"Торгово-транспортная и маклерская" контора Эрнеста Занделя весьма умело и пунктуально выполнила свои обязательства. Балласт "Зефира" выгрузили на одномачтовые барки, которые отплыли за отмель, чтобы высыпать его в море, после чего к кораблю подошли две большие плоскодонные баржи, полные ящиков с фаянсом и мешков с пряностями. Двадцать первого октября погрузка была окончена, два лоцмана на своих лодках с помощью шлюпки Мартена отбуксировали корабль с илистого рейда и "Зефир" под всеми парусами двинулся в дальнюю дорогу на северо-восток, к Скагеррату.
      Плавание не отличалось особыми событиями или приключениями. Только вот штормовая осенняя погода, холод и пронзительные ветры докучали команде, привыкшей к более мягкому климату. Несмотря на это Мартен был в хорошем настроении. Сертификаты, подписанные Шульцем, имели непререкаемый авторитет для ганзейских и датских сторожевых судов. "Зефир" нигде не досматривали и не чинили трудностей. За шесть дней плавания Мартен миновал Скагеррак и Каттегат, вошел в Зунд и без помех пропущен был через двойной кордон военного флота Христиана IY под Эльсинором и Копенгагеном.
      На Балтике он оказался впервые с 1573 года, когда в конвое под командованием капитана Фигенова плыл с отцом, Миколаем Куна, во Францию, чтобы сопровождать французского посла Желе де Ланзака. "Зефир" был единственным судном, которому удалось тогда избежать предательской ловушки датчан и выйти через Зунд в Северное море. С тех пор миновало двадцать пять лет, и многое переменилось на свете, да и на Балтике тоже. Дания была теперь едва ли не союзницей Речи Посполитой и предоставляла убежище кораблям Зигмунта III, сражавшимся со шведским узурпатором.
      Правда, известия об этих схватках и экспедиции в Швецию были не из приятных. В Копенгагене уже дошли вести о поражении флота польского короля под Стегеборгом и о разгроме под Стангебро. Но Польша была богата и могуча - намного сильнее и богаче Швеции! Мартен верил, что война закончится победой, а сам он успеет принять в ней участие и компенсировать хоть часть потерь, понесенных за последнее время на службе Генриха Доброго.
      Он уже строил новые проекты и планы, не полагая надолго задерживаться в Польше, даже если бы исполнились заманчивые предложения Шульца, даже если бы тут ждала его великая слава и адмиральская должность в королевском флоте.
      Марии Франческе наверняка быстро надоест монотонный ритм жизни в Гданьске, да и вообще на суше. Ей захочется новых приключений в необъятном мире, в иных, теплых морях, в незнакомых экзотических краях. И тогда они отправятся вместе - может быть, в Восточные Индии, на Зондские острова и Молукки, или же в Персидский залив, где рождаются самые прекрасные жемчужины.
      Жемчужины... Это напомнило ему о драгоценности, купленной в Гааге. Осмотрев её ещё раз, Ян убедился, что благодаря Занделю приобрел её очень дешево. Жемчужины были в самом деле необычайной красоты. Мария Франческа должна прийти в восторг от такого неожиданного подарка. Уж в драгоценностях она разбирается, просто с ума по ним сходит. И он представлял себе её радость. Не только из-за жемчуга, разумеется! Их вынужденная разлука слишком затянулась. Она наверняка скучает по нему, а бедному Шульцу приходится терпеть её скверное настроение и капризы, которым он отчасти сам был причиной.
      Ян усмехнулся, представив себе заботы Генриха и его несчастную мину.
      "- Нет худа без добра", - подумал он.
      И опять с благодарностью вспомнил Эрнеста Занделя. Очень ему понравился этот агент Шульца. В будущем можно на него рассчитывать, особенно если "Зефир" отправится в Восточные Индии, которые адмиралы Хаутман и Уорвик жаждут завоевать для Соединенных Провинций.
      Что касается печальных предсказаний Джипси Брайд, то он не слишком обращал на них внимание. Разумеется, она сразу его узнала. Не так уж сильно изменился он за эти одиннадцать лет, и не слишком постарел. Потому она так точно "угадала", что он моряк, что был очень богат и что растратил состояние. Ошибка вышла лишь с национальностью - Джипси могла просто забыть, что он не англичанин.
      То, что она сказала о его ближайших намерениях и о "Зефире", могла случайно слышать или в Шевенингене, или даже от Занделя, которого наверняка хорошо знала. Зандель мог и сам инсценировать этот мелкий эпизод просто шутки ради; так или иначе, все это не имело никакого значения.
      Из всего предсказания в подсознании Мартена застрял единственный лишь образ: ворота. Каким-то образом соединился он с бредовыми видениями, которые посещали его на грани жизни и смерти после поединка с графом де Бланкфором. Они несли загадку и тревогу, как сон, который оставляет за собой чувство непонятной угрозы.
      Мартен эти видения помнил: траурная процессия фигур с опущенными капюшонами в черном, с зажженными факелами, направлявшаяся к распахнутым в стене высоким воротам, и себя во главе этого странного шествия, а потом безбрежную пустоту огромного крепостного двора, мощеного диким камнем, и кровь, кровь, кровь...
      Его просто бесило, что он все ещё подвержен этим воспоминаниям и бредовым видениям - как какая-то глупая мещанка! Ян не придавал им никакого значения, как и смутным предсказаниям, имевшим целью вытянуть из него пару лишних гульденов.
      Впрочем, до конца плавания он совсем забыл и о Джипси Брайд, и об её предсказаниях.
      Когда "Зефир" бросил якорь на обширном гданьском рейде и вывесил белый флаг, вызывая лоцмана, вся команда высыпала на палубу. Только несколько старших боцманов помнили этот порт, и лишь Томас Поцеха, Герман Штауфль и Клопс были родом из Польши и с самого начала служили на "Зефире" под командой Миколая Куны. Но лишь у Стефана Грабинского, покинувшего Гданьск меньше трех лет назад, тот был ещё свеж в памяти. Он и показывал матросам видные издалека башни и крыши зданий: Старой Лятарни в устье Вислы, Журавля и башни Лебедь над Мотлавой, Знаменных башен, "Яцка", городской ратуши и соборов: Марианского, Святой Катерины, Святого Миколая и Святой Троицы. Стефан был обрадован и возбужден: ведь ему предстояло опять увидеть мать, упасть к её коленям, обнять и выполнить наконец их общую мечту: небольшой дом с садиком возле собора Святой Барбары за Каменной греблей, чтобы до конца жизни иметь свою крышу над головой.
      Тем временем со стороны Лятарни уже показался небольшой одномачтовый барк, направляясь к "Зефиру", чтобы указать тому фарватер между песчаными банками. Его шкипер, бородатый кашуб, размахивал бело-красным флажком на коротком древке, требуя таким образом подтверждения своего первенства в проводке корабля. Мартен велел опустить белый и поднять бело-красный сигнальный флаг, чтобы его в этом уверить, после чего вахта Броера Ворста подняла якорь, поставила некоторые паруса и корабль неторопливо направился ко входу в порт.
      Они шли за балингером лоцмана вдоль юго-восточного побережья, по обозначенному вешками Остфарвассеру до Вайхзельтифе, а потом, миновав каменный обелиск с гербовым флагом города, свернули влево меж берегов Мертвой Вислы, облицованных огромными валунами и укрепленных сваями, вбитыми в дно.
      Русло реки, а скорее портовый канал с ленивым, едва заметным течением, расширялся чуть подальше, там, где начинались стены цитадели и окружающие их глубокие рвы, наполненные водой, и где посередине возносилась башня с огромным фонарем, который зажигали в темноте.
      Тут правил пан хафенмейстер, - комендант порта Готард Ведеке, и до завершения формальностей в портовой конторе только сюда допускались суда, приходящие в Гданьск со стороны моря. Один из портовых стражников назначал им временное место стоянки у левого берега, напротив цитадели, после чего шкиперы или их помощники отправлялись в город, чтобы внести портовые сборы.
      Управление податной конторы помещалось в городской ратуше, на Длинном рынке, а общий контроль над ведением учетных книг и размером оплат производили трое податных чиновников, подчиненных королевскому податному комиссару, который от имени короля принимал от них присягу на верность.
      В 1598 году эту почетную (и весьма прибыльную) функцию исполнял седой старец Зигфрид Ведеке, отец Готарда, а одним из податных чиновников был Вильгельм Шульц, двоюродный брат Генриха.
      Непосредственными формальностями занимались два писаря - старший и младший. Они вели учетные книги и оформляли так называемые "судовые роли", или подробнейшие списки всех товаров, находящихся на борту. "Роль" заполнял шкипер либо владелец груза, доставлял её писарям и на её основе оплачивал подати и таможенные пошлины с товаров в пользу города и в королевскую казну, после чего заверенный список роли возвращался в Старую Лятарню. Там в свою очередь проводилась проверка груза на борту на соответствие данных, представленных шкипером. Проводили её представители пана хафенмейстера, а он сам контролировал водоизмещение судна, от которого зависел размер портовых сборов.
      По окончании всех этих операций один из портовых стражников забирал подписанную хафенмейстером роль вместе с возможными поправками и дополнениями, поднимался на борт и корабль, отдав швартовы, плыл к Мотлаве, чтобы стать у Длинной набережной в месте, отведенном для выгрузки.
      Однако прежде чем можно было приступить к вскрытию люков и опустошению трюмов, шкипер вместе со стражниками ещё раз должен был появиться в податной конторе и получить там соответствующее разрешение, выдаваемое после сличения копии роли с оригиналом, а если опись содержала какие-то дополнения - только после внесения дополнительных податей.
      Эта процедура, достаточно обременительная для капитанов и судовладельцев, создавала возможность для злоупотреблений, совершаемых как стражниками (в меньшем масштабе) так и самим хафенмейстером (в гораздо большем), особенно если в этих делах существовал тихий сговор между Лятарней и податной конторой. Шкипер охотно делился разницей в размерах податей с Готардом Ведеке, который сам лично определял водоизмещение судов и всегда мог накинуть или сбавить десяток лаштов в ущерб и кораблю, и городу. Точно также в сговоре со шкипером зарабатывали королевский комиссар и податные чиновники, которые могли применить высшие или низшие тарифы для оценки предъявленных на таможне товаров или даже с помощью ловких комбинаций вообще освободить их от пошлин.
      Разумеется, в такого рода сделках надлежало сохранять далеко идущую осторожность, деликатность и умеренность, - качества, которыми - не хуже Анны фон Хетбарк - отличались и отец и сын Ведеке, и Вильгельм Шульц, и оба сотрудничавших с ним податных чиновника.
      Стефан Грабинский знал об этих махинациях. Знал он и то, что немногим порядочным капитанам, которые не желали принимать в них участия, приходилось по нескольку дней дожидаться разрешения на вход в порт. Сам он до сих пор никогда не соприкасался вплотную с этими делами, поскольку перед тем, как стать кормчим на "Зефире", плавал на Балтике только боцманом. Теперь его жгло огнем опасение, что Мартен поручит ему заниматься формальностями и придется окунуться в эти грязные и скользкие махинации.
      После некоторых колебаний он сказал Яну об этом напрямую. Но Мартен, разделяя кстати его отвращение к взяточникам, вовсе не намеревался заниматься формальностями, результат которых зависел от Зигфрида и Готарда Ведеке.
      - Пусть о них заботится Генрих Шульц, - решил он. - Ты его наверняка найдешь либо в конторе, либо на складах на Поврожничей. И пусть сам разбирается с Податной конторой и здесь у нас тоже. Можешь забежать и к матери, только не застрянь там надолго, - добавил он с усмешкой. - Передай от меня привет.
      Зигфриду Ведеке было лет семьдесят. За свою активную жизнь он сумел значительно умножить унаследованный капитал, занимая все более высокое положение в городских властях. Уже в 1567 году стал советником и выполнял эти обязанности больше четверти века, занимая за это время и прочие посты. Был главой Податной службы, капитаном Вассербайля, и наконец королевским податным комиссаром. Со временем благодаря своим усилиям в сенате передавал эти посты людям, вышедшим, как и он сам, из семейств гданьских патрициев, и притом имевшим достаточно денег, чтобы подобающе отплатить ему за это. За возлюбленным единственным сыном Готардом сохранил он должность хафенмейстера и кроме того добился для него командования Старой Лятарней.
      Больше он уже не занимался Податной конторой. Там его заменил Генрих Шульц, приятель Готарда, которому можно было доверять даже столь деликатные дела, как получение взяток и их справедливый дележ. Но по привычке заседал ещё в ратуше, погруженный в глубокое кресло с поручнями и мягким сиденьем, опустив на грудь трясущуюся седую голову с отвисшей челюстью и неподвижным, остекленелым взглядом слезящихся выцветших глаз. Это придавало ему вид глубоко сосредоточенный и производило впечатление поглощенности какой-то важной проблемой. Но в действительности Зигфрид Ведеке не решал никаких проблем и вообще ни о чем не думал. В нем попросту едва теплились последние проблески жизни.
      Известие о прибытии "Зефира" в первый момент не произвело на него ни малейшего впечатления. Казалось, что возвращение Яна Куны его просто не касается. Но однако и это имя, и название корабля не остались ему чужды и принялся вертеть их в уме, словно приглядываясь со всех сторон и пытаясь распознать.
      "Зефир"? - Да, с трудом вернувшись в памяти в далекое прошлое, он вспомнил, что это был каперский корабль. Необычайно красивый корабль. Да, да! И принадлежал он Куне. Только не Яну, а Миколаю.
      Теперь он вдруг увидел все сразу, словно крупным планом, прямо перед глазами, так что не мог уловить нужных пропорций и зависимостей между людьми и событиями. И с трудом привел в порядок смутную картину.
      - Итак, Миколай Куна... Гданьский, а позднее королевский капер. Командовал старым коггом "Черный гриф", принадлежавшим Готлибу Шульцу, отцу Вильгельма и Рудольфа и дяде Генриха. Миколай был женат на Катарине Скоржанке, дочери Винцента, корабела из Эльблага или с Пасленка, который построил "Зефир" на своей маленькой верфи.
      Катарина, как и её мать, когда-то сожженная на костре, слыла знахаркой и колдуньей. У них с Миколаем Куной было двое сыновей: Кароль и Ян. Старший из них, Кароль, плавал труксманом на "Черном грифе".
      Так-так... Все это происходило ещё в годы правления Зигмунта Августа, во времена бурмистров Фербера и Пройте, году так в 1568; вскоре после того, как он, Зигфрид Ведеке, занял пост советника.
      Несколько труксманов адмирала Шарпинга совершили тогда налет на возниц из фольварков, которые везли в Гданьск птицу, яйца, масло и сыр, между прочим пострадал и воз с фольварка Ведеке. Вечные проблемы с этими каперами... Но в тот раз виновных схватили. И по решению советника Зигфрида Ведеке примерно наказали - казнили. Тогда пали семнадцать голов. Среди них - голова Кароля Куны.
      Позже, наверно году в 1573, в смутное время междуцарствия, старый Миколай Куна и некий Вольф Мункенбек - оба капитаны каперов - были задержаны в Гданьске со своими кораблями.
      Куна тогда уже командовал "Зефиром", а Зигфрид Ведеке был управляющим Вассербайля. Он велел их арестовать, поскольку они нападали на датские суда, от чего страдала морская торговля. И тогда оказалось, что Катарина Куна действительно колдунья: это она вызвала два больших пожара в порту, чтобы облегчить каперам бегство в Диамент. Она сама признала это под пытками, после чего испустила дух. Некий набожный монах видел, как душу её подхватили дьяволы и, проникнув через стены подземелья, унесли с собой, наверняка в ад.
      Миколай Куна и его младший сын поклялись отомстить Ведеке - он об этом знал, ибо предостерегали приятели и родственники. Но его угрозы не волновали. В Гданьске он чувствовал себя в безопасности, они же сперва блуждали со своими кораблями между Парнавой и Диаментом в инфляндских водах, и наконец под командой Фигенова отправились во Францию.
      С той поры миновали двадцать пять лет. Зигфрид Ведеке слышал, что Миколай Куна погиб в битве с испанцами у юго-восточных берегов Англии, а его сын отправился в Западные Индии. Им не стоило забивать голову и все это дело потонуло бы в забвении, не появись в Гданьске вновь племянник Готлиба Шульца - Генрих.
      Тот вернулся в родной город около 1586 года и вскоре развернул оживленную торговую деятельность. Он уже не был бедным родственником наследников Готлиба. За морем добыл вполне приличный капитал, а через несколько лет стал одним из богатейших в Гданьске купцов и банкиров. Начало его состоянию положили небывалые удачи в корсарских экспедициях под командованием Яна Куны, из чего он впрочем отнюдь не делал секрета. Поскольку Шульц происходил из известной семьи, его без труда допустили в высшие слои общества. Наконец он очень выгодно женился и теперь усиливал свое влияние даже на политику Сената.
      От него, собственно, Зигфрид Ведеке и узнал о прибытии "Зефира", а упорядочив в памяти все, что касалось Яна Куны, пожелал получить и другую информацию об этом "мальчишке", как он называл его, не учитывая промчавшихся лет.
      Получил. И ощутил нависшую над собой опасность. Его охватил испуг перед грозным, неудержимым корсаром, о котором Генрих Шульц выражался со смесью снисходительности, зависти и удивления, описывая его как романтичного авантюриста.
      Шульц умел его обмануть и извлекать корысть даже из его недостатков это правда. Похвалялся этим, издевался над его наивностью, огорчался расточительностью, высмеивал неспособность в делах, но зато верил в его неслыханное счастье и невольно восторгался отчаянной отвагой. Однако над всем этим господствовали опасения. Опасения, которые разделял старый Ведеке, помня обиды, которые по его повелению причинили Миколаю Куне.
      - Зачем ты притащил его сюда? - спросил он, всматриваясь в Генриха.
      - Он мне нужен, - отрезал Шульц. - И он, и его корабль.
      Зигфрид Ведеке немного помолчал, потом кивнул. Из столь лаконичного ответа он сделал вывод, что осторожный, и в то же время прожженный игрок вроде Генриха Шульца не выдаст ему своих планов. И решил, что это могут быть планы очень смелые и рискованные. С некоторого времени он подозревал, что Шульц затевает что-то с пуцким старостой, паном Яном Вейером. Он не мог отгадать и раскрыть, что именно, но это могло угрожать даже власти Сената, да и интересам купечества.
      Шульца ни в чем нельзя было уличить или даже просто обвинить. Если он и в самом деле готовил заговор, то делал это исключительно осторожно. Но однако...
      "- Для чего ему нужен Ян Куна? - задавал себе вопрос Зигфрид Ведеке. Как он его хочет использовать? Нет ли у него враждебных замыслов против меня и Готарда?"
      За свою жизнь он не боялся - сколько там ему осталось! Но Готард! Единственный сын и опора его старости... Разве не возможно - больше того, разве не правдоподобно, - что этот корсар прибыл отомстить за смерть брата и матери?
      Готард смеялся над этими опасениями. Шульц, даже вместе с Вейером и при помощи Яна Куны, не мог бы перевернуть раз и навсегда установленные в гданьском обществе порядки. Если рвался к власти в Совете, то наверняка бы мог её получить. И для этого не понадобилось бы ни угроз, ни насилия, и уж по крайней мере ни "Зефира" с его капитаном. Может быть, он имел в виду создание собственной каперской флотилии, а Мартена наметил в её командиры и об этом вел переговоры с Вейером? Или попросту намеревался купить этот стройный и быстроходный корабль, чтобы перевозить на нем самые ценные товары прямо из далеких стран?
      Что касается мести со стороны самого Яна Куны, то разве стал бы он ждать с её исполнением целых двадцать пять или даже тридцать лет? За такое время забываются самые большие обиды и оскорбления. Жар их угасает как огонь, не поддерживаемый свежим топливом. Желай Мартен мстить, прибыл бы в Гданьск гораздо раньше. Такую возможность он имел хотя бы в 1577 году, когда король Стефан Баторий вел войну с Гданьском и осаждал Старую Лятарню.
      - Я с ним говорил на палубе его корабля, - сказал Готард отцу. - Он достаточно заносчив и мрачен, но не похоже, что затаил против нас какие-то злые намерения. Не похож ни на человека не в своем уме, ни на скрытого убийцу. О Генрихе говорит как будто с легкой иронией. Сомневаюсь, что Мартен так сильно от него зависит, как представляет это Шульц. Интересует его прежде всего война с Швецией и думаю, что прибыл он сюда для того, чтобы принять в ней участие как королевский капер.
      Говоря отцу, что Ян Куна не похож на одержимого или человека не в своем уме, Готард Ведеке утаил одну небольшую деталь своего разговора с капитаном "Зефира". Подробность, которая его поразила и даже в первую минуту пробудила мимолетное сомнение в умственном здоровье Мартена. Дело в том, что когда тому назначили для разгрузки одно из самых удобных мест на Длинной набережной, сразу у конца Длинного рынка, замкнутого Зелеными Воротами, Мартен задохнулся, испепелили его взглядом, после чего гневно заявил, что не хочет даже слышать о Зеленых воротах и не подумает ставить корабль на стоянку рядом с ними. Этот непонятный взрыв правда быстро миновал, но так или иначе хафенмейстер не сумел убедить его в своих лучших намерениях и в конце концов, пожав плечами, оставил в покое.
      В результате "Зефир" причалил между Журавлем и Святоянской, в большому неудовольствию Генриха Шульца, до складов которого на улице Поврожничей оттуда было гораздо дальше, чем от Зеленой Брамы.
      Мартен чувствовал себя почти счастливым. Встреча с Марией Франческой и первые дни, проведенные с ней в усадьбе на Холендрах, не обманули его надежд, а жемчуга, которые он привез, вызвали её искреннее восхищение. Она скучала по нему - это точно, и теперь они не могли натешиться друг другом.
      Ни Шульц, ни его "тетушка" не нарушали этой идиллии. Пани фон Хетбарк удалилась в Гданьск, где у неё хватало разных интересов, а Генрих, снедаемый ревностью, занялся делами "Зефира" и каперских листов для его капитана, стремясь поскорее снова выпроводить его в море.
      В буре страстных заверений от внимания Мартена не ушли однако некоторые детали и обстоятельства, которые его удивили и даже немного обеспокоили. Так, например, он случайно обнаружил, что кроме спален, занимаемых Марией и пани Хетбарк, наверху помещались ещё три комнаты поменьше, с широкими ложами, зеркалами и предметами, которыми обычно пользуются женщины. Ян знал, что и Леония, и прочая прислуга живут во флигелях. Тем более, что дорогая обстановка этих альковов явно исключала такое их предназначение. Тогда для кого все это было приготовлено?
      Когда он спросил об этом, Мария Франческа пожала плечами.
      - Наверху - комнаты для гостей, - ответила она. - Временами там ночует Генрих, иногда - кто-то из его приятелей.
      Такой ответ не удовлетворил Мартена. Спальня Генриха и две прилегавшие к ней комнаты выглядели совершенно иначе и находились в противоположном конце дома. Разве Мария об этом не знала?
      - Да меня это не интересует! - отмахнулась она с легким раздражением. - Я тут не хозяйка. Размещением гостей занимается Анна. Может эти комнаты сейчас вообще не используют.
      Мартен усмехнулся.
      - Раньше пользовались, - заметил он. - Похоже на то, что наш святоша Генрих держал тут небольшой гаремчик.
      - Ох, не думаю, - недовольно буркнула она, надув губки, после чего перевела разговор на другое, словно эта тема её раздражала.
      Мартен не настаивал, хотя в тот же день невольно сделал ещё кое-какие мелкие открытия, утвердившие его во мнении, что Генрих не был ни столь набожен, ни столь занят умножением капиталов, как можно было полагать, зная его прежде. Напротив: тут он явно наслаждался роскошью стола и ложа, как и прочих мимолетных радостей, на что указывали прекрасно снабженные погреба, горы бутылок от вина и ликеров, груды пользованных и запасы новых карт, а также почти выветрившийся, но ещё ощутимый аромат благовоний, розовой воды и пудры, сохранявшийся в альковах наверху.
      Когда он опять в шутку помянул об этом, Мария Франческа рассердилась.
      Он хотел бы запереть её в монастыре и лишить всяких развлечений? Что ей было, надевать рясу и отбивать поклоны перед распятием, когда Генриха навещали его друзья и знакомые? Не одна же она тут жила! Анна - бывшая придворная дама королевы Боны - тоже принимала участие в приемах и невинных забавах, которые тут случались. Анна тоже играла в монте, в пике и в дурака; ездила вместе с ней в Гданьск, сопровождала её всюду и всегда, опекала словно старшая сестра или приемная мать. Присутствие Анны, её симпатии и опыт, а тем более родство с Генрихом Шульцем составляли достаточную гарантию доброй репутации дома на Холендрах.
      - Да я вовсе в этом не сомневаюсь! - воскликнул Мартен. - Нужно признать, что Генрих оказался намного бескорыстнее, чем я предполагал. Я ему на самом деле благодарен за все, что он для нас сделал, и ты должна благодарить и от себя тоже.
      Мария Франческа покосилась на него с непроницаемой усмешкой.
      - Полагаю, - протянула она словно про себя, - что он получил достаточные доказательства моей благодарности.
      ГЛАВА XII
      Во второй половине ноября и начале декабря у плотников, канатчиков, смоляров и кузнецов Брабанции и Ластадии было по горло работы на ремонте королевских и каперских кораблей, вернувшихся из Швеции. Ротмистр Владислав Бекеш, хоть и не моряк, но человек разумный и энергичный, сам следил за этими работами, опираясь на помощь и советы пуцкого старосты, пана Яна Вейера. Он требовал поспешать, так что стук топоров, ухание молотов, хруст пил и скрежет железа от рассвета до темноты разносились над Мотлавой, а шестого декабря, в самый день святого Николая, два транспортных судна и три корабля спустились по Висле и готовые выйти в море стали на якорях в глубокой гавани Старой Лятарни.
      В тот же день к ним присоединился "Зефир", снабженный королевским каперским листом, выданным на имя Яна Куны, именуемого шевалье де Мартен, чем тем самым признавалось и подтверждалось его французское дворянство.
      Вечером пан Бекеш прислал за Мартеном шлюпку и пригласил его на свой флагманский корабль "Вултур", чтобы вместе с капитаном Хайеном составить план действий.
      "Вултур" был большим английским торговым фрегатом, который в Эльблаге переоборудовали в военный корабль. За счет уменьшения весьма вместительных, просторных трюмов на нем оборудовали орудийную палубу и установили тридцать два орудия, доставленные из Торуни. Его прежний капитан после битвы под Стангебро сбежал с частью экипажа к Карлу Зюдерманскому, а Герд Хайен, который в той битве потерял свой хольк, почти без кровопролития отобрал у изменников фрегат и в награду за такой подвиг стал его капитаном.
      Хайен был человеком огромного роста и медвежьей силы. Родом он был из Инфляндии и на своем корабле имел с полсотни тамошних матросов, которые пополнили экипаж английского "Сепа", как стали называть его с согласия нового капитана.
      Эти полсотни моряков под предводительством Герда Хайена держали в руках не слишком надежную остальную часть экипажа - около ста семидесяти англичан, шотландцев, немцев и голландцев, а сам Герд вызывал в них ужас своей грубостью и сверхчеловеческой силой, которую любил демонстрировать.
      Он был светловолос, с густой бородой, которую брил на щеках, оставляя только на нижней части челюсти от уха до уха. Светло-серые его глаза смотрели холодно и невозмутимо, как два булыжника, а сжатые губы и напряженные черты лица с белой, чуть розоватой кожей, выдавали неустрашимую отвагу и холодное безжалостное спокойствие.
      Ротмистр Бекеш казался полной его противоположностью. Лицо его было мягким, губы всегда готовы улыбнуться, а глаза - темны, как угли. Говорил он живо, немного с акцентом, поскольку родом был из Венгрии и только в 1593 году получил польское подданство. Наряжался он тоже по-венгерски, богато и нарядно, словно королевич. Он и в самом деле едва не стал королевичем, ибо отец его, Каспер Бекеши де Корниат, когда-то соперничал с Баторием за семиградский престол. Несмотря на это пан Владислав не зазнавался, не заносился, а Мартену с самого начала выказывал откровенную симпатию.
      Встретив его у трапа, протянул навстречу обе руки и приветствовал как друга, после чего познакомил их с Хайеном, произнеся о каждом несколько похвальных слов. Капитаны смотрели друг на друга немного исподлобья, словно колебались, подавать ли руки, но в конце концов сделали это почти одновременно, причем у Мартена было ощущение, что берет в руку теплую буханку хлеба, которая вдруг превратилась в железные тиски. Ему пришлось напрячь всю силу своих мышц, чтобы ответить пожатием на пожатие, способное размозжить пальцы мужчины послабее. На свое счастье он сумел охватить огромную мясистую лапу Герда столь же мощно, как тот - его сухую, узкую, но зато более длинную ладонь, и не меняя выражения лица стиснуть её так, что Хайен быстро заморгал своими каменными глазками с бесцветными ресницами.
      Бекеш сразу заметил это долгое, лишь с виду сердечное рукопожатие, и впечатление, которое сила Мартена произвела на инфляндца.
      "- Нашла коса на камень", - подумал он и усмехнулся, поглаживая висячий ус, а вслух сказал: - Не хотел бы я получить в морду ни от одного из вас.
      Мартен рассмеялся, но Герд казался несколько огорченным.
      - Упаси Боже, - буркнул он, - чтобы я нечто подобное...
      - Пусть вас это не заботит, пан Хайен, - успокоил его ротмистр. - Я ожидаю от вас совсем иных атак, и притом не на мою персону.
      Все трое вошли в просторную каюту в кормовой надстройке и уселись за круглый дубовый стол, на котором немедленно появились бокалы и выдержанное венгерское вино. Герд Хайен, который знал всю Балтику пожалуй не хуже, чем палубу своего корабля, по просьбе Бекеша ознакомил Мартена с ситуацией под Кальмаром.
      Стены замка, выстроенного на скалистых берегах острова Кварнхольм, вздымались над самой водой небольшого залива, а орудия, установленные в башнях и на бастионах, господствовали над ним, защищая выходы из теснины, отделявшей остров Оланд от берегов суши. Город, тоже окруженный стенами, с барбаканами и тремя башнями поменьше, соединял с замком подъемный мост. Два других моста, подлиннее, хорошо укрепленные, с центральными пролетами, поднимавшимися на цепях при помощи кабестанов, были переброшены над водами, опоясывавшими Кварнхольм. Крепость слыла неприступной; её можно было взять только измором, организовав чрезвычайно плотную осаду с суши и морскую блокаду.