ГЛАВА 27

Пруденс затаила дыхание. Она ожидала увидеть железные решетки на окнах и полчища мерзких крыс, приветствующих ее в новом жилище.

Но вместо этого тепло и свет от очага пролились на площадку. Она изумленно открыла рот. Факелы, вставленные в гнезда в стене, освещали чисто вымытый каменный пол. Яркие языки пламени жадно лизали тисовое полено, наполняя воздух острым ароматом древесной смолы. Ветка падуба устроилась на подоконнике, и ее красные ягоды мерцали, словно рубины, среди блестящей зелени. Слезы подступили к глазам, когда она увидела свою ночную рубашку, висящую на спинке шаткой кровати.

Пруденс вошла в башню, соблазненная уютом спальни, так искусно подготовленной для радушного приема новобрачных. Теперь она поняла, зачем Себастьян послал Джейми вперед. Манящий уют комнаты был настолько притягателен, что Пруденс легко смогла поверить, что не бессердечный торгаш придет к ней в постель, а нежный любовник, стремящийся доставить ей удовольствие и радость.

Она разделась и, набросив ночную рубашку дрожащими руками, прошла к окну, открыла задвижку и распахнула его. Ледяной ветер хлестнул ее по лицу, вызывая слезы.

Башня нависала над зубчатой вершиной скалы, создавая любопытное впечатление, что она подвешена в пространстве.

Пруденс вдыхала свежий, кристально чистый воздух, ощущая себя свободно парящей над долиной внизу. Джейми был прав, когда говорил, что Данкерк громоздится под самыми небесами.

Девушка попыталась представить раскинувшуюся внизу заснеженную долину утопающей в душистой зелени лета. Закрыв глаза, она почти почувствовала нежный аромат цветущего вереска, влетающий в окно с летним ветерком. Башня была гнездышком влюбленных, укромной гаванью в старом замке, стоящем на страже горных вершин и вересковых пустошей.

Пруденс присела на подоконник, пытаясь унять дрожь возбуждения от близости возможного счастья. Все ее страхи уходили корнями в далекое прошлое. Всю свою жизнь она старалась сохранить самообладание, подавляя обуревавшие ее чувства, и возводила вокруг себя неприступную ледяную стену, которую ни один мужчина не смог преодолеть. И это продолжалось до тех пор, пока сероглазый разбойник не упал с лошади, ранив ее сердце.

Чего хочет от нее Себастьян? Неужели она для него всего лишь стартовая дорожка к респектабельности? Ему нужна жена или ее титул герцогини? Заложница или любовница? Любит ли он ее или собирается держать заточенной в башне, обращаясь с ней так, как грозный вождь клана обращался со своей женой-рабыней? Будет ли приходить к ней под бархатным покровом ночи как нежный возлюбленный или как властный господин, доводя ее своим равнодушием и холодностью до исступления, вынуждая на коленях умолять его о малой частичке тепла и любви к себе, которую он бросит ей, как кость изголодавшейся собаке?

Ветер сдул с лица пушистую прядь волос. Пруденс знала, чем рискует, когда решилась действовать по плану, который они с такой тщательностью и надеждой на благополучное завершение разработали с Мак-Кеем, но не учли, видимо, одного — желаний и стремлений самого Себастьяна.

Пруденс выглянула из окна, всей грудью вдыхая холодный горный воздух, черпая в его свежести свои силы, как будто он обладал целительным даром развеять без следа застилавший ее сознание туман сомнений и страха.

Себастьян устало поднимался по лестнице. Триумф его возвращения домой был омрачен вереницей нежеланных воспоминаний. Каждый миг он ожидал услышать издевательский хохот отца, разносившийся по всему замку услужливым эхом.

У него перехватило дыхание, когда он, распахнув дверь, увидел приоткрытое в ночь окно спальни. Обезумев от отчаяния, Себастьян бросился к окну через зал, но, устыдившись своей паники, остановился на полпути.

Пруденс лежала на разобранной кровати: темные волосы рассыпались по набитой вереском подушке, пушистые ресницы отбрасывали на щеки густую тень. Он подошел и с восхищением взглянул на свою жену, завороженный ее невинностью и чистотой. Ночная рубашка запуталась между длинных, стройных ног. Мягкая ткань соблазнительно облегала пышную грудь и подчеркивала изящный изгиб бедер. Может, это только казалось, или, действительно, ее ресницы были влажными от слез?

Пруденс пошевелилась. Себастьяну до боли хотелось почувствовать ее рядом, слиться с ней своим телом. Ни один человек ни в Англии, ни в Шотландии не осудил бы его за желание обладать ею. Но власть над ней давала ли ему право на ее любовь?

Холодный ветер подул ему в спину. Пруденс свернулась калачиком. Себастьян натянул ей на плечи толстое одеяло и осторожно подоткнул его под подбородком. Опасаясь разбудить своим прикосновением, он слегка тронул губами ее висок, затем отвернулся и закрыл окно.

Как долго он мечтал об этом дне! И вот он вновь вернулся в свой замок. Рядом с ним женщина, о которой он грезил столько месяцев и к которой мог беспрепятственно приходить в постель каждую ночь. Ее изумительные по красоте волосы больше никогда не будут заколоты шпильками в уродливый узел, а роскошное, совершенное тело навсегда освободится от корсетов и нижних юбок.

Себастьян не мечтал ни о чем ином, кроме как зарыться лицом в теплый шелк ее волос и крепко прижать свою жену к гулко бьющемуся сердцу.

Но захочет ли она его? Он вытащил ее из привычного комфорта и привез в эту грязную дыру. Он оскорбил ее, смутил, украл ее невинность на грубом одеяле в зверином логове, в нескольких шагах от шайки спящих воров.

Но если Пруденс отвергнет его, сможет ли он смирить свою гордыню и не поступит ли с ней еще хуже? Если его внимание будет встречено с гневом или, хуже того, со страхом, хватит ли у него ума и смелости на то, чтобы заключить ее в свои объятия, терпеливо и нежно успокоить ее страхи? Или он будет действовать силой, околдованный чувственным голодом, который уничтожит как здравый смысл, так и порядочность?

Ярость и отчаяние обуяли Себастьяна. Как долго она будет принадлежать ему? Неделю? Две? Низменные порывы побуждали его пойти к ней, раздвинуть ее гладкие бедра и на правах собственника, данных ему законом, обладать ею, как плененной принцессой, принадлежащей ему без остатка в любое время дня и ночи.

«Она твоя жена, парень. Покажи ей, для чего предназначены женщины. Заставь ее умолять тебя, как я заставлял умолять твою мать».

Голос Брендана Керра колокольным звоном загремел в его голове, суставы пальцев, сжимающие подоконник, побелели.

Он, бывало, спал под этим окном, пряча голову под побитым молью одеялом, чтобы заглушить звуки, доносившиеся с кровати. Но все равно он слышал их. Даже сейчас.

Не взглянув на Пруденс, Себастьян торопливо зашагал вниз по лестнице, но на полпути резко остановился. Он приехал в Данкерк, чтобы избавиться от терзающих его душу с самого детства демонов, но обнаружил вокруг себя их назойливое присутствие. Тяжело вздохнув, Себастьян опустился на пыльную ступеньку и провел пальцем по шраму под подбородком.

Пруденс сморщила носик и проснулась, разбуженная дразнящим ароматом чая, коснувшимся ее ноздрей. Она поудобнее устроилась на жестком вересковом матрасе, согретом теплом ее тела, как в уютном гнездышке. Все еще цепляясь за соблазнительный покой сна, она перевернулась на спину и почувствовала, что кто-то теребит ее длинные пряди. Пруденс подняла руку и собрала воедино разметавшиеся по подушке волосы, но встретила неожиданное сопротивление. Острый, как иголка, коготь вонзился ей в локоть. Девушка испустила вопль боли. Открыв глаза, она была на мгновение сбита с толку, обнаружив над головой не вышитый полог своей кровати, а закопченный каменный потолок.

Пара озорных золотисто-зеленых глаз с любопытством взирала на нее. Пруденс села, пошевелила ногами и убедилась, что не спит. Комок серого меха, крадучись, прополз вдоль ее тела и прыгнул на пальцы ног с яростью настоящего льва.

Она засмеялась и подхватила кота Себастьяна на руки, прижав его к щеке. Озорник вытянул лапу и зацепил хозяйку за волосы. Пруденс поцеловала мохнатое брюшко своего любимца, затем смущенно оглядела башню. Огонь весело трещал за железной каминной решеткой.

Она окончательно отряхнулась ото сна.

— Кажется, наш таинственный благодетель желает остаться неизвестным.

Пруденс опустила ноги на пол, протирая заспанные глаза. Холодная серая пелена дождя застилала свет, но в комнате было тепло и уютно. Она без труда обнаружила источник бодрящего аромата: пузатый блестящий медный чайник был повешен на железном крючке над огнем. Надтреснутая фарфоровая чашка согревалась на камнях очага. Пруденс изумленно покачала голевой и прислушалась.

Сквозь монотонный шум дождя она различала странный звук — равномерные удары заступа о мерзлую землю. Девушка подошла к окну. От ее теплого дыхания стекло запотело, и она протерла его рукой. Но из узкой бойницы окна ее взору открылись лишь блестевшие под дождем серые скалы. Пруденс открыла окно, высунулась наружу, и только тогда ей удалось разглядеть кусочек грязного двора позади замка.

Себастьян копал, вгоняя тяжелую лопату глубоко в землю и отбрасывая комья грязи и снега через плечо. Промокшая рубашка облепила спину. Волосы свисали на лицо тонкими, слипшимися от дождя прядям. Он отбросил их назад одним резким движением, открывая угрюмо сведенные на переносице брови.

Пруденс прижала руку к горлу, разглядев на земле рядом с ним стянутый кожей сундук.

Себастьян отложил в сторону лопату, повернулся к сундуку и, схватившись за ручки, одним рывком поднял его и бросил в яму.

Пруденс захлопнула окно, не сдержав истеричного смешка. Он закапывает это! В ее памяти всплыли произнесенные Джейми слова: «Жаден, как скотт. Никогда не забывай об этом…»

Равномерный скрежет железа о камни возобновился. «Одной причиной для страха стало меньше», — с облегчением подумала Пруденс. К тому времени, когда Себастьян достанет сундук из его грязной могилы, он получит все, что так ему необходимо, от Мак-Кея и не будет больше нуждаться в золоте д'Артана, нажитом нечестным путем. И в ней.

Тоска сдавила горло, и она опустилась на теплые камни очага. Кот Себастьян уткнулся головой ей в колени. Пруденс вздохнула, бросив взгляд на пустую кровать. Себастьян не пришел к ней в течение ночи. Он все еще злится на нее? Или ночь в пещере удовлетворила его любопытство? Возможно, он посчитал ее неуклюжей и неловкой? Она не знала ни одного искусного трюка, которые, как уверяла Триция, сохраняют заинтересованность мужчины более, чем на одну ночь.

Пруденс согревала озябшие пальцы теплом фарфоровой чашки, размышляя над превратностями судьбы. Триция в Эдинбурге, а она здесь. Она в Данкерке. С Себастьяном. И она обладает одним талантом, который не каждому дан, — талантом делать себя необходимой. Это свойство ее натуры срабатывало на дряхлых мужьях Триции и срабатывало на ее отце. Уже в три года она ковыляла к нему с его потерянными очками, зажатыми в пухлых маленьких ручках. Довольно простая задача разыскать пропажу, ибо она сама прятала их.

Загадочная улыбка заиграла в уголках рта Пруденс. Она выплеснула в очаг остатки чая из кружки и принялась одеваться.

Себастьян ссутулившись, устало брел по грязному двору под проливным дождем. Пока он закапывал сундук, движение согревало его, но теперь пронизывающий зимний холод пробирал до костей.

Он обошел могилу отца, даже не взглянув на нее. Его взгляд был устремлен вверх, к каменной башне, влекомый волнующими воспоминаниями о потрескивающем в очаге жарком огне и Пруденс, раскинувшейся на вересковом матрасе.

Себастьян заморгал, стряхивая с ресниц тяжелые дождевые капли. Подушка. Он должен попросить Джейми украсть для нее настоящую подушку.

Сдерживая дрожь, Себастьян нырнул в сырой холл, на ходу снимая мокрую рубашку, и застыл при виде слабого огонька, лизавшего горсточку палок в очаге. Сырое дерево шипело и плевалось.

— О, черт!

Краткое ругательство сорвалось с его губ. Пруденс стояла на цыпочках на расшатанной скамейке и сметала паутину длинной палкой, увенчанной куском ткани, подозрительно напоминающим атласную нижнюю юбку. По ее старому домашнему платью в панике разбегались свергнутые со своих недоступных вершин пауки. Влажный локон выбился из слабого узла и игриво подпрыгивал в такт ее движениям. От усердия она по-детски высунула кончик языка и зажала его между зубами.

Руки Себастьяна безвольно опустились. Капризная память перенесла его из холодного каменного холла в старую хижину арендатора, в летнее утро, благоухающее ароматом жимолости, наполненное щебетом птиц и жужжанием пчел.

Пруденс слегка подпрыгнула и смахнула непокорного паука. Скамейка покачнулась и опасно накренилась. Вырванный из своей задумчивости, Себастьян в три шага пересек холл и обхватил девушку за талию, когда скамейка со сломанной ножкой с треском рухнула на пол.

Он медленно опустил ее, наслаждаясь теплом гибкого тела рядом со своим, озябшим и продрогшим на зимнем холоде.

Одной рукой она все еще удерживала оплетенный паутиной импровизированный веник. Другой рукой, сжатой в кулачок, Пруденс оттолкнула его.

— Прошу прощения за скамейку, — сказала она, слегка задыхаясь.

Себастьян небрежно пнул поломанную вещь.

— Лучше ножка скамейки, чем твоя нога. Как ты развела огонь?

— Я поймала дракона за хвост и любезно попросила его об этой услуге.

Себастьян не принял шутку, и ей пришлось признаться.

— Я принесла головню из моего очага.

Смущенно улыбаясь, она подула на обожженный палец.

Себастьян поймал ее руку и развернул ладошкой вверх. На подушечке указательного пальца красовался розовый ожог. Он поднес руку Пруденс к своим губам, но она решительно отдернула ее и спрятала в складки юбок.

— С этого момента, если тебе понадобится развести огонь, ты подойдешь ко мне. Понятно? — сказал он сердито.

Пруденс присела в реверансе и, подражая его говору с дьявольским мастерством, ответила:

— Ага, мой лаэрд. Как пожелаешь.

Себастьян прикусил щеку изнутри, чтобы скрыть улыбку. Если бы только в своих словах и поступках она была искренна! Он желал ее до боли, но у него не хватило смелости подхватить ее на руки, отнести в постель и любить страстно все утро напролет.

Пруденс потупила взгляд, словно прочла все грешные мысли в его сверкающих глазах.

Внезапно ее глаза запылали фиалковым огнем, губы задрожали от гнева, и из горла вырвался протестующий вопль. Себастьян отскочил назад. Пруденс взмахнула палкой и ткнула его в грудь.

— Прочь! Прочь отсюда немедленно!

Он попятился, ошарашенный ее внезапной горячностью. Не станет ли он единственным в истории Шотландии лаэрдом-горцем, умерщвленным разбушевавшейся женой?

Она грозно надвигалась на него.

— Как ты посмел? Только посмотри на это! У тебя привычки дикаря! Стыд, позор…

Перейдя не бессвязное шипение, Пруденс опустила палку и гневно указала ему на сапоги.

Себастьян посмотрел вниз, ожидая увидеть под каблуком извивающееся тело гадюки. Глина облепляла потрескавшиеся кожаные сапоги, и дорожка грязных следов была проложена им от двери по свежевымытому полу.

Себастьян вскинул руки и безропотно позволил Пруденс выпроводить себя во двор. Тяжелая дверь захлопнулась перед его носом.

Он потянулся к ручке, намереваясь ворваться внутрь и ей назло протоптать еще одну грязную дорожку. Но тяжелые, как жернова, сапоги притягивали его к крыльцу. Глина медленно оплывала, оставляя на каменной плите безобразные отпечатки.

Себастьян свирепо посмотрел на залепленные грязью сапоги, затем наклонился и снял их. Вода просочилась сквозь трещины в коже и намочила шерстяные чулки. Он решительно направился к двери, но услышал предостерегающее от опрометчивых поступков хлюпанье и, подпрыгивая сначала на одной ноге, затем на другой, стянул вымокшие чулки, все время при этом тихо ругаясь.

Распахнув дверь, он остановился на пороге: босоногий, мокрый, злой.

Пруденс даже не взглянула на него. Она подтянула пустую бочку к перекосившемуся столу и восседала на ней, как на гиппендейлском стуле в гостиной своей тети. Ее ноги свисали, не касаясь пола, и Себастьян увидел, что подошвы ее белых чулок стали черными от грязи, полтора десятилетия оседавшей на полы Данкерка. Она казалась такой холодной и сдержанной, как будто это была уже совсем другая женщина, не та разъяренная фурия, которая с позором выгнала его за дверь.

Женщина окунула перо в чернильницу и сделала короткую запись на листке бумаги. Себастьян с грохотом захлопнул дверь. Он не придумал ничего умнее для того, чтобы привлечь к себе внимание.

Пруденс надменно вскинула одну бровь и поглядела на него поверх очков. Чуть тряхнув головой в знак одобрения, она вернулась к своей работе, выписывая аккуратные столбики цифр на обратной стороне разорванного конверта.

Себастьян открыл было рот, чтобы прорычать ругательство, но ее мягкий, сдержанный голос вовремя остановил его.

— Я готовлю список продуктов и вещей, которые ты должен будешь приобрести. Для начала я хотела бы иметь маслобойку, вертел, метлу, мотыгу и лопату, немного щелока, пять ведер, две козы и три цыпленка.

Пруденс встала и зашагала по комнате, выкладывая свои требования. Себастьян, как громом пораженный ее деловитостью, застыл, прикованный к месту.

Она прищурилась, глядя на список.

— Мне также нужен подробный отчет о том, сколько у нас земли и что ты намерен с ней делать. Начиная с завтрашнего дня, мы установим твердый распорядок. Завтрак будет подаваться примерно в шесть, ленч — в два, обед — в семь часов. Если ты не сможешь присутствовать на одной из этих трапез, посылай мне предупреждение, по крайней мере, за два часа и я приготовлю тебе корзину с едой. Полагаю, тебя это устраивает?

Пруденс остановилась, чтобы перевести дыхание, и искоса поглядывала на мужа, ожидая его реакции.

Себастьян вконец растерялся. Он никогда не слышал, чтобы Пруденс говорила так много и долго. Он стоял, открыв рот, понимая, что выглядит смешно, но был не в силах отвести взгляд от очаровательного темного пятнышка на кончике ее носа.

Она прокашлялась.

— Вот и прекрасно. Если тебе больше нечего делать, можешь начать ремонтировать скамейку и стол. И наколи дров на растопку. Завтра, если не будет дождя, мы сможем начать работу по восстановлению крыши над кухней и починить забор над конюшней. В понедельник, я подумала, что мы могли бы…

Себастьян откинул голову и расхохотался. Пруденс вспыхнула и вздернула нос.

— Я сказала что-нибудь смешное?

— Я представил выражение лица старика Фиша, если бы он увидел сейчас свою кроткую маленькую мисс.

Пруденс наклонила голову, скрывая непрошеную улыбку.

Он обуздал свой порыв поцеловать ее в кончик чумазого носа и взял в руки список.

— Я поеду в деревню и посмотрю, что смогу найти.

— Себастьян? — проворковала она ему вслед.

Он повернулся к ней, вопросительно приподняв брови.

— Если хочешь, чтобы тебя воспринимали как респектабельного лаэрда твои новые соседи, могу я внести предложение?

— О, пожалуйста, сделай одолжение.

Она встала на цыпочки и прошептала ему на ухо.

— Плати за каждую вещь. Не кради их.

Он порывистым жестом сдернул с головы воображаемую шляпу и отвесил низкий поклон, который сделал бы честь даже Арло Тагберту.

— Ага, ваша светлость. Как пожелаете.

Себастьян еще не успел дойти до двери, а Пруденс уже опустилась на четвереньки и принялась оттирать закопченный очаг каймой своей нижней юбки. Он осторожно прикрыл за собой дверь и прислонился к ней, сотрясаясь в беззвучном смехе.

Себастьян вытер слезы и увидел Джейми, который вышел из конюшни и направился в замок.

— На твоем месте я бы не ходил туда, — смеясь, сказал ему Себастьян и подпер дверь рукой. — Конечно, если ты не готов шесть месяцев слушать наставления и еще шесть месяцев работать.

Джейми в раздумье поскреб голову.

Себастьян зашагал через двор, насвистывая: «Парень девушку любил». Он был уже на полпути к деревне, когда с изумлением обнаружил, что забыл и про сапоги, и про лошадь.

ГЛАВА 28

Дождь в горах сменился удивительным изобилием раннего весеннего солнца. И хоть северные ветры все еще не хотели покидать так полюбившуюся им вересковую пустошь, Пруденс не давала своему мужу почувствовать холод, ибо они вместе искали средство, чтобы исправить небрежность десятилетий, и в поте лица трудились над восстановлением замка.

Под любящими руками Пруденс Данкерк расцвел. Никогда прежде она не знала удовольствия иметь свой собственный дом. Жизнь в меблированных комнатах в Лондоне, затем в бутафорском, кукольном доме Триции не подготовила ее к тем ощущениям, которые пробудил в ней Данкерк. Пруденс просто светилась от гордости. Каждый день Себастьян приносил ей новые сокровища: растрепанную метлу, дубовое ведро, кусок ценного щелока. Они были намного дороже для нее, чем бриллианты и жемчуг.

Они работали под веселую болтовню Джейми, в то время как их собственные невысказанные слова, мысли и чувства тяжким бременем нависли над ними. Присутствие Себастьяна поддерживало Пруденс, вселяло надежду в каждый новый день. Она с удовольствием наблюдала, как он колет дрова и его кожа при этом золотится от пота, а щеки розовеют от ветра. Ей до боли хотелось прижаться губами к его шее, запутаться пальцами в его влажных волосах и притянуть в свои объятия.

Но он по-прежнему не всходил наверх к ее одинокой кровати. Мысль о том, что он предпочитает ее обществу компанию Джейми, преследовала Пруденс на протяжении бессонных ночей.

Их ежедневная близость во время работы, которая придавала сил Пруденс, медленно сводила Себастьяна с ума. Когда она свободно распускала по плечам свои волосы или просто скалывала их сзади двумя гребнями, он чувствовал, что кровь его закипает от желания обладать ею. Он выбегал на улицу и давал выход своей энергии в еще более тяжелой домашней работе, стремясь уморить себя так, чтобы хватило только сил добрести до одеял и провалиться в сон без сновидений. Но слишком часто во сне его преследовал гортанный смех и прикосновение шелковистых волос, скользящих между его пальцев.

Однажды вечером Себастьян из-под отяжелевших от усталости век наблюдал за Пруденс, штопающей его рубашку. Он наслаждался успокаивающими, грациозными движениями ее руки с иглой.

Пруденс повернула голову и мельком взглянула на него. Одно неверное движение, и тонкое жало иглы впилось в нежную кожу. Сдавленно охнув, она поднесла палец с выступившей на нем бисеринкой крови к своим розовым губам, и этот невинный жест поверг в прах его хваленое спокойствие и выдержку, уступив место безумному волнению, ненасытному желанию погрузиться в ее тепло и затеряться в нежном аромате ее волос.

Но Себастьян со дня на день ожидал сообщения от Мак-Кея. Как только Пруденс обнаружит, что заключила сделку с вероломным дьяволом, у него не будет иного выбора, как отослать ее к тете. Он резко поднялся и вышел в ночь, с шумом захлопнув за собой дверь, не замечая тревожного, недоуменного взгляда Пруденс.

Девушка теребила волосы, терпеливо заправляя непослушную прядь в тугой узел, и наблюдала, как та снова и снова капризно вырывалась из своего плена, стоило только отпустить ее. Она тяжело вздохнула, сожалея об отсутствии зеркала. Было очень затруднительно соорудить приличную прическу из невозможных волос, вглядываясь в свое неясное отражение в оконном стекле.

Пруденс состроила себе рожицу, затем распахнула окно, впуская в комнату свежий воздух. Затянутое тучами небо мрачно нависало над горами уже несколько дней. Оно было такое же угрюмое и неприветливое, как и настроение Себастьяна в последнее время. Но к вечеру поднялся ветер, и тучи отступили на восток, открывая темнеющую полоску чистого неба.

Пруденс подняла юбки и позволила дразнящему ветру обдуть ее бедра. Жар кухонного очага разгорячил ее кожу, и она была рада прохладе башни.

Опустив юбки, девушка разгладила голубой шелк подрагивающими пальцами. Это было единственное платье, которое осталось от ее пребывания в Эдинбурге. Она сняла очки, положила их в карман и высунулась из окна, наверное, уже в двадцатый раз. Наконец, Пруденс была вознаграждена за свое долгое ожидание видом одинокой фигуры, медленно бредущей через двор.

Сердце ее заколотилось о ребра. Сегодня вечером она твердо вознамерилась использовать все очарование домашнего уюта и свое обаяние, чтобы выяснить, хочет ли ее еще Себастьян.

Юная женщина подобрала юбки и бросилась вниз по лестнице, но вспомнила о своих голубых туфлях, так прелестно гармонирующих с небесным шелком платья. Она вернулась за ними и натянула их на ходу. Добежав до нижней ступеньки лестницы, Пруденс наступила на нижнюю юбку и чуть не столкнулась с Себастьяном, входившим в холл.

Он поймал ее за локти.

— Эй, детка, куда ты так спешишь?

Она присела в реверансе.

— Прошу прощения, сэр. Мне нужно сделать кое-что на кухне.

Пруденс проскочила мимо Себастьяна, страдальчески поморщившись. Неужели все ее грандиозные планы на сегодня рухнут? Что здесь до сих пор делает Джейми?

Этот нахал положил свои ноги на стол… Но ведь она посулила ему кусочек своего угощения, и он расселся в ожидании обещанного.

Пруденс вернулась в холл с двумя медными кубками, начищенными до блеска и наполненными янтарным элем.

Себастьян все еще стоял у двери, словно был нежеланным гостем в собственном доме. Он взглянул на нее, затем окинул взглядом празднично прибранный холл, весело пылающий в камине огонь и накрытый атласом стол. Глаза его были непроницаемы.

— По правде говоря, я не голоден. Я думал, что ты уже спишь.

Пруденс все внимание сосредоточила на размещении кубков на столе, изо всех сил стараясь скрыть, как ранило ее его равнодушие.

— Я ждала тебя. Ты не обедал. Я подумала, что ты должен просто умирать с голода, — ответила она, улыбаясь, и вновь упорхнула на кухню.

Джейми перестал ковырять в зубах ножом, подскочил и размашистым жестом выдвинул стул.

— Трон для лаэрда поместья!

Себастьян тяжело опустился на стул.

— Снова играешь роль Купидона?

Джейми загадочно улыбнулся.

— Это мудрее, чем играть роль дурака.

Вопль отчаяния донесся из кухни. Себастьян вскочил, но Джейми, предостерегая от поспешных действий, жестом удержал его.

— На твоем месте я бы не делал этого.

Пруденс не появлялась несколько минут. Дверь распахнулась. Она вошла в комнату, удерживая в руках глиняную тарелку с выщербленными краями, и с выражением угрюмой решимости поставила ее перед Себастьяном.

Он уставился на черный сморщенный комок, затем прокашлялся и мягко спросил:

— Что это?

— Почечный пудинг.

Джейми с любопытством разглядывал содержимое тарелки.

— Больше похоже на сажу, чем на пудинг.

Себастьян бросил на него хмурый взгляд и воткнул нож в жалкое творение в надежде, разрезав его, обнаружить сочную сердцевину. Но упругий комочек вывернулся из-под ножа и выпрыгнул из тарелки на стол.

Пруденс в отчаянии застонала.

— Не хочешь немного черной фасоли? — запинаясь, спросила она.

Поверх ее головы Себастьян заметил предостерегающие жесты Джейми.

— Нет, спасибо.

Но Пруденс выглядела такой удрученной, что он сдался.

— Ну, может быть, немного.

Джейми закатил глаза и провел пальцем по горлу.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал он и расправил свою потрепанную шляпу. — Я обещал одной красотке в деревне заскочить к ней и поцеловать перед сном или, может быть, что-нибудь еще, если она позволит…

— Спокойной ночи, Джейми, — попрощался Себастьян.

Джейми взглянул на Пруденс и хотел сказать что-то ободряющее, но лихорадочный румянец на ее щеках и повлажневшие глаза заставили его промолчать.

— Я принесу хлеб, — сказала она, когда Джейми исчез в ночи.

Ее губы дрожали. Она не осмеливалась встретиться с глазами Себастьяна.

Он вернул в тарелку кусочек пудинга и принялся кромсать его ножом. Он действительно умирал с голода, но не в том смысле, в каком думала Пруденс. Он изголодался по вкусу ее губ и по тому наслаждению от обладания друг другом, которое они вместе испытали в пещере. Тот сладенький кусочек лишь разжег его аппетит.

Смолистый запах кедра дразнил его ноздри. Пруденс развесила пахучие ветки над каждой дверью. Себастьян огляделся вокруг, впервые в действительности увидев замок со времени возвращения.

Холл теперь ничем не напоминал тот увешанный паутиной ужас, которым был еще неделю назад. Пол был чисто выскоблен и вымыт. Плетеный коврик лежал перед камином. Два кресла уютно расположились на нем, приглашая обменяться секретами.

Нежная забота Пруденс открыла древнюю красоту мебели тяжелого дуба и вишневого дерева. Прикосновение ее любящих рук было повсюду.

Кроме него. Себастьян вонзил нож в пудинг, разрезая засушенное мясо, и обнаружил, что оно обуглилось даже внутри.

Если Пруденс все еще будет в замке, когда наступит весна, размышлял он, она украсит его цветами: жасмином, жимолостью, колокольчиками. Для него жизнь без их дурманящего аромата и без нее была невыносимой. Словно в ответ на его мрачные раздумья небо угрожающе раскололось раскатом грома.

Пруденс вернулась с кухни, неся тарелку с соленой олениной и нарезанным хлебом. Себастьян отмахнулся от оленины и проглотил кусочек пудинга.

— Себастьян, я не настаиваю, чтобы ты ел это.

— Мне нравится.

Пруденс вновь робко попыталась выразить свой протест, но он так яростно взглянул на жену, что она боязливо отступила к другому концу стола. Она старалась не смотреть, как он с трудом проглатывает каждый кусок жесткого пудинга, запивая его большим глотком эля.

Пруденс играла камеей, скалывающей на груди ее кружевное жабо. Себастьян отчаянно боролся с собой, стараясь не смотреть на нее голодными глазами, но проиграл битву.

Свет свечей переливался в ее волосах, придавая им цвет красного вина, мерцающего в хрустальном бокале. Лавандовое шелковое платье подчеркивало белизну ее кожи. В своих грязных бриджах и пропитанной потом рубашке он чувствовал себя рядом с ней грубым крестьянином.