Оказавшись во главе партии, Хрущёв был озабочен не только хозяйственными делами, но и восстановлением доброго имени своих давних соратников. Он почти сразу вернул из ссылки семью своего друга по Московскому горкому С. 3. Корытного, а также членов семьи С. Косиора, А. Косарева и других. Многое из того, что они рассказывали, стало откровением и для Хрущёва. И этот гнев, эта горечь, это возмущение стали важными побудительными причинами доклада на XX съезде.

Известный советский учёный и публицист Ф. Бурлацкий писал не так давно о мотивах выступления Хрущёва на XX съезде КПСС. «Как решился выступить Хрущёв с докладом о Сталине, зная, что подавляющее большинство делегатов будет против разоблачения? Откуда он почерпнул такое мужество и такую уверенность в конечном успехе? То был один из редчайших случаев в истории, когда политический руководитель поставил на карту свою личную власть и даже жизнь во имя высших общественных целей. В составе после сталинского руководства не было ни одного деятеля, который решился бы выступить с подобным докладом о культе личности. Хрущёв и только Хрущёв, на мой взгляд, мог сделать это — так смело, эмоционально, а во многих отношениях и так необдуманно. Надо было обладать натурой Хрущёва — отчаянностью до авантюризма, надо было пройти через испытания страданием, страхом, приспособленчеством, чтобы решиться на такой шаг. Бесспорно, интересна его собственная оценка момента, прозвучавшая во время встречи с зарубежными гостями: „Меня часто спрашивают, как это я решился сделать тот доклад на XX съезде. Сколько лет мы верили этому человеку. Поднимали его. Создавали культ. И вдруг такой риск. Уж поскольку меня избрали Первым, я должен был сказать правду. Сказать правду, чего бы это ни стоило и как бы я ни рисковал. Ещё Ленин нас учил, что партия, которая не боится говорить правду, никогда не погибнет. Мы извлекли уроки из прошлого и хотели, чтобы такие уроки извлекли и другие братские партии, тогда наша общая победа будет обеспечена“. „Но дело, конечно, не только в чувстве долга, о котором говорил Первый секретарь, — продолжает Бурлацкий. — Мне не раз приходилось слушать воспоминания Хрущёва о Сталине. Это были пространные, нередко многочасовые размышления-монологи, как будто разговор с самим собой, со своей совестью. Он был глубоко ранен сталинизмом. Здесь перемешалось все: и мистический страх перед Сталиным, способным за один неверный шаг, жест, взгляд уничтожить любого человека, и ужас из-за невинно проливаемой крови. Здесь было и чувство личной вины, и накопленный десятилетиями протест, который рвался наружу, как пар из котла“[49].

Слухи о том, что на съезде партии Хрущёв сделал доклад о преступлениях и ошибках Сталина, быстро распространился по стране. Он вызвал возбуждение в Грузии. Не без влияния определённых кругов школьники старших классов, часть студентов решили отметить третью годовщину со дня смерти Сталина. У памятника Сталину собрался огромный митинг, по городу начались массовые демонстрации, большие толпы молодых грузин собрались на центральной площади города. Попытки комсомольских и партийных руководителей республики успокоить демонстрантов не имели успеха, и демонстрации стали перерастать в беспорядки. В город были введены войска, которые разогнали демонстрацию силой оружия. Намеченный на 1957 год визит Хрущёва в Грузию был отменён.

Нам до сих пор неизвестны многие детали этих событий в Грузии, но было бы ошибочно и примитивно объяснять их «грузинским национализмом». Размышляя о причинах мартовской трагедии в Тбилиси в 1956 году, писатель Тенгиз Буачидзе недавно писал: «Возможно ли полностью исключить национальные чувства в мартовских событиях? Разумеется, нет.

Наш народ тогда и вправду гордился Сталиным, его ролью в судьбах мира, его личностью, его делами, его победами — и тем, что Сталин по происхождению был всё-таки грузин, хотя он не принёс нашей нации никакого добра и не выделил её ничем, кроме цепи жесточайших репрессий 1921 года, 1924, 1929 — 1932 годов, 1936 — 1938 годов, 1948 года, 1951 — 1952 — и не знаю, каких ещё!..

Вот в чём, по-моему, трагедия. Но ничего антипартийного, антисоветского и националистического в тех мартовских выступлениях не было.

Вспомните хотя бы переполненную народом площадь Ленина, когда с трибуны прозвучал призыв: члены партии, дадим клятву верности Сталину! — как заалела вся площадь взметнувшимися над головой партбилетами.

Разве это был национализм?

Вспомните пафос речей, произнесённых с той трибуны и на набережной, где стоял тогда монумент Сталину.

Вспомните, как шествовали по улицам и площадям Тбилиси артисты, переодетые и загримированные под Ленина и Сталина и дружно держащиеся за руки.

Вспомните полное единодушие тбилисцев — представителей различных национальностей в те бурные дни.

Вспомните, как посылались телеграммы Молотову с просьбой защитить имя Сталина и советский строй, связанный с этим именем, и встать во главе государства.

Разве это был национализм? Разумеется, нет.

Это был результат того, что именно те люди, по приказу которых в Тбилиси была открыта стрельба и пролилась кровь ни в чём не повинных юношей и девушек, вдалбливали нам в голову на протяжении десятилетий, что Сталин был «вдохновителем и организатором всех наших побед», «гением всех времён и народов», «отцом и учителем народов», что без Сталина погибнет мир.

Так кто же создал «культ личности»: мы, простые люди, или они, тогдашние руководители, которые поистине макиавеллиевскими методами навязали нам и внушили самому Сталину, ползая перед ним на коленях и блея о бессмертности его величия (в надежде спасти себя и своё кресло!), что без него советская власть погибнет и исчезнет?!»[50]

Можно предположить, что именно этот трагический эпизод привёл к решению частично рассекретить доклад Хрущёва. Текст доклада, отпечатанный в специальной типографии, разослали всем райкомам и горкомам партии. С середины марта по всей стране проходили десятки тысяч собраний, на которые приглашались не только члены партии, но и беспартийные. На этих собраниях работники горкомов и райкомов зачитывали доклад Хрущёва. Прений не проводилось, и собрание закрывалось сразу после чтения небольшой книжки в красном переплёте. Для большинства людей содержание доклада было откровением. Впечатление усиливалось и тем фактом, что «секретный» доклад зачитывался перед всеми. Партия как бы обращалась к трудящимся и с самокритикой, и с просьбой помочь ей в искоренении последствий культа личности Сталина. Я помню хорошо то время.

Это было в конце марта 1956 года. В небольшую сельскую школу в Ленинградской области, где я тогда работал директором и преподавал историю, принесли специальное извещение. В полученной нами бумаге содержалось требование, чтобы все учителя школы на следующий день в 4 часа дня собрались в здании соседнего кирпичного завода. Мы не знали темы неожиданного собрания и не догадывались о нём. В небольшой Красной комнате (так назывались тогда партийные кабинеты на предприятиях) собрались учителя, инженеры и некоторые рабочие кирпичного завода. Собрание открыл инструктор районного комитета партии. Он сказал, что прочтёт полный текст секретного доклада Н. С. Хрущёва на XX съезде КПСС. Одновременно предупредил, что не будет отвечать ни на какие вопросы, мы не должны делать никаких записей или открывать прения. После этого инструктор начал читать текст доклада. Чтение продолжалось четыре часа, и все мы слушали доклад внимательно и безмолвно, почти с ужасом. Когда была прочитана последняя страница, в комнате ещё несколько минут стояла полная тишина, затем слушатели стали молча расходиться.

Было бы странным говорить сегодня, что разоблачение чудовищных преступлений сталинской эпохи укрепило авторитет КПСС и способствовало развитию мирового коммунистического движения. Нет, XX съезд был серьёзным ударом не только по авторитету Сталина. В западных партиях многие коммунисты выходили из их рядов. Они спрашивали, как это могло произойти, но не получали вразумительного ответа. Противники коммунистического движения и ранее писали о терроре Сталина и уничтожении им политических оппонентов, о сотнях концлагерей на севере и востоке СССР. Коммунисты обычно отвергали эти материалы как клевету. И вот теперь из Москвы приходит подтверждение чудовищных преступлений Сталина. Это явилось тяжким испытанием для всех сторонников социализма и друзей СССР. Это вызвало серьёзный кризис в мировом коммунистическом движении.

Но это был неизбежный кризис. Невозможно было вечно скрывать перед народом и миром тяжёлое сталинское прошлое. Рано или поздно оно открылось бы в той или иной форме. Но тогда оно повело бы к ещё более тяжёлым последствиям для коммунистического движения. Можно сожалеть лишь о том, что политическое развитие в нашей стране и в партии после XX съезда проходило сложными путями, внедрение в жизнь новых, подлинно демократических форм и методов задерживалось, и это явно не способствовало ни быстрому оздоровлению общественной жизни в нашей стране, ни быстрому преодолению кризиса мирового коммунистического движения.

Непоследовательность в политике КПСС была связана в первую очередь с обострением внутренней борьбы среди партийного руководства. После XX съезда состав ЦК значительно изменился, и из 125 членов ЦК, избранных на XIX съезде, в новый его состав вошло только 79 человек. При этом его новое пополнение в количестве 54 человек заметно укрепило политическую базу и влияние Н. С. Хрущёва. Сторонники Хрущёва составляли явное большинство в ЦК КПСС. В меньшей мере изменился состав Президиума ЦК. Здесь появились только два новых члена: А. И. Кириченко и М. А. Суслов. Был, правда, значительно пополнен состав кандидатов в члены ЦК КПСС. В их числе мы могли видеть Л. И. Брежнева, Г. К. Жукова, Н. А. Мухитдинова, Е. А. Фурцеву, Н. М. Шверника и Д. Т. Шепилова. Все эти люди активно поддерживали политическую линию Н. С. Хрущёва.

Далеко не на всех партийных собраниях и партийных активах, происходивших в марте 1956 года, удалось избежать обсуждения доклада Хрущёва и попыток углубить критику преступлений и ошибок прошлого. Типичным в этом отношении было партийное собрание в Союзе писателей с повесткой дня «Об итогах XX съезда партии». Многие ораторы говорили о тяжёлом положении литературы в годы культа, о незаконных репрессиях, они требовали наказать доносчиков и клеветников и расширить социалистическую демократию. 70-летний писатель П. А. Бляхин, член партии с 1903 года, говорил на собрании: «Ленин мечтал о создании социалистического аппарата не на словах, а на деле. Как исполнен этот завет Ленина? Ленинские нормы и ленинские принципы ещё не восстановлены. Не следует принимать желаемое за действительное. Вместо социалистического аппарата создан и воспитан аппарат бюрократический, основанный на чиновничестве, бездумии, карьеризме, погоне за тёплым местечком — аппарат, потерявший чувство ответственности. Сталин занял место царя, и он опирался на этот аппарат. Был недопустимый для советского общества разрыв в материальном уровне… Сталинская эпоха поставила под удар основы конституции, братство народов, социалистическую законность. Здесь уже говорилось о страданиях калмыков. А что сказать о страданиях еврейского народа? Дело Бейлиса на весь мир опозорило царское самодержавие, позорное „дело врачей“ — пятно на партии, и прежде всего на нас — русских коммунистах. Есть люди, которые втихомолку тормозят все перемены, тормозят и реабилитацию. Реабилитировано пока только 7 — 8 тысяч человек. Слова Хрущёва на съезде о количестве заключённых произвели тягостное впечатление. Сколько ещё будут томиться в тюрьме невинные люди? Необходимо предпринять ряд мер для того, чтобы произвести массовую реабилитацию. Единственная гарантия против повторения того, что было при Сталине, — партийная и советская ленинская демократия».

Писатель Е. Ю. Мальцев говорил: «Кадры сверху донизу воспитаны прежним стилем руководства. В Рязанской области председатель колхоза по-прежнему всесилен, секретари райкомов по-прежнему стучат кулаком по столу. И на партийном съезде многие вели себя трусливо… Не надо искать буржуазной идеологии там, где её нет. ЦК должен поскорее разобраться со всеми безобразиями насчёт „пакетов“ ответственным работникам. Секретари обкомов и сейчас от массы никак не зависят. Мне как писателю хочется разобраться, на какой почве возник культ личности, какие социальные причины его породили? Нельзя ведь объяснять все личными свойствами Сталина…»[51]

Выступая на некоторых партийных активах после XX съезда, Хрущёв не стыдился говорить, что он знал многое о неблаговидных делах, творившихся при Сталине, но боялся поднять голос протеста. На одном из активов он получил из зала такую записку: «Как вы, члены Политбюро, могли допустить, чтобы в стране совершались столь тяжкие преступления?» Хрущёв громко прочитал её и спросил: «Записка не подписана. Кто её написал — встаньте!» Никто в зале не поднялся. «Тот, кто написал эту записку, — сказал Хрущёв, — боится. Ну вот и мы все боялись выступить против Сталина». Это был, конечно, неполный, но всё же честный ответ. Многим членам Президиума ЦК было труднее на него ответить, тем более что они поддерживали Сталина ещё с середины 20-х годов.

Нажим внутри руководства на Хрущёва возрастал, и он не всегда мог противиться этому нажиму. Уже в апреле и мае 1956 года многие из попыток углубить критику культа Сталина стали решительно пресекаться. Один из старых большевиков, выступивших на партийной конференции Ленинградского университета с большой речью о преступлениях Сталина, через несколько дней был исключён из партии. Преподавателя марксизма, попытавшегося в одной из лекций затронуть вопрос о причинах, породивших культ личности, вызвали в горком партии и строго наказали. В «Правде» перепечатали статью из китайской газеты «Жэньминь жибао», в которой утверждалось, что заслуг у Сталина гораздо больше, чем ошибок, и что многие из них могут быть даже полезными, так как они «обогащают» исторический опыт диктатуры пролетариата. Автором статьи, как говорили в партийных кругах, был сам Мао Цзэдун. 30 июня 1956 года ЦК КПСС принял постановление «О преодолении культа личности и его последствий», которое опубликовали все газеты. Это постановление и по содержанию, и по формулировкам явилось шагом назад в сравнении с докладом Хрущёва на XX съезде. Да и сам Хрущёв в ряде своих публичных речей говорил теперь, что Сталин — это великий революционер и великий марксист-ленинец и партия не позволит «отдать имя Сталина врагам коммунизма».

Но повернуть вспять движение, начатое XX съездом, не удалось. Весной и летом 1956 года в нашей стране происходили события, во всех отношениях более важные, чем те или иные статьи или заявления, хотя об этих событиях ничего нельзя было прочесть в газетах или журналах. Главным по своей важности политическим и социальным процессом было массовое освобождение почти всех политических заключённых из лагерей и мест «вечной ссылки». Одновременно происходил столь же массовый и быстрый пересмотр дел и реабилитация большинства погибших в 1937 — 1955 годах узников лагерей и тюрем. Рушились стены Гулага на Колыме, Воркуте, в Карелии, Сибири, Казахстане, на Урале, в Мордовии.

Прежний порядок реабилитации отменялся. По предложению Хрущёва было создано более 90 специальных комиссий, которые имели право рассматривать дела заключённых непосредственно в лагерях или в местах их поселения. В комиссию включались один работник прокуратуры, один представитель из аппарата ЦК КПСС и один из уже реабилитированных членов партии. Комиссия временно наделялась правами Президиума Верховного Совета и могла производить реабилитацию, помилование, снижение сроков заключения. Решение не нуждалось в утверждении и вступало в силу немедленно. Ещё до начала работы комиссий телеграфным распоряжением из Москвы были реабилитированы и освобождены люди, которые находились в заключении по обвинению в критических отзывах о Сталине, распространении анекдотов о Сталине и аналогичных делах.

Специальные комиссии работали на местах несколько месяцев. Дела заключённых разбирались быстро; для этого чаще всего достаточно было краткой беседы с самим заключённым и непродолжительного знакомства с его делом. Уже к концу лета 1956 года из ссылки и лагерей вышли на волю бывшие члены партии и члены семей погибших коммунистов, а также узники лагерей, у которых кончились сроки заключения, но их незаконно продолжали держать под стражей. В более сложных случаях этих людей освобождали без реабилитации, как «отбывших срок заключения», предлагая добиваться реабилитации позднее в индивидуальном порядке. Освобождались беспартийные, ложно осуждённые в «антисоветской деятельности». Получили свободу и немногие оставшиеся в живых члены партий меньшевиков, анархистов, социалистов-революционеров, которые находились в тюрьмах, лагерях и ссылке часто по 25 — 30 лет. В эти же месяцы реабилитировались и все военнопленные и «перемещённые» лица, не запятнавшие себя сотрудничеством с врагом.

Возвращение к своим семьям, в родные места миллионов узников лагерей и реабилитация миллионов погибших жертв сталинского террора были с точки зрения внутренней жизни СССР не менее важными событиями, чем XX съезд партии. Хрущёв обязал все органы власти проявлять максимальное внимание к реабилитированным. При необходимости им в первую очередь предоставлялась жилплощадь, работа, оформлялась пенсия. Мы знаем случай, когда три женщины, не будучи родственницами, провели 17 лет заключения в одном лагере, спали на одних нарах, работали рядом. Они хотели получить в Москве квартиру из трёх изолированных комнат, чтобы не расставаться и после реабилитации. Но только одна из женщин имела право на московскую прописку. Они обратились к Хрущёву, и тот лично распорядился удовлетворить их просьбу.

Справедливости ради надо отметить, что работа по реабилитации шла недостаточно активно. Реабилитация расстрелянных и умерших заключённых проводилась, как правило, только по заявлению родственников или друзей. Если по делу не поступало заявления, то его и не разбирали. Когда такая реабилитация всё же производилась (например, по групповым делам), то никто не разыскивал родственников или детей умершего, чтобы сообщить о реабилитации и выдать небольшую компенсацию. Не проводилась формальная реабилитация участников оппозиционных течений 20-х годов и членов других партий, хотя они и освобождались из заключения. Не проводился пересмотр фальсифицированных процессов 30-х годов. Жена Н. Н. Крестинского в течение 7 лет после XX съезда добивалась реабилитации мужа, проходившего по процессу вместе с Бухариным. Когда ей, наконец, сообщили, что муж реабилитирован и восстановлен в партии, она умерла от инфаркта, упав на пол рядом с телефонным аппаратом. Жена Бухарина не смогла добиться реабилитации мужа и через 25 лет после XX съезда. Не были реабилитированы тогда Томский, Рыков, Зиновьев, Радек, Каменев, Пятаков, Шляпников, Рязанов и десятки других виднейших деятелей партии, активных участников революции и гражданской войны.

Большинство дел заключённых после их реабилитации сжигалось в местах заключения. Вместо бесчисленных протоколов допросов и доносов оставалась короткая справка о реабилитации. Никто не привлекал к ответственности следователей НКВД, проводивших «дознание» с применением пыток, начальников лагерей и тюрем, надзирателей, известных своим жестоким обращением с заключёнными. Не обнародовались имена доносчиков и клеветников. Лишь в редких, получивших огласку случаях отдельные работники НКВД — МГБ получили партийные взыскания «за превышение власти», «за применение недозволенных методов следствия», «за необоснованные обвинения».

Когда стали возвращаться домой бывшие заключённые, многих доносчиков и следователей охватила паника. Наблюдались случаи помешательства и даже самоубийства. Бывший следователь НКВД, ставший полковником, узнав на улице своего подследственного, упал перед ним на колени и умолял о прощении. Другой следователь, узнав в соседе по больничной палате свою жертву, умер от сердечного приступа. Но были и другие примеры. Когда реабилитированный директор школы после многолетнего заключения пришёл в Министерство просвещения Северной Осетии и узнал в министре своего следователя, то инфаркт случился не у бывшего следователя, а у бывшего директора. В Киеве реабилитированный офицер, встретив садиста-следователя, застрелил его из револьвера. Но такие случаи крайне редки, и беспокойство среди ушедших на пенсию работников НКВД быстро улеглось. Большинство заключённых давно уже покоились в братских могилах с деревянной биркой на ноге.

Впрочем, большинство из тех, кто вернулся, испытывало в первые годы не столько гнев или жажду мести, сколько страх перед возможным новым арестом. Люди боялись рассказывать друзьям и близким о перенесённых страданиях. Многим казалось, что за ними следят, что их телефоны прослушиваются, что их окружают доносчики. От этой мании преследования быстрее избавлялись те, кого впервые арестовали после войны и кто провёл в лагерях 5 — 8 лет и не пережил самых страшных для Гулага 1937 — 1945 годов. Они быстрее включались в прежнюю работу. Но те, кто провёл в заключении 17 — 20 лет, оказались. психологически сломленными, их здоровье было подорвано. Они не стремились к политической активности. Бывший первый секретарь одного из обкомов в Казахстане Н. Кузнецов пошёл на работу простым лесником. Он избегал людей. После XX съезда редко кто решался писать мемуары или воспоминания о лагерях. Лишь несколько человек начали это делать, но в глубокой тайне. Одна возможность свободно ходить по улицам города, бывать на юге, есть досыта, в том числе мясо, фрукты, конфеты, мороженое, ходить в кино и театр, мыться в ванной — всё это казалось многим из недавних заключённых огромным счастьем. К тому же и власти отнюдь не стремились привлекать бывших заключённых к активной работе. Можно пересчитать по пальцам лагерников, которые вернулись на работу в партийный и государственный аппарат. И лишь единицы пытались бороться за восстановление исторической правды и наказание активных участников репрессий. Такую попытку сделал философ П. И. Шабалкин, но его никто не хотел слушать. Много заявлений поступило в ЦК по поводу преступлений А. Я. Свердлова, сына Я. М. Свердлова. Андрей Свердлов долгое время был следователем НКВД и лично пытал заключённых, в том числе детей видных партийных работников, детей, с которыми он сам учился в особой «кремлёвской» школе'. Но все заявления против него оставались без последствий. Вернувшийся из заключения генерал А. И. Тодорский много энергии отдавал борьбе против фальсификации истории гражданской войны и восстановлению доброго имени видных военачальников. Его усилия обычно наталкивались на сопротивление партийного аппарата. Ссылались неофициально на слова Хрущёва о том, что партия не может устраивать варфоломеевских ночей. Когда к Хрущёву обратились за разъяснениями, он откровенно сказал, что если привлекать к ответственности всех, кто прямо или косвенно участвовал в преступлениях Сталина, то придётся отправить в заключение больше людей, чем освободилось при реабилитации. Поэт С. Липкин писал в то время:

Более точно и кратко о том же написал анонимный поэт:

Деятельность комиссий при ЦК КПСС продолжалась и после массовых реабилитаций. Проводилось расследование обвинений, предъявленных группе Тухачевского, обвинений, предъявленных в годы войны целым народностям СССР. Эта работа шла медленно. Если в первые недели после XX съезда во многих городах сносились памятники Сталину, то к концу года подобные акции были запрещены. Хрущёв ещё раз заявил, что советский народ будет помнить Сталина и воздавать ему должное и что термин «сталинизм» придумали враги социализма. Тело Сталина продолжало покоиться в Мавзолее рядом с телом Ленина.