Он тоже выпрямился.

— Ошибаешься, Пруденс. Мне будет очень интересно.

— Нет, не будет. — Она сделала шаг назад. — Я… я скучная. Все так говорят.

— Чепуха. Я нахожу теории Нортона довольно интригующими.

— Ньютона, — поправила Пруденс, отступая от него еще на шаг, и уперлась спиной в закрытую дверь библиотеки.

Себастьян протянул руку к ее книге, словно прикоснувшись к ней он мог каким-то образом удержать девушку возле себя.

Как ни странно, не само физическое присутствие этого человека рядом с ней, но искренность в его глазах манила девушку остаться. Как легко было поверить, что ему в самом деле интересно было находиться вместе с ней среди всех этих книг, смеяться и разговаривать о том, что их интересовало, как обычно делали они с папой. Но когда Пруденс подняла глаза, то поняла, что взгляд Себастьяна был прикован не к ее книге, а к ее губам.

Жарко вспыхнули щеки. Пруденс пошарила позади себя в поисках дверной ручки.

— Возможно, в другой раз.

Словно почувствовав, что он слишком настойчив и тороплив, Себастьян отступил назад.

— Приходи завтра утром, хорошо? Мы поговорим…

Странное выражение появилось на его лице, и Пруденс проследила за его взглядом. Стопа муж чины уютно расположилась в середине ее пирога. Сок раздавленного крыжовника пропитывал его белоснежные чулки.

Пруденс прижала руку ко рту, чтобы не рассмеяться. Триция всегда говорила, что у нее вульгарный смех, низкий и грубый как у лондонской шлюхи.

Из-под опущенных ресниц глаза Себастьяна угрожающе сверкали. Пруденс открыла дверь, решив, что мудрее будет сделать вид, что она не заметила, как его нога увязла в ее завтраке.

— Возможно, завтра. — Она присела в торопливом реверансе. — Приятного дня, милорд.

Его элегантный поклон мог бы сделать честь любой лондонской гостиной.

— И тебе приятного дня, Пруденс.

Девушка попятилась в коридор, подбежала к входной двери и выскочила в парк. Она прислонилась к стволу дерева и, не имея больше сил сдерживаться, звонко рассмеялась.

Себастьян рассеянно водил ладонью по зыбкой поверхности пруда. Золотая рыбка ткнулась в его большой палец. Он со вздохом выпрямился и оперся о балюстраду[9]. Солнце приятно согревало плечи сквозь рубашку. Ему ужасно хотелось сорвать ленточку с волос и позволить ветру растрепать их.

С лужайки для игры в шары, лежащей ниже террасы, сквайр Блейк приветливо помахал ему ножкой индейки. Себастьян задумался: неужели и он будет таким же через двадцать лет? Перед его мысленным взором промелькнула бесконечная череда дней, проведенная в «Липовой аллее» за игрой в шары, ежедневными прогулками по старому парку, скучными зваными обедами, или в Лондоне на великосветских приемах и шумных балах, на которых изо дня в день, из года в год мелькают перед глазами одни и те же лица. И ни одного близкого человека рядом.

Себастьяна передернуло.

— Тебе холодно, милый? Мне послать Фиша за твоим сюртуком?

Себастьян едва сдержал готовое выплеснуться наружу раздражение, услышав переливчатый голосок Триции. «И что за дурацкое стремление при любой удобной возможности засунуть его в сюртук?» — недоумевал он. Себастьян развернулся лицом к своей невесте. Она сидела в нескольких футах от него, просматривая свою корреспонденцию, поданную стариком Фишем. Совсем недавно встав с постели, Триция была одета лишь в свой элегантный пеньюар. Но даже в такую жару не забыла надеть парик и нанести на лицо полный комплект макияжа. Капли пота выступили на ее порозовевших щеках, размазывая пудру. При льстивом свете свечей лондонских бальных залов и в ее затемненной спальне он никогда раньше не замечал складок кожи на ее шее. Себастьян почувствовал что-то вроде сочувствия к этой женщине. Как, должно быть, душно под этим париком.

— Нет. Спасибо, дорогая, — ответил Себастьян, вымучивая улыбку. — Мне не холодно.

Триция послала ему воздушный поцелуй и приступила к диктовке писем. Поймав на себе взгляд дворецкого, Себастьян решил, что ему мог бы понадобиться сюртук. Взгляд рыбьих глаз старика Фиша был холоднее, чем ледник.

Себастьян крепко сжал балюстраду. Если его до сих пор не убили при разбое на границе, то похоже, в «Липовой аллее» его убьет скука. Подъем в пять каждое утро для того, чтобы сторожить библиотеку, тоже не улучшал его настроения, особенно с тех пор, как Пруденс перестала появляться в ней со времени их последней встречи. Он уже много дней в одиночестве листал книгу Лавузье и с трудом добрался до пятидесятой страницы, так и не постигнув ее сути.

Каждый день для Себастьяна тянулся бесконечно долго. Чай. Раунд игры в шары на лужайке. Обед. Послеобеденный отдых в гостиной. Поздний ужин. Не удивительно, что сквайр Блейк так страдал от расстройства пищеварения. Последняя неделя их пребывания в «Липовой аллее» состояла из нескончаемых трапез, прерываемых лишь изредка охотой или балом.

Себастьян скрыл зевок тыльной стороной ладони.

Взрыв сотряс тишину. Жалобно зазвенели стекла в оконных рамах. Себастьян круто развернулся к дому.

— Что за черт?..

Триция уронила груду писем на каменные плиты.

— Черт бы подрал эту девчонку! Я предупреждала ее!

Женщина взвилась со скамьи и, гневно поджав губы, зашагала к дому. Ее пеньюар белыми крыльями развевался вокруг обутых в мягкие туфли ног. Рывком отворив входную дверь, Триция по длинному коридору направилась в восточное крыло. Старик Фиш трусил позади нее. Себастьян следовал на безопасном расстоянии, изумленный резкой переменой поведения Триции.

Черные клубы дыма валили из кухни. Триция прижала носовой платок к лицу и ринулась вперед, разгоняя дым рукой. Старик Фиш остановился в дверях, ухватившись за косяк. Дым медленно рассеивался, открывая взору сцену такого изумительного хаоса, что Себастьян замер на пороге, ухмыляясь как дурак.

Мука тонким слоем покрывала столы, полки и пол кухни. Ею были залеплены треснувшие стекла окон и усеян кирпичный камин. Тесто свисало с сеток для травы виноградными гроздьями. Железная дверь развороченной духовки косо свисала с петель. Внутри нее языки пламени лизали какой-то обуглившийся ком. Деревянные чашки, ложки и блюда, сброшенные взрывом со своих привычных мест, валялись на полу. Две служанки съежились в углу, кашляя в фартуки. Кот Себастьян восседал на столе, слизывая сметану из разбитого кувшина.

В центре этого погрома стояла Пруденс, подвязанная покрытым сажей фартуком, с растрепанными волосами и перепачканными тестом руками. Мука покрывала стекла ее очков.

Себастьян хотел было засмеяться, но когда Пруденс повернулась к своей тете, что-то в ее позе остановило его.

Девушка сцепила на груди дрожащие пальцы. Ее тонкая шея конвульсивно подергивалась, словно она пыталась проглотить подкатившийся к горлу комок ужаса. И все же ей удалось выдавить слабую улыбку.

— Добрый день, тетя.

Пруденс не увидела его. Себастьян проскользнул в узкий альков между кладовой и буфетом, не желая смущать девушку своим присутствием.

— Это не моя вина, госпожа.

Кухарка, поправляя сбившийся чепец на своих кудрявых волосах, выдвинулась вперед, размахивая скалкой.

— Девушка пробралась сюда, пока я придремнула после обеда.

Триция вся тряслась от ярости.

— Сколько раз я запрещала тебе использовать кухню для твоих ужасных экспериментов?

— Мне очень жаль. Я не думала…

— Конечно, ты не думала. Ты не подумала, сколько стоит трудов привезти эти стекла из Лондона, ведь так? Или о том, кто сможет починить кухонную плиту до сегодняшнего ужина? Это пятая духовка, испорченная тобой, легкомысленная девочка!

Пруденс теребила фартук в руках, виновато склонив голову. Старик Фиш, избегая быть втянутым в скандал, отступил на приличное расстояние в коридор, достаточное, однако, для того, чтобы услышать все, что будет сказано.

Уперев руки в бедра, Триция оглядела разгромленную кухню. Кот Себастьян выбрал именно этот неподходящий момент, насытясь, закончить свое пиршество. С его усов капала сметана. Он тряхнул головой, забрызгав тяжелыми желтыми каплями атласный пеньюар Триции.

Женщина вытянула вперед руку с ярко-красными ногтями и завопила:

— Как ты посмела впустить этого лохматого монстра в мою кухню?

Пруденс схватила кота и прижала к груди.

Себастьян затаил дыхание, парализованный воспоминаниями о своем собственном детстве. Сколько раз он стоял, съежившись от страха, перед трясущимся от гнева, призывающим проклятия на его голову, отцом. Но он больше не был ребенком.

Этот поступок может стоить ему помолвки, его состояния, его будущего, но если Триция посмеет ударить Пруденс, он покажет ей, почему враги называют его Ужасным.

Пруденс была бледнее сметаны, руки, удерживающие кота, подрагивали. Но она нашла в себе силы, вскинув голову и глядя прямо в побелевшие от ярости глаза тетки, спокойно произнести:

— Это был несчастный случай.

Триция медленно опустила руку.

— Вы со своим отцом склонны к ним, не так ли?

Только Себастьян заметил, как Пруденс вся сжалась, ибо Триция уже повернулась, чтобы уйти. Он нырнул глубже в тень.

— Вы не можете требовать от меня убрать весь этот беспорядок, — запротестовала кухарка.

— Конечно, нет, — бросила Триция через плечо. — Моя племянница устроила беспорядок, она и уберет.

Кухарка похлопала скалкой по ладони, довольная последним распоряжением хозяйки. Триция выплыла из кухни в сопровождении своих приверженцев. Старик Фиш снова появился, чтобы захлопнуть дверь в кухню, отчего мука белым облаком сорвалась с сетки для трав, припудривая волосы Пруденс.

Вздохнув, девушка посадила изворачивающегося кота на табурет.

Оглядывая кухню, она провела рукой по волосам, и этот незначительный жест выдавал ее подавленность больше, чем слезы или проклятия.

Себастьян появился из своего укрытия, не в силах видеть ее смятения.

Пруденс попыталась спрятать изумление за внешней суровостью.

— А вы откуда взялись?

Себастьян улыбнулся.

— Ты забыла: прятаться и незаметно подкрадываться — один из моих главнейших талантов.

— Напомните мне, чтобы я это запомнила.

Себастьян принялся открывать окна. Свежий ветер разогнал дым и копоть, скопившиеся в кухне.

— Кажется, у моей невесты довольно вспыльчивый нрав.

Он распахнул последнее окно с несколько большей силой, чем требовалось. Осколки стекла посыпались на подоконник.

— Проклятье. Я такой неуклюжий.

Но Пруденс не заметила и тени раскаяния на его лице.

Девушка собрала осколки разбитого кувшина себе в фартук.

— Триция не так уж плоха. В самом деле, нельзя винить ее, верно? Это была пятая духовка.

— Над чем ты работала?

Себастьян напряг память, надеясь произвести на нее впечатление знаниями, почерпнутыми из ее книги. Разглядывая засыпанный мукой стол, глиняную миску с чем-то вязким, стоящую у ее локтя, он спросил:

— Это был зернистый порох? Какой-нибудь новый вид взрывчатки?

Яркий румянец залил лицо девушки и она вздохнула.

— Пирожные к чаю. Я работала над пирожными к чаю.

— Пирожные к чаю?

Если бы девушка не выглядела такой удрученной, Себастьян бы рассмеялся.

Пруденс соскребала тесто со стола с удвоенной энергией.

— Стряпня — это единственное в химии, что мне не удается. Я никогда не была искусна в этом. Но все казалось таким обнадеживающим. Сахарная глазурь вполне удалась.

Она окунула палец в миску и облизала его, удовлетворенно замурлыкав. Этот невинный жест подстегнул сердце Себастьяна в галоп. Крошечный кусочек глазури прилип к уголку ее рта. Он хотел наклониться и слизать его, хорошо понимая, что голод, который он испытывает, нельзя было утолить пирожными. Если бы Пруденс только знала, как опасно ей находиться рядом с умирающим от чувственного голода мужчиной.

Не в силах сдерживать свой порыв, Себастьян провел мизинцем по нежным девичьим губам и, заметив удивление в ее глазах, облизал свой палец.

Довольная улыбка тронула его губы.

— Очень вкусно. Возможно, ты не такая уж плохая кухарка.

Сладость помадки на его губах была ничто по сравнению с ее ответной улыбкой.

— Нам обоим не следует забывать, что лживость также является еще одним из ваших талантов.

Себастьян протянул руку и снял ее очки. Девушка с любопытством взглянула на него. Останется ли она такой же спокойной и уступчивой, если он вынет шпильки ее волос и зароется пальцами в шелковистую массу? Проложит губами дорожку от виска по щеке до едва заметной родинки на шее?

Быстрым движением Себастьян вытер стекла очков о рукав, оставив на батисте след от муки, затем мягко водрузил их ей на нос, сделав вид, что не заметил, как девушка при этом судорожно вздохнула.

Себастьян протянул руку за ее спину и снял фартук с деревянного крючка.

— Нам лучше приступить к работе, если мы планируем привести эту кухню в порядок до ужина, устраиваемого Трицией.

— Вы не обязаны помогать мне.

— Ты тоже не обязана помогать мне. Но если бы ты этого не сделала, возможно, сейчас меня уже не было в живых. Будь добра, брось мне вон ту метлу.

Пруденс подчинилась, не скрывая радостной улыбки.

— Вы сногсшибательно выглядите в фартуке. Жаль, что Тайни вас не видит.

— Мне страшно даже подумать об этом. Почему бы тебе не воткнуть ложку в эту глазурь? Будет жаль, если такая вкуснятина пропадет зря.

Она заглянула в миску, грустно улыбнувшись.

— Да, вы правы.

Старик Фиш остановился у двери в кухню и взялся костлявыми пальцами за ручку. Нахмурившись, он наклонился вперед, прижав ухо к полированному дубу. Из-за массивной двери до него донеслось лишь приглушенное бормотание. Негромкое бряцание посуды сопровождалось мужским смехом. Что еще затеяла эта дерзкая девчонка?

Дворецкий глубоко вздохнул и распахнул дверь. Что-то белое исчезло в кладовой. Пруденс стояла в центре кухни с метлой в руке.

— Я могу тебе чем-то помочь, Фиш?

Ее голос был сдержан, почти приветлив, но Фиш знал, что она издевается над ним.

Он окинул взглядом сверкающую чистотой кухню. Деревянное ведро с водой стояло у ног девушки. Стол, пол и стены были чисто выскоблены. Даже дверь духовки висела ровно. Единственным свидетелем недавнего разгрома бьи зияющий пустотой квадрат окна, в котором отсутствовало стекло. В него влетал ветерок, распространяя по кухне медовый аромат цветущих трав.

Дворецкий потянулся к двери кладовой. Но не успел коснуться ручки, как она со скрипом приоткрылась. Кот Себастьян выплыл оттуда с таким величественным видом, словно он был хозяином кухни.

Старик Фиш, хмыкнув, попятился.

— Помнится, ваша тетя просила, чтобы вы убрали это животное из помещения.

— Спасибо, что напомнил мне, Фиш. Окажи мне любезность, отнеси его, пожалуйста, в парк.

И прежде чем дворецкий успел возразить, Пруденс повесила ему кота на плечо, словно младенца, и отошла, весело напевая себе под нос. Котенок вцепился когтями в сюртук старика и сердито вытаращился на него. Фиш брезгливо посмотрел на кота, затем перевел взгляд на ведро с водой. Но, нет. Такое будет довольно трудно объяснить.

Досадливо поморщившись, он отцепил кота от сюртука и направился в парк, удерживая извивающееся создание на длину вытянутой руки. Дворецкий поклялся себе, что будет лучше присматривать за чопорной мисс Пруденс. Ее еженедельные посещения церкви не могли одурачить его. Ни одна порядочная молодая леди не станет заниматься такой взрывоопасной наукой, как химия. Без должного присмотра маленькая язычница может дойти до куда более грязных занятий. Он не позволит глупым выходкам мисс Пруденс запятнать репутацию своей госпожи.

Бросив украдкой взгляд через плечо, Фиш открыл ближайшее окно и вышвырнул в него кота.

Пруденс поудобнее устроилась на бархатных подушках на подоконнике. Кот свернулся у нее на коленях, выставив наружу мохнатый животик, требуя, чтобы его погладили. Девушка рассеянно удовлетворила его желание, витая в мыслях где-то далеко отсюда.

Теплый ветерок влетал в открытое окно. Июнь был на исходе, уступая место духоте июля. Влажный воздух круче сворачивал в завитки пряди ее волос, выбившихся из косы, распространял дурманящий запах жасмина, ползущего вверх по решеткам.

Мягкий свет лился из крыла, отведенного для слуг, разрывая темноту парка на уютные квадраты. Таинственные шорохи и звуки бархатистой летней ночи перекликались с голосами подвыпившего хора. Пруденс весело улыбнулась, узнав самую последнюю песенку, увековечивающую любовные похождения Ужасного Шотландского Разбойника Керкпатрика. Если бы они знали хотя бы малую их часть!

Девушке хотелось пойти в крыло слуг и присоединиться неузнанной к их веселью. Все окна от ее комнаты до жилья прислуги были темны. Себастьян и Триция, веселые и счастливые, укатили этим утром на бал в Дархэм-Каунти. Раньше рассвета они не вернутся.

Для хозяйки «Липовой аллеи» последние три недели прошли в разнообразии бесконечных светских развлечений, на которых она представляла своего жениха каждому сквайру, герцогу и графу в графстве Нортамберленд. Покончив с этим, она взялась за покорение соседних графств. К ее великому удовольствию все вокруг только и говорили о Себастьяне: его элегантном платье, его отказе носить парик, его загорелом лице.

Во время первого бала он шокировал половину графства. Себастьян долго слушал, как щеголеватый молодой маркиз объяснял ему замысловатое напудривание своего ежового парика. Он взял юного щеголя за локоть и доверительно сообщил, что живой еж требовал бы меньше заботы и был бы значительно более привлекателен. Когда Триция пересказала эту историю, Пруденс поперхнулась чаем и была вынуждена, извинившись, выйти из-за стола.

К концу второй недели светских визитов Триции и Себастьяна обнажение головы начало становиться скандально модным. Даже престарелый герцог Поймонту осмелился появиться на пикнике с лысой головой, поблескивая розовой, как попка новорожденного, нежной кожей. Его герцогиня упала в обморок, сбив набок парик и обнаружив перед всеми присутствующими, что и ее голова тоже облысела под париками, которые она носила полстолетия.

Некоторые молодые люди начали подставлять свои лица солнцу. Во время своего последнего визита в «Липовую аллею» сэр Арло застенчиво продемонстрировал Пруденс для одобрения свой золотистый загар.

Вспомнив сэра Арло, девушка вздохнула. Последнее время у него не было времени для частых визитов в «Липовую аллею». Произошла серия новых ограблений вдоль шотландской границы[10].

Наглость ужасного Керкпатрика росла с каждым днем. Ходили слухи, что скоро он оставит большие дороги, чтобы грабить сами особняки. При упоминании его имени вчера за чаем служанка уронила поднос с фарфором и ударилась в слезы, заработав нагоняй от Фиша и пощечину от Триции. Никто, к счастью, не связывал разбойничьи набеги с частыми отлучками лорда Керра в Эдинбург для проверки своих владений в Высокогорье.

К Пруденс Себастьян был неизменно внимателен. Он изо всех сил старался привлечь ее к игре в вист или упрашивал посетить бал в соседнем имении. Теперь она носила по два куска пирога в библиотеку по утрам, зная, что найдет его углубившимся в книгу или просматривающим ее корреспонденцию, отсеивая просьбы о деньгах от тех, в которых, действительно, интересовались работой ее отца.

Перед знатью он мог предстать этаким франтом, пренебрежительно относящимся к тому, какое впечатление он производит на окружающих, но при ней всегда безупречно соблюдал этикет, был неизменно вежлив и мил.

Пруденс платила за его доброту добротой и вниманием. Ближе пододвигала к нему его прибор за столом или предостерегающе покашливала, когда он рассеянно брал графин с бренди и подносил его к губам.

Прошлым вечером она, Себастьян и Триция собрались в гостиной, словно дружная семья. Триция пела, аккомпанируя себе на фортепиано. Пруденс расположилась в глубоком кресле с рукоделием. Но когда девушка, смущенная ощущением того, что за ней наблюдают, отвлеклась от вышивания, то обнаружила, что Себастьян рассматривает ее поверх края бокала с бренди. Его глаза были сощурены, словно он никак не мог отыскать что-то важное для себя. Это напоминало ей потерянное выражение лица ее папы, когда он не мог вспомнить, куда положил свой парик. Нахмуренное лицо Себастьяна расстроило девушку, а собственное болезненное желание помочь отыскать то, что он потерял, действовало на нервы. Ей пришлось извиниться и уйти, снова сославшись на головную боль.

Пруденс резко вырвал из ее воспоминаний и вернул в теплую летнюю ночь звонкий стук железной ложки о чайник. Очевидно, кто-то решил, что такой аккомпанемент улучшит нестройное звучание хора.

Вдруг какой-то шорох за окном привлек внимание Пруденс. Она наклонилась вперед, чтобы определить источник доносившегося до нее дребезжащего скрежета и бормотания, подозрительно напоминающего голос старика Фиша. Лицо пугала вынырнуло из темноты. Пруденс вскрикнула. Шерсть кота Себастьяна, развалившегося на подушках рядом с Пруденс, встала дыбом. Он вскочил девушке на колени, вонзив когти в нежную кожу через тонкую ткань ночной рубашки, и соскользнул вниз, оставив длинные царапины вдоль ее бедра.

Пруденс соскочила с подоконника и из-за шторы пугливо выглянула в окно. Но пугало исчезло, словно невидимая рука снизу дернула его за ноги.

За странным глухим ударом последовал поток непристойных ругательств.

Пруденс схватила шпильку с ночного столика и подкралась к подоконнику. Она выглянула вниз, всматриваясь в шелестящий плющ, сжимая шпильку, словно крошечный кинжал.

Блестящие листья раздвинулись, и сказочный гном появился снова с ликующим криком.

— Я знал, что это ты! Истинный Бог, он говорил мне держаться подальше от дома. Но я увидел тебя из конюшни и могу поклясться, что ты — та самая девушка, которую мы застали в хижине арендатора.

Пруденс отшатнулась от уродливого, веснушчатого лица.

— Джейми, — в ужасе прошептала она.