Лариса Сергеевна поневоле оглянулась, не сразу догадавшись, что Алена пытается продемонстрировать ей, как все было.

— Тут я смотрю, а он висит… — выпучила глаза девушка.

— Кто?

— Ну, твой же, ну…

— Панин? Как это висит?

— В воздухе. Как же еще-то? И ногами сучит…

Секретаршу передернуло.

А Алена продолжала:

— Никого рядом нету, а он висит! И вот так хрипит еще… хах…хахр… Я смотрю дальше и думаю, может, он дурачится? Вижу: нет, не похоже. Уже и глаза закатились, и руки трясутся. А шею-то, шею его будто мнет кто… — Здесь Алена хмыкнула. — Потом гляжу, а по столу Лысый скачет и лыбится, зараза! Я сразу смекнула, что это он. Тапочку сняла и ему прямо в морду зафинделила. А он как скаканет в сторону, да как на меня заматюгается. И в это время твой — бубум… Упал, значит.

— Минуточку, Лариса Сергеевна, — потер виски лейтенант Синицын. — Значит, девушка утверждала, что Панина душили?

Молодая женщина шмыгнула носом.

— Я сейчас, — быстро произнес Алексей и выскочил из палаты.

Появился он уже минуты через две и после этого недолго прохаживался по комнате, раз за разом повторяя слово «так». Потом уселся на стул и, вынув блокнот, стал что-то быстро писать. Все это время мы с Ларисой Сергеевной заинтересованно следили за его действиями. Когда была исписана уже вторая страничка, Алексей поднял на меня глаза и как что-то само собой разумеющееся сообщил:

— На шее Панина хорошо просматриваются следы от… пальцев рук.

Я не поверил своим ушам и удивленно поднял брови.

— Так-то, Вячеслав! Дело принимает серьезный оборот. И на основании этих новых фактов сразу попадает в совершенно другую категорию…

О том, что дело приняло серьезный оборот, я догадался и сам. Что же касалось какой-то там совершенно иной категории, то это выражение осталось для меня загадкой.

— Продолжайте, пожалуйста, Лариса Сергеевна, — обратился к лежащей на кровати Синицын.

Дослушивать глупости деревенской дурочки женщине не хотелось. К счастью, в приемной зазвонил телефон. Лариса Сергеевна, сославшись на неотложные дела, выпроводила Алену из кабинета. Таких суматошных дней у молодой секретарши еще не было. Едва она опускала трубку на аппарат, как телефон трезвонил снова. Будто заведенный. Звонили отовсюду: из Барнаула, Кулунды, из Славгорода, и даже из продовольственного магазина. Там работала Наталья — одноклассница Ларисы Сергеевны и ее лучшая подруга. Только к пяти часам звонки постепенно прекратились. К концу рабочего дня даже самые свежие сплетни и новости не могли заставить людей дольше положенного задержаться на работе. Лариса Сергеевна полистала настольный календарь и, убедившись, что на завтра не назначено никаких встреч и совещаний, со спокойной душой стала собираться домой. И только тут вспомнила, что цветы в соседнем кабинете остались не политыми. Однако заходить туда ей почему-то очень не хотелось. Несмотря на продолжительные расспросы по телефону о странном происшествии с ее новым начальником, которые так или иначе базировались на сведениях, распространяемых Аленой, Лариса Сергеевна даже и не думала во все это верить. Она так и отвечала всем любопытным, что, мол, ей ничегошеньки не известно. И что милиция никаких расследований еще не проводила. Кстати, то, что за весь день она не увидела ни одного представителя правопорядка, ей казалось удивительным. С другой стороны, именно это обстоятельство ее и успокаивало. Если уж милиция не занимается сим делом, значит, все куда как… проще. Может, во всем этом и вообще ничего нет. И, скорее всего, все то, что выдала ей по этому поводу уборщица, являлось не чем иным, как очередным всплеском ее больного воображения. Но все-таки заходить в соседнюю комнату ей очень не хотелось. Лариса Сергеевна тихонечко подошла к двери в кабинет и прислушалась. Тихо. Она взялась за ручку и резко распахнула дверь. В комнате ни малейшего движения. Набрав в пластиковую лейку воды из-под крана, женщина переступила порог. Прежде чем полить герань, Лариса Сергеевна подошла к столу и внимательно посмотрела на мраморный бюст. «Какие глупости! — подумала она, — Вот это вот…! Вот это вот маленькое…! У него и рук-то нет. Да я ни за что не поверю!» Она направила длиный носик лейки на бюст Ленина и сделала неловкий выпад, словно собиралась проткнуть его шпагой. Но лишь расплескала воду. С бюстом не произошло ровным счетом ничего. Бюст как бюст.

— Паф-паф! — «выстрелила» из импровизированного пистолета по вождю пролетариата молодая женщина.

Но тот даже не попытался уклониться. Лариса Сергеевна рассмеялась своим безобидным глупостям и шагнула к подоконнику. В это время сзади отчетливо раздался голос:

— Верни ухо, шалава!

Лейка стукнулась об пол, и по доскам наперегонки бросились ручейки воды. У Ларисы Сергеевны зазвенело в ушах, а сердце, казалось, перестало биться. Вдруг она почувствовала, как чья-то рука ухватила юбку, стараясь задрать ее. Сковавший молодую женщину ужас не давал ей пошевельнуться. А невидимый похабник произнес:

— А не то я тебя сейчас так отдеру!…

Что было дальше, Лариса Сергеевна не знала. До смерти напуганная происходящим с ней, женщина потеряла сознание. Обнаружила ее все та же Алена. Которая во второй раз за тот день вызвала милицию.

Из Славгорода мы с Синицыным выехали в тот же день. До места добрались под вечер и сразу отправились на поиски нужного нам здания. С окраин доносилось мычание деревенского стада. Мы уверенно двигались по главной улице, провожаемые пытливыми взглядами ожидающих прихода скотины сельчан. Искомое здание находилось в конце тенистой аллеи, вид которой в это время суток вызывал у меня беспокойство. Единственным цветным пятном на потемневших от времени бревнах оказался длинный лозунг, намалеванный каким-то заезжим халтурщиком на длинных узких щитах. Там стояло: «Решения ХХVI съезда — претворим в жизнь!» Дверь оказалась незапертой. Хотя ничего удивительного в этом не было. В трех окнах еще горел свет. Значит, кто-то сегодня еще продолжал претворять решения двадцать шестого съезда в жизнь. Мы прошли по узкому коридору в направлении, откуда доносились звуки печатной машинки. В небольшой приемной, с накинутым на плечи платком, за столом сидела молодая девушка. Она удивленно подняла на нас свои большие карие глаза и спросила:

— А вам, простите, кого?

— Синицын, — для начала представился лейтенант, заговорщицки подмигнув мне. — Нам бы осмотреть кабинет Панина Егора Степановича.

— А я такого не знаю, — простодушно ответила девушка.

— Это тот дядечка, который сейчас в славгородской больнице лежит, — пояснил Алексей, осматриваясь.

— Ах этот… приезжий, — встрепенулась она и тут же сообщила: — Тогда вам вот в ту дверь.

— Значит, это и есть рабочая комната Ларисы Сергеевны? — прошелся по приемной лейтенант.

— Да, — отозвалась девушка.

— А вы, извините, кто будете?

— Меня Зиной зовут. Я, пока Лариса Сергеевна отсутствует, ее работу делаю. Меня попросили…

— И давно вы здесь?

— Уже три дня.

— А скажите, Зинаида, — остановившись у двери в кабинет, вкрадчиво заговорил лейтенант Синицын, — за эти три дня вы здесь ничего необычного не заметили?

— Необычного? Как это?

— Может быть, звуки какие странные. Голоса.

— Да здесь все звуки странные, — махнула рукой девушка и при этом улыбнулась. — Здание-то ведь старое. И половицы поскрипывают, и на чердаке словно кто-то возится. Только такое в основном по вечерам слышно. А днем здесь народу много бегает.

— А из кабинета этого ничего не было слышно?

В карих глазках Зины промелькнула тревога.

— Вроде нет, — как-то неуверенно ответила она.

— Ну хорошо, и на том спасибо, — отворяя дверь в соседнюю комнату закончил свой «допрос» Алексей и кивнул мне.

Мы уже было переступили порог, как Зина спросила:

— А вы, наверное, те самые эксперты и есть?

— Эксперты? — вернулся в приемную Синицын.

— Алена что-то говорила о том, что это происшествие… ну, с приезжим, то есть, будут расследовать эксперты. А ей об этом дядя Миша сказал.

— В таком случае мы и есть те самые эксперты, — с улыбкой согласился лейтенант.

Алексей быстро нащупал выключатель и под потолком зажегся свет. Мне вдруг показалось, что я здесь уже однажды был. Объяснений тому, однако, не стоило далеко искать: я настолько внимательно слушал рассказ Ларисы Сергеевны, что многие детали описываемого ею интерьера прочно засели в моей памяти. А сейчас, видимо, всплывали в подсознании, усиливая остроту восприятия.

— Вот он, — быстро прошел к столу Алексей.

Мраморный бюст Ильича стоял там, где мы его и ожидали увидеть.

Мне же сразу бросилась в глаза какая-то неказистость в выполнении бюста. Работа фабричной безусловно не являлась. И в этом я не сомневался уже с первого взгляда на вещь. Конечно же, мастер пытался передать портрет вождя пролетариата как можно точнее. Однако это у него не везде получилось. Слишком вытянутое лицо, не совсем удачно проработанные губы и непропорционально маленькие ушные раковины, одна из которых сейчас еще и отсутствовала. Хотя кто его знает, может быть, именно это изображение Ленина и было самым приближенным к оригиналу…

— Теперь он не только Лысый, как его окрестила Алена, — негромко усмехнулся Синицын, — а еще и корноухий. И тут же обратился ко мне: — Давай-ка, Вячеслав, сделай нам с него фотокарточку!

Я достал свои рисовальные принадлежности и поудобнее расположился на стуле. А уже пятью минутами позже перекрывал изображение Владимира Ильича тончайшими штрихами, пытаясь поточнее передать игру искусственного света на его широком челе. Все это время лейтенант находился у меня за спиной, внимательно наблюдая за происходящим. Рисунком он остался доволен. Я еще оттенял глаза Ленина, когда Синицын взял бюст со стола. Покрутив его в руках, он сообщил:

— Здесь на затылке имеется еще одно повреждение… А на основании стоит дата… Странно… почему двадцать третий год? Разве при жизни Ленина уже создавались его изображения?

— Думаю, что это своего рода реликвия, — произнес я.

Синицын резко повернулся ко мне.

— То есть ты хочешь сказать, что из всей партии, возможно, сохранился только этот экземпляр?

— С чего вы, Алексей, решили, что это образец серийного производства? — ответил я вопросом на вопрос.

— А у тебе есть все основания полагать, что это не так? — внимательно взглянул на меня Синицын.

— Некоторые имеются. К примеру, я не могу себе представить, что в двадцать третьем году какая-то фабрика занималась выпуском такой… на тот момент не совсем нужной продукции. Тогда народу жрать нечего было, а…

— Ну что же, это вполне логично! А еще?

Я поднялся со стула и взял бюст у него из рук.

— Эта вещь сделана вручную. Не похоже, что тут был задействован станок. Вот здесь отчетливо видны следы шлифовки. А тут у мастера, видимо, соскользнула рука.

Лейтенант достал лупу и поднес изображение ближе к свету.

— Похоже, ты, Вячеслав, прав. Это не штамповка…

— Ну это уж точно! — подхватил я.

Моя уверенность, видимо, кольнула самолюбие лейтенанта. Он насмешливо посмотрел на меня.

— Откуда такая убежденность, рядовой Майзингер, что бюст появился на свет не из формы? Или вам доводилось работать на подобном производстве и известны все связанные с ним хитрости?

«Ну вот, товарищ лейтенант! — подумал я. — Стоит один раз высказать свое мнение откровенно, и вы тут же переходите на воинские звания, демонстрируя кто есть кто!» А вслух произнес:

— Мрамор, товарищ лейтенант, насколько мне известно, не годится для штамповки. Ведь это же камень.

Собразив, что лопухнулся, Синицын весело засмеялся:

— Я вот тебе сейчас как тресну по башке этим камнем! Знаток, мать твою! — и затем добавил: — Ладно не обижайся! Это у меня что-то вдруг гордыня взыграла.

В ответ я лишь смиренно пожал плечами.

На тот день мы решили остановиться на беглом осмотре кабинета. С бюстом Ленина не происходило ровным счетом ничего. Я, собственно говоря, другого и не ожидал. Оказавшись снова в приемной, Синицын поинтересовался у Зины, где мы сможем найти уборщицу Алену. Почему-то лейтенант был уверен, что она нам может поведать много интересного. Как-никак именно Алена являлась единственным свидетелем в деле с Паниным. Если сообщенные ею сведения вообще чего-то стоили…

— И еще, — не дав девушке ответить, добавил Алексей, — бюст Владимира Ильича Ленина мы берем с собой. А вам я сейчас расписку напишу.

Вырвав из своего блокнота листок, лейтенант размашисто на нем накидал: «Бюст В. И. Ленина изымается для проведения следственного эксперимента. Изъятие произвел эксперт Синицын».

Я отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Мне впервые и воочию довелось наблюдать, как представитель настоящего секретного подразделения заметает следы. Ведь даже почерка, который был использован в расписке, я у «эксперта» Синицына ни до, ни после этого уже больше не видел.

Только когда мы вновь оказались на улице, я почувствовал, что по-настоящему устал. Хотелось есть и спать. У Алексея забурчало в животе, на что мой с готовностью откликнулся.

— У-у-у, — протянул лейтенант, — а дела-то наши совсем плохи! Пора нам и о ночлеге позаботиться. Да и червячка не мешало бы заморить. Что скажешь, Вячеслав?

Я тут же согласился.

На завалинке, перед большим добротным домом, сидели двое. Мужчина и женщина. Оба самозабвенно лузгали семечки. Лейтенант Синицын толкнул калитку и бесцеремонно вошел во двор. Я последовал за ним. Громкое выплевывание кожуры тут же прекратилось. Теперь за нашим приближением с завалинки внимательно следили две пары подозрительных глаз.

— Хозяева, не это ли дом завклубом? — поинтересовался Алексей.

— Нет, — совсем невежливо откликнулся мужчина.

Из-за быстро сгущающихся сумерек рассмотреть его получше у меня не получалось.

— Странно, — обратился ко мне Алексей, — если я правильно понял Зину, то именно этот дом должен был бы ему принадлежать. Вон и наличники у окон вроде как в зеленый цвет выкрашены.

Я посмотрел на окна. Однако утверждать, что наличники были действительно зеленые, я бы наверное не решился. Было уже слишком темно.

— Я не завклубом, — снова подал голос мужчина и поднялся с завалинки, стряхивая со штанов шелуху, — а его директор. — И сразу же атаковал нас вопросом: — А вы кто будете? И че вам надо?

— Ну, слава богу, — облегченно вздохнул Синицын и ответил: — Мы приезжие. И хотели бы поговорить с вашей дочерью Аленой.

— Смотри-ка, мать, — усмехнулся хозяин дома, повернув лицо к женщине, — уже и к нашей дуре начали женихи ходить.

Женщина громко засмеялась. Мужчина тоже гоготнул и спросил:

— А че от Аленки-то надо?

— Нам необходимо задать ей некоторые вопросы относительно недавнего происшествия с товарищем Паниным.

— А-а-а, — протянул мужчина и наконец-то вышел в полосу света, которую отбрасывал тусклый фонарь над крылечком, — это который приезжий.

— Теперь уже уезжий, — попытался пошутить мой спутник, но видно испугавшись, что здесь его шутки могут и не понять, осекся.

— Нету ее сейчас дома. У подруги она своей, у Калимы. Там и ищите!

— А где это, не подскажете?

— Последняя изба по улице. В ту сторону, — указал направление отец Алены.

— Кстати, вы не посоветуете нам, где здесь у вас на ночь остановиться можно? — уже из-за калитки поинтересовался лейтенант.

— У нас не можно, — усмехнулся мужчина и деловитым тоном добавил: — У Калимы на ночлег попроситесь, она никому не отказывает.

Мы пожелали им спокойной ночи и пошли к окраине населенного пункта.

— Да скажите там Аленке, чтоб домой бежала. Хватит ей уже шлендать! — крикнула нам вслед заботливая мать девушки.

Калима оказалась приветливой старушкой-калмычкой. Которая сама и предложила нам у нее заночевать. Синицын извлек специально для таких случаев припасенные подарки — две банки тушенки, две сгущенного молока и пару рыбных консервов. Алена действительно находилась здесь. Забравшись с ногами на старое и изрядно обшарпанное кресло-качалку, она зыркала на нас любопытными глазенками.

— Аленушка, — ласково обратилась к ней Калима, — эти люди пришли с тобой побеседовать. Они хотели бы задать тебе несколько вопросов. Ты не должна их бояться.

— А я не боюсь, — раскачивая кресло все сильнее, внешне совершенно спокойно отреагировала девушка.

— Ну, вот и хорошо, — перенял эстафету у калмычки Синицын. Он присел на принесенный старушкой табурет, поставив его напротив кресла. — Тогда поговорим.

— Я его в столе нашла, — словно прочитав мысли лейтенанта, сообщила девушка.

На широкой сковороде заскворчали куски домашней колбасы. Калима, оглядываясь на нас через плечо, разбивала о край плиты скорлупу куриных яиц.

— Когда? — мгновенно сориентировался мой товарищ.

— Утром. Когда герань в горшки пересаживала, — она помолчала, будто что-то припоминая, и потом продолжила: — Он в таком мешочке лежал.

— Каком мешочке?

Из темной гостиной, бесшумно переступая лапками, вышла кошка. Не обращая на чужаков совершенно никакого внимания, она одним прыжком оказалась на коленях у Алены. Лицо девушки осветилось счастливой улыбкой, и она стала бережно гладить зверька от загривка к спине. Лейтенант тихо вздохнул и посмотрел на хозяйку дома. Та поймала его взгляд и лишь печально улыбнувшись пожала худыми плечами.

— Ну в мешочке… сером таком… как из-под картошки. Только маленький, как варежка, — снова заговорила Алена.

— А как ты думаешь, Алена, откуда он там взялся… этот мешочек с бюстом? — обрадовался продолжению беседы Алексей.

— Вы что! — вдруг изменилась в лице девушка. Она резко дернулась, и кошка, испугавшись, сиганула на пол. — Какие сиськи?! Там в мешке только Лысый торчал!

— Какие сиськи? — пораженный услышанным, открыл рот лейтенант Синицын.

Признаюсь, в первый момент я тоже ни черта не понял.

— Бюст, Аленушка, это не то, что ты подумала, — пришла нам на помощь Калима. Ее глаза веселились, выражение лица, однако, оставалось серьезным.

— Папка мамкины сиськи всегда так называет. Когда в баню идем, он вдогонку кричит: «Светка, бюст прополоскать не забудь!» и гогочет потом.

Синицын громко хлопнул себя по лбу ладонью и потом закрыл руками лицо. А я до боли сжал челюсти, чтобы не дай бог не заржать.

— Хорошо, хорошо, Алена, пусть будет Лысый, — поспешил спасти ситуацию Синицын. — Прости меня, я… оговорился.

Но девушка с таким безразличием посмотрела на лейтенанта, что я понял, ему не стоит беспокоится. Она уже все забыла.

— Давай так, ты просто еще раз расскажешь о том, что же случилось с новым шефом Ларисы Сергеевны…

— А откуда вы ее-то знаете? — страшно округлила глаза Алена.

Синицын еще не успел ответить на этот очередной всплеск эмоций, как полоумная снова заговорила:

— Это я ее нашла. Она тоже там у стола разлеглась… — Девушка неприятно засмеялась. — Я было подумала, что Глеб вернулся…

— Почему? — чтобы она только не прекратила рассказывать, быстро спросил Алексей.

— А что еще думать? Лежит бесстыжая, ноги раздвинула, а юбка аж до пупа задрана!

Мы с лейтенантом переглянулись.

— Потом гляжу, а Лысый со стола лыбится…

Синицын достал и поставил перед собой на пол наш баул. Сшитый из парашютных чехлов, он казался пропитанным машинным маслом. Лейтенант извлек из сумки бумажный сверток и не торопясь развернул его.

Алена, увидев его содержимое, зашипела на манер кошки и вжалась в спинку кресла-качалки.

— Зачем вы его сюда принесли? — взволновалась Калима. — Этой чертовщины еще у меня в доме не хватало!

Такая реакция обеих женщин нас с Алексеем сильно удивила.

— А что в этом такого? — непонимающе уставился на калмычку Синицын.

Женщина попятилась в направлении сеней.

— Алена, — крепко сжимая в руке бюст Ленина, словно удав на кролика уставился на девушку лейтенант, — это он?

Она согласно замотала головой.

— И он… вот этот бю… тьфу ты блин, этот Лысый улыбался?!

— Да! — по звериному вскрикнула полоумная.

Из сеней показалась Калима. В руках она несла фуфайку. Встав между Синицыным и креслом-качалкой, она заслонила девушку от наших глаз.

— Пойдем, Аленушка, я провожу тебя домой! А то мама ругаться будет.

Девушка соскользнула с кресла, которое на прощанье скрипнуло, и быстро исчезла за дверью.

— Я скоро, — не оборачиваясь произнесла Калима и вышла вслед за ней.

Вернулась старушка за полночь. Мы молча поели холодное угощение и теперь ожидали, куда хозяйка положит нас спать. Этот день слишком затянулся. Я уже не без труда поднимал отяжелевшие веки. Было заметно, что и Синицын чувствует себя не лучше. Однако со сном пришлось опять повременить. Хозяйка вернулась из гостиной со средних размеров шкатулкой. Поставив ее на стол перед нами, она сказала:

— Прежде чем я расскажу вам мою историю, унесите, пожалуйста, этот предмет из моего дома.

Синицын сразу согласился. Только вот куда было его нести?

— Закопайте его на огороде или на задах. Мне все равно. А завтра опять достанете.

Лейтенант удалился. Пока он отсутствовал, Калима не проронила ни слова. Так что я чуть было совсем не заснул.

Калима родилась на Кубани. А на Алтай приехала двадцатилетней девушкой. Два года отработала в Барнауле, а потом по распределению попала сюда. Это произошло в тридцать третьем году. Работала учительницей русского языка, да так и осталась здесь навсегда. В тридцать пятом к ним в село назначили нового руководителя — Митрохина Григория Дмитриевича. Человеком он был приезжим, и о нем никто ничего толком не знал. Правда, ходили о нем слухи. Много слухов. О том, что был он в свое время чекистом и имел много боевых наград. Сюда его «сослали», — чем-то провинился он, что-то, будто бы, сделал не так. А мужчина он был видный, высокий, плечистый, с копной буйных волос. И стал он за Калимой ухаживать. Она тогда первой красавицей на селе слыла. И так уж получилось, что сошлись они с Митрохиным. Несмотря на то, что он ее на целых двадцать лет старше был. Только вот жениться он на красавице-калмычке не торопился. Все до весны ждал. Так и говорил: «Подождем до весны». Прошло три года. А однажды весной его обнаружили мертвым. В его же кабинете. Застрелился. Из своего именного нагана.

— Вот и дождался своей весны, — печально закончила хозяйка. Смахнула платочком слезу и только потом открыла свою заветную шкатулку.

Среди многочисленных, порой очень старых, фотографий, там и тут виднелись уголки писем. Некоторые из них были сложены по-фронтовому, треугольником.

— Вот он, — извлекла на свет одну из карточек женщина, — мой Григорий.

С пожелтевшей фотографии на нас смотрело строгое, несколько широковатое, лицо волевого человека. Черные пышные усищи, как у Буденого, казалось, совершенно ему не шли.

Старая калмычка слегка погладила изображение кончиками пальцев и взглянула на лейтенанта Синицына.

— Простите, Калима, я что-то не совсем понимаю… — начал было мой товарищ.

— Это он привез сюда этот бюстик, — сразу пояснила женщина.

Глаза Алексея вспыхнули. Он осторожно вынул из ее пальцев портрет и теперь уже с интересом взглянул на бывшего владельца злополучного мраморного бюста.

— Калима, что вам известно о жизни этого человека до его знакомства с вами?

— Он почти ничего мне не рассказывал. Только когда сильно хмелел…

— Что, часто пил? — вырвалось у лейтенанта.

— Часто — не часто… А кто из мужчин тогда не пил? Времена уж больно тяжелые были. Вот и топили они свое горе, а кто и свои… тайны в самогонке.

— Какая же тайна была у Митрохина? — не глядя в глаза женщине, спросил Алексей.

— Думаю, что страшная. И, наверное, не одна… Несколько раз я даже замечала, что он плакал. Тихо так, по-мужски, глотая слезы… А однажды, когда я его пьяного спать укладывала, он прошептал мне на ухо: «Много я, Калимушка, душ людских загубил. Ой, много! Не простится мне этого…»

— А когда вы впервые бюст-то увидели? — возвратил ей фотографию лейтенант.

— Случайно это произошло, — вздохнула женщина, — тогда мы с ним на другом краю села жили. Недалеко от водокачки. Там и котельня рядом стояла. У нас баньки своей никогда не было. Да и не только у нас. Так что мыться туда ходили, в ко-тельню. Один осетин там тогда жил. Он где-то ванну чугунную раздобыл и между котлов ее пристроил. Ну и всех, у кого своей бани не было, за умеренную плату мыться пускал. Григорий каждую субботу к нему ходил. Я-то все дома больше… воды в тазике накипячу и… Однажды осетин тот меня на улице встречает и спрашивает, не боюсь ли я за Григория моего? Я его спрашиваю, с чего, мол, вдруг? А он и рассказал мне, что, будто бы видел, как Митрохин каменый портрет Ленина в кипятке полоскал. При этом там такая матерщина слышалась…! И если кто об этом узнает, беды не миновать. Мне удалось его задобрить… чтобы молчал… Той же ночью я покопалась в личных вещах Григория и нашла его… Только тогда этот бюст весь в каких-то бурых пятнах был.

— Что за пятна?

— Не знаю, — пожала женщина плечами. — После этого случая Григорий словно почувствовал, что его тайна кому-то известна стала. И с тех пор бюст Ленина у себя в кабинете держал.

— Странно все это, — задумчиво произнес Синицын. — Откуда у него такая привязанность к этой вещи? С чего вдруг забота такая?

— Боготворил он Ленина. Верил в дело большевиков безгранично. Ведь он с самого начала с ними заодно был. И в РСДРП(б) состоял. А когда партию в ВКП(б) переименовали, даже возмущался одно время. Не терпел он перемен… даже в названии.

— Значит, боготворил вождя…

— Да-а-а, — протянула она, снова ковыряясь в шкатулке. — Да вот же, вот! Это его карточки. Посмотрите, как он на похоронах Ленина страдал.

Женщина протянула нам пару фотографий. Меня еще удивило, что несмотря на такой солидный возраст находились карточки в просто поразительно хорошем состоянии. На одной из них Григорий Митрохин стоял в толпе людей, принимавших участие в траурном шествии 27 января 1924 года. Над ними возвышались транспаранты, один из которых поражал своей откровенно абсурдной надписью. Содержание ее гласило: «Могила Ленина — Колыбель человечества!» Лицо Митрохина выражало такую нечеловеческую скорбь, что меня даже передернуло. На другой фотографии Григорий был запечатлен коленопреклоненным у какой-то странной деревянной конструкции, напоминающей деревенский нужник.

— Что это за сооружение? — спросил я у лейтенанта.

Синицын присмотрелся повнимательнее и пояснил мне:

— Это первый, временный Мавзолей В. И. Ленина. Он просуществовал вплоть до тридцатого года, когда его заменили на гранитно-мраморный.

— А откуда у него бюст, он, видимо, тоже не говорил, — заведомо зная ответ, все же попытал счастье Алексей.

— Нет, что вы, — сопровождая свои слова покачиванием головы, ответила Калима, — о бюсте у нас с ним разговора вообще никогда не заходило. Думаю, на эту тему у него было наложено табу. — Она ненадолго призадумалась и потом заключила: — И все же, мне кажется, кое-что о прежней жизни Григория вы можете узнать…

— Где? — не заставил себя ждать Синицын.

— Мне стало известно, что до приезда сюда Митрохин несколько лет работал в Барнауле. Возможно, в тамошних архивах, может быть даже в краеведческом музее, что-нибудь и сохранилось.

— Спасибо вам большое за эту подсказку, Калима! — обрадовался лейтенант. — И если позволите, то у меня к вам последний вопрос.

— Конечно.

— Что, по вашему, заставило Григория покончить жизнь самоубийством?

Минуты три женщина молчала. Лишь теребила бледными пальцами свой носовой платок. Потом подняла на нас глаза и тихо призналась:

— А знаете, я не верю, что Митрохин застрелился.

— Вот как!

— Помог ему кто-то…

— У вас есть какие-то соображения на этот счет…?

— Господи, да ничего у меня нет! Сердце мне подсказывает… Туда ведь меня к нему не пустили. Сказали, что раз мы с ним расписаны не были, то и не муж он мне вовсе. Потом его я уже только в гробу увидела. А года три назад… — она замерла, будто прислушиваясь.

— Да?! — напомнил ей Алексей.

Калима мотнула головой и продолжила:

— Три года назад у нашего местного милиционера сын женился.

— Это не у дяди ли Миши? — улыбнулся Синицын.

— Да, — удивилась говорящая, — а вы и его знаете?

— Нет, это я так… — стушевался лейтенант, — продолжайте, Калима!

— Меня тоже на свадьбу пригласили. Там я от Михаила одну странную историю услышала. Толком он мне ничего и сам объяснить не мог. Сказал лишь, что знает это от своего отца. А отец Михаила еще с двадцатых годов в нашем районе уполномоченным был. И он первым на месте происшествия… ну, когда Григорий… был. Вот. Они это дело афишировать не стали. Однако какое-то расследование все же проводилось. Так вот Михаил будто бы слышал, как его отец другому мужчине из райкома об отсутствии на пистолете Григория каких бы то ни было отпечатков пальцев поведал.

Сказав это, Калима снова прислушалась.

На следующий день, в пятницу, сразу после завтрака мы решили ехать в Барнаул. За едой Калима вела себя более чем странно. Она раз за разом посматривала на моего товарища. Словно порывалась что-то сказать. Мало того, в ее взгляде читался вопрос. Только вот правильно прочитать этот вопрос у меня никак не получалось. Женщина явно нервничала. Она то периодически натыкалась на стул, то что-нибудь роняла. И только уже убирая со стола Калима вдруг спросила:

— Ну и кому из вас сегодня не спалось?

Мы с Синицыным переглянулись. В том, что едва коснувшись головой подушки, я заснул как убитый, я мог бы поклясться даже на… Конституции. Я так же хорошо мог себе представить, что подобным образом провел ночь и Алексей. Тогда что же должен означать этот вопрос хозяйки дома?

— Что вы имеете в виду, Калима? — поинтересовался Синицын.

— Я хочу сказать, что прошлой ночью кто-то шарахался по дому. Даже пытался стянуть с меня одеяло. А когда я его окликнула, как будто пропал.

Лейтенант вопросительно посмотрел на меня. Я тут же побожился, что ни сном ни духом…

— Вы хоть его видели? — снова обратился к ней мой товарищ.

— Да нет же! — махнула рукой Калима. — Темно ж было!