Вскоре после этого оправившись от болезни, я приехал во Львов в надежде напасть на след Кузнецова. Прямо с вокзала направился я к музею имени Ивана Франко. Мне не терпелось побывать на том месте, где был совершен акт возмездия над Бауэром. Я ходил взад и вперед мимо особняка, живо представляя себе картину события, разыгравшегося здесь десятого февраля 1944 года. Одна мысль, что вот здесь стоял стреляющий Кузнецов, что по этим камням бежал он к своей машине, стоявшей на углу, — одна эта мысль как бы приобщала к подвигу.

Тогда же, стоя на этом тротуаре, я дал себе слово рассказать людям о Кузнецове, рассказать как можно большему числу людей, запечатлеть в их памяти его подвиги.

При мне было запечатанное его письмо с надписью на конверте: «Вскрыть после моей гибели. Кузнецов». Это письмо лежало с весны прошлого года, с того дня, как Николай Иванович отправился на парад в Ровно.

Нет, я не смел его вскрыть. Это значило бы примириться со страшной мыслью, что Кузнецова нет в живых.

В те дни, наводя справки всюду, где возможно, я столкнулся с первыми документами о Николае Ивановиче. Документы эти были обнаружены в делах гестапо: гитлеровцы в панике не успели их уничтожить.

Я прочел рапорт дирекции криминальной полиции во Львове об убийстве подполковника Ганса Петерса в здании военно-воздушных сил по Валовой улице, дом 11-а. В рапорте указывалось, что подполковник убит неизвестным в форме капитана. Там же, в делах гестапо, находился и рапорт № 96, в котором излагались обстоятельства убийства вице-губернатора Бауэра и Шнайдера. Затем следовало донесение об автомашине, найденной на шоссе близ Куровиц. «С этой автомашины, — гласил гестаповский документ, — 12.2.44 в Куровицах был убит военный патруль майор Кантер. Стрелявшие скрылись».

Так постепенно восстанавливались детали.

Но они мало что прибавляли к тому, что было уже известно о деятельности Кузнецова во Львове. Многое из того, что им сделано, рассказывал сам Николай Иванович Приступе и Дроздову в лесу. Картину покушения на Бауэра ярко описала мне свидетельница — сторожиха музея имени Франко, находившаяся в тот момент на улице.

Я искал дальнейших следов.

И вот они наконец обнаружены. В ворохе бумаг, оставшихся в помещении гестапо, найден еще один документ.

Советские офицеры, разбиравшие бумаги в помещении гестапо, долго читали этот документ, передавая из рук в руки. В комнате царило молчание. Когда я вошел туда, один из офицеров, молодой лейтенант, которого я раньше просил сообщить, если в делах гестапо обнаружится что-либо касающееся Кузнецова, молча протянул мне листки с донесением.

— Вы знали его? — спросил он, когда я после долгого прочтения отложил бумагу.

Я ответил:

— Знал.

Лейтенант подошел ко мне, долго собирался со словами и наконец промолвил:

— У меня мать и сестру убили в Виннице. Они были заложниками. Когда я прочел в газете про убийство палача Функа, я подумал: спасибо этому человеку. Вы передайте!

— Кому же теперь передать?

— Не знаю. Товарищам, родным.

— Хорошо, передам.

— Я тогда думал, — продолжал лейтенант, — кто этот человек, как бы узнать фамилию, из какого города? В газете ничего не писали. Там было сказано «неизвестный» — и все.

— Его звали Кузнецов, Николай Иванович, — сказал я.

— Он был молодой?

— Да. Тридцати двух лет.

— В каком он звании?

— Гражданский.

— Необыкновенный человек!.. Так вы передайте! От нас от всех.

— Хорошо.

…В этот вечер мы, боевые товарищи Николая Ивановича, вскрыли его письмо. Мы долго бродили по затемненным улицам Львова, повторяя прямые и мужественные слова, прочитанные нами и отныне навсегда запавшие в душу.

В те часы впервые возникла мысль о памятнике, о бронзовом монументе героя, который должны воздвигнуть два города — Ровно и Львов. Но никто из нас не мог отчетливо представить себе фигуру Кузнецова в бронзе, торжественно застывшую над площадью.

С этой неподвижной бронзовой фигурой никак не вязался тот живой Кузнецов, которого мы знали, который и сейчас незримо присутствовал среди нас — простой, скромный, обаятельный человек, наш дорогой товарищ.

И мы поклялись в ту ночь увековечить его память своими делами, своим служением тому идеалу, ради которого жил и умер он.

Я же еще острее осознал свой долг рассказать людям моей Родины историю жизни и гибели Николая Кузнецова.

Вот что прочли мы в его письме:

Мы с удовлетворением и гордостью встретили Указ Президиума Верховного Совета СССР, которым Николаю Ивановичу Кузнецову посмертно присваивалось звание Героя Советского Союза.