- Пока нет, - отказался король к его великому удивлению и замешательству. - Хочу увидеть ещё два корабля, о которых ты видимо забыл, мой дорогой Клиссон. Кажется, один из них уже приближается.
      Мсье де Клиссон взглянул налево и почувствовал, как кровь ударила ему в лицо. Из-за островка на середину широко разлившейся в том месте Гаронны выплывала "Ля Бель".
      - Кто посмел... - начал он, задыхаясь от сдерживаемого гнева.
      - Я, - прервал его Генрих. - Твои корсары совсем неплохо показали себя в последнем деле, насколько мне известно. Не вижу причины, по которой ты мог бы их стыдиться. Это тот фрегат, который потопил "Аарона"?
      Адмирал на мгновение онемел.
      "- Кто ему донес?" - спрашивал он себя.
      Его выпученные глаза забегали от лица к лицу и задержались на Турвиле.
      "- Старый интриган! Ну, я с ним ещё посчитаюсь!"
      - Вижу, Ваше королевское величество больше верит всяким сплетням и перевраным россказням, чем моим рапортам, - вздохнул он. - Этот корсар действительно стрелял по "Аарону", но...
      - Достаточно, - оборвали его.
      "Ля Бель" быстро приближалась. За несколько десятков ярдов до помоста отсалютовала, опустив до половины и вновь подняв паруса, после чего - уже ниже по течению - свернула влево, перебросила реи на противоположный галс и стала удаляться.
      - Хорошая команда, - любезно похвалил король. - Удачный маневр.
      Однако любезная похвала короля и всех прочих сменилась откровенным изумлением, когда из-за того же островка показался другой корсарский корабль.
      Тот летел, как на крыльях, наклонив высокую пирамиду мачт и парусов, ослепительно белый, сверкающий медью и бронзой оковок, с золоченой фигурой под длинным бушпритом, на котором пенилась целая стая кливеров. На вершинах мачт вместо яблок серебрились резные орлы, под ними трепетали королевские хоругви с гербами Бурбонов, а на фоке развевался боевой вымпел корсара черный флаг с золотой куницей.
      "Зефир" мчался прямо на конец мола, словно собираясь его таранить или прошить навылет. Уже видна была команда - несколько десятков матросов, выстроенных четкими рядами у каждой мачты. На них были темные камзолы с серебряными пуговицами и облегающие лосины с серебряными пряжками у колен, а на головах - плотно повязанные красные платки. За плечами рулевого стоял их капитан, одетый в короткую куртку из тончайшей замши с золотой шнуровкой, перепоясанную парчовым поясом, за которым торчали рукояти двух пистолетов. Его белые панталоны были заправлены в голенища испанских сапог красной кожи, а над головой развевались на шляпе перья, сколотые брильянтовым аграфом. Левая рука его опиралась на золоченый эфес шпаги, правой обнимал он стройную девичью талию своей возлюбленной.
      Сеньорита Мария Франческа де Визелла в платье из яркой цветастой парчи, с огромным кружевным воротником и целым каскадом брыжжей и форботов, с колье из сапфиров на шее, кроме нескольких перстней на пальцах и усаженных гранатами браслетов, которые звенели при каждом движении её рук, вплела в волосы украшение особой флорентийской работы - цветок из золотых лепестков, окружавших прекрасный рубин.
      Правда, ни король, ни окружающая его знать не могла сейчас разглядеть эти детали, но зато они без сомнения заметили, что на этот раз fama non crescit eundo *: сеньорита показалась им действительно ослепительной.
      ___________________________________
      * весть не преувеличивала (лат.)
      Впрочем, это восхищение вслух высказано не было, поскольку тут же уступило место опасению, и даже вызвавшему переполох потрясению отчаянностью корсара. Ведь "Зефир" вместо того, чтобы свернуть налево и на безопасном расстоянии миновать помост, на полном ходу повернул вправо, направляясь прямо на них. Казалось, теперь уже ничто его не спасет: ещё минута, и корабль врежется в самый угол, образованный молом и каменной набережной. Раздались тревожные возгласы, люди подались назад, подальше от острого форштевня, фигура крылатого юноши, изображающая бога легких ветров, нависла едва не над их головами - и вдруг случилось чудо! Корабль накренился, описал короткую петлю, разворачиваясь кормой к перепуганной толпе, реи перелетели на противоположный галс, хлопнули паруса, вода вскипела у бортов яростными водоворотами, волна ударила о берег и с плеском отхлынула. Медленно, дюйм за дюймом склоненные мачты поднялись под ветром и "Зефир", закончив поворот, уже огибал помост.
      Вдруг три пары верхних парусов в мгновенье ока полетели вниз, опали все кливеры, а нижние полотнища взлетели вверх, к самым реям.
      - Vive le roi! - донеслось с палубы.
      Две стройные фигуры на корме склонились в низком поклоне перед королем, который встал и хлопал в ладоши. Мартен мел палубу перьями своей шляпы, Мария Франческа, придерживая юбки кончиками пальцев, присела в придворном поклоне, блеснули шпаги помощника и старших боцманов.
      И снова:
      - Vive le roi!
      - Vive le roi! - загремело теперь в толпе, которая очнулась от изумления и ужаса, чтобы тут же воспылать энтузиазмом.
      Поднялся ураган аплодисментов и оваций, люди проталкивались вперед, размахивали платками и шляпами, кричали как безумные.
      И вдруг умолкли. "Зефир" опять поставил паруса, в мгновенье ока перебрасопил реи и, описав ещё одну дугу, помчался прямо на конец помоста.
      На этот раз Мартен сам стоял у руля. Опять казалось, что он пролетит вдоль мола и выскочит на берег, ибо идя вполветра принял несколько влево; и вновь в последнюю секунду выполнил наименее ожидаемый мастерский маневр, повернув под прямым углом, подобрав все паруса и спуская кливеры, так что корабль, развернутый против ветра и течения, потерял ход, медленно приблизился к самому краю пристани, остановился, прежде чем миновал её кормой, немного подался назад и замер, удерживаемый у помоста двумя чалками, петли которых с палубы набросили на крайние опоры мола.
      Теперь восхищение мастерством капитана, маневренностью "Зефира" и умением его команды сменился овацией, которая приобрела все признаки массового сумасшествия. Люди, наблюдавшие за этой невероятной швартовкой корабля, идущего под всеми парусами, были по большей части мореходами рыбаками и моряками. Никто из них не отважился бы подойти к берегу таким манером, даже на маленьком кутере. И теперь они орали что было сил, желая дать выход своему восторгу, пока не охрипли вовсе.
      Король, довольный и взволнованный этим зрелищем, от которого захватывало дух, аплодировал стоя, а вместе с ним аплодировали все окружавшие его вельможи, не исключая даже адмирала де Клиссона.
      Под звуки оваций и приветственные крики по трапу, переброшенному с палубы "Зефира", на помост сходил Ян Куна, прозванный Мартеном, ведя пред очи Генриха IY сеньорину Марию Франческу де Визелла. Шел медленно, с гордо поднятой головой, и каждый его шаг, и каждое движение атлетической фигуры знаменовало уверенность физической силы, уверенность в себе, свойственную неустрашимым людям, как определил д'Обиньи, который тут же воспылал горячей симпатией к этому сорвиголове.
      Остановившись в десяти шагах перед креслом короля, оба склонились во вполне приличном придворном поклоне, что в свою очередь вызвало искреннее удивление мсье д'Арманьяка и доставило большое удовольствие Росни, который был главным автором и режиссером этого небывалого зрелища.
      Король почувствовал себя растроганным, и причем до такой степени, что слезы засверкали на его глазах. Поскольку женщина, видимая сквозь слезы, всегда кажется ещё красивее, вид разрумянившейся сеньориты взволновал его ещё больше. Генрих привстал и подал ей руку, а когда она склонилась, чтобы её поцеловать, взял её за плечи и сам запечатлел почти отцовский поцелуй на её щечке.
      Потом повернулся к Мартену, который стоял на шаг позади.
      - Вы оказали нам и Франции немалые услуги, капитан Мартен, торжественно произнес король. - Выказали большую расторопность, отвагу и талант командира, захватив испанский конвой в Бискайском заливе, а затем солдатскую верность и рвение, спеша на помощь нашему флоту под Олероном. И наконец, невзирая на перевес врага, отбили наш флагманский корабль "Виктуар", уже захваченный испанцами. И сией героической атакой помогли победе, склонив весы фортуны в нашу сторону едва ли не в последнюю минуту, когда нам уже грозило поражение. Такой поступок, особенно совершенный в столь трудных и опасных обстоятельствах - тут он мельком покосился на Марию Франческу и едва заметно усмехнулся - в обстоятельствах, которые нам известны, не может остаться без подобающей награды.
      - На колени, - шепнул Мартену мсье де Бетюн.
      Ян покосился на него, немного удивленный, но выполнил совет, король же обнажил шпагу и, отступив на шаг, коснулся сверкающим клинком его плеча.
      - С этой минуты, - сказал он, - мы принимаем тебя в число французского дворянства как Яна де Мартена, даруя это достоинство и титул тебе и твоим потомкам по наследству на все времена.
      - Встань, - вновь шепнул де Бетюн.
      Мартен встал и к своему безмерному удивлению оказался в объятиях короля, который расцеловал его в обе щеки.
      - Благодари, - услышал он спасительный шепот де Бетюна, который приводил его в себя и управлял его движениями.
      - Ваше величество! - выпалил он от всего сердца. - Чтоб первая пуля меня не миновала, если рассчитывал я на какую-то награду, а тем более на что-то подобное! Не знаю, как и благодарить Ваше королевское величество за этот почет, но если пожелаете, чтобы я в одиночку бросился на всю испанскую Армаду, можете быть уверены, что я это сделаю и - Господь мне свидетель сделаю с истинным наслаждением!
      Король ещё раз сжал его в объятиях, смеясь до слез.
      - Пока я не желаю ничего подобного, - сказал он, несколько успокоившись. - Но если на палубе твоего корабля найдется пара бутылок сносного вина, пригласи нас туда, чтобы мы с приятелями могли выпить за здоровье твоей дамы сердца и за твое тоже.
      На "Зефире" нашлись не только пара бутылок, но и пара бочонков вина, и притом наилучшего сорта, а предусмотрительный де Бетюн велел доставить на корабль закуски, печенье и десерт, приготовленные в кухне адмиральской галеры.
      - Ваш помощник сумеет без риска провести корабль вверх по реке до самого Бордо? - спросил он затем Мартена.
      - Сумеет ли! - рассмеялся Ян. - Если ваша милость прикажет, поплывет куда угодно, лишь бы под килем был хоть фут воды и дуновение ветра хоть чуть колыхало паутинку.
      - Хорошо. Тогда пусть отчаливает - и в путь. Галера поплывет за нами.
      Мартен поклонился.
      - Им придется изрядно приналечь на весла, чтобы не потерять из виду кормы "Зефира".
      Отдав команды, он вернулся к своим высоким гостям как раз вовремя, чтобы выпить за здоровье короля - тост, провозглашенный адмиралом де Клиссоном. Потом последовал длинный ряд других тостов, а мсье д'Обиньи в импровизированных строфах присвоил свежеиспеченному дворянину капитану "Зефира" почетное гражданство острова Олерон - как его губернатор.
      Мария Франческа сверкала красотой и обаянием. Она была невыразимо счастлива, и если и желала чего-то еще, то разве только, чтобы её могли увидеть в этом окружении Сюзаннна де Фронту и её воспитанницы, да ещё баронесса де Трие, глуховатая мадам де Шико и графиня де Бланкфор, которые наверняка окончательно пожелтели бы от зависти. Король, рядом с которым она сидела, склонялся, чтобы шептать ей на ухо комплименты, придворные из его свиты расточали ей любезности, Росни восхищался её драгоценностями, а д'Обиньи возражал, что хотя те и великолепны, но все же уступают красотой и блеском её глазам и ослепительным зубкам. Выпив несколько бокалов вина, она чувствовала легкое приятное головокружение, однако была достаточно рассудительна, чтобы знать меру. Ее забавный французский, которым она пользовалась отважно и без малейшего смущения, развлекал и вместе с тем ещё больше умилял короля. Они оба покатывались от хохота, и Генрих чувствовал себя помолодевшим лет на двадцать.
      После десерта король подал ей руку, прося провести его по кораблю, который она наверняка знает не хуже самого капитана. Мартену это желание показалось несколько подозрительным; у него мелькнула мысль, что если Их королевское величество захочет остаться с глазу на глаз с Марией, то уж не для того, чтобы укрепить её любовь к нему. Не пытаясь вникнуть в побуждения, вызвавшие королевское пожелание, он уже намеревался помешать его возможному продолжению, когда король - заметив нахмуренные брови и бдительный взгляд Мартена, устремленный на сеньориту - вдруг передумал и призвал его к себе, а д'Обиньи и мсье де Бетюн поспешили вслед за ними троими.
      Теперь уже Мартен стыдился своей подозрительности. Может быть и в самом деле он выставил себя простаком перед владыкой, который желал выказать ему свою симпатию? Чтобы поправить дело, представив королю при случае Стефана Грабинского и старших боцманов, Ян старался держаться позади, между своими покровителями, которые с полным пониманием облегчили ему эту тактику.
      Перед спуском в люк, ведущий на орудийную палубу, мсье Росни остановился, чтобы бросить взгляд на пристань в Марго-Медоке, которую "Зефир" миновал, идя круто в бейдевинд.
      - Это, мне кажется, ваше поместье, капитан, - заметил он с известным интересом. - Как вижу, у вас тут собственный военный порт!
      Мартен с гордостью это подтвердил, однако добавил, что пристань была построена предыдущим владельцем, мсье Людовиком де Марго, тоже моряком, знаменитым путешественником, а теперь капитаном "Виктуара".
      Де Бетюн прекрасно знал, кто такой Людовик де Марго, но не собирался удерживать Мартена от дальнейших пояснений и похвал командиру флагманского корабля. Напротив, он пожелал услышать из уст непосредственного свидетеля, как проходил испанский штурм "Виктуара" и победная контратака команды "Зефира", а Мартен попался на удочку и принялся обстоятельно рассказывать о кровавой схватке, совсем забыв о нынешних делах и своих неясных подозрениях насчет намерений Их королевского величества.
      Таким вот образом, с ловкой помощью своего министра финансов, король получил достаточно времени, чтобы начать атаку и подыскать немало комплиментов для завоевания симпатий прекрасной сеньориты, прелести которой заставляли быстрее биться его сорокалетнее сердце, словно оно помолодело лет на двадцать.
      ГЛАВА Y
      Благородный Полишинель, рыцарственный поэт и возлюбленный прекрасной Коломбины, одетый в голубой атлас, и доктор Панталоне в маске с длинным носом, в фиолетовом колпаке и черном плаще, покидали сцену, сопровождаемые овациями. Более всего дамы старались выказать аплодисментами горячую симпатию милому поэту, который так их тронул и растрогал, рассказывая о своей любви и поучая расчетливого сотоварища, как нужно поступать, чтобы предупредить возможные измены жены.
      Тем временем из противоположных кулис показались две красотки, о которых шла речь, а следом - блестящий забияка, соблазнитель и лжец из всех лжецов - капитан Коккодрильо.
      Красавец был в испанском - в желтых штанах, облегающем красном камзоле, при шпаге и в огромной шляпе с целым помелом вылинявших перьев. Вид у него при этом был грозный и смешной одновременно, и стоило ему открыть бесстыжий рот, он вызывал то взрывы смеха, то возмущенные возгласы женщин и даже враждебные реплики из зала.
      Сначала капитан принялся похваляться, что предыдущей ночью ему удалось ввести в состояние, влекущее за собой серьезные последствия, не менее двухсот девиц. И несмотря на титанические усилия, которых потребовал столь небывалый подвиг, он отнюдь не чувствовал себя истощенным.
      - Если какая-то из дам, присутствующих в театре, желала бы испробовать меня по этой части, готов ей услужить - заявил он, тараща глаза и кланяясь, вздымая при этом с пола тучи пыли перьями своей гигантской шляпы.
      Капитан оглядел зал, словно в ожидании откликов на свое бесстыдное предложение, но поскольку ответом ему стали только смех и свист мужчин, разочарованно тряхнул головой.
      - Не знаете, что теряете, прелестные дамы, отказываясь добровольно от такой единственной оказии, - заметил он. - Завтра я уезжаю...
      - Куда тебя черти несут? - раздался голос из дальних рядов.
      - Куда? - подхватил капитан. - В Эфиопию! Вы должны знать, что меня там ждет инфанта Пафлагонии, дочь короля Нижней Ингантины. Прелестная девушка! Только черная как смола...И все равно в сто тридцать раз прелестней самой наибелейшей германки. И вдобавок глухая!
      - Да-да, глухая, - повторил он, переждав взрыв смеха. - И нечего смеяться. Река Нил на водопадах так шумит, что оглушает всех эфиопов на сто миль вокруг, так что они теперь даже рождаются глухими. Моя инфанта в результате и немая - это ещё большее достоинство! Спросите сами тех, у кого болтливые жены...И вот это очаровательное существо любило меня в полной тишине, но очень горячо. Так горячо, что должна была родить мне сына. Но тут её родственники заметили, как далеко зашли между нами дела...
      Воздев очи горе он вздохнул так глубоко, что пуговицы от камзола брызнули в разные стороны.
      - Они хотели склонить меня к женитьбе, - продолжал он свою болтовню, и для приманки королевский казначей сразу предлагал в приданое два мешка золота, ровно шестьдесят шесть тысяч цехинов. Но страшный гнев охватил меня при мысли, что у меня будет черная жена. Кровь забурлила в жилах и едва не закипела, лицо мое потемнело, как грозовая туча, брови и волосы на голове встопорщились как иглы, глаза вертелись, как мельничные жернова, нос распух, как огурец, шея вытянулась, как ливерная колбаса, и всеми телесными отверстиями стал я извергать грозные звуки, подобные грому и молниям...
      Взрывы смеха заглушили его безумную тираду, но не помешали и далее мимически изображать столь необычное состояние души и тела, что едва не довело зрителей до конвульсий от смеха сверх меры.
      - Ничего странного, что мои несостоявшиеся тесть и теща перепугались до смерти и взяли ноги в руки, - закончил он наконец, возвысив голос почти до крика, чтобы перекрыть шум. - Казначей тоже сбежал, рассыпав по дороге приданое. А инфанта...Ах, дорогие мои! Этого я не мог предвидеть... Инфанта от страха преждевременно разродилась наследником трона - готовеньким, со скипетром и в короне!
      Пока весь зал содрогался от смеха, ловкий Коккодрильо уже заметил, что не один на сцене, и явно очарованный прелестями Коломбины и её приятельницы, приступил к соблазнительным маневрам, которые тут же нашли отклик у темпераментной жены Панталоне. Коломбина, к которой он тоже подкатывался, поначалу принимала его холодно, зато он, напротив, выделял лишь её. В результате всего этого Арлетта Панталоне, охваченная ревностью, попросту бросилась ему на шею, кстати в весьма неподходящий момент, когда фиолетовый колпак и черный плащ доктора уже показались из-за кулис.
      Пойманный с поличным, капитан проявил достаточно здравого смысла, чтобы дать стрекача, увлекая за собой Коломбину и оставив Арлетту во власти разъяренного мужа. Но отнюдь не Панталоне перешел в атаку: его опередила шустрая бабенка, превратившись в яростную фурию, засыпавшую его обвинениями. Град попреков обрушился на голову мужа, а драматические детали, касающиеся его неудач в науке любви, были выявлены публично, к величайшему удовольствию аудитории.
      - Тебя стоило отравить, старый бездельник! - восклицала Арлетта. - Да, повторяю: чтоб ты отравился или чтобы тебя черти взяли, и поскорее! Обещаю, ты меня не устережешь. Раньше или позже капитан пристроит тебе рога выше башен собора Нотр-Дам! И клянусь своей честью, что помогу ему в этом изо всех сил!
      Но угрозы эти казались в тот момент не слишком реальными: капитан упорно рвался к иной цели; ничего не дала надушенная записочка, которую переслала ему Арлетта с хорошенькой горничной; он решил совратить Коломбину...
      Тут перед ним возникли преграды. Арлекин, верный слуга Полишинеля, сам влюблен в возлюбленную хозяина, и его не удавалось подкупить даже с помощью миленькой горничной, которая охотно кое-чем пожертвовала бы ради симпатичного юноши. Коломбина, правда, позволяла себе флиртовать, но не уступила окончательно, а запальчивый поэт готов был выхватить шпагу и продырявить Коккодрильо, который вовсе не пришел в восторг от такой возможности.
      И вот наконец капитан находит способ. Из прокисшего вина, которым угощают его в харчевне, он готовит "напиток верности" и на вес золота продает доктору Панталоне, а на полученные деньги покупает фальшивые драгоценности - чтобы одолеть сопротивление Коломбины.
      Кажется, средство подействовало: Коломбина приняла колье из рубинов и назначила ему свидание.
      Но без новых трудностей не обходится. Арлекин знает о месте встречи, а Панталоне подозревает, что его обманули и что Арлетта должна встретиться с капитаном. В то же время Полишинель, не сознавая пустоты и ветрености женщин, ищет свою любимую, опасаясь скорее её похищения, чем измены. Арлекин колеблется, выдать ли ему правду: хозяин вспыльчив и может убить не только вероломного соблазнителя, но и неверную любовницу.
      Нет, такого допустить нельзя! Арлекин с отчаянием в сердце обманывает поэта: подтверждает, что Коломбина в компании доктора и его супруги отбыла в церковь.
      Полишинель, успокоенный таким известием, слагает оду в честь своей богини, Арлекин же спешит к маэстро Панталоне, чтобы уведомить того, где якобы Арлетта с капитаном трудятся над построением ему тех самых рогов, высотой с башни Нотр-Дам.
      Фокус удается, правда на время. Коломбина, не узнанная доктором Панталоне, спасается бегством, а капитан Коккодрильо получает хорошую взбучку от обоих приятелей, после чего занавес падает под бурю оваций.
      Когда он поднимается снова, посреди сцены стоят три более - менее довольных пары: Коломбина с Полишинелем, Арлетта с супругом и её горничная с Арлекином. Однако сбоку высовывается Коккодрильо, и мадам Панталоне кокетливо строит ему глазки. Они обмениваются многозначительными взглядами.
      - Quand il n'y a pas de grenouilles, on mange les crapauds! * - со вздохом заявляет капитан, хотя Арлетта и ничем не напоминает жабу.
      ___________________________________________________
      * когда нет лягушек, есть жабы (на безрыбьи и рак - рыба) (франц.)
      Стефан Грабинский, насмеявшись до слез, и вместе с тем весьма возбужденный, вышел из душного театрального зала и, зачерпнув в легкие свежий воздух, поискал взглядом Мартена, которого вместе с Марией Франческой пригласили в одну из лож, зарезервированных для придворных. Но среди толпы, покидавшей театр, он их не обнаружил; видимо, им предстояло и далее сопровождать короля, к зависти и огорчению тех, кто такого почета не удостоился.
      Зато встретил он Жозефину с Катариной де Карнарьяк в сопровождении шевалье Айртона и его двух приятелей, и Луизу, явно утомленную поведением Карла Фронту, который был влюблен в неё без взаимности, проявляя свое чувство главным образом в жалобных вздохах.
      Луиза тут же завладела локтем Грабинского и перестала вовсе замечать присутствие молчаливого кузена, который тащился рядом с миной человека, обреченного на муки. Как только Стефан обращался к Жозефине, а тем более к Катарине, которая испытывала на нем чары своих взглядов с поволокой и многообещающих улыбок, пальчики младшей мадмуазель де Карнарьяк сжимались на его локте, а с миленьких губок слетала реплика на любую подвернувшуюся тему, вопрос или замечание, сформулированные так ловко, что ответ и последующая беседа обретали характер весьма доверительный, что в свою очередь как-то обосабливало их от остальных спутников.
      Несмотря на эту обдуманную тактику они продолжали держаться все вместе, и вместе добрели до портовой набережной, чтобы полюбоваться фейерверком и лодками, освещенными цветными лампионами и убранные цветами. Целая их флотилия сновала по реке, окружая барку пиротехников адмиралтейства, откуда раз за разом летели в небо разноцветные ракеты, вздымались водопады искр, расцветали огненные веера, спирали и башни, мигали падающие звезды.
      Когда зрелище кончилось, они дали подхватить себя толпе, спешащей на рынок, где уже зажглась иллюминация перед ратушей и напротив дворца губернатора. Из железных корзин, закрепленных на высоких щитах, вылетали желтые, красные, зеленые и голубые огни, а дым вздымался вверх и повисал в неподвижном теплом воздухе над городом. Хотя мало кто из жителей остался в домах, все окна были освещены, и, пожалуй, никто в Бордо в ту ночь не спал.
      Толпа шумела, растекаясь по улицам; в боковых переулках, где ждали кареты, возникали стычки возниц и прислуги; на противоположных концах рынка гремели оркестры; хороводы танцующих в масках и маскарадных костюмах увлекали за собой молодых и старых; пьяные крики неслись из распахнутых дверей харчевен и таверн, где вино лилось рекой; люди смеялись, пели, кричали, воры обрезали кошельки у подвыпивших мещан и только городская стража в нарядных камзолах неподвижно замерла у ворот ратуши, стражники с алебардами у ноги стояли у входа во дворец губернатора, а величественный метрдотель и два привратника у портала проверяли приглашения, без церемоний выпроваживая тех, кто не был приглашен на банкет.
      По правде говоря, ни шевалье Айртон, ни один из его приятелей похвастаться таким приглашением не могли, но оказалось, что его в состоянии прекрасно заменить пара золотых монет, и молодые люди без помех оказались в роскошных салонах его превосходительства в самое время, чтобы насытить аппетит и жажду у обильно заставленных столов.
      Король восседал на возвышении в зале приемов, среди виднейших католических и гугенотских вельмож, которые вначале косились друг на друга, но под воздействием вина, а также благодаря стараниям дворян и королевских приближенных, перестали коситься друг на друга словно голодные псы вокруг оброненной кости, и по крайней мере на эту единственную ночь - столь не похожую на ночь Святого Варфоломея двадцать пять лет назад - оставили все раздоры.
      Не обошлось, впрочем, без столкновения, которое, однако, возникло совсем на иной почве, и среди шумных забав под конец этой ночи было замечено лишь немногими.
      Вызвал его вновь назначенный губернатор Перигора, граф де Бланкфор, который в сопровождении мсье де Ля Сов и барона де Трие в боковой комнате, где прислуга охлаждала кувшины с вином, наткнулся на Мартена. Граф был уже полупьян и настроен весьма благожелательно ко всем на свете - даже к тем, кого презирал в трезвом виде. И потому при виде корсара, который, по его мнению, только своей любовнице был обязан за королевскую ласку и свежеиспеченное дворянство, принял покровительственный тон.
      - Полагаю, мсье де Мартен, - заявил он с презрительной ухмылкой, стоит выпить по бокалу вина, раз уж мы тут встретились - и вы, и я в новом качестве. Что вы об этом думаете?
      - Как угодно вашей милости, - ответил Мартен холодно, но без особого неудовольствия.
      Де ля Сов пожал плечами, но барон де Трие подыграл Оливье, предвкушая какой-то розыгрыш с его стороны, и велел подать четыре кубка.
      - За здоровье прекрасной сеньориты! - провозгласил он, обращаясь к Бланкфору.
      - Nescias, quod scis, si sapiens! - провозгласил Бланкфор словно бы в ответ, глядя однако в глаза Мартену.
      - Что это значит? - спросил тот. - Меня латыни не учили.
      - Если умен, молчи, хотя и знаешь, - излишне услужливо перевел де Трие.
      Мартен наморщил брови, не будучи полностью уверен в смысле этого намека. Потом заметил, что взгляды графа и барона устремлены в соседний зал, и машинально сам взглянул в ту сторону.
      Марии Франческе что-то нашептывал на ухо мсье д'Арманьяк, первый камердинер Его королевского величества. Она явно покраснела и смешалась. Потом подняла взгляд на короля. Казалось, тот ожидал этого, рассеянно беседуя с какой-то дамой, пытавшейся занимать его беседой, ибо в глазах Генриха сверкнул огонек усмешки. Мария опустила ресницы и едва заметно кивнула.
      - Вы поняли? - спросил граф Оливье. - Nescias, quod scis...
      Он не договорил: ледяное вино из кубка Мартена хлестнуло ему в лицо.
      Грабинский не был свидетелем этой сцены, а короткое замешательство, которое после неё последовало, ускользнуло от его внимания, занятого исключительно отзывчивой особой Луизы. В ту минуту они прижимались друг к другу в оконной нише, полускрытой тяжелой портьерой, и целовались до беспамятства, причем Стефан открыл внезапно и вполне неожиданно для себя самого, что всего несколько поцелуев хорошенькой женщины легко отодвинули в тень и рассеяли его сентиментальные мечты и страдания, причиной которых была Мария Франческа. На какой-то миг он почувствовал себя виноватым, словно совершил измену. Но это мимолетное чувство мелькнуло лишь раз, между первым и вторым поцелуями. У него в ту минуту явно было занятие получше, чем оценка своих поступков. Луиза смотрела ему в глаза, и хотя видела в них лишь себя, он об этом не имел ни малейшего понятия. Уста её были слишком свежи и сладки, чтобы от них отрываться и тратить время на наблюдения и рассуждения.
      Это сентиментальное тет-а-тет рядом с гудящим говором и смехом залом не могло продолжаться больше нескольких минут. Его грубо прервал какой-то лакей, желавший отворить окно. Наткнувшись впопыхах на сплетенную в объятиях пару и вытаращив глаза он замер с разинутым ртом, словно лишившись от удивления и дара речи, и сознания того, что нужно делать. Потом он коротко заржал и припомнив вдруг, зачем его послали, кинулся к окну.
      - Экипаж его превосходительства мсье д'Амбаре! - заорал он во все горло, перегнувшись наружу.
      - Потише, осел, - рявкнул у него над ухом Грабинский. - Тут тебе не корчма!
      Но в ту же минуту его оттолкнул ещё один переросток в ливрее, который во все горло требовал карету графа де Бланкфора и экипаж барона де Трие.
      Это было уж слишком; схватив обоих парней за воротники, он словно двух баранов стукнул их лбами.
      И тут же пожалел об этом: крик, который те подняли, привлек Айртона и Карла Фронте, а с ними целую кучу любопытных.
      - Капитан Мартен спрашивал о вас, - поспешно бросил ему Айртон. Случилось нечто чрезвычайное.
      - Где? - спросил Грабинский. - О чем речь?
      Но их разделили протискивавшиеся к окну, и ответа он уже не услышал, а потому стал встревоженно протискиваться к выходу, оставив Луизу её унылому кузену.