но они не могли сравниться со Спокойными в хитрости и ловкости, и каждый раз терпели неудачу.
      Катастрофа разразилась в середине ХХ века. К власти пришел Мао Дзедун, началась культурная революция. Хунвейбины безжалостно истребляли всех носителей тайных знаний и древних традиций. Мастера рукопашного боя не могли противостоять автоматам. Началось повальное бегство из Китая. Немногие из клана Шоу-Дао уцелели, в основном те, кто покинул страну. Они рассеялись по всему свету, унося с собой кусочки черного камня и великое учение Спокойных.
      Часть пластинок Чинтамани бесследно исчезла. Некоторые из них попали в руки людей, не знающих, что это такое. Маги клана «Черного Камня», охотящиеся за осколками священного камня удвоили свои усилия, и им удалось завладеть определенным количеством пластинок.
      Их клан тоже со временем распался и переродился в мощную мафиозную организацию «Общество Черного Дракона». Клан «Кэндока» также влился в мафиозные структуры под названием «Волки-оборотни».
      Рядовые члены «Общества Черного Дракона» не имели никакого понятия о магии и занимались обычными для мафии делами, приносящими колоссальную прибыль: торговлей наркотиками, игорным бизнесом, пиратством и финансовыми махинациями. Во главе организации стояли маги, владеющие кусочками священного черного камня.
      Исследуя свойства Чинтамани, маги «Черного камня» и посвященные Шоу-Дао уже успели выяснить, что с его помощью можно получить доступ к беспредельному могуществу.
      Черные маги жаждали властвовать над всем миром, но, чтобы добиться этого, они должны были завладеть большей частью рассеянных по свету пластинок Чинтамани. Маги были готовы на все, чтобы их получить.
      Зная, что наемные убийцы из клана Кэндока в совершенстве владеют боевыми искусствами Шоу-Дао и знают многие секреты этого клана, они наняли полсотни лучших воинов «Волков—оборотней» и отправили их на поиски пластинок Чинтамани.
      Впервые за все время существования клана Кэндока люди—волки не стремились быстро выполнить поставленную перед ними задачу. Воины Кэндока никогда не забывали о своем родстве с кланом Шоу-Дао, и они предупредили Спокойных о планах черных магов. Кусочков Чинтамани у клана Шоу-Дао было больше, чем у магов «Общества Черного Дракона», но всего лишь на одну пластинку.
      Посвященные клана собрались на совет и решили, что все кусочки Чинтамани должны быть спрятаны в надежном месте. Они отдали свои камни Обретшему Мудрость, и он переправил их в Шамбалу, куда не мог проникнуть ни один злой маг, наемный убийца или шпион.
      Закончив свой рассказ, аскет замолчал и посмотрел на меня. Я устал и ужасно хотел спать. Путешествия по горам совершенно вымотали меня.
      — Пожалуй, на сегодня хватит разговоров, — произнес он.
      Аскет поднялся, ненадолго скрылся в хижине и вернулся оттуда, держа в руках ячменную лепешку и плошку с молоком.
      — Тебе не помешает подкрепиться, — сказал он. — После этого ты можешь отдохнуть в моей хижине. Я тем временем передам весточку Юнь Чжоу. Думаю, что он захочет с тобой встретиться.
      Пробормотав слова благодарности, я наскоро перекусил, устроился на полу в углу хижины и мгновенно провалился в сон.
      У аскета я прожил несколько месяцев, ожидая появления Юнь Чжоу. Я помогал ему по хозяйству и даже подружился с коброй, выползавшей из корзинки каждый день, чтобы выпить свою чашку молока и потереться головой о щеку йога.
      Однажды в порыве откровенности кобра призналась мне, что будучи в прошлой жизни женой отшельника из-за плохого характера она целыми днями шипела на него, как настоящая змея, отчего и переродилась в кобру.
      Кобра была довольна своей судьбой. Благодаря заботам отшельника она всегда была сытой и ухоженной. Змея с ужасом вспоминала, как будучи женщиной она с утра до вечера шила, стряпала, стирала и возилась с визгливыми бестолковыми детьми. Теперь же, лениво и гордо скользя между камнями, она наслаждалась природой и покоем, и иногда при лунном свете танцевала, свиваясь в кольца и неожиданно распрямляясь, завязываясь в замысловатые узлы и с восхищением наблюдая, как сверкает в зыбком лунном свете ее глянцевая узорчатая кожа.
      Вечерами мы втроем собирались у костра и сплетничали, с удовольствием перемывая косточки окрестным святым. Иногда аскет сообщал нам такие невероятные подробности из их прошлых жизней, что у меня шерсть становилась дыбом, а шокированная кобра уползала в кусты и не появлялась до утра.
      Жизнь в хижине отшельника казалась райским блаженством. Прозрачный горный воздух, наполненный мелодичным щебетанием птиц, неторопливые философские беседы, поучения йога, медитации и его рассказы о тайном знании Бессмертных пробуждали в моей душе неповторимое ощущение умиротворенности и счастья.
      Аскет избавил меня от галлюцинаций. Он научил меня упражнениям, которые помогли мне вспомнить мою прошлую жизнь, и рассказал неизвестную мне часть истории о похищенном мною в прошлом существовании кусочке Чинтамани.
      В своем предыдущем воплощении я родился в бедной семье, живущей в окрестностях Мадраса, и был младшим из восемнадцати детей. При рождении мне дали имя Уччхушма, что означало «Огненная голова». Так звали одного архата, достигшего просветления посредством медитации на огне. К сожалению, я оказался недостоин столь славного имени. Я был глуп и ленив. Большую часть времени я бездельничал, а если мне поручали какую-либо работу по дому, выполнял ее так плохо, что мои родственники жалели о том, что связались со мной.
      Моя мать приходилась дальней родственницей Нарандапунанде, уже тогда прославившемуся своим подвижничеством и аскетическими подвигами. С большим трудом мать уговорила Нарандапунанду стать моим гуру, то есть Учителем, и я переселился в хижину аскета.
      Как и следовало ожидать, учеником я оказался никудышным. Умерщвление плоти меня ничуть не привлекало, а во время медитации я только и делал, что грезил о пище. На мое счастье, Нарандапунанда считал терпение одной из главных добродетелей. Решив, что я послан к нему в качестве кармического наказания, аскет стоически сносил все мои выходки, и, вопреки всему, старался сделать из меня достойного человека.
      Хотя Нарандапунанда достиг необычайных успехов в духовных практиках, в частности, умел левитировать и в мгновение ока переноситься на огромные расстояния, было одно упражнение, которое ему, несмотря на все усилия, никак не удавалось выполнить.
      Это была тибетская техника Пхо-ва, заключающаяся в открытии на макушке Отверстия Брамы. Благодаря особым мантрам и медитациям, на темени аскета должно было открыться круглое отверстие, через которое его сознание могло бы покинуть тело для нового рождения в Чистой Стране.
      Однажды, когда Нарандапунанда в очередной раз безуспешно пытался открыть отверстие Брамы, в дверь его хижины постучался усталый путник и попросился переночевать.
      У нас не часто бывали гости, и я из любопытства подслушал разговор путника с Нарандапунандой. Аскет, который в прошлой жизни был женат на кобре, объяснил мне, что этим путником был некто Ли, один из посвященных клана Шоу-Дао, вынужденный бежать из Китая из-за последствий культурной революции, но в то время я этого не знал, и принял гостя за обычного странствующего факира или монаха.
      Путник долго беседовал с Нарандапунандой и, среди прочего, упомянул, что помогал некоторым своим знакомым открыть отверстие Брамы и вставить туда, не прорывая кожу, стебель лотоса, что служило доказательством его открытия.
      Услышав это, Нарапунанда разволновался и забросал путника вопросами.
      — А сам ты практиковал эту технику? — в конце концов поинтересовался он.
      Ли покачал головой.
      — Мне не требуется открывать отверстие Брамы, — ответил он. — Путь, по которому я следую, предполагает физическое бессмертие. Мне оно кажется более предпочтительным, чем перерождение в Чистой Стране или где бы то ни было еще.
      — Но если ты сам никогда не открывал отверстие Брамы, как ты можешь открыть его другим?
      — Если знаешь трюк, сложное становится легким, — сказал Ли. — Ты слышал о священном камне Чинтамани?
      — Разумеется, — кивнул Нарандапунанда.
      — Для открытия отверстия Брамы я использую магические свойства камня.
      После этих слов Нарандапунанда вцепился в гостя, как клещ в собачье ухо, умоляя его помочь ему выполнить упражнение.
      Ли к тому времени уже передал свой кусочек черного камня в Шамбалу Обретшему Мудрость, и он сказал об этом Нарандапунанде. Всю ночь Нарандапунанда изводил несчастного странника просьбами, пока тот не пообещал познакомить его с Обретшим Мудрость.
      Встреча состоялась в Гималаях, недалеко от горы Кунь-Лунь. Не знаю, как мой Учитель умудрился уговорить Великого Патриарха, но с гор он вернулся с пластинкой черного камня, крепко завязанной в один из концов набедренной повязки.
      Прежде чем открыть Отверстие Брамы, Нарандапунанда должен был готовиться в течение двух недель, непрерывно читая мантры. Чтобы я не путался под ногами, Учитель сказал, что две недели я могу заниматься чем хочу. Недолго думая, я взял чашку для подаяния, сел на автобус и отправился в Мадрас.
      После затворничества в хижине аскета бьющая ключом жизнь большого портового города опьянила меня. Подаяния, которое я собирал около буддийских храмов, мне вполне хватало на еду и развлечения.
      Около храма Капалишвара я заметил иностранного туриста, который подходил к толпящимся вокруг людям и спрашивал у всех подряд, не найдется ли у них на продажу старинной бронзовой статуэтки или еще какой-либо древности. Этот турист подошел и ко мне. Так, на свою беду, я познакомился с Джошуа Стюартом, американским коллекционером.
      В надежде получить от американца сверкающий доллар, я рассказал ему о покрытой тайными письменами пластинке священного черного камня, которая находится в данный момент у моего Учителя.
      Глаза американца загорелись охотничьим азартом. Не слушая никаких возражений, он запихнул меня в роскошный серебристый «мерседес» и куда-то повез.
      Полчаса спустя мы уже сидели в дорогом ресторане. Ослепительно улыбаясь, Джошуа сказал, что я могу заказывать себе все, что захочу. Впервые в жизни я оказался в подобном месте. Я даже не подозревал, что на свете существует такая вкусная еда.
      Я предупредил Стюарта, что Учитель, скорее всего, не согласится продать ему пластинку Чинтамани, и американец, подливая мне в бокал искрящееся вино, намекнул, что камень может случайно и потеряться. Искушение было сильным, но я слишком боялся Нарандапунанду, чтобы решиться его ограбить.
      Наконец, после третьей бутылки Шато-Лафита мы пришли к соглашению. За сто долларов я обещал показать Стюарту черный камень и разрешить ему его сфотографировать. В залог моего возвращения Стюарт оставил у себя чашку для подаяния.
      Похитить Чинтамани у Нарандапунанды оказалось совсем нетрудно. Во весь голос распевая мантры, он даже не заметил, как я, развязав узел на его набедренной повязке, вытащил камень. Я был абсолютно уверен, что скоро так же незаметно положу камень обратно.
      Американец ожидал меня в номере гостиницы. Безропотно расставшись со стодолларовой купюрой, он с жадностью схватил Чинтамани и стал разглядывать через увеличительное стекло начертанные на нем письмена. Время от времени он восхищенно цокал языком и качал головой, бормоча о том, как утрет нос профессору Риордаччи.
      — Сейчас я сфотографирую пластинку и верну ее тебе. — сказал мне Джошуа. — Кстати, у меня есть для тебя подарок. Уверен, что он тебе понравится. Достань коробку, которая находится под кроватью.
      Я очень обрадовался, нагнулся и заглянул под кровать. В этот момент коварный американец схватил со стола бутылку вина и с силой обрушил ее мне на голову. Бутылка разбилась вдребезги, а я потерял сознание.
      Очнулся я на улице в районе трущоб. Была ночь. Кругом шныряли голодные крысы. Моя голова разламывалась от боли. Одежда была покрыта подсохшими винными пятнами, от нее несло алкоголем. Денег, чашки для подаяния и Чинтамани при мне не оказалось.
      Около часа я плутал по пропахшим отбросами узким незнакомым улочкам. Добравшись, наконец, до гостиницы, где жил американец, я узнал, что несколько часов назад он выписался из номера и уехал, не оставив адреса.
      И тут весь ужас случившегося обрушился на меня. Зная, несколько важен был для Нарандапунанды черный камень, я не сомневался, что он достанет меня даже из-под земли, и гнев его будет ужасен.
      Надо было бежать, хотя бы для того, чтобы выиграть время. Запрыгнув на подножку проезжающего мимо автобуса, я доехал до окраины города. Страх перед Нарандапунандой подстегивал меня. Сойдя с автобуса, я понесся вперед.
      Я мчался, не разбирая дороги до тех пор, пока путь мне не преградила река. Вода в ней была мутной и грязно-желтой. В полном изнеможении я опустился на бревно, валяющееся на берегу. Мне даже в голову не пришло, что бревно это окажется дремлющим на солнцепеке крокодилом. Я лишь слегка удивиться, когда бревно дернулось подо мной, а в следующий момент вокруг моего тела сомкнулись безжалостные стальные челюсти. Так бесславно закончилась моя прошлая жизнь.
      Прервав свой рассказ, Вивекасвати понурил голову и вздохнул.
      — Какой кошмар! — поежилась Дэзи. — Никогда в жизни не буду садиться на бревна, лежащие у реки.
      — Один мой знакомый барсук как-то сел на ежа, спутав его в темноте с пеньком, — заметил Вин-Чун. — Последствия были не столь катастрофическими, но тоже малоприятными.
      — Главное — не забывать об осторожности, — подытожила Гел-Мэлси. — Для частных детективов это особенно важно.
      — А что было дальше? — спросила Дэзи.
      — Дальше настал день, когда я снова встретился с Юнь Чжоу, — продолжил свое повествование Вивекасвати. — Точнее, это был не день, я теплый ясный вечер. Мы с коброй уютно расположились у огня, а аскет рассказывал последнюю сплетню о том, как факир Махемориши с перевала Джерко-ла жульничал, играя в колпачки на рынке в Дехрадуне. Не успели мы в свое удовольствие обсудить неэтичное поведение мошенника Махемориши, как в кустах раздался шорох, хруст ломающихся веток, и к костру приблизился улыбающийся до ушей бамбуковый медведь.
      — Привет, — радостно закричал Юнь Чжоу. — Бьюсь об заклад, что вы еще не слышали про то, как вчера в Гонде Махемориши попытался показать фокус с выращиванием из косточки лимонного дерева, а вместо лимона у него вырос баобаб с висящими на нем молочными поросятами. Поросята истошно визжали, и взбешенные мусульмане забросали Махемориши тухлыми бананами. Теперь он к Гонде не подойдет на пушечный выстрел.
      Мы с аскетом бросились обнимать панду, а кобра повисла у него на шее, как сверкающее ожерелье. До утра мы обменивались новостями, закусывая печеным на углях бататом — сладким картофелем, изрядный запас которого предусмотрительный медведь захватил с собой.
      Панда гостил у аскета целую неделю, ни разу не заговорив о Чинтамани и не вспоминая о моих прошлых прегрешениях. Он рассказывал последние легенды и предания, которые собрал в своем путешествии по Непалу, и даже изображал циркового медведя, танцуя вальс и ударяя в воображаемый бубен.
      Оказалось, что неподалеку от знаменитого курорта Шимла спящего Юнь Чжоу схватили цыгане и отвели в табор. Панде впервые представилась возможность познакомиться с фольклором и бытом цыган, и Юнь Чжоу с удовольствием согласился поработать у них цирковым медведем.
      Цыгане научили Юнь Чжоу множеству трюков, а один цыган, пришедший в Индию из России, даже показал ему, как плясать вприсядку. Вскоре на улицах Шимлы удивленная публика могла лицезреть китайского бамбукового медведя, азартно вскидывающего задние лапы и хлопающего себя по коленкам. На чистом русском языке медведь вдохновенно, со взвизгами, выводил:
 
Эх, яблочко,
Куда ж ты катишься,
В ГубЧК попадешь —
Не воротишься!
 
      Естественно, что в Шимле никто не знал русского языка, но зрители единодушно сходились на том, что у панды великолепное чувство ритма и превосходная дикция. Монеты дождем сыпались в шляпу, с которой цыган обходил публику.
      Несмотря на головокружительный успех, Юнь Чжоу довольно быстро охладел к артистической карьере. Однажды ночью, освободившись от ошейника, он снова ушел в Гималаи собирать древние легенды и предания.
      Юнь Чжоу научил аскета и меня танцевать гопак, и впервые за миллионы лет многое повидавшие на своем веку суровые вершины Гималаев стали свидетелями того, как йог, бамбуковый медведь и бенгальская крыса лихо отплясывают национальный украинский танец перед покачивающейся и отбивающей хвостом такт коброй.
      — «Эх, яблочко», — разносились по округе удалые слова песни, многократно отражаясь эхом от мрачных утесов и неприступных скал.
      Никогда в жизни я не был так счастлив. Я мечтал остаться в горах навсегда, но однажды Юнь Чжоу сказал, что нам пора отправляться в путь, что Обретший Мудрость ждет меня в Долине Бессмертных и хочет поговорить со мной о черном камне.
      Путь в Долину Бессмертных проходил через Звериный Рай. Таких изумительных мест мне еще видеть не приходилось. Даже красота Гималаев померкла рядом с ними, как бледная копия перед картиной великого мастера. Но еще удивительней оказались обитатели Звериного Рая. Впрочем, вы сами все это увидите, если сможете вернуть Чинтамани Обретшему Мудрость.
      Несколько дней мы с Юнь Чжоу путешествовали по Звериному Раю и, наконец, добрались до долины Бессмертных.
      — Взгляни на вершину этого холма, — сказал Юнь Чжоу, указывая лапой направление. — Там находится дом Обретшего Мудрость.
      Повернувшись, я увидел окруженную кипарисами высокую китайскую пагоду с расположенными одна над другой семью покатыми изогнутыми крышами.
      «Как красиво», — хотел сказать я, но не успел.
      Жуткий душераздирающий крик ударил по моим барабанным перепонкам. Я зажал лапами уши, но звук прорвался сквозь них, как лезвие меча сквозь бумажную японскую ширму. Тональность звука стремительно повышалась. Теперь это был свист на предельно высоких частотах.
      — Ложись! — отчаянно завопил Юнь Чжоу.
      Плюхнувшись на траву, бамбуковый медведь попытался засунуть голову в норку сурка, но нора была слишком узкой, и голова на полдороге застряла.
      Я упал на землю рядом с ним. Вырвав два пучка травы, я засунул их в уши, но и это не помогло.
      Казалось, что крик никогда не прекратится. Он разрывал барабанные перепонки, проникал в глубину моего тела, заставляя вибрировать каждую его клеточку. Казалось, еще мгновение, и звук разорвет меня на кусочки. Мысленно я уже прощался с жизнью, когда крик неожиданно прекратился. Я был настолько измучен, что остался лежать, бессильно распластавшись по земле, не в силах пошевелить не то, что лапой, а даже кончиком хвоста.
      Юнь Чжоу с трудом высвободил голову из норы, в которой нервно пищал испуганный сурок, поднялся и в бешенстве огляделся по сторонам. Обычно спокойного бамбукового медведя было просто не узнать. Его глаза метали молнии, пушистая черно—белая шерсть встала дыбом. Воздев передние лапы к небу, панда угрожающе потряс ими в воздухе.
      — Значит, ты так встречаешь гостей! — завопил он, адресуясь к пагоде. — Я не прощу тебе этого, проклятый китаец. Или это грязная месть за твои последние проигрыши в го? Больше я не намерен терпеть твои издевательства. Я отомщу тебе, и месть моя будет ужасна!
      Неожиданно в лапе панды блеснула сталь. Это был короткий изогнутый нож, напоминающий уменьшенную копию японского меча. Откуда он взялся, я так и не понял.
      «Фокус, наверное», — подумал я, и собрался было спросить, что привело панду в такую ярость, но Юнь Чжоу не предоставил мне этой возможности.
      — Прощай, негодяй, — с пафосом воскликнул он. — Я отомщу тебе в лучших традициях японских самураев. Истинный самурай, желая поквитаться с обидчиком, делает себе харакири и, вынув свои кишки, бросает их ему в лицо. Жаль, что твое лицо находится слишком далеко от меня. Поэтому приди сам и посмотри на мои растерзанные внутренности.
      Прежде, чем я понял, что он собирается сделать, бамбуковый медведь взмахнул мечом и резким движением вспорол себе живот.
      Кровь фонтаном хлынула в нору многострадального сурка, а мой друг выронил меч и бездыханным повалился на землю. Охвативший меня ужас превосходил все пределы. С диким криком я бросился к распростертому телу Юнь Чжоу и схватил его за лапу, пытаясь нащупать пульс. Это было бесполезно. Бамбуковый медведь был мертв. Все поплыло у меня перед глазами, и я потерял сознание.
      Очнувшись, я долго не мог понять, что со мной происходит, и где я нахожусь. Глаза застилала туманная пелена. Когда она немного рассеялась, я увидел, что мир вокруг меня перевернулся вниз головой. Мучительно болел хвост. Через несколько минут мои глаза пришли в фокус, и я сообразил, что перевернулся не мир, а я.
      Покачиваясь из стороны в сторону, перед моими глазами медленно проплыла китайская пагода с семью крышами. Это означало, что я все еще нахожусь в Долине Бессмертных. Мое тело продолжало поворачиваться вокруг своей оси, и в поле моего зрения попало смуглое человеческое лицо, выражение которого не сулило мне ничего хорошего. Удерживая пальцами за хвост, меня внимательно разглядывал мужчина весьма экзотического вида.
      Недоверчиво оглядев его с ног до головы, я усомнился в собственном рассудке. Менее всего я ожидал встретить в Долине Бессмертных такого человека. Мужчина был одет в салатово-красный тренировочный костюм с маркой «Адидас» и белые кроссовки фирмы «Найк». Его шею украшал канареечно-желтый шелковый платок с изображением трех поросят.
      Выглядел мужчина лет на тридцать-тридцать пять. На гладко выбритом лице выделялись умные миндалевидные глаза. Форма носа и лба выдавала явную принадлежность к арийской расе, но глаза, смуглая кожа и высокие, заметно выступающие скулы свидетельствовали о примеси китайской крови.