– Ну, берегись! Ты будешь иметь дело с капитаном! Когда вахта сменилась, Шафера действительно вызвали к Джемисону. У него уже сидел старший механик. Капитан внимательно и спокойно выслушал обоих. Шафер, закончив свои объяснения, твердо заявил:

– Я считаю, что кочегаров нельзя бить, даже если они черные… Если господин капитан с этим не согласен, он может уволить меня.

Но капитан не уволил Шафера. Джемисон не философствовал подобно сэру Вильяму Драйдену. Он был простой человек и чувствовал, что в мире происходят большие перемены – такие, при которых бить негров-кочегаров становится опасным пережитком.

Когда Шафер рассказал Потапову об этом инциденте, Александр Ильич с особой сердечностью сказал:

– Ты поступил как настоящий человек!

Думали и черные, жарившиеся в кочегарке «Мальты» или ежедневно драившие шваброй ее палубы.

За эти три с половиной месяца они с удивлением и радостью увидели, что на свете есть «белые, которые не похожи на белых». Эти белые приехали из далекой и холодной страны. Но почему в той загадочной стране такие странные белые? Почему они относятся к черным, как к равным? Может быть, они просто не видят цветов, не различают красок? Многие даже думали, что предки этих белых были черные, но, уйдя в холодные страны, они побелели кожей, хотя и сохранили душу черных.

Каково бы, однако, ни было происхождение этих белых братьев, важно то, что они существуют и даже добрались до тех мест, где живут Мако, Бамбо и их товарищи. Это поднимало дух, вселяло смутную надежду на что-то лучшее.

Однажды вечером Мако, только что сменившийся с вахты, сказал, обращаясь к своим товарищам:

– Я буду вам рассказывать.

Это было столь неожиданно, что все с изумлением поглядели на него. Мако был замкнутым и молчаливым человеком, не любил и не умел рассказывать. Но теперь он изменил своему нраву – настолько важным ему казалось сообщить черным то, что пришло ему в голову.

Медленно, нескладно Мако начал свое повествование. Его не всегда понимали и переспрашивали – он сердился, но продолжал. Это был даже не рассказ, а целая эпопея, сущность которой сводилась к следующему.

Лет двенадцать назад, когда Мако плавал между Лондоном и Бомбеем на английском грузовике, капитан судна получил в Пирее телеграмму из главной конторы с приказом зайти за важным грузом в какой-то порт, названия которого Мако не запомнил.

– Капитан тогда очень ругался, – рассказывал Мако, – и кричал, что не хочет идти в этот порт.

Но приказ есть приказ. Мако не может сказать, сколько времени судно туда шло и каким путем, но он хорошо помнит, что в одно ясное утро они оказались в виду красивого города, белые дома которого сбегали с высокого берега к морю. Судно вошло в порт, но не пришвартовалось у стенки, а бросило якорь на рейде. Капитан отдал строгий приказ никого не спускать на берег, а сам уехал в город. Через несколько часов он вернулся оттуда очень злой и без всякого повода заехал в зубы случайно подвернувшемуся под руку Мако.

На другой день маленький буксир подвел к английскому судну баржу, с которой на судно принимали тяжелые тюки. Команде было строго-настрого запрещено о чем-либо говорить с людьми, которые привезли груз. Мако, который работал на погрузке, не мог понять, почему капитан так не хочет встречи матросов с местными людьми. Они понравились Мако. Это были веселые белокурые парни, они хорошо пели. Мако заметил, что они вовсе не чуждались черных и относились к ним даже особенно приветливо. Когда погрузка кончилась, один из этих парней крепко пожал руку Мако и что-то залопотал на своем языке. Потом парень ударил себя в грудь рукой и сказал одно слово: «Большевик». Мако знал это слово. Когда давным-давно команды всех судов бастовали в Гамбургском порту – Мако тоже бастовал, – приходили капитаны и хозяева и ругали матросов: «Большевики!» Однажды Мако стоял в пикете забастовщиков около своего парохода. Приехали полицейские на мотоциклах и набросились на пикетчиков. Высокий полисмен бил Мако по лицу и кричал: «Большевик!» А тот парень с баржи, которая привезла груз, никого не боясь, сам назвал себя страшным для белых хозяев словом «большевик».

Сразу после окончания погрузки судно снялось с якоря. Когда пароход выходил из гавани, капитан грозил белому городу кулаком…

Тогда Мако не мог понять – он еще очень плохо говорил по-английски, – где побывало судно и почему капитан так боялся. Но теперь Мако думает, что этот белый город находился в стране большевиков, откуда пришли мистер Петров, миссис Танья и мистер Потапов. Она находится очень далеко от Кейптауна, но она существует, и он, Мако, хотел бы поближе познакомиться с ней и с ее людьми, которые любят справедливость и считают белых и черных равными.

Черные головы всё ближе склонялись к Мако во время его рассказа, черные глаза всё ярче загорались огнем мысли, чувства и надежды.

На седьмой день пути «Мальта» подошла к берегам Западной Африки. На судне все были охвачены тревожным ожиданием. Люди с опаской оглядывали океан. В этих районах уже действовали немецкие подводные лодки, здесь следовало серьезно опасаться вражеской торпеды. И команда и пассажиры настроили себя на состояние «боевой готовности» и вглядывались в расстилающуюся перед ними синюю гладь с особым вниманием и подозрительностью.

Радио «Мальты» еще не нащупало караван, но он должен был быть где-то в этих водах, в этом районе…

Капитан Джемисон, за время пути привыкший к беседам с Петровым, с этим «good sailor»,[18] теперь часто делился с ним своими тревогами и опасениями.

Утром восьмого дня капитан, Петров и Драйден, стоя на мостике, обменивались предположениями о том, почему молчит радио каравана. Подошел радист и передал Джемисону листок бумаги. Капитан быстро пробежал его, и лицо его омрачилось.

– Какие-нибудь неприятные новости? – спросил Петров.

– М-м-м… Как вам сказать… Вот, наконец, сообщение от каравана… Мы примкнем к нему сегодня вечером.

– Но это же отлично! – воскликнул Петров.

– Разумеется, хорошо! – согласился Джемисон. – Но «Мальта» вступит в хвост каравана и окажется судном номер тринадцать… М-м-м… Вот это нехорошо!

– Почему? – не понял Петров.

– Как? – в свою очередь, удивился Джемисон. – Судно номер тринадцать! Несчастливое число. Как бы чего не случилось…

Петров внутренне рассмеялся и взглянул на Драйдена, рассчитывая найти в нем человека, стоящего выше таких предрассудков. Однако и на лице Драйдена он заметил озабоченность. Тогда Степан повернулся к капитану Джемисону, с которым за время пути он сильно сблизился, и, смеясь, воскликнул:

– Вот еще!.. А для меня это счастливое число! Своей жене я объяснился в любви тринадцатого числа. Свой первый орден я получил тринадцатого числа. Шлюпка «Дианы» пристала к острову Девы на тринадцатый день!

– Ах, вот как? – искренне обрадовался Джемисон. – Если вам везет на число тринадцать – значит, и нам повезет. Вы – на борту, и можно рассчитывать, что с нашим судном ничего не случится!

Капитан Джемисон был явно доволен. С лица Драйдена, дипломатично молчавшего во время разговора, тоже сошло озабоченное выражение.

Вечером «Мальта» присоединилась к каравану. Это была грозная и величественная армада. Транспорты шли кильватерным строем, на дистанции в четверть морской мили один от другого. Впереди бежали три эсминца и тщательно «просматривали» море. При малейшем подозрении они останавливали караван и начинали рыскать по океану в поисках врага.

Справа и слева от колонны транспортов шло еще десять эсминцев и фрегатов – по пять с каждой стороны. Заключал шествие авианосец, готовый в любой момент пустить на врага стаю боевых самолетов.

Быстроходный крейсер непрерывно курсировал вокруг каравана, наблюдал за порядком и строгим выполнением всех предписанных правил осторожности. Вся эта плавучая крепость, растянувшаяся чуть не на 10 километров, медленно двигалась на север.

Хотя вероятность встречи с немецкими подводными лодками теперь возросла, ибо врагу нетрудно было заметить движение большого каравана, на борту «Мальты» все повеселели. Вид сопутствующих боевых судов, особенно рыскающих по морю быстроходных эсминцев, сознание, что ты не один в безбрежности океана и что в крайнем случае тебе помогут, – все это сильно подняло дух команды и пассажиров «Мальты».

Группировки, наметившиеся на пароходе при выходе с острова Девы, теперь окончательно оформились. Здесь была своя «аристократия» – Драйден, Ванболен, генерал Блимп и иже с ними; к «аристократии», конечно, примкнул и капитан Смит. Здесь была своя «демократия» – Петровы, Потапов, супруги Таволато, Шафер, Мандер и некоторые другие: к «демократии» сильно тяготели черные и «цветные». Капитан Джемисон старался деликатно лавировать между этими двумя лагерями. Воспитание, навыки, взгляды, положение невольно толкали его к «аристократии», но чутье практического человека и присутствие на судне советских людей сдерживали его.

История столкновения между Шафером и старшим механиком очень быстро стала общим достоянием. «Аристократия» была возмущена поведением Шафера и осуждала Джемисона за проявленную им «слабость»; зато «демократия» не скрывала своего удовлетворения. Особенно восхищены были черные. Шафер стал их героем, и сами они почувствовали прилив мужества. Конечно, долгие годы унижения и оскорбления их человеческого достоинства продолжали довлеть над психологией черных. Но они стали менее терпимы к грубости и более независимы. Они начинали роптать, когда белые начальники несправедливо их ругали или угрожали наказанием. Бить черных после истории с Шафером больше никто не решался.

На борту «Мальты» советские люди получили, наконец, возможность услышать голос Родины. Дважды в день они принимали московское радио, пользуясь дружбой судового радиста. Этот высокий и нескладный парень, широко улыбаясь, предложил им послушать Москву уже через час после того, как «Мальта» отошла от острова Девы. Когда Степан, Таня и Потапов собрались в тесной радиорубке и услышали позывные сигналы Москвы, а затем знакомый голос диктора, читавшего очередную сводку Информбюро, у всех троих показались слезы на глазах. Таня, не стесняясь радиста, счастливо всхлипывала.

Теперь они регулярно, два раза в сутки с волнением ждали часа передачи и буквально впитывали каждое слово. Радист требовал только одного: подробного перевода сообщений о том, как советские войска бьют проклятых наци. Особенно интересовали и восхищали его подвиги советских партизан.

Таня стала все больше возвращаться к воспоминаниям о своей прошлой жизни, о родных, друзьях, знакомых. Кто из друзейгфронтовиков жив, кого уже нет?.. Она часто вынимала из сумочки потертую в скитаниях фотографию сына, подолгу глядела на нее и украдкой от Степана шептала какие-то смешные, нежные слова.

Чем ближе к Европе подходил караван, тем больше соблюдались меры предосторожности и напряженнее становилась атмосфера на борту «Мальты».

Когда караван достиг широты Канарских островов, едва не произошла катастрофа. Немецкая подводная лодка, находившая приют и источники снабжения в этих владениях Франко, попыталась атаковать суда. Однако ее перископ был вовремя замечен с одного из эсминцев. Конвойные суда мгновенно бросились в погоню за лодкой, и спустя полчаса с ней было кончено.

Через три дня разыгрались более серьезные события.

Караван проходил мимо берегов Испании. Было около восьми часов вечера, и пассажиры «Мальты» сидели за обеденными столами. Внезапно оглушительный взрыв потряс воздух. Все вскочили с мест и бросились на палубу. Первой мыслью Петрова было: «Неужели нас?» Но пароход продолжал идти ровным ходом, и это успокоило Степана. Однако, на всякий случай, он крепко схватил за руку Таню и не отпускал ее от себя ни на шаг.

Взбежав на капитанский мостик, Петров стал вглядываться в темноту. Где-то впереди слышался неясный шум, раздавались тревожные гудки…

На ближнем крейсере вспыхнул прожектор. Бело-голубая полоса пронеслась над взволнованной поверхностью океана, заколебалась… Стало видно, что через одно судно от «Мальты» дымится и кренится набок большой транспорт. Еще мгновение – и над кормой взвился язык пламени.

– Пропало судно! – с огорчением произнес Джемисон, стоявший рядом с Петровым. – Десять тысяч тонн! Жалко!

Тем временем пять эсминцев бросились за подводной лодкой и быстро исчезли в темноте. Спустя несколько минут над морем гулко пронеслось: «Бум… Бум… Бум…» Это эсминцы бросили глубинные бомбы.

– Степан, смотри! – воскликнула Таня, судорожно сжимая руку мужа. – Совсем как тогда…

В ее памяти мгновенно всплыла страшная картина: темная ночь, вопли и крики людей, зарево пожара на корме и медленно опускающийся в воду корпус «Дианы». Она закрыла глаза…

Подбитый пароход все глубже уходил в воду. В свете прожектора видно было, как на нем суетятся люди, одна за другой спускаются и отплывают в сторону шлюпки. Эсминец, подойдя к гибнущему пароходу, подбирал людей из шлюпок и с воды. Через несколько минут он быстро удалился и исчез во мраке.

Раздались два глухих взрыва. Капитан Джемисон хладнокровно отметил:

– Огонь добрался до взрывчатки. Опасный груз…

Караван пришел к берегам Англии, в Ливерпуль, поздно вечером. Город и порт были погружены в кромешную тьму. Полная светомаскировка, нигде ни луча!

Маленькие буксиры медленно и осторожно вводили суда в гавань. Петров знал, что Ливерпуль – огромный порт, но кругом была только глубокая, непроницаемая тьма, и Степан тщетно старался уловить присутствие где-то здесь, вокруг, сотен кораблей и тысяч домов, укрытых мраком. Минутами ему казалось, что каким-то внутренним чутьем он ощущает этот деятельный, но невидимый мир.

Никто на «Мальте» не спал в последнюю ночь. Все с нетерпением ждали рассвета, и, когда он пришел – хмурый, бесцветный, затянутый сеткой моросившего дождя, – люди стремительно бросились на палубу. Только сейчас они увидели лес мачт и труб в порту и закопченные дома города, медленно выплывавшие из желто-серого тумана.

«Мальта» стояла на рейде, далеко от причала. Команда уже была на ногах и готовила шлюпки для доставки на берег пассажиров и их багажа.

Раньше всех судно покинул сэр Вильям Драйден. Попав в привычную обстановку, он снова почувствовал себя банкиром, дворянином, светским человеком. Он был тщательно выбрит, в свежеотглаженном костюме. Лицо его выражало спокойную солидность и уверенность. Крепко пожимая руку Ванболену и приглашая его к себе в Лондон, сэр Вильям говорил:

– Я возвращаюсь в Англию другим человеком. Я недооценивал раньше угрозу большевизма. Теперь я прозрел и знаю, что мне делать…

С Петровым Драйден простился любезно, но холодно, а Потапову только кивнул головой.

Зато как горячо прощались с советскими путешественниками их белые и темнокожие друзья! Негры с «Мальты» все высыпали на палубу, крепко жали им руки, что-то горячо говорили, жестикулировали и опять говорили. Слова были непонятны, но чувства не вызывали никаких сомнений.

Мэри и Карло Таволато расставались со своими советскими друзьями грустные и растерянные.

Мэри уже давно так подружилась с Таней, что полушутя называла ее своей старшей сестрой. Она не раз делилась с Таней своими опасениями: что ждет ее и Карло в Англии, как примут их родные, друзья и знакомые Мэри? Не окажутся ли они в полном одиночестве?

Таня старалась рассеять тревогу подруги.

Порывисто обнимая Таню, Мэри быстро шептала:

– Как я буду жить без тебя? Ты была мне помощью, опорой. Я боюсь будущего…

Таня прижимала голову Мэри к груди и, точно мать, ободряла ее:

– Ищи, Мэри! Я уверена, что в Англии есть тысячи и тысячи людей, стоящих выше гнилых предрассудков. Они тебе помогут. Надо только найти их!

Карло крепко пожимал руку Петрову и Потапову и обещал писать им о своей судьбе.

Душевно попрощались со своими русскими спутниками и товарищи по испытаниям Максвелл, Наттинг и другие англичане из состава команды погибшей «Дианы».

Профессор Мандер прочувствованно сказал:

– Вы многому научили меня за эти четыре месяца, я многое вижу теперь по-иному… Я буду с интересом следить за всем, что делается в Советском Союзе. Наши страны не должны мешать друг другу жить и развиваться. Скажу больше: мы обязаны помогать друг другу, чтобы людям в мире лучше жилось.

А Шафер, отозвав в сторону Александра Ильича, с некоторой торжественностью, которая плохо вязалась с его простыми, искренними манерами, заявил:

– Я решил вступить в Британскую коммунистическую партию!