Глава шестнадцатая

ОСТРОВ ДЕВЫ

Открыв глаза, Степан увидел над головой что-то белое, спокойное. Он лежал на чем-то мягком, странно устойчивом. Ни привычного плеска волны, ни зыбкого покачивания… Тишина…

Степан напряг память, но ничего не мог припомнить. Он пытался пристальнее вглядеться в белое над головой, но оно расплывалось и таяло. Не хотелось ни смотреть, ни думать, ни двигаться. Так бы лежать, лежать, не задаваясь вопросом: жизнь это или смерть?.. И снова закрылись глаза, погасло сознание…

Когда Степан опять полуоткрыл веки, то почувствовал на себе чей-то внимательный взгляд. Он сделал усилие, повел глазами в сторону и увидел пожилую женщину в темном платье с красным крестом на накрахмаленной белой косынке.

– Наконец-то вы пришли в себя, сэр! – удовлетворенно сказала женщина по-английски.

Петров непонимающе поглядел на нее, но ничего не ответил. В его больном мозгу шла смутная, тяжелая работа, и английские слова пока еще не доходили до сознания.

– Вы долго были в бессознательном состоянии, сэр, – продолжала женщина. – Бог мой, когда подумаешь, чего вы натерпелись! Но теперь, слава богу, скоро все будет в порядке…

Женщина была словоохотлива.

– Меня зовут сестра Тилли, сэр, – представилась она. – Я работаю в этой больнице. Вы, должно быть, голодны? Сейчас я принесу вам поесть, но только очень немного… Чуть-чуть… После такого поста нужно быть очень осторожным, сэр!

Она тихонько, неслышными шагами выскользнула из палаты и минуту спустя вернулась с маленькой чашечкой бульона.

– Вот выпейте это, сэр, – сказала она, точно обращаясь к маленькому ребенку. – И пока хватит… Больше – ни-ни!

Сестра Тилли забавно погрозила пальчиком и слегка приподняла голову больного. Когда бульон был выпит, она нравоучительно сказала:

– Теперь лежите спокойно и, пожалуйста, не волнуйтесь, сэр.

– Где моя жена? – спросил Степан, с трудом вспоминая английские слова.

– Она в женской палате, сэр, – быстро ответила сестра Тилли. – Она уже пришла в себя…

– Могу я ее видеть?

– Пока еще рано, сэр. Вам сейчас вредно всякое волнение. Но вы не должны беспокоиться: мадам быстро поправляется.

Сестра ушла, а Степан стал оглядываться. Он уже ясно понимал, что над головой белый потолок, что лежит он на кровати, укрытый одеялом. В окно врывались широкие полосы красноватого света. «Должно быть, закат», – сообразил он. И тут им овладели туманные видения: катастрофа… шлюпка… океан, бесконечный океан… птицы, крик Карло…

«Мы спасены! – внезапно понял он. – И потолок, и сестра Тилли, и бульон – не галлюцинация!»

Ликование так переполнило и потрясло его, что он готов был сейчас же вскочить на ноги, но смог только медленно повернуть голову.

На соседней кровати лежал Александр Ильич. Саша! Он спал здоровым сном, громко присвистывая носом. Напротив стояли еще две кровати, и Степан увидел на них Драйдена и Ванболена. Никто не двигался.

«Или спят, или еще не очнулись», – подумал Петров, и веки его стали сами собой закрываться. Мысли в голове путались: ему казалось, что он куда-то едет, но как-то странно – не поездом, не автомобилем, не пароходом и не самолетом, а просто несется вперед, быстро, парит в свободном, безграничном пространстве, не делая никаких движений, не прилагая никаких усилий… И он заснул крепким, целительным сном выздоравливающего человека.

Его разбудили яркие лучи солнца, врывавшиеся в окно. Было утро.

На соседней постели полулежал в подушках Потапов. С улыбкой глядя на проснувшегося Степана, он сказал по-русски:

– Ну, брат Степа, и спали же мы!..

– Да, вздремнули, – откликнулся Петров. – Не пора ли вставать?

И он попытался спустить с кровати ноги. Однако страшная слабость сковала его. Вошла сестра Тилли.

– Что вы, что вы, сэр?! – испуганно воскликнула она. – Вам надо по крайней мере еще два дня провести в постели, сэр!

– Ну хорошо, – смирился Петров, – буду лежать. Но нельзя ли принести мне чернила и бумагу? Я должен отправить телеграмму.

Сестра Тилли с сомнением посмотрела на Петрова, но потом смилостивилась и сказала:

– Так и быть, посылайте телеграмму. Но только без волнений, сэр!

И, когда Петров поклялся, что будет спокоен, как улитка, сестра Тилли принесла письменные принадлежности. Петров взял бумагу и перо и задумался. Потом медленно, непослушными пальцами написал по-английски адрес:

«Лондон, Советскому послу», И дальше уже по-русски, но латинскими буквами! «Я, капитан третьего ранга Петров, моя жена и капитан инженерных войск Потапов плыли на борту английского парохода „Диана“, торпедированного немецкой подводной лодкой в Южной Атлантике. Тринадцать суток блуждали в шлюпке по океану. Сейчас находимся в больнице на острове Девы. Горячо просим вас помочь нам поскорее добраться до Англии, чтобы оттуда поехать к месту нашего назначения в Швеции. Не откажите уведомить о нашей судьбе и местонахождении Наркомвоенмор в Москве. Петров».

Степан дважды перечитал текст и удивился большим, детским буквам. Внезапно его осенило: «А что, если это не остров Девы?»

– Александр, где мы находимся? – с беспокойством спросил он Потапова.

– Думаю, на острове Девы… – отвечал тот. – Но точно не могу сказать.

Когда сестра Тилли вновь появилась в палате, Петров нетерпеливо спросил ее:

– Как называется эта земля?

– Остров Девы, сэр, – несколько обидевшись, заявила сестра.

Ей казалось, что всякий должен знать: остров Девы – это есть остров Девы!

Петров протянул ей телеграмму и сказал:

– Очень прошу вас срочно отправить эту телеграмму.

…В западной части Лондона, в районе Кенсингтона, есть улица Кенсингтон Палас Гарденс. Она не длинна – едва ли больше полукилометра. Она не бойка – движение по ней редкое и медлительное. Она не блещет зеркальными стеклами витрин и богатыми выставками товаров – здесь нет ни одного магазина. И тем не менее эта маленькая, тихая улица хорошо известна всему Лондону, ибо это совсем особенная улица.

В прежние времена Кенсингтон Палас Гарденс называли «кварталом миллионеров». И недаром! Здесь стояли роскошные особняки самых знатных и богатых людей столицы – лордов, банкиров, крупных промышленников, колониальных тузов, индийских магараджей. При каждом особняке был свой сад, а сама улица с обеих сторон окаймлялась вековыми деревьями, что превращало ее в длинную тенистую аллею.

Одной своей стороной улица примыкала к знаменитым «Садам Кенсингтона» – тенистому парку, с гигантскими липами и платанами, с большими лужайками и красивыми клумбами, с прелестными прудами. Поэтому улица являла собою настоящее чудо: находясь в центре гигантского девятимиллионного города, она дышала сельской идиллией, тихо дремала в зеленой тени. Сюда не доносился грохот британской столицы, здесь не было ее сутолоки. Автомобилям разрешалось двигаться по этой улице со скоростью не более двадцати километров. Запах бензина поглощался зеленью, и воздух был чист и прозрачен.

Да, Кенсингтон Палас Гарденс представляла собой островок комфорта, чинного спокойствия и «благорастворения воздухов» в самом сердце исполинского человеческого муравейника со всеми его внутренними противоречиями и социальными контрастами. Как бы для того чтобы еще больше подчеркнуть исключительность этой улицы, на обоих ее концах стояли ворота, закрывавшиеся на ночь. У ворот дежурили сторожа в цилиндрах и расшитых галунами ливреях, которые после двенадцати часов ночи останавливали каждый автомобиль и каждого пешехода и спрашивали, к кому именно направляется машина или достоуважаемый господин. Сторожам «помогала» старая, разжиревшая собака, до такой степени обленившаяся, что даже никогда не лаяла. Содержание сторожей и собаки оплачивали владельцы роскошных особняков, ибо по какому-то капризу старинных традиций (а таких капризов в английской жизни немало) Кенсингтон Палас Гарденс считалась «частной улицей», то есть улицей, принадлежавшей этим владельцам и лишь с известными оговорками признававшей над собой порядки и власть лондонского городского муниципалитета.

Так было в прежние времена. Но, как гласит известная древнеримская пословица, «времена меняются», а с временами меняются и люди и обстоятельства.

В 1930 году в истории Кенсингтон Палас Гарденс произошла революция. Вернее, самая революционная из всех революций в истории внезапно ворвалась под развесистые кроны ее вековых деревьев. Случилось это так.

В 1927 году английское консервативное правительство Болдуина, устроив провокационный налет на «Аркос», прекратило дипломатические отношения с Советским Союзом. Болдуин рассчитывал, что этот шаг послужит сигналом к аналогичным действиям со стороны других капиталистических держав и что таким образом создастся благоприятная обстановка для изоляции «страны большевиков» и нового крестового похода против нее.

Однако ожидания английских «твердолобых» не оправдались: ни Франция, ни Германия, ни Япония, ни какая-либо иная капиталистическая держава не последовали примеру Англии. Напротив, они попытались занять на советском рынке место, освобожденное Великобританией. Для английских консерваторов сложилась крайне обидная и невыгодная ситуация, и на выборах 1929 года они потерпели поражение. К власти пришло второе лейбористское правительство Макдональда, которое восстановило с Советским Союзом дипломатические отношения.

В начале 1930 года в Лондон вернулось советское посольство. Ему нужно было помещение. Прежнего посольского дома, который представители СССР занимали раньше, уже не было. Тот дом был арендован еще царским правительством на шестьдесят лет, и срок его аренды закончился в 1928 году. Найти новое помещение оказалось делом чрезвычайно трудным. Несмотря на победу лейбористов, консерваторы оставались очень сильными и были настроены антисоветски. Большинство владельцев крупных особняков принадлежали к консервативным кругам и не хотели сдавать своих помещений большевикам. Советское посольство осмотрело чуть не сотню подходящих зданий, но каждый раз заключение сделки срывалось. Получалось очень странно: если владелец дома соглашался передать его в аренду советскому посольству, то владелец земли, на которой стоял дом (в Англии это часто разные лица), заявлял протест; если владелец земли соглашался заключить сделку с «большевиками», то владелец дома накладывал свое вето. Богатые лондонские лендлорды отказывали советскому посольству в приюте, несмотря на то, что лейбористское правительство восстановило дипломатические отношения с СССР.

Еще раз было продемонстрировано, что в буржуазном государстве фактическая власть находится в руках того, кому принадлежат земли, дома, деньги.

Наконец счастье улыбнулось посланцам Москвы. Тяжелый мировой кризис 1929 года сильно ударил по многим магнатам капитала. Среди них оказался некий южноафриканский «шерстяной король», владелец солидного особняка на Кенсингтон Палас Гарденс. Остро нуждаясь в наличных деньгах, он решил сдать его кому угодно, лишь бы сразу получить арендную плату за много лет вперед.

Советское посольство приняло это условие. Земля, на которой стоял дом, принадлежала дворцовому ведомству. Король Англии не мог, разумеется, наложить вето на сделку между «шерстяным королем» и советским правительством: ведь он сам как глава страны только что санкционировал восстановление официальных отношений с СССР!

Владельцы особняков на тихой Кенсингтон Палас Гарденс, прослышав о грозящей их «частной улице» опасности, подняли невероятный шум и пытались расстроить сделку. Однако «шерстяной король» находился в слишком критическом положении и не мог отступить. В результате советское посольство обосновалось в «квартале миллионеров», к ужасу его аристократических обитателей.

Да, это был скандал! И «большевики» поспешили еще подсыпать соли на болезненную рану, вызванную их вторжением в священную обитель высшей аристократии. Дом «шерстяного короля» был тринадцатым по счету. Англичане суеверны, они не любят число «13». И потому дом «шерстяного короля» обозначался не номером, а именем одного из его прежних владельцев: он назывался «Дом Гаррингтона». Но эти «красные из Москвы», нимало не смущаясь, закрасили слова «Дом Гаррингтона» и поставили на их место цифру «13», как бы желая подчеркнуть, что они не боятся ни бога, ни дьявола.

Так совершилось «грехопадение» чопорной Кенсингтон Палас Гарденс.

В один из хмурых дней начала января 1943 года к крыльцу советского посольства ловко подкатил мальчик-велосипедист в форме почтового ведомства и, быстро взбежав по ступенькам, передал привратнику кипу очередных телеграмм.

Несколько минут спустя в кабинет советского посла вошел первый секретарь и, протягивая послу листок бумаги, сказал:

– Телеграмма на ваше имя с острова Девы.

– С острова Девы? – удивился посол, отрываясь от газет, которые просматривал.

Он развернул телеграфный бланк. На нем стояло: «Лондон. Советскому послу. Я, капитан третьего ранга Петров, моя жена и капитан инженерных войск Потапов…»

Дочитав телеграмму до конца, посол снова перечитал ее и задумчиво произнес:

– Остров Девы…

Посол встал и прошелся по кабинету. Остановившись у окна, выходившего в сад, он обернулся к первому секретарю и с улыбкой проговорил:

– Знаете, Петр Васильевич, эта телеграмма невольно напомнила мне мальчишеские годы.

И он вполголоса продекламировал:

Посол оборвал чтение, улыбнулся своим воспоминаниям и продолжал уже деловым тоном:

– Ну, а теперь надо выручать наших соотечественников с романтического гранита, куда их занесло по классическому рецепту Жюля Верна. С чего начнем?

– Они просят о скорейшем выезде в Англию, – напомнил первый секретарь.

– Да, конечно! – согласился посол. – И мы сделаем для этого все возможное. Но будем трезво смотреть на вещи. Остров Девы лежит в стороне от больших морских дорог. Сейчас время военное, суда нарасхват… Мы, разумеется, добьемся, чтобы какое-либо судно зашло на остров Девы, но на это потребуется время. А им надо помочь сейчас, немедленно! Надо поддержать их.

Посол задумался, шагая по кабинету, и затем изложил свой план:

– Конечно, мы обратимся в английское министерство иностранных дел. Это само собой разумеется… Но, кроме того, не послать ли мне телеграмму непосредственно начальнику острова? Думаю, эффекта от такой телеграммы будет много больше, чем от трафаретного бюрократического указания со стороны лондонских чиновников…

Посол усмехнулся и прибавил:

– Ведь начальник острова Девы не часто получает телеграммы от «русского посла» в Англии! Думаю, что за всю историю острова еще не было такого случая…

Посол взялся за перо и несколько минут спустя протянул первому секретарю листок бумаги, на котором было написано по-английски:

«Начальнику острова Девы. Трое советских граждан – супруги Петровы и Потапов – в результате кораблекрушения, причиненного немецкой подводной лодкой, оказались на острове Девы. Прошу Вас оказать им всяческое содействие. Перевожу на Ваше имя для них по телеграфу 50 фунтов. Принимаю меры к скорейшей эвакуации моих соотечественников с острова. За исполнение моей просьбы буду весьма признателен».

Дальше шла подпись посла с его полным титулом.

– Но этого мало, – продолжал посол, снова берясь за перо. – Надо их самих подбодрить!

Перо снова заходило по бумаге. Скоро готова была вторая телеграмма:

«Остров Девы. Находящемуся в больнице капитану Петрову с товарищами. Поздравляю со спасением и желаю скорого выздоровления. Принимаю меры к вашей быстрейшей эвакуации с острова Девы, но прошу иметь в виду, что это потребует времени. Одновременно телеграфирую начальнику острова с просьбой оказать вам содействие и перевожу ему для вас 50 фунтов. В случае надобности пришлю еще. Наркомвоенмор извещаю о вашей судьбе и местонахождении. Давайте знать о себе».

– Мистер Петров, вам телеграмма из Лондона! От советского посла!

Голос сестры Тилли слегка дрожал. Еще бы! Ведь ей никогда еще не приходилось держать в руках телеграмму от столь высокого отправителя.

Пока Петров читал, сестра Тилли скромно стояла в стороне и думала: «Должно быть, мистер Петров очень важный человек, если ему шлет телеграммы сам советский посол в Лондоне!»

Драйден, уже несколько оправившийся от перенесенных испытаний, с любопытством следил за этой сценой.

Петров передал телеграмму Александру Ильичу, а затем просил отнести Тане. До сих пор он еще не видел ее: больничный врач запретил всем спасенным оставлять постели. Но коротенькими записочками Степан и Таня обменивались.

Несмотря на нетвердость в английском языке, Потапов уже вполне ориентировался в больничной обстановке и сообщил Петрову собранные им сведения:

– Генерал Блимп, Петерсен, Максвелл и Дрентельн лежат в соседней палате, профессор Мандер и механик Шафер – вместе с местными больными. А с Таволато вышла целая история. Его хотели поместить в сарае с цветными, Мэри же – в палату для белых женщин. Но Мэри решительно запротестовала и потребовала, чтобы и ее положили в этот сарай. Тогда администрация отвела супругам Таволато отдельную комнату. Они почти поправились и передают всем нам горячий привет.

– А где же наши темнокожие друзья, африканцы? – спросил Степан.

– Темнокожие? С ними поступили, как и следовало ожидать: затолкали в какой-то сарай, и они валяются на земле, даже без коек…

– Да, быстро кончилось их равноправие… – задумчиво произнес Петров. – Но думаю, что они не забудут опыта тринадцати дней в океане…

Днем сестра Тилли вбежала в палату еще более взволнованная, чем утром.

– Джентльмены! – торжественно обратилась она к Петрову и Потапову. – Вас хочет видеть супруга начальника острова. Она лично приехала в больницу! Будьте добры, поскорее оденьтесь!

Степан и Александр Ильич накинули на себя больничные халаты.

– Мы готовы.

– Как? – ужаснулась сестра Тилли. – Вы хотите в таком виде представиться супруге начальника острова? Нет-нет! Я сейчас принесу ваши костюмы, их уже привели в порядок.

– К чему? – пожал плечами Петров. – Ведь мы здесь не офицеры, а больные. А парадная форма больного – больничный халат.

Сестра Тилли была ошеломлена, но не решилась протестовать. Она только торопливо прибавила:

– Пойдемте скорее, джентльмены, чтобы не заставлять ждать миледи. За миссис Петровой уже послали.

Оба советских офицера вышли из палаты, предводительствуемые раскрасневшейся сестрой Тилли. Скоро она вернулась в палату, стремясь облегчить перед кем-нибудь свое переполненное новостями сердце.

– Вы знаете, джентльмены! – воскликнула она. – Советский посол в Лондоне прислал начальнику острова телеграмму о господах Петровых! Просил о них позаботиться! Это очень важные особы! И деньги для них перевел… Вот как!

Сестра Тилли адресовалась к Драйдену и Ванболену, ожидая ответной реакции на столь потрясающую новость. Но оба джентльмена равнодушно молчали. Это обидело сестру Тилли, и она торопливо удалилась, скороговоркой бросив:

– Пойду посмотрю, что там делается…

Когда сестра Тилли вышла, Драйден раздраженно сказал:

– Ужасные люди!

– Кто? – не поняв его, спросил Ванболен.

– «Кто! Кто»! – с еще большей запальчивостью воскликнул Драйден. – Конечно, большевики!

– Я согласен с вами, сэр Вильям, что большевики ужасные люди, – промолвил золотопромышленник. – Но почему вы вспомнили об этом именно сейчас?

Драйден приподнялся и сел на своей постели.

– Почему? Изволите ли видеть… Три советских человека потерпели крушение и попали на остров Девы; не какие-нибудь особо выдающиеся фигуры, а просто обыкновенные советские офицеры в небольших чинах… И что же происходит? Они шлют с острова телеграмму своему послу в Лондон. Заметьте, не в консульство, не в посольство, а лично послу! Посол немедленно отвечает им, посылает деньги, да еще телеграфирует начальнику острова. И вы видите результат! – Банкир оправил одеяло и невесело усмехнулся. – Я хорошо знаком, – продолжал он, – по крайней мере с четырьмя членами английского кабинета, но до сих пор никто из них не подумал даже поздравить меня со спасением. Меня! Одного из крупнейших банкиров Лондона!

– Но, может быть, сэр Вильям, ваши знакомые не знают о том, что произошло? – предположил Ванболен.

– Как – не знают? Знают! Я телеграфировал отсюда жене и в свой банк. Знают, но молчат! Какое им дело до меня? А эти… – Драйден кивнул в сторону кроватей Петрова и Потапова, – эти крепко спаяны!

Помолчав немного, Драйден желчно продолжал:

– Возьмите, например, господина Петрова… Лично я его очень уважаю. За время наших скитаний по океану мы все имели возможность оценить его высокие личные качества. Я прямо скажу: если бы не этот советский моряк, мы с вами, мистер Ванболен, давно пошли бы на обед акулам! Да, лично я многим обязан Петрову. Но… если в России много таких людей, как господин Петров, то мне становится страшно за наше будущее, за нашу старую цивилизацию. Ведь господа Петровы не скрывают, что они являются нашими противниками. И чем более высокого мнения я о господине Петрове как личности, тем страшнее мне становится…

Ванболен молчал. Он не совсем ясно представлял себе, куда ведет его собеседник.

– А мадам Петрова?.. – продолжал Драйден. – Очаровательная женщина! Хороший врач. Я готов восхищаться ею, но… опять-таки это «но»… Если в России много таких женщин, как мадам Петрова, мне тоже становится не по себе…

– Вы преувеличиваете, сэр Вильям, – возразил Ванболен. – Красивая женщина всегда останется красивой женщиной – и только. Политика здесь ни при чем.

– Как сказать… Вы помните историю с последним уколом камфары? Я внимательно наблюдал тогда за мадам Петровой. О, какие огоньки загорелись в ее глазах!.. Нет-нет, мадам Петрова – тоже наш противник, и притом весьма опасный противник. – Драйден вздохнул и, как бы подводя итог своим мыслям, мрачно произнес: – Эти люди напоминают мне острый кинжал в ножнах с бархатной оправой. Оправа великолепна, ею любуешься. Но в ножнах все-таки смертельное лезвие! Должен признаться, что до сих пор я недооценивал большевистскую опасность для нас, англичан, да и вообще для наших западных устоев жизни. Но эта встреча с большевиками, эти тринадцать дней в океане многому меня научили! Да, большевики – опасные люди!

И банкир растянулся под одеялом, давая понять, что разговор окончен.

Но тут заговорил Ванболен.

– Я очень рад, что вы, сэр Вильям, изменили свой взгляд на большевиков, – начал Ванболен. – Признаться, меня сильно шокировали некоторые ваши суждения еще на «Диане». В частности, по вопросу о внутренней политике южноафриканского правительства. Мы всегда прекрасно понимали, как важно держать в узде черных и цветных. Мы не миндальничали и с коммунистами. В Англии нас нередко осуждали за это, но теперь вы сами видите, что мы были правы.

– Должен вас разочаровать, дорогой мистер Ванболен, – невесело рассмеялся Драйден: – я и сейчас во многом не согласен с вашим правительством. Сейчас, пожалуй, даже больше, чем раньше…