— О-о-о, что за вздор я плету! Бедная Катерина!
      Будь я трижды проклят, что не уступил ей и мы не успели помириться! О, моя голубка! Клянусь святой Розалией, едва ты выздоровеешь, я примчусь к тебе, как молния! — И он замолотил кулаком по сморщенной- коре дерева. Антонелла прижалась к брату, успокоила как могла.
      — Спасибо, Олег, что нас опять навестил, — тихо проговорил после долгого молчания Марио и посмотрел искоса на Антонеллу. — Снова в университет?
      — На раскопки древней Чивиты. Может, слышал про международную экспедицию? Из-за эпидемии коекто упорхнул отсюда. Вот я и примчался на подмогу.
      — Чивита… — Глаза Марио преобразились. — Мальчишкой я облазил в ней все руины. На Дозорной башне мы расставляли силки на дроздов, после жарили их на вертелах, возле ипподрома. Или затевали игры в пещерах, что в Поющей горе. Много их было, пещер.
      В них с незапамятной поры спасались от набегов с моря. Но янки прикарманили Поющую, точно какой-нибудь пустячный сувенир. Помню, как пыхтели бульдозеры, срезая вершину горы. Как янки сооружали бетонный мол. И теперь прямо с моря внутрь горы залетают самолеты. Представляешь? Будто пчелы в улей. Огромный подземный аэродром, мне Винченцо подробно описал.
      Святая мадонна, гору купить, целую гору! Небось думают, с такой толстой мошной можно и всю Сицилию отхватить! Аппетит у янки волчий.
      Пришлось вернуться к началу разговора и снова зачитывать откровения владельца фотоателье.
      — В ночь на субботу? — изумился Марио. — Крепко заливает дон Иллуминато. Никаких предметов в небе, никаких шаров не было. Мы спали на крыше сарайчика, то есть не спали, я уже рассказал, а ругались до рассвета. Бедная, бедная, Катерина!..
      Я раскрыл перед Марио пластмассовую коробочку и снял вату с ящерицы.
      — Не припомнишь, где раздобыл?
      — Еще бы!.. Здравствуй, двухголовка! — Он нежно гладил ее по хвосту. — Ай да археолог, за собою возит мой подарок!.. Спрашиваешь, где раздобыл? У нас, в Сигоне, года за два до твоего прошлого приезда. Именно так. И за год до нашего переезда в Палермо. Погоди, надо вспомнить поточней. Вроде бы тогда весною тоже нас трясло. Помнишь, сестра?
      Она задумалась.
      — Ты прав, Марио. Трясло в конце апреля, но полегче. Обошлось без разрушений, не считая разбитой посуды.
      — Тем летом уродцев порасплодилось — тьма.
      И двухголовых, и трех. Стрекозы без крыльев, змеи сросшиеся, лягушки. Сперва я их в формалине выдерживал, потом сушил… Смотри, как сохранилась, прямо живая.
      — Мы их ловили под стеной, — сказала Антонелла. — Видел, Земледер, бетонную стену вокруг Поющей? С толстыми струнами наверху?
      — Говорят, по ним пропускают сильный ток, — сказал Марио. — Вот сволочи!.. Хочешь, подарю тебе сросшихся лягушек?
      — Но и сейчас в Сигоне, — заговорил было я, однако, встретив яростный взгляд Антонеллы, осекся и закруглился так: — …мы ищем серебряный глобус, в крепости.
      — Ты об этом уже говорил, спаситель, — сказал Марио. — Разреши, я приеду к тебе на раскопки. Вот выпишусь и приеду. Я ж там знаю каждый камень. Разведаю сперва насчет работенки в мастерской и приеду.
      Я подрабатывал временно, пособия по болезни не положено, ну и, сам понимаешь, могу оказаться на мели.
      — Поступай к нам в экспедицию, — предложил я. — Люди нужны на раскопках, особенно теперь. Шестьдесят тысяч лир в неделю. Правда, работа тоже временная. До конца ноября, пока не зарядят дожди. Потом снова начнем, в мае.
      Антонелла сказала:
      — В мае, если с вашей Землею ничего не произойдет. Все готовы разорвать друг дружку, как звери лютые.
      — Не все звери, не все, — сказал я, глядя ей прямо в глаза. — Только те, кто приторговывает по дешевке чужие горы. За морями-океанами. И лишает эти горы голоса. Заодно затыкая долларами рты исконным хозяевам этих гор.
      — Кучка толстосумов и рвачей — еще не народ. — Она не отвела взгляда. — Если б ты знал, что творилось на острове, когда решался вопрос о ракетной базе. Забастовки, петиции, митинги. Портовики целую делегацию снарядили в Рим.
      — И пока их там успокаивали, янки уже вгрызлись в Поющую клыками, — сказал Марио.
      На обратном пути Антонелла молчала и хмурилась.
      — Кажется, я огорчил тебя разговором о купле-продаже, — сказал я.
      — Ну и что из того? — Она пожала плечами. — Я о другом. Пожалуйста, не упоминай при брате об ужасах в Сигоне. Главная трагедия у него впереди. Он не знает, что Катерины уже нет в живых…
      Мы ехали берегом залива. С моря наползала черная вздрагивающая туча, отрезанная снизу, как по линейке.
      Под срезом далеко на горизонте громоздились циклопические руины белоснежных облаков.
      — Господи, скольких унесла эпидемия, — вздохнула Антонелла.
      — Поэтому ты должна узнать об Иллуминато Кеведо, — сказал я.
      — Не только поэтому, — отвечала она, застыв за рулем как изваяние. — Начинаю догадываться, хотя и смутно, над чем ты ломаешь голову, Земледер.
      Я спросил:
      — Что это за Винченцо, поведавший Марио о подземном аэродроме?
      — Винченцо Маццанти, его друг. Бывший летчик.
      До недавнего времени был техником на Поющей.
      — Значит, на базе работают местные жители?
      — Человек полтораста. Техники, повара, официантки, полотеры и так далее. Девушек брали, естественно, самых смазливых. Они знают толк в амурных делах, гладкорожие янки. И покупают живой товар беззастенчиво.
      — Покупают, значит, продают, — сказал я.
      Антонелла резко обернулась.
      — Постыдись, ты бросаешься словами, как янки!
      Поезди по Сицилии, посмотри, как живет народ. Здесь веками царствует нищета! Ни одного детского сада на весь остров. В мастерских от зари до зари работают подростки, даже дети. Иначе семья подохнет с голоду.
      Уезжая после сытного завтрака из «Золотой раковины» в Чивиту, ты, Земледер, замечаешь небось сидящих у обочин молоденьких крестьянок?
      — Они никогда не «голосуют». Наверно, ждут рейсового автобуса.
      — Наивный сытый археолог! Они готовы подсесть к любому джентльмену. Даже если заплатит каких-нибудь жалких десять тысяч лир. Догадываешься, зачем их подсаживают? Чтобы свернуть в ближайшие заросли… Сколько стоит билет в кино? Правильно, четыре тысячи. А бифштекс? Умница, шесть тысяч. От шести до десяти. На базе же этим крестьянкам платили двести тысяч в месяц. Попробуй избавься от домогательств какого-нибудь бравого интенданта — сразу вылетишь на обочину. О, на нашей несчастной Сицилии они способны купить все!
      По стеклам забарабанил дождь. На пляже началось столпотворение: люди сломя голову бежали под полосатые навесы.
      — Значит, эти полтораста человек на базе работают… — начал я, но она перебила:
      — Не работают, а работали. Их всех недавно уволили, В один день. Сунули каждому выходное пособие — и под зад коленкой! Благодетели!
      «Вот это улов, — подумал я. — Если к тому же окажется, что их лишили работы после землетрясения в Сигоне, то…»
      — Антонелла, слушай внимательно. Как можно скорее ты должна узнать примерную дату их увольнения.
      Это главное. И причину. Кто и как им объяснил, что база больше не нуждается в их услугах? Переговори с Винченцо. Узнай у него поподробнее о Поющей горе.
      Разыщи его, добудь хоть из-под земли. Но обо мне не упоминай, ладно? Парень он надежный? Порядочный?
      — Порядочный и надежный. Иначе не стал бы моим мужем, — сказала Антонелла Маццанти.

* * *

      Понедельник и вторник я провел в Чивите. Зденек не зря восхищался античным бассейном. Мозаика на дне — нереиды и тритоны с дарами моря — открывалась во всем великолепии. Но истинным шедевром был центральный рельеф с временами года, где по кругу изображались бесхитростные сцены мирной жизни: сбор плодов и винограда, жатва, заклепывание бочек, собирание хвороста, закаливание свиней. Среди развалин храма Геракла обнаружились осколки еще одной мозаики, сильно пострадавшей. То была восседающая на слоне женщина со строгим взором и крутым подбородком — несомненно, богиня правосудия.
      Как и наметил Учитель, я с рабочими заложил раскоп на вершине холма, рядом с Дозорной башней.
      Под брусчаткой пошла бурая глина, мелкие камни. Я бы и сам взялся за лом или лопату, но нарывала рука: следы удара по колючей проволоке той ночью. Я выдавил порядочно гноя, смазал ранку зеленкой и замотал ладонь бинтом.
      Ближе к вечеру хлынул дождь. Я отпустил рабочих, лег подремать, но сразу заснул.
      Проснулся без четверти двенадцать. Дождь стучал по брезенту. Хотелось пить, и я залпом опрокинул два стакана компота. Натянул дождевик. Спустился, скользя на камнях, к морю. Даже скала Чивиты не различалась во тьме. Море рокотало, Я брел наугад, пока не наткнулся на колючую проволоку и долго стоял перед стеной.
      Я не заметил, откуда Она появилась, Миг — и обозначилось в дождевой пелене за стальной паутиной ее лицо.
      — Снежнолицая…
      — Зови меня лучше Зоной.
      — ЭОНА, зачем мне собирать доказательства, если вы и без них вмешиваетесь в земные события. Например, на Ласточкином озере…
      — Озеро спящих ласточек не в счет. Что у тебя с рукой?
      — Напоролся на ржавый гвоздь. Заживет как на собаке.
      — Дай полечу, — прозвенели колокольцы тише обычного. Она протянула руки сквозь паутину ко мне, и я о замершим сердцем вложил в них свою, Незабинтованные кончики пальцев ощутили ее гладкую холодную кожу.
      — О, как ты жжешься, какой живой огонь бежит по жилам твоим, — принялась вдруг бормотать ЭОНА изменившимся голосом. Лицо ее, как мне показалось, слабо засветилось. Она погладила забинтованную руку, и сразу боль стихла.
      — Никакая ты не внучка Хроноса, и отец твой не старец Зон. Ты Снежнолицая!
      — Немочь сонная одолела, котору ночь наважденье одно и то же. — Глаза ее полузакрылись, она крепко ухватилась за мою руку. — Аль сонной травы подмешали мне колдуны, аль зелье иное какое? Говорила светбатюшке, в пояс кланялась: сокол ясный, не скликай женихов с четырех ветров, ни с полуночи и ни с полудня, ты отдай меня, красну девицу, за Савватия-молодца. Ай не вышло, не сладилось: посулили владыке заморскому, где ж перечить родителю стану… Ничего не скажешь, удал женишок, и умом взял, и обхожденьицем, а как стрелу калену в кольцо по-над теремом пропустил, надо рвом скача на лихом коне, — тут судьбина моя и решилася. А хозарин-то — ровно червь во рву извивался, с хребтом переломанным… Немочь сонная, наважденье, бесовской соблазн. Кто ты есть, человече, с ладонью аки огонь? Нешто стрелена ворогом? Нешто ловчая птица уклюнула, егда коли охоту творил?
      — Снежнолицая! — закричал я. — Не выходи за владыку, не уезжай в Бекбалык! Знаешь ли, что случится на Чарыне, горной реке? Не выходи, Снежнолицая!
      Я, я тебя люблю!
      Она отдернула руки. Схватилась за проволоку. Лицо перестало светиться, снова открылись глаза.
      — Ты спрашиваешь, вмешиваемся ли мы в земные события? — сказала она чуть устало. — Крайне редко. Чтобы не исказить причинно-следственные связи в галактическом континууме. С природными силами шутить нельзя.
      — Я люблю тебя, Снежнолицая…
      — Зови меня лучше Зоной.

* * *

      В «Золотой раковине» портье вручил мне запечатанный конверт. Внутри на узкой полоске бумаги плясала скоропись:

       «Важные новости. Звони.
А. М.».

      Я позвонил, договорился о встрече и, заглянув ненадолго к Учителю (он все еще не выздоровел, но уже ходил по номеру), вызвал такси. По пути я разглядывал ладонь.
      Никаких следов нагноения. Где еще вчера зияли яркокрасные ранки с зеленовато-желтыми разводьями, теперь была обычная кожа. Что еще преподнесет мне Снежнолицая, точнее, те, кто стоит за ней? Каким надо обладать могуществом, чтобы выудить из моей памяти ее образ и ожить… Нет, так рассуждать не совсем правильно, ведь Снежнолицая существовала задолго до меня. Скажем так: сколько раз должно переплестись вокруг Земли кольцо времени, чтобы сон Снежнолицей там, за звездными реками Хроноса, почти тысячу лет назад, материализовался здесь, у подножия утеса Чивиты, причем материализовался, как я начал понимать, лишь для меня одного… Какой прицельный взор у обвитого змеею старца с львиной головой…
      Антонелла поджидала меня на прежнем месте, у «Трех лилий», но без машины.
      — Мотор забарахлил у «букашки». Муж починит дня через два, не раньше. Давай погуляем по набережной, Земледер.
      Она взяла меня под руку и крепко прижала локтем.
      — Угадай, где я вчера была? Пари, что из десяти попыток промахнешься.
      — Бывает, ничего не выходит и после десяти попыток, — сказал я.
      — Ах, ах, какой острослов! А была я в гостях у самого… Иллуминато Кеведо!
      — Предлагаю по сему поводу отобедать вон в том ресторанчике под пальмами. Если не ошибаюсь, он называется «Аквариум», угадал?.. Кажется, я там как-то сидел с одной пышноволосой неприступной красавицей.
      В ее волосах запутывались пчелы.
      — А жалишь меня ты, — сказала Антонелла.
      Она всегда жила в недосягаемом для меня бешеном ритме. В считанные секунды успела перемолвиться с официантом, заглянула в круглое зеркальце, лизнула мизинец и провела под глазами, причесалась, не переставая отхлебывать оранжад и тараторить:
      — Представь, его координаты раздобылись в телефонной книге. Я позвонила, хочу, мол, переснять несколько своих старых фото. Он поинтересовался, когда я кончила гимназию, и ну зазывать меня в свое ателье.
      Я поехала не раздумывая.
      — Настоящие сицилианки никогда не раздумывают, — успел ввернуть я, но она и глазом не моргнула.
      — Дон Иллуминато оказался молодящимся старикашечкои с бородою клинышком, усиками и лысиной, замаскированной сбоку длинными волосами. Бывают такие старцы, от которых за три холма несет козлом…
      Оказывается, он спе-ци-а-ли-зи-ру-ет-ся — на чем бы ты думал? Съемки обнаженной натуры. Каков дон! Теперь представь, сколько этой самой натуры у него поразвешано в ателье.
      — Представил, — сказал я. — Заодно представил, как захотелось сатиру козлоногому прибавить к своей коллекции парочку свежих снимков.
      — Не парочку, а целый альбом. Он предложил мне позировать для рекламы парфюмерии и ювелирных украшений. «Видите ли, голубушка, фирмы оплачивают услуги красивых барышень регулярно, оставляя образчики рекламируемой продукции,- заговорила она сладким старческим голоском. — Мы — их будем делить пополам. Через год мы сможем вместе слетать в Америку».
      Как тебе это нравится, Земледер?
      Я съязвил:
      — И тогда ведет ее диавол на весьма высокую гору и показывает все царства мира и славу их.
      — Меня не поведет и не проведет, — отрезала она. — Пожалуйста, не перебивай. Так вот. Я, понятно, отнекиваюсь, но слабо, давая понять, что в конце концов он меня уговорит. Потом присела на краешек кресла, руки у сердца сжала и промурлыкала: «Ах, дон Иллуминато! Какая жалость, что вы с вашим талантом и вашей аппаратурой не оказались в Сигоне за сутки до злосчастного землетрясения. Такое бы там наснимали — враз стали миллионером!» И пересказываю его же собственное интервью. От моего лицедейства у него глазки полезли на лоб. «Дитя мое, — бурчит дон Иллуминато, — можно, допустим, понять, почему я поставил подпись под этими бреднями и сфабриковал фото «летающей тарелки», между прочим, посредством собственной шляпы, подвешенной на шесте в саду. Все-таки мне отвалили четыреста тысяч лир — гонорар вполне приличный. Но что заставляет вас, цветущее, беспорочное существо, повторять подобную чушь, я понять не могу. Хоть убей». — «Ах, синьор Кеведо, — негодую я, — как смеете вы сомневаться в моей правдивости! Тарелку и шары я видела самолично, поскольку была в Сигоне той ночью и не спала». Тут он захохотал, вынул из бюро журнал «Ты и я», показал мне интервью со снимком, после чего принес из соседней комнаты злополучную шляпу. Подтверждаю: фальсификация. Пузыри он наложил другим негативом. «Не знаю, как вы, красавица, — сказал дон Иллуминато, — а я действительно ночевал в Сигоне накануне землетрясения и могу засвидетельствовать под присягой: небеса были чисты, как мое прошлое».
      — Антонелла, сатир с безукоризненным прошлым не сказал, кто подбил его на операцию с пузырями? — поинтересовался я.
      — Я не решилась на расспросы. Он заподозрил бы неладное.
      — Ты права. И без того совершила почти невозможное. Не знаю, как тебя отблагодарить.
      — Не уподобляйся льстивому дону Иллуминато, — засмеялась она.
      До чего же прихотлив, изворотлив женский ум.
      Не зря народом сказано: баба с печки летит, семьдесят семь дум передумает. На операцию «владелец фотоателье» мужчинам понадобилось бы учредить сыскное бюро, а тут молодая женщина управилась за час и как управилась? — с блеском. Неважно, кто заплатил дону.
      Важно, что отпал последний аргумент: тарелки появились после землетрясения. Приблизительно через две недели.
      Принесли рыбное ассорти — на квадратном блюде десяток разноцветных плоских чашек, заполненных всем, что еще копошится в чаше Средиземного моря. Закуска была острая, проперченная, вареная, жареная, ее хватило бы на компанию обжор.
      — Выпьем за успех, Антонелла белла, — предложил я, поднимая рюмку.
      — За пункт первый, под кодовой кличкой «козлоногий сатир». По рассеянности я выполнила и пункт-второй — «Поющая гора». — Она вытащила из сумочки и протянула свернутую в трубку тетрадь. Мы выпили холодное кислое вино. Я раскатал трубку. Заглавие было подчеркнуто красным фломастером:

       ПРО ГОРУ ПОЮЩУЮ.

       «Все целиком внутри горы. Наверху метеостанция, радиолокаторы, площадки для вертолетов, технические службы, спортивный комплекс с двумя бассейнами, столовая, дансинг, пивной бар…»
      — Что за история с лейтенантом Уорнером? — спросил я, листая тетрадь. Она подняла брови.
      — У меня сведения довольно смутные. Говорят, во время взрыва внутри Поющей лейтенант здорово испугался, даже впал в истерику. И вроде бы попервоначалу обошлось. Но уже днем, приехав в Палермо после дежурства, он свихнулся. Выскочил из кинотеатра и с воплями: «Ползут! Ползут!» — вскарабкался на акацию.
      Там он распевал псалмы, пока не сняли пожарные.
      — Он жил один на базе? Или с семьей?
      — Семейные там не живут. Снимают квартиры здесь или в Агридженто. В фешенебельных кварталах. Одинокие офицеры тоже предпочитают цивилизацию. В перерывах между дежурствами. Дежурят они через неделю.
      — Извини, Антонелла, так и не уяснил: с семьей он жил или один? — спросил я.
      — С семьей. Точнее, с женой. Когда его отправили отсюда, она тоже уехала. Больше они не возвращались.
      — Не знаешь, куда его отправили?
      — Никто не знает наверняка. Вроде бы домой, в Америку. Говорят, он там будто бы выздоровел.
      — Стало быть, семь лет назад… Семь лет… — медленно выговаривал я, понимая, что следующий вопрос один из главных на подступах к дьяволиаде.
      — В каком месяце, Антонелла?
      — В апреле. Где-то в конце. Винченцо обещал уточнить.
      — Необязательно. Лучше скажи, когда их уволили.
      — Наутро после землетрясения в Сигоне, Их даже не пустили за проходную. Заявили: мол, увольнение по случаю закрытия базы.
      Из-за Мойте Пеллегрино — Лебединого мыса — начал выползать силуэт авианосца. Над ним висели в небе два вертолета, похожие отсюда на невинных букащек.
      Я думал: когда-нибудь, тысячелетия спустя, мои коллеги-археологи подымут со дна ржавый авианосный скелет и будут удивляться жестокости предков, строивших таких смертоносных бронтозавров, вместо того, чтобы украсить свою Землю дворцами и садами. Впрочем, через тысячелетия от бронтозавра ничего не уцелеет: вода растворит его без остатка…
      Я думал: задолго до появления человека миллионы раз оборачивалась планета вокруг Солнца, ловя губами радуг, ладонями лесов и лугов струи живительного света. Так будет вечно. Природа залечит жестокие раны, которые мы ей наносим, как вылечила мне руку Снежнолицая. Она затянет живой кожей листьев, веток, цветов даже атомные ожоги, даже химическую ядовитую сыпь. Но в этом случае не надо обманываться, синьоры: человека не будет. Гомо сапиенс — человек разумный — исчезнет как вид. И на планете летающих деревьев, где спас от недуга фею радости уйгур Мурат по дивному рецепту благословенного врачевателя Авиценны, и в мирах, управляющих теперешним сном Снежнолицей, начертают бесстрастные мудрецы на звездных скрижалях:

       ТРЕТЬЯ ОТ СОЛНЦА. ПЛАНЕТАРНАЯ НЕУДАЧА. ТУПИКОВАЯ ВЕТВЬ.

      Я думал: но еще мы поборемся, потягаемся с тьмою, чтобы не ТУПИКОВАЯ значилась в звездных анналах, а ЦВЕТУЩАЯ ветвь. Чтобы земная колесница времени не свернула с пути…
      — Земледер, очнись, — услышал я голос Антонеллы. — Ты, кажется, шепчешь стихи. Жаль, я не понимаю по-русски… Что еще ты хочешь от меня?
      — Уточнить одну деталь. Помнится, по пути от Марио ты говорила, будто Винченцо уволили недавно. Выходит, он работал еще месяца два после общего увольнения? Не кривись, пожалуйста, можешь и не отвечать.
      — Повторяю: их всех вышвырнули скопом. Муж не хотел меня огорчать, потеряв такую работу… Кстати, Марио завтра выписывают. Я ужасно рада.
      — Передай, что он может приступать к работе у нас — хоть завтра же, — сказал я. — Ездить туда и обратно будем вместе. При желании в Чивите есть где заночевать. Может, Винченцо тоже захочет к нам?
      — Милый мой Земледер. — Она накрыла рукой с коротко стриженными ногтями мою руку. Рука была горячая, вздрагивающая, и я невольно вспомнил мраморный холод длани Снежнолицей.
      — Хватит с тебя забот по части Марио, брат-археолог. Пусть мой супруг ночует дома. Рассуди сам: что делать на раскопках бывшему летчику?
      — Антонелла, почему «бывшему»? — удивился я. — Он в отцы тебе годится, что ли?
      Она смутилась и ответила с видимым усилием:
      — Не ладится у него со здоровьем. Ходил на днях наниматься — не взяли, даже хотел рекламировать стиральный порошок. Видел, ползают по утрам над заливом крохотные бипланы? Полная отставка. Недостаточная наполняемость мозговых капилляров — и это в тридцать лет! Врачи ему нагло врут!
      Чтобы ее успокоить, я налил рюмку до краев и сказал:
      — Переквалифицируюсь в летчики и буду возить в небе твой портрет. Да не убывает красота сицилианок!
      Она жалко улыбнулась.
      — Спасибо, Земледер. Ты сильно изменился. Стал такой важный, загадочный. О чем-то думаешь, думаешь, беспрестанно переспрашиваешь. — Она сдвинула брови и, почесывая указательным пальцем кончик носа, спросила похожим голосом с придыханьем: — Антонелла белла, это случилось семь лет назад?
      Я рассмеялся.
      — Милый мой, какая разница, когда помешался Уорнер…
      — Разница немалая, — ответил я как можно тише. — В апреле взрыв на базе, а летом у стен базы вы с Марио ловите уродцев. Докатилось?
      — Признаться, не докатывается.
      — Через семь лет землетрясение в Сигоне, а через несколько недель там начинают копошиться обезображенные твари.
      — Но в таком случае надо немедленно…
      — Не повышай голос! — одернул я ее. — Все это пока еще предположения. Нужны веские доказательства.
      Тут я подумал, что уподобляюсь Зоне, и замолчал.
      Молчала и Антонелла, глядя сквозь меня. Медленно раскручивающийся вал кошмара увлекал нас за собою ввысь, к холоду мертвых вечных снегов, но скоро, скоро начнется соскальзывание в пропасть, в немолчно ревущие воды, сумеречные и злобные…
      — Пока что, Антонелла, уродство затронуло кроликов, мышей, ящериц, жучков-паучков. Одним словом, наших сводных братьев по живой природе. Плюс эпидемия безумия у людей, так сказать, уродливое вырождение разума, повреждение духа. А вдруг повредится и плоть?
      — Что ты хочешь этим сказать? — мертвым голосом сказала Антенелла.
      — Не сказать, а спросить. У работавших там рождались когда-либо уроды?
      По лицу ее пробежала судорога. Она закрылась ладонями, как от удара.
      — Только не это! Нет! — выдохнула она. — Нет, не смеешь, живодер! Лопатой, скребком — в чужие души — не смей! Ройся в своих курганах, в трухлявых свалках, но нас, живых, — не трогай! — Она схватила сумочку, перескочила через подоконник, побежала по набережной, натыкаясь на испуганных прохожих.
      А я еще долго сидел за столом под учтивыми взглядами ко всему привычных официантов… Вал надвигающегося кошмара… Медленно раскручивающийся вал.
      И снова воззвал я к Снежнолицей:
       — ЭОНА! УБИЙЦ С ПОЮЩЕЙ ГОРЫ НАДО УНИЧТОЖИТЬ!
       — МЫ НЕ ЗАКОНЧИЛИ СБОР ДОКАЗАТЕЛЬСТВ.
       — ЭОНА! РАЗВЕ НЕ ВИДИШЬ: ДО КРАЕВ НАПОЛНЕНА ЧАША СТРАДАНИЙ! НЕ ВИДИШЬ РАЗВЕ? И ЛЬЕТСЯ ЧЕРЕЗ КРАЙ!
       — ПОМНИ ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ ДРЕВНИХ: НЕ ПРОЙДЯ СТРАДАНИЯ ЗЕМНЫЕ, НЕЛЬЗЯ ОТОЗВАТЬСЯ НА ЗЕМНЫЕ СТРАДАНИЯ
       — ЭОНА, ЧТО ЭТИ, ЗАОКЕАНСКИЕ СВОЛОЧИ, ТВОРЯТ!
       — ПОМНИ ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ ДРЕВНИХ: ЗАМЫШЛЯЙ И ТВОРИ, ЧТО УГОДНО НО БЕРЕГИСЬ ВОЗМЕЗДИЯ!
       — Я ТРЕБУЮ ВОЗМЕЗДИЯ, ЭОНА!

9. Поющая чешуя