Потом попытался перед этой необъяснимо симпатичной мне женщиной оправдаться в эдакой шутливой форме:

— Милая госпожа Фромм, вас, наверное, удивила переменчивость моих указаний? Не судите меня слишком строго. Это моя работа, — я небрежно указал на письменный стол, а госпожа Фромм напряженно и как-то слишком пристально проводила мою руку глаза ми, — и связанные с нею мысли виной тому, что визит этой дамы внезапно оказался весьма кстати. Согласитесь, ничего необычного здесь нет!

— Безусловно.

— В таком случае вы, конечно, понимаете, что с моей стороны было отнюдь не капризом…

— Понимаю лишь то, что вам угрожает серьезная опасность.

— Но госпожа Фромм! — И я засмеялся, неприятно задетый её сухим, холодным тоном, так резко диссонирующим с моим — дружеским и даже несколько заискивающим. — Что наводит вас на такие неожиданные предположения?

— Никаких предположений, сударь. Речь идет о… о вашей жизни!

Мне стало не по себе. Или на госпожу Фромм снова «нашло»? Итак, ясновидение сомнамбулы?.. Я подошёл ближе. Глаза белокурой женщины фиксировали каждое моё движение и твёрдо встретили мой взгляд. Нет, такое выражение лица не может быть у человека, находящегося в трансе!.. Я попробовал все обратить в шутку:

— Ну что за фантазии, госпожа Фромм! Успокойтесь, пожалуйста, с этой дамой — кстати, это и есть княгиня Шотокалунгина, русская эмигрантка древнего кавказского рода, разделившая скорбную судьбу всех изгнанных большевиками дворян, — с этой дамой у нас совсем не те отношения, которые… которые…

— …которые должны быть, сударь.

— ?

— Вы не властны над ними.

— Но почему?

— Потому что вы её не знаете!

— Так вы знаете княгиню?

— Да, я её знаю!

— Вы… знакомы с княгиней Шотокалунгиной?! Чёрт возьми, это в высшей степени любопытно!

— Я знакома с ней… не лично…

— А как же?

— Я знаю её… оттуда… Там всё такое зелёное… Не только когда светло — всегда…

— Что-то я вас не совсем понимаю, госпожа Фромм. Там — это где? И что там зелёное?

— Я называю это Зелёной землёй. Иногда я бываю там. Эта земля как будто под водой, и моё дыхание останавливается… Глубоко под водой, в море, и всё вокруг утоплено в зелёной мгле…

— Зелёная земля! — Я слышу свой голос словно со стороны, откуда-то издалека. Но эти слова потрясают меня с мощью океанского прибоя. Я стою оглушенный и лишь повторяю: — Зелёная земля!..

— Там всё враждебно миру сему; это понимаешь сразу, стоит только попасть туда, — продолжала госпожа Фромм, не меняя какой-то безучастной, характерно холодной, почти угрожающей тональности своего голоса, в котором тем не менее слышались скрытые модуляции страха.

Справившись с минутным оцепенением, я осведомился, подобно врачу, осторожно нащупывающему правильный диагноз:

— Скажите, пожалуйста, какая связь между «Зелёной землей», которую вы иногда видите, и княгиней Шотокалунгиной?

— Там у неё другое имя.

Напряжение стало невыносимым.

— И что это за имя?!

Госпожа Фромм помолчала, потом, глядя на меня с отсутствующим видом, как-то неуверенно произнесла:

— Я… я сейчас забыла…

— Вспомните! — почти крикнул я.

Но она с мучительно искаженным лицом лишь качала головой… Я чувствовал, что эта женщина в моей власти: если раппорт[41] установлен, то имя должно всплыть из глубин сознания. Однако госпожа Фромм словно онемела; взгляд её стал блуждающим и впервые ускользнул от моих настойчиво пристальных глаз. Я видел, что она сопротивляется и в то же время инстинктивно пытается зацепиться за меня. Ну что ж, не буду навязывать ей мою волю и попробую не смотреть на неё, чтобы она пришла наконец в себя…

Но ожидаемой релаксации не последовало, госпожа Фромм сделала какое-то судорожное движение. Я не знал, что и думать: она вдруг вся как-то сразу напряглась и осторожно, словно входила в воду, шагнула вперед… Потом ещё раз и ещё… Медленно прошла мимо меня такой беспомощной, трогательно неуверенной и покорной походкой, что у меня перехватило дыхание и мне безумно захотелось прижать её к груди, успокоить, как давным-давно утраченную возлюбленную, как мою собственную жену. Пришлось мобилизовать всю силу воли, чтобы не сделать того, что уже произошло в воображении.

Госпожа Фромм миновала моё рабочее кресло и остановилась у торца письменного стола. В её жестах ощущался какой-то странный автоматизм; взгляд её был взглядом трупа. Когда она открыла рот и заговорила, голос её был совершенно чужим. Я разобрал не все, так как она говорила быстро и не совсем внятно:

— Ты снова здесь? Ступай прочь, проклятый живодёр! Меня ты не обманешь! И тебя, тебя я тоже вижу — вижу твою серебристо-чёрную змеиную кожу… Я не боюсь, у меня приказ… я… я…

И прежде чем я успел уловить смысл этой скороговорки, её руки каким-то кошачьим движением внезапно вцепились в чернёное серебро тульского ларца, последний подарок барона Строганова, который я по рекомендации Липотина так тщательно устанавливал по меридиану.

— Наконец-то ты у меня в руках, серебристо-чёрная гадина, — прошипела госпожа Фромм, и её быстрые, нервно дрожащие пальцы хищно побежали вдоль орнамента ларца.

Первой моей мыслью было вскочить и вырвать вещицу у неё из рук. С некоторых пор странное суеверие поселилось в моей душе, мне казалось, что смысл мироздания — ни больше ни меньше! — будет каким-то образом нарушен, если этот ковчежец сойдёт со своего курса. Разумеется, детские бредни, но в то мгновение меня обуял какой-то поистине безумный ужас.

«Не трогайте! Остановитесь!» — зашёлся я в крике, но из моего горла слышались лишь хриплые сдавленные звуки: голосовые связки были парализованы.

Стиснув в обеих руках ларец, госпожа Фромм замерла, жизнь сохранялась только в её беспокойных пальцах: они быстро и чутко обежали с разных сторон орнамент и сошлись на одной из рельефных выпуклостей серебряной крышки, буквально сшиблись, как два самостоятельных существа — как два хищных паука, привлеченных видом или запахом общей жертвы. Они наскакивали друг на друга, толкались, жадно и судорожно ощупывая свою не видимую глазом добычу, и вдруг тихо щелкнула потайная пружинка — и сразу исчезли пауки, а пальцы госпожи Фромм брезгливо, словно опасное пресмыкающееся, только что отдавшее свой драгоценный яд, , сжимали открытый тульский ковчежец… Надо было видеть, с каким триумфом и радостью она протягивала его мне! Все её существо было проникнуто какой-то неуловимой одухотворенностью — такое чувство, будто чья-то робкая, самоотверженная любовь тайком заглянула мне в душу.

В следующее мгновение я был уже рядом и молча принял у неё ларец. И тут она словно проснулась. Изумление сменилось лёгким испугом: наверное, вспомнила мой строгий наказ ничего на письменном столе не трогать. Виновато потупившись, она исподлобья следила за мной, и я понял, что сейчас одно неверное слово — и Иоганна Фромм навеки покинет меня и мой дом.

Тёплая волна благодарности прихлынула к моему сердцу, растроганному этой по-детски наивной робостью, и смыла те несправедливые чёрствые слова, которые уже вертелись у меня на языке.

Все это было делом одной секунды, уже в следующую мой взгляд остановился на ларце. Утопая в мягком ложе зелёного, поблекшего от времени атласа, в нём мирно покоился «Lapis sacer et praecipuus mani-festationis», он же — шлифованный уголёк Бартлета Грина, преданный огню Джоном Ди, он же — чёрный кристалл, вернувшийся к своему легковерному хозяину из потустороннего, благодаря чудесному вмешательству Ангела Западного окна.

Сомнений быть не могло, это он, магический додекаэдр, каким его описал мой предок; уголёк был нанизан на ось, которая снизу крепилась к золотому цоколю, а сверху — к редкостной по красоте оправе, обрамляющей его идеально правильные, лоснящиеся грани…

Закрыть крышку ларца я не рискнул: приоткрывшаяся дверца судьбы могла захлопнуться передо мной с той же лёгкостью, с какой распахнул в своё время окно Джон Ди, чтобы выбросить в него шары Святого Дунстана.

Ну что ж, если там, где твой предшественник Джон Ди продвигался на ощупь в кромешной тьме, для тебя всё ясно и понятно, сказал я себе, то времени терять нельзя.

Я осторожно извлёк маленький шедевр из его ветхого гнезда и поставил на письменный стол. И вдруг чёрный кристалл ожил: дрогнул, несколько раз, словно принюхиваясь, качнулся из стороны в сторону — проходящая через его полюса ось, как выяснилось, была закреплена не жёстко и позволяла ему вращаться — и замер точно по меридиану!

Мы с госпожой Фромм, как завороженные, следили за этими какими-то призрачно-нереальными осцилляциями. Так вот ты какая — чёрная буссоль потустороннего навигатора Джона Ди! Всё ещё погруженный в странную прострацию этих магнетических пассов, я на ощупь сжал руку стоявшей рядом женщины.

— Благодарю вас, моя подруга… моя помощница!

Луч радости озарил её лицо. Она вдруг нагнулась к моей руке и поцеловала её.

Ослепительная вспышка — быстрее мысли! — сверкнула в моем мозгу. Словно по подсказке таинственного суфлёра, затаившегося где-то в тёмном укромном уголке моей души, я выдохнул: «Яна!..», привлек к себе молодую белокурую женщину и нежно поцеловал в лоб. Она смущенно потупилась. Рыдания вырвались из её груди; сквозь хлынувшие потоком слёзы она что-то пролепетала, но что — я не разобрал, потом в стыдливом смятении беспомощно и робко взглянула на меня и, не говоря больше ни слова, бросилась из кабинета вон.

Свидетельства и доказательства множатся… Зачем же намеренно закрывать глаза и играть в жмурки, когда всё уже ясно и так! Настоящее вырастает из прошлого! Неуловимое настоящее — это сумма всей прошлой жизни, охваченная человеческим сознанием в единый мир озарения. И как это озарение — это воспоминание — всегда приходит по первому же зову души, так и вечное настоящее — в потоке времени: струящаяся ткань развёртывается в неподвижно лежащий ковёр, взирая на который я могу указать место, откуда каждый данный уток начал свой собственный рисунок в узоре. Теперь я могу проследить всю нить от узла к узлу вниз или вверх по течению; она — вечная основа узора, она не порвётся, она одна определяет ценность ковра, ничего общего не имеющую с его временным бытием!

Сейчас, когда очи мои отверзлись, узнаю я себя в сплетениях: созревший до воспоминания о самом себе Джон Ди, баронет Глэдхилл, — «Я», которое должно связать древнюю кровь Хоэла Дата и Родерика Великого с голубой кровью Елизаветы, дабы орнамент ковра был завершен! Лишь один вопрос остается: что означают те живые утки, которые время от времени вплетают свою нить в мой узор? Имеют они какое-нибудь отношение к изначальному эскизу орнамента или они ткут другой, параллельный, непрерывно воспроизводя бесконечное многообразие узоров Брахмы?

Госпожа Фромм — как чуждо и отстраненно звучит для меня сейчас это имя! — несомненно, относится к моему орнаменту! И как я только сразу этого не понял! Это же Яна, вторая жена Джона Ди… моя жена! Вновь и вновь приступы головокружения охватывают меня, когда я заглядываю в тёмные бездны вне времени бодрствующего сознания!..

С самого своего рождения в этот мир Яна блуждала вдоль запретных пределов иллюзорной жизни и была много ближе к пробуждению, чем я. Я… Я?.. Что касается меня, то я вообще был призван лишь после того, как кузен Роджер получил отставку! Значит, Роджер тоже был Джоном Ди? Что за вездесущий Джон Ди! Выходит, я тоже всего лишь маска? Личина? Кукла? Оболочка? Горн, который только пропускает сквозь себя струю воздуха и поет лишь то, что намерен сыграть горнист? Впрочем, какая разница! На том, что я в настоящее время переживаю, это ничуть не отразится. И довольно плести паутину праздных домыслов! Выше нос и твёрже шаг! Твоей ошибки, Джон Ди, я не повторю. Да и по твоим стопам, кузен Роджер, я не соскользну в бездну. Чтобы меня одурачить, у видимого мира мало шансов, а у невидимого и того меньше. Не успеет солнце вернуться в то же положение, которое оно занимает на небосклоне сейчас, как я доподлинно узнаю, кто такая княгиня Шотокалунгина.

Уж письмоносца от судьбоносца я как-нибудь сумею отличить; не правда ли, дружище Липотин?!

Долго, с разных ракурсов, вглядывался я в чёрные грани кристалла. Однако, к моему разочарованию, вынужден признать, что никаких признаков помутнения, таинственных туманностей или дымов, которые, как утверждает народная молва, предшествуют появлению в магических зеркалах вещих образов, я не заметил — впрочем, даже самых обыкновенных, сугубо повседневных картинок тоже не наблюдалось. Передо мной был кусок угля, великолепно обработанный и отшлифованный, ничего больше.

Конечно же, я сразу подумал о Яне… то бишь о госпоже Фромм; может быть, ей, с её необычными способностями, посчастливится выманить у этого упрямца его тайну. Я окликнул её. Тишина. Попробовал ещё раз — результат тот же. Похоже, в доме, кроме меня, никого. Ничего не поделаешь, придется потерпеть до возвращения гос…

И тут же, едва я смирился с неизбежным, зазвонил телефон: Липотин! Застанет ли он меня? У него с собой кое-что интересное. Конечно, жду. Хорошо. Отбой…

Я даже не успел по достоинству оценить ту неправдоподобную точность, с какой режиссёр по имени Судьба сымпровизировал эту театральную репризу, как Липотин уже стоял в моём кабинете… Гм, не вышел же он в самом деле из-за кулис — сцена вторая, те же и Липотин! — ведь от меня до его берлоги изрядный кусок пути!

Нет, все объяснилось куда более прозаично: он телефонировал по соседству. Так, внезапный каприз, какой-то импульс; и то, что при нём оказалась вещь, которая должна меня заинтересовать, чистая случайность.

С мучительным сомнением выслушав его объяснения, я спросил:

— Кто вы, собственно: привидение или живой человек из плоти и крови? Со мной вы можете быть совершенно откровенны. Ах, как мило мы сейчас с вами поболтаем! Вы даже представить себе не можете, как я безумно люблю беседовать с привидениями!

Липотин принял мой нервически шутливый тон как нечто само собой разумеющееся и усмехнулся уголками рта:

— На сей раз вынужден вас разочаровать: я безнадёжно реален, почтеннейший. Но, быть может, вас отчасти успокоит то, что я принес; вы у меня ещё не видели вот этой… штучки?!

Он принялся шарить в своих многочисленных карманах, потом жестом фокусника продемонстрировал мне пустые руки — я недоуменно пожал плечами, — и вдруг меж его растопыренных пальцев возник небольшой красный шар из слоновой кости.

Я стоял как громом пораженный — и в этом нет преувеличения: нервный разряд пронзил меня с головы до пят.

— Шар из склепа Святого Дунстана! — запинаясь, прошептал я.

Липотин по-мефистофельски усмехнулся.

— Вам померещилось, почтеннейший. Видимо, с шарами у вас связаны неприятные ассоциации. Признайтесь, в последнее время не отходили от бильярдного стола и крупно проигрались! Или при баллотировке в какой-нибудь клуб вам недостало одного-единственного шара. Ну ничего, такой достойный джентльмен, как вы, можете рассчитывать на куда более избранный круг.

С этими словами он сунул шар в карман и, всем своим видом давая понять, что тема исчерпана, рассеянно осмотрелся.

— Извините, — сказал я, сбитый с толку, — есть некоторые обстоятельства… обстоятельства… дайте же мне этот шар: он меня в самом деле интересует.

Однако Липотин, казалось, не слышал моей просьбы; подойдя к столу, он с величайшим вниманием рассматривал угольный кристалл в золотой оправе.

— Откуда он у вас?

Я указал на открытый тульский ларец.

— От вас.

— Ну что ж, поздравляю!

— С чем?

— Вырвали наконец ядовитый зуб у последнего подарка барона Строганова? Занятно!

— Что занятно? — подозрительно допытывался я. Липотин вскинул на меня глаза, левый хитро прищурил:

— Работа! Ювелирная тонкость! Богемия! Прага! Хочешь не хочешь, а сразу вспоминается знаменитый придворный ювелир Рудольфа Габсбурга мастер Градлик.

Снова короткая вспышка в моей душе: Прага? И, уже не скрывая раздражения, я пробурчал:

— Липотин, вы же отлично знаете, что в данный момент меня ваши искусствоведческие познания мало интересуют. Этот шар у вас в кармане означает для меня много больше…

— Да, да… Нет, но вы только посмотрите на эту филигранную отделку цоколя! Восхитительно!

— Прекратите, Липотин! — воскликнул я, не на шутку рассердившись. — Скажите-ка мне лучше, раз уж для вас на этом свете не существует тайн, что я должен сделать с этой вещью, которую вы притащили в мой дом?

— А что вы, собственно, собираетесь с ней делать?

— Я… ничего в ней не вижу, — беспомощно вырвалось у меня.

— Ах, во-о-от оно что! — изобразив на лице крайнюю степень удивления, протянул Липотин.

— Ну и отлично, я ведь знал, что мы найдем общий язык! — обрадовано воскликнул я, ощущая себя игроком, к которому пришли наконец козырные карты.

— Вот так фокус! — пробормотал Липотин и от избытка чувств сломал в пальцах неизменную свою сигарету; тлеющий окурок он, разумеется, бросил в корзину для бумаг — небрежность, которая всегда выводила меня из себя. — Ну кто бы мог подумать, ведь это магический кристалл. «Глазок», как его называют в Шотландии.

— Почему именно в Шотландии?! — поймал я его на слове, как дотошный следователь.

— Потому что эта вещица родом из Англии, — с барственной ленцой объяснил Липотин и указал мизинцем на тончайшую гравировку: причудливая вязь позднеготического орнамента, опоясывающая лапки цоколя, при ближайшем рассмотрении оказалась надписью на английском языке:

Сей благородный и драгоценный камень, вместилище чудесных сил, является собственностью высокочтимого мастера тайной премудрости, несчастного Джона Ди, баронета Глэдхилла. В год возвращения его на родину 1607.

Итак, ещё одна реликвия, знакомая мне лишь по дневникам моего предка, который бы не променял её на все сокровища мира, преданно вернулась ко мне, как бы признавая в моем лице настоящего наследника и поверенного судьбы Джона Ди. Одновременно отпали последние сомнения, кем в сущности является Липотин. Я положил ему руку на плечо и сказал:

— Ну, старый мистификатор, скажите же наконец: что вы мне принесли? Хватит ходить вокруг да около. Доставайте ваш красный шар! Будем тингировать[42] свинец? Или займемся изготовлением золота?

Липотин повернул свою лисью голову ко мне и деловито констатировал:

— Надо думать, вы уже разок попытали кристалл. И ничего не увидели. Я вас правильно понял?

Мой ответ его не интересовал, он и так всё знал. Сейчас, когда он шёл по следу, приближаясь к своей неведомой цели, лучше его не отвлекать и ему не перечить. В таких случаях он становился упрямым и раздражительным. Ну что ж, придется подчиниться, иначе от него ничего не добьёшься. И я со вздохом подтвердил:

— Совершенно верно. Никакого эффекта, как я его ни крутил.

— Естественно, — Липотин пожал плечами.

— Ну а как бы поступили вы на моём месте?

— Я? У меня нет ни малейшего желания становиться медиумом.

— Медиумом? А как-нибудь иначе нельзя?

— Это самое простое: стать медиумом, — ответил Липотин.

— А как становятся медиумом?

— Спросите у Шренка-Нотцинга[43]. — Коварная усмешка играла на лице Липотина.

— Благодарю покорно, но, по правде говоря, у меня тоже нет ни времени, ни желания становиться медиумом, — парировал я. — Но разве вы только что не сказали: проще всего стать медиумом? Может быть, лучше тогда попробовать что-нибудь менее простое? Что для этого надо предпринять?

— Послать к черту свое любопытство и не таращиться в кристалл!

Я настороженно усмехнулся:

— Ваши парадоксы, как всегда, неотразимы; но вот так взять да и послать всё к черту не входит в мои планы! Известные обстоятельства дают мне основание предполагать, что в этих угольных гранях дремлют некие астральные клише — как выражаются господа оккультисты — или, говоря проще: образы прошлого, значение которых для меня может оказаться немаловажным…

— В таком случае вам надо рискнуть!

— А в чём заключается риск?

— Не исключена вероятность фальсификаций со стороны… со стороны… ну скажем, вашей собственной фантазии… Кроме того, медиумический галлюциноз со временем превращается в нечто вроде духовного морфинизма, с такими же печальными последствиями: распад личности, абстиненция… Вот разве что вам удастся…

— Что удастся?..

— «Выйти».

— Что вы хотите сказать?

— Выйти на «ту» сторону!

— Как?

— Так! — Красный шар вновь, как по волшебству, возник в руке Липотина; он небрежно поиграл им между пальцами.

— Дайте! Я ведь уже вас просил.

— О нет, почтеннейший, я не могу вам передать этот шар! Только теперь я вспомнил, что этого делать нельзя.

Мое терпение стало иссякать:

— Что все это означает?

Липотин сделал серьезное лицо:

— Извините! Дело в том, что я забыл об одной мелочи. Чувствую, без объяснений не обойтись. Этот шар полый.

— Знаю.

— Он содержит известную пудру.

— Знаю.

— Откуда, чёрт побери, вы знаете?.. — липотинские брови поползли вверх.

— Маленький фокус! Сдаётся мне, я вам уже однажды говорил: слишком хорошо мне известен подарок господина Маске, добытый им в склепе Святого Дунстана! Дадите вы мне его, наконец?

Липотин отпрянул назад.

— Что вы такое несёте о Маске и Святом Дунстане?! Я не понимаю ни слова. Этот шар не имеет ничего общего с почтенным Маске! Сам я получил его в подарок много лет назад в скальном гроте нагорья Линг-Па у вершины Дпал-бар. От дугпа в красной тиаре.

— Вы опять пытаетесь меня мистифицировать, Липотин?

— Ни в коем случае. Серьезен, дальше некуда! Разве я посмел бы морочить вам голову сказками! Дело было так: за несколько лет до начала русско-японской войны[44] я был послан одним богатым русским меценатом с особым заданием в Северный Китай, на китайско-тибетскую границу; я должен был приобрести кое-какие тибетские раритеты, ценности поистине фантастической: речь шла о храмовых образах и о древних китайских миниатюрах на шелку. Однако, прежде чем думать о сделке, необходимо поближе сойтись с партнером, желательно даже подружиться. Среди тех, с кем мне пришлось иметь дело, были и обитатели Дпал-бар-скид. Секта называлась «Ян», и отличал её в высшей степени странный ритуал. Познакомиться с ним конкретно крайне сложно, ещё сложнее уловить его смысл, даже мне это было нелегко, хотя я неплохо разбираюсь в дальневосточной магии… Этот инициатический ритуал являет собой «таинство красного шара». Лишь один-единственный раз удалось мне присутствовать на церемонии. Каким образом, к делу не относится… Неофиты вдыхали в себя дымы тлеющей пудры, которая хранилась в красных шарах из слоновой кости. Техника традиционна, и описывать её сейчас не имеет никакого смысла. Скажу только, что обрядом «Инь-Ян» руководил верховный жрец, а двое молодых монахов помогали ему; неофит должен был пережить «свадьбу в герметическом круге». Что они имели в виду, назвав так свой ритуал посвящения, так и осталось для меня загадкой. Язык не поворачивается строить домыслы. Знаю единственно с их слов, что, вдыхая дымы красной пудры, неофит получает возможность «выхода» из тела, после чего способен шагнуть за порог смерти и, заключив брачный союз со своей женской, в земной жизни почти всегда скрытой «второй половиной», приобщиться к немыслимым магическим энергиям и обрести отныне право на реальное бессмертие своего Я, остановку колеса рождений, — короче, он восходит на ту божественную ступень небесной иерархии, на которую не ступит ни один смертный до тех пор, пока не будет посвящён в таинство красных шаров. В основании данного учения, очевидно, лежат идеи, символически воспроизведенные в государственном гербе Кореи: мужской и женский принципы, слитые в едином круге неизменного… Ну ладно, будет соловьем разливаться, вы, почтеннейший, наверняка смыслите во всём этом куда больше.

О, сколько ядовитой иронии было заключено в этой лицемерно-уничижительной интонации! Липотин был явно невысокого мнения о моих познаниях в символике западноазиатской мистики. Однако символ Инь-Ян столь широко распространён в Западной Азии и пользуется таким почитанием, что даже я, европейский литераторишка, был с ним знаком. Он изображается в виде круга, разделенного изгибом синусоиды на две части — одна красная, другая голубая, — слитые воедино в пределах окружности: геометрическая иллюстрация соития Неба и Земли — мужского и женского начал.

А Липотин, пренебрегая произведенным эффектом, как ни в чём не бывало продолжал:

— Для секты «Ян» сакральным смыслом этого символа является сохранение, фиксация магнетических энергий обоих принципов, которые при разделении полов растрачиваются впустую. Другими словами, они исповедуют доктрину… гермафродитического брака…

И вновь меня всего сверху донизу пронизывает ослепительная вспышка, испепеляющая, как мне кажется, всё внутри!.. Потом громовым раскатом в моём сознании откликается: Инь-Ян — Бафомет! Одно и то же!.. Одно и то же! «Вот он, путь к королеве!» — ликует во мне какой-то голос столь неистово, что крик этот доносится даже до моих ушей. И одновременно чудесный покой снисходит в мои взбудораженные мысли и чувства.

Липотин, прищурившись, наблюдает за мной: от него, конечно же, не ускользнула ни одна из стадий моего душевного состояния — от испуганной бледности до уверенной, осененной странным спокойствием усмешки; и он усмехается в ответ с той же хладнокровной уверенностью.

— А вы, я вижу, знакомы с древним таинством Гермафродита, — говорит он, выдержав небольшую паузу. — Ну-с, в горном дацане мне объяснили, что содержимое этого красного шара реализует соитие нашего мужского аспекта с женским…

— Дайте! — холодно и властно сказал я; это был уже приказ.

Лицо Липотина стало торжественным.

— Повторяю, несколько минут назад я вдруг вспомнил… Видите ли, с этим шаром связано одно условие, особо оговоренное дугпой в красной тиаре. Я поклялся ему уничтожить содержимое шара, если сам не пожелаю использовать его, но ни в коем случае не передавать в третьи руки, если только этот третий не потребует твёрдо и непреклонно…

— Я требую! — воскликнул я.

Однако Липотин и бровью не повел:

— Вы ведь знаете, как обходятся путешественники с экзотическими подарками туземцев: за время долгого пути их скапливается такое количество, что об отдельных просто забываешь: Всё это летит в чемодан, ты едешь дальше, а в конце пути, растерянно глядя на диковинный хлам, которым наполнен твой багаж, недоуменно разводишь руками. Ну скажите на милость, зачем мне этот шар секты «Ян»? Что касается меня, то я никогда не испытывал ни малейшего желания навеки уложить мой «Ян» в одну койку с моей «Инь»… Или замкнуть себя своей же женской половиной в какой-то герметический круг!.. Нет уж! Спасибо! Есть ещё порох в пороховнице!..

Липотин цинично ухмыльнулся и сделал отвратительно непристойный жест.

Но я не дал себя этим отвлечь и настойчиво повторил:

— Вы слышите, я требую! Решительно и со всей серьёзностью! И да поможет мне Бог! — прибавил я и уже хотел было клятвенно поднять руку, но Липотин меня оборвал:

— Если уж вы во что бы то ни стало решили по клясться, то давайте в таком случае — ну хотя бы шутки ради! — следовать методе секты «Ян». Согласны?

Я кивнул. Липотин велел мне приложить левую руку к полу и произнести: «Требую и все последствия беру на себя, дабы не тяготело над тем, кто вручил мне красный шар, кармическое возмездие».

Я усмехнулся: не мог отделаться от впечатления какой-то дурацкой комедии, тем не менее во время клятвы мне стало не по себе.

— Ну вот, теперь другое дело! — удовлетворенно потёр руки Липотин. — Извините за столь пространную преамбулу, но мы, русские, тоже немного азиаты, и мне бы не хотелось быть непочтительным в отношении моих тибетских собратьев.

И без долгих слов сунул мне в руки красный шар. Я сразу заметил тончайшую линию, экватор, где сходились два полушария слоновой кости. Неужели он никогда не принадлежал Джону Ди и аптекарю Келли?.. Развинтив половинки, я осторожно приподнял верхнюю… Алая с перламутровым отливом пудра, примерно столько, сколько вместилось бы в скорлупу грецкого ореха…

Липотин стоял уже рядом. Глянув косо мне через плечо, он заговорил. Голос его звучал странно монотонно, безжизненно, далёким эхом:

— Приготовьте каменную чашу и чистый огонь; лучше всего пламя спирта. Спирт плесните в чашу. Зажгите. Высыпьте в пламя содержимое шара. Пудра вспыхнет… Дождитесь, когда выгорит спирт, и пусть восходят дымы… Должен присутствовать верховный жрец, который голову неофита…

Но я уже не слушал этот потусторонний инструктаж; быстро протёр ониксовую чашу, служившую мне пепельницей, плеснул в неё немного спирта — спиртовка всегда стояла у меня на столе, — зажёг его и высыпал содержимое красного полушария в пламя… Липотин жался в сторонке; я не обращал на него внимания. Спирт выгорел быстро. Раскаленные остатки в ониксовой чаше тлели и медленно курились, восходя вертикально вверх голубовато-зелёными ниточками дыма, которые потом закручивались спиралями и повисали туманными слоями…

— В сущности, как всё это опрометчиво и глупо, — донеслось до меня саркастическое брюзжание Липотина, — вечно эти европейцы торопятся и только расходуют понапрасну драгоценную пудру… Ну как же, им ведь даже некогда убедиться, все ли условия соблюдены… Взять хотя бы вас, почтеннейший; ну кто вам сказал, что верховный жрец, без которого успех невозможен, присутствует? Кто же будет руководить вашей инициацией? К счастью — между прочим, совершенно не заслуженному вами, почтеннейший, — мэтр на месте; ибо я — здесь, я — посвященный дугпа секты «Ян»…

Я ещё видел, правда, всё вокруг отодвинулось куда-то далеко-далеко… Липотин странно преобразился: он стоял в фиолетовой мантии с необычным, вертикально торчащим красным воротником, а его голову венчала пурпурная тиара; на ней попарно, друг над другом, сверкали шесть стеклянных человеческих .глаз… Его искаженное дьявольской ухмылкой лицо с коварными раскосыми глазами вдруг приблизилось ко мне…