Глава девятнадцатая

ПРОЩАЙТЕ, ТЕМНОКОЖИЕ БРАТЬЯ!

Время шло. Наступил апрель 1943 года. Однажды лейтенант Максвелл, очень взволнованный, прибежал к Петровым.

– Только что получены сведения о двух шлюпках с «Дианы», – сообщил он.

– Что? Что с ними? – в один голос воскликнули Степан и Таня.

– Одна шлюпка – номер четыре… Помните – в нее с капитанской шлюпки перешел старший офицер Барнби?.. Эта шлюпка после невероятных усилий пристала к западному берегу Африки. Она прошла свыше тысячи миль, половина пассажиров погибли…

Максвелл передохнул, зачем-то поправил галстук и затем продолжал:

– А другая шлюпка – номер пять… Самая тихоходная… Она проболталась в океане пятьдесят два дня! В конце концов ее прибило к берегам Южной Америки.

В ней нашли только двух полуживых пассажиров. Они рассказали, что все остальные погибли от голода и жажды. Когда умерли последние трое, эти еще остававшиеся в живых были так слабы, что не могли выбросить трупы за борт. Так шлюпка и носилась по волнам с двумя умирающими и тремя умершими.

На глазах Тани показались слезы, она быстро отвернулась.

– А шлюпки номер два и номер шесть? – спросил Петров. – О них ничего не слышно?

– Ровно ничего. Я думаю, их больше нет.

Все, склонив головы, замолчали, отдавая дань памяти погибших спутников по «Диане».

Долгожданное судно все еще не появлялось. Невольные пленники острова Девы все чаще нервничали, томились.

В конце февраля Петров отправил в Лондон телеграмму с просьбой сообщить, когда примерно можно ожидать эвакуации с острова. Через два дня от советского посла в Англии пришел ответ: «Перспективы вашей эвакуации проясняются. Делаю все возможное для ее ускорения. Проявите терпение».

За телеграммой последовал новый денежный перевод. Прошел еще месяц, но о желанном судне ничего не было слышно. Петровы и Потапов волновались. Ведь там, в большом мире, идет жестокая борьба за будущее человечества, каждый из них должен занять место на линии огня. Особенно нервничала Таня. Она настойчиво просила Степана снова телеграфировать послу. Но не успел он сделать это, как пришло еще одно сообщение: «Ваше пребывание на острове Девы близится к концу. Не теряйте выдержки».

Советские путешественники воспрянули духом, но все-таки оставалось загадкой, сколько еще времени им придется провести на острове. И что там происходит, в далеком и туманном Лондоне? Кто и как решает там их вопрос?

А там, в Лондоне, происходило вот что. Когда в разговоре с товарищем министра иностранных дел советский посол коснулся вопроса об эвакуации трех его соотечественников с острова Девы, он получил от своего собеседника любезный ответ:

– Да-да, конечно, мы сделаем все возможное…

Про себя, однако, товарищ министра подумал: «У нас и без того хлопот полон рот, а тут еще возиться с этими тремя русскими. Удивляюсь бестактности большевиков!»

Товарищ министра отнесся к просьбе советского посла настолько невнимательно, что даже не упомянул о ней в официальной записи беседы, которую он составил в соответствии с дипломатическими правилами.

Предвидя возможность такого отношения, посол несколько дней спустя отправил в английское министерство иностранных дел специальную ноту, в которой, «свидетельствуя свое почтение министру иностранных дел», излагал историю злоключений советских людей и настойчиво просил принять срочные меры для вывоза их с острова Девы. Нота попала к товарищу министра иностранных дел, он поморщился и распорядился переслать ее копию в адмиралтейство с сопроводительным письмом, в котором выражалась надежда, что адмиралтейство, «в соответствии со своими возможностями», примет необходимые меры. Советскому же послу был послан краткий ответ, в котором сообщалось, что его нота получена и «ей уделяется внимание».

Начальник одного из отделов адмиралтейства, к которому попала бумага министерства иностранных дел, уголком глаза пробежал ее содержание и, увидев, что она подписана не министром и не товарищем министра, а всего лишь заместителем заведующего одного из департаментов министерства, решил, что дело не срочное, и сунул бумагу в папку, на которой крупными буквами было написано: «По мере возможности».

Так прошло около месяца. В начале февраля посол при очередной встрече с министром иностранных дел снова напомнил ему о людях на острове Девы. Это случилось сразу после капитуляции армии Паулюса под Сталинградом. В создавшейся обстановке министр иностранных дел считал необходимым проявить интерес к судьбе трех русских и обещал лично вмешаться в это дело. После ухода советского посла он позвонил начальнику морского штаба и, кратко информировав его о существе вопроса, прибавил:

– Вы, конечно, понимаете наше щекотливое положение… Сейчас, когда русские одержали такую блестящую победу на Волге, надо быть к ним внимательными.

– Да-да, – недовольно отозвался начальник штаба, – я вполне понимаю ваше положение… Но вы поймите и мое: немецкие подводные лодки и бомбардировщики свирепствуют, потребности в тоннаже громадны, судов не хватает, а остров Девы лежит так далеко от всех главных линий коммуникаций…

После этого разговора сложные колесики английского бюрократического аппарата стали медленно двигаться, и, наконец, в середине февраля товарищ министра иностранных дел уведомил советского посла, что эвакуация советских граждан с острова Девы «состоится в ближайшем будущем».

Именно это письмо и дало советскому послу основание телеграфировать Петрову, что «перспективы эвакуации проясняются». Однако судно, которому адмиралтейство предписало попутно зайти на остров, было торпедировано германской подводной лодкой, и план эвакуации сорвался. Надо было придумать что-то другое. Неизвестно, сколько времени потребовалось бы на это адмиралтейству, если бы неожиданно в игру не вошел новый и существенный фактор.

…Чем дальше затягивалось пребывание советских людей на острове Девы, тем более затруднительным становилось положение его начальника. Уже выступление Петрова перед школьниками было для мистера Липера серьезной неприятностью. Еще больше тревог и огорчений доставила ему медицинская практика Тани. Но, когда Потапов взялся за восстановление пиратской мельницы и успешно это осуществил, мистер Липер окончательно растерялся. И он решил посоветоваться с Драйденом и генералом Блимпом. Все-таки это люди высокого положения!

Однажды после обеда, когда они остались втроем, мистер Липер изложил перед своими гостями сущность возникших затруднений.

– Формально я не могу ни на что пожаловаться, – говорил начальник острова. – Они ведут себя строго лояльно в отношении наших законов. Господин Петров выступал в школе с моей санкции, мадам Петрова лечит туземцев также с моего разрешения, господин Потапов руководил работами, которые относятся к компетенции самой туземной общины. Сами по себе действия этих лиц едва ли могут вызывать какие-либо возражения. Ну, кто может возражать, в самом деле, против того, что мадам Петрова оказывает медицинскую помощь туземным женщинам? Это, так сказать, дело гуманности, филантропии. Все как будто бы в порядке. А вместе с тем все не в порядке… Весь дух их действий несовместим с установленными традициями…

Мистер Липер недоуменно развел своими короткими ручками, и, так как его собеседники сохраняли молчание, он счел своим долгом разъяснить:

– М-да… За последние два-три месяца настроение туземцев изменилось. Война вызвала у них разные ненужные мысли, а пребывание на острове большевиков еще больше развратило их скудные умы… Могу вас заверить, что среди туземцев сейчас идут неприятные разговоры, очень неприятные разговоры!

– Так зачем же вы, сэр, э… э… проявляли излишний либерализм? – заговорил, наконец, генерал Блимп. – Зачем вы, сэр… э… э… разрешили господину Петрову выступать? Зачем вы позволили… э… э… мадам Петровой практиковать?

– Ну как я мог им это не разрешить? – извиняющимся тоном отвечал мистер Липер. – Если бы я так поступил, туземцы взволновались бы, и опять-таки начались бы разные неприятные разговоры. К тому же мы не можем забывать, что эти господа прибыли из союзной страны…

Тут мистер Липер совсем сбился и замолчал. То обстоятельство, что столь почтенное лицо, как генерал Блимп, осудило его действия, сильно расстроило начальника острова. Но в разговор вступил Драйден.

– А я думаю, – медленно сказал он, – что наш хозяин не мог действовать иначе, чем он действовал.

Генерал Блимп недовольно засопел, а мистер Липер приободрился.

– При всем моем уважении к вашим боевым талантам, сэр, – продолжал Драйден, адресуясь к генералу Блимпу, – я все-таки позволю себе заметить, что на поле битвы и на поле политики действуют разные правила игры. Запретить было бы очень просто, но едва ли благоразумно. Начальник острова прав, указывая, что это только раздражило бы туземцев, а сверх того – обидело бы наших союзников. Наша страна находится сейчас в чертовски сложном положении и вынуждена пускать в ход чертовски сложные маневры. Имейте это в виду, генерал!

– Вот-вот! И я то же самое чувствую! – радостно воскликнул мистер Липер.

Генерал Блимп сердито посмотрел на Драйдена и сказал:

– Вы преувеличиваете наши трудности, сэр! К тому же мне непонятно, сэр… э… э… что же вы предлагаете, сэр… в отношении этих большевиков?

– Что я предлагаю? – оживился Драйден. – Я предлагаю прежде всего не вспоминать прошлого. Это – пролитое молоко. Что сделано, того не воротишь. А затем я предлагаю… помочь большевикам поскорее уехать с острова Девы!

– Вполне согласен! – радостно откликнулся мистер Липер. – Я и сам уже думал об этом.

– Да, это будет наилучший выход, – пояснил Драйден. – Большевики уедут, и все трудности нашего хозяина останутся позади. Да и нам с вами, генерал… – Драйден сделал легкий поклон в сторону Блимпа, – нам это тоже будет выгодно. Мы что-то уж слишком засиделись на этом прекрасном, но все-таки слишком отдаленном острове.

В результате «военного совета трех» в Лондон полетели многочисленные телеграммы. Драйден апеллировал к своим друзьям в военном кабинете. Изображая в самых мрачных красках злоключения, пережитые им с момента отплытия из Кейптауна, он просил облегчить ему возвращение в Англию. Генерал Блимп, подчеркивая свое желание быть полезным родине в строю, телеграфировал о том же военному министру. А мистер Липер забросал колониальное ведомство письмами о своих трудностях и настаивал на скорейшей эвакуации «опасных русских коммунистов», как на единственном средстве сохранить на острове Девы «основы цивилизации и порядка».

Этот нажим, странным образом совпадавший с требованием советского посла в Лондоне, возымел свое действие: колесики английского бюрократического аппарата начали двигаться быстрее.

В конце апреля наступила осень Южного полушария. Урожай был снят, и, следуя традиции, островитяне собрались на большой народный праздник.

На широкий луг возле мельницы пришел весь поселок. Дома остались только больные. Все уселись в круг. Женщины были в венках, мужчины – с трубками в зубах.

По звуку бубна начались танцы. Сначала группа юношей в легких набедренных повязках исполнила сложную пляску. Ее темп все ускорялся, и в конце концов танец превратился в бурю движений.

Внезапно раздался глухой удар большого барабана. Все пляшущие мгновенно застыли в тех позах, в каких застал их этот сигнал.

Потом закружились в хороводе девушки. С цветами в волосах и звенящими украшениями на руках и ногах, они плавно двигались в хороводе, который то распадался на отдельные кольца, то вновь превращался в сплошной круг, то извивался змеей, то вытягивался в две линии. Во время пляски девушки перебрасывались венками из цветов и колосьев. И опять по глухому удару большого барабана танцующие мгновенно замерли.

За плясками пошли песни. Пели все – мужчины, женщины, дети. Звучали протяжные, гортанные, ритмические напевы. Было в этих красивых мелодиях что-то глубокое, за душу хватающее.

В прежние годы белые обычно не присутствовали на празднике урожая. Но сегодня их собралось много: здесь были Максвелл, Мандер, Шафер, Наттинг, Мэри и Карло Таволато, несколько офицеров и матросов с капитанской шлюпки. В полном составе явились негры с «Дианы» во главе с Мако. Сюда пришли и представители английской администрации на острове. Даже Драйден и Ванболен приехали в коляске.

Петровым и Потапову туземцы отвели почетные места – рядом со старшинами.

Когда веселье достигло высшей точки, Майя, славившаяся в поселке как плясунья и певица, подбежала к Тане и стала просить ее:

– Покажите нам, как танцуют русские!

Просьбу поддержали Окано, старейшины, молодежь… Отказаться было трудно. Таня кивнула Александру Ильичу, и оба они вышли в круг.

– Что ж, спляшем «русскую»? – полувопросительно сказал Потапов.

И впервые под этим небом, на далеком острове, затерянном в просторах Атлантики, впервые перед этими бронзовыми людьми, до сих пор не подозревавшими даже о существовании Советской страны, русские люди сплясали «русскую».

Когда танец окончился, со всех сторон послышалось:

– Хорошо! Весело!

Женщины подбрасывали кверху цветы, дети восторженно кричали, прыгали и пытались повторить то, что видели.

Драйден, с презрительной улыбкой наблюдавший эту сцену, обернулся к Ванболену и, кивнув в сторону Тани, сквозь зубы процедил:

– Какая недостойная демагогия!

Всеобщее веселье нарушил темнокожий мальчишка. Запыхавшись, дико вращая глазами и размахивая руками, он ворвался в круг и что есть силы закричал:

– Пароход!

Точно ветер пронесся по толпе. Все обернулись.

На широкой глади океана виднелся корпус большого судна, направляющегося к острову. Черный столб дыма поднимался из его высокой трубы.

Прибытие парохода в жизни острова было великим событием, особенно с тех пор как началась война.

На берегу собралась огромная толпа. Отдельной небольшой группой стояли белые: начальник острова с супругой, чиновники и служащие местной английской администрации с женами и детьми. Ведь в Лондон отбывали такие видные лица, как банкир Драйден, генерал Блимп, миллионер Ванболен!

Пароход «Мальта» был грузовым судном водоизмещением в 5000 тонн. Он шел с хлебом из Аргентины в Англию. Для маленькой гавани острова пароход был слишком велик, и он стал на рейде в миле от берега. Пассажиров доставляли к борту «Мальты» на шлюпках.

Первым рейсом отправились Драйден и другие важные персоны. Мистер Липер и его супруга крепко жали отъезжающим особам руки и желали счастливого пути. Другие белые, всех рангов и положений, выражали свои чувства словами, жестами и поклонами. Толпа туземцев почтительно, но в то же время отчужденно наблюдала за церемонией.

Петровы и Потапов могли бы, конечно, также отплыть с первым рейсом шлюпки, но эта привилегия исключалась для Мэри и Карло Таволато. А отделяться от своих друзей они не хотели. К тому же приятно было провести несколько лишних минут с Окано, Майей и другими островитянами. Решили отправиться вторым рейсом.

Степан, Таня и Александр Ильич подошли к начальнику острова и его супруге, вежливо поблагодарили их за гостеприимство и оказанные услуги; любезно попрощались с матроной, врачом и некоторыми другими лицами из числа островной администрации. Все было гладко и корректно, но с оттенком официального холодка. Затем, несколько отступив назад, Петровы и Потапов поклонились всем остальным белым.

Когда это было исполнено, советские путешественники решительно пересекли ту сотню шагов, которые отделяли их от толпы бронзовокожих островитян.

По рядам туземцев прошло волнение. Послышались восклицания, причмокивания. Толпа качнулась и окружила отъезжающих. Им трясли руки, что-то горячо говорили. Плечи всех троих были мгновенно увешаны гирляндами цветов. Старшина поселка, сказав несколько слов, отвесил советским друзьям низкий поклон. Окано был очень взволнован. Крепко пожимая руку Степану, он сказал:

– Спасибо вам за все! Теперь я знаю, что и белые могут быть настоящими братьями.

В глазах Майи сверкали слезы. Она бросилась Тане на шею и быстро лепетала какие-то слова. В горле у Тани защекотало. Она обняла девушку и крепко поцеловала.

– А что, если я забуду все, чему вы меня учили? – спросила Майя.

– Не забудешь! – рассмеялась Таня. – У тебя память лучше моей. – Подумав мгновение, она прибавила: – Я пришлю тебе медицинские книги – ты ведь теперь единственный в своем народе врачеватель!

Подошла шлюпка. Вместе с советскими людьми в нее уселись Таволато, Максвелл, Шафер, профессор Мандер и другие. Когда шлюпка отвалила, группа туземцев бросилась вперед. Майя бежала первой, и через мгновение ее тоненькая фигурка застыла на краю утеса, над морем. Плавными взмахами руки она посылала последнее «прости» уезжающим друзьям.

Таня, стоя на корме, отвечала девушке, которая стала ей так дорога. Когда Майя, наконец, исчезла из глаз за выступом утеса, Тане показалось, будто кусочек ее сердца остался на этом крох0тном скалистом островке, затерянном в беспредельности океана.

Глава двадцатая

О ЧЕМ ДУМАЛИ РАЗНЫЕ ЛЮДИ НА «МАЛЬТЕ»

«Мальта» шла мерным двенадцатиузловым ходом на восток, к берегам Африки, и на борту ее плыли разные люди, с разными мыслями и стремлениями.

Капитан «Мальты» Боб Джемисон, старый английский моряк с простой, честной душой, больше всего думал о том, как бы ему избежать немецких подводных лодок и благополучно довести свое судно до Ливерпуля. У берегов Африки «Мальта» должна была включиться в английский караван судов, идущий под конвоем крейсеров и эсминцев из Южной Африки в Великобританию. Но до места встречи было еще далеко, и кто знает, что может случиться с одиноким судном в пути? Чтобы ускорить день встречи с караваном, Джемисон увеличил команду «Мальты» за счет моряков «Дианы»: Максвелл, Шафер, Мако, Бамбо и некоторые другие были приставлены к делу, каждый в соответствии с его прежней службой.

«Мальта» торопилась. Джемисон не жалел угля. Он отдал приказание держать пар в котлах на самом высоком уровне.

Трудно было разместить на пароходе людей, взятых с острова Девы. «Мальта» не была приспособлена для перевозки пассажиров, а тут пришлось принять на борт около сорока человек, среди которых были лица важные и избалованные комфортом. В конце концов все уладилось. Джемисон обратился к пассажирам с речью, в которой просил их не забывать, что сейчас идет война и что «Мальта» не является роскошным «лайнером» для богатых туристов. Его по-морски грубоватая речь возымела свое действие. Драйден и другие важные лица разместились в каютах капитана и офицеров судна на положении временных сожителей; Петровым и Таволато были предоставлены маленькие каютки, из которых на время пути выселили радиста и младшего механика. Потапов поселился с Максвеллом в его каюте. Негров и индийцев сначала поместили в тесных кубриках, но потом капитан распорядился сделать для них из ящиков и досок импровизированное помещение, где им было свободнее и удобнее. Ибо, несмотря на свой традиционный консерватизм, Джемисон, как человек практический, прекрасно понимал, что если моряк будет жить плохо, то он и работать будет плохо.

Особый интерес Джемисона вызывали, конечно, советские люди. С первого взгляда русские понравились ему, особенно Петров, который к тому же оказался моряком. Джемисон уже слышал рассказы об этих трех русских от пассажиров «Дианы». Слышал и плохое и хорошее. Особенно злобно о них говорил капитан Смит. Однако Боб Джемисон был достаточно искушенным человеком и опытным моряком, чтобы понять, что произошло при торпедировании «Дианы» и почему одни Петрова хвалят, а другие осуждают.

В душе капитан Джемисон считал, что капитан Смит поступил бесчестно, а этот русский, наоборот, обнаружил качества настоящего моряка. По разным соображениям тактического свойства Джемисон не считал удобным открыто высказывать свое мнение, однако в отношении капитана к Смиту стало проскальзывать что-то неприязненное, а о Петрове он иногда думал словами известной английской песни: «Он чертовски славный парень!»

Думал и лондонский банкир сэр Вильям Драйден. Он вспоминал все, что ему пришлось пережить, начиная с памятного обеда у Бингхэма в Кейптауне, и подводил итоги.

– Да, – говорил он Ванболену, сидя на скамейке около пароходной трубы, – большевики – опасные люди… Помните наш разговор на эту тему в больнице? Сознаюсь, я недооценивал раньше опасности большевизма, но зато теперь!..

Драйден сделал такой жест, точно хотел снести голову свирепому дракону. Ванболен понял это по-своему и с улыбкой ответил:

– Большевизм нужно раздавить, иначе у нас не будет покоя.

– «Раздавить»!.. – недовольно повторил Драйден. – Вы, конечно, сейчас же думаете о Малане и его политике… Так нозвольте вам сказать, что Малан не уничтожает большевизм, а, напротив, плодит его!

– Я вас не понимаю, – с недоумением сказал Ванболен. – Как же тогда бороться с большевизмом?

– Как бороться? По-английски бороться.

– То есть как это – по-английски?

– А вот как! Прежде всего надо ослабить родину большевизма – Россию. Гитлер сейчас весьма успешно выполняет эту задачу – надо ему помочь! Вы думаете, я имею в виду сепаратный мир с Германией? Избави бог! Это противоречило бы всем нашим моральным принципам. Да и практически сепаратный мир нам невыгоден: Гитлер разбил бы Россию, а потом, использовав ее огромные ресурсы, с удвоенной силой обрушился бы на нас. Нет-нет! Я думаю не о сепаратном мире…

– Так о чем же? – спросил Ванболен.

– Англии невыгодна победа ни Германии, ни России. Англии и Британской империи выгодно, чтобы и Германия и Россия вышли из войны обе изнуренные и ослабленные. И мы должны маневрировать, сложно маневрировать, чтобы добиться такого результата… Вот, например, сейчас: Россия настойчиво требует, чтобы Англия и Соединенные Штаты Америки открыли второй фронт, – надо с этим подождать! Россия еще может сопротивляться – пусть сопротивляется одна, пусть изматывает Германию. И сама изматывается… Мы, англичане, подождем да посмотрим. Если увидим, что силы России иссякают и грозит победа Германии или наоборот, Германии грозит полный разгром и плодами может воспользоваться одна Россия, – вот тогда и откроем второй фронт. А пока рано…

Драйден замолчал и долго смотрел неподвижным взглядом в синеющую даль горизонта.

– Но это не все, – спустя некоторое время вновь заговорил Драйден. – Наши государственные люди, политики, промышленники, колониальные деятели должны применяться к духу времени. И соответственно маневрировать. Уверяю вас, Ванболен, эти три большевика дали мне на острове Девы хороший урок, о котором я не забуду…

Драйден встал и несколько раз прошелся по палубе.

Потом он продолжал:

– Ну, вот хотя бы деятельность мадам Петровой, о чем мы с вами уже как-то говорили… Я задаю себе вопрос: почему наш милейший мистер Липер своевременно не позаботился о том, чтобы хоть как-нибудь организовать медицинскую помошь туземцам? Если бы такая помощь существовала, все было бы иначе, и эта большевичка не смогла бы пускать пыль в глаза туземному населению. То же самое и в других случаях…

– Вы слишком много требуете от правительства, сэр Вильям, – возразил Ванболен. – В конце концов, черный или цветной – это раб или полураб, чаще всего – просто рабочая скотина. А рабочей скотине нужен кнут, другого языка она не понимает.

– К сожалению, милейший Ванболен, – усмехнулся Драйден, – в наши дни даже рабочая скотина начинает рассуждать. Вы все еще думаете по-бурски, а вам надо научиться думать по-английски.

Драйден замолчал, пристально вглядываясь в даль океана, и, наконец, резко сказал, как бы делая окончательный вывод:

– Когда я вернусь в Англию, я буду умолять премьер-министра не торопиться с открытием второго фронта.

Думал и механик Шафер…

Все пережитое им на шлюпке и на острове, дружба с Потаповым, постройка мельницы – все это вызвало у Шафера рой новых мыслей, родило новые взгляды на многие вещи.

И вот теперь, среди грохота и жара пароходных машин, Шафер все яснее сознавал, что левое крыло лейбористской партии, в русле которого он до сих пор шел, перестало его удовлетворять: это были хорошие слова, а нужны были хорошие дела. Не раз он ловил себя на непривычной и пугающей, но настойчивой мысли: «А не вступить ли мне в Коммунистическую партию?..»

Да, механик Шафер думал, не только думал, но даже действовал.

Однажды во время его вахты в машинное отделение вошел старший механик Бромлей и, посмотрев на манометр, выругался. В котлах было мало пару, а между тем капитан Джемисон не переставал требовать ускорения хода судна.

Старший механик в сопровождении Шафера спустился в кочегарку, в этот пылающий ад, и набросился на Бамбо, стоявшего у ближайшей топки:

– Мерзавец! Черная свинья! Вот я тебе покажу, как баклуши бить!..

И он широко размахнулся, чтобы ударить негра. Вдруг лицо Бромлея исказилось, и он вскрикнул. Кто-то железной рукой ухватил его за локоть. В бешенстве он повернулся и встретился с потемневшими от гнева глазами Шафера.

– Ты что? – взревел старший механик. – С ума сошел?

– Нельзя бить кочегара, – тихо, но угрожающе проговорил Шафер.

– А тебе какое дело? – проревел Бромлей и рванулся, чтобы все-таки ударить Бамбо. Но стальные клещи, сжимавшие его локоть, не разжимались.

– Нельзя бить кочегара! – упрямо повторил Шафер. Старший механик забыл о Бамбо. Теперь весь гнев его обратился на Шафера. Он ринулся на него, но тот ловким боксерским ударом свалил старшего механика с ног. Бромлей с трудом поднялся и, уходя, злобно крикнул: