16

Остин что есть силы гнал коня.

Громогласное обвинение, брошенное священником. Проникнутые страстью слова, слишком тихие, чтобы можно было разобрать их смысл. Ответ женщины: дрожащий от волнения голос, в котором прозвучала мольба. Явный звук пощечины, гулко раздавшийся в тишине часовни.

Остин бросился вперед, готовый сражаться за свою даму, и вдруг застыл, увидев, как Холли, его Холли нежно прижимает ладонь к щеке мужчины. Его Холли униженно просит этого мужчину о прощении. Конечно, перед ней стоял мужчина, посвятивший себя служению богу, но первое, и главное, все же мужчина.

Черная пелена гнева застлала взор Остина. Бросившись на спину своего неоседланного коня, он пустил его вскачь.

Остин гнал скакуна до тех пор, пока молчаливая ярость, переполнявшая его, не превратилась в сдавленное прерывистое дыхание. Он мчался до тех пор, пока не разжались его кулаки, стиснутые в непреодолимом желании причинить боль. До тех пор, пока не уступил соблазнительному желанию разрушить до основания стену здравого рассудка, над которой трудился всю жизнь, укладывая по одному тяжелые камни. Стену толстую и высокую, которая была завершена прежде, чем он осознал, что заточил себя внутри.

Он гнал коня до тех пор, пока, обессиленный, не сполз с его взмыленной спины, чтобы упасть на колени в высокую траву на берегу реки.

Усиливающийся ветер трепал его волосы, остужал налитые кровью глаза, пел заупокойную мессу. Налетевшие с запада тучи принесли с собой соленый привкус моря. Остин вспомнил, как лежал еще мальчишкой на этом же самом обрыве, спрятав голову в юбках матери, а она читала ему по памяти эпические поэмы, которые он обожал. Повествующие о битвах, о доблести, о чести.

Мать, улыбаясь, смахнула с его лба волосы, и глаза ее озарились любовью.

— Настанет день, сынок, и ты станешь таким же. Рыцарем. Героем. Гордостью рода Гавенморов.

От этого мучительного воспоминания Остин застонал. Его терзал яд, отравивший душу. Он думал, что Холли, забавная дурнушка Холли очистит его душу от этого яда. Ему казалось полнейшим вздором, что девушка сможет расшевелить в нем ту безумную ревность, что уже многие поколения терзала сердца мужчин рода Гавенморов.

Прижав руку к груди, Остин нащупал подарок, который с такой неохотой уступила ему красавица из парка в замке Тьюксбери. Вот та женщина, что способна вселять безумие в сердца мужчин! Вот та женщина, которой стоит отдать свою душу!

Но когда Остин закрыл глаза, пытаясь представить себе незнакомку, прекрасные черты ее лица расплылись, превратившись в озорную улыбку и живые фиалковые глаза. Пышные черные волосы исчезли, сменившись тугими короткими завитками, удивительно шелковистыми на ощупь.

Остин застонал. Во имя всего святого, что же ему делать? Нестись назад в замок, вытаскивать за шиворот самодовольного священника из часовни и выпытывать у него причину столь страстной ссоры с вверенной ему подопечной? Загонять Холли в угол и выбивать из нее признания в обмане?

Решительно сжав губы, Остин вскочил на ноги. Он ни тем, ни другим не потешит вероломную Рианнон. Неуклюжая забота Холли, ее безыскусные попытки угодить выбили лишь один камень из окружающей его стены. Эту брешь легко можно заделать, проявив к жене безразличие. И кто посмеет осудить его за предпринятые отчаянные усилия?

Вскочив на коня, Остин помчался назад, в замок, и тут ему в лицо ударили первые холодные капли дождя.

Из-за чернеющих вдали гор доносились похожие на рычание гигантской кошки раскаты грома. Холодный ветер, ворвавшийся в раскрытые окна залы, принес с собой мягкий стук дождевых капель, падающих на парапет. Дождь не прекращался уже седьмой день, и сырой полумрак начинал действовать Холли на нервы. Она расхаживала по уютной теплой зале, чувствуя, что потрескивание огня в очаге лишь увеличивает ее беспокойство.

Кэри, устроившись на подоконнике, затачивал наконечники стрел, а Эмрис, Винифрида и Элспет, собравшись за столом в углу, тихо играли в кости. Две рыжие собаки дремали у огня. Подняв головы, они проводили взглядом стремительно прошедшую мимо Холли.

Остановившись у стола, она оперлась руками о дубовую столешницу.

— Сэр, я усыпала пол в главной зале камышом и сухими травами: ароматной пижмой, лавандой, базиликом и чабером.

Ее похвальное усердие удостоилось лишь молчаливого кивка со стороны сидящего за столом мужчины. Мужчины, буквально утонувшего в ворохе свитков и чертежных принадлежностей. Мужчины, вот уже неделю почти не разговаривавшего с ней и терпевшего ее общество лишь тогда, когда не находилось удобного повода отделаться от нее.

Холли на мгновение задумалась, о каких бы еще достижениях рассказать.

— Я очистила от ржавчины кандалы в подземной темнице.

— Очень хорошо, — ответил Остин, не глядя на нее.

Его голос был холодным и далеким, словно серебряная стрела молнии, прочертившая небо над рекой.

Элспет сочувственно подняла бровь, бросив взгляд на свою госпожу. Винифрида и Эмрис сосредоточенно уставились на кости. Кэри, нахмурившись, посмотрел на согнутую спину Остина.

Холли выпрямилась. Если ей больше не удается ублажить мужа, возможно, в ее силах разозлить его. Любое чувство на его бесстрастном красивом лице будет желанным разнообразием.

Перебирая пальцами отрастающий локон, Холли гневно прищурилась — это выражение было хорошо знакомо Элспет.

— Я попросила Винифриду приготовить сегодня на ужин копченых угрей.

Ничего. Даже упоминание о копченых угрях не могло вызвать ни тени улыбки на высеченных будто из камня устах. Устах, которые еще недавно с неслыханной щедростью воздавали хвалу малейшим деяниям жены.

Скрестив руки на груди, Холли постучала носком туфли по полу.

— Боюсь, сегодня за завтраком я приправила вашу кашу болиголовом. Самое позднее к вечеру вас ждет смерть в мучительных судорогах.

— Вот и прекрасно, — пробормотал Остин. Отбросив линейку, он резко поднялся, обращаясь к Кэри:

— Я отправляюсь к северным лугам узнать, надолго ли дождь задержал уборку сена. Вернусь к ужину.

Он прошел мимо Холли, словно мимо пустого места, а она осталась стоять у стола, бессильно уронив руки.

Кэри оторвался от своего занятия.

— Миледи, вы не должны принимать неразговорчивость нашего господина близко к сердцу. Все мужчины рода Гавенморов склонны к припадкам угрюмости. Их сердца очерствели…

Холли остановила его, подняв руку, и выдавила из себя жалкую улыбку.

— Боюсь, для того чтобы сделать свое сердце бесчувственным, надо в первую очередь иметь его.

Испугавшись, что сочувствие Кэри приведет к тому, что боль и отчаяние выплеснутся слезами, девушка развернулась и выбежала из залы.

Холли бродила по замку словно неприкаянная, размышляя, сможет ли она вытерпеть следующие тридцать лет безразличие со стороны мужа. Если бы Остин с самого начала обращался с ней с такой черствостью, возможно, девушка смогла бы найти утешение в мысли, что виной всему ее уродливая внешность или сварливое поведение. Может быть, она покорилась бы тому, что связана узами брака с совершенно чужим мужчиной, с которым ей суждено находиться рядом, пока смерть не разлучит их.

Но Остин позволил ей на мгновение почувствовать надежду, что их отношения могут измениться. Беседы у огня после изнурительного, но приносящего ни с чем не сравнимое удовлетворение трудового дня. Мальчишеская улыбка и искренний смех, еще более ценный своей редкостью. Сильная мужская рука, нежно проводящая по ее обкромсанным волосам так, словно это роскошные локоны. Остин с некоторых пор очень изменился по отношению к ней, но даже не, намекнул, какое ужасное преступление совершила жена, что лишилась его благосклонности:

Если бы Холли было известно, в каком грехе каяться, возможно, она, смирив гордыню, отправилась бы искать отца Натаниэля. Священник извинился перед ней после той ссоры в часовне, клятвенно заверив, что лишь забота о душе Холли была причиной его гневной вспышки, но отношения между ними оставались натянутыми и сдержанными. Большую часть времени отец Натаниэль проводил, изучая тронутую плесенью хронику семейства Гавенморов, обнаруженную в подвале часовни.

Когда Холли проходила мимо стрельчатого окна, на нее упал робкий солнечный луч, возвестивший о том, что дождь наконец прекратился. Однако, похоже, слишком поздно, чтобы развеять мрак, окутавший ее душу. Каждый раз, заворачивая за угол, Холли натыкалась на встречающие ее с издевкой свидетельства трогательных попыток показать себя достойной женой сэра Остина: свежий слой побелки на потрескавшейся штукатурке, терпкий аромат трав, шелестящих у нее под ногами, вазы с полевыми цветами, расставленные в нишах бойниц. Холли отметила своей жизнерадостностью все до единого помещения Цитадели, оставив только северную башню привидениям и паутине.

Больше терпеть она не могла. Схватив шерстяную шаль, девушка выбежала из замка по наружной лестнице. Покинув замкнутый со всех сторон внутренний дворик, Холли медленно побрела по сырой траве, которой зарос внешний двор, полностью поглощенная своими мрачными мыслями и совершенно не замечая робких шагов за спиной.

— Гвинет.

Холли печально вздохнула. Сейчас ей меньше всего хотелось, чтобы ее принимали за чью-то жену — неважно, давно умершую или нет.

— Нет, отец Рис, — ответила она, оборачиваясь, — я не Гвинет, я Холли. — Ей не удалось полностью избавить свой голос от щемящей тоски. — Холли, жена Остина.

Старик покачал головой.

— Гвинет, — убежденно повторил он, указывая на заброшенный могильный холмик.

Холодная дрожь пробежала по затылку Холли. От промозглого ветра пробирал озноб. Девушка подошла к каменному надгробию, скрытому под покрывалом плюща и травы.

Она остановилась у безымянной могилы.

— Гвинет? — прошептала Холли, кутаясь в шаль.

Она вспомнила тихий голос Остина, суровость звучания которого смягчалась едва уловимой печалью. «Я прекрасно помню ее. Ее голос. Улыбку. То, как она склоняла голову набок, когда пела».

Гвинет. Жена Риса. Мать Остина, которую он так любил. Холли сглотнула комок в горле.

Она изумленно оглянулась на цитадель. Еще можно понять, как без заботливой руки хозяйки пришел в такое запустение замок, но просто уму непостижим позор этой неухоженной могилы. С могилы матери Холли постоянно вытиралась пыль, полированный камень блестел, день и ночь склеп освещался дорогими восковыми свечами, а каждую весну, в годовщину смерти, его украшали душистыми желтыми жонкилями.

Пробившийся сквозь тучи косой луч солнца упал на лицо Холли, согрев ее впервые за последние несколько дней. Возможно, еще не поздно вернуть расположение мужа. Быть может, она пыталась произвести на него впечатление обыденными домашними делами, в то время как требовалось лишь одним простым поступком выразить свои чувства. Преподнести мужу дар от самого сердца.

Обернувшись, Холли схватила морщинистые руки старика.

— Отец Рис, хотите помочь мне?

Он радостно закивал, и от детской, такой знакомой улыбки, мелькнувшей на его лице, у Холли защемило сердце. Порыв ветра разогнал тучи, и солнце осветило девушку и старика, опустившихся на колени, срывающих голыми руками с могильного холмика сорняки.

Распрямившись, Холли вытерла со щеки землю. Под ее едва отросшими ногтями чернела грязь. Спина ныла. Ветер хлестал ей в лицо. Девушка устало улыбнулась, любуясь плодами своего труда.

Забытая шаль валялась рядом на траве. В нескольких Футах возвышалась куча сорняков, подлежащих сожжению. Вокруг аккуратно обложенной камнями могилы храбро поднимали головы пересаженные анемоны. Холли осторожно примяла землю возле последнего цветка, и тут появился спускающийся с холма Рис, несущий охапку свежесрезанных розовых гиацинтов. Это будет особый подарок Остину: благоухающее покрывало, оберегающее вечный сон Гвинет Гавенмор.

Но вдруг улыбка исчезла с лица старика. Споткнувшись, он остановился. Цветы посыпались из его рук.

Холли оглянулась, прикрывая рукой глаза от лучей заходящего солнца. Земля у нее под коленями задрожала от приближающегося топота копыт. Сердце Холли заколотилось, повинуясь тому же бешеному ритму.

Остин соскочил с коня, прежде чем тот успел остановиться, и двинулся к ней. Холли поднялась с земли, непроизвольно стремясь защититься, сама не понимая чего. Похоже, результат ее усилий пробудить в муже хоть какое-то чувство превзошел самые смелые ожидания. Вне всякого сомнения, Остин в настоящий момент был одержим безумной жаждой пролить чью-то кровь.

Он остановился прямо перед Холли, и она увидела, как вздымается его широкая грудь, как гневно вздуваются при каждом порывистом дыхании ноздри.

— Как ты посмела? Есть ли хоть один уголок моей жизни, в который ты не будешь лезть со своими тряпками, вениками, где не будет места ненужным знакам внимания и дурацким цветам?

Яростный рев не так сильно ранил бы Холли, как этот тихий презрительный вопрос. Остин смотрел на нее так, словно перед ним была какая-то мерзость — оскверняющая священную землю, на которой стояла.

Холли не оставалось ничего другого, как призвать на помощь царственное величие, которому ее учил отец Натаниэль. Стиснув руки, она вскинула голову и сказала:

— Я хотела лишь сделать вам приятное. Ваш отец сказал, что здесь похоронена его любимая Гвинет.

— Гвинет, — выплюнул Остин. Словно найдя новую мишень для своей ярости, он, отстранив Холли, стремительно подошел к отцу и схватил его за ворот. — Старик, ты рассказал ей? Ты рассказал ей, что сделала твоя любимая Гвинет? Рассказал, что ты сделал со своей любимой Гвинет?

Когда Холли увидела подобное отношение к беспомощному старику, ее страх сменился безудержным гневом. Схватив Остина за руку, она что есть силы тянула его вниз, борясь с напряженными железными мышцами.

— Прекратите! Вы напугали его!

Отпустив отца, Остин повернулся к ней. Какое-то мгновение охваченной ужасом Холли казалось, что сейчас он ударит ее. Она сжалась, испугавшись не физической боли, а той неизлечимой раны, которую нанесет муж в порыве гнева ее сердцу. Увидев, как девушка вздрогнула, Остин застыл, и его глаза сверкнули стыдом, презрением, ненавистью к самому себе.

Холли протянула было к нему руку, на этот раз в порыве нежности, но Остин, отпрянув от нее, направился к могиле. Опустившись на колени, он стащил перчатки и начал голыми руками вырывать хрупкие анемоны, раскидывая их во все стороны вместе с комьями тучной земли.

Девушке казалось, что каждый раз вместе со слабыми цветочными корнями из ее груди вырывают сердце. Подойдя к могиле с другой стороны, она тоже опустилась на колени, даже не пытаясь скрыть текущие по щекам слезы.

— Я не могу понять, как можете вы осквернять ее память, — тихо произнесла Холли. — Это же ваша мать. В глазах Остина сверкнуло голубое пламя. Вскинув, он крикнул:

— Она была бесстыжей шлюхой!

17

— Да такой бесстыжей блудницы свет не видывал! Хитра, как Ева. Похотлива, словно Иезавель. Завлекала пристойных богобоязненных мужчин к себе в постель, словно пчел на мед.

Прошло какое-то мгновение, прежде чем до Холли дошло, что эту обличительную фразу произнес не Остин, а его отец. Размахивая руками, чтобы усилить смысл своих слов, старик твердой походкой приблизился к могиле. В его безжизненных глазах снова вспыхнуло пламя. Холодный рассудок, затаившийся в их глубине, казался еще более опасным, чем обычный туман безумия. Холли, никогда прежде не слышавшая, чтобы старик произносил за раз больше двух слов, изумленно раскрыла рот.

— Моя Гвинет была слабой своенравной женщиной, потакающей греховным влечениям плоти. Ни один смертный мужчина не мог утолить ее ненасытную похоть. Не могли и двое… не могли и…

Река злобы смыла плотину молчания. Старик никак не мог остановиться. Холли обнаружила, что его импровизированная проповедь начинает собирать слушателей. У ворот сада толпились Эмрис, Кэри и побелевшая, как полотно, Винифрида. Из часовни вышел отец Натаниэль. Любопытство пересилило страх, и слуги появлялись из конюшни, из мастерских, из кузницы.

Холли избегала встречи взглядом с Остином, опасаясь, что он сочтет ее еще одной любопытной, злорадно наблюдающей за его муками.

Наконец Кэри, подойдя к старику, ласково взял его под руку. Холли подумала, что это он сделал не в первый раз. И не в последний.

— Пойдемте, сэр, — сказал оруженосец. — Пришла пора ужинать. Сегодня у нас копченые угри. Ваши любимые.

Словно пристыженные этим простым проявлением человечности, остальные исчезли так же быстро, как и появились.

Рис Гавенмор, двинувшись следом за Кэри, обвиняюще воздел перст к небу.

— Потаскушки, все до одной! Готовы, высунув язык, бегать за мужчиной, чтобы завлечь его. Ждут не дождутся, чтобы раздвинуть ноги и выдоить всю до последней капли богом данную ему силу…

Хлопнувшая дверь милосердно оборвала эту гневную тираду. Холли, которая и раньше не могла смотреть мужу в глаза, почувствовала, что теперь вообще не в силах глядеть в его сторону.

— Никогда прежде не видел, как ты краснеешь. Тебе это очень идет.

Тихий голос Остина смутил ее. Они посмотрели друг на друга, словно разделенные бездонной пропастью могилы его матери. Робея под пристальным взглядом супруга, Холли опустила голову, покусывая нижнюю губу. С тех пор как Остин начал смотреть как бы сквозь нее, она стала относиться к своей внешности довольно беспечно.

— Сэр, я никогда прежде не видела, как вы швыряетесь цветами. Вам это не к лицу.

— Мне сразу следовало предупредить тебя. Все мужчины рода Гавенморов прокляты тем, что… — Остин остановился, словно не зная, сколько можно открыть ли, — у них непредсказуемый характер. По меркам Гавенморов, это была лишь мягкая вспышка.

— В таком случае мне бы очень не хотелось увидеть что-нибудь серьезное.

— Как и мне.

Поднявшись с земли, Остин побрел к вершине холма. Там он остановился и обвел взглядом весь мыс от недостроенной наружной стены до вспенившейся реки, несущей свои воды в море. Его силуэт отчетливо вырисовывался на фоне тронутых багрянцем лиловых сумерек.

— Патриотизм моего отца не всегда был таким искренним, как он сейчас пытается представить, — наконец сказал Остин. — Прослышав, что английский король Эдуард хочет обеспечить мир с воинственными западными соседями, построив на важнейших путях вдоль пограничных с Уэльсом рек крепости, отец предложил Гавенмор как место для одной из них. Он понимал, что король щедро одарит землями и золотом всех дворян, присягнувших ему.

— Отец Натаниэль рассказывал мне об этих замках.

Холли не стала добавлять, что священник также рассказал о том, что этот замысел Эдуарда так и не был полностью воплощен в жизнь. Что до сих пор валлийцы время от времени восстают против правления сына короля Эдуарда.

На устах Остина появилась грустная улыбка.