ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Обстановка становилась напряженной. Можно было не сомневаться, что за приказом Коха о ликвидации партизан последует новая карательная экспедиция в Сарненские леса. Фашисты собирались с силами.

На случай, если каратели вынудят нас уйти с насиженных мест, нам нужно иметь новое пристанище. Мы решили искать его в районе города Луцка.

Шестьдесят пять партизан, во главе с майором Фроловым начали собираться в дорогу. Весь отряд участвовал в этих сборах. Маршрут группы был известен немногим, но что дорога предстоит дальняя и трудная, об этом догадывались все. Партизаны заботливо снаряжали уходящих товарищей, отдавая им одежду потеплее, обувь покрепче.

Путь предстоял действительно долгий и трудный: двести километров туда и двести обратно по грязным, раскисшим дорогам, с ночевками под открытым небом, с неизвестностью, которая ждала в незнакомых районах.

Группе поручалось не только подыскать удобное место для будущего базирования отряда, но заодно разведать обстановку в самом Луцке, выяснить, какие там немецкие учреждения, какой гарнизон, какие штабы. Людей Фролову поэтому мы подбирали очень тщательно. Предпочтение отдавалось тем, кто знал Луцк или его окрестности.

В эти дни в штабной чум пришла Марфа Ильинична Струтинская.

Я очень удивился. Что заставило ее преодолеть свою застенчивость и явиться ко мне? До сих пор все ее просьбы передавал Владимир Степанович.

В чуме горел костер, вокруг него лежали бревна, они служили сиденьем.

— Садитесь, Марфа Ильинична.

Она степенно уселась и объявила:

— Я к вам ненадолго, по делу. Хочу просить, чтобы меня послали в Луцк.

Я вспомнил, что одними из первых вызвались идти с Фроловым Ростислав Струтинский и Ядзя. От них-то, видимо, Марфа Ильинична и узнала о походе.

— Марфа Ильинична, — ответил я, — вам идти в Луцк не следует. Сил не хватит. Вы и здесь приносите большую пользу.

— Ну, какая польза от моей работы? Варить и стирать всякий может, а насчет сил моих, пожалуйста, не беспокойтесь. Я крепкая. И пользы принесу больше молодого. В Луцке у меня родственники, знакомые, через них все, что надо, узнаю, с кем хотите договорюсь.

— Ну а как же маленькие? — Я имел в виду младших детей Марфы Ильиничны — Васю и Славу.

— За ними Катя присмотрит.

— А опасности? Вы понимаете, как много предстоит их? — пытался я отговорить Марфу Ильиничну.

— Бог милостив. Ну кто подумает, что я партизанка?

С большим уважением смотрел я на женщину, на ее хорошее, исполненное доброты и благородства лицо.

— Хорошо, — ответил я. — Посоветуюсь с товарищами.

Боясь, что последует отказ, она прислала ко мне мужа — Владимира Степановича. Но я все же не решался.

Вскоре Цессарский сказал мне, что Марфа Ильинична простудилась и ей сильно нездоровится. Я решил воспользоваться этим и поручил Фролову передать Марфе Ильиничне, что в Луцк мы ее не пошлем.

Не успел Фролов возвратиться, как со слезами на глазах прибежала она сама.

— Да я только малость простыла. Все завтра пройдет.

И принялась так горячо упрашивать, что я в конце концов согласился.

Шестнадцатого февраля группа вышла в путь.

Владимир Степанович вместе с младшими детьми провожал жену далеко за лагерь.

Спустя неделю мы получили сведения, что группа благополучно прошла в район Луцка, расположилась в лесу в двадцати пяти километрах от города и отправила разведчиков в город.

Вероятно, что дело пошло бы и дальше так же успешно, если бы не чрезвычайные обстоятельства, заставившие вернуть группу в отряд.

После истории с Косульниковым мы вынуждены были отказаться от гостеприимства Жигадло, а вместо его хутора в тридцати километрах от Ровно был организован новый, еще более удобный «маяк». Здесь постоянно дежурили двадцать пять бойцов и с ними несколько пар хороших лошадей с упряжками. Специально для Кузнецова имелись ковровые сани, на которых он отправлялся в Ровно.

Связь между Кузнецовым и «маяком» осуществлял Коля Приходько. На фурманке, на велосипеде или пешком он доставлял пакеты от Кузнецова на «маяк». Пока другой курьер добирался от «маяка» до лагеря и обратно, Приходько отдыхал. А потом, уже с пакетом из отряда, он вновь отправлялся к Кузнецову в Ровно. Порой ему приходилось совершать рейсы по два раза в день. И все сходило благополучно. Появление Приходько в Ровно ни у кого не вызывало подозрений. Несколько раз немецкие посты проверяли у него документы, но документы были хорошие.

Однако мы знали характер Коли Приходько. Наш богатырь не мог равнодушно пройти мимо немца или полицая. Хотя он скрывал свои приключения, но кое-что становилось известным.

Однажды Приходько возвращался на фурманке из Ровно. Еще в городе он заметил, что позади идут двое полицаев и, как ему показалось, следят за ним. Вместо того чтобы погнать лошадей и уехать подобру-поздорову, Приходько нарочно поехал шагом. Полицаи шли следом.

Впереди оказался мост через Горынь. За полкилометра от моста Приходько остановился и стал подтягивать подпругу, хотя упряжь была в полном порядке.

Когда полицаи поравнялись с повозкой, Приходько весело окликнул их:

— Сидайте, хлопцы, пидвезу. Вам до Клесова?

— До Клесова.

— Сидайте. Зараз там будем.

Полицаи положили в фурманку винтовки, прыгнули сами. Приходько тронул коня и завел разговор с пассажирами:

— Що, хлопцы, в полицаях служим?

— Служим.

— Куда едете?

— Народ забираем до Великонеметчины. Тут вот с одного хутора брать будем. Добром не хотят…

— Несознательный народ, — посочувствовал Приходько.

— А тоби тож, хлопче, дуже добре до Великонеметчины поихаты, — заявил полицай, глядя на Колю. — Таких здоровых с удовольствием берут. О, брат, там жизнь! Разживешься, паном до дому приидешь.

— Та я разве здоровый? — упрямился Приходько.

Фурманка въехала на мост. Возница вдруг остановил коня, поднялся во весь рост.

— Руки в гору! — загремел он. В руке у него пистолет. — Геть с повозки, продажни твари! Прыгай в воду, а то постреляю.

Внизу бурлит река. Она вздулась, вода проходит под самым настилом моста. Глянув вниз, полицаи отпрянули от края.

— Прыгай!

Пятясь от пистолета, полицаи прыгнули в воду.

Приходько спрятал пистолет, деловито посмотрел вниз, на реку, где, хватаясь друг за друга и топя один другого, барахтались полицаи, и, убедившись, что оба пойдут ко дну, занял свое место на фурманке и стегнул коня…

Вероятно, мы так бы и не узнали об этом случае на Горыни, если бы не винтовки, доставшиеся Приходько и подлежавшие сдаче в хозяйственный взвод. Трофеи и на этот раз подвели нашего богатыря. Он сдал их Францу Игнатьевичу Нарковичу, командиру хозяйственного взвода, и уже спустя полчаса предстал передо мной и Лукиным в штабном чуме.

— Кого ты там повстречал по дороге, Коля?

— Я?

— Ты.

— Так то булы полицаи, два чоловика, ну, я их, значит, того… в речке выкупал.

— Опять ты лезешь на рожон?

— Так воны сами попросылыся на фурманку.

— Забыл наш разговор?

Приходько опустил глаза, молчит и наконец признается чистосердечно:

— Все понимаю, товарищ командир, та як тильки пидвернется пидходящий случай, нема сил сдержаться.

…Двадцать первого февраля я передал курьеру с «маяка» пакет для Кузнецова.

— Вы повезете важный пакет, — предупредил я. — Если он попадет к врагу, мы рискуем потерять лучших наших товарищей. Будете передавать пакет Приходько — скажите ему об этом.

На другой день пакет был вручен на «маяке» Коле Приходько, и он направился с ним в Ровно.

Кузнецов ждал весь день. Но Приходько не приехал. Не явился он и утром следующего дня.

А к двенадцати часам дня по городу пошли слухи о необычайном происшествии у села Великий Житень. Рассказывали, что один молодой украинец перебил «багато нимакив» и сам был убит. По одной версии, это был житель села, по другой — партизан из лесу, и вовсе не молодой, а «в летах». Но все утверждали, что бой вел один человек и что он перебил фашистов «видимо-невидимо».

Кузнецов немедленно послал в село Великий Житель Казимира Домбровского, у которого были там родственники.

Николай Иванович хорошо знал Приходько. Они подружились еще в Москве, вместе прилетели в отряд, вместе работали. Жажда активной борьбы роднила их. Кузнецов не сомневался, что, если Приходько попадет в руки врагов, он ни под какими пытками не выдаст товарищей. Если Приходько погиб, то что сталось с пакетом?

Домбровский вернулся, нашел Кузнецова и долго не мог начать говорить. Кузнецов не торопил его. У него уже не оставалось сомнений в судьбе Коли.

Вот что узнал со слов очевидцев Казимир Домбровский.

…Как обычно, Приходько ехал на фурманке под видом местного жителя. У села Великий Житень его остановил пикет из фельджандармов и полицейских:

— Стой! Что везешь?

Жандарм проверил документ, который и на этот раз не вызвал подезрений.

— Можешь ехать.

Но один из предателей решил на всякий случай обыскать фурманку. Под сеном у Приходько были спрятаны автомат и противотанковые гранаты.

— Да чего тут смотреть? — возразил Приходько.

Но предатель уже погрузил руку в сено.

Тогда Приходько сам выхватил автомат и длинной очередью уложил несколько врагов. Остальные отбежали за угол дома и открыли стрельбу.

Приходько был ранен в левое плечо. Правой рукой он стегнул лошадей.

Но навстречу, как назло, ехал грузовик с жандармами. Жандармы были в касках, с винтовками и ручными пулеметами, изготовленными к стрельбе. Они с ходу открыли огонь по Приходько.

Раненный во второй раз, Приходько бросил повозку, прыгнул в кювет. Дал длинную очередь по жандармам. Несколько тел вылетело из кузова машины на дорогу.

Разгорелся неравный бой. Тяжело раненный Приходько продолжал стрелять до тех пор, пока силы не начали его оставлять. Тогда он взял противотанковую гранату, привязал к ней пакет и метнул ее туда, где скопились жандармы. Раздался взрыв.

Последней пулей Приходько выстрелил себе в сердце.

Жандармы осторожно ползли к партизану, все еще не решаясь в открытую подойти к нему, страшась его даже теперь, когда он был мертв.

Мы не оставляли на поругание врагу тела павших. Всегда, чего бы это ни стоило, мы забирали их и хоронили со всеми почестями. Но тела Приходько разведчики, специально посланные в Великий Житень, доставить в лагерь не смогли: каратели увезли его в Ровно.

…Весть о гибели Николая Приходько глубоко взволновала весь отряд.

На митинге после коротких прочувствованных речей несколько партизан заявили о своем желании заменить Приходько на посту связного. К этим голосам присоединились десятки других.

Советское правительство высоко оценило патриотический подвиг нашего товарища. Ему посмертно было присвоено высокое звание Героя Советского Союза, а подразделение разведки, бойцом которого он состоял, стало называться подразделением имени Героя Советского Союза Николая Тарасовича Приходько.

Гибель Приходько усилила нашу тревогу. Я приказал Кузнецову и всему составу «маяка» немедленно, до выяснения обстановки, вернуться в лагерь.

Вечером первого марта Николай Иванович с товарищами приблизились к селу Хатынь Людвипольского района. Здесь они должны были перейти по мосту реку Случь.

Мост был уже виден, река засверкала вдали рыбьей серебряной чешуей, когда разведчики заметили поодаль, на берегу, перебежки неизвестных людей. В ту же минуту кто-то с берега окликнул их по-украински. После ответа: «Мы партизаны» — последовал огонь из винтовок. Раздалась пулеметная очередь. Трассирующие пули полетели во все стороны. Стреляли много, но беспорядочно.

— Товарищи… — начал Кузнецов и вдруг, первым срываясь с места, закричал во всю силу легких: — За Колю Приходько! Вперед, ура-а!

— Ура-а! — грянули в ответ разведчики и бросились к мосту, крича и стреляя.

Схватка длилась четверть часа. Через четверть часа враги больше не стреляли. У моста валялся десяток их трупов. Оставшиеся в живых, побросав оружие, стояли с поднятыми вверх руками.

То были хлопцы из «войска» Бульбы.

Оказывается, их специально послали к мосту, чтобы устроить засаду на партизан. О том, что партизаны почти ежедневно пользуются мостом через Случь, националистам было известно. В засаде сидело до тридцати человек. Значительно больше находилось поблизости, в селе Хатынь.

— В село! — крикнул товарищам Кузнецов.

Он и раньше не очень-то одобрительно относился к «нейтралитету» бульбашей, а теперь, после нападения их на разведчиков, его больше ничто не связывало: сами националисты нарушили договор. Он был рад возможности отплатить предателям и повел разведчиков в Хатынь.

Нельзя сказать, чтобы это был осторожный шаг. В селе было много националистов, с Кузнецовым же — только двадцать пять человек. Рассчитывал ли он на то, что разгром засады произведет на бандитов паническое действие, или надеялся на силу партизан, охваченных ненавистью к врагу, ободренных одержанной только что победой и готовых драться каждый за десятерых? Так или иначе, но, ворвавшись в Хатынь, Кузнецов не застал там бульбашей. Они бежали, узнав о разгроме своей засады. Несколько бандитов, оставленных в селе, с помощью местных жителей были скоро обнаружены и схвачены партизанами.

С песнями проехал Кузнецов с товарищами по селу. В фурманках они везли ручной пулемет, автоматы и винтовки, взятые в стычке с предателями.

В тот же день стало известно, что в близлежащих районах появились фашистские карательные экспедиции. Разведчики сообщили также, что отряды «шуцполицай» в Сарнах, в Клесове, в Ракитном усиленно вооружаются.

Возникла опасность, что дороги будут перекрыты. Я передал приказ Фролову немедленно вместе со всеми людьми возвращаться в лагерь. Тут же следовало предупреждение о том, что по пути группа может быть атакована из засады украинскими националистами.

Итак, «нейтралитет» лопнул. Что ж, рано или поздно это должно было произойти. Рано или поздно атаман по требованию своих хозяев должен был возобновить открытую борьбу против партизан. Сами националисты не могли не понимать, что они делают это себе на погибель. Одно дело — «воевать» с безоружным населением: тут они были храбрые, другое дело — драться с партизанами. Чем кончаются столкновения с партизанами, это предатели не раз испытали на собственной шкуре.

Но хозяевам их, гитлеровцам, надоело смотреть на бездействие своих лакеев. Хозяева потребовали от националистов активных выступлений.

К этому времени из раздобытого разведчиками протокола нам дословно стало известно содержание беседы Бульбы с шефом политического отдела СД Иоргенсом. Оказывается, Иоргенс очень недоверчиво отнесся к заверениям атамана, что, дескать, «нейтралитет» используется в целях уничтожения партизан. Иоргенс потребовал от атамана активности. В свою очередь, атаман, смекнув, что хозяева в нем заинтересованы, воспользовался случаем и попытался добиться, чтобы они признали его, Бульбу, своим равноправным союзником. Иоргенс вел «переговоры» непосредственно от имени гаулейтера Коха. На требование Бульбы он без обиняков заявил, что атаману надлежит выполнять свои функции, а именно — очищать леса от партизан, иначе говоря, поставил лакея на место. Чем окончились эти «переговоры», в протоколе не указывалось, но об этом нетрудно было догадаться.

Вслед за первой встречей состоялась новая. Иоргенс приехал на этот раз не один, а с начальством. Имперского комиссара Коха представлял сам доктор Питц, шеф Волыни и Подолии. Этот доктор Питц оказался более любезным, нежели его подчиненный. Он начал с того, что удостоил «атамана Бульбу» лестных похвал — упомянул его прошлую деятельность, участие при взятии немецкими войсками города Олевска, его неизменную помощь Германии. Закончил Питц деловым предложением. Он предложил атаману место своего личного референта по вопросам борьбы с партизанами. То, что атаман метит в «правители Украины», шефа СД нисколько не волновало. Больше того — так же недвусмысленно, как и Иоргенс, дал понять «господам националистам», что они нужны единственно как полицейская сила, и если в этом смысле окажутся бесполезными, то лишатся куска хлеба, а то и собственных голов.

«Переговоры» закончились полным согласием.

Этого и следовало ждать.

— Что ж, драться так драться! Мы в долгу не останемся, — сказал Александр Александрович Лукин, только что прилетевший из Москвы и познакомившийся с этим добытым в его отсутствие протоколом переговоров националистов с немецкими фашистами. Нового для себя Лукин ничего не прочитал. Иного и нельзя было ожидать от предателей, связавших свою судьбу с гестапо. Гитлеровцы не могли допустить, чтобы замирение с партизанами продолжалось. Очень уж невыгодным для них и выгодным для партизан оказался этот «нейтралитет».

Лукина мы заждались. Дело в том, что он давно уже выполнил все поручения и мог вернуться, но ему не везло: то погода нелетная, то самолета свободного нет. Дважды он вылетал, но оба раза летчики теряли ориентировку, не находили наших сигнальных костров. И вот наконец Лукин спустился к нам на парашюте. С этого же самолета на парашютах нам сбросили много гостинцев — письма от родных и друзей, журналы и газеты, автоматы, патроны и продукты.