Юрий Медведев
      ПРОТЕЙ
      В синеве, у преддверья бессмертия,
      Сторожат одиночество гор
      Время - неутихающий ветер,
      Неусыпный отшельник - простор.
      1
      ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Сенату Планетарной Безопасности надлежит в последний раз выслушать объяснения Старшего Инспектора Сената Святослава Шервинского по поводу его опоздания на вахту на 17 часов 38 минут.
      ШЕРВИНСКИЙ: Ваша честь, я могу лишь повторить то же самое. 26 октября сего года я возвращался после однодневного отдыха на озере Алакуль к месту очередной вахты в Космогорск. На магистрали 19 дробь 37 бис, когда до Космогорска оставалось примерно полтора часа езды, двигатель моего служебного элекара внезапно заглох. Такое, как вы понимаете, маловероятно при пятикратном дубляже всех систем. Как и положено по инструкции, я вызвал по видеофону Службу Пути, но экран не загорелся, ибо все системы питания оказались обесточены. Даже часы остановились на 8.18, это я запомнил. Поскольку экран курсографа, как и все другие, погас, я силился вспомнить последнюю картину на нем: до ближайшего населенного пункта - Кара-Булака - 273 километра, первый встречный элекар как раз оттуда выезжал, а позади, минут на 25 отставая от меня, одолевала выжженное урочище колонна винтоходов. По-видимому, спортсмены тренировались перед каким-то ралли.
      И тут из кабины я увидел: метрах в семидесяти-восьмидесяти, чуть справа впереди, висел парящий в воздухе объект. Прошлый раз я указал, что объект был похож на елочную игрушку. Теперь хочу уточнить: он был подобием человеческого мозга, только не разделен полушариями. Нижняя половина, темная, непроницаемая, заканчивающаяся чем-то вроде гофрированного обода, при приближении оказалась фиолетово-черной, с серебристым отливом. Я говорю - при приближении, потому что объект стал приближаться к элекару. При этом он медленно снижался, так что я смог оценить не только угловые размеры, но и линейные. В поперечнике "мозг" был метров тридцать, по вертикальной оси - около восемнадцати. Глаз у меня точный. Да, я забыл прошлый раз указать, что приближался он не по прямой, а как-то змейкой, с довольно крутыми виражами. Шума и гула не слышалось, даже юго-западный ветер, мне почудилось, поутих, а денечек выдался ветреным.
      Не скажу, чтобы я особенно встревожился, а тем паче испугался, нет. Внимание мое привлекла верхняя половина "мозга" - полупрозрачная, в более мелких выпуклых ячейках, чем нижняя. Там, наверху, вершилось настоящее светопредставление, прошу обратить внимание на это слово, представление, спектакль со световыми эффектами. Во-первых, где-то глубоко внутри то и дело вспыхивали молнии, сопровождаемые... нет, не звуками, а разноцветными, медленно возникающими и разрушающимися протуберанцами. Опять не совсем правильно. Никакого сопровождения не было. Молнии светились, поблескивали в самих протуберанцах, причем молнии не остроугольные, к каким мы привыкли, а змеистые, с достаточно плавными ободами, а некоторые напоминали даже непрерывную цепь, я имею в виду форму. Ну, к примеру, якорная цепь.
      Во-вторых, - это я о световых эффектах, - и на поверхности ячеек мигали, роились точечные огни, все больше с синеватым отливом, как на звездных школьных глобусах. Время от времени на остриях этих пульсирующих огней восставали крутящиеся, как веретена, черно-серебристо-фиолетовые вихри, под стать цвету гофрированного обода. Я имею в виду, что восставали они на внешней ячеистой поверхности "мозга". Самое грубое сравнение: подобно колючкам ежа.
      Здесь, в Сенате, меня неоднократно спрашивали, ваша честь, какие чувства я испытывал при приближении "мозга". Я отвечал, что время для меня как бы замедлилось, растянулось, так бывает при нависшей смертельной опасности. Теперь добавлю: само мое мышление стало перестраиваться и... минутку, я попытаюсь рассказать об этом подробней.
      ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Дело, видимо, не в подробностях, нас заинтересовал бы главный принцип в такого рода перестройке. Старший Инспектор Шервинский.
      ШЕРВИНСКИЙ: Если уйти от ученых выражений, скажу коротко: я вдруг поумнел. Не улыбайтесь, пожалуйста, коллеги. Меняю "поумнел" на "прозрел". Помните, у Пушкина: "И внял я неба содроганье, и горний ангелов полет, и гад морских подводный ход, и дольней лозы прозябанье". То же произошло и со мною. Я почувствовал: могу без запинки прочитать всего Гомера, причем я видел, как наяву, как со спутника, землю древней Эллады, где строки "Одиссеи" наподобие гирлянд из живых цветов плыли по волнам Эгейского моря. Или назвать любую дату мировой истории, описать любое, самое захудалое, событие и опять-таки - даже не описать, а "пересказать" глазами очевидца, поскольку событие прояснялось в памяти рельефно, красочно, звучаще. Неожиданно я представил себе неведомые мне прежде диафантогональные уравнения - и вот они, вьются вокруг "мозга", точно ласточки вокруг гнезда, я сразу понял их математическую сущность. Вспоминалась мне марсианская трагедия с "Обимуром", где, как вы знаете, погибли Брэдли и Тодор Кынчаков, и вдруг стало ясно: это я, я ошибся в выборе места посадки для "Обимура"! А ошибся потому, что был ослеплен мнемосхемой при включении тормозных реверсов и принял показания датчиков гравитационного поля за индекс твердости грунта, вследствие чего мы и ухнули в эту трехкилометровую пропасть, и вину с Кынчакова, пусть и посмертную, надо снять. Да, снять, переложив на меня. Если угодно, считайте это официальным заявлением...
      ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Сенат принимает к сведению это официальное заявление, Старший Инспектор.
      ШЕРВИНСКИЙ: О своих небесных прозрениях при встрече с "мозгом" больше пока что распространяться не стану. Коснусь строки "И гад морских подводный ход..." Морские гады всегда мало меня занимали. А вот земные... Я подумал: когда-то еще явится возможность заглянуть в прошлое, дай не упущу шанс. Много лет меня волновала загадка смерти, точнее, омерзительных событий, воспоследовавших вскоре после кончины одного моего родственника по материнской линии - всемирно известного ученого и писателя прошлого века, путешественника, историка, философа, провидца. А события такие: в дом покойника нагрянула по ложному доносу орава пытливых граждан с соответствующими удостоверениями, перерыли все вверх дном, рукописи постранично перелистали, книги, письма, личные вещи перетрясли, стены миноискателями просветили, даже урну с прахом покойного. Что вынюхивали, спросите? Полторы тонны золота, якобы привезенных хозяином дома из далеких экспедиций. Конечно, чушь, бред, ахинея, все это понимали, в том числе и большинство тех, пытливых, ведь ученый-то был бессребреником: ни автомашины, ни дачи, ни дорогих побрякушек - о, в прошлом веке такое для большинства было свидетельством социального и даже интеллектуального престижа. Впрочем, вы и без меня знаете. Так вот, всю жизнь меня мучило, кто донос настрочил, кто измыслил ахинею о презренном металле, какую цель преследовал, хотя насчет цели - ясно: после обыска лет десять имя светлое замалчивалось, даже из кроссвордов его вычеркивали. В средневековье на Руси это называлось "мертвой грамотой"...
      ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Отвлекаешься, Старший Инспектор! События и впрямь омерзительные, но применительно к сегодняшнему нашему разговору не так уж и важные...
      ШЕРВИНСКИЙ: А случись эти не так уж важные события после вашей смерти? Или моей? Трудно представить? А родным, близким, ученикам подвергшегося кощунству после кончины - легко?.. Впрочем, закругляюсь... И увидел я тех, кто бред этот выдумал, подтолкнул подлый розыск. Двух увидел, состоящих в родстве. Один худой, желчный, точь-в-точь инквизитор. Изощренный в подлости, даже звездное небо в окуляре телескопа населявший мордобоем галактических масштабов, ненавистью ко всему, что нетленно, гармонично, красиво, вековечно. Другой грузный, с зобом, как у индюка, крикун, доносчик, стравливатель всех со всеми, пьяница, представитель племени вселенских бродяг, борзописец, беллетрист, переводчик. При жизни всемирно прославленного гения оба слыли его учениками, случалось учителю их защищать, а после смерти его ни разу не позвонили вдове. Я увидел подноготную подлости, микромолекулярную схему зависти. И только ради одного этого открытия стоило потерять в жизни день. Ничего, такое уже случалось с Магелланом.
      ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Магеллан, а если быть скрупулезно точным, то его экспедиция, потеряв в календаре день, впервые в истории совершила кругосветное путешествие. Старший Инспектор.
      ШЕРВИНСКИЙ: Понял намек, ваша честь. Но что поделаешь, если я потерял сознание сразу после того, как "мозг" завис над элекаром, опустился и накрыл элекар. Прежде чем оказаться внутри обода, я успел заметить: снизу обод не сплошное кольцо, а около пяти-шести параллельных колец, вернее, эллипсов, причем каждый состоит из отдельных сегментов. Все сегменты пребывали в постоянном движении как относительно соседних, так и самих себя, обладая всеми шестью ступенями свободы, вроде инфузорий в растворе. Хочу подчеркнуть упорядоченность их постоянного движения, хотя выражаюсь, видимо, невразумительно. Без подробной схемы не обойтись, и я ее впоследствии набросаю.
      Довольно отчетливо вспоминаю также множество блестевших, как золото, сужающихся к концам канатов в жерле обода, они извивались, как щупальцы медузы. И еще: когда обод уже накрыл элекар, я оказался в водопаде непривычно высоких звуков, ушам стало больно, пришлось их зажать ладонями, но не помогло. Дальнейшую потерю памяти я связываю именно с этими неприятными звуками.
      ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Так ничего и не вспомнилось, Старший Инспектор?
      ШЕРВИНСКИЙ: Сегодняшней ночью, хотя не рискну употребить слово "вспомнилось", то ли приснилось, то ли пригрезилось, а по-старинному, примстилось. Будто лежу обнаженный, погружен в светло-голубой раствор, весь, с головой, а сплошь по телу - присоски от щупалец, вроде тех, позолоченных, только цвет уже другой - ярко-зеленый. Тысячи щупалец, заметьте. И звуки все те же, невыносимые, особенно в обертонах. Такое ощущение, что с тебя снимают копию. Если же...
      ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Святослав Шервинский, в виде исключения позволю тебя прервать! Остальное нам известно. В 01.57 следующего дня ты обнаружил себя в том же самом элекаре и на том же самом месте, где отказал мотор. Мотор завелся, все схемы задействовались, и ты, следуя Специнструкции, связался лично со мною.
      ШЕРВИНСКИЙ: И заметьте, сразу вам все рассказал. Не понимаю одного: зачем вы заставили меня, члена Сената, в последующие дни, а дважды и ночью, пересказывать одно и то же? Зачем эти допросы? Разве Старшие Инспекторы лгут? Тем паче члены Сената?
      ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Ты не хуже меня знаешь, что, как и зачем, бывший Старший Инспектор Сената Планетарной Безопасности! Хочу тебя, наконец, порадовать: опросы кончились, ты вновь назначен - именем Сената командиром "Обимура". Космофлот немедленно дал предварительное согласие, мне показалось, они там даже возликовали, получив известие о возвращении своего лучшего капитана, поклявшегося еще в детстве облететь нашу Галактику, если верить книгам о твоих подвигах во Внеземелье. Почему ты молчишь?
      ШЕРВИНСКИЙ: Это тяжелое наказание, ваша честь. Вы же понимаете: теперь в переходах и рубках мне будут грезиться, мститься Брэдли и Кынчаков. Дайте другой транспортный астероид, коллеги! Любой другой, но не "Обимур".
      ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Сожалею, капитан Шервинский, решение Сената окончательное. Взгляни на купол Сената: двенадцать ущербных лун и лишь одно солнце. Солнце, между прочим, выставил я, хотя по началу и склонен был предъявлять тебе обвинения гораздо более серьезные, нежели обвинения моих коллег, присутствующих на опросе.
      ШЕРВИНСКИЙ: Как понять - еще более серьезные обвинения?
      ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Причем порядка сугубо этического. После таинственного исчезновения тебя будто подменили. К нашему изумлению, ты вдруг принялся публично высказываться о самом нашем Сенате. Причем в тонах неодобрительных, точнее, злопыхательских. Зачем эти демагогические разглагольствования о каких-то немыслимых привилегиях сенаторов? О персональных планетолетах. О виллах в райских уголках земного шара, вроде бы смахивающих на дворцы Гаруна аль-Рашида. О якобы имеющем место вмешательстве членов семей сенаторов в общеземные дела. О пожизненной узурпации мною должности Председателя - хотя такая фантасмагория вообще ни в какие ворота не лезет. Поползли сплетни, покатились слушки. Опять подымают бучу крикуны из сообщества "Ангелы Мнемозины". Нехорошо. И потому еще нехорошо, что в Сенате ты - без году неделю. Пригляделся бы, пообвык - глядишь, и понял: никаких противоправных благ ни у кого из нас нет. Благо землян, их космическая безопасность - иных целей Сенат не преследует.
      ШЕРВИНСКИЙ: Значит, меня, члена Сената, выдворяют во Внеземелье только из-за сплетен и слухов?
      ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Только за то, что семнадцать с лишним часов ты пребывал неизвестно где, общался неизвестно с кем, делал неизвестно что. Твой лепет о летающем "мозге" вообще смехотворен. Каждый из нас, от Инспектора до Председателя, обладает слишком обширной информацией, располагает слишком большим могуществом, чтобы позволять себе подобное времяпрепровождение... Счастливого плавания на "Обимуре", капитан!.. Кстати, посмотри еще разок на сенатский купол: я тоже выставляю ущербную луну вместо солнца.
      ШЕРВИНСКИЙ: Какое это имеет теперь значение? Очередной фарс?
      ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Для архивов историй все имеет значение, член Сената Планетарной Безопасности!.. Я полагал, ты спросишь о причине перемены моего мнения относительно тебя и твоей судьбы. Знай же, что ты совершил еще одну ошибку. Следуя твоей логике" подкрепленной цитатой из Пушкина, ты должен был не выискивать доносителей на деятелей прошлого, пусть и великих, а озаботиться загадкой катастрофы, учиненной "Протеем".
      ШЕРВИНСКИЙ: Представьте себе, озаботился. Но безрезультатно. Будто заклинило. Как стеною китайскою отгородило. Я даже почувствовал укол в мой собственный мозг. Вот сюда, над ухом.
      2
      Сквозь прозрачный купол, подсиненный небесами, виднелись сразу три сияющие на солнце вершины - пик Абая, пик Абиша и пик Ануара. Ветви растений хищно тянулись к свету. По контрасту с белизною окружающих вечных снегов сад под куполом представлялся слишком зеленым, даже неестественно зеленым. Цвел жасмин, а миндальные деревья уже отцвели, и чтобы не перепугать наклонившегося над жасминной веткой, я сначала кашлянул и лишь немного погодя сказал:
      - Сенат приветствует рас, Емельян Иммануилович!
      Все же он вздрогнул, обернулся и инстинктивно, как-то по-детски, защитился цветущей веткой.
      - Здравствуйте, Инспектор, - сказал он. - Спасибо, что навестили узника. Правда, ждал я вас дней через пять, не раньше, вот и не по себе стало от чужого голоса, Тем более такого густого, как ваш. Да и обычно за день до визита меня предупреждали.
      - Это извините, не визит, а, согласно второму пункту инструкции Сената, акт дознания, - как можно мягче сказал я. - И прибывать к дознаваемому можно без предупреждения, пункт седьмой "б". Зато следует предупреждать того же дознаваемого, чтобы он не приближался к представителю Сената ближе шести метров, пункт седьмой "к".
      - Но другие инспекторы подходили совсем даже близко, - растерялся он. - Разве вы мне не доверяете? Я что, накинусь на вас, оглушу этой вот веткой, переоденусь в вашу униформу - и был таков? Как граф Монте-Кристо? Помилуйте, я близорук, намного слабее вас и даже не умею водить аппарат, на котором вы сюда пожаловали. Ну... как его... Вечно забываю название этих драндулетов.
      - Элекар, - сказал я.
      - Даже оглуши я вас и умей водить э-ле-кар - что сталось бы? Куда ехать? Где скрываться, да и зачем? - спрашивал он. - Я не женат, родители погибли на Меркурии, лучшего дома, чем здесь, среди горных снегов, и не придумаешь, хвала вашему Сенату. А к "Протею" меня и на пушечный выстрел не подпустят, как выражались в старину. Персона нон грата, так ведь?
      Я сказал:
      - Образ ваших мыслей мне понятен. Тем более держитесь не ближе шести метров.
      - Может быть, ужесточился процесс дознания? - вкрадчиво осведомился Емельян. - Да вы не стойте, присядьте на белую скамеечку, она справа от вас, я сам ее соорудил по чертежам позапрошлого века, люблю, знаете ли, старину... Я тоже присяду, вот на этот пенечек березовый, тоже моя поделка... Как внизу? Алма-Ата? Дивный город, верно? А сады, луга альпийские? Вы ведь видели их, поднимаясь ко мне, в мое респектабельное узилище? Кто подумает, что подобие "летающей тарелки" о четырех лапах-опорах, приземлившейся на снега поднебесного ледника Туюк-Су, служит камерой-одиночкой, нет, виллой-одиночкой для преступника планетарного значения? Значения, оттенка, масти... Белокурая бестия - похоже на меня, а? Светлые волосы - это от родичей по отцовскому древу, отец из поволжских немцев, сто лет назад еще говорили в здешних краях и на Алтае: "остзейские немцы". Так что и я, коли угодно, остзейский, отсюда и отчество, вы сразу, небось, вспомнили Иммануила Канта. Не забыли его знаменитый постулат? "Живи и действуй так, будто от каждого твоего поступка зависит судьба мироздания". Понимаете? Судьба мироздания!.. Кстати, этот постулат не мешало бы вывесить у вас в Сенате. Помню, помню этих господ-товарищей-граждан. "Одиночное пребывание в местности по выбору преступника - впредь до особого распоряжения Сената"; Каково? Кавалькаду лун вывесили мне на небосводе сенатском, ангелы прогресса... Хотя, если подумать... Сошли меня в многолюдный город, в толпу, в человечий муравейник, в желе социальное, в студень, в сырковую массу - и я скоро отдам концы. Привык к одиночеству, знаете ли.
      - Однако распоряжение Сената относительно вашего одиночного пребывания в этих стенах принято не столь давно, чтобы в полной мере насладиться одиночеством, - с легкой улыбкой сказал я.
      - А долгие годы дежурства у Главного пульта "Протея"? - возразил узник. - Одиночество, конечно, и здесь, но - как бы это выразиться? некачественное. Нигде не скрыться от стерегущих глаз, экраны везде понатыканы, слухачи электронные. Даже в бассейне, в коем люблю, грешник, понырять, и возле коего вершится сейчас очередной акт дознания...
      - Не тревожьтесь, пожалуйста, на время акта дознания все следящие устройства выключаются, - попытался я успокоить затворника. - Пункт сто двадцатый Инструкции.
      - Да сколько ж в ней пунктов, черт побери! - беспричинно разволновался дознаваемый. - Даже у меня в операторской их было меньше!.. Впрочем, извините... Эх, жалость, не могу отсюда разглядеть ваше лицо, но униформа так и сияет галунами и заклепками... Вас сразу пропустили роботы на въезде? Ну да, понимаю, суете в щель визитку с кодом Сената, вжик! - и пробуравлена в силовом поле дыра для высокого гостя. Иначе сюда, ко мне, муравей не заползет, не то что сообщник. Невидимый колпак над тарелочкой летающей похлеще бронебойного.
      - Однако "Протей" смог пробить брешь в подобном силовом колпаке. С вашей помощью, Емельян Иммануилович, - сказал я.
      - Мне это уже инкриминировали в Сенате, - грустно заметил он. - А затем вывесили целую стаю лун и ни одного солнышка, включая и вашу, Инспектор, луну, или Селену, или Диану, если угодно. Вы пожаловали повторить обвинение и добавить мне срок?
      - Старший Инспектор Шервинский пожаловал провести акт дознания, сказал я. - Жалею, но мои предыдущие коллеги, кажется, не растолковали вам смысл нашего общения. Каждый из голосовавших или, как вы выражаетесь, выставивших вам луну, как и каждый из отсутствующих сенаторов, обязан лично посетить вас, опросить и при желании возбудить ходатайство на предмет пересмотра дела. И хотя я лично не принимал участия в решении вашей судьбы, поскольку в тот момент на Земле отсутствовал, все же не считаю себя вправе уклониться от акта дознания.
      - А если я не хочу? - быстро спросил он. - Нет, не акта дознания, а пересмотра дела? Вдруг не скостят срок, а добавят.
      - Сенат не сможет добавить. Тем более, что срока наказания вам не сообщили.
      - Не сможет добавить?! - Он потрогал бледной рукою высокий лоб. Неужели... пожизненно?
      - Вы неправильно меня поняли. Я могу лишь ходатайствовать об умалении срока, притом значительном. Если угодно, и о досрочном освобождении, с последующим восстановлением в правах.
      - Каких правах?
      - Гражданских, социальных, профессиональных. Любых.
      - Как?! - выдохнул Емельян. - Меня могут даже восстановить в должности Главного оператора "Протея"?
      - Даже так. Но для этого вы должны во всех подробностях объяснить мне свою роль в "Большом затемнении", учиненном "Протеем".
      - Как странно меняется ваш голос, Старший Инспектор, - сказал он в раздумье. - То был густой, с металлическим отливом, как и положено стражу законности, теперь же помягчел, чем-то даже напоминает мой собственный... Жаль, что не могу вас отсюда разглядеть. Вы, кажется, тоже блондин, да? А глаза - голубые? Зеленые? Серые? А сначала вроде бы брюнетом показались...
      - Это из-за солнца, вероятно, - сказал я. - Видите, высоко поднялось, даже листья в вашем саду посветлели. Иллюзия, смещение границы тьмы и света.
      - Тьмы и света... - повторил он. - Ладно, расскажу, как вы просите, о тьме и свете, хотя ни на что не надеюсь... Сочку ананасового выпить не хотите? Или пообедать?
      - Извините, но в ходе акта дознания не допускается разделять трапезу с дознаваемым, пункт двенадцатый Инструкции Сената, - сказал я улыбаясь. - К тому же не голоден. А вот на пару шагов ко мне скамеечку можете придвинуть.
      - Благодарю за доверие! - так и просветлел он, вместе со своим зимним садом и зеркальным бассейном. - Благодарю... С чего начать? Начну со светлой стороны, а уж теневое - потом. Договорились?
      Я молча кивнул и незаметно нажал кнопку на отвороте униформы, включая еще один диктофон, дистанционный.
      - Об академике Карамышеве Дмитрии Васильевиче слышали? Хотя чего я спрашиваю, любой школьник знает крестного отца "Протея". Это уж потом, много лет спустя, "Протей", усилиями школы Карамышева, стал Самоорганизующейся Плазменно-Биологической Системой, которой было доверено, увы, ненадолго, управление электроэнергией всей планеты. А поначалу, эдак примерно в году две тысячи двадцать девятом, - царица небесная, почти четверть века отмелькало! - был он электронным мозгом, не более того, хотя и высокого, а затем и высочайшего класса. Вы, Старший Инспектор, если не секрет, специалист в какой области?
      - Космонавигатор, - сказал я.
      - Тогда опущу подробности, все равно не поймете. В те времена, когда Дмитрий Васильевич - мы его звали просто Дивом - значился только еще доктором наук, а я студентом, было, как вы знаете, два направления в разработке искусственного интеллекта. Одно - сугубо физическое основывалось на свойстве высокоустойчивой плазмы хранить и считывать информацию. Другое - биологическое - развивалось на совершенствовании искусственных нейронов. Див - и в этом его величие - объединил оба направления. Так родилась идея "Протея", а затем - на моих глазах - и сам "Протей". Наверное, не следует вам объяснять, почему назвали "Протеем". По имени многознающего древнегреческого божества, способного принимать любой облик - пантеры, дерева, лани, дельфина, лебедя, даже огня. В собственном же своем облике он был сонливым старичком, всего-навсего. Но это так, к слову.
      - Однако у этого старца, точнее, под его защитой, жила в Египте Елена Прекрасная, в то время как из-за нее разразилась Троянская война. Даже не из-за самой Елены, а из-за ее призрака, который обольстил Париса. Но это так, к слову, - сказал я.
      В глазах моего дознаваемого что-то дрогнуло, и он спрятал взгляд.
      - В своем нынешнем, законченном виде, к сожалению, вынужденно-законченном, поскольку его пока что отключили, точнее, посадили на голодную диету, наш "Протей" существует ровно десять лет. Сначала система располагалась в Дубне, а затем весь комплекс перенесли в Горный Алтай, рядом с городком Майма, на берегу Катуни. Вам, случайно, не доводилось посещать "Протея"?
      - Не доводилось. К сожалению. И вряд ли доведется, - отвечал я. Туда никого не пускают теперь. Даже членам Сената нужно письменное разрешение председателя.
      - Фью-ю-ить! - озорно присвистнул Емельян. - А бывали времена, мы у Главного пульта вечеринки устраивали. Новый год встречали однажды, притом с шампанским, не верите? Див тогда уже академиком стал, а все равно как мальчишка: в глазах чертики, надо лбом вихор, ни секунды на месте, не зря мы его еще звали - Смерч. Э-э, всего не перескажешь... Покидаю царство света во тьму погружаюсь, как обещал. К размолвке, нет, к разрыву с Дивом перехожу. В разрыве оба мы виноваты, но главная вина - моя. Помните, как подбирал Сенат Главных операторов для "Протея"? Кандидатур осталось три, и столько же лет тянулась до этого волынка. Выбирали-то из нескольких тысяч. Все трое: Карпенко, Кириллин, я, ваш покорный слуга, - ученики Дива, все трое двойные доктора - физмат и био. Опять-таки все - с сильным типом нервной системы, не мне вам, космонавигатору, объяснять. Применительно к нам, пультовикам, это значит: испытывающие душевный и интеллектуальный подъем в минуты опасности; в состоянии стресса мгновенно решающие задачи, какие при спокойной работе им не по силам. Не стану рассказывать, какие проходили мы испытания, на сколько хитроумных вопросов отвечали. Но в решающий момент, помните, Див попытался вдруг снять мою кандидатуру, ему вдруг взбрело на ум, будто я слишком подвержен монотонии, могу не только задремать, но и заснуть на несколько минут в ситуациях ровных, спокойных. Голосование отложили на неделю, а пока меня домучивали тестами, я, в последний раз объяснившись с Дивом, да что там объяснившись - разругавшись в пух и прах, - накатал докладную Председателю Сената. Всю жизнь презирал доносительство, а тут как мутной волной окатило. О чем докладная? За пятнадцать лет совместной работы много чего узнаешь о человеке, много грешков поднакопляется. Были, были они и у Дмитрия Васильевича, включая один крупный подлог, когда он противозаконно получил несколько тонн дефицитной биомассы и всю ее спалил при неудавшемся эксперименте. Стыдно, конечно, такое вам рассказывать, но что ж поделаешь, трудно метаться меж светом и тьмою, вот и у меня коготки увязли...
      Главным меня утвердили, хвала Сенату. А с Дивом, как прочитал он докладную - это уже после окончательного голосования в Сенате, - тут сразу с ним инсульт, а через полгода... Помните некрологи? Будь я проклят, бестия!
      - И вы пошли на... - пытался найти я слово помягче.
      - На подлейший донос, не церемоньтесь, на подлейший. Но ради чего - спросите вы. Нет, не ради престижа, самоутверждения. Другое. Ради мыслительного комфорта, вернее, наслаждения особого свойства, подобного, если угодно, сладострастию, только высших форм, мыслительных. Вы не поверите, но, оставаясь у Главного пульта наедине с "Протеем", я чувствовал себя божеством. Память становилась всеведущей, как если б мой мозг напрямую подключался к плазменно-биологическому мозгу "Протея". Помните пушкинского "Пророка"? "И внял я неба содроганье..." Вдруг начинали проясняться закономерности потаенные, ну, например, процесс образования гор четыре с лишним миллиарда лет назад. Или неоднородность, а порою и прерывность потока времени. Нет, приведу пример понагляднее: я мог без запинки продекламировать любую книгу, конечно, любую из когда-то читанных, причем строки возникали овеществленные: то неисчислимые стаи дельфинов резвились в волнах Понта Эвксинского, изображая стихотворную речь Гомера, то лебеди пронизывали северные небеса, воплощая строки "Старшей Эдды", или "Беовульфа", или русских летописей... Нет, без примера не обойтись. Тогда слушайте.
      "1662 года ноября в 22-й день было тихо, и небо все чисто, а мороз лютый. В селе Новой Ерги и в деревнях, по захождении солнца, явилось на небе многим людям страшное знамение, о котором никогда и не слыхивали. От солнечного западу явилась будто звезда великая, и как молния, быстро покатилась по небу, раздвоив его; и протянулась по небу, как змей, голова в огне и хобот: и так стояло с полчаса. И был оттуда свет необыкновенный, и в том свете, вверх, прямо в темя человеку, показалась будто голова, и очи, и руки, и перси, и ноги разогнуты, точно человек, и весь огненный. И потом облак стал мутен, и небо затворилось; а по дворам, и по хоромам, и по полям на землю пал огонь, будто кужли горели; люди от огня бегали, а он, будто гоняясь за ними, по земле катался, а никого не жег, и потом поднялся в тот же облак. Тогда в облаке стало шуметь, и пошел дым, и загремело, как гром, или как великий и страшный голос, и долго гремело, так, что земля и хоромы тряслись, и люди от ужаса падали. А всякой скот к тому огню сбегался в груду, и рты свои с кормом зажимая и смотря на тот огонь, подымая за ним свои головы кверху, рычали каждый своим голосом. Потом с великою яростию пало на землю малое и великое каменье горячее, а иное в жару рвало; а людей Бог помиловал, и скота не было, пало на порожния места; и снег около таял, а которое большое каменье пало, и то уходило в мерзлую землю".
      Ну, каково? Хрустальной чистоты язык. И хотя четырехсотлетней давности, а все слова понятны, кроме разве "кужлей", это пучки льна для пряжи. К слову о льне. Послезавтра Льняницы, или льняные смотрины, праздник такой был в древности, октября двадцать восьмого дня, начинали бабы трепать лен. Жаль, быльем поросло прошлое, травою забвенья... Но возвращаюсь к огню небесному, что за людишками гонялся. Вообразите: отрывок сей летописный представился мне в одно из дежурств выписанным в ночном небе огненными письменами. Представился, разумеется, в воображении, но часто ли одаривает жизнь такими минутами блаженства...
      Ощущение всемогущества, интеллектуальная наркомания, эйфория - о, ради такого на многое пойдешь. Поймете ли наркомана-врача прошлого века, который спиливал головки у ампул с обезболивающей жидкостью, отливал несколько капель, а затем запаивал ампулы. Впрыскивая себе уворованное, он наслаждался видениями Эдема, а люди, случалось, умирали на операционном столе от болевого шока, так погибла моя прабабка, между прочим, писаная красавица, как выражались в ту эпоху. Конечно, вы не поймете такое изуверство. А я - пойму, хотя, естественно, и осуждаю.
      О, эти ночные бдения в операторской (особенно любил я дежурить по ночам) перед картой земного шара размером в четверть футбольного поля. Тут и там на розовых экранах - они вмонтированы в карту энергоисточники: атомные, тепловые и прочие станции в Канаде, Индии, Бразилии, везде, вплоть до Антарктиды.