Кальмарский пролив был глубок, но узок - и уже всего именно в районе Кальмара, где расстояние между берегами не превышало трех миль. Плавание там сталкивалось со многими трудностями, особенно в северо-западной стороне, изрезанной шхерами. Остров Оланд, длинной семьдесят миль и только десять миль шириной, правда прикрывал его с востока, так что только северные штормы могли вторгнуться в это узкое горло, но скалистые осыпи побережья, туманы и коварные порывистые ветры создавали немало опасных сюрпризов для пришлых мореходов.
      Мартен только раз в жизни, совсем мальчиком, под командованием Миколая Куны преодолевал этот пролив. Тем не менее он полагал, что его необычайная память сможет послужить проводником и в отсутствие карт и подробных описаний. Сейчас его интересовали шведские морские силы и их размещение между Борнхольмом, Готландом и берегами Дании и Швеции.
      Об этом, однако, ни Хайен, ни Бекеш толком ничего не знали. Можно было только полагать, что флот герцога Зюдерманского сейчас не слишком велик, и что большинство кораблей находятся в северной части Кальмарского пролива, имея там относительно удобное убежище в заливе Оскарсхамн.
      - Очень хорошо, - сказал Мартен, - но если они блокируют Кальмар, то должны тогда постоянно заходить и в южную часть пролива, по крайней мере в Форнхамнзюдде?
      - Заходят, - буркнул Герд. - Крутятся даже вокруг Борнхольма, а также между Готландом и сушей, и ещё как!
      Мартен взглянул на него, а потом перенес взгляд на Бекеша.
      - В таком случае путь в Кальмар тоже нужно прокладывать силой? спросил он.
      Ротмистр приподнял бровь, словно сомневаясь или колеблясь.
      - Не обязательно, - после паузы ответил он. - Одиночный корабль может проскользнуть с севера, особенно с попутным ветром. Если он доберется до залива у замка, то будет уже в безопасности под защитой орудий с крепостных стен. Но шесть кораблей...
      - Вот именно! - подтвердил Хайен. - В том и суть...
      Мартен прекрасно это понимал. Невозможно не заметить шесть парусников, лавирующих между Гданьском и Швецией.
      В узком проливе возле Кальмара несколько хорошо вооруженных кораблей могли остановить целый флот. Кроме того, и берег суши, и западное побережье острова Оланд изобиловали глубокими бухтами, весьма удобными для блокады. В них можно было устроить не одну засаду; можно было пропустить транспорт с грузами для Кальмара, а потом взять его под перекрестный огонь и уничтожить парой залпов за несколько минут.
      Пан Бекеш думал явно о том же самом, ибо после минуты молчания сказал:
      - Туда войти бы нужно с датской стороны, ибо пролив на юге шире и до Кальмара на добрых десять миль ближе. Но плыть не кучно, а выслав вперед один или два корабля, чтобы не дать застать себя врасплох. Что вы об этом думаете? - спросил он, обращаясь к Мартену. - У вас в таких делах больше опыта, чем у других, и ваш совет тут будет очень к месту.
      Мартен не был равнодушен к лести; но хотя честолюбие его было польщено, он, не желая выглядеть зазнайкой, ответил осторожно, что план в своей основе хорош.
      - Однако, - добавил Ян, - даже столь изощренные предосторожности не гарантируют прибытия конвоя в Кальмар, если в пути мы встретим сильный отпор. И что ещё хуже - даже если Столпе не удастся удержать нас на входе в залив, то наверняка будет караулить нас, как пес, чтобы не дать оттуда выйти.
      - Потому, - продолжал он, - скорее нужно думать об атаке, чем обороне. Можно, например, опередить шведов и заманить их в ловушку, вместо того, чтобы избегать их засад.
      - У нас всего четыре корабля, - заметил Хайен.
      - И среди них только на "Сепе" тридцать два орудия, - добавил Бекеш. Наши два холька - "Давид" и "Эмма" - несут по шесть легких пушек; всего сорок четыре...
      - На "Зефире" их двадцать, значит всего шестьдесят четыре, - добавил Мартен и усмехнулся в усы. - Совсем неплохо.
      - Совсем неплохо, пока мы будем вместе, - буркнул Герд Хайен.
      - Это правда, - признал Мартен. - Но прежде нам придется разделиться, и лишь потом ударить разом, с двух сторон: с севера и с юга.
      - Как это вы полагаете сделать?
      Мартен оживился. Только теперь общий тактический план отчетливо обрисовался у него в мозгу.
      На южном побережье Блекинга, в двадцати милях от входа в Кальмарский пролив, стояла Карлскрона - датская крепость с военным портом, в котором маленькая польская флотилия могла бы на несколько дней найти убежище. Стоянка кораблей пана Бекеша в этом порту наверняка бы не ушла бы от внимания вице-адмирала Столпе, руководившего шведской блокадой Кальмара, а в результате его флот занял бы оборонительные позиции в проливе, между южным входом в него и Кальмаром. Пер Столпе был, разумеется, достаточно предусмотрителен, чтобы оставить какие-то силы и к северу от осажденного города, быть может, даже и в окрестностях Борнхольма, и даже Готланда. Но он не мог излишне распылять силы, значит операции вдали от пролива будут носить скорее разведывательный характер, причем в достаточно ограниченном районе.
      Мартен предлагал, чтобы два транспортных судна под эскортом "Сепа" и обоих хольков с сохранением всех мер предосторожности вошли в условленное время в Кальмарский пролив с юга и поспешили изо всех сил на север, к Кальмару. Тем временем "Зефир" обогнул бы остров Оланд с востока и севера, чтобы зайти в тыл шведской эскадры и внезапно её атаковать. Гром орудий стал бы сигналом атаки и для "Сепа", и для "Давида" с "Эммой", а шведы, оказавшись в западне, скорее бы всего сдались. Если бы даже судьба битвы осталась в этих обстоятельствах неопределенной или обернулась не в пользу польского конвоя (в чем Мартен сомневался), то все равно у транспортных судов хватило бы времени войти в залив и укрыться под зашитой крепостных орудий. Таким образом главная цель экспедиции - доставка припасов гарнизону Кальмара - будет достигнута, что же касается кораблей эскорта, они могли бы отступить или на север, или на юг и вернуться в Гданьск.
      Бекеш слушал его речь, напряженно наморщив брови и сверкая глазами, но по мере того, как описываемые Мартеном события проплывали в воображении перед его глазами, лицо его прояснялось. В конце он не выдержал, хлопнул ладонью по столу, сорвался с кресла, которое с грохотом опрокинулось на пол, и схватив знаменитого корсара за шею, расцеловал в обе щеки.
      - Чтоб с меня шкуру содрали! - воскликнул он. - Чтоб меня в монахи отдали, если этот план не достоин Цезаря! Почему же среди нас, паны-браты, не было тебя, когда мы под Стегеборгом шведов воевали?
      - Не знаю, был бы у меня там такой командир, как ваша милость, ответил Мартен. - Не каждый сумеет принять добрый совет, или хотя бы даже выслушать его, как вы. Раз вам этот мой план в целом понравился, мы могли бы сейчас обсудить его и уточнить детали.
      - И на всякий случай варианты, - ядовито вмешался Герд Хайен. - Что, к примеру, нам делать, если Пер Столпе сразу по началу битвы или ещё раньше отправит "Зефир" на дно? Ведь оттуда капитан Мартен уже не подаст нам доброго совета!
      - Но тогда вы останетесь на плаву и наверняка придумаете что-нибудь получше, - не остался в долгу Мартен. - Впрочем, можете сделать это и сейчас, - добавил он уже не столь запальчиво. - Насколько я понял, мы должны обсудить все вместе.
      Хайен с ледяным спокойствием медленно кивнул. Его тяжкий, неподвижный взгляд скользнул по лицу Мартена и упал на большой свиток пергамента, лежавший перед ним на столе. Развернув, капитан придвинул его Мартену. Это была прекрасно рисованная вручную копия географической морской карты Герхарда Кремера, по-латински именуемого Меркатором. Знаменитый космограф князя Юлиуса фон Дуйсбурга изобразил на ней всю центральную часть Моря Восточного, или Балтики, от Аландских островов и южного побережья Финляндии до Пруссии и Поморья, и от заливов Ханьо и Стокгольма до курляндских и эстонских берегов. Гданьск, Пуцк и Колобжег, Карлскрона, Кальмар и Стокгольм, острова Борнхольм, Оланд и Готланд - вся огромная арена будущих морских сражений лежала перед Мартеном как на ладони.
      - Ничего подобного я в жизни не видел! - восхищенно воскликнул он. Все тут сходится и ничего не упущено!
      - Разве только что корабли Столпе, - усмехнулся Бекеш.
      - Они нас сами найдут, - буркнул Хайен.
      Они втроем склонились над картой и просидели так до ужина, а потом ещё почти до полуночи утрясали все детали намеченной экспедиции.
      Когда Мартен возвращался на свой корабль, легкий морозец осадил ночной туман на рангоут "Зефира", который в лунном свете выглядел кованым из матового серебра и опутанным паутиной. Стража на стенах Лятарни протрубила полночь. Начиналось седьмое декабря года от Рождества Христова 1598.
      На рассвете конвой со снабжением для гарнизона Кальмара отошел от Старой Лятарни, возглавляемый "Сепом", которого буксировали четыре гребные лодки. Выход через западный рукав Вайхзельтифе был особенно труден из-за быстро усиливавшегося северо-западного ветра, который даже тут поднимал гривастую волну и гнал её навстречу шлюпкам, словно силясь не пустить корабли в море. Высокий корпус "Сепа" с двухэтажными надстройками на носу и корме представлял прекрасную парусность, буксирные лини содрогались, раз за разом вылетая из воды, у гребцов немели плечи, а результат их усилий был так ничтожен, что в конце концов Мартен, не вытерпев ожидания своей очереди, велел спустить ещё две шлюпки и отправил их на помощь Хайену.
      Только около полудня "Сеп", а за ним "Давид", "Эмма" и оба транспортных судна добрались до рейда за мелководьем и стали на якоря. Тогда же на палубу "Зефира" вернулись изнемогшие гребцы, в робах, тяжких и застывших, как из олова, истекавших водой, словно ледяные изваяния, тающие и парящие от тепла вспотевших тел, которые теперь охватил пронзительный озноб и неудержимая дрожь.
      Хафенмейстер Ведеке, который тем временем приехал из Гданьска, чтобы собственными глазами увидеть небывалое событие, каким был выход в море шести кораблей зимой (когда каждый рассудительный шкипер, и даже самый смелый рыбак сидели дома у печки) наблюдал за этими стараниями, обмениваясь едкими замечаниями со своим заместителем, капитаном Эриком Сассе. Похвалил его за отказ открыть восточный рукав фарватера, служивший трассой для входа в порт, хотя было совершенно очевидно, что там королевская флотилия могла бы пройти быстро и без усилий, не пересекая курса никакому кораблю, входящему в порт, поскольку судов таких тут не видели уже несколько недель.
      - Пусть немного помучатся, - заявил он со злорадной ухмылкой. - Это их научит уважать наши законы и порядки.
      Сассе уважительно кивнул.
      - Если бы это зависело от меня, - заметил он, - я бы не впускал их даже в устье Вислы. Есть свой порт в Пуцке - пусть сами и углубят его так, чтобы могли туда заходить. Прежде...
      - Смотри! - перебил его Ведеке. - Этот верно ошалел!
      Касалось это Мартена, который видимо решил выйти под парусами, ибо на реях "Зефира" затрепетали белые полотнища, а два треугольных кливера поехали вверх на штагах между фокмачтой и бушпритом.
      - Сейчас он окажется на мели, если ветер не выбросит их на берег, заметил Сассе. - Ого! Уже срывает буи! - воскликнул он, когда корабль слегка сдрейфовал, пока реи перебрасывали на бейдевинд.
      Но ни буи не были сорваны, ни маневр не подвел Мартена. Как только ветер наполнил и разгладил нервно подрагивавшие паруса, "Зефир" стал слушаться руля и направился на середину потока, а потом, набирая ход, миновал Лятарню, обогнул каменный столб у края правобережной набережной Вислы, выполнил быстрый поворот, взял ещё круче к ветру и помчался через Вестфарвассер, словно его буксировала колесница самого Нептуна, запряженного конями о коралловых копытах и золотых гривах, вместе с пятьюдесятью нереидами.
      Готард Ведеке и Эрик Сассе, стоя на палубе сторожевого корабля "Йовиш", взирали на это с удивлением и завистью. Даже "Йовиш" явно не способен был на такие штуки. "Йовиш" - гордость гданьского порта, шедевр немецких корабельных мастеров, все год как спущенный на воду в Любеке...
      - Ну и что же, Дюнне? - спросил наконец Готард капитана, который затаив дыхание следил за последним маневром "Зефира", не в состоянии оторвать глаз от его возносящихся в небо мачт. - Вы сумели бы таким вот образом выйти из порта на нашей каравелле?
      Фридерик Дюнне скривился с деланным презрением.
      - Я не рискую ради аплодисментов, - ответил он, кося то вправо, то влево, словно не мог или не хотел задержать взгляд на хафенмейстере. - Я не цирковой канатоходец, и не сын и внук колдуний, как он.
      - При чем тут это? - спросил Ведеке.
      - Как это - при чем? - буркнул Дюнне. - Разве вы не видели? Ни один истинно христианский корабль не мог бы идти так круто к ветру, как этот. Ян Куна не бывает в церкви - можете спросить Шульца. У него на парусах нет ни одного креста, как у прочих кораблей. Вот потому его и пули не берут. Мать его научила своему чародейству, а в Индиях тамошние колдуны ещё добавили. Тьфу! - сплюнул он и набожно перекрестился, добавив: - Плохо дело кончится, если король Зигмунт против своего дядюшки собирает такую публику.
      - Ба! Герцог Зюдерманский тоже давно покумился с дьяволом! - вмешался Сассе.
      Ведеке пожал плечами: он в колдовство не верил.
      - Я слышал, - сказал он, - что Мартен был тяжело ранен, и причем именно пулей. И едва от этой раны оправился. Так что уверен, что прицельный залп с "Йовиша" смел бы его стройный кораблик с поверхности воды, как мыльный пузырь. Должно быть, он тоже это хорошо знает, раз не пытался пройти через Остфарвассер.
      - Пусть бы попробовал! - буркнул Дюнне. - Черти в пекле сразу бы порадовались его черной душе!
      Тем временем Мартен, понятия не имевший об этих рассуждениях и замечаниях Готарда Ведеке и капитана Дюнне, с нетерпением ожидал сигнала Хайена поднять якоря и строиться в походный порядок. Произошло это лишь после двух часов, когда ветер несколько приутих, словно приглашая в путь. "Сеп" снова двинулся вперед под зарифленными парусами, за ним гуськом два одномачтовых когга, по бокам и чуть сзади - "Эмма" и "Давид". Весь этот конвой двигался неторопливо, со скоростью, не превышавшей трех морских миль в час, хоть шли они теперь вполветра, чтобы миновать невидимый с такого расстояния мыс Хеля. Даже тут, в заливе, приземистые когги переваливались с борта на борт, словно гданьские торговки со Старомястской ратушной площади, безмерно чему-то дивящиеся.
      "- А что будет в открытом море? - думал Мартен. - Почему же Гданьск не заставили предоставить королю другие корабли, получше этих? Почему "Йовиш" бесполезно торчит под Лятарней, вместо того, чтобы принять участие в экспедиции со своими тридцатью четырьмя орудиями и сорока картечницами на борту?
      Он закусил ус. Гданьск прежде всего заботился о собственных интересах, как всегда. Видно, даже Шульц не смог изменить этой политики, хотя и строил столь смелые проекты перемен, которые так и не произошли.
      "- Тут ничего не изменилось, - подумал он. - И пожалуй нескоро изменится, если такие как Зигфрид и Готард Ведеке будут оставаться у власти."
      При воспоминании об этой паре кровь бросилась ему в лицо. Правда, он не видел старика, но прекрасно его помнил, а Готард был необычайно похож на отца. И выглядел он точно также, как Зигфрид тридцать лет назад. Та же самая слегка сутулая фигура, выдвинутая вперед голова с редкими рыжеватыми волосами, что заставляло вспомнить старую цаплю, хоть выступающие скулы и короткие носы с широкими ноздрями отнюдь не делали их похожими на птиц. Глаза у обоих были серыми, маленькими, подвижными, легко наполнявшимися слезами, с пожелтевшими белками. Губы бледные и тонкие, липкие, с презрительно опущенными уголками, где зачастую поблескивали пузырьки слюны. Зигфрид всегда одевался в черное, с маленьким кружевным воротником вокруг шеи. Сын следовал ему, но позволял себе темно-фиолетовые кафтаны из самого дорогого бархата; на шее под воротником носил толстую золотую цепь с усаженным гранатами крестом, а на пальцах - два-три драгоценных перстня.
      Оба были одинаково заносчивы и оба при необходимости способны на преувеличенную любезность или даже униженную покорность. Готард в отличие от отца до сих пор не был женат и вел весьма разгульную жизнь, не ограничивая себя в наслаждениях и не слишком это скрывая. Несмотря на это он был расчетлив и умел прекрасно постоять за свои интересы; охотно развлекался и пил за чужой счет, а если сам и тратил деньги, то требовал за них первейшего товара и лучших услуг, никогда ни за что не переплачивая.
      Мартен испытывал к нему отвращение, главным образом из-за сходства со старым Зигфридом Ведеке, который вместе с бурмистрами Фербером и Пройтом вынес смертный приговор Каролю Куне.
      "- До сих пор я за него не отомстил, - думал он, вспоминая любимого брата. - Ни за него, ни за мать..."
      Он клялся отомстить, будучи десятилетним ребенком, а позже повторил эту клятву над телом отца, приняв после него командование "Зефиром". И вот уж тридцать лет этим детским обещаниям, а Зигфрид Ведеке был все ещё жив, хотя безжалостные судьи Кароля и Катарины Куна давно уже в могиле.
      Фербер, Клеефельд, Пройте, Зандер и Гизи... Их настигла карающая рука правосудия ещё в царствование Зигмунта Августа. Только Ведеке - главный преступник - избежал позорной смерти.
      Но сегодня он был уже стариком. Мартен знал, что не способен предстать перед ним и высказав все то, что когда-то твердил себе, проткнуть его рапирой или выстрелить в сердце из пистолета. При одной мысли о таком сведении счетов с этим человеком он содрогался от отвращения. Нет, на такое он способен не был, и пока не видел иного способа сдержать клятву.
      Эти мысли возвращались к нему каждый раз, когда видел он Готарда. Да, с ним стоило посчитаться. Но - за что? Готард Ведеке не имел к тем делам никакого отношения. Тогда он был подростком и вполне мог даже не знать, за что приговорили к смерти Кароля Куну и почему его мать умертвили под пытками. Впрочем, все это было пустыми размышлениями.
      По счастью, у Мартена не оставалось на них лишнего времени, особенно сейчас, когда его захватили текущие дела и в сознании всплывали иные воспоминания детских лет, проведенных в Гданьске и на палубе "Зефира" в те далекие времена, когда им командовал Миколай Куна.
      Вот и сегодня в багровом зареве заката он вновь увидел Хель, что золотистой косой лежал в море, прикрывая Пуцкий залив. При виде столь знакомого пейзажа ему пришло в голову, что Хайен - осторожный балтийский шкипер - наверняка задержится на ночь в рыбацком порту на самом конце полуострова.
      Это его несколько нервировало. В Атлантике он привык к иным кораблям и к иному темпу плавания. Но с другой стороны он смотрел с неким сантиментом и снисходительностью на старые одномачтовые когги с обшивкой внахлест и огромными пузатыми парусами, и одновременно в глубине души отдавал должное отваге и выносливости экипажей, которые на этих неуклюжих судах пускались в открытое море.
      Ему вспомнился "Черный гриф" - каперский корабль, когда-то принадлежавший Готлибу Шульцу. Тот был совсем такой же, как эти два, которые теперь везли припасы для Кальмара; может быть даже меньше. Командовал им Миколай Куна, пока в Эльблаге не спустили на воду "Зефир". "Черный гриф" был вооружен только несколькими шестифунтовыми октавами и двумя четвертькартаунами, а ведь ходил под Ревель, защищал Магнуса Датского от атак шведов в Озилии, и брал на абордаж шведские корабли!
      Кароль Куна, тогда пятнадцати - или шестнадцатилетним юношей принимал участие в этих экспедициях под командой отца. Ян прекрасно помнил любимого брата. Он гордился им перед ровесниками, чистил ему серебряные пуговицы на моряцкой куртке и пряжки на сапогах, затаив дыхание слушал его рассказы о битвах и штормах, учился от него фехтованию на шпагах и владению топором, под его опекой взбирался на марсы, когда "Черный гриф" стоял в порту.
      По счастью он не стал свидетелем его казни, хотя знал о ней и многократно её себе воображал. И Кароль оставался в его памяти полным жизни и энергии - таким, каким был дома и на палубе каперского когга: прямой и стройный, как молодой дубок, с милым юношеским лицом и уверенными ловкими движениями.
      И тут, взглянув вдоль палубы на нос "Зефира", он увидел его под гротмачтой.
      "- Мерещится", - подумал он, взволнованный до глубины души.
      Протер глаза и глянул снова, но привидение не исчезало. Кароль Куна стоял посреди палубы в своей обычной позе, широко расставив длинные ноги, уперев руки в бедра, оттопырив локти. Он смотрел наверх, на розовеющие облака, которые ветер гнал к востоку, и на белых крикливых чаек, словно предсказывал по их полету погоду.
      Это продолжалось с минуту, и Мартен боялся даже перевести дух, чтобы не вспугнуть видение. Наконец юноша обернулся, словно ощутив его напряженный взор, и направился прямо к нему.
      Только тогда Ян осознал, что перед ним Стефан Грабинский. Глубоко вздохнув, он машинально расстегнул воротник кафтана, пережавший горло.
      Не впервые замечал он это поразительное сходство между Стефаном и Каролем, но никогда ещё так глубоко не обманывался.
      "- Может потому, что последнее время я его почти не видел," - подумал он с ощущением какой-то вины и жалости.
      Когда Стефан стал рядом, обнял его и прижал к себе в приливе сердечных чувств.
      - Ты хорошо присматривал за "Зефиром", - тепло заметил Ян. - Никому другому я бы не решился его доверить.
      - А я никому другому не хотел бы служить, - отозвался Грабинский, отвечая столь же крепким объятием.
      Так они и замерли, сплетя руки, словно не находя слов выразить все переполнявшее их сердца.
      - Мать велела передать тебе привет, - сказал Стефан. - Хотела поблагодарить тебя за все, но... - он вдруг умолк, чувствуя неловкость ситуации.
      Мартен тут же его понял и устыдился. Будучи три дня совсем рядом, на Холендрах, он так и не нашел свободной минуты для Ядвиги; не зашел к ней, хоть прекрасно знал, где та живет. И она могла подумать, что он сознательно избегает встречи.
      Когда-то, лет в двенадцать, своей ангельской красой она походила на образ святой Агнешки Салернской; сердце юного Янка Куны забилось тогда первой детской любовью и нашло взаимность. Но пути их разошлись, а через несколько лет Ядвига стала женой Яна из Грабин. Теперь она могла решить, что Мартен потому и не хочет её ни знать, ни видеть. Он же попросту забыл в суматохе, хоть не раз вспоминал её с милой грустью.
      - Не хватило времени, чтобы с ней увидеться, хотя и очень хотелось, соврал он. - Как только вернемся из Кальмара, ты меня к ней обязательно проводишь.
      - Правда? - спросил Стефан, словно удивленный таким ответом.
      Мартен взглянул ему в глаза и усмехнулся.
      - Понимаешь, нам с ней есть что вспомнить...
      - Она рада будет это услышать, - заметил Стефан, оглядел небосклон и добавил: - Пора, пожалуй зажигать огни.
      - Стояночные, - уточнил Мартен, - не похоже, что мы сегодня выберемся за Хель. Командуй.
      Его предвидения оправдались: в сгущавшейся тьме Герд Хайен направил "Сеп" в мелководный залив и первым бросил якорь, а за ним, немного ближе к берегу, стали на якоря оба когга, с "Давидом" и "Эммой" со стороны моря.
      "Зефир"бросил якорь ещё правее, чтобы на всякий случай сохранить свободу маневра, после чего на мачтах засветились подтянутые наверх стояночные фонари.
      ГЛАВА XIII
      Дальнейшее плавание польского конвоя от Хеля до Карлскроны заняло почти две недели. Потрепанные временем когги нещадно протекали и каждой вахте приходилось надрываться на помпах по крайней мере по два часа, чтобы удержать эти старые корыта на поверхности бушующего моря. Море плевалось пеной, как кипящее молоко, под темно-серым тяжелым покровом туч. Ветер день за днем дул с запада, пронизывающий до костей, упрямый и безжалостный. Не только плоскодонные когги, но и оба холька дрейфовали, теряясь в глубоких провалах между волнами, заливаемые водой, которая разгуливала между надстройками словно бурная горная река, срывая найтовы и устраивая бурные водовороты у порогов.
      Люди, не привыкшие к условиям зимнего плавания, мерзли в промокшей одежде, теряли силы и заболевали. Невозможно было приготовить горячую пищу и соснуть хоть пару часов в сутки, потому что корабли и суда метались, как сумасшедшие, и матросам, лежа на койках, приходилось непрерывно держаться за что попало, чтобы не свалиться оттуда из-за невероятной качки.
      Вскоре к этим физическим мучениям прибавились опасения по причине полной невозможности определить местоположение конвоя. Много дней и ночей не было видно ни солнца, ни звезд, ни какой-нибудь суши. Заплутавшие корабли все больше рассеивались и лишь "Зефир" ещё поддерживал какую-то связь между ними, чтобы шкиперы знали, что они не предоставлены самим себе.
      На десятый день после выхода конвоя из Хеля шторм достиг своего предела. Оба протекавших грузовых судна лишились парусов и почти лежали на боку, растянув на наветренных бортах парусиновые заслоны, через которые поминутно переливались гривастые валы. За этими заслонами люди - скорее призраки, привязанные линями к мачтам и стучащие зубами - подползали к рычагам помп и качали их, сколько хватало дыхания, а вода заливала их по пояс, по грудь, выше голов... У них было только два выбора: качать в этой ледяной купели - или идти на дно.
      И они качали. По четыре часа поочередно.
      Потом тащились в кубрик, чтобы выжать промокшую одежду, натянуть на отощавшее тело влажное, ещё не просохшее тряпье, сброшенное предыдущей вахтой, и вновь ждать своей очереди у помп.
      Немногим легче приходилось экипажам "Давида" и "Эммы". Последнюю шквал снес далеко на восток, а штормовые волны сорвали шлюпки и повредили кормовую надстройку, причем одно из размещенных там орудий сорвалось с лафета и принялось сокрушать все вокруг, давя и калеча людей, разбивая перегородки, уничтожая мебель и отделку капитанской каюты, пока не вылетело за борт сквозь пробитую обшивку борта.
      "Сеп" держался лучше, но Герд Хайен не осмеливался вести его иначе, чем поставив носом к волне и ветру, чтобы противостоять дрейфу, избегая одновременно ужасной бортовой качки.
      Лишь "Зефир" отважно противоборствовал ветру и волнам, кружа вокруг конвоя, разбросанного на пространстве в несколько миль вдоль и поперек, что наполняло гордостью его молодого кормчего. Стефан Грабинский переживал этот нескончаемый шторм в состоянии патетического возбуждения. Почти не сходил с палубы, чтобы не лишаться ни на миг вида бушевавшего моря и грозно нахмуренного неба. Борьба с обезумевшей стихией возбуждала его, как великолепное зрелище, где он был и зрителем, и актером не из последних. Ни за что на свете он не отказался бы от участия в этом приключении, которое, казалось, испытывает запас его духовных и физических сил. И чувствовал, что выходит из него победителем.
      Дрожь, которая его пробирала, когда "Зефир" накренялся на поворотах так лихо, что ноки рей почти касались гривастых гребней волн, вызывалась не страхом, а восторгом кораблем и его командой. Ему доставляло огромную радость, что он сам, стоя за штурвалом, способен на такой маневр. А когда уверенным движением рулевого колеса направлял нос корабля на гребень рушащейся волны или в мгновение ока ловко избегал её коварного удара, на себе он чувствовал беспокойные взгляды молодых матросов, завербованных в Гданьске, замечал дружелюбные усмешки старых боцманов и полный одобрения взгляд Мартена. Он всегда был первым у шкотов и на вантах, хотя это и грозило быть смытым за борт во время безумных атак ветра и бушующих валов; вел за собой менее отважных, заставлял их бороться, смеялся над опасностью, с улыбкой шел туда, где отступали другие, и юношеский задор стучал в его сердце и висках, как вино.
      Этот экстаз не оставлял его до конца десятидневного шторма. Только когда темной ночью ветер вдруг утих, к утру море несколько успокоилось и из-за разбегавшихся облаков выглянуло бледное декабрьское солнце, ощутил себя обессилившим и сонным. Мартен запретил ему показываться на палубе, пока сам не вызовет, и Стефан, рухнув как был в промокшей одежде на койку, проспал весь день до захода солнца.
      Разбудил его Тессари, принеся миску парящего густого супа. Это была первая горячая пища с выхода из Хеля.
      - Знаешь, куда нас загнало? - спросил тот, с трудом сдерживая явно докучавший ему кашель и присев на край влажной постели. - Почти к самой Дании! Мы дальше от Карлскроны, чем десять дней назад. Еще двое суток такого шторма, и весь конвой лежал бы на берегу.
      Он опять захлебнулся кашлем, а Грабинский перестал есть и бросил на него благодарный взгляд.
      - Но мы же не возвращаемся в Гданьск? - обеспокоенно спросил он.
      - Нет, - покачал головой Цирюльник. - Правда, шкиперы "Давида" и "Эммы" с удовольствием вернулись бы в Крулевец или в Эльблаг, но венгерский ротмистр отучил их от этого намерения, а вид наших расчехленных орудий довершил дело. Правда, осуждать их трудно, - продолжал он. - А тем более экипажи тех дырявых скорлупок, которые мы эскортируем. Они там все вымокли, как селедки. Я и сам забыл, что такое сухая одежда, и только сейчас почувствовал себя скорее человеком, чем угрем. Да, - вдруг вспомнил он, - я и твои вещи тоже высушил. Сейчас их принесут с камбуза.
      Стефан усмехнулся.
      - Спасибо, амиго. Ты меня опекаешь, как родной брат.
      Тессари поморщился. У него слегка кружилась голова, но такой эффект он приписывал действию нескольких глотков рома, которыми его угостил корабельный кок.
      - Не слишком расчувствуйся, - буркнул он. - У Абеля тоже был брат.
      - Это верно! - рассмеялся Грабинский. - Только тот совсем иначе выказывал ему свои чувства. Значит идем прямо на Карлскрону? - переспросил он.
      Цирюльник кивнул.
      - Ветер - чистый фордевинд, с юго-востока. Даже когги делают под ним до пяти узлов! Если ничего не случится, послезавтра будем в Карлскроне.
      Грабинский поел и, стянув мокрую робу, переоделся в сухую, ещё хранившую тепло печи, потом пригладил волосы и вместе с Тессари вышел на палубу.