Тело совершило полуповорот в воздухе, левая нога с отработанной четкостью «выстрелила» йоко-тоби-гери. Удар в грудь отбросил Крепленого к окну. Ласковин пришел полуметром дальше в четкую стойку красиво, как в кино. Последним упал пистолет. В кино Ласковин наверняка поймал бы его на лету, но в жизни он подхватил его с пола. Пистолет оказался совсем маленьким. В руках у Крепленого он выглядел куда массивнее. Однако, когда Андрей выставил его перед собой, ни один из «тобольцев» не выказал желания продолжать заварушку. Хотя наверняка двое из трех были при оружии. Психологический фактор! Ведя пистолетом слева направо, Ласковин прошествовал к двери, пнул залегшего у порога стрелка № 1 (тот с забавной поспешностью отполз в сторону) и выскочил в коридор. Будь это кино, в коридоре Ласковина подстерегал бы новый враг. Но жизнь имеет свои преимущества: коридор оказался пуст.

На соревнованиях по стрельбе в цель из незнакомого оружия Ласковин мог бы уверенно претендовать на последнее место. Знай об этом оставшиеся в комнате, вряд ли Андрею удалось бы так запросто уйти. Но – психология! Крутой всегда крутой. И с оружием, и с собственными руками-ногами. Зато сам Ласковин очень хорошо знал о своих возможностях. И так же хорошо помнил о парне в бронежилете. Поэтому он устремился не к известному выходу, а в противоположный конец коридора. Ткнувшись пару раз в двери (пустые комнаты, зарешеченные окна), Андрей свернул за угол и обнаружил в пяти шагах выход. Условный выход.

Могучая железная дверь с еще более могучим электронным замком. Слева, на турели, монитор, в инфракрасном диапазоне демонстрирующий ту же самую дверь, но уже с другой стороны. Со стороны маленького тихого дворика с тремя чахлыми деревцами за низенькой оградкой.

С электроникой Ласковин был знаком лучше, чем со стрелковым оружием. Чтобы «вскрыть» такой замок, все равно снаружи или изнутри, потребовался бы не один час. Если не знаешь кода. Часа у него не было. Не было даже пары минут. Позади уже орала и топала башмаками воспрявшая команда. Андрей, ни на что особенно не рассчитывая, скользнул взглядом по индикаторной полоске замка и… Удача определенно была сегодня с ним! По двадцатизнаковому экранчику бежали крохотные буковки: «open… open…» Ласковин прижал палец к сенсорной пластине, внутри замка что-то зажужжало, потом загудело, как сытая пчела, и наконец щелкнуло. Ласковин толкнул дверь и оказался на свободе. Свободе, впрочем, относительной. Маленький дворик, освещенный только светом из выходящих на него окон. Скользя и спотыкаясь, Ласковин припустил направо вдоль стены и через полминуты услышал, как загомонили вывалившие на свежий воздух «тобольцы». Впрочем, у темноты есть не только недостатки, но и преимущества. Ласковин почти ничего не видел, но и его тоже не видели. Нога Андрея с хрустом проломила лед и по щиколотку погрузилась в воду. Ледяные струйки устремились в ботинок. Ласковин с трудом удержал равновесие и зашипел от боли в боку, куда пришелся удар рыжего. Черт! Плохо, если сломано ребро! Недостреленным зайцем Андрей пробороздил покрытый ледяной коркой сугроб, обогнул занесенную снегом автомашину и увидел впереди черный зев подворотни. Неровным скоком он устремился туда, навстречу блеклой лампочке, хрустя замерзшим мусором, размахивая руками (в правой зажат пистолет!), выскочил… в соседний двор. Какая-то женщина с воплем шарахнулась в сторону, лохматая собачонка размером с трехлитровый термос окатила Андрея визгливым тявканьем. Затылком чувствуя дыхание погони, Ласковин припустил напрямик, по снегу, через голые прутья кустов… и вырвался! На Мастерскую! В тридцати метрах от тех самых ворот. К счастью, ворота были закрыты. Ласковин спокойным шагом добрался до угла, свернул на Союза Печатников и, соскочив на проезжую часть, во весь дух ринулся вперед. Через пять минут он уже заводил машину, а когда доехал до Дворцовой набережной, то полностью успокоился. И решил, что первая часть акции завершена успешно и без потерь. Даже с приобретением: трофейный пистолет оттягивал карман куртки. Прикинув, что у него минимум час, Ласковин решил съездить домой. Что и сделал.

Смыв с себя пот и грязь, оценив и обработав незначительные (ребра оказались целыми) травмы, Ласковин переоделся в чистое, наскоро перекусил и, забрав с собой телефон (зачем облегчать жизнь незваным гостям?), запер дверь только на один замок (ригельный, что попроще) и вышел на улицу, провожаемый бесцветными глазками старушек, несших при свете уличного фонаря добровольную вахту на скамье у подъезда.

Сев в свою «жигуленку», Ласковин по привычке дал движку минут пять разогреться, потом отъехал, сделал круг и припарковался напротив, у детского садика. Отсюда с помощью купленного у алкаша на Владимирской бинокля Андрей мог контролировать собственный подъезд, не рискуя попасть на глаза кому не надо.

Спустя полчаса он увидел пресловутую «восьмерку» с белыми дверцами. Четверо крепышей выбрались из нее и уверенно двинулись к цели мимо

сидящих рядком старушек. В прежние времена кто-нибудь из бабулек непременно поинтересовался бы, куда направляются «сынки». Теперь же вряд ли. Даже бабульки научились отличать бандитов от прочих обывателей. Минут через двадцать двое из четверки вышли обратно, сели в машину и уехали. Вопрос из викторины для младшеклассников: сколько «бойцов» осталось внутри?

Ласковин потрогал оттягивающий карман «вальтер». Не подняться ли наверх спросить: понравились ли гостям его видеокассеты? Нет, не стоит. Пальба в собственной, пусть и снятой, квартире – дурной тон. Да и бок разболелся. Разумней было бы сейчас ехать на Петроградскую, забраться в спальник и дать организму заслуженный отдых. Видит Бог, он его заработал. Так Ласковин и поступил.

А вот те, чье осиное гнездо он разворошил, бодрствовали. Хотя большинству из них отдых был необходим. И медицинская помощь тоже.

Вынесенный из разгромленной, выстуженной, провонявшей «слизняком» комнаты Крепленый пробыл в ауте еще минут десять. Очнувшись же, первым делом потребовал стакан водки. Закусив «укрепляющее» мятым помидором, Крепленый воспрял духом, некоторое время наблюдал, как «быки» ликвидируют разгром под присмотром рыжего Корвета. Затем поманил пальцем «Сосуна» и ушел в более теплое место. Там уже расположился освобожденный от общественной работы лучший кореш Крепленого Валентин Пеньков, чаще называемый Чиркуном. С помощью пальца Пеньков занимался обследованием ротовой полости. Судя по невосторженному лицу Чиркуна, результат обследования был неутешительный: оицки у Ласковина был поставлен как надо.

– Ты (соответствующий эпитет)… – сказал Крепленый «Сосуну»,– отвечаешь за этот беспредел! Ты (соответствующий эпитет) ответишь по полной программе!

– Почему я? – прохрипел «Сосун».– Пусть Конь отвечает! Это его придурок!

Конь (соответствующий эпитет) тоже ответит, внес ясность Крепленый. Не фошке ответит, а пахану. Он же (краткое описание будущих сексуальных пристрастий «Сосуна») придурка найдет и замочит. Хорошо бы выдать Спортсмену по полной, но он, Крепленый, сильно сомневается, что такому, как «Сосун», это удастся. Вкратце так: или он, «Сосун», не позднее чем завтра положит на стол уши придурка, или пусть кладет собственные уши. Все. Пошел вон.

– Думаешь, этот киздобол справится? – прервав стоматологические изыскания, спросил Чиркун.

– Где хаза его, он знает,– ответил Крепленый.– Поглядим. Если этот и впрямь придурок…

– А если нет? Если Конь его унавозил?

Крепленый усмехнулся и потер грудь там, где красным по белому отпечаталось твердое ребро подошвы ласковинского ботинка.

– На хрен Коню выеживаться? – сказал он.– Гриша пернет – Коня сдует. Или Спортсмен болен головкой, или за ним кто-то авторитетный.

– Кто, «касимовские»? – предположил Пеньков.– Или это комитетские нас щупают? У них сейчас там всякие особые по организованной преступности…

– Меньше ящик смотри,– посоветовал Крепленый корешу.– Это у них там, а у нас здесь надо прикинуть, как эту парашу пахану поднести.

Глава шестая

Ночь Андрей проспал спокойно. Никто его не тревожил, если не считать кошек, устроивших спевку с танцами на просторах избранного Ласковиным чердака. Зато никаких ночных видений.

И никаких двуногих гостей. Утром бок почти не болел. Другие болячки, мелкие, вроде ссадин на голенях, следовало обработать, поэтому Ласковин, рискуя простудиться (на чердаке было никак не больше пяти градусов, пар изо рта шел), разделся донага и смазал, чем положено, синяки и царапины. Одевшись с быстротой первогодка, подбадриваемого ротным, Андрей разогрел на спиртовке воду, бросил растворимого кофе, добавил сахару и наконец смыл сиплый осадок в горле. Темный холодный чердак, запах сырости и пыли… Андрей некоторое время просидел на свернутом спальнике, пытаясь поднять себе настроение. Это было трудно. Может быть, имело смысл снять номер в какой-нибудь третьеразрядной гостинице? Там хотя бы есть душ… Горячий душ! Может быть, он так и сделает… Попозже. Однако время шло, надо было действовать.

Оставив машину во дворе, Ласковин позавтракал в кафе на Кировском проспекте и на трамвайчике двинул на место вчерашних игрищ. Нет, он не собирался вторично громить «опорный пункт» «тобольцев» – это было бы самоубийством. На сей раз он решил просто понаблюдать и заодно обдумать детали идейки, пришедшей в голову при взгляде на автозаправку. Просто и со вкусом. И не придется входить в непосредственное соприкосновение с противником.

Прикинув, какой из домов квартала самый высокий, Ласковин отыскал подъезд с окном, открывавшимся прямо на крышу. Передвигаться по обледеневшей, присыпанной снегом кровле было рискованно, но Андрей рискнул и спустя десять минут уже обозревал сверху замкнутый двор за железными воротами.

Первым делом он с помощью бинокля изучил и постарался запомнить стоявшие внутри машины. Их было девять: вчерашний БМВ, два «форда» – серая «сьерра» и голубой «скорпио», черный как ночь «джип-чероки», бежевая «девятка», серо-голубой «опель-вектра» и серебристо-белый двухместный «мерседес-родстер» с ободранным крылом. Еще там находились видавший виды грузовичок «форд» и импортный микроавтобус. Вездесущей белодверной «восьмерки» не было, зато на пяти машинах Ласковин сумел разглядеть номера (хорошая вещь морской бинокль!) и записал их на всякий случай.

Часам к двенадцати большая часть машин разъехалась. Остались только «мерс», «опель» и голубой «форд-сьерра». Это что касается машин. Что касается людей, то вместо вчерашнего одного «вахтера» сегодня дежурили двое, причем вооружены они были автоматами. О прочих обитателях можно было сказать, что они выглядели озабоченными.

Начавшийся снегопад вынудил Ласковина покинуть наблюдательный пост.

Впрочем, он увидел все, что хотел. В частности, то, что в середине дня изолированный двор практически безлюден, а оба сторожа сидят в стеклянной кабинке.

Спустившись, Ласковин пешком, чтобы размяться, прошелся до Театральной площади, где купил в киоске небольшой зонт, а по соседству – букет вялых гвоздик. Оснастившись подобным образом, он вернулся на Мастерскую и пристроился в подворотне напротив. Цветы объясняли, почему молодой человек толчется на одном месте, а зонт при необходимости скрывал лицо. Со временем он придумает более серьезную маскировку, а пока сойдет и это.

Около двух начали возвращаться работники криминального фронта. Теперь ворота открывались не сразу. Сначала из калитки появлялся один из «вахтеров», проверял, кто пожаловал. Да, основательно припугнул их Ласковин. Эх, самое время смотаться из города… на полгодика. Долг он, можно считать, вернул. Дал понять, что наезд на, казалось бы, беззащитного человека может обернуться оч-чень неприятным образом. Да, пожалуй, в этом они в расчете. Но кто сказал, что Ласковин должен рассчитаться за одного Витьку Гудимова? Нет, это был не просто возврат долга. Это было то, что Зимородинский называл «вызов». Поэтому Андрей не уедет. И он будет бить до тех пор, пока противник не попросит пощады. Или пока не доберется до самого Ласковина, что более вероятно. Но думать об этом не хотелось.

Андрей выбросил в урну цветы, сложил зонт, потому что снегопад кончился, и направился к площади Тургенева.

Андрей в прямом смысле этого слова наткнулся на него, не дойдя каких-нибудь десяти метров до угла Канонерской и Маклина. Задумался и не сразу опознал в парне, который очутился у него на дороге, приземистого Коляна. Наверное, Андрей вспомнил бы машину, но примелькавшаяся уже белая дверца была распахнута навстречу тому, кто подал вчера Ласковину стакан водки. Стакан, чей звон обозначил конец мирной жизни Андрея.

Приземистый «бычок», затарившись грудой черных и зеленых жестянок с пивом, пересекал тротуар прямо перед Ласковиным. И двигался так, словно других людей просто не существует. Ласковин же – существовал. И даже не подумал приостановиться, без всякого почтения оттолкнув низенького коренастого парня, «подрезавшего» ему дорогу. Тот от неожиданности выронил половину банок.

– Твою мать! – заорал он, глядя, как прыгают в грязи булькающие цилиндры.– Бля, мудак!..– Тут он поднял глаза на Ласковина и замолчал. А потом выпустил и остальное пиво, чтобы танком ринуться на Андрея.

Ласковин рефлекторно ушел в сторону, пропустив «бычка» справа, и так же рефлекторно выбросил ногу. Колян, споткнувшись о его ботинок, плюхнулся в черную слякоть, проехался по тротуару, гоня перед собой омерзительную волну, и с идеальной точностью вошел между ног дородной женщины в белой шубе с огромной сумкой в руке. Тут движение Приземистого завершилось, потому что женщина, ахнув, села ему на спину, а сумка ее, черный монстр на параличных от рождения колесиках, с маху обрушилась на затылок Коляна, вплющив его физиономию в зимний петербургский коктейль, ингредиентами которого были слякоть, жидкая грязь, песок, соль и немного собачьего дерьма в качестве специи.

Андрей был настолько заворожен этим зрелищем, что забыл о «бычках», сидевших в машине, и профукал момент, когда один из них, еще не зная, с кем имеет дело, выскочил наружу, размахнулся и без затей влепил Ласковину по уху.

Удар отбросил Андрея назад, оглушил и едва не опрокинул на землю. Следующий удар разохотившегося «тобольца» мог бы разом завершить историю Ласковина, но вовремя подкатившаяся бандиту под ноги банка голландского пива испортила великолепный замах, и внушительный кулак впустую продырявил воздух. Ласковин, все еще «плывя», выбросил вперед зонт, угодивший в грудь нападавшего. От сотрясения зонт раскрылся, полностью перекрыв «тобольцу» обзор. Андрей же, малость очухавшись, пнул бандита в колено. Тот взвыл и схватился за пораженное место. Раскрытый зонт помешал Ласковину зафиксировать успех, зато боковым зрением он поймал третьего, заходящего слева. Этот появился на арене с небольшой задержкой не потому, что правила жанра требовали строго поочередного нападения, а в силу специфики трехдверных автомобилей, с каждой стороны которых одновременно может выйти только один человек.

Поймав третьего, Ласковин выпустил зонт и вогнал правый каблук в пропитанную алкоголем печенку «быка», после чего точным ударом в висок уложил удальца в тот же слякотный коктейль.

Оставался еще один бандит, как раз в этот момент выбравшийся из машины. И он, единственный из всей компании, разглядел, с кем имеет честь, до начала боевых действий: то же лицо в том же обрамлении – три бойца, вырубленные за несколько секунд.

Четвертый не был героем. Нырнув обратно, он рванул с места, и «восьмерка», взмахнув дверцей, как подраненная птица – крылом, умчалась к заветному гнезду на Мастерской.

С глубочайшим удовлетворением Андрей влепил оиц-ки в ухо второго, присоединив его к группе «купающихся». Именно в этот момент кто-то истошно завопил «Милиция!», а некий не в меру усердный дедок сделал попытку прихватить Ласковина за локоть. Андрей увернулся, шагнул к дородной даме, все еще восседавшей на приземистом Коляне, как Молла Насреддин на ишаке, и, подав руку, помог ей подняться. Потом поднял сумку (надо же, килограммов на двадцать, не меньше!) и протянул хозяйке.

– Спасибо, молодой человек! – поблагодарила дама и тут же испустила инфразвуковой вопль, увидев, во что превратилась ее шуба.

Продемонстрировав десятку собравшихся зевак, кто есть кто, Андрей поднял зонт, сложил его, стряхнул и, протиснувшись между прыщавым парнем и замотанной в тряпье бабкой, покинул сцену. Зрители не очень огорчились. Им осталась дюжина банок пива, полураздавленный Колян и пара его приятелей, художественно раскинувшихся в грязи.

Прыгнув в очень кстати подвернувшийся трамвай, Андрей доехал до площади Репина, перебрался через Фонтанку, по пути воткнув зонт в звено чугунной цепи на мосту, и, уже на углу Рижского и Старопетергофского поймав тачку, доехал до «Горьковской». По дороге обдумав случившееся, Андрей решил, что он болван. Но болван удачливый.

Оказавшись на Кировском, из первого же закрытого телефона-автомата Андрей позвонил в офис и, слегка изменив голос, попросил к телефону Абрека.

– Ласковин,– представился он, когда телохранитель шефа взял трубку. Он проигнорировал то, что телефон может прослушиваться. Кто, кроме бывших диссидентов, думает об этом в России?

– Ласковин! Что слышно в Датском королевстве?

– Что слышно? Слышно, братан! Хорошо слышно! Петрович с утра скулит в трубку. «Тобольцы» посулили ему крутой разбор, но он отбрехался, жучара! Кое-кто теперь у Коня первый враг, усек? – И хохотнул.

– Усек,– сказал Ласковин.– Чего ржешь?

– А? Да тут он мне одну бумажку подсунул, еще одну бумажку, улавливаешь? Адреса кое-какие. Звякни мне вечерком после девяти сюда, в контору, потрендим!

– Давай сейчас,– сказал Андрей.– У меня мобильника нет! – Перебросил трубку к другому уху и зашипел от боли.

– Ты что? – насторожился Абрек.

– Так, пустое. Давай диктуй.

– Нет, братан, извини. Сейчас нельзя, ушей много. Позвони вечером, как сможешь.

– Хрен с тобой! – буркнул Ласковин, убирая записную книжку.

– Дал ты им просраться,– произнес Абрек с неопределенной интонацией.– Свидимся – расскажешь?

– Когда свидимся?

– А вообще… Андрюха, ты, конечно, крутой, но валил бы к финикам! Или в Магадан. Хрен с ними, с адресами. Конь, он хитрожопый, а тебя убьют.

Я Гришку знаю. И Крепленого знаю. Братан на него батрачил, пока на зону не попал. Крепленый, он всех подымет, а тебя найдет. А найдет… не дай Бог. Вали, Андрюха, ты же им и так вставил по самый корень! Вали, не думай!

– Ладно,– ответил Ласковин.– За совет спасибо. Кончили разговор, Абрек. Вечером позвоню.

– Тупой ты, Ласковин, как баран! – сердито сказал телохранитель и бросил трубку.

Андрей пожал плечами: этот человек был похож на водителя, одной ногой нажимающего одновременно на тормоз и на газ. Или это виртуоз, или у него с «крышей» не в порядке. Не с той «крышей», которая на джипах, а с той, которая может дать протечку в подсознание.

Впрочем, с протечками в подсознание у Андрея тоже был личный опыт. Вот уже десять с лишним лет внутри Андрея обитал некто отмороженный.

И только твердое сознательное желание гражданина Ласковина Андрея Александровича, двадцати девяти лет, обладателя диплома о высшем образовании, коричневого пояса каратэ-до и хорошего парня, держать этого, из подсознания, глубоко внутри, помогало вышеназванному гражданину избежать психушки. Но и вопреки этому желанию тот, второй, ухитрялся напоминать о себе ночными кошмарами… или совершенно нелогичными действиями. А может быть, Андрей с такой легкостью бросил на весы свою жизнь еще и потому, что догадывался: рано или поздно тот, из подсознания, выберется наружу, и тогда…

Первый раз это произошло двенадцать лет назад.

– Помягче работайте, помягче,– напутствовал их сэнсэй.– Не забывайте, что все мы в одной школе. Вот когда мы будем встречаться с Варамой…

А сейчас поаккуратнее. Техника, я хочу посмотреть вашу технику…

Это был Большой Сэнсэй. Зимородинский стоял рядом с ним. Непроницаемое лицо отощавшего Будды. Слава был кое-чем обязан говорившему, поэтому молчал. Нет, не поэтому, а потому, что говоривший был превосходным бойцом, хотя и иным, чем Вячеслав Зимородинский. Бойцом другого типа и стиля. Но бойцом Божьей милостью. Гением. А если ты гений, то можно остаться лучшим, даже если любишь водку, женщин и хорошие американские сигареты. И деньги. Да, можно оставаться великолепным мастером, но… как долго?

– Уровень чудан – легкий контакт, уровень джодан – легкий контакт маваши и уромаваши, все остальное только обозначать, обозначать, понятно?

Понять его можно. Если будут серьезные травмы, отвечает он, Большой Сэнсэй, глава школы, а не Зимородинский или нанесший травму ученик.

Андрей догадывался, о чем думает его учитель. И понимал, что Большой Сэнсэй беспокоится не зря. Группа Гриндина считалась жесткой. А технику Зимородинского вообще называли «реальной». Не дай Бог ученики начнут выяснять, чей стиль круче!

Школьный спортзал: шведская стенка, маты, разложенные вдоль стен, гимнастический инвентарь, сдвинутый в угол, пупырчатые баскетбольные мячи. Ни макивар, ни хитроумных тренажеров, ни манекенов. А также шлемов, накладок и прочего… Все это появится позже, намного позже.

Раз в месяц Большой Сэнсэй организовывал такие встречи внутри своей «системы» – недавняя легализация каратэ приносила свои плоды. Шестнадцатилетний Андрей Ласковин (пятьдесят девять килограммов, два с половиной года занятий, желтый пояс) участвовал в такой встрече второй раз.

В первый раз его противником был совсем еще новичок, и кумитэ прервали на второй минуте. За явным преимуществом.

Зимородинский сказал Андрею: не повезло. И пообещал в следующий раз выбрать Ласковину соперника сам.

Бой Ласковина был третьим по счету, причем первые два Андрея не заинтересовали: противники старались работать «правильно», вместо того чтобы победить. Наконец судья (тоже тренер одной из групп Большого Сэнсэя) объявил Ласковина и его соперника, чью фамилию Андрей не запомнил. Поднимаясь, Ласковин заметил, как Зимородинский наклонился к Большому Сэнсэю, что-то сказал, и тот, прервав разговор с одним из «гостей», взглянул на Андрея.

В шестнадцать лет Ласковин выглядел еще менее грозным, чем в двадцать девять. Худой паренек в черном выцветшем кимоно, чьи рукава и штанины казались слишком короткими.

Противник Андрея, тоже желтый пояс, пониже ростом, поплотнее и, по крайней мере, на три года старше, смотрелся серьезней. Ласковину запомнились его крепко сжатые губы и рыжеватые усики. Больше ничего.

Они обменялись несколькими атаками. Противник блокировал жестко, зло и все время пытался прорваться поближе. Для Ласковина это было не совсем привычной манерой. Как правило, он сам, будучи меньшего роста, рвался в ближний бой. Теперь же, когда оказалось, что его рабочая стойка ниже, а руки длиннее, Ласковину выгоднее было держать дистанцию.

Противник атаковал и приоткрылся. Андрей, блокировав, встретил его ударом в голову (не достал) и из-под руки правой ногой йоко-гери в живот. И почувствовал ребром стопы твердые мышцы пресса под тканью кимоно (слабый контакт, как и сказано). «Вазари! – крикнул судья.– Хадж-ме!»

К бою. Андрей ушел в заднюю стойку, уклоняясь от маваши в верхний уровень, встретил отводящим блоком второй маваши, отбросил ногу противника и, оказавшись у него за спиной, из хорошей стойки обозначил гияку-цки в затылок. Крика судьи он не услышал, потому что соперник (в реальной ситуации после удара Ласковина он уже валялся бы на полу), подсев на левую ногу, провел правой уро-маваши сбоку, пяткой, в переносицу Андрея.

Вспышка боли была как взрыв внутри головы: ослепляющий свет, темнота, и…

…в ноздри ударил отвратительный смрад. Вонь блевотины, экскрементов, паленого волоса и обгоревшего мяса. Потом возник грохот. Словно Андрей оказался в центре механического цеха: треск, лязг, звон. Крики людей и женский визг, пронзительный, на одной ноте: «и-и-и!» Зрение вернулось, словно черную тряпку сорвали с глаз,– и сразу – режущая боль с правой стороны лба. Голова Андрея сама собой отдернулась, и он увидел металлическую полосу в бурых потеках в каких-нибудь десяти сантиметрах от глаз.

«Что это? Где я? – подумал он вдруг с нахлынувшим ужасом. Что со мной?»

А тело его продолжало поворачиваться, руки тянули что-то снизу, тянули так, что трещали мускулы. Ладони его ощущали нечто твердое, влажное, шершавое… Горячая жидкость залила правый глаз Андрея, и он перестал им видеть. Но левым разглядел в метре от себя жутко перекошенное грязное лицо с всклокоченными волосами. Низ этого лица был скрыт за куском деревянного забора. И забор этот начал подниматься вверх… Да, именно так, это не лицо опускалось, прячась, а пополз вверх именно этот кусок сколоченных вместе досок. В какой-то миг злоба в красных вытаращенных глазах прячущегося превратилась в ужас. Тело Андрея качнулось назад, вырвав вверх то, что тянули руки,– топор на длинной рукояти. Искривленное лезвие было красным, словно его окунули в алую масляную краску. Миг – руки Андрея ощутили болезненный толчок – и верхняя часть головы человека за щитом (то, что это щит, Ласковин понял намного позже), снесенная ударом, взлетела вверх…

И это было последнее, что он увидел. Левый глаз Андрея тоже ослеп, а еще через мгновение зрение вернулось…

…и он вновь оказался в спортивном зале, застывший, с соединенными в замок руками. Противника перед ним не было. Носа он тоже не чувствовал: нечто вроде бесформенного болевого сгустка. И еще: в зале было очень тихо.

Андрей расцепил руки (это оказалось непросто: пальцы словно окаменели) и сделал шаг вперед. Нога его задела что-то мягкое…

Его противник лежал на полу, и волосы на его голове, справа, были в крови.

К Ласковину подскочил судья, схватил его за руку, но рядом тут же возник Зимородинский, грубо оттолкнул судью и повел Андрея в угол, к сложенным стопкой матам. Ласковин оглянулся и увидел кучу учеников, столпившихся вокруг упавшего, и Большого Сэнсэя – в центре. Еще Андрей слышал шум, невнятный, словно уши его были забиты ватой.

О том, что произошло в зале, вернее, о том, что он сделал, Ласковин узнал позже, когда немного пришел в себя.

…Удар противника отбросил Андрея в сторону. Все, кто хоть что-то понимал в единоборстве, ждали, что он упадет. Даже судья, за миг до этого вы-

крикнувший второе «вазари» Ласковина, замешкался… Андрей ударил снизу, сдвоенными руками, всем телом и всей силой так, словно не он пропустил только что мощный уро-маваши. Удар Ласковина пришелся в правую сторону головы наклонившегося противника и буквально подбросил того вверх.

Это был чистый нокаут. И не просто нокаут. Бедняга только через полчаса пришел в себя, причем совершенно забыл о бое, в котором пострадал. Зимородинский сказал: «Повезло нам!» – имея в виду себя и Большого Сэнсэя. А также противника Андрея. Придись удар в висок, парень вполне мог бы отправиться на тот свет, а так отделался небольшим сотрясением мозга. То есть пострадал меньше Ласковина, который получил первый свой перелом носа.

Вот после этого происшествия и изменились отношения Андрея Ласковина и его сэнсэя Вячеслава Михайловича Зимородинского. Круто изменились. Настолько, что из перспективного парня Ласковин стал Учеником.

Тем же вечером Зимородинский привел его к себе, и между чашками холодного травяного чая Андрей рассказал о своем жутком видении.

– Карма,– сказал тогда сэнсэй.– Пока забудь, потом, попозже, попробуем разобраться.

Андрей честно постарался забыть, но спустя полгода эта самая «карма» вновь напомнила о себе. К этому времени Ласковину исполнилось семнадцать, и он получил следующий кю. Впрочем, перед тем как вручить оранжевый пояс, Большой Сэнсэй основательно распек Андрея (перед строем) за «контакт». Но это была воспитательная мера. Большой Сэнсэй, как узнал Андрей от Зимородинского, сразу же после памятного боя пожелал забрать Ласковина в свою «продвинутую» группу. Но Слава не отдал: я сам воспитываю своих учеников!

Кстати сказать, сломанный нос Андрея под действием алтайских травок и точечного массажа, проводимого лично Зимородинским, зажил с поразительной быстротой, практически не испортив внешности. Зато зрелище разрубленного топором, взлетающего вверх черепа оставило глубокий след в сознании Андрея. И когда спустя полгода запах крови и гари второй раз ударил в ноздри Андрея и еще одного его противника унесли с татами с тяжелой травмой, Ласковин понял, что дело еще серьезней, чем казалось. Понял это и Зимородинский. Слава прекратил тренировки, отправил жену с трехмесячным ребенком на юг, к своей матери, а сам вместе с Андреем поселился на маленьком островке у Карельского перешейка. И сделал все, что мог, чтобы «вытащить» того, второго, из глубины ласковинского подсознания. Андрей, который с недавнего времени начал относиться к «мистике» вполне серьезно, старательно выполнял все предписания Славы… Но у них ничего не вышло.

«Ты еще не готов,– с огорчением констатировал неудачу Зимородинский.– Твоя сила сожжет тебя, если выплеснется наружу». «Но теперь ты можешь сказать, кто это?» – спросил Андрей. «Я могу сказать: „он“ приходит, когда ты сам устоять уже не в состоянии. Это факт».

Да, они не добились успеха. Наоборот, стало еще хуже. Теперь каждый третий сон Андрея был кошмаром, причем столь же реальным, как и его дневная жизнь. Зимородинский, впрочем, считал, что это знак: теперь тот, «внутренний», будет приходить и общаться с Андреем, не только когда Ласковина ударят по голове.

Он уговаривал Андрея рискнуть, спровоцировать «прорыв»… Но ученик решил иначе. Он не бросил каратэ, но ни разу не допустил ситуации, которая побудила бы третий «выход» того, кто внутри. Надо сказать, что работавшие кумитэ вместе с Ласковиным помнили о том, что у него может «упасть планка», помогали своему сопернику не подвергать их жизни опасности. Искусство Андрея совершенствовалось, через три года он носил уже коричневый пояс, но и Ласковин, и его учитель знали: предел достигнут. И предел этот установлен самим Андреем. И убран может быть тоже только им самим.

Ласковин сел в автобус, проехал пару остановок и вышел у кафе, в котором завтракал утром. Там он пообедал, вернее, поужинал, воспользовался за скромную плату отдельным туалетом, где умылся, побрился и вычистил заляпанные грязью штаны. Из кафе же, наплевав на конспирацию, позвонил в офис «Шлема» и получил адреса четырех крупных фирм, контролируемых группировкой Гришавина. Тогда Андрей не задался вопросом, почему из более чем двухсот «клиентов» Гришавина выбраны эти четыре.

Машина Андрея по-прежнему стояла во дворе в полном порядке.