Г. Хеноха, который набрался мужества и густым басом (бас на таком совещании расценивался как бестактность) заявил, что третий блок Запорожской АЭС будет пущен в лучшем случае не ранее августа 1986 года (реальный пуск состоялся 30 декабря 1986 года) из-за поздней поставки оборудования и неготовности вычислительного комплекса, к монтажу которого только приступили. "Видали, какой герой! - возмутился Щербина.- Он назначает свои собственные сроки! - И взметнул голос до крика: - Кто дал вам право, товарищ Хенох, устанавливать свои сроки взамен правительственных?" "Сроки диктует технология производства работ",-упрямился начальник стройки. "Бросьте! Не заводите рака за камень! Правительственный срок-май 1986 года. Извольте пускать в мае!" "Но только в конце мая завершат поставку специальной арматуры",-парировал Хенох. "Поставляйте раньше!- И Щербина обратился к сидевшему рядом Майорцу: - Заметьте, Анатолий Иванович, ваши начальники строек прикрываются отсутствием оборудования и срывают сроки..." "Мы это пресечем, Борис Евдокимович",-обещал Майорец. "Непонятно, как без оборудования можно строить и пускать атомную станцию... Ведь оборудование поставляю не я, а промышленность через заказчика",-пробурчал Хенох и, удрученный, сел. Уже после совещания, в фойе Кремлевского Дворца, он сказал мне: "В этом вся наша национальная трагедия. Лжем сами и учим лгать подчиненных. До добра это не доведет". Разговор был, напомню, за два месяца до чернобыльской катастрофы.
      В апреле 1983 года я написал статью о ползучем планировании в атомном энергетическом строительстве и предложил ее в одну из центральных газет. Статья не была принята. Приведу краткую выдержку:
      "В чем же причины нереальности планирования в атомостроительной отрасли и стойких, десятилетиями продолжающихся срывов? Их три:
      1. Некомпетентность работников, осуществляющих планирование вводов энергомощностей и управление атомостроительной отраслью.
      2. Нереальность и, как следствие, ползучесть планирования, вызванные некомпетентностью опенок.
      3. Неготовность машиностроительных министерств к производству в должном количестве и надлежащего качества оборудования для атомных станций..."
      Факт, что компетентность имеет непосредственное отношение как к качеству и реальности плана, так и к безопасности атомных станций, более чем очевиден но, к сожалению, об этом приходится снова и снова напоминать. Ведь многие руководящие должности в атомной отрасли заняты не по праву.
      Так, центральный аппарат Минэнерго СССР, включая министра и ряд его заместителей, был некомпетентен в атомной специфике. Атомным направлением в энергетическом строительстве руководил заместитель министра А. Н. Семенов, четыре года назад поставленный на это сложное дело, будучи по образованию и многолетнему опыту работы строителем гидростанций. (В январе 1987 года он был отстранен от руководства ходом строительства атомных станций по итогам 1986 года за срыв ввода энергомощностей.)
      Не лучшим образом обстояло дело и в ведомстве, которое в канун катастрофы осуществляло руководство эксплуатацией действующих атомных электростанций (сокращенно-ВПО Союзатомэнер-го). Начальником его был Г. А. Веретенников, на эксплуатации АЭС никогда не работавший. Атомной технологии он не знал и после пятнадцатилетней работы в Госплане СССР решил пойти на живое дело (В июле 1986 года он был исключен из партии и снят с работы.)
      Уже после чернобыльской аварии, в июле 1986 года, Б. Е. Щербина с трибуны расширенной коллегии Минэнерго СССР воскликнул, обращаясь к сидящим в зале энергетикам: "Вы все эти годы шли к Чернобылю!" Если это так, то следует добавить, что вся атмосфера в атомной энергетике ускорила это шествие.
      Считаю необходимым познакомить читателя с выдержками из статьи Ф. Олдса "О двух подходах к ядерной энергетике", опубликованной в журнале "Павер энжиниринг" еще в октябре 1979 года:
      "В то время как страны - члены Организации экономического сотрудничества и развития (СЭСР) сталкиваются с многочисленными затруднениями в ходе реализации своих ядерных программ, страны - члены СЭВ приступили к выполнению совместного плана, который предусматривает увеличение установленной мощности АЭС к 1990 году на 150000 МВт (это более чем одна треть современной мощности всех АЭС на земном шаре)...
      Академия наук СССР-этого, впрочем, следовало ожидать- заверяет широкую общественность, что советские ядерные реакторы являются абсолютно надежными и что последствия аварии на АЭС "Тримайл-Айленд" чрезмерно драматизированы в зарубежной печати. Выдающийся советский ученый-атомщик А. П. Александров, президент Академии наук и директор Института атомной энергии имени И. В. Курчатова, недавно дал интервью лондонскому корреспонденту газеты "Вашингтон стар"... Он убежден, что мировые запасы нефти и газа иссякнут через тридцать-пятьдесят лет, поэтому необходимо строить АЭС во всех частях света, иначе неизбежно возникнут военные конфликты из-за обладания остатками минерального топлива Он считает, что эти вооруженные столкновения произойдут только между капиталистическими странами, так как СССР будет к тому времени в изобилии обеспечен энергией атома.
      Организации СЭСР и СЭВ действуют в противоположных направлениях.
      СЭВ делает основной упор на развитие атомной энергетики и не придает большого значения перспективам использования солнечной энергии и другим вариантам постепенного перехода к альтернативным источникам энергоснабжения...
      США на протяжении многих лет лидировали среди стран-членов СЭСР и в области практического использования ядерной энергии, и по объему ассигнований на научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы. Но затем это положение довольно быстро изменилось, и теперь развитие ядерной энергетики рассматривается в США не как приоритетная задача государственной важности, а всего лишь как крайнее средство решения энергетической проблемы. Главное внимание при обсуждении любого законопроекта, относящегося к энергетике, уделяется защите окружающей среды. Таким образом, ведущие страны - члены СЭСР и СЭВ занимают диаметрально противоположные позиции по отношению к развитию ядерной энергетики..."
      Позиции, конечно, не диаметрально противоположные, особенно в вопросах, касающихся повышения безопасности АЭС. Ф. Олдс здесь допускает неточность, обе стороны уделяют максимум внимания этому вопросу. Но есть и бесспорные различия в оценках проблемы развития ядерной энергетики:
      чрезмерная критика и явное завышение опасности атомных станций в США,
      в течение трех с половиной десятилетий полное отсутствие критики и явно занижаемая опасность АЭС для персонала и окружающей среды в СССР.
      Удивителен явно выраженный конформизм нашей общественности, безоглядно верившей академикам. Не потому ли громом средь ясного неба свалился на нас и многих так перепахал Чернобыль?
      Перепахал, да не всех. К сожалению, конформизма и легковерия не убавилось. Что ж, верить легче, чем подвергать трезвому сомнению. Поначалу меньше хлопот...
      На состоявшейся 4 ноября 1986 года в Бухаресте 41-й сессии СЭВ, отмечая отсутствие альтернативы атомной энергетике, Председатель Совета Министров СССР, в частности, сказал:
      "Трагедия в Чернобыле не только не перечеркнула перспективы ядерной энергетики в сотрудничестве, но, напротив, поставив в центр внимания вопросы обеспечения большей безопасности, укрепляет ее значение как единственного источника, гарантирующего надежное энергообеспечение на будущее... Социалистические страны еще более активно включаются в международное сотрудничество в этой области, исходя из предложений, внесенных нами в МАГАТЭ... Кроме того, мы будем строить атомные станции теплоснабжения, экономя ценное и дефицитное органическое топливо-газ и мазут".
      Энергичная постановка вопроса о развитии атомной энергетики заставляет еще и еще раз вдуматься, вглядеться в чернобыльский урок, в причины, существо и последствия пережитой всеми нами, всем человечеством катастрофы на ядерной станции в украинском Полесье.
      Попробуем это сделать. Проследим день за днем, час за часом, как развивались события в предаварийные и аварийные дни и ночи.
      2
      25 АПРЕЛЯ 1986 ГОДА
      В канун катастрофы я работал заместителем начальника главного производственного управления Минэнерго СССР по строительству атомных электростанций.
      25 апреля 1986 года в 16 часов 50 минут вечера (за восемь с половиной часов до взрыва) самолетом "ИЛ-86" возвращался из Симферополя в Москву после инспекции строительно-монтажных работ на Крымской АЭС. Не припомню каких-нибудь предчувствий, беспокойства. При взлете и посадке, правда, сильно чадило керосином. В полете же воздух был идеально чистым. И только слегка раздражало непрерывное тарахтение плохо отрегулированного лифта, возившего вверх-вниз стюардесс и стюардов с прохладительными напитками. В их действиях было много сутолоки, казалось, они делали лишнюю работу.
      Летели над Украиной, утопающей в цветущих садах. Пройдет каких-нибудь семь-восемь часов, и наступит для этой земли новая эра, эра беды и ядерной грязи. А пока я смотрел через иллюминатор на землю. В синеватой дымке внизу проплыл Харьков. Помню, пожалел, что Киев остался в стороне. Там, в ста тридцати километрах от Киева, в 70-е годы я работал заместителем главного инженера на первом энергоблоке Чернобыльской АЭС, жил в Припяти на улице Ленина, в 1-м микрорайоне (наиболее подвергшемся радиоактивному заражению после взрыва).
      Чернобыльская АЭС расположена на востоке большого региона, именуемого белорусско-украинским Полесьем, на берегу реки Припяти, впадающей в Днепр. Места в основном равнинные, с относительно плоским рельефом, с очень небольшим уклоном поверхности в сторону реки и ее притоков. Общая длина Припяти до впадения в Днепр - 748 километров. Площадь водосбора у створа атомной станции - 106 тысяч квадратных километров. Именно с этой площади радиоактивность будет уходить в грунт, а также смываться дождями и талыми водами...
      Хороша река Припять! Вода в ней коричневая, видимо, потому, что вытекает из торфяных полесских болот, течение мощное, быстрое, во время купания сильно сносит. Кожу после купания стягивает, потрешь ее рукой-поскрипывает. Много поплавал я в этой воде и погреб на академических лодках. Перестанешь грести, зачерпнешь рукой терпкой коричневатой воды, и кожу сразу стянет от болотных кислот (которые впоследствии, после взрыва реактора и радиоактивного выброса, станут хорошими коагулянтами-носителями радиоактивных частиц и осколков деления),
      Но вернемся к характеристике местности. Это немаловажно. Водоносный горизонт, который используется здесь для хозяйственного водоснабжения, залегает на глубине десять-пятнадцать метров относительно уровня реки Припяти и отделен от четвертичных отложений почти непроницаемыми глинистыми мергелями 3. Это означает, что радиоактивность, достигнув этой глубины, будет разноситься грунтовыми водами...
      В Полесье плотность населения небольшая, до начала строительства Чернобыльской атомной станции-примерно семьдесят человек на квадратный километр. В канун катастрофы в тридцатикилометровой зоне вокруг атомной электростанции проживало уже около. 110 тысяч человек, из которых почти половина - в Припяти, к западу от трехкилометровой санитарной зоны АЭС, и 13 тысяч - в районном центре Чернобыле, в восемнадцати километрах к юго-востоку.
      Я часто вспоминал Припять, городок атомных энергетиков. Он при мне строился почти с нуля. Когда я уезжал в Москву, было уже заселено три микрорайона. Городок уютный, удобный для жизни и очень чистый. Часто можно было слышать от приезжих: "Какая прелесть Припять!" Сюда стремились и приезжали на постоянное место жительства многие отставники. Порою с трудом через правительственные учреждения и даже суд добивались права жить в этом райском уголке, сочетавшем прекрасную природу и удачные градостроительные находки.
      Совсем недавно, 25 марта 1986 года, я проверял ход работ на строящемся пятом энергоблоке Чернобыльской АЭС. Все та же свежесть чистого пьянящего воздуха, все те же тишина и уют теперь уже не поселка, а города с пятидесятитысячным населением...
      Киев и Чернобыльская АЭС остались северо-западнее трассы полета. Воспоминания отошли, реальностью стал огромный салон авиалайнера. Два прохода, три ряда полупустых кресел. Ощущение - будто находишься в большущем амбаре. Если крикнуть-аукнется. Рядом постоянный грохот и тарахтенье снующего туда-сюда лифта, кажется, что не в самолете летишь, а едешь в огромном пустопорожнем тарантасе по голубой булыжной дороге. И в багажнике гремят бидоны из-под молока.
      Домой из аэропорта Внуково добрался я к девяти вечера. За пять часов до взрыва.
      В этот день, 25 апреля 1986 года, на Чернобыльской АЭС готовились к остановке четвертого энергоблока на планово-предупредительный ремонт.
      Во время остановки блока по утвержденной главным инженером Н. М. Фоминым программе предполагалось провести испытания с отключенными защитами реактора в режиме полного обесточивания оборудования АЭС. Для выработки электроэнергии предполагалось использовать механическую энергию выбега ротора турбогенератора (вращение по инерции). Кстати, проведение подобного опыта предлагалось многим атомным электростанциям, но из-за рискованности эксперимента все отказывались. Руководство Чернобыльской АЭС согласилось.
      В чем суть эксперимента и зачем он понадобился?
      Дело в том, что если атомная станция окажется вдруг обесточенной, то, естественно, останавливаются все механизмы, в том числе и насосы, прокачивающие охлаждающую воду через активную зону атомного реактора. В результате происходит расплавление активной зоны, что равносильно максимальной проектной аварии. Использование любых возможных источников электроэнергии в таких случаях и предусматривает эксперимент с выбегом ротора турбогенератора. Ведь пока вращается ротор генератора, вырабатывается электроэнергия. Ее можно и должно использовать в критических случаях. Режим выбега - одна из подсистем при максимальной проектной аварии (МПА).
      Подобные испытания, но с действующими защитами реактора проводились и раньше на Чернобыльской АЭС и на других атомных станциях. И все проходило успешно. Мне также приходилось принимать в них участие.
      Обычно программы таких работ готовят заранее, согласуют с главным конструктором реактора, генеральным проектировщиком электростанции, Госатомэнергонадзором. Программа обязательно предусматривает в этих случаях резервное электроснабжение на время проведения эксперимента. То есть обесточивание электростанции во время испытаний только подразумевается, а не происходит на самом деле. При надлежащем порядке выполнения работ и дополнительных мерах безопасности такие испытания на работающей АЭС не запрещались.
      Тут же следует подчеркнуть, что испытания с выбегом ротора генератора позволительно проводить только после глушения реактора, то есть с момента нажатия кнопки АЗ (аварийной защиты) и входа в активную зону поглощающих стержней. Реактор перед этим должен находиться в стабильном, управляемом режиме, имея регламентный запас реактивности.
      Несколько необходимых пояснений для широкого читателя. Упрощенно активная зона реактора РБМК 4 представляет собой цилиндр диаметром четырнадцать метров и высотой семь метров. Внутри этот цилиндр заполнен ядерным топливом и графитом. С торцевой стороны цилиндр активной зоны равномерно пронизан сквозными отверстиями (трубами), в которых перемещаются стержни регулирования, поглощающие нейтроны. Если все стержни внизу (то есть в пределах активной зоны), реактор заглушен. По мере извлечения стержней начинается цепная реакция деления ядер, и мощность реактора растет. Чем выше извлечены стержни, тем больше мощность реактора.
      Когда реактор загружен свежим топливом, его запас реактивности (упрощенно - способность к росту нейтронной мощности) превышает способность поглощающих стержней заглушить реакцию. В этом случае извлекается часть топлива (кассеты) и на их место вставляются неподвижные поглощающие стержни (их называют дополнительными поглотителями - ДП) как бы на помощь подвижным стержням. По мере выгорания урана эти дополнительные поглотители извлекаются и на их место устанавливается ядерное топливо.
      Однако остается непреложным правило: по мере выгорания топлива число погруженных в активную зону поглощающих стержней не должно быть менее двадцати восьми-тридцати штук (после чернобыльской аварии это число увеличено до семидесяти двух), поскольку в любой момент может возникнуть ситуация, когда способность топлива к росту мощности окажется большей, чем поглощающая способность стержней регулирования.
      Эти двадцать восемь-тридцать стержней, находящиеся в зоне высокой эффективности, и составляют оперативный запас реактивности. Иными словами, на всех этапах эксплуатации реактора его способность к разгону не должна превышать способности поглощающих стержней заглушить реактор.
      Возникает вопрос: почему прежние испытания такого рода, в том числе и в Чернобыле, обходились без ЧП? Ответ простой: реактор находился в стабильном, управляемом состоянии, весь комплекс защит оставался в работе.
      Программа, утвержденная главным инженером Чернобыльской АЭС Н. М. Фоминым, не соответствовала ни одному из перечисленных требований.
      Раздел о мерах безопасности был составлен чисто формально, дополнительных мер предусмотрено не было, больше того-программой предписывалось отключение САОР (системы аварийного охлаждения реактора), а это означало, что в течение всего периода испытаний - около четырех часов - безопасность реактора будет существенно снижена. Кроме того, как это будет видно из дальнейшего, работник" АЭС допускали отклонения и от самой программы, создавая дополнительные условия для аварийной ситуации.
      Операторы не представляли также в полной мере, что реактор типа РБМК обладает серией положительных эффектов реактивности, которые в отдельных случаях срабатывают одновременно, приводя к так называемому положительному останову, то есть к взрыву, когда способность реактора к разгону намного превышает способность средств защиты к его глушению. Этот мгновенный мощностной эффект и сыграл свою роковую роль...
      Но вернемся к программе испытаний. Попытаемся понять, почему она оказалась не согласованной с вышестоящими организациями, с теми, кто несет, как и руководство атомной станции, ответственность за ядерную безопасность не только самой АЭС, но и государства.
      В январе 1986 года директор АЭС В. П. Брюханов направил программу испытаний для согласования генеральному проектировщику в Гидропроект и в Госатомэнергонадзор. Ответа не последовало. Ни дирекцию Чернобыльской АЭС, ни эксплуатационное объединение Союзатомэнерго это не обеспокоило. Не обеспокоило это и Гидропроект и Госатомэнергонадзор.
      Тут уж вроде можно позволить себе далеко идущие выводы: безответственность во всех этих государственных учреждениях достигла такой степени, что они сочли возможным отмолчаться, не применив никаких санкций, хотя и генеральный проектировщик, и генеральный заказчик (ВПО Союзатомэнерго), и Госатомэнергонадзор наделены такими правами, более того, это их прямая обязанность. Но в этих организациях есть конкретные ответственные люди. Кто же они?
      В Гидропроекте-генпроектанте Чернобыльской АЭС-за безопасность атомных станций отвечал В. С. Конвиз. Это опытный проектировщик гидростанций, кандидат технических наук по гидротехническим сооружениям. Долгие годы (с 1972-го по 1982-й)-руководитель сектора проектирования АЭС, с 1983 года-ответственный за безопасность АЭС. Взявшись в 70-е годы за проектирование атомных станций, Конвиз вряд ли имел основательное понятие о том, что такое атомный реактор, привлекал к работе в основном специалистов по проектированию гидросооружений. Тут, пожалуй, все ясно. Такой человек не мог предвидеть возможности катастрофы, заложенной в программе да и в самом реакторе.
      В Согозатомэнерго-объединении Министерства энергетики и электрификации СССР, эксплуатирующем АЭС и фактически отвечающем за все действия эксплуатационного персонала,-руководителем был Г. А. Веретенников, человек, никогда не имевший дела с эксплуатацией АЭС. С 1970 по 1982 год он работал в Госплане СССР, планировал поставки оборудования для атомных станций. Дело по разным причинам шло плохо, из года в год оборудование поставлялось лишь наполовину. Веретенников часто болел, у него была, как говорили, "слабая голова", спазмировали сосуды мозга. Но внутренняя установка на занятие высокой должности была в нем, видимо, сильно развита. В 1982 году он занял освободившуюся совмещенную должность заместителя министра-начальника объединения Союзатомэнерго. Она оказалась ему не по силам, снова начались, спазмы сосудов мозга, обмороки, кремлевская больница. Один из старых работников Главатомэнерго, Ю. Измайлов, заметил по этому поводу: "При Веретенникове. отыскать атомщика в главке, знающего толк в реакторах и ядерной физике, стало почти невозможно. Зато раздулись бухгалтерия, отдел снабжения и плановый отдел..." В 1984 году должность-приставку замминистра сократили, и Веретенников стал просто начальником объединения Согозатомэнерго. Обмороки у него участились, и он надолго слег в больницу.
      Начальник производственного отдела Союзатомэнерго Е. С. Иванов так оправдывал незадолго до Чернобыля участившиеся аварийные ситуации на атомных станциях: "Ни одна АЭС не выполняет до конца технологический регламент. Да это и невозможно. Практика эксплуатации постоянно вносит свои коррективы..."
      Только ядерная катастрофа в Чернобыле вышвырнула Веретенникова из партии и из кресла начальника Союзатомэнерго.
      В Госатомэнергонадзоре собрался довольно грамотный и опытный народ во главе с председателем комитета Е. В. Куловым, физиком-ядерщиком, долгое время работавшим на атомных реакторах Минсредмаша. Но как ни странно, и Кулов оставил сырую программу испытаний из Чернобыля без внимания. Почему? Ведь положением о Госатомэнергонадзоре, утвержденным постановлением Совета Министров СССР No 409 от 4 мая 1984 года, предусматривалось, что главной задачей комитета является "государственный надзор за соблюдением всеми министерствами, ведомствами, предприятиями, организациями, учреждениями и должностными лицами установленных правил, норм и инструкций по ядерной и технической безопасности при проектировании, сооружении и эксплуатации объектов атомной энергетики".
      Комитету дано также право (в частности, в пункте "ж") "применять ответственные меры, вплоть до приостановки работы объектов атомной энергетики, при несоблюдении правил и норм безопасности, обнаружении дефектов оборудования, недостаточной компетентности персонала, а также в других случаях, когда создается угроза эксплуатации этих объектов...".
      Помнится, на одном из совещаний в 1984 году Е. В. Кулов, только что назначенный председателем Госатомэнергонадзора, так разъяснил атомным энергетикам свои функции: "Не думайте, что я буду за вас работать. Образно говоря, и милиционер. Мое дело-запрещать, отменять неправильные ваши действия". К сожалению, и как "милиционер" Е. В. Кулов в случае с Чернобылем не сработал.
      Что же помешало ему приостановить работы на четвертом энергоблоке Чернобыльской АЭС? Ведь программа испытаний не выдерживала критики. А Гидропроекту и Союзатомэнерго что пометало?
      Никто не отреагировал, будто сговорились. В чем же тут дело? А дело в заговоре умолчания. Нет гласности-нет уроков. Стало быть, и аварий не было. Все безопасно, все надежно. Но не зря Абуталиб сказал; кто выстрелит по прошлому из пистолета, по тому будущее выстрелит из пушки. Я бы перефразировал специально для атомных энергетиков: по тому будущее ударит взрывом атомного реактора. Ядерной катастрофой.
      Тут необходимо добавить еще одну деталь, о которой не было речи ни в одном из технических отчетов о происшедшем. Вот эта деталь; режим с выбегом ротора генератора при выведенной практически из работы аварийной защите планировался заранее и не только был отражен в программе испытаний, но и подготовлен технически. За две недели до эксперимента на панели блочного щита управления четвертого энергоблока была врезана кнопка МПА (максимальной проектной аварии), сигнал которой завели лишь во вторичные электроцепи, но без контрольно-измерительных приборов и насосной части. То есть сигнал этой кнопки был чисто имитационный.
      Еще раз поясним широкому читателю: при срабатывании аварийной защиты (АЗ) все двести одиннадцать штук поглощающих стержней падают вниз, врубается охлаждающая вода, включаются аварийные насосы и разворачиваются дизель-генераторы надежного электропитания. Включаются также насосы аварийной подачи воды из баков чистого конденсата и насосы, подающие воду из бассейна-барбатера в реактор. То есть средств защиты более чем достаточно, если они сработают в нужный момент.
      Так вот, все эти защиты и надо было завести на кнопку МПА. Но они, к сожалению, были выведены из работы - поскольку операторы опасались теплового удара по реактору, то есть поступления холодной воды в горячий реактор. Эта хилая мысль, видимо, загипнотизировала и руководство АЭС (Брюханова, Фомина, Дятлова) и вышестоящие организации в Москве. Таким образом, была нарушена святая святых атомной технологии: ведь если максимальная проектная авария была предусмотрена проектом, значит, она могла произойти в любой момент. И кто же давал в таком случае право лишать реактор всех предписанных правилами ядерной безопасности защит? Никто не давал. Сами себе разрешили...
      Но, спрашивается, почему безответственность Госатомэнергонадзора, Гидропроекта и Союзатомэнерго не насторожила директора Чернобыльской АЭС Брюханова и главного инженера Фомина? Ведь по несогласованной программе работать нельзя. Что это за люди, что за специалисты? Коротко расскажу о них.
      Познакомился я с Виктором Петровичем Брюхановым зимой 1971 года, приехав на площадку строительства АЭС в поселок Припять прямо из московской клиники, где лечился по поводу лучевой болезни. Чувствовал я себя еще плохо, но ходить мог и решил, что, работая, приду в норму быстрее. Дал подписку, что покидаю клинику по собственному желанию, сел в поезд и утром уже был в Киеве. Оттуда на такси за два часа домчался до Припяти.
      Лечился я в той самой 6-й московской клинике, куда через пятнадцать лет привезут смертельно облученных пожарников и эксплуатационников, пострадавших при ядерной катастрофе четвертого энергоблока...
      А тогда, в начале 70-х, на месте будущей АЭС еще ничего не было. Рыли котлован под главный корпус. Вокруг-редкий молодой сосняк, как нигде в другом месте пьянящий воздух. Песчаные холмы, поросшие низкорослым лесом, проплешины чистого желтого песка на фоне темно-зеленого мха. Снега нет. Кое-где пригретая солнцем зеленая трава. Тишина и первозданность.
      "Бросовые земли,- сказал таксист,- но древние. Здесь, в Чернобыле, князь Святослав невесту себе выбирал. Норовистая, говорят, была невеста. Более тысячи лет этому маленькому городку. А ведь выстоял, не умер..."
      Зимний день в поселке Припять был солнечный и теплый. Так здесь часто бывало - вроде зима, а все время весной пахнет. Таксист остановился возле длинного барака, в котором расположились дирекция и управление строительства.
      Я вошел в барак. Пол прогибался и скрипел под ногами. Вот и кабинет директора-комнатенка в шесть квадратных метров. Брюханов встал навстречу, маленького роста, сильно кудрявый, темноволосый, с морщинистым загорелым лицом, смущенно улыбаясь, пожал мне руку. Позднее первое впечатление мягкости характера, покладистости подтвердилось, но открылось в нем и другое, в частности стремление из-за недостатка знания людей окружать себя многоопытными в житейском смысле, но порою не всегда чистоплотными работниками. Ведь тогда Брюханов был совсем молодой - тридцати шести лет от роду. По профессии и опыту работы он турбинист. С отличием окончил Энергетический институт, выдвинулся на Славянской ГРЭС (угольной станции), где хорошо проявил себя на пуске блока. Домой не уходил сутками, работал оперативно и грамотно. И вообще, я позже узнал, трудясь с ним бок о бок несколько лет: инженер он хороший, сметливый, работоспособный. Но вот беда - не атомщик. Тем не менее курирующий Славянскую ГРЭС замминистра из Минэнерго Украины заметил Брюханова и выдвинул директором на Чернобыль.
      Главный инженер Михаил Петрович Алексеев приехал в Припять с Белоярской АЭС, где работал заместителем главного инженера по третьему строящемуся блоку, который числился пока только на бумаге. Опыта атомной эксплуатации Алексеев не имел и до Белоярки двадцать лет трудился на тепловых станциях. Как вскоре выяснилось, рвался в Москву, куда месяца через три после начала моей работы на АЭС и уехал... После чернобыльской катастрофы зампреду Госатомэнергонадзора М. П. Алексееву объявили строгий партийный выговор с занесением в учетную карточку. Его начальника по московской работе председателя Госатомэнергонадзора Е. В. Кулова настигла более суровая кара, его сняли с работы и исключили из партии. Такая же кара настигла Брюханова.
      Но это случилось через пятнадцать лет. А привела к этому, на мой взгляд, в числе прочего кадровая политика на АЭС. С первых же месяцев (до Чернобыля я много лет был начальником смены на другой АЭС), формируя персонал цехов и служб, я предлагал Брюханову людей с многолетним опытом работы на атомных станциях. Как правило, Брюханов прямо не отказывал, но исподволь проводил на эти должности работников тепловых станций. По его мнению, на АЭС должны работать опытные станционники, хорошо знающие мощные турбинные системы, распредустройства и линии выдачи мощности. С большим трудом, через голову Брюханова заручившись поддержкой Главатомэнерго, удалось тогда укомплектовать реакторный и спецхимический цехи нужными специалистами. Брюханов комплектовал турбинистов и электриков. В конце 1972 года на Чернобыльскую АЭС пришли Н. М. Фомин и Т. Г. Плохий. Первого Брюханов предложил на должность начальника электроцеха, второго-на должность заместителя начальника турбинного цеха. Оба эти человека-прямые кандидатуры Брюханова. Фомин, электрик по опыту работы и образованию, был выдвинут на Чернобыльскую станцию с Запорожской ГРЭС (тепловая станция), до которой работал в полтавских энергосетях. Называю эти две фамилии, ибо с ними через пятнадцать лет будут связаны крупнейшие аварии в Балакове и Чернобыле.
      Как заместитель главного инженера по эксплуатации, я беседовал с Фоминым: атомная станция - предприятие радиоактивное и чрезвычайно сложное, крепко ли он подумал, оставив электроцех Запорожской ГРЭС?