Непохожие близнецы

      Тулькин облизнулся и молча кивнул головой.
      - Только услуга за услугу... - Я оглянулся по сторонам: - Письмо подбросишь?
      - Какое письмо?
      Я приложил пальцы к губам, схватил Тулькина за руку и потащил в кусты. Там я в третий раз достал из-за рубашки письмо, написанное красными чернилами, и сказал:
      - Вот это... Детективное...
      Тулькин посмотрел с уважением на письмо, вытащил из кармана кожаные перчатки и надел их.
      - Чтобы отпечатки пальцев не оставлять, - пояснил он, впиваясь глазами в мои каракули.
      Рассказ четвёртый
      СООБЩНИК ТУЛЬКИН
      Пока Тулькин, впившись глазами в бумагу, читал моё письмо так, как будто он учил его наизусть, я всё смотрел на Тулькина и всё думал: откуда у него появилась висящая на груди медаль и за что он её получил? Тем более что эта медаль мне была очень знакома, я её где-то уже видел... И тут я вдруг сразу же вспомнил, где и у кого я видел эту медаль... У собаки Тулькина - на её ошейнике. У Гальды... Она получила эту медаль на какой-то собачьей выставке... Ну Тулькин! Я от него этого не ожидал. Если я так переживаю из-за этой медали, то я представляю, как из-за неё мучается собака. Ведь она же бессловесное животное. Ей, может быть, хотелось бы пойти на выставку в комитет и пожаловаться на Тулькина, а как она может пожаловаться: только разве что полает на членов комитета, но они разве поймут, в чём дело. Я уже стал фантазировать, как можно помочь Гальде, но в это время Тулькин посмотрел на меня.
      - Кровью писал? - спросил Тулькин не своим голосом, прочитав моё письмо, написанное красными чернилами.
      - Спрашиваешь, - ответил я.
      - Сразу набело?
      - Как же тебе - сразу! - возмутился я. - Попробуй напиши сразу такое письмо... Сто черновиков исписал!..
      - И черновики кровью писал? - спросил Тулькин опять не своим голосом.
      - Конечно, - сказал я.
      - Так ты, значит, всю кровь исписал?
      - Всю, - сказал я.
      Тулькин взял мою руку и стал внимательно рассматривать мои кровеносные сосуды.
      - А что же тогда у тебя течёт?
      Я пожал плечами.
      - Не знаю, - сказал я. - Что-то течёт...
      - Интересно... - прошептал Тулькин, снова впиваясь глазами в письмо. А когда похищаться думаешь?
      - Сегодня вечером. После ужина. Часов в восемь.
      Тулькин уже размахнулся, чтобы скрепить рукопожатием свое согласие, но так и застыл с поднятой рукой.
      - В восемь не могу, - сказал он. - Сегодня в восемь интересная передача по телевизору. Шпионский фильм. Давай в девять.
      Для меня не могло быть никакой речи об отсрочке, поэтому я разозлился и сказал:
      - Да ты знаешь, что здесь после ужина будет твориться?
      - Что будет твориться? - спросил Тулькин.
      - Папа с мамой сразу же панику поднимут! Все соседи выскочат на улицу! Забегает милиция. Из угрозыска привезут штук десять ищеек! Корреспонденты понаедут из Москвы с фотоаппаратами! Собаки бегают! Милиция в свистки свистит! Корреспонденты своими аппаратами щёлкают! Папа с мамой несут за меня выкуп! Ищейка нюхает мой пиджак и бежит в сторожку на кладбище! Меня находят связанного и с кляпом во рту! Все кричат "Урра!", обнимаются и плачут от радости! Все меня спрашивают: кто меня украл? Я говорю: "Я не знаю. Все были в масках!" Меня фотографируют! Мой портрет появляется в "Неделе"! А ты в это время будешь сидеть дома и смотреть свой телевизор!
      - Пожалуй, ты прав, Завитай, - сказал Тулькин с горящими глазами. Такое по телевизору не увидишь!
      - Конечно, не увидишь! А бросишь письмо, беги к себе домой, выноси на улицу стул и сиди и смотри себе!..
      Тулькин размахнулся и уже хотел скрепить рукопожатием наш союз, но почему-то не скрепил, а задал следующий вопрос:
      - А ты почему так мало за себя просишь?
      - Как - мало?.. Шесть тысяч! Сколько машина "Москвич" стоит.
      - А ты всё-таки человек...
      - Да я же это не из-за денег делаю! - ещё больше возмутился я. - Я же это всё из-за любви! Я же просто хочу прославиться! А деньги все обратно папе верну.
      - Это ещё из-за какой любви? - возмутился Тулькин ещё больше меня.
      - Из-за любви... к Тане Кузовлевой, - прошептал я. - Чтоб она на меня внимание обратила. Девчонки знаешь как на знаменитых внимание обращают!
      - Ах, из-за любви?.. - разочарованно протянул Тулькин. - Ну, если из-за любви, - ещё раз повторил он, - то я тебе не помощник... Ненавижу этих девчонок! - Тулькин прямо затрясся от ненависти. - Да я лучше пораньше спать лягу... - сказал Тулькин, продолжая весь трястись, как отбойный молоток.
      Это был намёк со стороны Тулькина, и я решил этим намёком воспользоваться.
      Я ещё раз достал из кармана коробочку с таблетками и стал их снова пересчитывать.
      - Значит, так... Открываю тайну про бритву и даю две таблетки на два шпионских, цветных, детективных сна...
      Тулькин с такой неохотой отвернулся от содовых таблеток, что, как мне показалось, у него даже шея заскрипела.
      - Я и без твоих таблеток могу во сне увидеть что захочу. - Но никакой правды в его голосе не было. - И можешь мне не рассказывать, - продолжал он, - как ты бритву моего отца тупишь. Пусть он меня хоть ещё раз выпорет, а я тебя всё равно подкараулю. Узнаешь ещё, какой я сыщик. А из любви к девчонкам я помогать ни за что не буду. Если б из ненависти, я бы тебе ещё помог, а из-за любви ни за какие... - он, конечно, хотел сказать "таблетки", но пересилил себя и сказал, - ни за какие... коврижки, даже если бы меня не ты, а твой брат попросил - всё равно бы не стал помогать.
      Если бы Тулькин не сказал, что из-за любви он мне не поможет, а из ненависти с удовольствием, может, мне пришлось бы искать четвёртого сообщника, но когда он сказал, что из ненависти он бы ещё помог, тогда я высыпал на ладонь ещё две таблетки питьевой соды (всего, значит, на четыре серии детективных, шпионских, цветных снов) и сказал:
      - Ты мне будешь помогать из ненависти к ней!
      - Это как же? - не понял Тулькин. - Помогать из ненависти?
      - А вот так же, - начал я своё, может быть, самое сложное и унизительное объяснение в своей жизни. - Я кто такой? - спросил я Тулькина.
      - А кто ты такой? - спросил меня Тулькин.
      - Я шалопут! - сказал я твёрдо. - Шалопут!
      - Ты шалопут, - с удовольствием подтвердил Тулькин и как-то уж чересчур поспешно.
      - Кто шалопут? - переспросил я грозно Тулькина, сдерживая желание дать за такое оскорбление Тулькину в зубы.
      Но потом я подумал, что это он говорит так для дела и только поддакивает мне, я успокоился и сказал:
      - Я ещё и лентяй!
      - Ты ещё и лентяй! - подтвердил снова с удовольствием Тулькин.
      - Кто лентяй?..
      Мы помолчали. Я боялся, что я всё-таки дам Тулькину в зубы за оскорбление личности, - в конце концов, можно же подтверждать и молча, кивком головы, но пересилил себя и, скрипнув зубами, продолжал:
      - Но Кузовлева об этом ничего не знает? Так? - спросил я.
      - Так, - подтвердил Тулькин, - не знает.
      - Значит, если бы Кузовлева дружила с Мешковым или Дерябиным, а не со мной, то это было бы совсем другое дело? Так? - спросил я Тулькина.
      - Совсем другое дело! - сказал Тулькин и ещё кивнул головой. - Значит, так ей и надо! - обрадовался по-настоящему Тулькин. - Всё равно с тобой все мучаются: и родители, и школа, и весь наш дачный посёлок, а она что, исключение, что ли... А таблеток серии на три дашь? - спросил разбушевавшийся Тулькин.
      Я снова вытащил из кармана коробочку и отсыпал на ладонь Тулькина три таблетки.
      - И про то, как папину бритву тупишь, расскажешь! - предупредил меня Тулькин.
      - После похищения, - ответил я. - Значит, после ужина я похищаю себя в сторожку на кладбище. В восемь ноль-ноль. На твоих сколько?
      Тулькин посмотрел на свои часы с одной секундной стрелкой и сказал:
      - Зачем после ужина? Сейчас тебя похитим! Верёвку только возьму и ещё кое-что!
      - Как же, - сказал я. - На голодный желудок, что ли?
      - Именно на голодный... Чтобы неожиданней. Только у меня к тебе просьба: дай ещё на две серии таблеток...
      - После, после, - сказал я. - После похищения всё отдам.
      Тулькин немного попереживал и сказал:
      - Тогда спрячься сейчас за сарай, чтобы нас вместе никто не видел, и жди... Я к тебе незаметно сам подойду...
      Уже из-за сарая я увидел, как на крыльце собака Гальда встретила Тулькина и стала на него лаять (наверно, медаль просила вернуть обратно), а я подумал, что молодец Тулькин, не злопамятный! Не держит на меня злобы за папину бритву. Правда, я ничего такого с бритвой его папы не делал и не тупил, конечно, никогда и тупить-то не собирался. Я просто проверял одну заметку из журнала "Техника - молодёжи". Там было написано, что если в лунную ночь положить опасную бритву на свет, то к утру она затупится. А когда бритва затупится, то, я думал, что Тулькин распространит слух среди ребят, что я одной силой воли могу тупить бритвы на расстоянии. И кто-нибудь из ребят расскажет об этом Танечке Кузовлевой, и тогда она скажет: "А я давно замечала, что у Лёши во взгляде есть что-то гипнотически магнетическое!"
      Между прочим, у нас дома опасной бритвы нет - мой папа бреется электрической, - поэтому я и решил с помощью бритвы отца Тулькина проверить это явление, а Тулькин, видно, не читает журналов, поэтому он и решил, что это я туплю бритву, а не лунный свет. Я однажды наблюдал за ним, как он всю ночь не спал, всё меня караулил. Я, конечно, и не думал подходить к дому Тулькиных, я-то знал, что бритва и так затупится...
      Тем временем в доме Тулькиных собака Гальда всё продолжала лаять, а Тулькин всё не выходил, а я подумал, что Гальда зря требует отдать ей медаль обратно: Тулькин, в конце концов, тоже имеет право носить её - он ведь Гальду учил всяким штукам, а не она его. Я подождал ещё немного, но Тулькин всё не выходил, сестра вышла на крыльцо, а Тулькина всё не было. Тогда я оглянулся: может, он уже подошёл ко мне? Тулькин сказал, что подойдёт незаметно, но рядом со мной никого не было. С другой стороны сарая тоже не было Тулькина. Я ждать больше не мог, в конце концов ничего не случится такого, если не Тулькин незаметно подойдёт ко мне, а я к нему. Я перелез через забор и уже хотел перебежать улицу быстро, как солдаты в кинокартинах про войну, но в это время меня кто-то грубо (непозволительно грубо) схватил за плечо.
      Не было на земле такой силы, которая в такую минуту могла меня удержать на месте, но через секунду я убедился, что такая сила есть на земле и зовут эту силу Николай Сутулов. Вообще-то Сутулова в списке моих врагов у меня не было, но, вероятно, я был у него в списке его врагов, потому что вот уже с первого дня, как он приехал на дачу, он при каждой встрече даёт мне какой-то незаметный, но очень больной подзатыльник, приговаривая при этом: "Первый просит посадки!.." или "Второй просит посадки!.." Вместе с сегодняшним подзатыльником он мне их на шею уже двадцать восемь штук посадил. Потом он ещё всегда проводит на мне один приём борьбы самбо и удаляется. Вот и сейчас он сказал:
      - Двадцать восьмой просит посадки!.. - потом дал по шее, продолжая держать меня за плечо. - Из положения удержания, - сказал Сутулов, захватываю правой рукой запястье правой руки противника, ставлю локоть правой руки к его шее, поднимаю предплечье своей правой руки и... провожу приём!.. За секунду...
      Он вот так на мне провёл уже двадцать восемь приёмов борьбы самбо. На словах, правда, но всё равно противно. А за что? Я ему абсолютно ничего такого не сделал, только один раз подошёл к нему и спросил его, задрав голову. (Сутулов у нас на четыре головы выше всех ребят!)
      - Слушай, Сутулов, - сказал я ему, - при твоём росте у тебя твои мозги там... (я показал рукой вверх) должны быть в состоянии невесомости... Я правильно говорю?..
      А Сутулов вместо ответа дал мне тогда по шее и сказал:
      - Первый просит посадки!.. - Потом первый раз показал мне хронометр, который он носил на руке, и пояснил: - Резко поднимаю сомкнутые руки, быстро отбрасываю руки противника и, нагнувшись, захватываю его ноги в подколенных изгибах... И... приём провожу в три секунды.
      Наверно, ему Тулькин, Мешков и Дерябин что-нибудь на меня наговорили. Я, конечно, мог Сутулову давно дать сдачи, и вообще, но это было бы ужасно примитивно, просто подраться... в духе каких-то питекантропов. А вообще-то у меня есть, уже есть, уже приготовлен для Сутулова один химический состав, жёлтый-жёлтый, как "жёлтая лихорадка". Если им мазнуть по лицу, несколько дней не будешь от умывальника отходить... А дальше всё должно происходить так: Сутулов мне, значит, делает на шею посадку двадцать девятого подзатыльника (двадцать восьмой я только что получил!), а я ему - "жёлтую лихорадку"... и тридцатого подзатыльника уже не будет...
      А может, мне прямо сейчас дать Сутулову по роже, чтоб не было посадки и двадцать девятого?
      Я сжал в кармане пластмассовый мешочек с губкой, пропитанной "жёлтой лихорадкой", но тут же подумал, что с Сутуловым я расправиться всегда успею! И как ещё расправиться! Я, кроме "жёлтой лихорадки", такое для Сутулова приготовил - весь век меня помнить будет, а сейчас самое главное - поскорее отвязаться от него и терпеливо дослушать до конца приём самбо, который проводил на мне этот гнусный Сутулов.
      - Представляешь... - сказал Сутулов, покончив с приёмом самбо, - всё проходит, как у Дюма - "Десять лет спустя", ты сидишь на веранде...
      Я хотел спросить: "С кем?" - но удержался. Я-то знал, что на веранде через десять лет я буду сидеть с Танечкой, я знал, а Сутулов в этом убедится, когда подойдёт ко мне через десять лет.
      - Я, значит, подхожу, - сказал Сутулов, - и... две тысячи двести двадцать восьмой... просит посадки...
      - Ну что ты, Сутулов, - сказал я, - какой две тысячи двести двадцать восьмой... двести тысяч двести двадцать восьмой просит посадки...
      Сутулов, видно, не ожидал от меня такой фразы (я сам не ожидал её от себя! Но ведь Тулькин ждёт! Скорей! Скорей!), поэтому Сутулов разинул рот, подумал, поправил бороду и сказал:
      - Молодец!.. Заходи в гости... - и удалился, а я в несколько прыжков подбежал к крыльцу Тулькина и стал заглядывать в его дом.
      - Вам кого? - спросила сестра Тулькина.
      - Вашего брата, - ответил я.
      - Он спит! - сказала сестра Тулькина.
      - Как - спит? - заорал я. - Как - спит? Как - спит?! - повторял я, как попугай Кокошка, одну и ту же фразу.
      Мало того, что этот Сутулов подверг меня этой унизительной задержке, теперь этот Тулькин взял у меня таблетки для детективных снов, наверное, принял их и... улёгся спать. С ума сойти!..
      - Разбудить! - закричал я на сестру Тулькина так, как будто она была моей сестрой. - Разбудить немедленно!
      - А он закрылся на крючок и сказал, чтобы его не будили!
      Повернувшись вокруг себя на каблучке, сестра Тулькина спрыгнула с крыльца и побежала на улицу, а на крыльцо вышла мать Тулькина и подозрительно посмотрела на меня. На меня все всегда смотрят почему-то подозрительно.
      "Всё пропало, - подумал я, бесшумно отступая спиной за угол дома. Тулькин действительно принял мои таблетки и лёг смотреть многосерийный широкоэкранный, цветной, детективный сон. И главное, что моё письмо у него осталось!"
      Ну, я ему покажу! Я... я обогнул дачу Тулькиных. Окно предателя было закрыто и даже задёрнуто шторой. А другое окно рядом было открыто, и из другого окна вдруг показалась спина Тулькина, а потом он сам с чемоданом в руке.
      - А сестра сказала, что ты спишь, - прошептал я, - не выходил столько времени...
      - Так это же для алиби, - сказал Тулькин.
      - А я уж думал, что с похищением всё пропало, - прошептал я.
      - Считай, что ты уже похищен. - Тулькин достал из кармана пять пакетов с молотым перцем. - Ползи на кладбище, - сказал он.
      - А ты?
      - Я сзади... Я буду посыпать перцем траву... Чтоб собаки след не взяли...
      И я пополз... к славе, к известности, ко всему тому, что меня ждало впереди! Да, но если бы я знал, что меня ждёт впереди, я бы, конечно, давно повернул обратно, но я не знал и поэтому всё полз, полз, полз... до тех пор, пока не уткнулся макушкой в дверь сторожки... Не поднимаясь на ноги, я подцепил дверь рукой и потянул её. Дверь со скрипом отворилась, я подполз на животе к лестнице. Тулькин пыхтел и чихал (от перца, наверно!) где-то сзади.
      Взобравшись по лестнице на чердак заброшенной сторожки кладбища, я сел на пол, привалился спиной к стропилу, а Тулькин, достав из чемодана верёвку, стал с удовольствием опутывать меня по рукам и по ногам. Потом он с наслаждением стал заталкивать мне в рот кляп.
      - Да не весь толкай! С ума сошёл, что ли! - промычал я. - Думаешь, это большое удовольствие?
      Тулькин оставил в покое платок и, вынув из кармана пакет с молотым перцем, начал посыпать вокруг себя, освещая пол электрическим фонарём, хотя было ещё светло.
      От его перца у меня сразу же засвербило в носу, и я с трудом удержался, чтобы не чихнуть.
      - Осторожней сыпь! - промычал я сквозь платок. В носу защекотало сильнее, поэтому я не удержался и всё же чихнул.
      Тулькин осветил меня фонарём, полюбовался немного моим видом (связан по рукам и ногам, во рту кляп!) и сказал:
      - Ювелирная работа!
      А я сказал с кляпом во рту:
      - Му-у-ум-эуа-э-э, - что без кляпа бы означало: Тулькин, не теряй время, скорей подбрасывай письмо!
      Тулькин меня прекрасно понял, он подмигнул мне, спрятал моё письмо за подкладку кепки и, пятясь, стал слезать с лестницы, посыпая ступеньки молотым перцем.
      Часть II
      ПОЗОВИТЕ К ТЕЛЕФОНУ ВАШУ СОБАКУ
      Рассказ пятый
      ТУЛЬКИН ТОРГУЕТСЯ
      Мой брат Саша как-то показывал мне заметку об одном интересном случае, о котором было напечатано в одном журнале. Значит, в Испании жила одна женщина - испанка, которая всю жизнь разговаривала на испанском языке. Однажды, когда она проходила мимо какого-то дома, ей вдруг на голову с балкона свалился какой-то предмет и сильно ударил ее по голове. Женщина-испанка потеряла сознание, а когда пришла в себя, то вдруг заговорила на чистом английском языке. Учёные, конечно, никак не могут найти объяснение этому удивительному событию. Я почему об этом думал, сидя на чердаке в сторожке, я об этом думал потому, что, если бы я попросил кого-нибудь ударить меня чем-нибудь по голове, может быть, я тоже бы вдруг заговорил по-английски.
      Представляю, как скривился бы Мешков, услышав, как я, гуляя по улице, разговариваю с Таней Кузовлевой совершенно свободно на английском языке. Вопрос весь в том, как сильно меня надо треснуть чем-нибудь по голове, чтобы я заговорил по-английски. И кто согласится это сделать? Сообщника в этом деле мне будет найти, конечно, полегче. В нашем дачном поселке, пожалуй, каждый из ребят треснет с удовольствием меня чем угодно по голове, только я боюсь, что меня треснут с большей силой, чем это необходимо для овладения английским языком...
      - Снижай цену, Завитайкин! - услышал я голос Тулькина, неслышно появившегося на чердаке. - Не хотят тебя выкупать за шесть тысяч.
      Я ещё продолжал думать об изучении английского языка с помощью удара по голове, на что я решился пойти только из-за Танечки Кузовлевой, поэтому я не сразу сообразил, о чём мне, собственно говоря, говорит Тулькин.
      - Цену, говорю, снижай, - повторил Тулькин. - Не хотят тебя выкупать за такие деньги.
      - А кто тебе сказал, что меня не хотят выкупать? - сообразил наконец я, о чём идёт речь.
      - Тишина, - объяснил Тулькин.
      - Какая тишина?
      - Слышишь? - спросил Тулькин, приникая к чердачному окну.
      За окном было темно и действительно тихо. Не вообще тихо, а тихо в смысле того, что шума вокруг моего похищения не было никакого. Слышно было только, как Дерябин-Скрябин играл дома на рояле, а на даче у Мешкова орал магнитофон.
      - Тишина ещё ни о чём не говорит, - сказал я неуверенно.
      - У вас не говорит, а у нас, детективов, всё говорит: обрывок газеты, оставшийся на месте преступления, окурок, пуговица, трамвайный билет могут нам рассказать больше, чем сам преступник. Наобещал с три короба: паника будет! Милиция будет! Ищейки будут! Урра будет!.. Знал бы, что так получится, лучше сидел бы дома и смотрел бы детектив.
      - Ты подожди, Тулькин, - сказал я, - ты про письмо скажи, ты подбросил письмо?
      - Конечно, подбросил.
      - На кухню?
      - Как договорились.
      - А на кухне кто-нибудь был в это время?
      - Сашка всё время торчал. Потом он полез в шкаф, а я в это время - раз! И письмо на полу! Твой брат его поднял! Я дёру!
      - Значит, началось... - сказал я.
      - В том-то и дело, - ответил Тулькин, - что ничего почему-то не началось.
      - Как не началось?
      - Очень просто, - пояснил Тулькин. - Как только ваш Сашка поднял письмо, он сначала бросился к окошку, чтобы посмотреть, кто бросил письмо, но я уже к этому времени спрятался. Тогда он с этим письмом побежал в комнату. А я тогда обогнул вашу дачу с другой стороны, побежал домой, вынес на улицу стул и стал ждать. Слышу, у вас в гостиной телек работает... Минут пять сидел ждал. Вот, думаю, Сашка письмо принёс твоему отцу или матери. Вот они его прочитали! И вот в панике выскакивают на улицу, как ты обещал.
      - Ну, а они что? - спросил я с нетерпением.
      - Что они?.. Я сижу, а они не выскакивают!.. А телек работает... Детектив передаёт...
      - А почему же они не выскакивают? - спросил я с каким-то чувством растерянности.
      - Наверно, решили сначала досмотреть детектив, а потом уж выскочить?..
      - Твоё счастье, Тулькин, - сказал я, сжимая кулаки, - что у меня руки связаны, а то бы я тебе за такие слова... Это ты бы, может быть, не выскочил, всё сидел бы у телевизора, если бы у тебя сына украли, а мои родители выскочат, вот увидишь, просто ещё мало времени прошло.
      - Мало времени? Пять минут бежал! Десять ждал! Пять минут обратно! И ещё три минуты с тобой разговариваем! Да за это время весь наш дачный посёлок можно было поднять на ноги!
      Я промолчал. В словах Тулькина была какая-то неприятная для меня логика. За это время в дачном посёлке, по моим расчётам, обязательно должен был подняться настоящий переполох. Но кругом было так же тихо, как и до моего похищения.
      - Ничего не понимаю... - Я действительно ничего не понимал. - Почему же меня не выкупают?..
      - А чего тут непонятного? Не стоишь ты шести тысяч. "Москвич" стоит, а ты нет.
      - А при чем здесь "Москвич"?
      - А при том, сам же говорил, что твой отец завтра должен выкупить в магазине свой "Москвич", - сказал горячо Тулькин. - Если твой отец выкупит тебя в первую очередь, то он останется без денег, и у него пропадёт очередь на машину, а если он выкупит сначала машину, то ты не пропадёшь, ты же сам написал, что находишься в безопасном месте.
      - Значит, ты думаешь, что они сначала выкупят машину?
      - Конечно, машину, а потом займут денег и выкупят тебя.
      - Что же, я должен на этом кладбище неизвестно сколько торчать? (Тулькин продолжал сидеть где-то там, уже в темноте, и сопеть.) А ты знаешь, - сказал я, - как неприятно здесь сидеть?
      - Тогда нечего заламывать за себя такую цену! Хочешь прославиться, сегодня же запроси рублей пятьдесят за себя, и хватит.
      - То говорил, я мало запросил, теперь - много... А почему пятьдесят?
      - Хватит с тебя, - объяснила мне темнота голосом Тулькина.
      Я обдумал предложение Тулькина и сказал:
      - Ни за что! Надо мной же будут все ребята смеяться, что меня только за пятьдесят рублей выкупили... Сына Кеннета Янга за большой выкуп, написано, выкупили. Я думаю, что большой выкуп - это тысяч шесть.
      - Твой отец не Кеннет Янг, и ты не его сын, - сказал Тулькин. - У них свои цены, у нас свои...
      - Неужели им жалко заплатить за меня шесть тысяч рублей? - простонал я вслух.
      - Ну ладно, Завитайкин, не расстраивайся... Сейчас я напишу ещё одно письмо, - сказал Тулькин. - Мы тебя в этом письме уценим, и твои родители тебя, может быть, выкупят. - Тулькин зажёг фонарик, снял перчатки и вытащил из кармана пиджака блокнот и вечное перо.
      - Чтоб меня уценивать!.. - сказал я. - Да ни за что на свете!
      - Пятьдесят! - предложил Тулькин.
      - Шесть тысяч! - сказал я. - Я эту цену для Тани назначил. Чтобы она знала, что я чего-то стою.
      - Пятьдесят! - сказал Тулькин. - И ни копейки больше!
      - Пять тысяч шестьсот! - сдался я.
      - Пятьдесят! - повторил упрямо Тулькин. - Раз - пятьдесят! Два пятьдесят! Три - пятьдесят! (Я не согласился.) Всё, - сказал Тулькин. - Я выхожу из этого дела! Таскать по кладбищу доплатные письма! Ещё ноги переломаешь!
      - И выходи! - сказал я. - Пожалуйста! Не заплачу! Выходи!
      - Сам себя воровал! Сам письма писал! Сам их и подбрасывай! Знал бы, лучше телек бы смотрел.
      - И без твоей помощи подброшу!.. Телевизирь несчастный.
      - А ты!.. А ты... - заорал Тулькин. - Ты... уцененный Ромео и Джульетта! - И здесь Тулькина как будто прорвало - как он меня только не называл: и ливерной колбасой, и эскимо на палочке, и магазинным холодцом.
      А я всё время повторял спокойно только одну фразу:
      - Если ты и вправду смелый человек, развяжи мне руки и повтори ещё раз, что ты мне сказал!
      Но Тулькин всё-таки продолжал поносить меня изо всех сил. И тогда меня вдруг осенило, и я подумал: с похищением, конечно, всё пропало, не бывать моему портрету в "Неделе", но появилась надежда прославиться по-другому... Это была прекрасная мысль, и мой портрет, кажется, может всё-таки появиться в "Неделе".
      - Хорошо, - оборвал я ругавшегося Тулькина. - Если ты меня действительно ненавидишь, - сказал я Тулькину, - надень на мой берет свою кепку и дай мне доской по голове. - Я подумал, что вдруг после этого удара я, как та женщина-испанка, вдруг заговорю на чистом английском языке, и обо мне, конечно, сразу же напечатают во всех газетах! И я прославлюсь! Тулькин, будь другом, дай мне доской по голове! Я это заслужил, Тулькин!
      Я думал, что Тулькин с удовольствием выполнит мою просьбу, но, к моему удивлению, Тулькин не только не ухватился за моё предложение, но категорически отверг его.
      - Легко хочешь отделаться! - отозвался из темноты Тулькин, освещая меня электрическим фонариком. - Сейчас всех ребят соберу, и мы тебя, связанного, на базар отнесём и к прилавку тебя привяжем, где уценёнными товарами торгуют. И ещё сфотографируем тебя утром и подпись сделаем: "Бессердечный парень, который украл себя за деньги у своих родителей!" И родителей твоих тоже снимем на карточку: "Бессердечные родители, которые не захотели выкупить своего сына ни за какие деньги!" Всю вашу семейку на весь мир прославим! И Кузовлеву твою прославим - скажем, что она тебя подговорила. И брата твоего не пощадим. Скажем - всё знал, но скрыл...
      Сделав такое жуткое заявление, Тулькин скатился в темноте с чердака по лестнице, а я остался один, связанный по рукам и ногам, без похищения, без славы, и без знаний английского языка, и теперь уже без какой-либо надежды на то, что Таня Кузовлева когда-нибудь обратит на меня своё внимание.
      Я напрягся и изо всех сил задёргал связанными руками.
      Рассказ шестой
      ВОТ ТАК НОВОСТЬ!
      - Я буду водящим, - сказал я и сделал вид, что снимаю со своей руки часы.
      - Ишь какой! - разозлился Сутулов. - Он будет водящим! Я буду водящим!
      - Хорошо, - согласился охотно я, - снимай свой хронометр.
      - А зачем тебе мой хронометр? - спросил меня Сутулов.
      - Сейчас мы будем играть, - объяснил я Сутулову, снимая с его руки швейцарский хронометр и подмигивая Мешкову, Дерябину и Тулькину.
      - Во что играть? - спросил Сутулов.
      - В столб, - сказал я.
      - А что это такое? - спросил Сутулов.
      - Очень весёлая игра... Связывайте его! - приказал я Тулькину, Мешкову и Дерябину.
      Тулькин, Мешков и Дерябин стали с удовольствием связывать Сутулова по рукам и ногам. Сутулов не сопротивлялся.
      - У тебя на даче никого нет? - спросил я Сутулова.
      - До утра уехали, - радостно пояснил Сутулов.
      - Вот и хорошо! - сказал я тоже радостно. - Значит, до утра можно играть?
      - Конечно! - ещё радостней сказал Сутулов.
      - Ставьте его на стул! - приказал я Тулькину, Дерябину и Мешкову.
      Мешков, Дерябин и Тулькин поставили Сутулова на стул. Я сам не стал о него и руки марать.
      - Стоишь? - спросил я Сутулова.
      - Стою, - подтвердил Сутулов.
      - Прекрасно, - сказал я, влезая на соседний стул. - Хронометр твой ходит хорошо?
      - Спрашиваешь! - засмеялся Сутулов. - Тик-так! Тик-так!
      Я прижал к своему уху сутуловский хронометр, покачал головой и сказал:
      - А по-моему, не очень-то хорошо... "Тик" есть, а "така" нет...
      - Иди ты! - сказал грозно Сутулов.
      - Можешь сам послушать, - сказал я и приложил хронометр к стене, а Сутулов приложил своё ухо к хронометру и расплылся в улыбке. - Слушаешь? спросил я Сутулова.
      - И "так" слушаю, - подтвердил Сутулов, - и "тик" слушаю.
      - Тогда так и слушай, - сказал я, - до утра... Только прижимай хронометр крепче ухом к стене, а то уронишь...
      Потом я помолчу и скажу: "Это тебе за Таню... за Кузовлеву, чтоб ты за ней не ухаживал!.."
      А дальше Тулькин, Мешков и Дерябин, конечно, - все они повалятся от хохота на пол, а потом... но что будет потом, я не успел представить, так как к этому времени я уже почти подбежал к дому, осталось только продраться через кусты акации и перелезть через забор, когда совсем рядом я услышал шум и голоса, из которых выделялся голос старика Сутулова:
      - Не боись, ребята... Я этого Лешего беру на себя... Хватит с ним цацкаться.
      - А ты, Дерябин, не расстраивайся, - подал свой голос Мешков. - Ты донт би ин э питти! - успокаивал Дерябина Мешков. - Мы все за то, чтобы Кузовлева с тобой дружила, а не с этим шалопутом. А раз мы все хотим, значит, так и будет. Ду ю андерстэнд?
      - Оф корз, - ответил Дерябин. - Сэнк ю вери мач...
      - Почему это с Дерябиным? - взъерепенился Сутулов. - Кузовлева будет дружить со мной! Все андерстэнд?
      Все промолчали, а я подумал:
      "Ну это мы ещё посмотрим, кто будет андерстэнд, а кто будет не андерстэнд!" - подумал я, сжимая кулаки.