- Вы, Олег, кое-что потеряли, - сказал учитель,- Только что показывали несколько фото инопланетян.
      - Которые бесчинствуют по всему острову на радость газетчикам? Ну и потеха. На что они похожи?
      На сосиски? На осьминогов? На велосипеды с гусиными лапами?
      - На существа в скафандрах. Двуногие. Двурукие.
      Одноголовые. Оседлавшие "летающую тарелку" довольно изящных форм. Учитель показал руками подобие эллипса.
      - Само собою. Пришелец без "летающей тарелки" - что ведьмочка без помела.
      - Увы, Олег, вы правы, - сказал Учитель, "^- Здесь полный трафаретный набор. Вблизи "тарелки" и мотор у автомобиля глохнет, и желтые пятна на трав$ от нее остаются, как будто... - Он задумался недоговорив.
      - Позвольте докончить за вас, Учитель, - сказал я. - Как будто вылился желток из яйца ихтиозавра.
      Размером с летающее в небе озеро. С ликами великих археологов. Не так ли?
      Странно, но на упоминание о летающем озере Учитель ничего мне не ответил.
      * * *
      В два часа ночи я вышел у себя в номере на балкон.
      Белая подкова "Золотой раковины" лежала на склоне холма, сбегавшего к заливу. В свете молодого месяца серебрились купола тутовых, лимонных, гранатовых деревьев вперемешку с кактусами. Слева, где петляла бетонная дорога, возвышался Драконий мыс. Он и впрямь походил на дракона, припавшего пастью к морю. Десяток деревцев с искривленными от ветра стволами - скорее всего маслины-смахивали на драконий гребень.
      Море выдыхало запах водорослей, медуз, пенящихся волн. Волны катились к зеву дракона из времен странствий Одиссея и его сотоварищей, времен Фемистокла и Ганнибала, Пуннческих войн, немыслимых триумфов цезарей на колесницах, запряжённых львами, времен, в водовороте которых рождались и гибли вожди, наложницы, сатрапы, палачи, смотрители маяков, предсказатели будущего, мудрецы, умерщвляющие сами себя по повелению сатрапов, предпочитая изгнанию к берегам Ойкумены, земли обитаемой, - смерть. Волны накатывались, как римские когорты, взбрызгивая темную влагу.
      Тою порой миротворно слетал Одиссею на вежды
      Сон непробудный, усладный, с безмолвною смертию сходный.
      Быстро (как полем широким коней четверня, беспрестанно
      Сильным гонимых бичом, поражающим всех совокупно,
      Чуть до земли прикасаясь ногами, легко совершает
      Путь свой) корабль, воздвигая корму, побежал, и, пурпурной
      Сзади волной напирая, его многошумное море
      Мчало вперед...
      Далеко над морем вспыхнула и погасла, как перегоревшая лампа, молния. Мне почудилось, что она высветила в небе исполинских размеров лицо, чьи черты не раз я угадывал в тревожных снах. Я вгляделся в ночной простор - и вот в молнийном мгновенном высверке природа снова запечатлела в небе черты Снежнолицей. Мне не нужно было свидетелей. Достаточно, что Снежнолицую видел хотя бы Дракон с изуродованными телами маслин вместо гребня.
      ...Почему образ утраченной красавицы не давал мне покоя все эти годы, как будто не владыка крепости на изгибе реки, а я лишился ее живой колдовской притягательности? Дважды погибшая, разметенная селевым валом по урочищу Джейранов, валом, перемешавшим ее плоть с осколками горных пород, ракушками, ветвями барбариса, мертвыми змеями, божьими коровками, сурками, ящерицами, стрекозами, - почему она навязчиво оживала в моей памяти? Вернее, из хаоса воспоминаний не сама она оживала, а восставала ее красота. Ее мертвая красота...
      Пусть так. Мертвая. Отчего же живая ее сестра,красота земная, та, что обступала меня, как светящиеся колонны берез в весеннем лесу, отчего, эта животворная красота как бы пятилась перед навязчивым видением Снежнолицей, плывущей в своей хрустальной ладье вниз по реке времен?
      Что подразумевал гений, подверженный припадкам падучей болезни, когда прорицал: красота спасет мир.
      Спасет, но как? Спасение предполагает действие, волю, противоборство воинству зла. Красота же изначально пассивна, смиренна. Она ждет поклонения, восторга, возвеличения, ждет, наконец, обладания ею, дабы повторить все в тех же прекрасных формах самое себя...
      А если не в столь прекрасных? Почему так тревожат, оскорбляют видимые изъяны в совершенной красоте?
      Допустим, Снежнолицая была бы горбуньей... Или колченогой карлицей. Или восьмипалои... Красивый ребенок, рожденный даже двухголовым монстром, воспринимается как нечто само собой разумеющееся, как исправление природой собственной ошибки. Но Венера Милосская, родившая двухголового монстра! О нет, тут не утешишься, что, мол, живет и от красавицы урод, тут в другую вселенную улетает от дерева семечко, туда, в пугающую тьму...
      Быть может, прекрасное - это зеркало, отражающее юность мира, радость осознавшей себя живой материи? А уродливое - предвестье распада, гниения, угасания жизненных сил, безобразия странницы с острой косой - смерти... Нет, тут какое-то противоречие непостижимое. У истоков златокудрой юности мира не было вообще красоты: кипящая лава, мертвый пепел, остывающие камни, чад и смрад. Красота, видимо, прибывала, нарастала вместе с ростом, совершенствованием живой природы, пока не расцвела в человеке...
      Расцвела, но отчего мы ищем канон красоты в той же Древней Греции? Почему в поисках идеала прекрасного беспрестанно оглядываемся назад, допытываемся ответа у Рублева, Леонардо, Рафаэля. Так что есть Красота? И почему ее обожествляют люди?..
      Я вернулся в номер, запер дверь на балкон, задернул зеленые занавески. Уснуть уже не удастся, это несомненно. Лучше всего, пожалуй, пойти побродить по берегу. Но внезапно вместе с мыслью о море мной овладела тревога: показалось, что в комнате я не один.
      Я зажег верхний свет. Сходил в ванную. Открыл шкаф.
      Заглянул под кровать. Под диван... Разумеется, никого.
      Впрочем, немудрено и встревожиться: эпидемия, госпиталь в Солунто и госпиталь у отцов-бенедиктинцев, лицо Снежнолицей над морем, инопланетяне - на первый вечер в Палермо многовато...
      Ладно. Пришельцы так пришельцы. Я включил настольную лампу и решительно придвинул к себе зеленую папку. Вырезки были заботливо разложены по датам. Первое сообщение гласило:
      ЗАГАДОЧНЫЕ ПОДЖИГАТЕЛИ?
      Луиджи Сатриано, владелец небольшой оливковой рощи в предместьях Агридженто, вчера пополудни позвонил к нам в редакцию и сообщил ошеломляющую новость. Он готов поклясться на Священном писании, что минувшей ночью видел над своей рощей "летающую тарелку". По его словам, "тарелка" вначале показалась со стороны залива, слабо мерцая в небе. Затем она зависла над рощей, осветила узким лучом света одну из олив, которая сразу же задымилась. Сатриано (он спал в саду) побежал в дом, разбудил жену и трех своих сыновей. На их глазах дерево вспыхнуло, после чего "тарелка", издававшая слабый шум, как от вентилятора, удалилась опять к заливу. Пламя удалось сбить струёй воды из шланга, но дерево оказалось загубленным.
      Наш корреспондент немедленно выехал к месту происшествия. Действительно, одна олива в саду Сатриано обуглена. Никаких следов инопланетян не обнаружено.
      Сатриано (он в твердой памяти и здравом уме) слово в слово повторил таинственные обстоятельства прошлой ночи. Полиция ведет расследование".
      Дальше подобные истории посыпались, как лепестки с увядшей розы. "Тарелку" видели в нескольких местах, главным образом над глухими селеньями - и обязательно глубокой ночью. Чаще всего - четырежды - она появлялась над Сигоной - уже после, эвакуации жителей. Здесь она однажды подожгла миндальное дерево, вслед за тем преспокойно скрывшись. В обширной, полной противоречий статье престарелый профессор-микробиолог доказывал, что единственная причина странной эпидемии - безответственное поведение пришельцев из другого мира. "То, что разбойничьи полеты неопознанного летающего объекта зафиксированы несколько позже вспышки безумия в Сигоне, - писал он, - еще ничего не доказывает. К тому же существует история, рассказанная доном Иллуминато Кеведо. Почему никто не хочет принимать его сообщение всерьез?
      Как бы не пришлось нам всем расплачиваться за подобную душевную глухоту".
      Нашлась среди вырезок и история Кеведо. Действительно, дон Иллуминато, владелец фотоателье, поведал корреспонденту журнальчика "Ты и я" кое-что любопытное. Он, дон Иллуминато, ночевал у племянника в Сигоне за сутки до землетрясения и рано утром уехал в Палермо. Конечно, Святой Джузеппе мог на него и разгневаться, но ничего не попишешь: днем возвращалась на пароходе из Неаполя его, дона Иллуминато, жена. Уезжал он в полной растерянности. Еще бы: страдая бессонницей, глухой ночью он вышел в сад и здесь заприметил висящий в небе аппарат. Из него вылуплялись тускло светящиеся шары размером с футбольный мяч и, разносимые ветром, оседали на Сигону. Долго ли это длилось, он не помнит. В голове у него все спуталось, стали слышаться разноязыкие голоса, как будто в черепной коробке дона Иллуминато включился транзистор. Он не мог двинуться с места. Когда аппарат с хвостом шаров исчез, Кеведо на ватных ногах вернулся в дом. Будить он никого не стал, чтобы его не сочли за безумца.
      Сообщение Кеведо заслуживало самого пристального внимания, тут микробиолог попал в самую точку.
      Я достал из чемодана чистый блокнот и написал на первой странице: ПРИШЕЛЬЦЫ. ДОН ИЛЛУМИНАТО КЕВЕДО. Время для выводов еще не настало. Возможно, что-то подскажут таинственные снимки, упомянутые Учителем. Утром они появятся во всех газетах...
      Да, плох Учитель, основательно его подкосило. Как бы не пришлось увозить в Москву, думал я. Но сразу же поправил себя: э, нет, брат, никакая сила не заставит раньше срока вернуться с раскопок этого великана с нервами из стальной проволоки. Ни сила, ни хитрость.
      Казалось, он излучал мощное поле доброжелательности, о которое разбивались любые попытки завести с ним какую-либо психологическую игру. Он и сам предпочитал прямые действия, чуждаясь обходных маневров, а тем более розыгрышей. Тогда совсем не понятно, что за загадку он мне задал, перед тем как я с ним попрощался на ночь... Да, о летающем озере ни слова...
      Ладно. Дочитаю зеленую папку до конца. Потом попробую увязать события в Сигоне с появлением Снежнолицей над морем. Потом, если удастся, часокдругой все же подремлю. А о загадке Учителя подумаю по пути в Чивиту, сей сад приязни и развлечение души короля Рожера, светлокудрого предводителя норманнов.
      6. Сны о Сигоне
      - ЗОНА, СЛЫШИШЬ МЕНЯ: Я ХОЧУ ВИДЕТЬ ЛЕТЯЩЕГО УРОДА В ЛИЦО!
      - РАЗВЕ ТЫ НЕ ВИДИШЬ?
      - ЭОНА, КАК Я ОКАЗАЛСЯ ПОСРЕДИ НОЧНОГО НЕБА, ПРЯМО В ВОЗДУХЕ, РЯДОМ С КОЛПАКОМ ТРЕУГОЛЬНОГО САМОЛЕТА?.. ПОЧЕМУ Я НЕ ЧУВСТВУЮ ВЕТРА? КАК Я ЛЕЧУ?.. ПОЧЕМУ НЕ ВИДНО ЛИЦА ПИЛОТА СКВОЗЬ ЕГО ШЛЕМ?
      - ЕГО ГЕРМОШЛЕМ ОТСВЕЧИВАЕТ. МЕНЯЮ УГОЛ ЗРЕНИЯ И ОСВЕЩЕННОСТЬ...
      - ПРОСТУПИЛ ПРОФИЛЬ... ЭТО ПРОФИЛЬ ЧЕЛОВЕКА... ЗНАЧИТ, ТЫ ОШИБЛАСЬ, ЭОНА: ЭТО НЕ ИНОПЛАНЕТЯНИН. ВИЖУ У ПИЛОТА И НОС, И ПЛОТНО СЖАТЫЕ ГУБЫ... ПОДО МНОЮ - ОГНИ БОЛЬШОГО ГОРОДА... В ЦЕНТРЕ ВЫПЛЫЛ В ГОЛУБЫХ ЛУЧАХ ГОТИЧЕСКИЙ СОБОР. ОН ПОХОЖ НА ЗАСТЫВШИЕ СТАЛАГМИТЫ. ПО-МОЕМУ, ТАКОЙ ЖЕ СОБОР Я ВИДЕЛ В КЕЛЬНЕ.
      - ЭТО КЁЛЬНСКИЙ СОБОР.
      - НО ПРИ ЧЕМ ЗДЕСЬ МЕКСИКА И ГОРОД ЛАРЕДО, ЕСЛИ ПОД НАМИ - КЕЛЬН?
      - ПОД ВАМИ УЖЕ ДОРТМУНД. ВПЕРЕДИ БРЕМЕН, КИЛЬ,СЕВЕРНОЕ МОРЕ.
      - ЭОНА, ЧТО ЗА СГУСТКИ ШЕВЕЛЯЩЕЙСЯ ТЬМЫ МЕЖДУ ОГНЯМИ ГОРОДОВ?
      - МЕСТА КОНЦЛАГЕРЕЙ В ПРОШЛУЮ ВОЙНУ. ЭТО ЗДЕСЬ СДИРАЛИ С ЛЮДЕЙ КОЖУ НА СУМОЧКИ И АБАЖУРЫ. ПОМНИ: СГУСТКИ НЕ РАССЕЮТСЯ НИКОГДА.
      - ПОЧЕМУ ПИЛОТ НЕ ШЕВЕЛИТСЯ? ОН НАКЛОНИЛСЯ ВПЕРЕД, БУДТО ВИДИТ ОДНОМУ ЕМУ ИЗВЕСТНУЮ ЦЕЛЬ...
      - ЭТА ЦЕЛЬ - СКАЛЫ БЛИЗ НОРВЕЖСКОГО ГОРОДА НАРВИКА.
      - ВЫХОДИТ, ОН ПРОЛЕТИТ НАД ДАНИЕЙ И ШВЕЦИЕЙ? И НАРУШИТ ВОЗДУШНЫЕ ГРАНИЦЫ ТРЕХ СТРАН?
      - ДЛЯ АТОМНЫХ БОМБ ГРАНИЦ НЕТ.
      - ЗНАЧИТ, ОН НЕСЕТ АТОМНУЮ БОМБУ?
      - НО БОМБА НЕ ВЗОРВЕТСЯ, КОГДА ЧЕРЕЗ СЕМНАДЦАТЬ МИНУТ ОН РУХНЕТ НА СКАЛЫ НАРВИКА. ОН НЕ СМОЖЕТ НАЖАТЬ КНОПКУ, ИБО УЖЕ СЕЙЧАС МЕРТВ. ОН ЗАДОХНУЛСЯ ЕЩЕ ПРИ ВЗЛЕТЕ: ОТКАЗАЛА СИСТЕМА СНАБЖЕНИЯ КИСЛОРОДОМ.
      - ЗОНА, НЕУЖЕЛИ ОН МОГ ПОЛЕТЕТЬ В ДРУГОМ НАПРАВЛЕНИИ И ВЗОРВАТЬ ПАРИЖ ИЛИ ЛОНДОН?
      - И МАДРИД. И РИМ. И ПАЛЕРМО.
      - НО ТОГДА ГРЯНУЛА БЫ ТЕРМОЯДЕРНАЯ ВОЙНА...
      - А ЧТО СДЕЛАЛ ЛИЧНО ТЫ, ЧТОБЫ ВОЙНА НЕ ГРЯНУЛА?
      Утром, когда мы завтракали у Учителя, пришел подтянутый мужчина лет пятидесяти, светловолосый, в чуть затемненных очках. Историк и археолог Зденек Плугарж оказался первым заместителем Сергея Антоновича.
      - Первый и единственный, поскольку места трех других заместителей теперь вакантны, - улыбнулся Зденек, и улыбка смыла с его лица черты некой, поначалу мне представившейся, сухости. По-русски он говорил почти без огрехов, но медленно, как бы взвешивая слова на невидимых весах. Пока мы пили кофе, он докладывал Учителю о финансовых проблемах экспедиции, советовался по части раскопок.
      - Ну, в час добрый, - сказал наконец Учитель. - До Чивиты два часа пути, будет время обо всем договориться. За меня не беспокойтесь, поработаю с отчетом. При любых неожиданностях звоните. А вы, Олег, захватите фотоаппарат: вдруг щелкнете "летающую тарелку", а? - И он хитро подмигнул.
      Пан Зденек в задумчивости протер платком очки.
      ...В древности на этих просторах шумели густолиственные буковые леса, и сладко звенел сахарный тростник, и мельницы рокотали на непересыхающих реках.
      Когда Платон наведался в Сицилию, она, должно быть, показалась ему земным благословенным раем. Здесь вполне можно было основать его республику - образцовое государство, где цари были бы философами, а философы - царями. Но не понял юного мыслителя сиракузский тиран Дионисий, продав его в рабство...
      И во времена ал-Идриси пел еще, как лесная арфа, остров, и ручьи струились подобно волосам наяд.
      Но стоило людям - якобы для своих неотложных нужд - начать вырубку лесов, и в короткий срок земной рай обратился в каменистую пустыню. Природа, как гордая красавица, не прощает насилия: когда над нею надругались, она кончает особой. Шахтные отвалы, зияющие пасти карьеров, затопляемые перед плотинами поймы рек с живыми лесами и их обитателями стрекочущими, прыгающими, ползающими, - это поминки по природе. Но что-то затягивается тризна на матушке-Земле. И мало кто отваживается на Западе сказать честно и прямо, так, чтобы услышали все толстосумы; мир у роковой черты. В погоне за наживой барышники погружают на дно морей продукты атомных распадов, спускают в реки ядохимикаты, цинично выставляя на берегах Рейна трехметровые буквы: ВАОЕМ УЕКВОТЕМ! - КУПАТЬСЯ ЗАПРЕЩЕНО! Планета настолько нашпигована бункерами с оружием - и химическим и бактериологическим, - что хватит отравить всю солнечную систему, будь она населена.
      Не пора ли опомниться, забить во все колокола: ведь другой Земли у нас нет. Значит, надо ее спасти...
      Вот о чем мы говорили со Зденеком, когда наш пикап "феррари" нырял с холма на холм, пробиваясь на юг. Мы говорили о первой в мире карте звездного неба, начертанной резцом в римских катакомбах, на гробнице патрицианки Присциллы (весною там побывал мой спутник). О гробнице Вергилия в Неаполе, где побывал я. Об этрусках. О финикийцах. О связях древних славян с Сицилией, настолько глубоких, что в Палермо существовал даже Славянский пригород, подробно описанный - во времена Владимира Красное Солнышко! - странником Ибн-Хаукалем в "Книге путей и государств". И наконец мы заговорили об Учителе, о его будущей экспедиции в Гималаи, на поиски Беловодья, куда Зденек был уже приглашен. Мой спутник легко цитировал русские и китайские летописи, даже легенды староверов из Бухтарминской и Уймонской долин, даже показания некоего Марка из Топозерской обители, якобы побывавшего в Беловодье. И я снова про себя удивился таланту Учителя окружать себя людьми глубокими, многознающими, далекими от пронырства, торгашества и суеты. Казалось, как в древних житиях, он очертил вокруг себя незримый круг, куда не могла проникнуть никакая нежить и нечисть. Увы, о себе самом сказать такое я не мог...
      - Я удивился, признаться, вашему быстрому приезду, пан Преображенский, - сказал Зденек, не поворачиваясь от руля.
      - Зовите меня, пожалуйста, просто Олегом, - отвечал я и, когда он кивнул, спросил: - В каком смысле - удивились?
      - Видите ли, Олег, позавчера Сергей Антонович рассказал мне сон. Сначала он летел над Землей, как в ракете. Ракета остановилась в небе. Из круглого, очень большого окна он увидел реку. Над рекою стоял туман. Вы один сидели на раскопанном холме. Сообщили, что найдена сибирская Троя. И Лунный календарь на бивне мамонта. Профессор просил вас приехать в Палермо. И назавтра вы уже здесь. Тоже в ракете с большим окном?
      - Совпадение. Я не верю в вещие сны. Виза была готова еще неделю назад, - сказал я, бросив быстрый взгляд на Зденека. По его лицу нельзя было определить, шутит он или^подозревает нас с Учителем в сговоре., Со своей стороны, в сговоре следовало бы заподозрить их мне; сперва Учитель пропустил мимо ушей мои слова о летающем озере, теперь вот потешается пан Плугарж.
      - Вещий Олег не верит в вещие сны, - сказал он. - Можно я закурю? Спасибо... Почему Олег был вещий? Вещать - значит говорить, да? Он красиво говорил?
      Черт возьми, да он и впрямь подтрунивает надо мною! Самое время ответить кое-чем на его летописные цитаты. Минут десять я невозмутимо растолковывал ему, как на лекции, происхождение слова "вещать".
      - Теперь сами решайте, каким был князь Олег, - закончил я, прозорливым, или предсказывающим будущее, или предусмотрительным, или долгоживущим, или поучающим. Кстати, у нас на Руси вещуньей называют ворону. Например: каркала б вещунья на свою голову. Или: вещунья за море летала, да вороной вернулась.
      Зденек осторожно дотронулся рукою до моей руки.
      - Не обижайтесь на меня, Олег. Иногда в жизни спасает только шутка. Когда увидите колючую проволоку вокруг Сигоны, согласитесь со мной.
      - А когда я увижу эту проволоку? - вырвалось у меня.
      - Через четверть часа. Сигона рядом с Чивитой.
      Точнее Чивита над Сигоной.
      Так вот отчего разъехалась экспедиция!.. Жаль, что Учитель вчера об этом не сказал. Да и я хорош гусь, вернее, не гусь, а ворона. Кто мне мешал в гостинице постоять в холле перед огромной разноцветной картой Сицилии? Надо немедленно купить путеводитель...
      Чем ближе к морю, тем чаще унылый пейзаж оживлялся ползущими по склонам виноградниками, зарослями фисташковых деревьев. На Сицилии нет озимых, и желтые скошенные поля нигде не прерывались островками зеленых побегов.
      Чивиту мы заметили издалека. На высоком холме обозначились полуразрушенные крепостные стены.
      Их зубцы подпирали голубое эмалевое небо.
      - Стена тянулась вокруг Чивиты примерно на километр, - объяснял Зденек. - Сейчас завернем налево, поползем в гору. Подъем довольно крутой.
      Вблизи Чивита оказалась еще внушительней. Выдвинутая вперед от стены въездная башня возвышалась метров на сорок, не меньше. Мощные контрфорсы упирались в каменные блоки стен, окаймленных глубоким рвом. Когда-то попасть в город можно было только через подъемный мост. Теперь на этом месте лежали две железные балки с деревянным настилом. Я указал на них и повернулся к Зденеку:
      - Представляю, каково вам было затащить сюда эти игрушки. Неужели обошлись без подъемного крана?
      - Весьма просто. Наняли грузовой дирижабль и управились за два часа. Правда, до этого целая неделя потратилась на бетонные опоры.
      Гулкие своды башни. Опять подъем по дороге, мощенной черными плитами. Слева развалины театра - розово-серые колонны с изящными капителями. Дальше - полукружье довольно крутых ступеней и почти разрушенная колоннада.
      - Это гипподром, - сказал Зденек. - Мы откопали здесь бронзового орла. Его поднимали перед началом скачек. Нашли также алтарь Посейдона, одного из покровителей ристалищ.
      - Остается раскопать бронзового дельфина, которого опускали в конце скачек, - нелепо бухнул я: мы, мол, тоже не лыком шиты по части увеселений древности.
      - О, в Чивите копать да копать! - сразу оживился Зденек. - Сергей Антонович просил бросить все силы на обсерваторию, но мы пока увязли возле бассейна с цветной керамикой, он еще левее.
      - Обсерватория, наверное, была на самой макушке холма?
      - Это мы окончательно выясним вместе. Видите вон те разноцветные брезентовые домишки? Здесь и располагается наша злосчастная экспедиция. Половина из них теперь пустые. Советую занять сиреневый домик.
      Там изнутри приколоты превосходные репродукции - Рафаэль, Джорджоне, Веронезе, Брейгель. Когда вспыхнула эпидемия" хозяин домика сбежал в свою Швецию.
      - И картины завещал мне? Благодарю,-сказали.
      Машина остановилась возле домиков. Рядом стоял светло-коричневый микроавтобус. Я внес свою сумку и вернулся к Зденеку.
      - Все наши на раскопе, - сказал он, потирая поясницу. - Обед в двенадцать. Рабочие уезжают обедать на три часа. К себе домой, в Агридженто. Таков здешний обычай. Зато трудятся они превосходно.
      До обеда оставалось чуть больше часа. Мы условились, что Зденек сходит на раскоп, а я пока что подымусь на Дозорную башню, похожую на маяк.
      Я долго взбирался в полумраке по стертым покатым ступеням винтовой лестницы, дважды ударившись головой о выступы. Но наверху мои усилия вознаградились.
      Казалось, отсюда видна и вся всхолмленная Сицилия в объятиях Средиземного моря, и очертания других морей и материков. Представляю, как потрясалась душа от этого вида в древности. Рукою было подать до небес, до всевечного обиталища грозньгх, карающих, веселящихся, милостивых, погибающих и воскресающих богов. Здесь человека уже пронизывали лучи космоса, мироздания, миропорядка, несущие на Землю тихую музыку звезд...
      "Перетащу-ка сюда вечером матрац и буду спать ближе к небу", - решил я. Вспомнились родные горы ТяньШаня, найденная и потерянная Снежнолицая, дед, ведущий беседы с деревьями и цветами, как с детьми...
      - Понравились вам картины в домике? - вывел меня из задумчивости голос Зденека. Он тяжело дышал, и пот лил с него градом. - Не представляю, как сюда поднимались в тяжелых доспехах.
      - Картины приятные. Жаль, что репродукции, а не оригиналы, - протянул я. В конце концов никто не приглашал его на башню, можно было подождать и внизу.
      Последовавший быстрый ответ на мою реплику убедил меня, как тонко он чувствует любую ситуацию:
      - Башня очень крепкая, Олег, - сказал он. - Она не рухнет под тяжестью двоих... По дороге мы говорили о Сигоне. Вот она, слева под нами. В древности город лежал на пяти холмах. На самом высоком был храм Юпитера. Самый низкий холм занимало довольно жалкое кладбище - для нищих, рабов, бродяг. Отсюда его плохо видно, мешает западная башня.
      - Где же стена из колючей проволоки?
      - Проволоку с такого расстояния не заметно, нужно зрение орла. Но можно различить бетонные столбики.
      Увы, ни одного столбика я не разглядел.
      - Зденек, там, за Сигоной, большая гора, - указал я пальцем. - Тоже древняя крепость?
      - Гору называют Поющей. Это вулкан. Последний раз он пробуждался в восьмом веке. На вершине Поющей были причудливые скалы. Из туфа и песчаника.
      При сильном ветре с моря гора пела.
      Я с интересом начал всматриваться в размытые полуденной дымкой очертания горы. Потом сказал:
      - Что значит: "гора пела", "скалы были"? Почему в прошедшем времени? Кроме того, мне мерещатся на ней какие-то сооружения. Или это мираж?
      - Ракетная база. Американская. Они разровняли скалы, которые пели. Уже лет пятнадцать прошло, - жестко отвечал Плугарж. И, видимо, прочтя на моем лице удивление, продолжил: - О, янки здесь не церемонятся. Возможно, нас сейчас разглядывает в перископ капитан их подводной лодки. Атомной. Или над нами летит их бомбардировщик. Или покажется на горизонте американский авианосец. Карманы их парней раздуты от долларов. Они разгуливают по злачным местам и в одиночку и компаниями.
      - Да, янки народец компанейский, - сказал я. - Жалею, что наши отцы встретились с ними на Эльбе, а не на Сицилии. Теперь Европа не стонала бы от заокеанских громил.
      - Увидим Европу еще и без этих громил, - сказал Зденек.
      Мы помолчали, слушая шум моря. Только теперь я понял, что Чивита была неприступной в полном смысле слова: стена, обращенная к морю, висела над пропастью.
      Я сказал о своем открытии Плугаржу. Вместо ответа он поглядел на меня не без угрюмости.
      - Ну а все же, Зденек, не с дирижаблей же сюда сбрасывали десант, к примеру, при Ганнибале?..
      - Зачем дирижабль? Во все времена в любом народе находился подлец, предатель, иуда. Готовый за лишнее колечко для шлюхи, за лишний кусок сала подставить своих сородичей под топор. Стариков. Девушек.
      Младенцев. Так пало подавляющее большинство крепостей. Повсеместно.
      - К сожалению, вы правы, - сказал я. - Для меня эти подлецы - главная загадка мировой истории.
      Все остальное более или менее объяснимо.
      - Слишком печальная загадка, пап Преображенский. Одни подлецы продают сородичей. Другие продают просторы морей для атомных церберов. Третьи горы для ракетных баз. Откуда у них такая прыть, такой размах в купле-продаже?
      Я сказал:
      - Размах и прыть вот откуда. От отсутствия воображения. От слепоты душевной. От ненасытимой жадности. Не видят, что ради наживы, сиюминутной выгоды губят красоту. Красоту людей. Живой природы. Да и неживой тоже достается.
      - Я думал об этом не раз, - вздохнул Зденек. - Как-то спросил хозяина нашей скромной гостиницы:
      "Синьор Рубини, вот вы так красочно рассказываете о своей мечте: роскошной вилле с подземным гаражом и бассейном. Представьте себе, вы можете хоть сегодня стать ее хозяином. Только взамен в солнечной системе не станет, извините, Луны. Согласны на такое?" - "Бог с нею, с Луною, бойко отвечает синьор Рубини. - Я над виллой фонарь на пинию повешу, в форме полумесяца..."
      Зденек начал спускаться, пригласив меня отобедать в красной палатке минут через десять.
      ...Как распутать фантасмагорию вчерашнего вечера и сегодняшнего дня? Как развязать узлы на бесконечной веревке, протянутой над Сигоной неизвестно кем в неизвестно каких целях? Надо поделиться с Учителем некоторыми соображениями, прежде всего о ракетной базе.
      Но пока еще все слишком неопределенно. Да и база как база. Мало ли их понатыкано по всему глобусу...
      Мне снился городок у моря в долине между Чивитой и лишенной голоса Поющей горою. На пяти холмах Сигоны в неестественно тусклом, как бывает лишь в Заполярье, свете луны чернели развалины античных строений с величавым храмом Юпитера. Других развалин я не видел. Но зато из круглого огромного окна, будто сквозь диковинный прибор ночного всевидения, позволяющий взору проникать сквозь стены, я увидел вдруг всех жителей Сигоны. Они словно покоились в глубинах мерцающих вод: вольно разметавшиеся во сне девушки, скрюченные подагрой старики, влюбленные, вдовы, подростки. И беззвучно кричащие младенцы со склоненными над их колыбелями встревоженными матерями. И старца слепого, запрокинувшего возле причала голову ввысь, как бы впервые увидевшего небо. И священника, спящего в часовне Сан Джузеппе и знамением крестным осенившего себя в беспокойном сне. И бодрствующего художника с длинной спутанной бородой: он клал на картину мазок за мазком, но кисти я не замечал, и оттого представлялось, что- длиннобородый дирижирует сном сограждан или пересчитывает звезды на странно приблизившемся к городку небосводе. Земная красота для спящих не существовала. Они были там, где мертвые и нерожденные: в небытии.
      Внезапно - опять-таки в моем сне - над Сигоной обнаружилось нечто парящее в воздухе. Оно смахивало на великанью шляпу. Из шляпы, как из машины для выдувания мыльных пузырей (такую машину я видел в английском фильме "Повелитель облаков"), стали вылупляться полутораметровые воздушные шары, оседая наземь. Там, где они оседали, виденье спящих людей гасло. Шары роились в потоках ночного ветра, как пузырьки в стакане газировки. На городишко сползла темнота, еле одолеваемая ущербной луной. Шляпа исчезла. И сразу вокруг Сигоны, точно сказочный змий, поползла и замкнулась стена колючей проволоки.
      В миг, когда голова и хвост змия сомкнулись, от храма Юпитера к вершине Поющей горы вознеслась молния.
      Она опять высветила в небе лицо Снежнолицей...
      Я очнулся. Неумолчно свиристели цикады. Дозорная башня поскрипывала и покачивалась, как будто я спал в дупле старого дуба. К берегу шествовали рафинаднобелые шеренги волн, подгоняемые луной. В мертвой Сигоне ни огня, только смутные шевелящиеся лунные тени.
      Со стороны моря донесся ровный гул, словно пылесос включился. Гул постепенно нарастал. Пепельное облачко заслонило серп луны, и когда опять просветлело, я увидел это. Оно висело над кипарисами, окаймлявшими причал в Сигоне. До той поры я не очень-то верил вдохновенным повествованиям о неопознанных летающих объектах, а тут и сам стал свидетелем явления необъяснимого.
      Она, казалось, выпорхнула из моего сна, эта великанья шляпа, только вместо вылупляющихся шаров выпустила тончайший фиолетовый луч. Он пробежал по причалу, уперся в чернеющее строение, скорее всего будку, куда обычно на зиму складывают пляжные зонты, лежаки и прочую дребедень, и вскоре угас. Я вцепился в каменные перила башни и не дышал. Как только луч угас, шляпа двинулась восвояси - в сторону моря, правее луны, на юг.
      Я уже потерял шляпу из виду, когда будка загорелась. Языки огня выхватывали из темноты железные переплетения пляжных навесов и белые стрелы волноломов.
      Что это все значит? В моем сне смешались и рассказ Иллуминато Кеведо, и эвакуация Сигоны, и лицо Снежнолицей из вчерашнего ночного виденья с балкона над заливом в Палермо. Предположим. Но при чем здесь сон, если я воочию вижу горящую будку, подожженную вовсе не молнией, черт побери! Стало быть, газетные сообщения не бред? Эти огненные языки, эти снопы искр, роящиеся и тающие в небе, - это что, галлюцинация, продолжение сна?
      Я спустился с башни. На моих часах было половина второго. Зденек ничего не понял и нехотя стал одеваться. Когда я попросил его не зажигать фонарик и разговаривать шепотом, чтобы не встревожить экспедицию, он начал чертыхаться. Наконец он нашарил очки и пошел за мною к пролому в западной стене.
      - Скорее, пан Плугарж, - подгонял я его. - Не то все сгорит и ничего не увидите.