ГРИГОРИЙ МЕДВЕДЕВ
      ЧЕРНОБЫЛЬСКАЯ ТЕТРАДЬ
      Печатается с сокращениями.
      Нельзя устранить катастрофы, не зная их причин и всех причинных обстоятельств. Теперь это уже всем ясно, теперь это один из важнейших принципов перестройки и современного нашего существования.
      И если мы не хотим изменить своим принципам и самим себе - исключений здесь не должно быть. Ни одного.
      Возможность одного-двух, ну, может быть, трех исключений - это ведь и в самом деле успокоительно для общества, но чем может обернуться для него такое успокоение в будущем? Может быть, в самом ближайшем будущем. Ничем иным, как повторением катастрофы. Пусть это будет другой ее вариант, но он будет.
      Путь здесь один: самое тщательное исследование всех деталей и подробностей чернобыльской катастрофы, так как отнюдь не исключено, что любая из упущенных сегодня деталей ее когда-нибудь станет главной причиной следующего о следующего бедствия.
      Именно такого рода соображения поставили редакцию перед необходимостью опубликовать документальную повесть Г. У. Медведева, пусть в чем-то и неделикатную, ущемляющую чье-то самолюбие, а может быть, даже и достоинство, вскрывающую ту неприглядную обстановку, "неприглядность" которой нам предстоит и предстоит еще анализировать, даже если к такому анализу у нас не лежит сердце. Впрочем, почему не лежит, если речь идет о будущем наших детей и внуков?
      Да, есть веления сердца, есть веления ума, но есть суровые веления и ума и сердца.
      С. ЗАЛЫГИН.
      "Чернобыльская тетрадь" Г. У. Медведева - компетентный и бесстрашно-правдивый рассказ о происшедшей более трех лет назад трагедии, которая продолжает волновать миллионы людей. Быть может, впервые мы имеем такое полное свидетельство из первых рук, свободное от умолчаний и ведомственной "дипломатии". Автор - специалист-атомщик, работавший одно время на Чернобыльской АЭС и хорошо ее знающий, лично знакомый со всеми основными участниками событий. По служебному положению он присутствовал на многих ответственных совещаниях по атомному строительству. Сразу после аварии Медведев был командирован в Чернобыль и имел возможность многое узнать по свежим следам, увидеть своими глазами. Он приводит много технических подробностей, необходимых для понимания механизма возникновения аварии, раскрывает тайны бюрократических отношений, рассказывает о научных и конструкторских просчетах, о пагубном начальственном, командном нажиме, о принесших огромный вред нарушениях гласности до аварии и в чрезвычайной ситуации после нее. Центральное место в повести - хроникальное описание событий в Чернобыле в трагические дни апреля и мая 1986 года. Автор показывает поведение и роль многочисленных участников драмы, живых, реальных людей с их недостатками и достоинствами, сомнениями, слабостью, заблуждениями и героизмом рядом с выходящим из-под контроля атомным чудовищем. Об этом нельзя читать без глубочайшего волнения. Мы знали о подвиге пожарников. Автор рассказывает о героизме электриков, турбинистов, операторов и других работников станции, предотвративших дальнейшее увеличение масштабов аварии.
      Все, что касается чернобыльской катастрофы, ее причин и последствий, должно стать достоянием гласности. Нужно полная, неприкрытая правда. Люди должны иметь возможность сами составить мнение о том, что столь прямо касается жизни и здоровья каждого из нас и наших потомков, иметь право на участие в принятии ключевых решений, определяющих судьбу страны и планеты. Должна ли вообще развиваться ядерная энергетика? Если да, то допустимо ли строительство расположенных на поверхности земли реакторов (даже значительно белее безопасных, чем чернобыльский) или все они должны быть загнаны под землю? Это все вопросы, решение которых не может быть передоверено только специалистам, тем более ведомствам с их узкотехническим, предвзятым и часто не бескорыстным подходом, с их круговой порукой и взаимосвязанностью (то же относится и ко многим другим важнейшим вопросам экологического, экономического и социального характера). Лично я убежден, что ядерная энергетика необходимо человечеству и должна развиваться, но только в условиях практически полной безопасности, что реально требует размещения реакторов под землей. Нужен международный закон, запрещающий наземное расположение реакторов. Медлить нельзя.
      Академик А. САХАРОВ.
      1
      Гибель экипажа "Чэлленджера" и авария на Чернобыльской атомной станции... усилили тревогу, жестоко напомнили, что люди еще только осваиваются с теми фантастическими могучими силами, которые сами же вызвали к жизни, еще только учатся ставить их на службу прогрессу",-сказал Михаил Сергеевич Горбачев в своем выступлении по Центральному телевидению 18 августа 1986 года.
      Такая предельно трезвая оценка мирному атому дана впервые за тридцать пять лет развития атомной энергетики в СССР. Долгие годы наши ученые в печати, по радио и телевидению сообщали нам нечто прямо противоположное. Мирный атом преподносился широким кругам общественности как чуть ли не панацея, как верх подлинной безопасности, экологической чистоты и надежности. Дело доходило почти до восторга, когда речь шла о безопасности атомных электростанций.
      "АЭС-это дневные звезды!-восклицал в 1980 году в журнале "Огонек" академик М. А. Стырикович.-Мы усеем ими всю нашу землю. Совершенно безопасны!"
      Землю усеяли...
      "Атомные реакторы-это обычные топки, а операторы, ими управляющие,-это кочегары",-популярно разъяснял широкому читателю заместитель председателя Государственного комитета по использованию атомной энергии СССР Н М. Синев. Это была во всех отношениях удобная позиция. Во-первых, успокаивалось общественное мнение, во-вторых, оплату труда на АЭС можно было приравнять к оплате на тепловых станциях, а в ряде случаев сделать ее даже ниже.
      "Отходы атомной энергетики, потенциально весьма опасные, настолько компактны, что их можно хранить в местах, изолированных от внешней среды",-писал 25 июня 1984 года в "Правде" директор Физико-энергетического института О. Казачковский. Заметим, что когда грохнул чернобыльский взрыв, таких мест, куда можно было бы выгрузить отработанное ядерное топливо, не оказалось, и хранилище пришлось строить рядом с аварийным блоком в условиях жестких радиационных полей, переоблучая строителей и монтажников.
      "Мы живем в атомной эре. АЭС оказались удобными и надежными в эксплуатации. Атомные реакторы готовятся принять на себя теплофикацию городов..."-писал О. Казачковский в том же номере "Правды". На замечание, что расширенное строительство АЭС в пригородных зонах может встревожить население, академик А. Шейдлин реагировал в "Литературной газете": "Тут много от эмоций. Атомные электростанции нашей страны совершенно безопасны для населения окрестных районов. Никакого повода для беспокойства просто не существует".
      Особую лепту в пропаганду безопасности АЭС внес председатель Государственного комитета по использованию атомной энергии А. Петросьянц: "...АЭС полностью независимы от источников сырья (урановых рудников) благодаря компактности ядерного горючего и продолжительности его использования. АЭС весьма перспективны в отношении использования мощных энергоблоков... АЭС как производители энергии являются чистыми источниками энергии, не увеличивающими загрязненность окружающей среды". И далее: "Все еще бытующий некоторый скептицизм и недоверие к атомным электростанциям вызваны преувеличенной боязнью радиационной опасности для обслуживающего персонала станции и, главное, для населения, проживающего в районе ее расположения... Эксплуатация АЭС в СССР и за рубежом, в том числе в США, Англии, во Франции, в Канаде, Италии, Японии, ГДР, ФРГ, показывает полную безопасность их работы при соблюдении установленных режимов и необходимых правил. Более того, можно поспорить, какие электростанции более вредны для организма человека и окружающей среды-атомные или работающие на угле..."1
      А. Петросьянц умолчал, что тепловые электростанции могут работать не только на угле и нефти (кстати, эти загрязнения носят локальный и отнюдь не угрожающий характер), но и на газообразном топливе, которое добывается в СССР в огромных количествах и, как известно, транспортируется и в Западную Европу. Перевод тепловых станций европейской части нашей страны на газообразное топливо мог бы полностью исключить проблему загрязнения среды обитания золой и серным ангидридом. Однако А. Петросьянц и эту проблему поставил с ног на голову, посвятив целую главу загрязнению среды от станций, работающих на угле, и умолчав о конечно же известных ему фактах радиоактивных выбросов от АЭС. Сделано это ради оптимистического вывода: "Приведенные выше данные о благоприятной радиационной обстановке в районах расположения Нововоронежской и Белоярской атомных станций типичны для всех АЭС Советского Союза. Такая же благоприятная радиационная обстановка характерна и для атомных электростанций других стран..."
      Между тем А. Петросьянц не мог не знать, что весь период эксплуатации начиная с 1964 года первый двухконтурный блок Белоярской АЭС постоянно выходил из строя: "козлили" топливные урановые сборки, ремонт которых проводился в условиях сильного переоблучения эксплуатационного персонала. Длилась эта радиоактивная история почти без перерыва пятнадцать лет. Кстати сказать, на втором, уже одноконтурном, блоке той же станции в 1977 году расплавили 50 процентов топливных сборок атомного реактора. Ремонт продолжался около года. Персонал Белоярской АЭС довольно быстро переоблучили, и пришлось для использования в грязных ремонтных работах командировать людей с других атомных электростанций. Не мог не знать он и о том, что в городе Мелекессе Ульяновской области высокоактивные отходы закачиваются в глубинные скважины под землю, что английские атомные реакторы в Виндскейле, Уинфрите и в Доунри сбрасывают радиоактивные воды в Ирландское море с 50-х годов по настоящее время. Перечень подобных фактов можно было бы умножить.
      Не желая преждевременно подводить итог, скажу только, что именно А. Петросьянц на пресс-конференции в Москве 6 мая 1986 года, комментируя чернобыльскую трагедию, произнес поразившие многих слова: "Наука требует жертв". Этого забывать нельзя.
      Но продолжим.
      Из воспоминаний члена-корреспондента Академии наук СССР В. С. Емельянова, заместителя директора Научно-исследовательского института энергетической технологии;
      "Противники развития ядерной энергетики за рубежом и в нашей стране иногда одерживают "успехи" в борьбе с новым. Наиболее известным из них является запрет на пуск атомной станции в Австрии, принятый после шумной антиатомной кампании. Эту АЭС западные журналисты уже успели окрестить "мавзолеем стоимостью в один миллиард долларов", (Тут, уместно сказать, Емельянов опустил одну деталь: население Австрии добровольно оплатило взносами стоимость АЭС, внеся деньги в казну, после чего правительство, расплатившись с фирмачами, законсервировало станцию. - Г. М.) Развитие ядерной энергетики в нашей стране тоже проходило не без преодоления трудностей, - признает В. С. Емельянов.- В конце пятидесятых годов сторонники традиционной энергетики подготовили и почти провели в жизнь решение ЦК КПСС и СМ СССР о приостановке строительства Нововоронежской АЭС и сооружении вместо нее обычной ТЭЦ. Главная аргументация-неэкономичность АЭС в те времена. Курчатов, узнав об этом, отложил все дела, поехал в Кремль, добился созыва нового совещания руководящих работников и в острой дискуссии с маловерами добился подтверждения прежних решений о строительстве АЭС. Один из секретарей ЦК КПСС спросил его тогда; "А что мы будем иметь?" Курчатов ответил; "Ничего! Лет тридцать это будет дорогостоящий эксперимент". И все-таки добился своего. Недаром многие из нас называли Игоря Васильевича "атомным реактором", "человеком-танком" и даже "бомбой"..."2
      Пора сказать, что оптимистические прогнозы и заверения ученых никогда не разделяли эксплуатационники атомных электростанций, то есть те, кто имел дело с мирным атомом непосредственно ежедневно на своем рабочем месте, а не в уютной тиши кабинетов и лабораторий.
      В те годы информация об авариях и неполадках на АЭС всячески процеживалась на министерском сите осторожности; гласности предавалось лишь то, что сочли нужным опубликовать в верхах. Хорошо помню этапное событие тех лет - аварию на американской АЭС "Тримайл-Айленд" 28 марта 1979 года, нанесшую первый серьезный удар по атомной энергетике и развеявшую иллюзию безопасности АЭС. В то время я работал начальником отдела в объединении Союзатомэнерго Минэнерго СССР и помню реакцию свою и коллег на это печальное событие. Проработав многие годы на монтаже, ремонте и эксплуатации АЭС, мы доподлинно знали степень надежности их, которую можно сформулировать коротко: на лезвии, на волоске от аварии или катастрофы.,, Но ни я, ни те. кто работал раньше на эксплуатации атомных станций, полной информации об этой аварии не имели, Подробно о событиях в Пенсильвании было сказано лишь в "Информационном листке" для внутреннего употребления.
      Спрашивается; зачем было возводить в секрет известную всему миру аварию? Ведь своевременный учет отрицательного опыта есть гарантия неповторения подобного в будущем. Но так было заведено: отрицательная информация - только для высшего руководства, а в нижние этажи - урезанные сведения, не противоречащие официальной установке о полной безопасности АЭС. Трезвые голоса воспринимались как покушение на авторитет науки. Еще в 1974 году на общем годичном собрании Академии наук СССР академик А. П. Александров сказал: "Нас обвиняют, что атомная энергетика опасна и чревата радиоактивным загрязнением окружающей среды... А как же, товарищи, если случится ядерная война? Какое загрязнение тогда будет?"
      Удивительная логика! Не правда ли?
      Правда, через десять лет на партактиве Минэнерго СССР (за год до Чернобыля) А. П. Александров признал: "Нас, товарищи, еще бог милует, что не произошла у нас Пенсильвания. Да, да..."
      В предчувствии беды академику не откажешь. Оснований для предчувствий хватало: мощности атомной энергетики невиданно возросли, ажиотаж престижности был раздут до небес, а ответственность атомщиков, можно сказать, шла на убыль. Да и откуда ей было взяться, ответственности, если на АЭС, оказывается, все так просто и безопасно... В те же примерно годы начал меняться и кадровый корпус эксплуатационников АЭС при резко возросшем дефиците атомных операторов. Если раньше туда шли работать в основном энтузиасты атомной энергетики, глубоко полюбившие это дело, то теперь хлынул народ случайный. В первую голову привлекали не деньги, а престижность. Все вроде уже есть у человека, заработал на другом поприще, вот только еще не атомщик. И - прочь с дороги, специалисты! Уступай место у руководящего атомного пирога своякам и кумовьям!
      Ну да ладно, к этому еще вернемся. А теперь о Пенсильвании, предтече Чернобыля. Привожу выдержки из американского журнала "Нуклер ньюс" от 6 апреля 1979 года:
      "...28 марта 1979 года рано утром произошла крупная авария реакторного блока No 2 мощностью 880 МВт (электрических) на АЭС "Тримайл-Айленд", расположенной в двадцати километрах от города Гаррисберга (штат Пенсильвания) и принадлежавшей компании "Метрополитен Эдисон"... Блок No 2 на АЭС "Тримайл-Айленд", как оказалось, не был оснащен дополнительной системой обеспечения безопасности, хотя подобные системы на некоторых блоках этой АЭС имеются...
      По словам министра энергетики Шлесинджера, радиоактивное заражение местности вокруг АЭС "крайне ограничено" по величине и масштабам и у населения нет никаких оснований для беспокойства. А между тем только за 31 марта и 1 апреля из 200 тысяч человек, проживающих в радиусе тридцати пяти километров от станции, около 80 тысяч покинули свои дома. Люди отказывались верить представителям компании "Метрополитен Эдисон", пытавшимся убедить, что ничего страшного не произошло. По распоряжению губернатора штата был составлен план срочной эвакуации всего населения округа. В районе местонахождения АЭС было закрыто семь школ. Губернатор приказал эвакуировать всех беременных женщин и детей дошкольного возраста, проживающих в радиусе восьми километров от станции, и рекомендовал не выходить на улицу населению, проживающему в радиусе шестнадцати километров. Эти действия были предприняты по указанию председателя НРК Дж. Хендри после того, как была обнаружена утечка радиоактивных газов в атмосферу. Наиболее критическая ситуация сложилась 30-31 марта и 1 апреля, когда в корпусе реактора образовался огромный пузырь водорода, что грозило взрывом оболочки реактора; в таком случае вся окружающая местность подверглась бы сильнейшему радиоактивному заражению...
      Из описания аварии.
      ...Первые признаки аварии были обнаружены в 4 часа утра, когда по неизвестным причинам прекратилась подача питательной воды основными насосами в парогенератор. Все три аварийных насоса уже две недели находились в ремонте, что было грубейшим нарушением правил эксплуатации АЭС.
      В результате парогенератор не мог отводить от первого контура тепло, вырабатываемое реактором. Автоматически отключилась турбина. В первом контуре реакторного блока резко возросли температура и давление воды. Через предохранительный клапан смесь перегретой воды с паром начала сбрасываться в специальный резервуар (барбатер), однако после того, как давление воды снизилось до нормального уровня, клапан не сел на место, вследствие чего давление в барбатере также повысилось сверх допустимого Аварийная мембрана на барбатере разрушилась, и около 370 кубометров горячей радиоактивной воды вылилось на пол.
      Автоматически включились дренажные насосы, персонал должен был немедленно отключить их, чтобы вся радиоактивная вода осталась внутри защитной оболочки, однако этого сделано не было. Вода залила пол слоем в несколько дюймов, начала испаряться, и радиоактивные газы вместе с паром проникли в атмосферу, что явилось одной из главных причин последующего радиоактивного заражения местности.
      В момент открытия предохранительного клапана сработала система аварийной защиты реактора со сбросом стержней-поглотителей, в результате чего цепная реакция прекратилась и реактор был практически остановлен. Процесс деления ядер урана в топливных стержнях прекратился, однако продолжался ядерный распад осколков... Предохранительный клапан оставался открытым, уровень воды в корпусе реактора снижался, температура быстро возрастала. По-видимому, это привело к образованию пароводяной смеси, в результате чего произошел срыв главных циркуляционных насосов, и они остановились.
      Как только давление упало, автоматически сработала система аварийного расхолаживания активной зоны, и топливные сборки начали охлаждаться. Это произошло через две минуты после начала аварии. (Здесь ситуация похожа на чернобыльскую за двадцать секунд до взрыва Но в Чернобыле система аварийного охлаждения активной зоны была отключена персоналом заблаговременно.- Г.М.)
      Вода по-прежнему испарялась из реактора. Предохранительный клапан, по-видимому, заклинило, операторам не удалось закрыть его с помощью дистанционного управления. Уровень воды в реакторе упал, и одна треть активной зоны оказалась без охлаждения. Защитные циркониевые оболочки топливных стержней начали трескаться и крошиться. Из поврежденных тепловыделяющих элементов начали выходить высокоактивные продукты деления. Вода первого контура стала еще более радиоактивной. Температура внутри корпуса реактора превысила четыреста градусов, и указатели на пульте управления зашкалили. ЭВМ, следившая за температурой в активной зоне, начала выдавать сплошные вопросительные знаки и выдавала их в течение последующих одиннадцати часов...
      В ночь с 28 на 29 марта в верхней части корпуса реактора начал образовываться газовый пузырь. Активная зона разогрелась до такой степени, что из-за химических свойств циркониевой оболочки стержней произошло расщепление молекул воды на водород и кислород. Пузырь объемом около 30 метров кубических, состоявший главным образом из водорода и радиоактивных газов-криптона, аргона, ксенона и других, - сильно препятствовал циркуляции охлаждающей воды, поскольку давление в реакторе значительно возросло. Но главная опасность заключалась в том, что смесь водорода и кислорода могла в любой момент взорваться (то, что произошло в Чернобыле.- Г. М.). Сила взрыва была бы эквивалентна взрыву трех тонн тринитротолуола, что привело бы к неминуемому разрушению корпуса реактора. В другом случае смесь водорода и кислорода могла проникнуть из реактора наружу и скопилась бы под куполом защитной оболочки. Если бы она взорвалась там, все радиоактивные продукты деления попали бы в атмосферу (что произошло в Чернобыле.- Г. М.). Уровень радиации внутри защитной оболочки достиг к тому времени 30 000 бэр в час, что в 600 раз превышало смертельную дозу. Кроме того, если бы пузырь продолжал увеличиваться, он постепенно вытеснил бы из корпуса реактора всю охлаждающую воду и тогда температура поднялась бы настолько, что расплавился бы уран (что произошло в Чернобыле.- Г. М.).
      В ночь на 30 марта объем пузыря уменьшился на 20 процентов, а 2 апреля он составлял всего лишь 1,4 метра кубического. Чтобы окончательно ликвидировать пузырь и устранить опасность взрыва, техники применили метод так называемой дегазации воды...
      ...1 апреля электростанцию посетил президент Картер. Он обратился к населению с просьбой "спокойно и точно" соблюдать все правила эвакуации, если в этом возникнет необходимость.
      Выступая 5 апреля с речью, посвященной проблемам энергетики, президент Картер подробно остановился на таких альтернативных методах, как использование солнечной энергии, переработка битуминозных сланцев, газификация угля и т. п., но совершенно не упомянул о ядерной энергии, будь то расщепление атомного ядра или управляемый термоядерный синтез.
      Многие сенаторы заявляют, что авария может повлечь за собой "мучительную переоценку" отношения к ядерной энергетике, однако, по их словам, страна вынуждена будет и далее производить электроэнергию на АЭС, так как иного выхода для США не существует. Двойственная позиция сенаторов в этом вопросе наглядно свидетельствует о том затруднительном положении, в котором очутилось правительство США после аварии..."
      Окинем взором минувшее тридцатипятилетие с начала 50-х годов: так ли случайны были Пенсильвания и Чернобыль, случались ли за минувшие тридцать пять лет аварии на АЭС в США и СССР, которые могли бы послужить уроком и предостеречь людей от облегченного подхода к этой сложнейшей проблеме современности?
      Заглянем в историю развития атомной энергетики и убедимся, что аварии на ядерных реакторах начались фактически сразу же после их появления.
      В Соединенных Штатах Америки
      1951 год. Детройт. Авария исследовательского реактора. Перегрев расщепляемого материала в результате превышения допустимой температуры. Загрязнение воздуха радиоактивными газами,
      24 июня 1959 года. Расплав части топливных элементов в результате выхода из строя системы охлаждения на экспериментальном энергетическом реакторе в Санта-Сюзане, штат Калифорния.
      3 января 1961 года. Взрыв пара на экспериментальном реакторе около Айдахо-Фолс, штат Айдахо. Погибли трое.
      5 октября 1966 года. Частичное расплавление активной зоны в результате выхода из строя системы охлаждения на реакторе "Энрико Ферми" неподалеку от Детройта.
      19 ноября 1971 года. Почти 200 тысяч литров загрязненной радиоактивными веществами виды из переполненного хранилища отходов реактора в Монтжелло, штат Миннесота, вытекло в реку Миссисипи.
      28 марта 1979 года. Расплавление активной зоны из-за потери охлаждения реактора на АЭС "Тримайл-Айленд". Выброс радиоактивных газов в атмосферу и жидких радиоактивных отходов в реку Сукуахава. Эвакуация населения из зоны бедствия.
      7 августа 1979 года, Около тысячи человек получили дозу облучения в шесть раз выше нормы в результате выброса высокообогащенного уране с завода по производству ядерного топлива возле города Эрвиага, штат Теннесси.
      25 января 1982 года. В результате разрыва трубы парогенератора на реакторе "Джина" близ Рочестера произошел выброс радиоактивного пара в атмосферу.
      30 января 1982 года. Чрезвычайное положение введено на атомной электростанций близ города Онтарио, штат Нью-Йорк. В результате аварии в системе охлаждения реактора произошла утечка радиоактивных веществ в атмосферу.
      28 февраля 1985 года. На АЭС "Самер-Плант" преждевременно достигнута критичность. То есть имел место неуправляемый ядерный разгон.
      16 мая 1985 года. На АЭС "Индиан-Пойнт-2" близ Нью-Йорка, принадлежащей компании "Консолидэйтед Эдисон", произошла утечка радиоактивной воды. Авария возникла из-за неисправности в клапане и привела к утечке нескольких сотен галлонов, в том числе за пределы АЭС.
      1986 год. Уэбберс-Фолс. Взрыв резервуара с радиоактивным газом на заводе обогащения урана. Один человек погиб. Восемь ранено.
      В Советском Союзе
      7 мая 1966 года. Разгон на мгновенных нейтронах на АЭС с кипящим ядерным реактором в городе Мелекессе. Облучились дозиметрист и начальник смены АЭС. Реактор погасили, сбросив в него два мешка борной кислоты.
      1964-1979 годы. На протяжении пятнадцати лет неоднократное разрушение (пережог) топливных сборок активной зоны на первом блоке Белоярской АЭС. Ремонты активной зоны сопровождались переоблучеиием эксплуатационного Персонала.
      7 января 1974 года, Взрыв железобетонного газгольдера выдержки радиоактивных газов на первом блоке Ленинградской АЭС. Жертв не было.
      6 февраля 1974 года. Разрыв промежуточного контура на первом блоке Ленинградской АЭС в результате вскипания воды с последующими гидроударами. Погибли трое. Высокоактивные воды с пульпой фильтропорошка были сброшены во внешнюю среду.
      Октябрь 1975 года. На первом блоке Ленинградской АЭС частичное разрушение активной зоны ("локальный козел"). Реактор был остановлен и через сутки продут аварийным расходом азота в атмосферу через вентиляционную трубу. Во внешнюю среду было выброшено около 1,5 миллиона кюри высокоактивных радионуклидов.
      1977 год. Расплавление половины топливных сборок активной зоны на втором блоке Белоярской АЭС. Ремонт с переоблучением персонала АЭС длился около года.
      31 декабря 1978 года. Сгорел второй блок Белоярской АЭС. Пожар возник от падения плиты перекрытия машинного зала на маслобак турбины. Выгорел весь контрольный кабель. Реактор оказался без контроля. При организаций подачи аварийной охлаждающей воды в реактор переоблучились восемь человек.
      Сентябрь 1982 года. Разрушение центральной топливной сборки на первом блоке Чернобыльской АЭС из-за ошибочных действий эксплуатационного персонала. Выброс радиоактивности на промзону и город Припять, а также переоблучение ремонтного персонала во время ликвидации "малого козла".
      Октябрь 1982 года. Взрыв генератора на первом блоке Армянской АЭС. Машинный зал сгорел. Большая часть оперативного персонала в панике покинула станцию, оставив реактор без надзора. Прибывшая самолетом с Кольской АЭС оперативная группа помогла оставшимся на месте операторам спасти реактор.
      27 июня 1985 года. Авария на первом блоке Балаковской АЭС. При проведении пусконаладочных работ вырвало предохранительный клапан, и трехсотградусный пар стал поступать в помещение, где работали люди. Погибли четырнадцать человек. Авария произошла в результате необычайной спешки и нервозности из-за ошибочных действий малоопытного оперативного персонала.
      Все аварии на АЭС в СССР остались вне гласности, за исключением аварий на первых блоках Армянской и Чернобыльской АЭС в 1982 году, о которых вскользь было упомянуто в передовой "Правды" уже после избрания Генеральным секретарем ЦК КПСС Ю. В. Андропова. Кроме того, косвенное упоминание об аварии на первом блоке Ленинградской АЭС имело место в марте 1976 года на партактиве Минэнерго СССР, где выступил Председатель Совета Министров СССР А. Н. Косыгин. Он, в частности, сказал тогда, что правительства Швеции и Финляндии сделали правительству СССР запрос относительно повышения радиоактивности над их странами.
      Положение, когда аварии на атомных станциях скрывались от общественности, стало нормой при министре энергетики и электрификации СССР П. С. Непорожнем. Аварии скрывались не только от общественности и правительства, но и от работников АЭС страны, что особенно опасно, ибо отсутствие информации о негативном опыте всегда чревато непредсказуемым. Преемник Непорожнего на посту министра А. И. Майорец, человек в энергетических, особенно в атомных, вопросах не до конца компетентный, продолжил традицию умолчания. Уже через полгода после вступления в должность он наложил запрет на открытое опубликование в печати, в передачах по радио и телевидению сведений о неблагоприятных результатах экологического воздействия на обслуживающий персонал и население, а также на окружающую среду энергетических объектов (воздействие электромагнитных полей, облучение, загрязнение атмосферы, водоемов и земли).
      Сомнительную нравственную позицию А. И. Майорец заложил в основу своей деятельности с первых месяцев работы в новом министерстве. Он действовал в рамках давно отлаженной системы. Еще Сократ сказал: "Каждый мудр в том, что хорошо знает". Обезопасив себя, А. И. Майорец первым делом ликвидировал в Минэнерго СССР Главниипроект - главк, ведавший проектированием и научно-исследовательскими работами,- пустив этот важный сектор инженерной и научной деятельности на самотек. Далее, за счет сокращения ремонтов оборудования электростанций он повысил коэффициент использования установленной мощности, тем самым снизив резерв наличных мощностей на электростанциях страны и резко увеличив риск крупной аварии.
      Заместитель Председателя Совета Министров СССР Б. Е. Щербина. Опытный администратор, беспощадно требовательный, автоматически перенесший в энергетику методы управления из газовой промышленности, где он долгое время был министром, Щербина обладает поистине жесткой хваткой, навязывая строителям АЭС свои сроки пуска энергоблоков, а спустя время обвиняет их же в срыве "принятых обязательств".
      Помню, 20 февраля 1986 года на совещании в Кремле директоров АЭС и начальников атомных строек сложился своеобразный регламент: не более двух минут говорил отчитывавшийся директор или начальник стройки и как минимум тридцать пять - сорок минут прерывавший их Щербина.
      Наиболее интересным было выступление начальника управления строительства Запорожской АЭС Р. Г. Хеноха, который набрался мужества и густым басом (бас на таком совещании расценивался как бестактность) заявил, что третий блок Запорожской АЭС будет пущен в лучшем случае не ранее августа 1986 года (реальный пуск состоялся 30 декабря 1986 года) из-за поздней поставки оборудования и неготовности вычислительного комплекса, к монтажу которого только приступили. "Видали, какой герой! - возмутился Щербина.- Он назначает свои собственные сроки! - И взметнул голос до крика: - Кто дал вам право, товарищ Хенох, устанавливать свои сроки взамен правительственных?" "Сроки диктует технология производства работ",-упрямился начальник стройки. "Бросьте! Не заводите рака за камень! Правительственный срок-май 1986 года. Извольте пускать в мае!" "Но только в конце мая завершат поставку специальной арматуры",-парировал Хенох. "Поставляйте раньше!- И Щербина обратился к сидевшему рядом Майорцу: - Заметьте, Анатолий Иванович, ваши начальники строек прикрываются отсутствием оборудования и срывают сроки..." "Мы это пресечем, Борис Евдокимович",-обещал Майорец. "Непонятно, как без оборудования можно строить и пускать атомную станцию... Ведь оборудование поставляю не я, а промышленность через заказчика",-пробурчал Хенох и, удрученный, сел. Уже после совещания, в фойе Кремлевского Дворца, он сказал мне: "В этом вся наша национальная трагедия. Лжем сами и учим лгать подчиненных. До добра это не доведет". Разговор был, напомню, за два месяца до чернобыльской катастрофы.
      В апреле 1983 года я написал статью о ползучем планировании в атомном энергетическом строительстве и предложил ее в одну из центральных газет. Статья не была принята. Приведу краткую выдержку:
      "В чем же причины нереальности планирования в атомостроительной отрасли и стойких, десятилетиями продолжающихся срывов? Их три:
      1. Некомпетентность работников, осуществляющих планирование вводов энергомощностей и управление атомостроительной отраслью.
      2. Нереальность и, как следствие, ползучесть планирования, вызванные некомпетентностью опенок.
      3. Неготовность машиностроительных министерств к производству в должном количестве и надлежащего качества оборудования для атомных станций..."
      Факт, что компетентность имеет непосредственное отношение как к качеству и реальности плана, так и к безопасности атомных станций, более чем очевиден но, к сожалению, об этом приходится снова и снова напоминать. Ведь многие руководящие должности в атомной отрасли заняты не по праву.
      Так, центральный аппарат Минэнерго СССР, включая министра и ряд его заместителей, был некомпетентен в атомной специфике. Атомным направлением в энергетическом строительстве руководил заместитель министра А. Н. Семенов, четыре года назад поставленный на это сложное дело, будучи по образованию и многолетнему опыту работы строителем гидростанций. (В январе 1987 года он был отстранен от руководства ходом строительства атомных станций по итогам 1986 года за срыв ввода энергомощностей.)
      Не лучшим образом обстояло дело и в ведомстве, которое в канун катастрофы осуществляло руководство эксплуатацией действующих атомных электростанций (сокращенно-ВПО Союзатомэнер-го). Начальником его был Г. А. Веретенников, на эксплуатации АЭС никогда не работавший. Атомной технологии он не знал и после пятнадцатилетней работы в Госплане СССР решил пойти на живое дело (В июле 1986 года он был исключен из партии и снят с работы.)
      Уже после чернобыльской аварии, в июле 1986 года, Б. Е. Щербина с трибуны расширенной коллегии Минэнерго СССР воскликнул, обращаясь к сидящим в зале энергетикам: "Вы все эти годы шли к Чернобылю!" Если это так, то следует добавить, что вся атмосфера в атомной энергетике ускорила это шествие.
      Считаю необходимым познакомить читателя с выдержками из статьи Ф. Олдса "О двух подходах к ядерной энергетике", опубликованной в журнале "Павер энжиниринг" еще в октябре 1979 года:
      "В то время как страны - члены Организации экономического сотрудничества и развития (СЭСР) сталкиваются с многочисленными затруднениями в ходе реализации своих ядерных программ, страны - члены СЭВ приступили к выполнению совместного плана, который предусматривает увеличение установленной мощности АЭС к 1990 году на 150000 МВт (это более чем одна треть современной мощности всех АЭС на земном шаре)...
      Академия наук СССР-этого, впрочем, следовало ожидать- заверяет широкую общественность, что советские ядерные реакторы являются абсолютно надежными и что последствия аварии на АЭС "Тримайл-Айленд" чрезмерно драматизированы в зарубежной печати. Выдающийся советский ученый-атомщик А. П. Александров, президент Академии наук и директор Института атомной энергии имени И. В. Курчатова, недавно дал интервью лондонскому корреспонденту газеты "Вашингтон стар"... Он убежден, что мировые запасы нефти и газа иссякнут через тридцать-пятьдесят лет, поэтому необходимо строить АЭС во всех частях света, иначе неизбежно возникнут военные конфликты из-за обладания остатками минерального топлива Он считает, что эти вооруженные столкновения произойдут только между капиталистическими странами, так как СССР будет к тому времени в изобилии обеспечен энергией атома.
      Организации СЭСР и СЭВ действуют в противоположных направлениях.
      СЭВ делает основной упор на развитие атомной энергетики и не придает большого значения перспективам использования солнечной энергии и другим вариантам постепенного перехода к альтернативным источникам энергоснабжения...
      США на протяжении многих лет лидировали среди стран-членов СЭСР и в области практического использования ядерной энергии, и по объему ассигнований на научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы. Но затем это положение довольно быстро изменилось, и теперь развитие ядерной энергетики рассматривается в США не как приоритетная задача государственной важности, а всего лишь как крайнее средство решения энергетической проблемы. Главное внимание при обсуждении любого законопроекта, относящегося к энергетике, уделяется защите окружающей среды. Таким образом, ведущие страны - члены СЭСР и СЭВ занимают диаметрально противоположные позиции по отношению к развитию ядерной энергетики..."
      Позиции, конечно, не диаметрально противоположные, особенно в вопросах, касающихся повышения безопасности АЭС. Ф. Олдс здесь допускает неточность, обе стороны уделяют максимум внимания этому вопросу. Но есть и бесспорные различия в оценках проблемы развития ядерной энергетики:
      чрезмерная критика и явное завышение опасности атомных станций в США,
      в течение трех с половиной десятилетий полное отсутствие критики и явно занижаемая опасность АЭС для персонала и окружающей среды в СССР.
      Удивителен явно выраженный конформизм нашей общественности, безоглядно верившей академикам. Не потому ли громом средь ясного неба свалился на нас и многих так перепахал Чернобыль?
      Перепахал, да не всех. К сожалению, конформизма и легковерия не убавилось. Что ж, верить легче, чем подвергать трезвому сомнению. Поначалу меньше хлопот...
      На состоявшейся 4 ноября 1986 года в Бухаресте 41-й сессии СЭВ, отмечая отсутствие альтернативы атомной энергетике, Председатель Совета Министров СССР, в частности, сказал:
      "Трагедия в Чернобыле не только не перечеркнула перспективы ядерной энергетики в сотрудничестве, но, напротив, поставив в центр внимания вопросы обеспечения большей безопасности, укрепляет ее значение как единственного источника, гарантирующего надежное энергообеспечение на будущее... Социалистические страны еще более активно включаются в международное сотрудничество в этой области, исходя из предложений, внесенных нами в МАГАТЭ... Кроме того, мы будем строить атомные станции теплоснабжения, экономя ценное и дефицитное органическое топливо-газ и мазут".
      Энергичная постановка вопроса о развитии атомной энергетики заставляет еще и еще раз вдуматься, вглядеться в чернобыльский урок, в причины, существо и последствия пережитой всеми нами, всем человечеством катастрофы на ядерной станции в украинском Полесье.
      Попробуем это сделать. Проследим день за днем, час за часом, как развивались события в предаварийные и аварийные дни и ночи.
      2
      25 АПРЕЛЯ 1986 ГОДА
      В канун катастрофы я работал заместителем начальника главного производственного управления Минэнерго СССР по строительству атомных электростанций.
      25 апреля 1986 года в 16 часов 50 минут вечера (за восемь с половиной часов до взрыва) самолетом "ИЛ-86" возвращался из Симферополя в Москву после инспекции строительно-монтажных работ на Крымской АЭС. Не припомню каких-нибудь предчувствий, беспокойства. При взлете и посадке, правда, сильно чадило керосином. В полете же воздух был идеально чистым. И только слегка раздражало непрерывное тарахтение плохо отрегулированного лифта, возившего вверх-вниз стюардесс и стюардов с прохладительными напитками. В их действиях было много сутолоки, казалось, они делали лишнюю работу.
      Летели над Украиной, утопающей в цветущих садах. Пройдет каких-нибудь семь-восемь часов, и наступит для этой земли новая эра, эра беды и ядерной грязи. А пока я смотрел через иллюминатор на землю. В синеватой дымке внизу проплыл Харьков. Помню, пожалел, что Киев остался в стороне. Там, в ста тридцати километрах от Киева, в 70-е годы я работал заместителем главного инженера на первом энергоблоке Чернобыльской АЭС, жил в Припяти на улице Ленина, в 1-м микрорайоне (наиболее подвергшемся радиоактивному заражению после взрыва).
      Чернобыльская АЭС расположена на востоке большого региона, именуемого белорусско-украинским Полесьем, на берегу реки Припяти, впадающей в Днепр. Места в основном равнинные, с относительно плоским рельефом, с очень небольшим уклоном поверхности в сторону реки и ее притоков. Общая длина Припяти до впадения в Днепр - 748 километров. Площадь водосбора у створа атомной станции - 106 тысяч квадратных километров. Именно с этой площади радиоактивность будет уходить в грунт, а также смываться дождями и талыми водами...
      Хороша река Припять! Вода в ней коричневая, видимо, потому, что вытекает из торфяных полесских болот, течение мощное, быстрое, во время купания сильно сносит. Кожу после купания стягивает, потрешь ее рукой-поскрипывает. Много поплавал я в этой воде и погреб на академических лодках. Перестанешь грести, зачерпнешь рукой терпкой коричневатой воды, и кожу сразу стянет от болотных кислот (которые впоследствии, после взрыва реактора и радиоактивного выброса, станут хорошими коагулянтами-носителями радиоактивных частиц и осколков деления),
      Но вернемся к характеристике местности. Это немаловажно. Водоносный горизонт, который используется здесь для хозяйственного водоснабжения, залегает на глубине десять-пятнадцать метров относительно уровня реки Припяти и отделен от четвертичных отложений почти непроницаемыми глинистыми мергелями 3. Это означает, что радиоактивность, достигнув этой глубины, будет разноситься грунтовыми водами...
      В Полесье плотность населения небольшая, до начала строительства Чернобыльской атомной станции-примерно семьдесят человек на квадратный километр. В канун катастрофы в тридцатикилометровой зоне вокруг атомной электростанции проживало уже около. 110 тысяч человек, из которых почти половина - в Припяти, к западу от трехкилометровой санитарной зоны АЭС, и 13 тысяч - в районном центре Чернобыле, в восемнадцати километрах к юго-востоку.
      Я часто вспоминал Припять, городок атомных энергетиков. Он при мне строился почти с нуля. Когда я уезжал в Москву, было уже заселено три микрорайона. Городок уютный, удобный для жизни и очень чистый. Часто можно было слышать от приезжих: "Какая прелесть Припять!" Сюда стремились и приезжали на постоянное место жительства многие отставники. Порою с трудом через правительственные учреждения и даже суд добивались права жить в этом райском уголке, сочетавшем прекрасную природу и удачные градостроительные находки.
      Совсем недавно, 25 марта 1986 года, я проверял ход работ на строящемся пятом энергоблоке Чернобыльской АЭС. Все та же свежесть чистого пьянящего воздуха, все те же тишина и уют теперь уже не поселка, а города с пятидесятитысячным населением...
      Киев и Чернобыльская АЭС остались северо-западнее трассы полета. Воспоминания отошли, реальностью стал огромный салон авиалайнера. Два прохода, три ряда полупустых кресел. Ощущение - будто находишься в большущем амбаре. Если крикнуть-аукнется. Рядом постоянный грохот и тарахтенье снующего туда-сюда лифта, кажется, что не в самолете летишь, а едешь в огромном пустопорожнем тарантасе по голубой булыжной дороге. И в багажнике гремят бидоны из-под молока.
      Домой из аэропорта Внуково добрался я к девяти вечера. За пять часов до взрыва.
      В этот день, 25 апреля 1986 года, на Чернобыльской АЭС готовились к остановке четвертого энергоблока на планово-предупредительный ремонт.
      Во время остановки блока по утвержденной главным инженером Н. М. Фоминым программе предполагалось провести испытания с отключенными защитами реактора в режиме полного обесточивания оборудования АЭС. Для выработки электроэнергии предполагалось использовать механическую энергию выбега ротора турбогенератора (вращение по инерции). Кстати, проведение подобного опыта предлагалось многим атомным электростанциям, но из-за рискованности эксперимента все отказывались. Руководство Чернобыльской АЭС согласилось.
      В чем суть эксперимента и зачем он понадобился?
      Дело в том, что если атомная станция окажется вдруг обесточенной, то, естественно, останавливаются все механизмы, в том числе и насосы, прокачивающие охлаждающую воду через активную зону атомного реактора. В результате происходит расплавление активной зоны, что равносильно максимальной проектной аварии. Использование любых возможных источников электроэнергии в таких случаях и предусматривает эксперимент с выбегом ротора турбогенератора. Ведь пока вращается ротор генератора, вырабатывается электроэнергия. Ее можно и должно использовать в критических случаях. Режим выбега - одна из подсистем при максимальной проектной аварии (МПА).
      Подобные испытания, но с действующими защитами реактора проводились и раньше на Чернобыльской АЭС и на других атомных станциях. И все проходило успешно. Мне также приходилось принимать в них участие.
      Обычно программы таких работ готовят заранее, согласуют с главным конструктором реактора, генеральным проектировщиком электростанции, Госатомэнергонадзором. Программа обязательно предусматривает в этих случаях резервное электроснабжение на время проведения эксперимента. То есть обесточивание электростанции во время испытаний только подразумевается, а не происходит на самом деле. При надлежащем порядке выполнения работ и дополнительных мерах безопасности такие испытания на работающей АЭС не запрещались.
      Тут же следует подчеркнуть, что испытания с выбегом ротора генератора позволительно проводить только после глушения реактора, то есть с момента нажатия кнопки АЗ (аварийной защиты) и входа в активную зону поглощающих стержней. Реактор перед этим должен находиться в стабильном, управляемом режиме, имея регламентный запас реактивности.
      Несколько необходимых пояснений для широкого читателя. Упрощенно активная зона реактора РБМК 4 представляет собой цилиндр диаметром четырнадцать метров и высотой семь метров. Внутри этот цилиндр заполнен ядерным топливом и графитом. С торцевой стороны цилиндр активной зоны равномерно пронизан сквозными отверстиями (трубами), в которых перемещаются стержни регулирования, поглощающие нейтроны. Если все стержни внизу (то есть в пределах активной зоны), реактор заглушен. По мере извлечения стержней начинается цепная реакция деления ядер, и мощность реактора растет. Чем выше извлечены стержни, тем больше мощность реактора.
      Когда реактор загружен свежим топливом, его запас реактивности (упрощенно - способность к росту нейтронной мощности) превышает способность поглощающих стержней заглушить реакцию. В этом случае извлекается часть топлива (кассеты) и на их место вставляются неподвижные поглощающие стержни (их называют дополнительными поглотителями - ДП) как бы на помощь подвижным стержням. По мере выгорания урана эти дополнительные поглотители извлекаются и на их место устанавливается ядерное топливо.
      Однако остается непреложным правило: по мере выгорания топлива число погруженных в активную зону поглощающих стержней не должно быть менее двадцати восьми-тридцати штук (после чернобыльской аварии это число увеличено до семидесяти двух), поскольку в любой момент может возникнуть ситуация, когда способность топлива к росту мощности окажется большей, чем поглощающая способность стержней регулирования.
      Эти двадцать восемь-тридцать стержней, находящиеся в зоне высокой эффективности, и составляют оперативный запас реактивности. Иными словами, на всех этапах эксплуатации реактора его способность к разгону не должна превышать способности поглощающих стержней заглушить реактор.
      Возникает вопрос: почему прежние испытания такого рода, в том числе и в Чернобыле, обходились без ЧП? Ответ простой: реактор находился в стабильном, управляемом состоянии, весь комплекс защит оставался в работе.
      Программа, утвержденная главным инженером Чернобыльской АЭС Н. М. Фоминым, не соответствовала ни одному из перечисленных требований.
      Раздел о мерах безопасности был составлен чисто формально, дополнительных мер предусмотрено не было, больше того-программой предписывалось отключение САОР (системы аварийного охлаждения реактора), а это означало, что в течение всего периода испытаний - около четырех часов - безопасность реактора будет существенно снижена. Кроме того, как это будет видно из дальнейшего, работник" АЭС допускали отклонения и от самой программы, создавая дополнительные условия для аварийной ситуации.
      Операторы не представляли также в полной мере, что реактор типа РБМК обладает серией положительных эффектов реактивности, которые в отдельных случаях срабатывают одновременно, приводя к так называемому положительному останову, то есть к взрыву, когда способность реактора к разгону намного превышает способность средств защиты к его глушению. Этот мгновенный мощностной эффект и сыграл свою роковую роль...
      Но вернемся к программе испытаний. Попытаемся понять, почему она оказалась не согласованной с вышестоящими организациями, с теми, кто несет, как и руководство атомной станции, ответственность за ядерную безопасность не только самой АЭС, но и государства.
      В январе 1986 года директор АЭС В. П. Брюханов направил программу испытаний для согласования генеральному проектировщику в Гидропроект и в Госатомэнергонадзор. Ответа не последовало. Ни дирекцию Чернобыльской АЭС, ни эксплуатационное объединение Союзатомэнерго это не обеспокоило. Не обеспокоило это и Гидропроект и Госатомэнергонадзор.
      Тут уж вроде можно позволить себе далеко идущие выводы: безответственность во всех этих государственных учреждениях достигла такой степени, что они сочли возможным отмолчаться, не применив никаких санкций, хотя и генеральный проектировщик, и генеральный заказчик (ВПО Союзатомэнерго), и Госатомэнергонадзор наделены такими правами, более того, это их прямая обязанность. Но в этих организациях есть конкретные ответственные люди. Кто же они?
      В Гидропроекте-генпроектанте Чернобыльской АЭС-за безопасность атомных станций отвечал В. С. Конвиз. Это опытный проектировщик гидростанций, кандидат технических наук по гидротехническим сооружениям. Долгие годы (с 1972-го по 1982-й)-руководитель сектора проектирования АЭС, с 1983 года-ответственный за безопасность АЭС. Взявшись в 70-е годы за проектирование атомных станций, Конвиз вряд ли имел основательное понятие о том, что такое атомный реактор, привлекал к работе в основном специалистов по проектированию гидросооружений. Тут, пожалуй, все ясно. Такой человек не мог предвидеть возможности катастрофы, заложенной в программе да и в самом реакторе.
      В Согозатомэнерго-объединении Министерства энергетики и электрификации СССР, эксплуатирующем АЭС и фактически отвечающем за все действия эксплуатационного персонала,-руководителем был Г. А. Веретенников, человек, никогда не имевший дела с эксплуатацией АЭС. С 1970 по 1982 год он работал в Госплане СССР, планировал поставки оборудования для атомных станций. Дело по разным причинам шло плохо, из года в год оборудование поставлялось лишь наполовину. Веретенников часто болел, у него была, как говорили, "слабая голова", спазмировали сосуды мозга. Но внутренняя установка на занятие высокой должности была в нем, видимо, сильно развита. В 1982 году он занял освободившуюся совмещенную должность заместителя министра-начальника объединения Союзатомэнерго. Она оказалась ему не по силам, снова начались, спазмы сосудов мозга, обмороки, кремлевская больница. Один из старых работников Главатомэнерго, Ю. Измайлов, заметил по этому поводу: "При Веретенникове. отыскать атомщика в главке, знающего толк в реакторах и ядерной физике, стало почти невозможно. Зато раздулись бухгалтерия, отдел снабжения и плановый отдел..." В 1984 году должность-приставку замминистра сократили, и Веретенников стал просто начальником объединения Согозатомэнерго. Обмороки у него участились, и он надолго слег в больницу.
      Начальник производственного отдела Союзатомэнерго Е. С. Иванов так оправдывал незадолго до Чернобыля участившиеся аварийные ситуации на атомных станциях: "Ни одна АЭС не выполняет до конца технологический регламент. Да это и невозможно. Практика эксплуатации постоянно вносит свои коррективы..."
      Только ядерная катастрофа в Чернобыле вышвырнула Веретенникова из партии и из кресла начальника Союзатомэнерго.
      В Госатомэнергонадзоре собрался довольно грамотный и опытный народ во главе с председателем комитета Е. В. Куловым, физиком-ядерщиком, долгое время работавшим на атомных реакторах Минсредмаша. Но как ни странно, и Кулов оставил сырую программу испытаний из Чернобыля без внимания. Почему? Ведь положением о Госатомэнергонадзоре, утвержденным постановлением Совета Министров СССР No 409 от 4 мая 1984 года, предусматривалось, что главной задачей комитета является "государственный надзор за соблюдением всеми министерствами, ведомствами, предприятиями, организациями, учреждениями и должностными лицами установленных правил, норм и инструкций по ядерной и технической безопасности при проектировании, сооружении и эксплуатации объектов атомной энергетики".
      Комитету дано также право (в частности, в пункте "ж") "применять ответственные меры, вплоть до приостановки работы объектов атомной энергетики, при несоблюдении правил и норм безопасности, обнаружении дефектов оборудования, недостаточной компетентности персонала, а также в других случаях, когда создается угроза эксплуатации этих объектов...".
      Помнится, на одном из совещаний в 1984 году Е. В. Кулов, только что назначенный председателем Госатомэнергонадзора, так разъяснил атомным энергетикам свои функции: "Не думайте, что я буду за вас работать. Образно говоря, и милиционер. Мое дело-запрещать, отменять неправильные ваши действия". К сожалению, и как "милиционер" Е. В. Кулов в случае с Чернобылем не сработал.
      Что же помешало ему приостановить работы на четвертом энергоблоке Чернобыльской АЭС? Ведь программа испытаний не выдерживала критики. А Гидропроекту и Союзатомэнерго что пометало?
      Никто не отреагировал, будто сговорились. В чем же тут дело? А дело в заговоре умолчания. Нет гласности-нет уроков. Стало быть, и аварий не было. Все безопасно, все надежно. Но не зря Абуталиб сказал; кто выстрелит по прошлому из пистолета, по тому будущее выстрелит из пушки. Я бы перефразировал специально для атомных энергетиков: по тому будущее ударит взрывом атомного реактора. Ядерной катастрофой.
      Тут необходимо добавить еще одну деталь, о которой не было речи ни в одном из технических отчетов о происшедшем. Вот эта деталь; режим с выбегом ротора генератора при выведенной практически из работы аварийной защите планировался заранее и не только был отражен в программе испытаний, но и подготовлен технически. За две недели до эксперимента на панели блочного щита управления четвертого энергоблока была врезана кнопка МПА (максимальной проектной аварии), сигнал которой завели лишь во вторичные электроцепи, но без контрольно-измерительных приборов и насосной части. То есть сигнал этой кнопки был чисто имитационный.
      Еще раз поясним широкому читателю: при срабатывании аварийной защиты (АЗ) все двести одиннадцать штук поглощающих стержней падают вниз, врубается охлаждающая вода, включаются аварийные насосы и разворачиваются дизель-генераторы надежного электропитания. Включаются также насосы аварийной подачи воды из баков чистого конденсата и насосы, подающие воду из бассейна-барбатера в реактор. То есть средств защиты более чем достаточно, если они сработают в нужный момент.
      Так вот, все эти защиты и надо было завести на кнопку МПА. Но они, к сожалению, были выведены из работы - поскольку операторы опасались теплового удара по реактору, то есть поступления холодной воды в горячий реактор. Эта хилая мысль, видимо, загипнотизировала и руководство АЭС (Брюханова, Фомина, Дятлова) и вышестоящие организации в Москве. Таким образом, была нарушена святая святых атомной технологии: ведь если максимальная проектная авария была предусмотрена проектом, значит, она могла произойти в любой момент. И кто же давал в таком случае право лишать реактор всех предписанных правилами ядерной безопасности защит? Никто не давал. Сами себе разрешили...
      Но, спрашивается, почему безответственность Госатомэнергонадзора, Гидропроекта и Союзатомэнерго не насторожила директора Чернобыльской АЭС Брюханова и главного инженера Фомина? Ведь по несогласованной программе работать нельзя. Что это за люди, что за специалисты? Коротко расскажу о них.
      Познакомился я с Виктором Петровичем Брюхановым зимой 1971 года, приехав на площадку строительства АЭС в поселок Припять прямо из московской клиники, где лечился по поводу лучевой болезни. Чувствовал я себя еще плохо, но ходить мог и решил, что, работая, приду в норму быстрее. Дал подписку, что покидаю клинику по собственному желанию, сел в поезд и утром уже был в Киеве. Оттуда на такси за два часа домчался до Припяти.
      Лечился я в той самой 6-й московской клинике, куда через пятнадцать лет привезут смертельно облученных пожарников и эксплуатационников, пострадавших при ядерной катастрофе четвертого энергоблока...
      А тогда, в начале 70-х, на месте будущей АЭС еще ничего не было. Рыли котлован под главный корпус. Вокруг-редкий молодой сосняк, как нигде в другом месте пьянящий воздух. Песчаные холмы, поросшие низкорослым лесом, проплешины чистого желтого песка на фоне темно-зеленого мха. Снега нет. Кое-где пригретая солнцем зеленая трава. Тишина и первозданность.
      "Бросовые земли,- сказал таксист,- но древние. Здесь, в Чернобыле, князь Святослав невесту себе выбирал. Норовистая, говорят, была невеста. Более тысячи лет этому маленькому городку. А ведь выстоял, не умер..."
      Зимний день в поселке Припять был солнечный и теплый. Так здесь часто бывало - вроде зима, а все время весной пахнет. Таксист остановился возле длинного барака, в котором расположились дирекция и управление строительства.
      Я вошел в барак. Пол прогибался и скрипел под ногами. Вот и кабинет директора-комнатенка в шесть квадратных метров. Брюханов встал навстречу, маленького роста, сильно кудрявый, темноволосый, с морщинистым загорелым лицом, смущенно улыбаясь, пожал мне руку. Позднее первое впечатление мягкости характера, покладистости подтвердилось, но открылось в нем и другое, в частности стремление из-за недостатка знания людей окружать себя многоопытными в житейском смысле, но порою не всегда чистоплотными работниками. Ведь тогда Брюханов был совсем молодой - тридцати шести лет от роду. По профессии и опыту работы он турбинист. С отличием окончил Энергетический институт, выдвинулся на Славянской ГРЭС (угольной станции), где хорошо проявил себя на пуске блока. Домой не уходил сутками, работал оперативно и грамотно. И вообще, я позже узнал, трудясь с ним бок о бок несколько лет: инженер он хороший, сметливый, работоспособный. Но вот беда - не атомщик. Тем не менее курирующий Славянскую ГРЭС замминистра из Минэнерго Украины заметил Брюханова и выдвинул директором на Чернобыль.
      Главный инженер Михаил Петрович Алексеев приехал в Припять с Белоярской АЭС, где работал заместителем главного инженера по третьему строящемуся блоку, который числился пока только на бумаге. Опыта атомной эксплуатации Алексеев не имел и до Белоярки двадцать лет трудился на тепловых станциях. Как вскоре выяснилось, рвался в Москву, куда месяца через три после начала моей работы на АЭС и уехал... После чернобыльской катастрофы зампреду Госатомэнергонадзора М. П. Алексееву объявили строгий партийный выговор с занесением в учетную карточку. Его начальника по московской работе председателя Госатомэнергонадзора Е. В. Кулова настигла более суровая кара, его сняли с работы и исключили из партии. Такая же кара настигла Брюханова.
      Но это случилось через пятнадцать лет. А привела к этому, на мой взгляд, в числе прочего кадровая политика на АЭС. С первых же месяцев (до Чернобыля я много лет был начальником смены на другой АЭС), формируя персонал цехов и служб, я предлагал Брюханову людей с многолетним опытом работы на атомных станциях. Как правило, Брюханов прямо не отказывал, но исподволь проводил на эти должности работников тепловых станций. По его мнению, на АЭС должны работать опытные станционники, хорошо знающие мощные турбинные системы, распредустройства и линии выдачи мощности. С большим трудом, через голову Брюханова заручившись поддержкой Главатомэнерго, удалось тогда укомплектовать реакторный и спецхимический цехи нужными специалистами. Брюханов комплектовал турбинистов и электриков. В конце 1972 года на Чернобыльскую АЭС пришли Н. М. Фомин и Т. Г. Плохий. Первого Брюханов предложил на должность начальника электроцеха, второго-на должность заместителя начальника турбинного цеха. Оба эти человека-прямые кандидатуры Брюханова. Фомин, электрик по опыту работы и образованию, был выдвинут на Чернобыльскую станцию с Запорожской ГРЭС (тепловая станция), до которой работал в полтавских энергосетях. Называю эти две фамилии, ибо с ними через пятнадцать лет будут связаны крупнейшие аварии в Балакове и Чернобыле.
      Как заместитель главного инженера по эксплуатации, я беседовал с Фоминым: атомная станция - предприятие радиоактивное и чрезвычайно сложное, крепко ли он подумал, оставив электроцех Запорожской ГРЭС? У Фомина неотразимая белозубая улыбка. Похоже, он знает это и улыбается к месту и не к месту. Он ответил мне тогда, что АЭС-дело престижное и суперсовременное. Довольно приятный напористый баритон перемежался у него в минуты волнения альтовыми нотками. Квадратная угловатая фигура, наркотический блеск темных глаз. В работе четок, исполнителен, требователен, импульсивен. Честолюбив, злопамятен. Чувствовалось, что внутренне он всегда сжат, как пружина, и готов для прыжка. Рассказываю о нем так подробно потому, что ему предстояло стать своеобразным атомным Геростратом, личностью в некотором роде исторической, с именем которой начиная с 26 апреля 1986 года будет связываться одна из страшнейших ядерных катастроф на АЭС.
      Тарас Григорьевич Плохий, напротив, вял, обстоятелен, типичный флегматик, но дотошен, упорен, работящ. О нем по первому впечатлению можно было бы сказать; тюха, размазня,-если бы не его методичность и упорство в работе. К тому же многое скрадывала его близость к Брюханову (вместе работали на Славянской ГРЭС), в отсвете этой дружбы он казался более значительным и энергичным.
      Брюханов активно продвигал Плохия и Фомина в руководящий эшелон Чернобыльской АЭС. Впереди шел Плохий - он стал заместителем главного инженера по эксплуатации, затем главным инженером. По предложению Брюханова был выдвинут главным инженером на строящуюся Балаковскую АЭС, станцию с водо-водяным реактором, проекта которой он не знал, а в итоге в июне 1985 года во время пусконаладочных работ из-за халатности эксплуатационного персонала и грубого нарушения технологического регламента произошла авария, при которой погибли, живьем сварились четырнадцать человек. Трупы из кольцевых помещений вокруг шахты реактора вытаскивали к аварийному шлюзу и складывали к ногам бледного как смерть некомпетентного главного инженера.
      А тем временем на Чернобыльской АЭС Фомин семимильными шагами прошел должность заместителя главного инженера по монтажу и эксплуатации и заменил Плохия на посту главного инженера. Тут следует отметить, что Минэнерго СССР не поддерживало кандидатуру Фомина, на эту должность предлагался В. К. Бронников, опытный реакторщик. Но Бронникова не согласовывал Киев, называя его обыкновенным технарем. Мол, Фомин-жесткий, требовательный руководитель, хотим его. И Москва уступила. Фомина согласовали в отделе ЦК КПСС, и дело было решено. Цена этой уступки известна.
      Тут бы впору остановиться, осмотреться, задуматься над балаковским опытом, усилить ответственность и осторожность, но...
      В конце 1985 года Фомин попадает в автокатастрофу и ломает позвоночник. Длительный паралич, крушение надежд. Но могучий организм справился с недугом, и Фомин вышел на работу 25 марта 1986 года, за месяц до чернобыльского взрыва. Я был в Припяти как раз в это время с инспекцией строящегося пятого энергоблока; дела шли неважно, ход работ сдерживался нехваткой проектной документации и технологического оборудования. Видел Фомина на совещании, которое мы собрали специально по пятому энергоблоку. Он здорово сдал. Во всем облике его была какая-то заторможенность, печать перенесенных страданий. Я поделился опасениями с Брюхановым, он успокоил: "Ничего страшного, в работе скорее дойдет до нормы..."
      Мы разговорились, Брюханов пожаловался, что на Чернобыльской АЭС много течей, не держит арматура, текут дренажи и воздушники. Общий расход течей почти постоянно составляет около 50 кубометров радиоактивной воды в час. Еле успевают перерабатывать на выпарных установках. Много радиоактивной грязи. Сказал, что ощущает сильную усталость и хотел бы уйти куда-нибудь на другую работу...
      Он недавно вернулся из Москвы с XXVII съезда КПСС, на котором был делегатом.
      Так что же происходило на четвертом энергоблоке Чернобыльской АЭС в канун катастрофы?
      В 1 час 00 минут ночи 25 апреля 1986 года оперативный персонал приступил к снижению мощности реактора No 4, работавшего на номинальных параметрах.
      В 13 часов 05 минут того же дня турбогенератор No 7 был отключен от сети. Электропитание собственных нужд блока (четыре главных циркуляционных насоса, два питательных электронасоса и др.) было переведено на шины оставшегося в работе турбогенератора No8.
      В 14 часов 00 минут в соответствии с программой эксперимента была отключена система аварийного охлаждения реактора (САОР) - одна из грубейших и роковых ошибок Фомина. Нужно еще раз подчеркнуть, что сделано это было сознательно, чтобы исключить возможный тепловой удар при поступлении холодной воды из емкостей системы аварийного охлаждения в горячий реактор.
      А ведь эти 350 кубометров аварийной воды из емкостей САОР, когда начался разгон на мгновенных нейтронах, когда сорвали главные циркуляционные насосы и реактор остался без охлаждения, возможно, могли бы спасти положение и погасить паровой эффект реактивности, самый весомый из всех...
      Трудно сейчас предположить, какие резоны двигали Фоминым в те роковые часы, но отключить систему аварийного охлаждения реактора, которая в критические секунды резко могла бы снизить па-росодержание в активной зоне и, быть может, спасти от взрыва, мог только человек, совершенно не понимающий нейтронно-физических процессов в атомном реакторе или по меньшей мере крайне самонадеянный.
      Итак, это было сделано, и сделано, как мы уже знаем, сознательно. Видимо, гипнозу самонадеянности, идущей вразрез с законами ядерной физики, поддались и заместитель главного инженера по эксплуатации А. С. Дятлов и весь персонал службы управления четвертого энергоблока. В противном случае хотя бы кто-нибудь один должен был в момент отключения САОР опомниться и сказать: "Отставить? Что творите, братцы?!" Но никто не опомнился, никто не крикнул. САОР была спокойно отключена. Задвижки на линии подачи води в реактор заранее обесточены и закрыты на замок, чтобы в случае надобности не открыть их даже вручную. А то сдуру и открыть могут, и 350 кубометров холодной воды ударят по раскаленному реактору.
      Но ведь в случае максимальной проектной аварии в активную зону все равно пойдет холодная вода! Здесь из двух зол нужно было выбирать меньшее; лучше подать холодную воду в горячий реактор, нежели оставить раскаленную активную зону без воды. Ведь вода из системы аварийного охлаждения поступает как раз тогда, когда ей надо поступить, и тепловой удар тут несоизмерим со взрывом.
      Психологически вопрос очень сложный. Ну конечно же, конформизм операторов, отвыкших самостоятельно думать, халатность и разгильдяйство, которые в службе управления АЭС стали нормой. Еще - неуважение к атомному реактору, который воспринимался эксплуатационниками чуть ли не как тульский самовар, может, малость посложнее. Забвение золотого правила работников взрывоопасных производств: "Помни! Неверные действия-взрыв!" Был тут и электротехнический крен в мышлении, ведь главный инженер-электрик, к тому же после тяжелой спинномозговой травмы. Бесспорен и недосмотр медсанчасти Чернобыльской АЭС, которая должна зорко следить за здоровьем и работоспособностью атомных операторов, а также руководства АЭС и отстранять их от дела в случае необходимости.
      И тут снова надо вспомнить, что аварийное охлаждение было выведено из работы сознательно, чтобы избежать теплового удара по реактору при нажатии кнопки МПА. Стало быть, Дятлов и операторы были уверены, что реактор не подведет. Именно здесь начинаешь понимать, что эксплуатационники не представляли до конца физики реактора, не предвидели крайнего развития ситуации. Думаю, что сравнительно успешная работа АЭС в течение десяти лет также способствовала размагничиванию людей. И даже серьезный сигнал с того света - частичное расплавление активной зоны на первом энергоблоке Чернобыльской АЭС в сентябре 1982 года-не послужил уроком. Раз уж начальство помалкивает, нам сам бог велел. Информация на уровне слухов, без отрезвляющего анализа негативного опыта.
      Но продолжим. По требованию диспетчера Киевэнерго в 14 часов 00 минут вывод блока из работы был задержан. Эксплуатация четвертого энергоблока в это время продолжалась с отключенной системой аварийного охлаждения реактора-грубейшее нарушение технологического регламента, хотя формальный повод был - наличие кнопки МПА.
      В 23 часа 10 минут (начальником смены четвертого энергоблока в это время был Трегуб) снижение мощности было продолжено.
      В 24 часа 00 минут Трегуб сдал смену Александру Акимову, а старший инженер управления реактором (сокращенно- СИУР) сдал смену Леониду Топтунову.
      Тут возникает вопрос: а если бы эксперимент проводился раньше, в смену Трегуба, произошел бы взрыв реактора? Думаю, что нет. Реактор находился в стабильном, управляемом состоянии. Но опыт мог завершиться взрывом и в этой вахте, если бы при отключении системы локального автоматического регулирования реактора (сокращенно-ЛАР) СИУР Трегуба допустил ту же ошибку, что и Топтунов, а допустив ее, стал бы подниматься из "йодной ямы"...
      Но события развивались так, как запрограммировала судьба. И кажущаяся отсрочка, которую дал нам диспетчер Киевэнерго, сдвинув испытания с 14 часов 25 апреля на 1 час 23 минуты 26 апреля, оказалась на самом деле лишь прямым путем к взрыву.
      В соответствии с программой испытаний выбег ротора генератора предполагалось произвести при мощности реактора 700-1000 МВт. Тут следует подчеркнуть, что такой выбег следовало производить в момент глушения реактора, ибо при максимальной проектной аварии аварийная защита реактора (АЗ) по пяти аварийным уставкам падает вниз и глушит аппарат. Но был выбран другой, катастрофически опасный путь-продолжить эксперимент при работающем реакторе. Почему был выбран такой опасный режим, остается загадкой. Можно только предположить, что Фомин желал чистого опыта.
      Дальше произошло вот что. Надо пояснить, что поглощающими стержнями можно управлять всеми сразу или по частям, группами. В ряде режимов эксплуатации реактора возникает необходимость переключать или отключать управление локальными группами. При отключении одной из таких локальных систем, что предусмотрено регламентом эксплуатации атомного реактора на малой мощности, СИУР Леонид Топтунов не смог достаточно быстро устранить появившийся разбаланс в системе регулирования (в ее измерительной части). В результате этого мощность реактора упала до величины ниже 30 МВт тепловых. Началось отравление реактора продуктами распада. Это было начало конца...
      Тут пора познакомиться с заместителем главного инженера по эксплуатации второй очереди Чернобыльской АЭС Анатолием Степановичем Дятловым.
      Худощавый, с гладко зачесанной, серой от седины шевелюрой и уклончивыми, глубоко запавшими тусклыми глазами, Дятлов появился на атомной станции в середине 1973 года. До этого заведовал физлабораторией на одном из предприятий Дальнего Востока, занимался небольшими корабельными атомными установками. На АЭС никогда не работал. Тепловых схем станции и уран-графитовых реакторов не знал. "Как будете работать? - спросил я его.- Объект для вас новый". "Выучим,-сказал он как-то натужно,-задвижки там, трубопроводы... Это проще, чем физика реактора..." Казалось, он с трудом выдавливал слова, разделяя их долгими паузами. Характер в нем ощущался тяжелый, а в нашем деле это немаловажно.
      Я сказал Брюханову, что принимать Дятлова на должность начальника реакторного цеха нельзя. Управлять операторами ему будет трудно не только в силу характера (искусством общения он явно не владел), но и по опыту предшествующей работы: чистый физик, атомной технологии не знает. Через день вышел приказ о назначении Дятлова заместителем начальника реакторного цеха. Брюханов прислушался к моему мнению, назначил Дятлова на должность пониже, однако направление - реакторный цех - осталось. После моего отъезда из Чернобыля Брюханов двинул Дятлова в начальники реакторного цеха, а затем сделал заместителем главного инженера по эксплуатации второй очереди атомной станции,