Два дня спустя Сабрина открыла глаза, немало подивившись тому, с какой легкостью это далось, но на всякий случай прищурилась, чтобы не ослепнуть от непривычно яркого блеска. На одеяле горел тонкий солнечный луч, значит, сейчас вторая половина дня. На фоне окна вырисовывались силуэты двух мужчин, их растрепанные прически были окружены ореолами света.

Слух ее еще только привыкал заново к миру звуков, и вначале больная не могла различить голосов, но постепенно разобралась и узнала родной голос отца, говорившего с певучим акцентом шотландских горцев. Второй, немного скрипучий голос ассоциировался с ушибами и ссадинами детства и мятными пилюлями, которыми пичкали тогда пухлую девчонку. Сабрина нахмурилась, пытаясь понять, что делает в ее спальне доктор Монтджой. Ведь, кажется, она ничем не болела, даже насморка не было в последнее время.

Она так далеко унеслась мыслями в детство, что удивилась, заметив, как постарел батюшка. Возле выразительных губ залегли глубокие морщинки, седина, прежде затрагивавшая только виски, теперь посеребрила всю голову. Сабрину охватила жалость, которую тут же сменила радость при мысли о том, что потерпел крах коварный заговор Ив.

— Папа? — попыталась позвать отца Сабрина, но отказался повиноваться язык, слишком долго бывший без употребления. Из горла не вырвалось ни звука.

— Мы ждали достаточно долго, — Дугал устало потер затылок, — пора его оповестить.

— Может, вы это сделаете? Будьте добры. — Доктор Монтджой искоса глянул в сторону двери. — У меня сложилось впечатление, что он ко мне не питает большой любви. Если ему, не дай Бог, взбредет в голову, что я в какой-то мере виновен… — Доктор не закончил фразы, но по его тону можно было понять, что он не ожидает в этом случае ничего хорошего.

— Значит, надежды нет? Никакой?

— Ее ноги… — врач грустно покачал головой.

При этих словах холодный озноб прошиб Сабрину. Она больше не слушала продолжения разговора, ее внимание было приковано к ногам, где ощущалась тупая ноющая боль. Насколько ей было известно, если ноги переломаны и их нельзя уберечь, существовал только один способ спасти пациента — ампутация. Но ведь она ощущает боль в ногах! Правда, рассказывали, что тяжело раненные на поле боя и после ампутации жаловались на то, что у них болят или просто чешутся ноги.

Судорожно сглотнув, Сабрина нерешительно приподняла край одеяла. С облегчением вздохнув, убедилась, что ноги на месте, только на них наложены шины. Больная радостно улыбнулась.

Тем временем доктор Монтджой продолжал:

— …Выступ остановил ее падение в пропасть, но лошадь всей своей тяжестью размозжила бедняжке ступни. Поскольку ее муж не разрешает мне ампутацию…

«Спасибо тебе, Морган, — прошептала про себя Сабрина. — Благодарю тебя, Господи!»

— …В настоящее время весьма уважаемые врачи в Лондоне применяют в таких случаях шины, но пока неизвестно, дают ли они какой-нибудь эффект. По моему мнению, девушка выздоровеет, но, боюсь, никогда больше не сможет ходить.

Улыбка на лице Сабрины увяла.

В этот момент мужчины отвернулись от окна и направились к больной. У нее не было сил что-то наспех придумать и встретить их достойно, и Сабрина сделала единственное, ей доступное, — притворилась спящей, дабы выиграть время и хорошенько поразмыслить над своим новым положением.

Она осталась неподвижной и в тот момент, когда в спальню вихрем ворвался Морган, пролетел мимо кровати и принялся метаться по комнате, как тигр в клетке.

— Разве ей не пора прийти в сознание, доктор? Ведь вы перестали давать ей опий три дня назад, черт возьми!

Сабрина отважилась чуть приоткрыть один глаз. Полы накидки за широкими плечами развевались, будто на ветру. Морган принес в спальню, превратившуюся в душную больничную палату, запах можжевельника и свежего морозного воздуха. Глядя на пышущего здоровьем белокурого великана, Сабрине стало невыносимо жаль себя.

Обменявшись тревожным взглядом с Дугалом, доктор покачал головой.

— У меня, сынок, было немало больных со сходным диагнозом. Организм как бы впадает в спячку, дабы приберечь энергию, необходимую для выздоровления. Сабрина придет в себя, когда организм будет к этому готов.

Сабрина опустила веки, заметив приближение мужа. Она будто всей кожей ощущала исходившую от него подозрительность.

— Странно… — задумчиво пробормотал Морган, и Сабрина услышала шелест перелистываемых страниц. — Я мог бы поспорить, что эта книга лежала сегодня утром в ногах кровати.

Руки Моргана придавили подушку с двух сторон, он склонился над женой, внимательно изучая ее лицо. Сабрина боялась не то что пошевелиться, но и вздохнуть. Кончики волос Моргана защекотали нос, у нее возникло непреодолимое желание чихнуть.

Положение спас отец.

— Сюда с утра заходила Энид, — сказал он спокойным и уверенным тоном, исключающим возражения, — наверное, она брала книгу, чтобы почитать Сабрине.

Морган фыркнул.

— Ну конечно. Или Пагсли от нечего делать решил немного почитать.

По-прежнему недоверчиво качая головой, он ушел. Когда за ним закрылась дверь, в комнате стало пусто и неуютно. За ним последовали доктор Монтджой, бормочущий какие-то слова утешения, и батюшка, хранивший загадочное молчание.

Как только за ними закрылась дверь, Сабрина приподняла голову над подушкой, скрестила руки на груди и уставилась на свои ноги. Ненавистные и бесполезные придатки!

Что теперь делать? На нее обрушился звучащий приговором голос Моргана: «Макдоннеллы не терпят проявлений слабости. Они не терпят увечных и калек».

Ранее Сабрина подслушала разговор Алекса с отцом, из которого следовало, что Ив трусливо сбежала. Однако приходилось признать, что победа осталась за злобной горянкой. Жаль, она не осталась порадоваться своему успеху. Ей бы наверняка пришлась по душе мрачная ирония судьбы. Вспомнилось, как Фергюс презрительно обронил: «Да я бы скорее переспал с хромой Ив, чем лег в одну постель с девкой из рода Камеронов». «Теперь я не только Камерон, но и калека безногая», — подумала Сабрина. Она схватила книгу и швырнула в дальнюю стену.

Теперь пускай Морган попытается догадаться, как книга оказалась на полу с растрепанными страницами. В ногах пульсировала тупая боль, и от этого становилось чуть легче на душе, но не намного, потому что моральные страдания были значительно острее физических.

За последние два дня у нее было много времени для размышления. Даже слишком много. Сабрина пришла к выводу, что отныне будет лишь тяжким бременем для мужа. Ему нужна здоровая жена на двух крепких ногах, способная помочь в решении многочисленных проблем клана. Способная родить Моргану наследника. Сабрина непроизвольно провела ладонью по животу, словно лелея единственную надежду, которая у нее еще оставалась.

Если Морган будет настаивать на том, что Сабрина Камерон даже в ее нынешнем состоянии остается его законной женой, он рискует потерять уважение своих соплеменников. Она смогла вынести враждебность Макдоннеллов, которую они питали к ней как представительнице чуждого клана, но, если ее начнут жалеть, она этого не переживет. Но самое страшное — увидеть жалость в глазах Моргана, а это неизбежно будет случаться каждый раз, когда он будет смотреть или дотрагиваться до нее. Он станет испытывать к ней то же чувство, которое возникает при виде воробья со сломанным крылом или ребенка, разбившего колено при падении. Сабрина сжала кулаки. Самолюбие и гордость присущи не только Макдоннеллам.

Больная закрыла глаза. На нее нахлынула память о последней ночи, проведенной с мужем в этой кровати, которая с тех пор стала ее тюрьмой. Тогда горели свечи, поскольку Морган всегда настаивал на том, что предаваться любви можно только при свете. Перед мысленным взором встал образ белокурого великана, самозабвенно, без остатка отдававшегося акту любви, и стало горько на душе. Сабрина приняла решение и открыла глаза. Когда в комнату вернулись Дугал и доктор, они увидели больную сидящей в постели, подушка за спиной, руки сложены на коленях.

— Принцесса! Да ты проснулась! — Дугал бросился к кровати, встал на колени и взял дочь за руки, безжизненные и холодные в его горячих ладонях.

Доктор Монтджой озарился довольной улыбкой.

— Возблагодарим Господа! Я знал, что Всевышний поможет нам. Дугал, оставайся здесь, а я пойду за ее мужем. — У него вырвался короткий смешок. — Наконец-то можно поделиться с ним радостной новостью. — Врач засеменил к двери, весело потирая руки.

Сабрина остановила его двумя короткими словами:

— Не надо.

Дугал нахмурился. Но, даже непривычно хриплый после долгого молчания, голос дочери прозвучал холодно и твердо:

— Я не желаю в настоящее время видеть своего супруга.

— Послушай, девочка, — взмолился Монтджой, — ты не права. Если бы ты могла видеть своего мужа в последние две недели, ты бы не стала медлить. Он очень волновался за тебя. В жизни не встречал человека, способного так долго не есть и не спать. Для этого нужно обладать, я бы сказал, сверхчеловеческой силой духа.

— Я не желаю его видеть, — повторила Сабрина. — Если он станет протестовать, напомните, пожалуйста, что за ним числится долг. Он обязан пойти мне навстречу.

— Но, моя дорогая… — начал Дугал, но ее грубые слова больно резанули слух:

— Передайте то, что я сказала.

Врач неохотно повиновался, у него жалобно дрожали щеки, он напоминал гончую, потерявшую след. Больная опустила глаза на руки отца, все еще лежавшие на ее пальцах. Знавший ее лучше, чем кто бы то ни было, Дугал вглядывался в лицо дочери, пытаясь понять причину ее странного поведения.

— Может, поговорим, детка? — мягко спросил Дугал, нежно погладив дочь по щеке.

Она не могла вынести его искреннего сочувствия и отвернулась:

— Не сейчас, папа. Я очень устала и хочу только спать.

Дугал обиженно отдернул руку и встал. Тупая боль в переломанных ногах Сабрины не шла ни в какое сравнение с агонией ее сердца.

Морган вышел на смотровую площадку у башни, сжал шершавые каменные перила и уставился вдаль на горы, жадно втягивая в себя морозный воздух. Он никак не мог избавиться от навязчивого подозрения, что Сабрина пришла в сознание, и готов был поклясться, что она наблюдала за ним, когда он ненадолго прикорнул у кровати прошлой ночью. Но едва Морган почувствовал ее взгляд и повернулся к больной, загнутые ресницы по-прежнему лежали у нее на щеках и она выглядела так, словно и не думала просыпаться.

Однако губы были сложены в обиженную гримаску, чего раньше он не заметил. Моргану стоило большого труда сдержаться и не согнать гримасу с милого лица нежным поцелуем. С другой стороны, вполне могло просто показаться. Чего не почудится, если не спать несколько ночей?

Разгулялся сильный ветер, резал глаза и обжигал щеки морозом, взбадривал и заставлял верить в лучшее. Нет ничего на свете полезнее для здоровья, чем свежее дыхание неба, гонимое ветром с высоких гор. Под его воздействием, кажется, даже мертвые могут восстать из гроба. «Как только Сабрина поправится, укутаю ее в плед, возьму на руки и принесу сюда, чтобы вдохнула живительный горный воздух, — подумал Морган, — а потом буду приносить каждый день. До конца своих дней готов нести это сладкое бремя». В тот день рано утром Морган собрал всю силу воли, чтобы ничем не выдать своих чувств, когда Дугал и доктор Монтджой объяснили, что Сабрина никогда больше не сможет ходить. Значит, больше никогда не доведется увидеть, как она летит вниз по лестнице, мелькая своими крохотными туфельками; никогда уже она не спляшет зажигательный шотландский танец в ответ на подстрекательства Фергюса, никогда ей не бежать по летнему лугу за мужем, пока тот не сжалится и не позволит себя поймать и они не покатятся вдвоем по сочной высокой траве.

И никогда вечером она не выйдет встречать мужа с двумя младенцами на руках, и третий карапуз не будет цепляться за ее подол.

Это был самый страшный удар, который когда-либо обрушивался на Моргана, но он и бровью не повел. Не разразился проклятиями, не стал кричать и крушить мебель. Даже не схватил несчастного врача за грудки, чего хотелось больше всего. Морган лишь поблагодарил Дугала за внимание и заботу, сослался на неотложные дела, извинился и вышел из комнаты, а потом поднялся по осыпающейся лестнице на смотровую башню.

Его не покидало чувство вины за случившееся. Ну что, спрашивается, мешало бежать еще быстрее? Почему сразу же не пришла в голову простая мысль о необходимости пожертвовать конем? Может быть, все бы обошлось, если бы нажал на курок парой секунд раньше? И вообще — зачем послушался Рэналда и пошел к озеру? Ну, утонула бы одна овца, что с того? И как мог проглядеть заговор, который сплела Ив, как смог вовремя не раскусить предательский замысел подлой хромоножки?

Трагедия произошла не сама по себе, а из-за преступной неосмотрительности и собственных грубых ошибок. Сабрина стала калекой по вине мужа, и теперь уже нельзя повернуть время вспять. Невозможно что-либо исправить, как в свое время Морган выправил сломанное крыло орлу, который зачем-то забрался в окно смотровой башни.

Жену нельзя вылечить подобно тому, как выходил выпавшего из гнезда птенца, по каплям скармливая ему молоко. Сабрине нельзя помочь, как помог заблудившейся зимой и замерзающей овце, укутав ее полой накидки и согрев теплом собственного тела.

Он был не прав с самого начала, когда решил привезти молодую жену в край снега и голых камней, вынудив расстаться с теплой зеленой долиной. Ей следовало оставаться в благоустроенном отчем доме и не ввязываться в чужие ссоры. Никто не мешал Моргану просто любить ее издалека, в конце концов.

За спиной послышались шаги. Морган развернулся, подивившись тому, что кто-то, кроме него, отважился подняться по полуразрушенным ступеням крутой лестницы. Перед ним предстал доктор Монтджой, тяжело дыша после подъема на большую высоту; на его лице запечатлелась печаль.

Неужели состояние Сабрины внезапно резко ухудшилось? Не дай Бог, при смерти! Сам того не сознавая, Морган сделал шаг вперед. Шумно выдохнув и окутавшись облаком пара, врач выставил руку, будто защищаясь.

— Хорошие новости. Сабрина проснулась и сейчас в полном сознании.

Морган не стал слушать дальше и хотел было припустить со всех ног вниз по лестнице. Мысли о собственной вине, о том, что было и могло бы быть, мгновенно вытеснила радость. Но дорогу преградил врач, проявив храбрость, которой Морган от него не ожидал.

— Прошу прощения, но вам некуда спешить, — сказал Монтджой, часто моргая глазами за стеклами очков, которые начали запотевать на холоде. — В данную минуту ваша жена не желает вас видеть. — Врач отвел взгляд в сторону: — Она просила напомнить, что за вами числится долг, а по долгам надо платить.

Морган отшатнулся, как от удара, но сразу взял себя в руки и спокойно сказал:

— Благодарю вас, доктор. За все, что вы сделали. Я этого никогда не забуду.

Врач молча поклонился и ушел, и Морган снова повернулся лицом к горным вершинам, покрытым снежными шапками. «За тобой числится долг!» — стучало в голове. — Да о чем здесь говорить! Я всем ей обязан, и жизни не хватит, чтобы расплатиться за добро и любовь, которые она принесла в мой дом».

Далеко в лесу громко треснула и надломилась под тяжестью снега ветка. Морган поморщился, словно от боли. Вот так же, наверное, жалобно треснули тонкие кости Сабрины на выступе над пропастью, подобно тому, как раньше сломался в его руке изящный стебелек хрустальной бельмонтской розы.