СОБЫТИЕ САМОЕ ПЕРВОЕ

Вы помните, как начинается книга "Баранкин, будь человеком!"… Уж я-то хорошо это помню. Вот как она начинается: «… Если бы Юра Баранкин и Костя Малинин не умудрились получить двойки по геометрии в самом начале учебного года, то, может быть, ничего такого невероятного и фантастического в их жизни не приключилось бы, но двойки они схлопотали, и поэтому на следующий день с ними случилось что-то невероятное, фантастическое и, можно сказать, сверхъестественное!..»

Но, оказывается, что дело все не только в том, что Баранкин и Малинин в начале учебного года схлопотали по двойке, оказывается, что и в предыдущем учебном году, когда до летних долгожданных каникул оставалось буквально несколько дней, Юра и Костя умудрились получить две самые последние двойки!..

Что тогда в классе поднялось! Ну почти то же самое, что в книге «Баранкин, будь человеком!»

«… На перемене, сразу же после этого злополучного события, Зинка Фокина, староста класса, подошла к ним и сказала: „Ой, Баранкин и Малинин! Ой, какой позор! На всю школу позор!“ Потом она собрала вокруг себя девчонок и стала с ними, судя по всему, составлять против Юры с Костей какой-то заговор. Совещание продолжалось всю перемену, пока не прозвенел звонок к следующему уроку».

Правда, Алик Новиков тогда не фотографировал Юру с Костей и не поместил эту фотографию в стенгазету, потому что он еще не был спецкором классной стенгазеты. И стенгазета тогда еще оставалась такой красивой, так что две мрачные физиономии Баранкина и Малинина – физиономии типичных двоечников – еще не могли испортить ее внешний живописный вид.

Дело в том, что Эру Кузякину тогда только что назначили ответственной за стенгазету, и стенгазета распустила свой пышный и красивый, как у павлина, хвост только с первых дней будущего учебного года.

Тем временем дальше в классе все тоже продолжалось примерно так, как в книге «Баранкин, будь человеком!» – в том смысле, что Зина Фокина и все одноклассники как один не дали Косте и Юре даже опомниться, а сразу же напали на них всем классом, чтобы они успели исправить двойки за те несколько дней, которые остались до конца учебного года…

Надо сказать, что Зина Фокина тоже совсем недавно стала старостой класса. Прежняя староста Оля Тихонова к концу, года так разболелась хронической ангиной, что не могла уже совладать не только с нарушениями дисциплины и нормальной учебой в своем классе, но и со своей болезнью.

– Ты, Баранкин, будь человеком! – сказала громко на весь класс Фокина (сказала она уже не в первый раз!). – И ты, Малинин!.. Исправьте двойки! И немедленно!..

Тихонова была, вообще-то, немного мямлей, хотя и считалась примерной ученицей, а у Фокиной восклицательные знаки так и сыпались изо рта. А главное – бывшая староста класса Тихонова напускалась, конечно, время от времени на Баранкина и Малинина, но никогда не говорила: «Баранкин, будь человеком! Будь человеком, Баранкин!..» А эта Фокина, можно сказать и староста-то без году неделя, уже повторила это Баранкину двадцать пять раз, нет, двадцать шесть раз, точно, двадцать шесть раз. (Баранкин на всякий случай этим выпадам уже вел счет у себя в блокноте!)

Юра Баранкин смотрел на краснощекое и пышущее здоровьем лицо Зины Фокиной и думал: «От этой, пожалуй, не только хронической ангины, обычного насморка не дождешься…»

У прежней старосты класса Оли Тихоновой и голосок был тихий, а у этой, у Фокиной, как у будильника.

– Ну, Юра, ты же знаешь, как нам с Эрой трудно, меня только что старостой выбрали, а Эра редактором стенгазеты стала… Ну исправьте двойки, и немедленно! Помогите нам с Кузякиной.

– Чего, чего? – возмутился Баранкин. – Вы, может быть, еще захотите, чтобы мы с Костей исправили наши двойки прямо сейчас, у вас на глазах?!

– Что мы вам, фокусники, что ли, какие?! – рассердился Костя Малинин. – Чтобы из карманов пятерки повытаскивать на глазах у изумленной публики?

– Мы вам не сыновья Кио и Акопяна! – сказал Баранкин. – И вообще, – продолжал он, – учебный год кончается!.. У нас с Костей наблюдается полное нервное истощение и упадок всех сил!..

– Учебный год для них кончается! – взвизгнула Эра Кузякина. – Он для вас, по-моему, еще и не начинался!..

– Извините, для нас лично нормальный год начнется только тогда, когда кончится учебный! – подхватил Костя Малинин.

– Ну, Юрочка, ну, Костенька! – залебезила вдруг Зинка Фокина. – Я вас даже не по-хорошему прошу, а по очень хорошему, ну исправьте за оставшиеся дни две свои двоечки!.. Ну не переносить же их на следующий учебный год?.. Если уж переносить, то лучше пятерочки!..

Юра подумал и сказал:

– Хоть у нас и полное всеобщее и нервное истощение, но чтобы перенести две двойки на будущий учебный год, на это сил у нас еще хватит… Я правильно говорю. Костя?

– В отличие от всех остальных, – Костя обвел рукой свой класс, – ты всегда говоришь правильно, Баранкин!

– А насчет этих самых пятерок, я вам вот что скажу, – продолжал Баранкин, – Михал Михалыч нам как-то на дополнительном уроке сказал: «Я вам, – говорит, – Баранкин и Малинин, ставлю с наслаждением двойки, потому что я знаю, что вы оба абсолютно ничего не знаете по геометрии и я не грешу против истины!.. Когда же я ставлю пятерку какому-нибудь отличнику, я думаю, а не забудет ли он сразу же, выйдя из класса, то, что сейчас ответил мне на пять?» Соображаете, об чем речь?.. От нас ему наслаждение, а от вас?..

Малинин тут же взял и опять несколько развил речь Баранкина:

– Есть такие отличники, объяснял нам Михал Михалыч, которые знают все на пять, пока отвечают урок… А спроси его после урока про теорему Пифагора, он о ней знает только, что «пифагоровы штаны на все стороны равны…» Соображаете, об чем речь?..

– Мы-то соображаем, – сказала Фокина, переглянувшись с Кузякиной, – сообразите лучше вы с Малининым, как срочно исправить двойки.

– Мы исправить, вообще-то, можем, – протянул Баранкин, подмигнув Малинину, – но мы боимся, что Михал Михалыч может это заметить…

– Понимаете, – стал разъяснять мысль Баранкина Малинин. – Двойку на тройку очень трудно переправить, вот тройку на восьмерку легко, только, к сожалению, такой отметки не существует.

– Как тебе не стыдно, Малинин, – возмутилась Эра Кузякина, – мы вас не в дневниках просим исправить отметки, а в ответах у доски!

– Ах, у этой у доски можно сдохнуть от тоски, – пропел Малинин довольно красивым и, как говорится, от природы поставленным голосом.

– Вот ведь и петь может, если захочет! Сегодня позанимаетесь весь день с Юрой, завтра утром пересдадите, а днем придете в школьный сад, – ласково сказала Зина Фокина.

– В сад? – удивился Баранкин. – Это еще зачем в сад?.. Гулять, что ли?..

– Зачем гулять? – так же ласково сказала Зина Фокина. – Рыть ямки специальные для будущих посадок. Заранее внесем специальные удобрения.

– Специальные! Какие специалисты развелись! За лето ямы осыпятся да травой зарастут, – сказал Юра.

– Точно, – подтвердил Костя. – И компост в них потеряет свои ценные качества!

– А суперфосфат перестанет быть су пером! – сострил Юра.

– Он еще и слово компост знает! – усмехнулся Алик.

– А как же, – начал разъяснять Юра, – ямы для обеда деревьев, на первое – суп – суп-пер, на второе – фосфат, на третье – сладкий компост из гнилых фруктов!

– И про суперфосфат тоже все знают! – удивился Венька Смирнов.

– И про компост!..

– Про что не надо они все знают, а про что надо – ни бум-бум!..

– Не исправите – смотрите, Михал Михалыч годовую двойку вам выведет!

– Подумаешь, чем испугали, – пожал плечами Юра.

– Зиночка, – предложила Эра Кузякина, – да хватит нам с ними в одиночку церемониться, давайте возьмем их в оборот всем классом!..

– Придется, – согласилась с Эрой Фокина и скомандовала: – Три-четыре!

И весь класс хором произнес:

Вероятно, точно такое же впечатление производил древнегреческий хор в своих древнегреческих спектаклях на древнегреческих зрителей, какое впечатление произвел на Баранкина и Малинина хор своих одноклассников.

– Ну, знаете, – после большой паузы сказал первый раз в жизни вроде бы растерявшийся Баранкин, – это уже как в «Чапаеве» получается!.. Это уже какая-то психическая атака, – Баранкин знал, что лучше всего на стихи было бы ответить стихами, и, пока отвечал прозой, одновременно сочинял ответ в рифму. И сочинил-таки… – А вашему хору мы вам с Малининым лично ставим «неуд».

– Три-четыре! – опять скомандовала Фокина.

– Это почему «неуд»? – дружным хором спросил снова класс Баранкина и Малинина.

Баранкин что-то прошептал на ухо Малинину, и они в один голос громко произнесли:

Двухголосый ответ, да еще в рифму, да еще в довольно складную, вообще-то, произвел на ребят некоторое впечатление, но Фокина не унималась и дала знак ребятам: «Три-четыре!»

– дружно ответил весь класс.

И тут Баранкин понял, что сопротивляться классу бесполезно. Если первые стихи были, конечно, подготовлены заранее Зиной Фокиной или Эрой Кузякиной, то второй стихийный ответ класса поверг Баранкина в недоумение, в бессилие и в полное подчинение классу. Последняя слабая попытка сопротивления, которую он старался оказать одноклассникам, выглядела весьма жалкой и не имела никакого эффекта. Юра Баранкин сказал, обращаясь лично к Веньке Смирнову:

– Смирнов, ты что орешь вместе со всеми? У тебя у самого двоек навалом!

– Навалом, – согласился Смирнов, хихикая, – но ни одной из них ни самой первой, ни самой последней!..

В этом была своя логика, и после этого Баранкин и Малинин как бы внутренне сказали: «Сдаемся!..» и как бы, тоже внутренне, подняли вверх руки…

Юра Баранкин и Костя Малинин шли в окружении школьного конвоя домой. Погода была прекрасная. В такую погоду лифтерша в Юрином доме всегда, смеясь, говорила: «Погода шепчет – бери расчет…» На вовсю зазеленевших деревьях и на газонах не просто бездельничали, а вели себя словно на большой перемене воробьи, и не какие-нибудь там двадцать минут, как все школьники, а уже с самого утра. И будут бездельничать до вечера. И всю жизнь с утра до вечера. Над клумбами как хотят и куда хотят порхали бабочки. Было сразу видно, что все они, как одна, бессознательные и неорганизованные. Какая-то смутная мысль, похожая на желание, в который раз шевельнулась в душе Юры Баранкина, мысль, похожая на строчки из какого-то стихотворения, которое он то ли где-то прочитал, то ли сам придумал: «Я уверен, без забот воробей живет!» Баранкин в который раз присмотрелся к воробьям и подумал, что нельзя себе было и представить, чтобы кто-то из воробьев кого-то куда-то поволок бы силой против его воли. Занятий у них нет, зна– чит, и репетиторов таких противных, как этот от– личник Мишка Яковлев, у них тоже нет, и вооб– ще, никто не делит воробьев и бабочек на отлич– ников, хорошистов и двоечников. И не призывает: «Будь воробьем или бабочкой!» Все они просто воробьи и бабочки. Самые обыкновенные! И все!.. А тут… Вон что творится!.. Сплошное насилие над личностью!..

Окруженные тесным кольцом одноклассников, Баранкин и Малинин неминуемо приближались к Юриному дому. Малинин осмотрелся вокруг, и ему пришло на ум:

– Правильно в русской народной песне поется, – а затем запел довольно приятным голосом: – «Любовь кольцо, а у кольца начала нет и нет конца…»

– Малинин, а почему бы тебе не участвовать в школьном хоре? – спросила его Кузякина. – С таким приятным голосом, как у тебя, – тебе там самое место.

– Потому что есть такая школьная шутка, – начал объяснять Малинин Кузякиной, – примерно такой ученик, как Венька Смирнов, – Венька тут же навострил уши, – приходит домой и показывает дневник, в котором одни двойки и только по пению пять… Отец, просмотрев дневник, говорит: «С такими отметками и ты еще поешь?.. А ну, снимай штаны!..»

– А почему это такой ученик, как я, а не такой, как ты? – взъерепенился Смирнов.

На этот вопрос Малинин ответить не успел, потому что школьное оцепление довело их до баранкинской квартиры.

– Баранкин, будь человеком! – произнес школьный хор на прощание.

– А что я, пяти-кантроп, что ли? – спросил на прощание Баранкин.

– В лучшем случае, – сострила Фокина, – ты шестикантроп, и то с большой натяжкой…

Все засмеялись, а Баранкин в который раз пожалел, что Оля Тихонова перестала быть старостой класса. Уж у нее-то на такое просто не хватило бы здоровья…

– Счастливо оставаться! – пожелал весь класс, воздев приветственно вверх руки.

– Общий! – протянули в один голос Баранкин и Малинин.

Но после школьного хора два голоса Юры и Кости опять прозвучали весьма неубедительно. Юра, Костя и Миша Яковлев подошли уже к входной двери подъезда, когда из-за кустов сирени, разукрашенных весенними зелеными листиками, выскочил Венька Смирнов и протявкал:

– Счастливо оставаться!..

СОБЫТИЕ САМОЕ ВТОРОЕ

Юра Баранкин достал из почтового ящика «Вечерку» и заглянул в нее.

– Ребята! – воскликнул он. – Сегодня же День бегуна!..

– Ну и что? – спросил Малинин.

– Символично! – Баранкин протянул газету Малинину и приказал: – Между делом изучи маршрут!..

После этого все трое стали подниматься по лестнице.

Миша Яковлев никогда не был в гостях у Юры Баранкина, хотя между одноклассниками о его комнате ходили легенды и сочинялись сказки.

Все сходились в одном: что у Баранкина все не так, как у людей, а «что все не так у людей» сводилось к следующему образному заключению, что пол у него похож на потолок, а потолок похож на пол. Миша Яковлев с нетерпением ждал, когда откроется дверь в этот, как сказали бы взрослые, парадокс.

Наконец, кончив возиться в прихожей, Баранкин распахнул дверь, и Миша Яковлев, с опаской вытянув шею, которая и без того у него была длиннее, чем у других мальчишек, сначала повертел ею в разные стороны, затем перешагнул через порог почти так же, как входит неопытный купальщик в холодную воду. То, что он увидел, его несколько, интеллигентно говоря, ошеломило, а если выразиться попроще – то ошарашило…

Прямо против входа в комнату висела цветная репродукция с картины художника Решетникова «Опять двойка». На этой картине, кто ее видел, тот помнит, что изображено: мальчик с портфелем в руках, получивший двойку. Мама с укоризной глядит на сына, и младший брат на велосипеде с выражением на лице: «Ну, сейчас тебе мама задаст!» И собака, положившая передние лапы на грудь мальчика, как бы успокаивая: «Да ладно! Не расстраивайся! Не в пятерках счастье!..»

Сама комната походила на стройплощадку чего-то непонятного и даже таинственного, тем более, что это определялось и подчеркивалось железной табличкой, которой украшают заборы, за которыми что-нибудь строят: «Не пускайте детей на стройплощадку! Это опасно для жизни!»

Вняв табличке, Яковлев снова закивал головой, только теперь вверх-вниз. Баранкин пригласил:

– Если не боишься за свою жизнь, то проходи!..

Яковлев переступил порог комнаты задрав голову. На потолке висел плакат: «МОЖНО ЛИ ВСЕМУ, В ТОМ ЧИСЛЕ МАТЕМАТИКЕ, УЧИТЬСЯ ВО СНЕ?..» На этот вопрос ответа не было. Но на следующем плакате на вопрос: «МОЖНО ЛИ РЕШАТЬ ЗАДАЧИ МИХАЛ МИХАЛЫЧА ВО СНЕ?..» – был дан ответ: «МОЖНО! ЕСЛИ МИХАЛ МИХАЛЫЧ В ЭТО ВРЕМЯ БУДЕТ СПАТЬ РЯДОМ!» «МОЖНО ЛИ РАСТИ БЫСТРЕЕ?..» Этот вопрос тоже был без ответа. «МОЖНО ЛИ, ЧТОБЫ ДЕРЕВЬЯ РОСЛИ ТАК БЫСТРО, КАК ВЗРЫВ ОТ СНАРЯДА?..» Решение этой проблемы тоже не пришло еще в голову автору. На вопрос: «МОЖНО ЛИ ПЕРЕДЕЛАТЬ ДВОЙКУ НА ПЯТЕРКУ?» – был дан ответ: «МОЖНО, НО БУДЕТ ЗАМЕТНО!» Но многие вопросы остались гласом вопиющего в пустыне. Например, рядом висел лист, на котором было написано: «А ЧТО, ЕСЛИ ВЗЯТЬ, ДА…» А чуть ниже: «А ЕСЛИ НЕ БРАТЬ, ТОГДА ЧТО?..»

Левее на листе было выведено: «Я УВЕРЕН – БЕЗ ЗАБОТ!» Что без забот?! Ничего было нельзя понять!..

Еще выше висел лист тоже с непонятной надписью: «ОН ЭТО ВПИТАЛ С МОЛОКОМ МАТЕРИ!.. в скобках (как говорят взрослые) РАЗВИТЬ И ДОПОЛНИТЬ В СМЫСЛЕ: МОЛОКО, ОБОГАЩЕННОЕ ТЕОРЕМОЙ ПИФАГОРА!!!»

Над столом висел кусок белого ватмана с надписью: "ЧЕРТЕЖ МАШИНЫ УСКОРЕННОГО РОСТА ЧЕЛОВЕКА!", но самого чертежа почемуто не было. «Или ничего этого на самом деле нет, – подумал про себя Яковлев, – или это все засекречено… Просто какая-то клинопись… Вот расшифровать бы…» На полу было заготовлено еще несколько плакатов в том же духе: «А МОЖНО ЛИ?..» Но дальше оставалось пустое безответное пространство. В центре всех этих плакатов красовался кусок картона, на котором были наклеены вырезанные из всевозможных журналов и газет фотографии воробьев. Воробьи на них летали, клевали, купались в лужах, грелись на солнце. Яковлев почему-то покачал головой и сказал:

– Ты меня, Баранкин, извини, мне раньше казалось, что ты ну совершенно ничем не интересуешься, а теперь я вижу, что ты вроде бы как будто хочешь изучить жизнь воробьев?

– Почему это я хочу изучить жизнь воробьев? – высокомерно заявил Юра. – Я, может, горю желанием, чтобы они изучили мою жизнь?!

Яковлев успел заметить, что под фотографиями воробьев было выведено мелким почерком Баранкина: «Это Воробьиния! А что в Бабочконии?..»

Осмотрев все внимательно в комнате Юры Баранкина, Миша Яковлев сказал:

– «… Против уречья есть и многое не дельно!..»

Это была цитата из пьесы Грибоедова «Горе от ума», но Баранкин и Малинин этого не знали, поэтому пропустили ее мимо ушей.

– Между прочим, мимо нас пробегает… – пробубнил Малинин вдруг, изучая «Вечерку».

– Что мимо нас пробегает? – насторожился Яковлев.

– День бегуна пробегает мимо нас с Баранкиным, мимо тебя он не пробегает…

– А-а, – протянул Яковлев.

А Баранкин многозначительно произнес:

– Так нам и надо!..

– Я, Баранкин, – заговорил Миша, – как будто в твою голову попал, а не в комнату, такой у тебя везде беспорядок… А интересно бы превратиться в молекулу взаправду и очутиться у тебя в мозговых извилинах, – размечтался Яковлев.

– Не советую, заблудишься, – отрезал Баранкин.

– Что заблужусь, это точно, – согласился Яковлев. – Или попаду в тупик. У этого Баранкина, – продолжал Миша изыскательским голосом, – в голове вместо мозговых извилин мозговой лабиринт. Мысль идет-идет, смотришь – заблудилась!.. – рассуждал сам с собой Миша. Он любил иногда доказывать что-то сам себе вслух и даже порой с собой поспорить. При этом он еще успел заметить, что над подоконником висит микроскоп, направленный в небо, а на полу телескоп, наведенный на блюдце с водой…

– Интересный ты, Баранкин… – сказал Миша Юре и замялся.

– Что интересный? – подхватил Юра. – Человек, да?..

– Видишь ли, – протянул Миша Яковлев, словно с трудом подбирал слова, – тебе Зина Фокина сказала, что ты шестикантроп с натяжкой, но я бы лично прибавил до семикантропа… А если честно, интересный ты, Баранкин, ну очень интересный. Кстати, – продолжал Миша, – а почему у тебя микроскоп направлен в небо, а телескоп в блюдце с водой, когда по логике все должно быть наоборот?

– Потому что я так изучаю грипп, – объяснил Баранкин. – Я хочу уловить самое начало инфекции. Его первую волну.

– Взрослые с гриппом и то ничего не могут поделать, а уж тебе-то куда… – засомневался Миша и тут же добавил: – М-да, от микроскопа до телескопа! Есть о чем подумать!..

– Понимаешь, Яковлев, – продолжал Баранкин оттягивать начало занятий. – Взрослые, они неправильно рассуждают, они думают, что гриппом болеет человек, а я думаю, что гриппом болеют сами вирусы и сначала надо лечить от гриппа микробов, а человек сам выздоровеет… Понимаешь, Яковлев…

– Я понимаю, – начал разоблачать Яковлев Баранкина, – я-то понимаю, что ты, Баранкин, меня и себя всеми способами отвлекаешь от цели – я пришел заниматься с вами математикой, а не гриппом, поэтому давайте не терять времени даром! – Яковлев задрал голову, закатил глаза, как птица, пьющая воду, и скороговоркой произнес, не делая между словами пауз: – Задачаномертристадевяностодва. «Ребята пололи на пришкольном участке клубнику. Один из них прополол в два раза больше, чем другой, а третий прополол восемь рядов. Сколько рядов прополол первый мальчик и сколько второй, если все трое пропололи двадцать шесть рядов».

Говорили, что отличник Миша знает все учебники наизусть. Баранкин с Малининым этому не верили, но, услышав барабанную, без запинки, дробь, готовы были в это поверить.

– Ну, что вам непонятно в этой задаче? – спросил Яковлев, глядя на Юру и Костю как на малышей из детского садика.

Этого Баранкин перенести не мог.

– Нам в задаче непонятно одно: зачем Михаил Яковлев теряет в квартире Баранкина зря свое отличниковское драгоценное время?

– Как это зря? – обиделся Миша. – Я ничего не теряю, я пришел, чтобы помочь вам…

– Тогда ты нам очень поможешь, если оставишь нас с Малининым вдвоем, – сказал Юра Баранкин, – не маленькие… Отвернись! – неожиданно приказал Баранкин Яковлеву. – Тот отвернулся. – Мы сами с усами, – сказал Баранкин и скомандовал: – Повернись!

Миша повернулся и увидел Баранкина и Малинина действительно с усами. Это было настолько неожиданно, что Яковлев оторопел.

– Понял, куда мы сейчас с Малининым намотали твою задачу?.. На ус! И без твоей помощи!..

– Я что?.. Я – пожалуйста! – пожал плечами Яковлев, направляясь в прихожую.

Внезапно Яковлев вернулся и, вытянув шею из проема дверей, спросил:

– Юра, а можно я приведу свою маму к тебе на экскурсию?

Баранкин ожидал от Яковлева любого вопроса, кроме этого. Поэтому, поразмыслив, сказал:

– Можно!.. Но не нужно!..

Яковлев заметно расстроился, тогда Баранкин поинтересовался:

– А что, тебе от этого будет легче?

– Может быть, будет полегче, – Яковлев с явной завистью обвел взглядом сказочный и даже можно сказать волшебный беспорядок Юриной комнаты. – Я на всякий случай буду сидеть во дворе на лавочке, если что, свистните…

– Ладно, – сжалился Баранкин, – когда объявлю в своей комнате «День открытых дверей», приходи со своей маманчей!

Яковлев ушел, потом снова вернулся.

– А что такое молоко, обогащенное теоремой Пифагора? – не удержался он от вопроса.

– Много будешь есть, скоро состаришься, – ответил Баранкин.

После того, как входная дверь захлопнулась за Яковлевым, Баранкин подошел к окну. Вход в подъезд был оцеплен ребятами. Алик Новиков успел притащить фотоаппарат на треноге и нацелил его на парадное.

– Ну, Фокина! – покачал головой Баранкин. – Какую окружность очертила вокруг нас с тобой!.. Тихонова до этого никогда бы не додумалась!

– Тут, пожалуй, не сбежишь, – проворчал Малинин.

– Не сбежишь? – усомнился Баранкин. – А День бегуна на что? Где его маршрут проходит?.. Кажется, где-то около нас?

– Кажется, мимо твоего дома, – ответил Костя, разворачивая вчерашнюю «Вечерку». Оба склонились над газетой.

– Точно, – обрадовался Баранкин, – вот наша улица… вот наш дом… вот шоссе, по которому скоро побегут участники… Через парадную дверь не выйдешь, а если через чердак и по пожарной лестнице… – Юра снова подошел к окошку.

Алик Новиков стоял по-прежнему возле фотоаппарата, нацеленного прямо на подъезд. На скамейке невдалеке сидел Миша Яковлев, уткнувшись носом в книгу.

– Все, – вздохнул Баранкин, – ничего не поделаешь! Придется срочно начать бег… ради бегства!..

СОБЫТИЕ САМОЕ ТРЕТЬЕ

С крыши, на которой сидели Баранкин и Малинин, было видно, как огромная растянувшаяся по шоссе толпа бегунов приближается к дому, в котором жил Баранкин.

– На что это похоже? – спросил Юра Костю, глядя на разноцветное скопище бегунов.

– Наверное, на тучу, – предположил Костя, – или на амебу…

Юра отрицательно покачал головой.

– Это похоже на галактику, а не на амебу…

К спуску по пожарной лестнице приготовились! – скомандовал он. – Начали спуск! – Юра первым стал ловко снижаться по железным ступенькам. За ним боязливо начал спускаться и Малинин. Точно рассчитав время, они покинули крышу и спрыгнули на траву у торцевой части дома, на фундаменте которого было написано мелом:

БАРАНКИН! ФАНТАЗЕР НЕСЧАСТНЫЙ!

(но на фундаменте было с ошибками: нисчастный!), и смешались с бегущей, как ее называл Баранкин, галактикой, группой участников спортивного мероприятия.

– Ну, Баранкин! – стал на бегу восхищаться и радоваться Малинин. – Вот здорово ты придумал, и на дистанции нас вроде никто не засек!

– Конечно, никто! – заверил его Баранкин.

Окруженные живым забором бегущих людей разного возраста и пола, они чувствовали себя в такой безопасности, что даже позволили себе расслабиться и потеряли всякую бдительность.

На самом деле Баранкина и Малинина заметили Венька Смирнов и Вячеслав Морозов, которые как раз проезжали на велосипеде мимо баранкинского дома, направляясь на субботник в школу. Вячеслав, сидевший на багажнике, сзади, присвистнул и сказал:

– Сбежали все-таки!..

А Смирнов так нажал на педали, что Морозов чуть не слетел с багажника.

– Надо сообщить Фокиной! – крикнул Венька Смирнов. – Одни, значит, должны вкалывать, а другие заниматься бегом ради жизни!..

Тем временем Баранкин и Малинин успели оглядеться по сторонам и, убедившись, что среди бегущих с ними рядом мальчишек и девчонок нет знакомых физиономий и им не грозит разоблачение, успокоились окончательно. Баранкин обратил внимание на то, что все вокруг бегут по-разному. Одни молча и сосредоточенно. Другие про себя что-то, тихо напевают. Две женщины, одна маленькая и толстенькая, другая длинная и худая, о чемто переговариваются. Баранкин, который не только сам ничего не делал молча и за словом, как известно, в карман не лез, любил и послушать, о чем толкуют другие, поднажал, очутился почти рядом с этими гражданками и услышал, как одна другой сказала:

– У моего мужа есть целая папка вырезок и статей о пользе бега… ну, улучшается кровообращение, это во-первых, во-вторых, усиливается обмен веществ!.. Так!.. В третьих, оживляется умственная деятельность!..

– Малинин! – обрадовался Юра. – Ты слышишь, что занятия бегом могут сотворить с человеком?..

– Слышу, – ответил Малинин.

– Так могли ли мы с тобой, Малинин, начать заниматься исправлением двоек, не оживив свою умственную деятельность бегом?! Не могли!.. Это было бы безграмотно!

– Конечно, безграмотно, – согласился Малинин.

– Значит, – продолжал Юра, – мы с тобой не сбежали, а что?..

– Значит, мы с тобой, Баранкин, не сбежали, – подхватил Костя, – а решили перед занятием оживить свою умственную деятельность!..

– Точно, – подтвердил Баранкин, с удовольствием работая руками, ногами и головой, конечно.

– А когда кончится это оживление, неужели придется сесть за учебник? – печально, но с надеждой на что-то вздохнул Малинин.

– Плохо ты знаешь Баранкина, – ответил Юра. – Может, нам с тобой, чтобы окончательно оживить нашу умственную деятельность, надо пробежать не один такой маршрут, а двадцать или даже тридцать. Будем бежать дней пять или четыре…

– Так ведь через четыре дня кончится учебный год?! – тут же подсчитал Малинин.

– Ну, а мы с тобой разве виноваты, что он кончится? – Лицо Баранкина раскраснелось, глаза сверкали, светлые волосы подпрыгивали на голове в такт бегу.

– Это ты здорово придумал – бежать до конца учебного года, – отозвался Малинин. – Только где мы силы возьмем?

– Как это где?.. Я читал про одно индийское племя, так вот эти индусы могут бежать без передышки целую неделю… А мы что, хуже их, что ли?.. Четыре дня, да с отдыхом, продержимся!..

– Факт, продержимся!.. – На радостях Костя прибавил ходу, поравнялся с двумя симпатичными девочками. Баранкину это не понравилось, но чтобы не потерять своего друга из виду, он тоже наддал и легко догнал Костю. Теперь Малинин бежал рядом с девочками слева, а Баранкин справа.

– Представляешь, – объясняла девочка справа, – вот здесь вытачка, – девочка провела рукой по плечу, – а здесь в облипочку, – и правая девочка показала на талию.

Левая девочка подумала и сказала:

– В облипочку мне не пойдет, у меня талии совсем нет!..

Малинин чуть отстал и посмотрел на левую девочку со спины. Талии у нее действительно не было.

– Меньше пирожных надо есть, – буркнул Костя, снова поравнявшись с двумя модницами.

А Баранкина этот разговор даже разозлил:

– Это бег ради жизни, – сказал Юра, – а не ради журнала мод!.. Здесь вытачка!.. Здесь приталено!.. – передразнил он девчонок и тут же скомандовал, прибавляя ходу: – Жми, Малинин! Вперед, Малинин!..

Друзья поднажали в который раз и метров через двадцать очутились рядом, судя по непонятному разговору, с двумя научными работниками.

– Семен Пафнутьич, – сказал на бегу профессорского вида мужчина с бородой в форме веника, – а не организовать ли нам в институте кружок бега ради решения научных проблем?..