Добравшись до обширной почти пустой прихожей, увидел мсье д' Амбаре и шевалье де Бельмона, которые, казалось, спорят или что-то обсуждают с мсье де Ля Сов и бароном де Трие. Мартен стоял в стороне, заложив руки за спину и нетерпеливо хмурясь.
      - Ах, ты здесь! - воскликнул он при виде Стефана. - Это очень хорошо.
      Полуобняв его, отвел в сторону.
      - Я сейчас должен поехать к Арману, - тихо сказал Ян. - А может к Ля Сов или куда угодно, хоть за сто лье от Бордо, чтобы разделаться с Бланкфором, не оскорбив Его королевское величество. Хочу, чтобы ты взял под опеку сеньориту и проводил её на корабль. Скажи ей это в подходящий момент, так, чтобы не привлечь ненужного внимания. Найми портшез и проводи прямо на борт. Только тебе могу я это доверить. Ждите меня в порту. Постарюсь вернуться поскорее.
      Грабинский хотел о чем-то спросить, но шевалье де Бельмон и д'Амбаре закончили переговоры и призывали поторапливаться.
      - Потом я тебе все объясню, - бросил Мартен, уходя с ними. - Сейчас сделай так, как я прошу.
      Выполнить эту просьбу оказалось гораздо труднее, чем полагал Стефан. Он потратил не меньше часа, ожидая подходящего момента, чтобы приблизиться к Марии Франческе, а когда наконец дождался, что она вслед за двумя дамами направилась в сторону прохода к боковым лестницам, ведущим - как он полагал - к комнатам для дам, то добравшись туда окружной дорогой увидел только две женские фигуры, поднимавшиеся по ступеням. Ни на одной не было платья цвета резеды с золотым отливом, которое он высматривал.
      Развернувшись, на пороге зала приемов он наткнулся на короля, который в сопровождении одного лишь д'Арманьяка, казалось, норовил потихоньку ускользнуть оттуда, вероятно чтобы не прерывать торжества.
      Отскочив в сторону, он замер в темной нише окна, выходившего в переулок, где скопились кареты и коляски. И услышал слова д'Арманьяка:
      - Туда, сир; налево за дверью. Портшез ожидает Ваше королевское величество у ворот сада.
      - А она? - спросил король.
      - И она там, разумеется.
      Двери тихонько скрипнули, а Стефан с бьющимся сердцем высунулся из укрытия, чтобы осторожно их приоткрыть и выглянуть наружу.
      Разглядеть он смог немногое: среди туманного полумрака двигались едва различимые тени. Две из них замаячили у кованой ограды дворцового сада и миновали распахнутую калитку, которая громко за ними захлопнулась.
      Грабинский заколебался. Неужели то, что он услышал, относилось к Марии? "И она там, разумеется" - эти слова звучали, казалось, достаточно ясно! Кстати - так куда же она девалась? Мария исчезла у него из виду так внезапно, словно провалилась сквозь землю...
      Он выскочил на крыльцо, сбежал вниз по нескольким ступеням и, крадучись вдоль стены, добрался до калитки. Та была заперта на щеколду и отворить её не удалось. Но теперь он разглядел портшез и мсье д'Арманьяка, который опустил занавески и дал знак ожидавшим носильщикам.
      Портшез был поднят вверх и двинулся вперед, сразу исчезнув за поворотом, мсье д'Арманьяк зашагал следом за ним, а Стефан услышал за плечами грубый голос, требующий, чтобы он немедленно отсюда убирался ко всем чертям.
      Ошеломленно оглянувшись, Стефан увидел двух драбантов, вооруженных алебардами, которые, судя по всему, отнюдь не расположены были шутить. У него хватило ума не поднимать шума и исчезнуть с глаз долой, хотя и промелькнуло в голове, что можно бы попытаться взобраться на забор и спрыгнуть по другую сторону. К счастью он вовремя успел сообразить, что таким образом вызвал бы переполох и погоню, наверняка добром бы не кончившуюся, причем не только для него самого. И потому, сжав зубы, он ушел, близкий к отчаянию от собственного бессилия перед лицом того, что случилось.
      Запал и ярость оставили Мартена, пока он вместе с Бельмоном и мсье д'Амбаре добрались до лесной опушки, где уже ожидал граф де Бланкфор со своими секундантами. Однако оставались жажда отомстить за оскорбление и ненависть столь безграничная, что только пролитая кровь могла её насытить.
      Условия поединка вполне подходили для этой цели: противники получили по два заряженных пистолета и могли воспользоваться ими в любое время на любой дистанции, сближаясь друг с другом до обозначенных позиций, которые разделяли едва ли двадцать шагов. Это не могло кончиться ничем иным, кроме...
      Два доктора, из которых один был придворным врачом графа, а другой хирургом Адмиралтейства, раскладывали свои инструменты на белах полотенцах, расстеленных на траве. Экипажи ждали у обочины лесной дороги.
      Точно на восходе солнца его сиятельство губернатор Перигора, граф Оливье де Бланкфор и капитан Ян Куна, прозванный Мартеном, а со вчерашнего дня шевалье де Мартен, повернулись друг к другу, разделенные зеленой полянкой, ширина которой не превышала ста ярдов.
      - Ты можешь стрелять, когда захочешь, - напомнил Бельмон Мартену. - Но нельзя останавливаться, пока не дойдешь до вешки. Помни, что у Бланкфора столь же верный глаз и твердая рука, как у тебя; щадить тебя он не будет. Потому ты должен послать в него первую пулю шагов с сорока, чтобы ранить его прежде, чем он решится выстрелить. Да не отвернется от тебя удача!
      - Спасибо, - буркнул Мартен сквозь зубы. - Надеюсь, что успею влепить ему и вторую пулю, прежде чем он упадет от первой.
      Секунданты отошли в сторону и барон де Трие громко скомандовал:
      - En avant, messieurs! *
      __________________________________________
      * Вперед, господа! (франц.)
      Они шагнули вперед, и только тогда Мартен разглядел фигуру графа, двигавшуюся на фоне деревьев. Мсье де Бланкфор шел не спеша, словно преодолевая какое-то сопротивление, скажем, боролся с сильным встречным ветром, силясь при этом сохранить обычную позу.
      "- Боится", - подумал Ян.
      Сам он не испытывал ни малейших опасений, издавна утвердившись во всеобщем мнении, что пули его не берут, а единственная рана, полученная им когда-то в поединке на шпагах с Ричардом де Бельмоном была всего лишь легкой царапиной. Впрочем, он не собирался воспользоваться советом приятеля. Не слишком доверяя оружию, которого не знал, Ян решил стрелять лишь перед самой позицией, обозначенной воткнутыми в землю вешками. Он приближался к ней уверенным шагом, без лишней спешки, но и не затягивая время, как его противник. И потому остановился, когда тот едва преодолел половину пути.
      Их разделяло ещё пятьдесят...сорок...тридцать пять шагов...Мартен стоял в свободной позе, с опущенными пистолетами в обеих руках, внимательно следя за каждым шагом своего противника. Теперь он получил над ним то преимущество, что мог целиться, стоя неподвижно, что несомненно повышало прицельность выстрела, но с другой стороны сам представлял неподвижную цель, в которую легче попасть. Смотрел в лицо графа, которое становилось все бледнее и напряженнее. Уголки тонких губ мсье де Бланкфора, казалось, слегка подрагивали, а глаза влажно блестели из-под прищуренных, набрякших век.
      "- Боится, - повторил в душе Мартен. - Еще пара шагов - и с ним будет покончено."
      Тут он заметил, что граф медленно сгибает руку в локте, поднимая пистолет.
      "- Он ведет себя так, словно собирается стрелять по мишени, - подумал Ян. - Ему наверно кажется, что я буду ждать, пока он меня возьмет на мушку."
      Эта мысль его позабавила. Мартен полагал, что ему хватит десятой доли секунды, чтобы упредить графа.
      И тут он услышал выстрел и одновременно ощутил резкую боль в левом боку, как от укуса бешеного пса.
      "- Стрелял, не поднимая пистолета к глазам ", - промелькнуло у него в голове.
      Теперь Мартен понял свою ошибку. Он был серьезно ранен и не мог терять ни минуты. Но теперь фигура графа расплывалась перед глазами: её заслоняли клубы дыма, пронизанные розовыми отблесками восходящего солнца. Лишь бледное лицо Бланкфора маячило над этой завесой.
      Целясь прямо в него, Ян спустил курок, а потом, чувствуя, как уходят силы, выпалил чуть ниже из другого пистолета.
      Он ещё стоял, не уверенный, что попал, ожидая второго выстрела противника, но стремительно слабея. Боль вгрызалась ему в ребра, и горячая волна шла от бедер вверх, заливая потом спину, живот, грудь, плечи, шею и щеки. Огромным усилием воли Ян сдержал головокружение и сумел удержаться на ногах. Ощутил дуновение ветра на висках и заметил, как облако дыма проплывает перед глазами. Уронив пистолеты, обеими руками ухватился за вешку, чтобы удержать равновесие.
      Теперь он увидел барона де Трие и мсье де Ля Сов, которые бежали через поляну со стороны дороги, где стояли экипажи. За ними спешили врач и два кучера. Они остановились посреди поляны и склонились над лежащим навзничь телом.
      - Вот значит как! - громко вздохнул он и опустил невыносимо отяжелевшую голову.
      Его помутневший взор упал на небольшую лужу крови под ногами. Красные струйки и отдельные капли стекали по левой штанине на стебли притоптанной травы. Пощупав бок, Ян убедился, что тот чудовищно разодран между нижними ребрами и бедренным суставом. Не выпуская из правой руки вешки, служившей ему опорой, он сполз на землю и в ту же самую минуту услышал приближавшиеся голоса Армана и Ричарда. Мартен хотел было повернуться и встретить их улыбкой, но тучи черных, красных и зеленых мотыльков затрепетали у него перед глазами, все заглушил нестерпимый шум их крыльев и рухнул Ян в какую-то бездонную пропасть.
      ГЛАВА YI
      Весть о внезапной смерти графа Оливье де Бланкфора, который сразу после назначения губернатором Перигора погиб, прошитый двумя пулями в поединке со знаменитым корсаром Яном Мартеном, немедля облетела Бордо и моментально разлетелась по поместьям Шаранты, Дордони, Гаронны, Ланд и Герса, вызывая возмущение господ гугенотов, видевших в лице графа своего вождя в борьбе с католиками. Они требовали голову убийцы, опираясь на вымышленные слухи, якобы поединок тот был не благородной дуэлью, а обычным убийством, причем кровожадный корсар, якобы уже ранивший своего врага, добил его, приставив пистолет к сердцу. И в довершение несчастий это должно было случится рядом с Бордо, под боком Его королевского величества, что так или иначе грозило плахой или виселицей.
      Король не уступил этим требованиям. Ходили слухи, что на его отказ повлияли мольбы и слезы прекрасной возлюбленной Мартена, которая на краткий миг завладела сердцем склонного к мимолетным любовным приключениям Генриха Доброго. Роман, впрочем, закончился прежде, чем о нем начали говорить вслух, поскольку взятие Амьена испанскими войсками во главе с графом Фуэнтесом ускорило возвращение короля в Париж, не говоря уже о скандале, поднявшемся вокруг пресловутого поединка или даже убийства.
      Но шум вокруг него не прекращался. Его умело подогревали сторонники и приятели Бланкфоров - барон де Трие, мсье де Ля Сов и де Шико, и даже католик Карл де Валуа, герцог Ангулемский.
      Едва Их королевское величество покинули Бордо, как толпа науськанных бандитов, дворянских слуг и бродяг, как впрочем и набожных деревенских гугенотов из ближайших окрестностей напала на шато Марго-Медок. Поместье Мартена было разграблено и буквально сметено с лица земли. Дом и все хозяйственные постройки сгорели в пламени пожара, даже персиковый сад и виноградник пали под топорами фанатичной толпы. Уцелел только "Зефир", который в это время находился на пути из Бордо в Ла-Рошель под командой Стефана Грабинского, имея на борту тяжело раненого капитана и его впавшую в отчаяние возлюбленную.
      Спасением Мартен обязан был командору де Турвилю, который вовремя предупредил его помощника об опасности, грозящей со стороны ещё одной банды, наспех собранной в порту посланниками некой высокопоставленной особы, оставшейся в тени, но питавшей яростную ненависть к славному корсару. Несмотря на умолчание коменданта порта и крепости Ла-Рошель можно было догадываться, что личностью этой был командующий Западным флотом адмирал Август де Клиссон...
      О всех эти событиях Мартен узнал гораздо позднее, после многих-многих дней, которых он не помнил и не мог бы пересчитать. Его впечатления об этом длительном периоде ограничивались неясными видениями, расплывавшимися в непроницаемой тьме.
      Временами ему мерещилась склонившаяся над ним фигура Марии Франчески, и тогда её близость ошеломляла его, до боли пронизывая сердце и целиком поглощая разбегавшиеся мысли. Пытался с ней заговорить, но она клала свою нежную, благоуханную ладонь ему на губы, приказывая молчать. Он подчинялся этому приказу без протестов, чувствуя себя ужасно ослабевшим, - настолько, что попытка произнести единственное слово требовала гигантского усилия.
      Видел он и другие фигуры и лица, которые казались знакомыми, хоть он и не помнил, кому они принадлежали. Ян не пытался даже вспомнить имен этих людей или вызвать из тьмы забвения факты и обстоятельства, с ними связанные, поскольку все это осталось где-то безмерно далеко, так далеко, что преодоление этого пространства в сонном и ленивом мозгу становилось для его сознания непосильным делом.
      Потом через некоторое время, продолжительность которого он никоим образом определить не мог, видения и звуки (то ли возникающие в его подсознании, то ли доходящие до него снаружи и в горячке разраставшиеся до гигантских размеров) создавали неописуемый хаос, то волнуясь, как вспененное море во время шторма, то кружась вокруг него, словно огромные раскрученные колеса, то вновь с треском разлетаясь во все стороны и соединяясь вновь в непостижимое целое, что сопровождалось нестерпимым громом, от которого раскалывался череп.
      Доминирующим ощущением, которое он испытывал в это время, была непонятная тревога. Непонятная и непостижимая тем более, что до тех пор он никогда её не испытывал. Ян боялся шевельнуться, крикнуть или хотя бы вздохнуть поглубже, и в то же время не мог оторвать взгляда от того, что происходило под его опущенными веками. Страх держал его за горло стальными клещами, кровь, казалось, кипела в жилах, а сердце замирало от ужаса.
      Эти приступы повторялись часто и начинались почти всегда одинаково: с картины какой-то бесформенной темной массы, то ли тучи черной пыли, несомой ветром по пустому пространству, то ли бешеной, вздымавшейся до неба волны со срывающимся гребнем. Быстрый клубящийся водоворот этого вещества окружал его со всех сторон, и уносил неведомо куда. Вдруг из темноты на его пути проступала какая-то преграда - каменная башня или скала, о которую он с шумом разбивался, а колокольный звон, доносящийся из-за нее, рос, приближался, болезненно гудел в мозгу, словно собираясь разорвать и смять его основу. И тогда в той скале открывались настежь ворота с зелеными створками, поток, несущий Мартена, развеивался и иссякал, и его тут же окружала процессия одетых в черное фигур в капюшонах, с зажженными факелами в руках.
      Мартен шел в первых рядах во главе процессии, зная, что за воротами его ждет смерть. Чувствовал себя бесконечно усталым, старым, сломленным и опустошенным. Проходя в ворота, поднимал взгляд и обнаруживал безбрежную пустоту. Только после этого в той пустоте начинало происходить что-то странное и пугающее. Камни, которыми была вымощена огромная, тянувшаяся до горизонта площадь, распухали как чудовищные волдыри и в конце концов лопались, брызгая кровью. И тогда где-то далеко срывался вихрь, и разлившаяся кровь багровела, и ужасные, непонятные видения из предыдущих горячечных кошмаров повторялись неизвестно в который раз.
      Но вдруг наконец в ту минуту, когда все должно было начаться снова, волнующийся туман темноты медленно сменился широко разлившейся серебряной рекой, которая из мрачной пасти выплывала меж лесов, лугов и виноградников, залитых солнечным светом. Мартен каким-то чудесным образом уносился по её поверхности, колышась на ласковой теплой волне, и благое спокойствие успокаивало его измученную душу. Ему было так хорошо, как никогда в жизни. И почти придя в сознание, он вдруг впал в глубокий сон, который заботливо защитил его от погони безумных галлюцинаций.
      Когда - снова через много дней - он очнулся от этого сна, то сразу отдал себе отчет, что лежит в своей собственной каюте на "Зефире". Разум его был совершенно ясен, и Мартен с наслаждением ощутил, что его наконец окружает реальный мир с установленным порядком вещей. И ещё он понимал, что очень ослаб и по счастью ему не нужно ни вставать, ни двигаться.
      Помнил, что был ранен в поединке, и без труда припомнил, как до него дошло, но события эти казались ему в ту минуту совершенно неважными, за исключением лишь единственной детали, о которой он хотел спросить своего помощника.
      Тем временем Ян заметил, что в каюте царит мягкий полумрак от опущенных портьер на окнах, а блуждая взором по стенам и обстановке каюты, заметил в проходе в соседний салон какую-то женскую фигуру, которая однако наверняка не была фигурой Марии Франчески.
      "- Леония, - подумал он. - Что она тут делает?"
      Это в самом деле была Леония, камеристка Марии. Он услышал её приглушенный голос:
      - Сеньорита только что уснула в своей спальне. Она снова просидела возле него всю ночь, хоть последнюю пару недель в этом вовсе нет нужды.
      "- Пару недель? Значит это продолжается больше пары недель?" - подумал Мартен.
      - Кто там? - спросил он и с огромным удовольствием убедился, что произнести эти несколько слов ему удалось без особого труда.
      Портьера в проеме шевельнулась. Стефан Грабинский стоял на пороге с напряженным лицом и взором, устремленным к ложу Мартена. Их взгляды встретились и кормчий "Зефира" тут же понял, что его капитан пришел в себя.
      - Ян! - воскликнул он, после чего от радости на минуту лишился дара речи.
      В два шага он оказался рядом и, не в силах сдержать слезы, сжал его руки.
      - Мы уже теряли надежду, - говорил он срывающимся голосом. - И я, и врачи. Только она...Господи Боже! Заявила, что ты должен выжить и - откуда мне знать - видно вымолила тебя у своей Мадонны.
      - В самом деле? - шепнул Мартен и глаза его блеснули. - Как долго это продолжалось?
      Грабинский на миг задумался.
      - Где-то с полгода, - ответил он. - Сейчас конец ноября.
      Мартен был ошеломлен.
      - Никогда бы не подумал, - протянул он. - Порядочно я провалялся. А он?
      Стефан взглянул на него исподлобья, словно сомневаясь, говорить ли правду.
      - Я видел, как он упал, - буркнул Мартен словно сам себе.
      - Он получил две пули, - наконец ответил Грабинский. - Одну в шею, вторую в самое сердце.
      Мартен прикрыл глаза.
      - Nescias, quod scis, si sapiens, - шепнул он, а Стефану, который не понимал значения этих слов, показалось, что Ян засыпает.
      Он хотел уже потихоньку удалиться, когда веки Мартена дрогнули и он ощутил легкое пожатие его ладони.
      - Подожди. Еще вот что... - шепнул тот.
      Стефан склонился над постелью, а Мартен с неожиданной силой заставил его присесть на край.
      - Я хотел бы знать, - начал он и на миг умолк, а Стефан невольно задержал дыхание, предчувствуя, что сейчас прозвучит вопрос, на который ему придется ответить.
      Как? Не раз он над этим задумывался, но до сих пор ещё не принял окончательного решения, откладывая его на потом. И вот теперь вдруг приперт к стене.
      И Стефан мысленно увидел себя в ту летнюю ночь в Бордо, незадолго до рассвета, когда подавленный неудачей своей миссии не знал, что делать дальше. Как ненавидел он тогда эту женщину! Она ему казалась чудовищем, демоном зла и разврата.
      А потом в полдень увидел, как она выходит из нанятого экипажа в сопровождении портнихи, несущей следом коробки с новыми платьями.
      Ах, она вернулась от портнихи! Поехала к той прямо с банкета у губернатора, поскольку уже не стоило возвращаться на корабль...
      Как она бесстыдно лгала, или точнее бесстыдно замалчивала правду!
      Спросила о Мартене - разве тот ещё не вернулся?
      - Нет! - ответил Стефан. - И может вообще не вернуться, - добавил он, не веря ни на миг собственным словам, которые однако едва не сбылись.
      Потом в двух словах рассказал ей, что произошло между графом Оливье и Мартеном, умолчав, кстати, о подробностях, о которых догадывался. Заметил, как она побледнела, её карие глаза заполнил страх.
      Оставив её на пороге кормовой надстройки, Стефан отвернулся и отошел, делая вид, что занят чем-то у гротмачты. Долго однако не выдержал и обернулся. Мария Франческа стояла все на том же месте, словно превратившись в соляной столп, а девушка с коробками от портнихи терпеливо ожидала в стороне, с любопытством озираясь вокруг. Только через некоторое время обе вошли внутрь, но швея вскоре показалась вновь и торопливо сбежала по трапу на набережную, чтобы вскочить в ожидавший экипаж и уехать. Она казалась перепуганной или очень взволнованной. Тессари, который с самого начал к ней подозрительно приглядывался, заметил, что для девушки на посылках или подручной швеи она, пожалуй, чересчур шикарно одета, но Грабинский был слишком расстроен, чтобы обратить на это внимание. Так или иначе, но визит к портнихе казался ему жалкой выдумкой ради сохранения приличий.
      Известие о поединке пришло только двумя часами позднее. Прислал его мсье д'Амбаре с посыльным, предупредив, что привезет раненого на корабль под опекой врача, который решил, что сможет в Бордо ухаживать за Мартеном лучше, чем где-то еще. При этом не скрывал, что рана тяжелая и вызывает серьезные опасения.
      Стефан, угнетенный и убитый, долго не мог избавиться от впечатления, что земля проваливается у него под ногами. Не мог себе представить, что бы стало, не будь Мартена. Он не хотел об этом думать, но самые горькие предчувствия и предвидения одолевали его, как стая ворон. Пойдя наконец уведомить сеньориту, застал её в слезах, стоящую на коленях перед образом Мадонны. При виде этой картины Стефан почувствовал, что сердце у него растаяло как воск, и вся ненависть, которая там накопилась со вчерашнего дня, растаяла под влиянием пробудившейся жалости, сочувствия или чего-то большего, что возвращалось точно эхо или волна, разбившаяся о берег.
      Этому возврату сентиментальности не повредила даже сцена, которую Мария Франческа закатила своей святой покровительнице, услышав злые вести. Вскочила с колен с пылающим от гнева лицом, на котором ещё не высохли слезы, принялась кричать, грозя стиснутым кулачком, и топать ногами.
      - Ты неблагодарная и злая, Санта Мария! Забыла, что я для тебя сделала? Ты продалась проклятым гугенотам! Как я могла тебе довериться! Ничего ты не получишь из обещанного!
      Я разрываю все обеты! Все! Знай это, ты...
      Рыдания задушили её, не позволив договорить. Тут она резко повернулась к ошеломленному и огорченному Стефану.
      - Где он? - спросила сеньорита срывающимся голосом. - Хочу быть вместе с ним! Немедленно!
      Стефан не мог выполнить этого желания и ожидал новой бури гнева, но ничего больше не случилось. Сеньорита перестала плакать и мимоходом заглянув в зеркало легонько вскрикнула, после чего поспешно припудрила лицо и, поправив волосы, повернулась к Грабинскому уже почти успокоившись и взяв себя в руки.
      - Он будет жить, - решительно заявила она. - Я не позволю ему умереть. Я его вылечу. Ты мне поможешь, правда?
      Подойдя, положила руки ему на плечи.
      - Поможешь мне, хотя меня и презираешь, - повторила она, глядя ему прямо в глаза.
      - Но ты сама же знаешь! - взволнованно вырвалось у него. - И знаешь наверняка лучше меня, что...что это не презрение, а...
      Она коснулась пальцами его губ, растроганно шепнув:
      - Не будем об этом сейчас.
      Одарила его ещё одним взглядом, от которого у него закружилась голова, легонько оттолкнула от себя, словно этим жестом отбрасывая всякие соблазны, и призвав Леонию, велела приготовить для Мартена свежую постель.
      Стефан выскочил на палубу, словно за ним кто-то гнался, и столкнулся с Тессари, который ждал его у входа в надстройку.
      - Ты словно дьявола увидел, - заметил тот, схватив его за плечо. - Что случилось?
      Грабинский глубоко вздохнул.
      - Может быть и увидел, - неохотно буркнул он.
      - И у него наверняка были рыжие волосы и гладенькая мордочка? съязвил Цирюльник. - Смотри, чтобы не затянул тебя он в пекло, откуда нет возврата. Похоже, там уже очутился некий неосторожный граф, хотя имел в таких делах побольше практики, чем ты...
      - Перестань, - буркнул Стефан. - Не время для шуток.
      Тессари покивал, словно с ним соглашаясь. Как только он закрывал рот, в лице его появлялось нечто зловещее. Бросал внимательные, многозначительные взгляды из-под черных бровей, которые хмурил весьма зловещим способом, и несколько горбился, - как хищная птица, готовившаяся к полету. Но не улетел, как можно было ожидать, а лишь сердито выругался по-итальянски, давая тем самым выход своей жалости и тревоге за здоровье Мартена, после чего медленно спустился по трапу на набережную и исчез в дверях ближайшего винного погребка.
      Грабинский остался наедине со своими мыслями и растрепанными чувствами. Безумная влюбленность, от которой он казалось излечился, держа в объятиях хорошенькую Луизу де Карнарьяк, вернулась с фатальной силой, чтобы вновь опутать его сердце и наполнить его беспокойством.
      "- Я как тот Арлекин в театре, - подумал он. - Дурень, влюбленный в Коломбину!"
      Все эти воспоминания, волнения и мысли пронеслись перед Стефаном за несколько секунд, пока он, затаив дыхание, ожидал вопроса Мартена, сидя на краю его постели.
      - Я хотел бы знать, - повторил Мартен, - вернулась Мария тогда на корабль, или...
      Голос его сорвался, и этот неоконченный вопрос, казалось, вновь повис над ними, словно утлая нить, натянутая непомерной тяжестью.
      Стефан неимоверным усилием проглотил комок в горле.
      - Вернулась, - ответил он почти нормальным тоном. - Я сообщил ей, почему тебе пришлось так внезапно уехать с Бельмоном и мсье д'Амбаре, поспешно продолжал он, опасаясь, чтобы Мартен не принялся распрашивать о прочих деталях её возвращения. - Как она плакала и молилась, пока не пришло известие, что ты ранен! Потом д'Амбаре привез тебя сюда, а точнее в Бордо. Тебя перевезли на корабль, и - Боже, как долго это длилось - началась борьба со смертью...Только в начале ноября ты перестал метаться в бреду и спал, спал, спал, словно в летаргии, но она все это время была тут с тобой или перед образом своей Мадонны.
      Он замолчал и осторожно встал, ибо Мартен снова прикрыл глаза, словно погружаясь в сон. Но в эту самую минуту тяжелая шелковая портьера спальни Марии Франчески дрогнула, а потом с легким шелестом раздвинулась. Сеньорита де Визелла в темном платье, напоминающем монашеское одеяние, остановилась на пороге, и вдруг с радостным криком припала к изголовью, чтобы расцеловать две слезы, которые катились по исхудалым щекам Мартена.
      Пока Ян Куна, именуемый шевалье де Мартен, боролся со смертью, а потом благодаря своему могучему организму и чуткой опеке Марии Франчески медленно поправлялся и набирался сил, во Франции и в Европе произошло немало более или менее важных событий, происшествий и перемен.
      Одним их них, близко касавшимся Мартена, стало повышение старого, заслуженного командора де Турвиля в чине до контр-адмирала и возложение на него командования флотилией "Ла-Рошель". Таким образом Мартен оказался под непосредственным начальством человека, который ему симпатизировал, как и Людовик де Марго, командовавший ныне эскадрой линейных кораблей.
      Тем временем в Бордо и среди тамошних гугенотов о нем уже забыли. Буря возмущения по поводу его поединка с Бланкфором стихла, разрядившись сожжением поместья корсара.
      Несмотря на это "Зефир" по-прежнему стоял у набережной Ла-Рошели: незачем было возвращаться в Марго-Медок, там не осталось камня на камне...
      Мартен со свойственной ему беззаботностью махнул на это рукой, Генрих же Шульц, вновь прибывший из Гданьска, едва не плакал над руинами, а Пьер Каротт, узнав о разрушении шато, оплакивал его искренними слезами, правда с изрядной примесью вина, выпитого на борту "Зефира".
      Затем он произнес длинную речь, в которой между прочим сказал:
      - Я люблю тебя как брата, несносный ты сорвиголова, и пусть с меня сдерут кожу, если не отдал бы за тебя жизнь, и даже больше - если не одолжил бы тебе пару франков в случае нужды! Ценю твое благородство и более всего - твою дружбу. Но именно как друг должен сказать, что есть у тебя один недостаток: ты слишком мало думаешь о нажитом состоянии, слишком швыряешься деньгами. Деньги, Ян, тем и отличаются от ударов, наносимых врагам, и поцелуев, раздаваемым прекрасным дамам, что их следует считать!
      - Этого я, к сожалению, не умею. Деньги существуют для того, чтобы их тратить, враги - чтобы их побеждать, а прекрасные дамы - чтобы их целовать, - возразил Мартен, и Каротт признал, что не может полностью опровергнуть это утверждение.
      Генрих Шульц заметил однако, что если речь идет о врагах, по крайней мере врагах Франции, то в ближайшее время наносить удары будет некому.
      В самом деле - король ещё в сентябре взял осадой Амьен, но это оказалось, пожалуй, последним его военным усилием. Обеим сторонам нужен был отдых после обильного кровопролития. В войнах гражданской и испанской полегла почти четвертая часть французов, а Испания по-прежнему не могла справится с Нидерландами и Англией. Генрих IY, именуемый тогда Добрым, а позднее ещё и Великим, жаждал мира.
      При посредничестве папского легата Александра Медичи были проведены переговоры, которые однако неоднократно срывались по разным поводам. Истинной причиной этих трудностей были интриги английские и голландские, закулисные происки таких вождей гугенотов, как Бульон или Ля Тремоль, и наконец издание в мае 1598 года Нантского эдикта, тут же осужденного папой Клементом YIII.
      Папский легат, как и некоторые высшие представители католического французского духовенства, пробовали склонить короля прислушаться к проходившим в Фонтенбло религиозным диспутам, полагая таким образом заполучить его на свою сторону. Но Генрих и не думал им поддаться.
      - Бог их не слушает, - презрительно ответил он. - Я убежден, что эта болтовня утомляет его не меньше, чем меня. Наверняка его не интересует, кто исповедует ту или иную веру. ручаюсь, ваше рвение он почитает детством, а чистоту доктрины - обычным ханжеством!
      Такое вольнодумное, едва ли не пренебрежительное отношение католического владыки естественно не благоприятствовало переговорам, проводимым под эгидой Рима с посланниками архикатолического монарха Филипа II, а протестантка Елизавета тоже не зевала и со своей стороны делала все, чтобы их сорвать. Ее посол грозил войной и Божьей карой за разрыв договора 1596 года, по которому Франция, Англия и Нидерланды обязывались соблюдать солидарность в отношениях с испанцами.