Суслов в 60-е годы

После вынужденной отставки Хрущева руководство партии уже не в первый раз провозгласило необходимость «коллективного руководства» и недопустимость какого-либо нового «культа личности». Хотя Брежнев и стал Первым (а с 1966 года – Генеральным) секретарем ЦК КПСС, он еще не пользовался такой властью, как в 70-е годы. Немалым влиянием пользовались в партийно-государственном аппарате Суслов и Шелепин, между которыми происходила закулисная борьба. К концу 1965 года казалось, что в этой борьбе одерживает верх Шелепин, прозванный «железным Шуриком». Многие из его личных друзей похвалялись, что скоро именно он станет Первым секретарем ЦК. Однако более опытный Суслов сумел потеснить Шелепина, который стал не первым, а третьим секретарем ЦК. Суслов добился удаления из Секретариата ЦК и Ильичева, функции которого были переданы Демичеву. Специалист по химическому машиностроению, Демичев, может быть, удовлетворительно справлялся с обязанностями первого секретаря Московского горкома партии, но как секретарь ЦК по идеологии он находился под влиянием Суслова. На XXIII съезде КПСС, весной 1966 года, многие наблюдательные делегаты могли видеть, что именно Суслов и есть главный режиссер съезда.

Одним из противников Суслова в ЦК оказался протеже Брежнева С. П. Трапезников, назначенный заведующим Отделом науки и учебных заведений. Трапезников возглавил не только этот ведущий отдел ЦК, но и кампанию по реабилитации Сталина, которая все интенсивнее проводилась в 1965—1966 годах. Суслов не считал тогда подобную реабилитацию целесообразной или, во всяком случае, своевременной. Поэтому он не стал поддерживать сторонников Трапезникова, напротив, сдерживал их порыв. В 1966 году пять докторов исторических наук, среди которых был и А. М. Некрич, направили Суслову письмо с подробным и обоснованным протестом против попыток реабилитации Сталина. Помощник Суслова Воронцов сообщил авторам письма, что Суслов с его содержанием согласен и что ответ на него будет дан на XXIII съезде КПСС. Однако на съезде Суслов не выступал, так же как и многие другие члены Политбюро. Когда в следующем, 1967 году в Комитете партийного контроля решался вопрос об исключении Некрича из партии, Суслов отказал ему в личном приеме и не стал вмешиваться в дела КПК. Как победа сталинистов над более умеренными кругами партийного руководства была воспринята и замена главного редактора «Правды» А. М. Румянцева, вокруг которого еще раньше образовалась группа талантливых публицистов и журналистов. В 1967 году Суслов настоял на смещении председателя КГБ Семичастного, близкого друга Шелепина. Поводом для этого послужил побег в США дочери Сталина С. Аллилуевой и неудачные попытки КГБ вернуть ее в СССР. Председателем КГБ был назначен Ю. В. Андропов, который до этого работал под руководством Суслова, возглавляя один из международных отделов ЦК КПСС. Думается, что это назначение не случайно. К Андропову Суслов относился неприязненно и настороженно. Ф. Бурлацкий, много лет проработавший с Андроповым, свидетельствует: «Юрия Владимировича Суслов не любил и опасался, подозревая, что тот метит на его место» (Бурлацкий Ф. После Сталина // Новый мир. 1988. № 10. С. 188.).

Суслова очень пугали события в Чехословакии 1967—1968 годов. Ему казалось, что в этой стране происходит то же самое, что в Венгрии в 1956 году. Когда в Политбюро возникли разногласия, как поступить в этом случае, Суслов твердо стоял за введение в ЧССР войск стран Варшавского Договора.

В конце 1969 года Суслов не поддержал уже почти полностью подготовленный проект реабилитации Сталина в связи с его 90-летием. Однако именно он фактически руководил разгоном редакции «Нового мира» – журнала, который выражал тогда настроения наиболее прогрессивной части советской творческой интеллигенции. Когда главный редактор журнала А. Т. Твардовский сумел связаться с Сусловым по телефону и выразил ему свой протест, Суслов сказал: «Не нервничайте, товарищ Твардовский. Делайте так, как советует вам Центральный Комитет».

В эти годы нередко запрещалась продажа книг, весь тираж которых был уже отпечатан. Обращаясь к Суслову, издательские работники ссылались на большую проделанную работу и немалые затраты. «На идеологии не экономят», – отвечал в таких случаях Суслов.

И вместе с тем в идеологических вопросах он был не только догматичен, но часто крайне мелочен, упрям. Именно Суслов через своего помощника Воронцова решал вопрос о том, где именно нужно создать музей Маяковского (?) и «кого больше любил» поэт в конце 20-х годов: Лилю Брик, которая была еврейкой, или русскую Татьяну Яковлеву, жившую в Париже. Суслов был ярым противником публикации мемуаров Г. К. Жукова, и из-за этого работа над ними продвигалась крайне медленно, а Жукову это стоило по крайней мере одного инфаркта. В рукопись книги вносились произвольные изменения, порой вставлялись не только фразы, но и целые страницы, написанные отнюдь не рукой прославленного маршала. С другой стороны, многие куски из рукописи изымались. Известно также, что еще на октябрьском (1964 года) Пленуме ЦК КПСС в вину Хрущеву, в частности, вменялась поддержка Лысенко, без которой тот был бы бессилен. В дальнейшем, однако, Политиздат выпустил (и переиздал) книгу Н. П. Дубинина «Вечное движение», в которой трагические события и факты, происходившие в генетике в 40-50-е годы, объяснялись «искренними заблуждениями» «народного академика»; такой нейтральный, сглаживающий острые проблемы подход к недавнему прошлому был поддержан Сусловым, для которого это было и его собственным прошлым. В этом плане весьма характерный эпизод приводит в своих воспоминаниях И. Шатуновский. После октябрьского Пленума Суслов распек и снял главного редактора «Правды» П. А. Сатюкова за то, что тот поместил в газете за последний год 283 снимка Хрущева, а в последний год жизни Сталина было напечатано лишь девять его изображений (См.: Шатуновский И. Человек в футляре // Огонек. 1989. № 4. С. 28.).

Мы не знаем, думал ли Суслов о том, что он может со временем возглавить партию. Однако усиление личной власти Брежнева и расширение его аппарата, независимость многих его действий и выступлений вызвали раздражение Суслова. В конце 1969 года на Пленуме ЦК Брежнев произнес речь, в которой подверг резкой критике многие недостатки в хозяйственном руководстве и в экономической политике. Эта речь была подготовлена его помощниками и референтами и предварительно не обсуждалась на Политбюро. Здесь не было никакого нарушения норм «коллективного руководства», поскольку основным докладчиком на Пленуме был не Брежнев, он выступал лишь в прениях по докладу. Тем не менее после Пленума Суслов, Шелепин и Мазуров направили в ЦК КПСС письмо, в котором критиковали некоторые положения речи Брежнева. Предполагалось, что возникший спор будет продолжен на весеннем Пленуме ЦК. Но этот Пленум так и не состоялся. Брежнев заранее заручился поддержкой наиболее влиятельных членов ЦК, и Суслов, Шелепин и Мазуров сняли свои возражения. Шелепин еще продолжал по ряду вопросов выступать против Брежнева, пытаясь усилить собственное влияние в руководстве. В результате он был вначале перемещен на руководство профсоюзами, а затем и вовсе удален из Политбюро. Суслов, сохранив определенную самостоятельность, перестал критиковать Брежнева. Он удовлетворился вторым местом в партийной иерархии и ролью «главного идеолога».

Идеология в 70-е годы. Движение вспять

Вся идеологическая жизнь в нашей стране в 70-е годы контролировалась Сусловым и его аппаратом. Конечно, при желании можно отметить некоторые успехи в разных областях науки и культуры в 70-е годы. Но в целом здесь наблюдался не столько прогресс, сколько регресс, и этим мы во многом обязаны руководству Суслова. 60-е годы были временем многих перспективных начинаний в культуре, искусстве, общественных науках. Однако большинство из них не получило развития, они стали затухать уже к концу десятилетия и почти заглохли в 70-е годы. Для интеллигенции, для всех тех, кто создает культуру страны, это было плохое десятилетие. Никакого собственного вклада ни в теорию, ни в идеологию партии не внес и сам Суслов, его творческий потенциал оказался поразительно ничтожным.

Можно вспомнить, пожалуй, лишь тот факт, что именно Суслов в одной из своих речей первым употребил понятие «реальный социализм», которое может быть образцом уклончивости и неопределенности в теории. В отличие от термина «развитой социализм» понятие «реальный социализм» иногда употребляется и в настоящее время, но каждый вкладывает в него то содержание, какое считает нужным.

Суслову не нравилось все, что как-то поднималось над общим средним уровнем. Известно, например, что ему пришелся очень не по душе роман Вс. Кочетова «Чего же ты хочешь?». Слишком откровенный сталинизм Кочетова шокировал Суслова. Но его крайне раздражали и песни В. Высоцкого, пьесы Театра на Таганке. Суслов долго не разрешал к прокату фильмы «Гараж» Э. Рязанова и «Калина красная» В. Шукшина. Неизвестно, по каким соображениям Суслов долго препятствовал выходу на экран и фильма Рязанова «Человек ниоткуда». Говорили, что ему просто не понравилось название картины, а чиновники из кинопроката не хотели раздражать «главного идеолога». Суслов мешал публикации воспоминаний не только Жукова, но и Микояна. Но он же явно не одобрял и набирающее силу в конце 60-х годов русское «почвенничество», выразителем идей которого стали некоторые публикации, в частности в журнале «Молодая гвардия». Однако и большая статья одного из ответственных работников аппарата ЦК КПСС А. Н. Яковлева «Против антиисторизма», опубликованная 15 ноября 1972 года в «Литературной газете» и критиковавшая различного рода проявления «социальной патриархальщины» и национализма, также не понравилась Суслову определенностью и самостоятельностью суждений. Хорошо зная практику, при которой для ответственных работников статьи и речи составляются сотрудниками «менее ответственными», Суслов попросил своего помощника узнать, кто написал для Яковлева нашумевшую статью. Помощник вскоре доложил, что статью написал сам Яковлев. «Что он, Ленин, что ли», – с раздражением заметил Суслов.

Бесспорно, Суслов был очень опытным аппаратчиком, он умело ориентировался в коридорах власти, у него были крайне важные связи в военных кругах и в КГБ. Он постоянно поддерживал дружеские отношения с некоторыми известными, но далеко не лучшими представителями творческой интеллигенции.

Как я уже писал выше, Суслов держался всегда дружелюбно со всеми, даже с незначительными работниками своего аппарата и посетителями он неизменно здоровался за руку. В личной жизни был аскетичен, не стремился к постройке роскошных дач, не устраивал богатых приемов, не злоупотреблял спиртными напитками. Суслов не особенно заботился и о карьере своих детей. Его дочь Майя и сын Револий не занимали видных постов. Суслов не имел научных степеней и званий и не стремился к ним, как это делали Ильичев, получивший звание академика, или Трапезников, который после нескольких провалов стал все же членом-корреспондентом Академии наук СССР. Напротив, именно Суслов провел через ЦК решение, которое запрещало работникам, занимающим видные посты в аппарате партии, домогаться каких-либо академических званий. Все это, несомненно, похвальные качества для идеологического руководителя. Можно предположить, что Суслов хорошо знал теорию марксизма-ленинизма, то есть классические тексты. Вероятно, этого хватило бы для хорошего преподавания общественных дисциплин, но было совершенно недостаточно для главного идеолога партии.

Хотя Суслова именовали в некрологе «крупным теоретиком партии», на самом деле он не внес в партийную теорию ничего нового, не сказал здесь ни одного оригинального слова. За свою 35-летнюю деятельность на ответственных постах в ЦК Суслов не написал ни одной книги, и все его «сочинения» уместились в трех не слишком больших томах. Но что это за сочинения? Читать их подряд невыносимо скучно, в его речах и статьях постоянно повторяются одни и те же выражения и идеологические штампы. Суслов как будто сознательно избегает ярких мыслей и сравнений, он не употребляет шуток, и его речи почти никогда не сопровождаются ремарками («смех», «громкий смех», «движение в зале» и т. п.) (Любопытно, что один из главных помощников Суслова, Воронцов, – собиратель поговорок и афоризмов. Но при подготовке речей Суслова ему не удалось ни разу вставить в его тексты что-нибудь интересное из своей коллекции. Вообще составители речей Суслова отмечают, что он очень редко вносил в них какие-либо существенные изменения, разве только исключал некоторые фразы и абзацы.). Да и что мы найдем в собрании его сочинений из трех томов, изданных в 1982 году?

Его речи как секретаря Ростовского обкома и Ставропольского крайкома – это обычные выступления рядового партработника: о воспитании молодежи комсомолом, о долге народного учителя нести в народ свет знаний, о важности своевременной и хорошей обработки земли, о необходимости добровольно работать для фронта и храбро сражаться против фашистов. Сделавшись ответственным работником ЦК КПСС, Суслов не сказал ничего глубокого и значительного. Добрых два десятка речей были произнесены им при вручении орденов Саратовской, Черновицкой, Павлодарской, Ульяновской, Ленинградской, Тамбовской областям, городам Одессе, Брянску, Ставрополю и другим. Подобные речи обычно готовятся для оратора сотрудниками аппарата ЦК и соответствующего обкома. Множество таких же заранее подготовленных аппаратчиками речей Суслов произнес на съездах зарубежных компартий: французской, итальянской, вьетнамской, индийской, монгольской, болгарской и других. Не отличались оригинальностью и его традиционные речи перед избирателями различных округов, от которых он баллотировался в Верховный Совет СССР и РСФСР. Большое место в «творческом наследии» Суслова занимают юбилейные доклады и речи – в годовщины смерти или рождения Ленина, в годовщины Октябрьской революции, к 70-летию II съезда РСДРП и 40-летию VII конгресса Коминтерна, к 150-летию со дня рождения Карла Маркса. Если основную речь к тому или иному юбилею произносил Брежнев, то Суслов публиковал по этому поводу статью в журнале «Коммунист». Не слишком интересны и доклады, которые он делал регулярно на Всесоюзных совещаниях идеологических работников или преподавателей общественных дисциплин. Как правило, он всегда обходил наиболее острые и злободневные вопросы. К тому же, готовя свои выступления для публикации в сборниках, Суслов их тщательно редактировал. Он полностью убирал как восхваления, так и порицания Сталина или Хрущева, исключал примеры преступной деятельности Молотова и т. п.

Неудивительно, что сборники речей и статей Суслова не пользовались почти никаким спросом в книжных магазинах. Их первый тираж в 100 тысяч экземпляров не расходился более двух лет, хотя его книги продавались в любом книжном киоске. Для нашей страны это очень небольшой тираж, так как в Советском Союзе не менее миллиона работников, профессионально занимающихся проблемами идеологии и общественными науками. Что касается сборника выступлений Суслова за 1977 – 1980 годы, то первый тираж этой книги, стоившей всего 30 копеек, был отпечатан в количестве 50 тысяч экземпляров. Для политической брошюры это ничтожно мало. Да и разошлась она главным образом по библиотекам и парткабинетам. Вероятно, не более 20—30 тысяч преподавателей и пропагандистов истратили 2 рубля для приобретения в свои личные библиотеки сборников речей и статей Суслова. Не слишком впечатляющий результат многолетней деятельности «главного идеолога» партии!

Последние годы жизни

Суслов был не особенно крепок здоровьем. В молодости он перенес туберкулез, в более зрелом возрасте у него развился сахарный диабет. Когда он работал в Ставрополье и Литве, то после бурных объяснений с тем или иным работником у него начинались припадки, сходные с эпилептическими. В 1976 году Суслов перенес инфаркт миокарда. Он уже не мог много работать. По требованию врачей занимался делами не более трех-четырех часов в день.

Обычно большинство правительственных автомобилей двигалось по отведенной для них полосе вместе с машинами сопровождения на скорости до 120 километров в час. Но Суслов не разрешал своему шоферу делать более 60 километров в час. Иногда он останавливался возле Исторического музея и от Вечного огня через Александровский сад шел в Кремль. Более продолжительных прогулок он позволить себе не мог. Когда у Суслова побаливало сердце, он не возвращался домой, а оставался на ночь в специальной палате правительственной больницы на улице Грановского.

Все основные решения о «диссидентах» – от выдворения А. И. Солженицына, ссылки А. Д. Сахарова до ареста активистов «хельсинкских групп» – принимались при участии Суслова.

У него в эти годы сложились хорошие отношения с художником Глазуновым. Глазунов, долгое время считавшийся чуть ли не опальным художником, получил разрешение устроить огромную персональную выставку в Манеже, это очень высокая честь. Глазунов написал портрет Суслова, который тому весьма понравился. Но это вовсе не означало поддержку Сусловым русофилов. Именно он еще в 1970 году организовал специальное заседание Политбюро, которое осудило линию публикаций журнала «Молодая гвардия» и приняло решение о замене его редакционной коллегии.

Бурные события в Польше потребовали с августа 1980 года пристального внимания Суслова и вызвали у него большую тревогу. Весной 1981 года он предпринял поездку в Польшу, чтобы отговорить польский ЦК от проведения чрезвычайного съезда партии путем прямых выборов делегатов съезда (Автор опирается на сообщения в зарубежной прессе. Ред.). Но Суслов смог добиться лишь некоторой отсрочки в проведении съезда. По его инициативе было составлено письмо ЦК КПСС руководителям Польской объединенной рабочей партии. Под его руководством проводилась осторожная, но настойчивая борьба с так называемым «еврокоммунизмом».

В начале января 1982 года у Суслова было особенно много неотложных и важных дел. Военное положение в Польше, острая дискуссия по этому поводу с Итальянской коммунистической партией. Продолжавшийся спор МХАТа с Институтом марксизма-ленинизма по поводу постановки в театре пьесы М. Шатрова «Так победим!» – о последних годах жизни Ленина. В этой полемике за решением Секретариата ЦК о запрещении спектакля стояло «авторитетное мнение» Суслова. В духе времени М. Шатров опасался последующих оргвыводов – лишения партбилета (См.: Шатров М. У политика всегда есть выбор // Международная жизнь. 1989. № 4. С. 14.). Чтобы спасти спектакль, Шатров и главный режиссер МХАТа О. Ефремов решили обратиться в Политбюро к Черненко, так как Брежнев болел и уже плохо ориентировался в реальной жизни. Для Черненко неожиданно оказалось выгодным защитить пьесу и театр. Авторам была предоставлена возможность «улучшить свое произведение».

Кроме того, Суслову пришлось заниматься и несколькими делами о хищениях и коррупции, в которых оказались замешаны некоторые ответственные работники и люди с достаточно громкими фамилиями. К таким перегрузкам Суслов уже был неспособен. Он был стар, у него были поражены атеросклерозом сосуды сердца и мозга, ему нельзя было не только много работать, но и волноваться. Однако невозможно быть на столь высоком посту, какой занимал Суслов, не волноваться, не вступать в конфликты, не получать неприятных известий. После одного внешне спокойного, но крайне резкого по существу разговора у Суслова повысилось кровяное давление и возникло острое нарушение кровообращения в сосудах мозга. Он потерял сознание и через несколько дней скончался.

Смерть Суслова вызвала много толков и прогнозов, но немногие испытывали чувство искреннего горя и сожаления, проходя мимо его гроба в Колонном зале Дома Союзов или наблюдая за торжественной процедурой похорон по телевизору. На небольшом кладбище у Кремлевской стены уже не так много свободных участков. Но для Суслова нашли место рядом с могилой Сталина.

После смерти Суслова

Попробуем восстановить в общих чертах хронику событий, последовавших за кончиной Суслова 25 января 1982 года. 27 января «Правда» и другие газеты напечатали некролог и медицинское заключение о смерти. В течение нескольких дней гроб с телом покойного был выставлен для прощания в Колонном зале Дома Союзов. Газеты были полны сообщений об официальной скорби. Церемония прощания была хорошо организована на не вполне добровольных началах. 29 января состоялись похороны. Траурный митинг на Красной площади открыл Генеральный секретарь Л. И. Брежнев, среди прочих высоких слов и восхвалений произнесший также: «Неоценим вклад Михаила Андреевича в идейно-воспитательную работу партии, в разработку ее важнейших теоретических документов, в формирование и претворение в жизнь международной политики КПСС». Далее следуют еще более «точные» характеристики: «Он (Суслов. – Р. М.) был известен коммунистам и широким кругам трудящихся многих стран как человек, беззаветно преданный великому учению Маркса – Энгельса – Ленина, твердо стоящий на страже его революционных принципов и активно помогающий его творческому развитию нашей партией на основе опыта современной эпохи» (Правда. 1982. 30 янв.).

Прошло время – и мы ясно ощутили последствия влияния «главного идеолога» на международные отношения (резко ухудшившиеся после введения советских войск в Афганистан); с трудом начали избавляться от наследия той жесткой и негибкой политики, о «неоценимом вкладе» Суслова в которую говорил Брежнев. Прошло время – и риторический образ «стоящего на страже» Суслова воспринимается буквально как синоним охранительства, а понятие «творческое развитие» в данном случае предстает как воплощение догматизма, мертвенности мысли и торжества «высокой» демагогии.

Дифирамбы Брежнева подхватил тогдашний секретарь Московской партийной организации В. В. Гришин: «Он (Суслов. – Р. М.) являл собой образец высокой партийности, организованности, ленинского стиля в работе… Михаил Андреевич был верным соратником Леонида Ильича Брежнева, пламенным пропагандистом и проводником ленинского курса КПСС» (Там же.). Прошло время – и слова о «верном соратнике» и «проводнике» звучат иронически, почти как насмешка.

Затем выступил вице-президент АН СССР академик П. Н. Федосеев. Он говорил: «Вся многогранная деятельность товарища Суслова являла живой пример ленинской партийности в идеологии и высокой политической бдительности… Многочисленные кадры советской интеллигенции высоко ценят заботу Михаила Андреевича Суслова о развитии науки и культуры, о научно-техническом и культурном прогрессе нашей социалистической Родины» (Правда. 1982. 30 янв.).

Прошло время – и возвращенные из небытия книги, спектакли, кинофильмы, картины и музыкальные произведения, а главное – множество искалеченных судеб художников достаточно свидетельствуют о цене этой самой «бдительности» и «заботы». Прошло время – и мы осознали (может быть, еще не в полной мере) ответственность выступавших тогда с трибуны Мавзолея ораторов за экономический и духовный застой страны, за необыкновенно развившуюся коррупцию, взяточничество, воровство, нравственное безразличие и лицемерие.

Прошло время – и воссозданная нами сцена похорон теперь воспринимается скорее как трагический фарс. Следующим его актом стали мероприятия по увековечению памяти Суслова. В постановлении ЦК КПСС и Совета Министров от 15 февраля 1982 года говорилось: «Решено присвоить имя М. А. Суслова Ростовскому государственному университету и Невинномысскому оросительному каналу в Ставропольском крае, а также установить мемориальные доски в память М. А. Суслова на здании Московского института народного хозяйства, в котором он учился, на здании Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова, где М. А. Суслов вел преподавательскую работу, и на доме № 19 по улице Большая Бронная в г. Москве, где он жил. Кроме того, поручено Мосгорисполкому, Ленгорисполкому и Ульяновскому облисполкому решить соответственно вопрос о присвоении имени М. А. Суслова одной из новых улиц в г. Москве и г. Ленинграде и одной из средних школ в Ульяновской области, а Министерству морского флота – о присвоении имени М. А. Суслова одному из пассажирских морских судов» (Правда. 1982. 16 февр.).

Правда, некоторые «материальные знаки» памяти оказались недолговечными. Летом 1988 года мемориальная доска, водруженная на здании МГУ (факультет журналистики), оказалась… залитой чернилами. Конечно, подобный способ протеста вряд ли можно одобрить. Тем не менее события развивались стремительно. Вскоре руководство журфака обратилось в партком университета с просьбой снять доску. Испорченный мемориальный знак временно прикрыли мешковиной, но после того как она несколько раз была сорвана, заключили в основательный металлический футляр с надписью «Ремонт». Ни студенты, ни преподаватели вуза не хотели соглашаться с присутствием имени Суслова на здании первого университета страны, здании, непосредственно связанном с историей отечественной культуры (в нем преподавали В. О. Ключевский, С. М. Соловьев, Ф. И. Буслаев, Н. Е. Жуковский и другие). Был проведен опрос общественного мнения, в результате которого выяснилось, что многим будущим экономистам и историкам имя бывшего «главного идеолога» вообще неизвестно, а большинство опрошенных студентов и преподавателей (86%) высказались за удаление «спорной мемориальной доски». Эту просьбу поддержали ректорат и партком МГУ. В феврале 1989 года здание было освобождено от мемориальной доски.

Видимо, ту же участь разделят и два музея Суслова, созданные после его смерти как бы по инициативе местных властей. Один был открыт в городе Хвалынске, в здании, некогда построенном по распоряжению Суслова в канун собственного 75-летнего юбилея. Наверное, о своем мемориале Суслов заботился заблаговременно. Тогда же внутри были выложены три больших панно из кварцита, изображавшие Суслова, Брежнева и Ленина. Часть экспозиции составили документы, фотографии и личные вещи Суслова, переданные его дочерью. Другой (очень схожий по фондам) музей был организован в селе Шаховском Ульяновской области. Теперь оба музея – как давно забытые памятники. Паломничества к ним не происходит. И залы пустуют без посетителей.

В последнее время общественность страны все активнее выступает за переименование всех объектов, носящих имя Суслова. Но пока еще существует улица Суслова на Юго-Западе столицы и средняя школа в Ульяновской области, еще бороздит морские просторы теплоход «Михаил Суслов». И все же избавиться от имени Суслова на зданиях гораздо легче, чем изжить и преодолеть оставленное им наследство в области идеологии, культуры и политики.

Прорыв всей этой громоздкой и угрюмой плотины, сковывавшей свободное естественное течение общественной и духовной жизни нашей страны, произошел в апреле 1985 года. Обретаемый социализмом новый нравственный статус одновременно обернулся неизбежной политической смертью для Суслова, а точнее, для той авторитарной идеологической системы, творцом и порождением которой он был.

Искусство постепенно раскрепощается, шаг за шагом высвобождаясь из идеологического плена. Торжество соцреализма, провозглашенное в печати и с высоких трибун, всячески поддерживаемое «главным идеологом», оказалось при здравом рассмотрении фантомом, этаким подпоручиком Киже, возникшим ниоткуда и исчезнувшим неизвестно куда. Особенно это очевидно теперь, когда мы переживаем, казалось, навсегда запрещенные книги А. Платонова, М. Булгакова, А. Ахматовой, Н. Гумилева, В. Гроссмана, В. Шаламова, Ю. Домбровского и многих других. «Неожиданно» неоцененной и удивительно органичной частью русской литературы предстал творческий опыт деятелей послеоктябрьской эмиграции: Е. Замятина, В. Ходасевича, В. Набокова, Б. Зайцева, Д. Аверченко, носивших до недавнего времени тяжеловесные «чугунные» ярлыки «белогвардейщины», «идеологически чуждых», «заблудившихся» и т. п. Наконец-то постепенно, хотя и болезненно, в сфере духовной культуры утверждается некогда утраченный, но единственно плодотворный способ ее существования – диалог. Вместо суррогата деления на «свое» и «чужое» с последующими оргвыводами, принятого у Суслова, предполагается уважение к другой точке зрения, стремление понять, проникнуть в ее внутренний смысл, спорить с ней и взаимообогащаться. Это показательно и по отношению к именам и книгам А. Галича, В. Некрасова, В. Войновича, А. Солженицына, Н. Коржавина (некогда насильно высланных или вынужденных уехать из Советского Союза не без участия Суслова), и по отношению к зарубежной литературе – Дж. Оруэллу, О. Хаксли, А. Кестлеру, У. Эко и другим.

Возрождаются не только книги, но и художественные фильмы. А. Тарковский, К. Муратова, А. Сокуров, А. Михалков-Кончаловский – вот далеко не полный перечень режиссеров, произведения которых возвращены на экраны страны. Более того, наконец советский гражданин (правда, еще в определенных дозах) может самостоятельно разобраться и оценить фильмы Л. Бунюэля, Ф. Феллини, Б. Фосса, М. Формана, В. Аллена, сам может послушать музыку Шнитке и Губайдулиной или ужаснуться «разложению и деградации» современной западной поп-и рок-культуры. Сам может увидеть «извращенное восприятие действительности» С. Дали или «формализм» и «безыдейность» русского авангарда XX века.

Постепенно мы начинаем понимать, что марксизм не стал за семьдесят лет «единственно правильным и верным» учением от того, что все «прочие идеалистические бредни» (определение в духе Суслова) с порога отвергались; непрочитанные и неисследованные, они огульно приговаривались к забвению. Так, часть нашей культуры составляет «нравственно взыскующая» русская религиозная философия – П. Флоренский, Н. Бердяев, С. Булгаков, В. Розанов, В. Соловьев. К сожалению, ее традиции оказались искусственно прерванными.

Сегодня приобщение к каждому новому имени художника или мыслителя, к его самобытному таланту, индивидуально-неповторимому пониманию мира становится важным общественным актом, разрушающим ту внушительную стену между человеком и культурой, которую столь старательно вслед за Ждановым возводил и Суслов.

ВСЕСОЮЗНЫЙ СТАРОСТА

Михаил Иванович Калинин – один из виднейших руководителей Советской власти и Коммунистической партии. Соратник как В. И. Ленина, так и Сталина, он 27 лет находился на посту руководителя верховного органа государственной власти – Председателя ВЦИК, потом ЦИК СССР, еще позднее Председателя Президиума Верховного Совета СССР.