Лично она жалеет об одном: ее питомцы редко доживают до совершеннолетия. Впрочем, синьор, преподнесший столь дорогие конфеты и столь живо интересующийся вопросами… э-э… отклонения от норм, мог все узнать и у себя в Неаполе, он, судя по выговору, родом оттуда.
В Неаполе тоже существует подобный интернат, в пригородной роще, на стыке улиц Каподимонте и святого Антония. Раньше там была богадельня, во после эпидемии семьдесят третьего года — о, синьор, верно, помнит эту эпидемию, она разразилась из-за употребления в пищу моллюсков, отравленных сточными водами, — власти вынуждены были открыть подобный интернат.
Пойди уйми этих промышленных воротил, проныр, акул, думающих лишь о наживе, хотя бы тот же концерн Монтэдисон. Просто безумие: сбрасывает в море ежегодно три тысячи тонн ядовитой дряни… Читал ли синьор в прошлом номере «Панорамы» статью знаменитого океанографа Кусто? Да, да, за всем в мире не уследишь… Этот Жак-Ив Кусто заявляет, что Средиземное море уже наполовину мертвое. Через несколько десятилетий в нем останутся одни бактерии, как в грязной вонючей луже. И он, видимо, прав, синьор. Недаром даже здесь, на Сицилии, после шторма на берегу столько дохлых рыб… Откуда ее питомцы? Большинство из Сигоны. Несчастный городишко, синьор, конечно, знает и про тамошнюю эпидемию. Только господу богу ведомо, кто наложил проклятье на Сигону… Когда открыли интернат? Шестой год пошел, а питомцев все прибывает, на сегодня уже тридцать восемь… Но она слишком увлеклась разговором, через сорок семь минут ужин, и она желает синьору приятного возвращения… Где сейчас питомцы? Их вывели перед ужином подышать свежим воздухом, нет, за ограду никогда не выводят, они в детском городке, вон под тем развесистым дубом…
Храни вас провиденье, синьор…
Она удалилась, неся коробки перед собою торжественно, почти на вытянутых руках.
Сигона! Стрелка вселенского компаса, поколебавшись, в очередной раз уперлась в город, сжимаемый стальным удавом, и еще одно виденье начало проступать на стенах чаши терпения. Чтобы не вызывать лишних подозрений, я зашагал по дорожке обратно, затем резко свернул и начал пробираться сквозь заросли по направлению к детскому городку. Случайно угодил в ручей — по самую щиколотку. Вот и решетка, почти невидимая под виноградными листьями.
…Они облепили качели, копошились в песочнице, прыгали через веревочку, смеялись и ссорились, жевали травинки, разглядывали цветы и жуков. Стернопаги.
Одноглазые циклопы. Хвостатые сирены. Ишиопаги.
Будто бы на картинах Брейгеля или Босха, я увидел существ с плотью скрюченной, искореженной, обезображенной в незримых кривых зеркалах, и если впрямь ужасное отличается от безобразного на величину сострадания — я не почувствовал отличия. Я ужаснулся безобразию и отвел в сторону глаза.
Рядом со мною, на начинающей ржаветь решетке, застыла зеленовато-желтая ящерица с голубым горлом.
Одноголовая. Никем и ничем не изуродованная. С четырьмя лапками, оканчивающимися пятью пальцами.
С двумя продольными бороздами вдоль тела, сплошь покрытого округлыми чешуйками. Как ослепленный Одиссеем великан Полифем тщательно ощупывает овец, прежде чем выпустить их из пещеры, так и слепая природа миллионы лет плодит живых тварей, соблюдая строгое подобие в каждом виде и роде, в каждой экологической нише: и эта ящерица ничем не отличалась от той, чей отпечаток я обнаружил близ Бекбалыка средь отложений мезозойской эры. Время от времени она выстреливала тонким язычком в еле заметных мошек, и тогда я слышал нежные шелестящие звуки, как будто пел под ветром тростник… Но нет, звуки издавала не ящерица, они просачивались оттуда.
Я снова посмотрел сквозь виноградные листья.
Ко мне медленно приближался шар на вздутых трехпалых лапах, увенчанный шаром поменьше — головой, без ушей и волос. Оба шара сплошь были унизаны роговой переливающейся чешуей. Из коричневого балахона торчали ручки — такие же короткие и трехпалые. При каждом его шаге чешуя издавала звуки, которые я и принял за пение ящерицы или тростника.
Он остановился возле ствола молодой агавы, в трех шагах от меня, и тихо сказал:
— Я вижу тебя сквозь виноградные листья. От меня никто не спрячется. У тебя тоже одна голова. Что ты здесь делаешь?
И сразу припомнилась мне Сигона, и та ночь, и красный огонь на Поющей горе, и тень, собирающая в корзиночку страшные дары Земли. И ответил я — тоже негромко:
— Я жду.
— Кого ждешь?
— Того, кто задает трудные вопросы.
— Как его зовут?
— Колосс.
— Я, я Колосс! — обрадовался он и похлопал себя лапкой по балахону.
— Знаю. И готов тебе отвечать.
— Говори еще тише. Чтобы не слышала тетка Франческа, видишь, она дремлет под зонтиком. Не то прогонит меня отсюда. Да еще накажет: задернет занавеску на окне и не разрешит смотреть ночью на звезды. Ответь: зачем смотрят на звезды?
— Они красивые. Они летают в небе, как светляки. Только очень высоко. Их очень много, не счесть.
— Пожалуйста, не шути со мною. Я не глупая сирена Юдифь и не придурковатый циклоп Бруно. Я — Колосс. Я знаю, что звезды — это шары плазмы, гравитационный конденсат из водорода и гелия. Они рождаются, живут и умирают, как все во Вселенной. К старости они становятся или нейтронными звездами, или белыми карликами, или «черными дырами». Существуют понятия: звездная эволюция, звездные подсистемы, звездные каталоги — древнейший составил Гиппарх, шкалы звездных температур и так далее. «Очень много», «не счесть» — это не ответ. Невооруженным глазом на Земле различают около двух с половиной тысяч звезд до шестой звездной величины, главным образом вблизи обода Млечного Пути. Ответь: на скольких из них может существовать жизнь?
— Я слышал, что в нашей Галактике около миллиона цивилизаций, — не слишком уверенно сказал я. — Жизнь вездесуща. Как семена земных растений разносятся ветром на тысячи километров, так и микроорганизмы — с планеты на планету, от звезды к звезде.
— Допустим, ты прав. Они действительно переносятся. Кометами, метеоритами, давлением звездного света. Но знаешь ли ты, какую дозу рентгеновского и ультрафиолетового облучения получают они в таких путешествиях? В десятки тысяч раз больше смертельной.
Поэтому вероятность подобной панспермии равна нулю… Даже если предположить, что жизнь самозарождается, то и тогда шанс для появления разума ничтожен,
— Однако на Земле разум появился, — слабо отозвался я.
— В условиях исключительных. Жизнь возникла в океане, впрочем, океан вполне представим на любой другой планете. Технологическая же эволюция возможна лишь на твердой почве, и потому морские животные выползли на сушу. Но до этого лунные приливы научили их дышать! Согласись: подобная планетарная ситуация исключительна. Кто поручится, что мы не одиноки в Галактике? Почему молчишь?
— Мы не одиноки, Колосс, — сказал я.
— Ты имеешь в виду загадочные сигналы пульсаров?
Всплески радиоизлучения Юпитера на декаметровых волнах? Упорядоченные пики рентгеновского излучения из космоса при временной развертке? Будем придерживаться презумпции естественности, пока не докажем обратное. Но ответь, если больше не у кого спросить в целой Галактике: кто я тебе?
— Ты мой брат, — сказал я. — Брат по разуму.
— Скажи: я красив?
— Ты красив. Все живое красиво. Красивы облака, ящерицы, собаки, агава, под которой ты стоишь, листья и кисти винограда, перевившего решетку.
— Тогда почему я не кисть винограда? Не агава?
Не облако и не собака?
Я молчал.
— Почему я хочу стать таким, как ты или как тетка Франческа? Почему ты не хочешь уподобиться мне?
— Видишь ли, все мертвое и нерожденное пребывает в небытии, а живое изначально классифицировано на… — заговорил было я, но осекся, когда понял страшную глубину его вопросов.
— Потому что я урод! И я проклинаю твою волю и твою Землю за то, что я урод… Хочешь скажу, какого вопроса ты больше всего боишься?
— Я ничего не боюсь, Колосс.
— Боишься! Боишься, что я мог бы оказаться твоим сыном! Но я не твой сын. Я брат твой, уродливый твой брат. Ты сам это признал! Зачем ты позволил явиться мне из небытия в столь непригожем обличье, брат мой?
Ты открываешь на планете все больше интернатов для существ, подобных мне, а ведь большинство подобных мне — калеки еще и умственно. Зачем ты скрываешь правду о нас от себя самого?
— Я ничего не скрываю, брат мои Колосс, — сказал я.
— Жаль, что тебя не могут наказать братья из других галактик, — сказал он. — За то, что ты губишь прекрасное. За то, что труслив, жесток, сластолюбив. За то, что бросаешься фразами о мертвых и нерожденных, не вникая в их смысл…
— Коло-о-осс!! — раздался голос тетки Франчески. — Опять ты сам с собой разговорился. Иди, малыш, сюда.
— Пожалуйста, навещай меня почаще, брат, — сказал Колосс.
Он повернулся на лапах-коротышках и затопал прочь. И нежно зашелестел тростник.
Я кинулся было бежать, но пальцы вцепились в решетку, закостенели, впились, как на той ржавой гранате. И тогда от бессилия, от боли в сердце, раздувающейся, будто футбольный мяч, я принялся трясти решетку.
Я представлялся себе исполином, вознамерившимся расшатать. корабль земной, сбить с привычного пути.
— Де-е-ети! Пора на ужин, уже смеркается, — услышал я снова Франческу. — Кто мне не верил, что по вечерам на охоту выходит дракон? Слышите, как он трясет решетку…
10. Ночные оборотни
Древние индусы верили, что Вселенная дышит, как живое существо. При вдохе — а он длится свыше сорока миллионов лет — мир переживает четыре состояния, каждое со своей мерой добра и зла, — ,так называемые юги. Критаюга — золотой век: торжество гармонии, блаженство, невысыхаемые родники и деревья, изобилие земных плодов. Во время Третаюги четверть добра умаляется, людям приходится браться за ремесла, возделывать пашню, отражать набеги хищных зверей, в том числе и двуногих. С наступлением Двапараюги чаша справедливости опорожняется наполовину: все вынуждены бороться с болезнями, наводнениями, междоусобицами. Наконец чаша пуста: грядет Калиюга, несущая голод, печали, жестокость, страх. Люди и державы уподобляются разбойникам, никого не щадящим в грызне за наживу и власть.
Да, дышит Вселенная, скажем и мы, она вечно жива, но ее жизнь, как и жизнь ее крохотной родинки-Земли, скорее напоминает развитие младенца: от беспомощного сосунка до Одиссея, многоопытного мужа. И даже самые закоренелые оптимисты не рискуют уже ссылаться на златокудрое прошлое нашей цивилизации как на обитель молочных рек и кисельных берегов. Кому ж не ясно, что первожители скорлупки земной стиснуты были — и похлеще объятий гравитации! — ужасами примитивного существования, борьбою с кознями природы.
Не было его, века-то золотого, увы… Хотя и доныне жизнь каждого из нас разделена светлыми и темными кругами. Но то, что здесь, на Сицилии, мы попали в Калиюгу, — сомневаться не приходилось. Уродцы и уроды Сигоны — печальное тому подтверждение.
О, страшно уродство! Но еще страшнее уродующие.
Хотя, как ни странно, зло не всегда таится лишь в них.
В той же Индии Учитель побывал на уличном пред; тавлении «паука» — юноши со скрюченными тонкими руками и ногами, иссохшим крохотным туловищем и огромной головой. Слепой дервиш рассказал Учителю: «пауков» уродуют еще младенцами, чтобы в дальнейшем родные могли на подаяние от представлений хоть как-то сводить концы с концами. «Паук» кувыркался, лазил по канату, пугал детей голосами пантеры, тигра, дракона.
О, то было лишь началом чудес. «Паук» взобрался на пальму и оттуда — до поздней ночи — читал наизусть «Рамаяну». Говорили, он мог прочесть без сна за две недели все семь книг древнего эпоса — 24 тысячи строф.
Но и это что! Безобразный юноша, сидящий на дереве, знал дословно и «Бхагавату», которая немногим меньше «Рамаяны», и «Махабхарату» — 100000 строф!
Кто же виноват, что его так изуродовали? Родители?
Обливаясь слезами, они пошли на преступление, чтобы спасти от голодной смерти многочисленных сестер и братьев «паука». Виновата социальная система, общество. Но и оно все еще не может оправиться от последствий колониального разбоя английских джентльменов удачи. В конечном счете юноша-»паук» — это их детище, так же, как и существо Колосс — детище спрута заокеанских и местных монополий, убивающих, уродующих все живое на некогда благословенных берегах Средиземноморья.
Когда это началось? В незапамятной древности, когда ссылали рабов подыхать на серные рудники. И во времена Возрождения в Неаполе умирали кожевенники и красильщики, не дожив до тридцати. И в начале нашего века большинство печатников уносила чахотка — бич всех, кто дышит свинцовой пылью. Но вот явилось химическое оружие — и в окопах первой мировой бойни русские солдаты задыхались в ипритном смраде. А потом химическая бойня, учиненная Америкой во Вьетнаме.
И после Вьетнама аппетит у дяди Сэма разыгрался всерьез…
Даже немногие выписки из журналов и газет, бывших под рукой Учителя за время его болезни, кого угодно должны навести на тревожные размышления.
И прежде чем ознакомить меня с одной гипотезой по поводу кошмара в Сигоне, надобно, чтобы я ознакомился с выписками.
— Учитель, вы ничего не упомянули про войны, — сказал я, потому что в памяти обозначилось лицо отца. — Больше всего уродует война. И тело и душу…
— Полегче с такими афоризмами, Олег, — отрезал Учитель. — Для меня тот, кто лишился рук и ног в битве с захватчиками, — никакой не урод. Он герой, под стать героям древнерусского эпоса… А эпос моей войны не пересказать до конца жизни.
* * *
«Около 60 000 американцев — ветеранов войны во Вьетнаме уже не сомневаются, почему они ушли на фронт здоровыми, а вернулись больными. Каждый из них стал жертвой «оранжевого реактива» — «эйджент орандж». И у большинства впоследствии родились детикалеки.
Приводим бесспорно установленные факты:
1. С января 1962 года по февраль 1971 года американские самолеты С-123 вылили на Вьетнам около 45 миллионов литров масляно-коричневого ядовитого реактива. Цель: обезлистить леса, чтобы в них не могли укрыться вьетнамские бойцы, и уничтожить посевы риса.
2. При производстве «эйджент орандж» (опасного для человека лишь в значительных дозах) возникает побочный продукт — яд диоксин (тетрахлордибензодиоксин). Однако диоксин не был удален из реактива, хотя он в тысячу раз страшнее цианистого калия. Как минимум, 163 литра диоксина было распылено над лесами, полями и местами дислокации вьетнамских войск.
3. Из 4,2 миллиона американских солдат, воевавших во Вьетнаме, примерно 3 миллиона действовали в зоне распыления яда. Тогда никто не подозревал, что это опасное химическое оружие. Пентагон постоянно подчеркивал в инструкциях по применению реактива, что он «абсолютно безвреден для людей и животных», использовав тем самым своих солдат в качестве подопытных кроликов.
О последствиях отравления диоксином можно судить хотя бы по катастрофе в итальянском городе Севезо.
В 1976 году из труб химического комбината «Икмеса» на город опустилось ядовитое облако, в котором было 200 г диоксина. Результат: несколько погибших, множество изувеченных. С тех пор в Севезо постоянно рождаются калеки — такие же, как у ветеранов войны во Вьетнаме: страдающие заболеваниями мозга, печени, раковыми опухолями, прыщами по всему телу, провалами памяти, размягчением мускулов. Только теперь, наконец, вспомнили, что уродливые младенцы появлялись у вьетнамских женщин еще во время войны»
(«Штерн»).
«Более полутора миллионов жителей Вьетнама оказались жертвами химической агрессии США. Американцы варварски уничтожили 44 % тропических лесов и 40 % посевных площадей»
(«Параллели»).
«Хотелось бы напомнить бывшему государственному секретарю Александру Хейгу, что ему лучше, чем комулибо другому, известно, кто применял химическое оружие в Юго-Восточной Азии. Хейг служил в армии США в этом регионе и был прекрасно осведомлен обо всех тонкостях программы по обработке Вьетнама отравляющими веществами. В ходе этой программы на территорию Вьетнама сбросили свыше ста тысяч тонн ядохимикатов»
(Конрад Эджи, американский журналист).
«14 марта 1968 года в Скалл-Вэлли (штат Юта) от нервно-паралитического вещества ви-экс пало 6 тысяч овец. В 30 милях от Скалл-Велли расположен армейский полигон Дагуэй — центр испытаний химического и бактериологического оружия»
(«Нью-Йорк тайме мэгэзин»).
«В секретных подземных подвалах в штатах Каролина и Юта ждут своего часа бомбы «Уэтай» («Влажные глаза»), начиненные нервно-паралитическим газом зарином»
(«Морнинг стар»).
«Более 40 тысяч тонн ядовтых химических веществ хранится ныне в полной боевой готовности на американских базах, расположенных на атолле Джонстон в Тихом океане, в десяти городах США и в Европе»
(Д. Моррисей, военный химик).
«Мы располагаем достоверной информацией из Лахора, что там американские биологи, нанятые ЦРУ, испытывают под видом борьбы с малярией наркотический препарат «антибе». Обработанные им 11 подопытных пакистанцев лишились рассудка. Еще трое умерли от американских прививок смертоносного вируса «конго». Нам удалось выяснить, что спецслужбы США планируют использовать сезонную миграцию из Пакистана в нашу страну кочевников-скотоводов, чтобы, заразив пришельцев и их стада, вызвать в Афганистане эпидемии энцефалитных заболеваний»
(А. Данишьяр, редактор «Кабул нью тайме»).
«Перед конгрессом Соединенных Штатов Америки я заявляю: на наших военных складах химического оружия на территории США и за рубежом ежегодно происходит около 4 тысяч смертельно опасных утечек газа»
(Генри Джексон, сенатор).
«На военных картах предполагаемого химического конфликта значатся главные города Европы. Гражданское население этих городов не имеет ни противогазов, ни других защитных средств, поэтому именно эти люди окажутся главными жертвами»
(«Прогрессив»).
«Объединенный комитет начальников штабов хотел бы иметь в своем распоряжении 5 миллионов единиц химических боеприпасов. Если всеми имеющимися отравляющими веществами начинить боеприпасы, их общий вес составит около 300 тысяч тонн. Для сравнения: нынешние запасы обычных боеприпасов вооруженных сил Соединенных Штатов в Западной Европе достигают. примерно 500 тысяч тонн»
(«Нью-Йорк тайме мэгэзин»).
…Заметив, что я дочитал последний листок и чешу в раздумье лоб, Учитель попросил меня подсесть поближе к карте…
— Я тоже потирал лоб над этими куцыми сведениями, просочившимися в печать, — сказал он. — Легко представить, насколько все серьезней.
— Вы правы, Учитель, представить легко. Да нелегко понять: покушаясь на старушку Европу, они что же, надеются отсидеться за океаном?
— У господ наподобие Рейгана, илиУайнбергера, или Фулуайлера — иная логика. Им что Вьетнам, что Европа, что Америка — наплевать. Для них всегда находится уютный островок близ экватора или ранчо в неприступных горах, где они почивают от забот мирских, купаясь в чистенькой водице и вдыхая неотравленный воздух. Тому, кто не побывал в Америке, страусиную тупость толстосумов не уразуметь. На моих глазах эвакуировали целый поселок на канале Лав, рядом с Ниагарой. Оказалось, в знаменитый водопад десятки лет спускали ядовитую погань. Естественно, рождались уроды.
Забили наконец тревогу, когда птицы или кошки, напившись воды, начали погибать… Как вы думаете, Олег, сколько в Америке мест, где хранятся опасные для жизни ядовитые отбросы?
— Хотел бы взглянуть на каждую такую свалку, — сказал я.
— Жизни не хватит. Свыше тридцати тысяч! Теперь понимаете, как этим монстрам с Поющей дорог забубенньш городишко Сигона?
— Понимаю, как дорог вам и мне.
…Да, пока Учитель болел, он не терял времени даром. Он проанализировал все случаи появления «летающих тарелок» — и выявились закономерности пугающие.
Во-первых: когда места появления были соединены прямыми линиями, образовался причудливый лепесток с осью симметрии, проходящей вблизи Поющей горы.
Во-вторых: визиты наносились в интервале времени от двух до четырех часов ночи, по средам, субботам или воскресеньям.
В-третьих: после объявления в газетах о прибывших на Сицилию военных патрульных катерах для возможного обнаружения «тарелок», незваные гости перестали появляться в прибрежной зоне (за исключением случая с сожженной будкой на причале в Сигоне).
Я согласился с Учителем, что никакой инопланетной логикой здесь и не пахнет. Закономерности были вполне земные, заземленные. Ясно, что «тарелки» свили себе гнездышко под крышей американцев. И горючее в их двигателях не звездная плазма, а что-нибудь попроще: причастность Поющей к оси симметрии, вероятней всего, объяснялась ресурсом горючего…
— Если гипотеза подтвердится, Олег, надо, чтобы об этих оборотнях узнала вся Сицилия, — сказал Учитель.
— Узнает весь мир, — ответил я. — Что касается Сицилии, то здесь не любят, когда оскверняют святыни.
При мне зарезали пьяного скандинава, отпустившего непристойную шутку по адресу статуи святой Розалии…
Подтверждение гипотезы беру на себя.
* * *
Прохаживаясь с Марио по волнолому, я посвятил его в свой план относительно незваных гостей.
— Ну, сволочи! — Он погрозил кулаком в небо. — Олег, зачем им такой маскарад?.. Скажи, почему мир разваливается на глазах? Откуда эти «тарелки», смерти, уродства? Почему они обрушиваются как из рога изобилия именно на меня, на мою семью?
— Не только на твою семью, Марио.
— Ты прав. Знаешь, я еще вчера понял в интернате: останься в живых моя Катерина, она тоже могла бы родить мне… — Недоговорив, он заскрипел зубами.
— Марио, ты не хуже меня понимаешь, где этот ядовитый рог изобилия. В Поющей горе.
— Мы их выведем на чистую воду, этих ублюдков!
Ребята-портовики, из местного отделения компартии, уже ведут расследование. Хоть неделю буду сидеть с фотоаппаратом, все равно подстерегу. Не бойся, не засну.
После ее смерти вообще не сплю по ночам.
Я сказал после молчания:
— Не забудь: как можно ближе к Поющей.
— А если засесть прямо на базе?
— Разве ты альбатрос или голубь? — улыбнулся я.
— Помнишь, говорил тебе, там прошло мое детство.
Не все пещеры утрамбовали или залили бетоном. Коекакие остались. Я знаю потайной ход на базу. Мы лазили раньше туда и добывали разные диковины: старые колеса от вертолетов, разноцветные стекла от сигнальных фонарей, иногда банку тушенки. Как-то приволокли целый парашют. Вся ребятня Сигоны ходила в рубахах из парашютного шелка.
— Спасибо, Марио. Ты один можешь помочь многим. Очень на тебя надеюсь, — сказал я.
— Можно не в одиночку? — спросил он. — С Винченцо. Совсем замаялся парень. Стал как загнанный конь.
— Вдвоем так вдвоем, — сказал я. — Тебе видней.
— Учти, он служил там на аэродроме, знает все ходы и выходы.
— Только не говори Антонелле, пожалуйста. Жду вас с охоты в гостинице или в Чивите. Если вам повезет, пленку сразу проявим. И такое устроим — земля разверзнется! Но — предельная осторожность. Желаю удачи!
* * *
«Минувшей ночью один из дежурных двенадцатого полицейского участка на окраине Палермо вышел подышать свежим воздухом. Было без четверти три. Спокойный ветерок качал ветви жасмина вдоль ограды. Взглянув на низко висящую над заливом бледноватую луну, дежурный вспомнил, что забыл в автомашине термос с кофе и бутерброды.
В тот самый миг, когда он открывал дверцу «джипа», над полицейским участком появилась «летающая тарелка». Она издавала явственно ощутимый гул. Дежурный различил ее контуры и запомнил, что на ней (или в ней) не светилось ни огонька.
Дальнейшее разворачивалось по давно известному всем сценарию. Узкий фиолетовый луч упирается в крышу участка, скользит по окнам. Вспыхивают занавески, обои и синтетические ковры.
— Паолино, мы горим! — слышит дежурный крик перепуганного напарника, между тем как на глазах ошеломленного Паолино поджигательница преспокойно удаляется к центру города.
Неизвестно почему, но Паолино приходит в голову мысль, что оно ринулось спалить главное полицейское управление острова, и Паолино незамедлительно докладывает об этом по телефону оперативному дежурному и получает сначала выговор за пьянство на дежурстве, а утром благодарность и премию в размере месячного жалованья.
Однако летучая стервятница из неизвестно каких задворок Вселенной не добралась до полицейского управления. Она зависла неподалеку, над площадью Свободы, и, продолжая вакханалию незаконных посягательств на земные объекты, как-то: плодоносящие деревья, будки на причалах, здания полицейских участков, — подожгла деревянный помост, — уставленный кадками с пальмами по случаю предстоящего празднества в честь сбора урожая.
Когда бронированный фургон с карабинерами ворвался на площадь, «тарелка» спокойно опустилась возле статуи. Из «тарелки» показались три фигуры, вооруженные подобием минометов, а может быть, даже лазерных пушек. В создавшейся критической ситуации истинным героем выказал себя лейтенант Корделли. Именно после его прицельной автоматной очереди один из трех налетчиков рухнул наземь, а два других сцепились друг с другом и начали кататься по асфальту с невнятными выкриками. Скрученные карабинерами, сцепившиеся были незамедлительно доставлены в главное полицейское управление острова. Вокруг «тарелки»- (ее купол оказался поврежденным автоматной очередью) выставлено боевое охранение. На случай непредвиденного развития событий неопознанный летающий объект прикован цепями к двум тяжелым грузовикам и находится под усиленной охраной.
— Чем кончатся эти невероятнейшие события? Кто они, ночные налетчики?
Прямой телевизионный репортаж с площади Свободы начнется примерно в полдень. Группа наших специальных корреспондентов собирает материалы для вечернего выпуска».
Я через три ступеньки взлетел по лестнице из ресторана, где завтракал, к Учителю, сунул ему газету с мутным снимком чего-то округлого рядом со статуей Свободы и, прохрипев: «Читайте, читайте!» — скатился вниз, к телефону-автомату.
— Марио нет, — сказал усталый Антонеллин голос.
— Антонелла, только не вешай трубку, — зачастил я. — Читала утренние газеты? Сейчас же посмотри! Мне позарез нужен твой брат.
— Он еще не вернулся с ночной рыбалки. Вместе с моим мужем, — ледяным тоном отвечала она.
— Передай Марио, когда возвратится: пусть никуда не уходит. Я буду звонить каждый час.
— Хоть каждую минуту, мне все равно.
…У кого-то из древних, кажется у Светония, я читал о загадке необъятных толп, собирающихся сразу после смерти великих государственных деятелей. Именно такой была толпа на площади Свободы. К моему появлению здесь собралось тысяч триста, и народ все прибывал: рабочие-судостроители, гимназисты, моряки, старики крестьяне близлежащих деревень в праздничных костюмах из синего сукна и островерхих шапочках, крепко держащие под руку морщинистых жен в домотканых платьях из козьей шерсти и накинутых на плечи пестрых платках. Скорее всего они приехали рано утром на свой праздник и теперь явно не понимали происходящего: молча стояли и смотрели в сторону статуи, где блестел на солнце купол машины посланцев самого сатаны. Впрочем, на купол смотрели все, а мальчишки даже осмеливались швырять в него камнями, несмотря на строгие окрики карабинеров.
Наступил полдень. Марио не возвращался. Уже и прилегающие к площади улицы и переулки были забиты. Несколько раз через громкоговорители всех просили разойтись по домам и включить телевизоры: начинается предварительный допрос преступников следователем по особо важным делам синьором Конти.
— Дайте их нам! Без следствия разорвем! — прокричал высокий юношеский голос. Гул возмущения заходил волнами по толпе. Никто не сдвинулся с места.
Рядом со мною из кафе вытащили телевизор и водрузили перед витриной на тумбочку, предварительно поставленную на овальный стол.
…Он действительно походил на шляпу, этот странный пришелец, покоящийся на трех консолях с пузатыми самолетными колесиками. От консолей тянулись толстые цепи к грузовикам. Плотное кольцо карабинеров мешало разглядеть детали конструкции. Диктор добросовестно пересказывал подробности загадочных ночных событий, но про лазерные пушки в руках небесных гостей на сей раз не говорилось.
Затем на экране показали просторное, хорошо обставленное помещение с портретом Гарибальди во весь рост. Это был кабинет шефа полиции. По одну сторону длинного темно-коричневого стола сидели солидные синьоры с нашивками и бляхами на мундирах. По другую — двое в наручниках, под бдительным присмотром стоящих рядом охранников. От толпы спущенных с цепи репортеров стол отделяла плотная шеренга карабинеров.
Но вот сменился ракурс — ив одном из преступников я узнал Марио…
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Итак, вы утверждаете, лейтенант армии США Эммет Ньюхауз, что сегодня, в два часа пополуночи, вы стали жертвой террористических действий двух дотоле неизвестных вам лиц, одно из которых, итальянский подданный Марио Калаватти, сидит справа от вас?
НЬЮХАУЗ: Именно это я и утверждаю.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Поясните вашу мысль.
НЬЮХАУЗ: Около двух ночи я начал разогревать двигатели моей «медузы», так мы на базе прозвали наш летательный аппарат. Вот-вот должен был появиться второй пилот, он немного задержался в столовой. Вдруг в кабину врываются двое террористов. Угрожая мне ножом, они вынудили поднять «медузу» в воздух и приказали держать курс к Палермо. Подчеркиваю: все мои последующие действия — поджог двухэтажного дома, поджог деревянного настила на площади — были продиктованы террористами.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Что вы на это скажете, Марио Калаватти?
КАЛАВАТТИ: Он сказал сущую правду, синьор.
Должен признаться, что поначалу захват «летающей тарелки» не входил в наши планы. Мы проникли скрытно на базу с единственной целью — сделать несколько фотоснимков этого дьявольского аппарата. Сколько горя принес он всей Сицилии!
