— Я всё понял.

Билл долго смотрел ему в лицо, гладил кончики усов, потом вздохнул и приказал:

— Иди, зови остальных.

В тот же вечер Саша отправился к «своим» ларькам. Сестёр-кореянок на работе не оказалось: как ему объяснили, они нашли место в каком-то магазине и перешли туда. «Колобок» в голове продолжал назойливо напоминать о себе, но, пройдясь по ларькам, Саша не нашёл никого, кто бы его заинтересовал. В качестве разрядки он избил до полусмерти двух грязных бомжей, собиравших пустые бутылки. Один из них, на своё несчастье, имел огромные неухоженные усы, придававшие ему некоторое, очень карикатурное сходство с Биллом, и это стоило ему нескольких лишних переломов рёбер и выбитых зубов. Потирая ноющие кулаки, Саша взял металлическую банку водки, выпил её в своей машине, закусил холодным шашлыком и уснул на разложенном сиденье, открытым текстом и в полный голос послав «колобка» на хер.

Прошедший день принёс Гене почти тысячу долларов чистой прибыли и закончился приятным ужином в ресторане вместе с коммерческим директором одной фирмы — разумеется, за счёт самого директора. Потом Гена отправился домой.

Когда бухгалтер Иванов высказал ему свои жалобы по поводу квартирной кражи и подозрения в адрес «Жаннет», Гена призадумался. Он знал, что курирующие контору «борисовцы» занимаются такими вещами, но каких-либо способов уладить дело не видел. По всем понятиям, бухгалтер был «лохом» и «барыгой», «кинуть» которого любой бандит имеет полное право. Таким образом, заступиться за бухгалтера Гена не мог и уже хотел сказать об этом, но осёкся: в глазах Иванова буквально горела святая уверенность в Генином всесилии и прямо-таки неуёмное стремление расстаться со своими ещё сохранившимися капиталами. Сделав задумчивое лицо, Гена пообещал разобраться.

В тот же вечер он позвонил бухгалтеру домой и назначил встречу. Когда Иванов явился в назначенное место, Гена, старательно изображая волнение и ни словом не упоминая о «борисовцах», сообщил, что квартиру бухгалтера «обнесли» бойцы из некой малочисленной, но крайне жестокой и беспредельной «чёрной» команды. Более того, квартирная кража — это только начало, так как несчастного бухгалтера кто-то «подставил» и «чёрные» в перспективе намерены его «замочить». Он, Гена, «забивал с ними стрелку», но убедить их отказаться от своих кровожадных намерений не смог, и теперь Иванову надо или заказывать себе гроб, или решать проблему кардинально. Но это будет стоить дорого, так как очень трудно найти желающих повесить на себя расстрельную статью. Иванов начал заламывать руки и даже тихонько завывать, одновременно пытаясь вычислить того, кто его так жестоко «подставил». Гена с каменным лицом курил сигарету, посматривал по сторонам и размышлял о том, что глупость человеческая границ не имеет. В конце концов бухгалтер вычислил фамилию своего недоброжелателя и от этого завыл ещё громче, так как понял, что дело его действительно плохо и спасения нет.

В самый кульминационный момент, когда Иванов готов был уже спросить адрес похоронной конторы, в разговор вступил Гога, до того тихо-мирно молчавший на заднем сиденье «ниссана». Яростно матерясь, брызгая слюной и разрубая руками воздух, он с бесшабашной удалью заявил, что оставлять в беде хорошего человека для него лично «западло», а так как пара-тройка трупов его положения не изменит, его и так уже ищут за «мокруху», — то он сам этим делом займётся, причём бесплатно. Потом Гена и всплакнувший от счастья бухгалтер долго уговаривали его принять заслуженное вознаграждение, Гога гордо отказывался, но в итоге сдался и позволил себя уговорить. Позабыв чувство меры и увлёкшись, Гога начал предлагать отправиться разбираться с «черномазыми» прямо сейчас и долго размахивал выполненной в виде «лимонки» газовой зажигалкой, чем едва не довёл бухгалтера до инфаркта.

С большим трудом угомонив татуированного гиганта, Гена обсудил с Ивановым вопрос финансового обеспечения предстоящей операции. Тот был готов отдать все. Гена великодушно согласился взять половину. Отдельным пунктом оговорив необходимость забрать из милиции заявление о краже — менты все равно ведь ничего не найдут и только помешают своими бестолковыми неграмотными действиями, — Гена довёз бухгалтера до дома и высадил из машины. Первый взнос Иванов должен был сделать в четверг. Гена специально дал ему большую рассрочку и основательно снизил итоговую сумму, понимая, как выгодно иметь в должниках бухгалтера процветающей фирмы. В дальнейшем это могло принести ещё большие доходы.

От воспоминаний о бухгалтере Гена перешёл к другим приятным мыслям. Дорога не отнимала у него много внимания, и он размышлял о том, что надо будет приобрести себе радиотелефон, а осенью, когда решится вопрос с поступлением в институт, съездить куда-нибудь отдохнуть. Лучше за границу.

Подъезжая к светофору в конце Лесного проспекта и двигаясь в третьем ряду, он обогнал «КрАЗ», медленно тянувший строительный вагончик-бытовку. Остановив «ниссан», Гена откинулся на спинку сиденья, краем уха слушая сводку городских новостей, включённую в музыкальную программу. Перед высоким квадратным носом джипа проходили пешеходы, и Гена смотрел на них равнодушным взглядом хозяина жизни, уставшего от дневных дел и добирающегося домой, чтобы подготовиться к вечерним мероприятиям.

Загорелся жёлтый сигнал. Сзади послышался нарастающий рёв мотора «КрАЗа», только подъезжающего к перекрёстку. Одновременно со сменой огней на светофоре Гена плавно отпустил сцепление. Тронувшись с места, «ниссан» успел преодолеть не более трех метров, когда огромное вращающееся колесо тягача чиркнуло по сверкающей обшивке заднего крыла, в одно мгновение содрав краску и смяв железо. Ошеломлённый Гена вдавил акселератор, и присевший на заднюю ось джип легко оторвался от надсадно ревущего «КрАЗа». Метров через пятьдесят Гена остановился, перегородив второй ряд, в котором двигался тягач. Мимо проскочили две юркие иномарки и «скорая помощь». «КрАЗ» медленно останавливался. Не закрывая двери и не глуша мотора. Гена выскочил из машины и стал осматривать испорченное крыло, чувствуя, что начинает закипать. Тягач остановился, и Гена, играя желваками, повернулся в его сторону. На углах бампера «КрАЗа» были укреплены какие-то пружины с шариками на концах, и они вибрировали в такт работе двигателя. Сквозь маленькое пыльное ветровое стекло силуэт водителя едва просматривался, но вроде бы тот был один, и Гена, решительно заскочив на подножку, распахнул дверь.

Водителю было на вид лет шестьдесят.

Маленького роста, в грязном комбинезоне и резиновых сапогах, до смерти перепуганный. Схватив за воротник, Гена сдёрнул его с сиденья.

— А ну вылезай, баран!

Водитель послушно спрыгнул на землю и остановился, не зная, что делать дальше, и исподлобья поглядывая на джип с включёнными аварийными огнями. Толкнув ладонью в грудь, Гена припечатал водителя к высокому крылу тягача и отвесил размашистый подзатыльник.

— Чего, совсем ослеп, баран старый?!

Оглянувшись и убедившись, что вокруг никого нет, даже прохожие куда-то подевались, Гена ударил водителя локтем по скуле. Удар получился несильным — злость понемногу уходила, оставляя место искреннему недоумению: как много неприятностей из-за какого-то старого идиота!

— Иди посмотри, что ты сделал, мудак!

Водитель замешкался, и Гена, схватив за рукав комбинезона, подвёл его к заднему крылу «ниссана». Вмятина казалась уже не такой значительной, как на первый взгляд, да и полукруглые царапины выглядели не столь пугающе. Присев на корточки, Гена отколупнул кусок краски и поднял голову.

— Да они ж вроде и не свежие… Вмятины-то, — пробормотал водитель, опасливо помаргивая.

— Да ты чего, дед, совсем охренел? — возмутился Гена, распрямляясь и сразу становясь на голову выше собеседника. — Ещё скажи, что я сам это сделал! Или неделю с ними по городу ездил, случая искал, чтобы тебе подставиться! Ты виноват, понял? Знаешь, сколько эта машина стоит? Да ты за всю жизнь на одно колесо не заработал! Как расплачиваться будешь?

— Может, ГАИ вызовем? — предложил водитель, прекрасно понимая, какой ответ получит.

— Я тебе сейчас труповозку вызову, козёл старый! — заявил Гена и резким ударом плеча толкнул водителя к своему джипу. — Ты мне ещё предложи с тобой в суд сходить! Хочешь, я тебя сейчас в лес вывезу и там закопаю, хочешь?

Пристально, с усмешкой глядя в лицо собеседника, Гена ждал ответа. Дождался. Не поднимая глаз, старый водитель отрицательно покачал головой. На лбу у него проступила испарина.

— Правильно, и я не хочу! Поэтому давай договоримся по-хорошему. К чему тебе все эти неприятности? Мне по фиг, сам выбирай: или плати за ремонт, или сам восстанавливай. Только учти, я один раз предлагаю, так что решай сейчас. Обманешь — все, конец тебе, старый.

— Откуда ж я столько денег возьму? — Водитель начал прикидывать в уме сумму, в которую ему обойдётся ремонт иномарки, но запутался в нулях.

Гена неторопливо закурил и тоже занялся подсчётами. Получалось не так дорого, но самое обидное заключалось в том, что он давно уже подумывал продать громоздкий и приметный джип и взять себе что-нибудь поменьше и поновее. Донёсся быстро нарастающий вой сирены. Водитель прислушался к ней с затаённой надеждой. Гена подобрался — знакомство с милицией его не привлекало, но, в конце концов, в этом деле он сторона пострадавшая.

Сверкая укреплённой на крыше мигалкой, мимо них стремительно пронеслась белая «Волга» с зеркальными стёклами и стала удаляться, направляясь к набережной Красной речки. Гена посмотрел на водителя с лёгким выражением торжества и выбросил окурок.

— Ну, чего мнёшься-то? Или мне до утра с тобой стоять?

— Можно в ремзону к нам поставить. Там мужики быстро все исправят.

— Да? А не испортят? — Гена с сомнением оглянулся на «КрАЗ». — Это ж тебе не твой танк всё-таки.

— Не испортят. И получше этой собирали.

— Твою, наверное. Ты где работаешь?

— В Горгазе. У нас парк прямо на набережной, только на другой стороне Красной. Подъезжай в понедельник, с утра, я договорюсь…

— Охренел, что ли? Буду я столько ждать! Завтра, в десять часов. И смотри не вздумай крутить, я тебя предупредил. Мне нужна целая машина. Хочешь — плати деньгами, последний раз предлагаю. Нет — договаривайся как хочешь, но чтобы завтра до обеда её отрихтовали. А то я сам тебя…

В мягкой наплечной кобуре у Гены висел официально зарегистрированный газовый револьвер. Конечно, у него было и боевое оружие, но в обычные дни он оставлял его в тайнике, полагая, что навыков бокса и этой «хлопушки» вполне хватит для того, чтобы выкрутиться из любой неприятной ситуации.

Сунув руку в разрез куртки, Гена многозначительно пошевелил рукояткой — так, чтобы расширившиеся от страха глаза водителя правильно оценили очертания короткого ствола и барабана под тонкой тканью.

— Так что давай договаривайся. Или ищи деньги. Можешь квартиру заложить, можешь… Не знаю, чего хочешь, то и делай, но машина должна быть завтра в порядке. Понял? Во, теперь вижу, что понял!

Оставив револьвер в покое, Гена вытащил записную книжку, раскрыл на чистой странице и капиллярной авторучкой зафиксировал номер «КрАЗа» и данные водителя. Потом он ещё раз тщательно осмотрел весь кузов «ниссана» и уехал, провожаемый ненавидящим взглядом водителя.

Жил Гена недалеко от места аварии, в добротном доме старой постройки. Загнав джип прямо на газон, под свои окна, он кивнул головой сидевшим на лавочке пенсионерам и выгреб из почтового ящика пачку рекламных листков. Просмотрев их, пока лифт тяжело поднимался до пятого этажа, и не найдя ничего интересного, бросил на пол кабины и вошёл в квартиру, прижимая под мышкой пакет с кормом для рыбок. Включив кофеварку, Гена прошёл в комнату, бросил на диван кобуру с револьвером, засыпал корм в кормушку аквариума и сел к тумбочке с телефоном. Проводить вечер в одиночестве или в компании друзей не хотелось, и, полистав записную книжку, он набрал номер.

— Алло, Лену позовите…

Телефон все звонил и звонил. Лёжа на кровати в своей комнате, Катя смотрела телевизор. Показывали «Бриллиантовую руку» — старый добрый фильм из старых добрых времён. Звук был убавлен почти до минимума, и визгливые трели телефонного звонка перебивали диалоги героев фильма, но Катя не обращала на это внимания. Как и на сам фильм, хотя её тусклые серые глаза неотрывно смотрели на экран. В комнате было темно и душно. На тумбочке у изголовья кровати стояли коробка апельсинового сока и тарелка с фруктами, на блюдце лежали две сливовые косточки.

Показ фильма прервался жизнерадостным рекламным блоком. Поморщившись от обилия красок и вдохновенного голоса диктора, призывающего немедленно отправиться на Лазурный берег за самыми дешёвыми товарами, Катя отвернулась к стене. Взгляд остановился на мутном узоре старых обоев.

Стараясь не шуметь, вошла мать. Остановилась, придерживая рукой дверь в коридор, посмотрела на тело дочери, тоненьким зигзагом перечеркнувшее белую простыню. Ноги согнуты и подтянуты к животу, одна рука под подушкой, другую сжимают колени. Она вдруг отчётливо представила, как трое радостных ублюдков срывают одежду с её дочери и ставят её на колени посреди огромной поляны, в свете фар большого автомобиля. Стараясь освободиться от кошмара, который в разных вариациях снился ей уже вторую неделю, мать отошла от двери, и та, закрываясь, жалобно скрипнула петлями. Катя открыла глаза:

— Что случилось, мама?

Голоса матери и дочери были почти одинаковыми: тусклые, серые, безжизненные.

— Катюша, там следователь звонит. Очень хочет с тобой поговорить.

— Что ему надо?

— Спросить что-то хочет. Говорит, что все понимает, но больше откладывать нельзя. Он и раньше уже звонил. Это не милицейский, а из прокуратуры.

— А какая разница? Объясни им, пожалуйста, чтобы они все от меня отстали. Понимаешь, все. Я ни с кем не хочу говорить.

Мать вздохнула, зачем-то вытерла руки о передник.

— Я понимаю… Но все равно ведь не отстанут, работа у них такая. Ты пойми, он ведь тебе плохого ничего не хочет…

— Да? А что он тогда хорошего может?

— Катюша, ты бы поговорила всё-таки. Скажи, что мы в деревню уезжаем. Я сейчас телефон принесу.

Мать неслышно вышла, вернулась, поставила перед дочерью аппарат со снятой трубкой и отошла к тумбочке с телевизором.

— Да.

— Екатерина Петровна? Здравствуйте! Следователь прокуратуры Правобережного района Коновалов. Извините за беспокойство, но… Как вы себя чувствуете?

Мужчина старался говорить сочувственным тоном, но получалось это у него плохо, потому что сочувствовал он только по обязанности, как и те милиционеры в больнице, и Катя представила большой, залитый солнечным светом кабинет и толстого бугая в костюме, с чашкой кофе и сигаретой в руке.

— Я себя чувствую просто прекрасно, а вы?

— Хм…— Собеседник смешался, и Кате показалось, что она услышала, как звякнула о блюдце кофейная чашка. — Прошу ещё раз простить меня за беспокойство, но, надеюсь, вы сами понимаете, что мы должны во всём разобраться. Скажите, вы действительно не имеете ни к кому претензий, то есть не хотите возбуждать уголовное дело?

— Да. А вы думали, вам наврали?

— Нет, почему же! Просто обычно люди, которые как-то пострадали… Они, ну, скажем, хотят как-то наказать своих обидчиков. Так ведь, вы согласны?

— Я не знаю, кто там у вас где пострадал, но я хочу только одного: чтобы вы все от меня отстали. Неужели вам этого никак не понять?

— А вы уверены, что потом не передумаете? Потом, когда время уже уйдёт и что-нибудь сделать будет практически невозможно?

— А что сейчас практически возможно сделать? Охрану мне выделить?

— Я думаю, что в случае необходимости этот вопрос будет решён положительно.

— А я вот так не думаю. И поэтому ничего не хочу. До свидания.

Катя положила трубку раньше, чем Коновалов успел что-то сказать. Но телефон зазвонил снова. Помедлив, она сняла трубку и услышала чьё-то прерывистое шумное дыхание, с трудом пробивавшееся сквозь громкую музыку. Потом все оборвалось треском и гудками отбоя. Катя надавила на рычаг, и аппарат тут же зазвенел опять. В этот раз всё-таки звонил Коновалов.

— Алло, вы слышите? Пожалуйста, дайте мне договорить! Я все отлично понимаю, но увидеться нам всё-таки придётся. Один раз и ненадолго. Больше я вас тревожить не буду, обещаю. Вас устроит в понедельник утром, в половине одиннадцатого? Запишите адрес… Кабинет номер четырнадцать, на втором этаже. Алло! Вы обязательно должны прийти, понимаете? Один раз, и больше никто вас не будет тревожить.

— Хорошо, я приду. Один раз.

Пятница выдалась для Гены крайне неудачной.

Проснувшись рядом с Леной — миниатюрной восемнадцатилетней студенткой Юридического института, у неё были бездонные карие глаза и склонность к восточной философии, — Гена взглянул на часы и выругался. До назначенной у Горгаза встречи оставалось минут двадцать. Уже сейчас он должен быть у Вовы, которого на всякий случай решил взять с собой. Повезло, что Вова тоже ночевал не дома, а завис у какой-то новой подруги, относительно недалеко. Через несколько минут Гена, небритый и голодный, остановил «ниссан» около нужного подъезда, рядом с пыльной «семёркой» друга.

Вова, видимо, встал вовремя, и ждать его не пришлось. Жизнерадостно улыбаясь, он сбежал по ступеням обшарпанной лестницы и плюхнулся на соседнее сиденье.

По дороге их остановил и оштрафовал за превышение скорости наряд ГАИ, усиленный двумя омоновцами в пятнистой форме. Пока пожилой угрюмый капитан заполнял бумаги, омоновцы сноровисто обшарили салон джипа. Один из них, с погонами старшего сержанта и рваным шрамом на виске, откуда-то из-под заднего сиденья вытащил грязный белый лифчик, и спустя мгновение замершего Гену обдало жаром: это была вещь той девчонки из Яблоневки! Омоновцы переглянулись, и Гена уже открыл рот, чтобы поклясться в том, что видит это в первый раз, но капитан закончил оформлять штраф и протянул ему квитанцию. В салоне патрульного «форда» заговорила рация, требуя, чтобы наряд срочно направился на какой-то перекрёсток для разбора дорожно-транспортного происшествия: междугородный автобус вылетел на остановку и сбил несколько человек.

Старший сержант перекинул лифчик через подголовник водительского сиденья «ниссана», вразвалку подошёл к Гене и, пристально глядя на него маленькими злыми глазами, негромко сказал:

— Может, тебе его на башку намотать? Козёл!

Стоявший рядом Вова нервно дёрнул коленом. В коренастой фигуре омоновца, туго обтянутой выцветшей пятнистой формой, и особенно в его лице, на котором вблизи стали заметными ещё два старых шрама, было нечто такое, что заставляло относиться к сказанным им словам серьёзно. Но ничего не произошло. Смачно плюнув под ноги Гене, омоновец направился к распахнутой задней двери «форда», возле которой стоял, придерживая на плече автомат, его напарник.

Глядя вслед удаляющейся патрульной машине и чувствуя, как по спине и бокам стекают капли пота, Гена с чувством произнёс:

— Я ему весь хлебальник разобью!

Сказанное, естественно, относилось не к старшему сержанту ОМОНа, а к Саше. Вова это понял и молчаливым кивком поддержал шефа.

Однако лицо у Саши в этот день осталось целым, а вот близкое, а оттого особенно неприятное знакомство друзей и коллег с милицией только началось.

Выбросив опасную улику в открытый канализационный люк, Гена, теперь уже более осмотрительно, повёл машину к месту встречи. По дороге он остановился и купил себе безвкусный холодный гамбургер и двухлитровую бутылку яркого синтетического лимонада. И без того плохое настроение стало совсем никуда не годным. Почувствовавший это Вова молча трясся на своём сиденье, сжимал коленями лимонадную бутылку и слушал магнитофон.

— Хорошо, хоть газовик свой не взял, — буркнул Гена, сворачивая к большим железным воротам с кривой надписью «Горгаз», — а то этот мудак совсем докопался бы.

Машина замерла, ткнувшись передними колёсами в поребрик перед проходной.

— Ну, и где этот козёл старый?

Гена покрутил по сторонам головой и выругался, Вова начал свинчивать пластмассовую пробку с горлышка бутылки.

Появление серого «ниссана» с помятым задним крылом было с облегчением встречено оперативниками 15-го отделения милиции. Эту машину, а точнее — её пассажиров, они дожидались уже больше получаса и постепенно начали склоняться к мысли, что никто не приедет.

Рано утром в отделение пришёл начальник автоколонны Горгаза и подал заявление. Опрос водителя тягача занял почти все оставшееся до назначенной встречи время, но в конце концов уместился на одной странице стандартного бланка объяснения. Уговорить водителя выйти к «ниссану» так и не удалось, потому было решено задерживать бандитов по мере их поступления.

Вова подавился лимонадом, когда около джипа неожиданно появились какие-то мужики с пистолетами в руках. Правая его рука инстинктивно вцепилась в дверную ручку-подлокотник, но после сильного рывка снаружи дверь распахнулась, и Вова, залив лимонадом брюки и кашляя от попавшей в горло воды, вывалился на асфальт. Младший лейтенант Браун, находящийся под служебным расследованием в связи с утратой табельного оружия и горящий желанием реабилитироваться, придал телу Вовы нужную форму и сцепил толстые запястья наручниками. Из опрокинутой бутылки гулкими толчками вытекал лимонад, и липкая лужица постепенно увеличивалась, приближаясь к Вовиной голове, послушно уткнувшейся в асфальт.

Гена при задержании успел сделать больше. Он не только вцепился в рулевое колесо, но и вдавил ноги в пол, а также выругался.

Когда дверь распахнулась и в проёме появились две фигуры с недобрыми лицами и ПМ в руках, он повернул голову и срывающимся голосом спросил:

— В чём дело?

Финал оказался таким же, как и в ситуации с Вовой: жёсткий, с чувствительными выступами асфальт под животом и холодные наручники на сведённых за спину руках.

Точку поставили синие «Жигули», которые с оглушительным воем сирены затормозили около «ниссана». Захлопали дверцы, и кто-то напряжённо спросил:

— Всё, готовы?

В течение следующего получаса Вова и Гена пребывали в каком-то трансе. Их рассадили по разным машинам и целую вечность везли в отделение.

В прозрачное, нетонированное стекло, прорываясь сквозь листву деревьев, попадали яркие солнечные лучи, заставляя Вову щуриться и моргать. Машину постоянно трясло на ухабах, и пружины продавленного сиденья впивались в тело, стиснутое с двух сторон плечами оперативников. Водитель и сидевший на переднем сиденье человек непрерывно курили вонючий «Беломор». Обмотанный синей изолентой динамик рации на каждой выбоине издавал какие-то всхлипы и хрюканье. Руки затекли, но на просьбы ослабить браслеты, так же как и на вопросы о причинах задержания, никто не реагировал. Мокрые брюки и рубашка противно липли к телу, на лоб, тоже подвергшийся воздействию тонизирующего напитка, норовила сесть залетевшая в салон наглая жирная муха. Периодически встряхивая головой, чтобы отогнать назойливое насекомое, Вова думал об одном: главное, ни в чём не сознаваться. Даже когда будут бить. В том, что его будут бить, и бить сильно, он нисколько не сомневался и тоскливо представлял в уме суммы, которые придётся выложить за восстановление здоровья. Гадать, за что именно его задержали, было бесполезно — слишком много всякого на нём «висело». А потому главное — ни в чём не сознаваться. И ничего не подписывать. Продержат эти тридцать суток по «бандитскому указу» и отпустят, никуда не денутся.

Гена испытывал примерно те же муки, но мысли его были разнообразнее и сводились в общем-то к одной главной: ничего, бывает и хуже, самое плохое уже позади, скоро придёт адвокат и все уладит. Какой именно адвокат должен прийти, что конкретно и как он будет улаживать, Гена и сам не знал. Но после того, как адвокат все утрясёт, надо будет непременно направиться в прокуратуру и подать жалобу на незаконные действия ментов. Прокурор быстро их приструнит, они ещё и извиняться прибегут.

В отделении их рассадили по разным камерам. Вова сразу попросился в туалет, зачем-то сказав, что у него больные почки и он не может долго терпеть. Гена, заметив, что перед разделяющим дежурную часть надвое высоким барьером стоят три пожилые женщины и старик с рядами орденских планок на пиджаке, начал громко жаловаться на то, что его избили, и требовать телефон и адвоката. Прижимая к себе авоськи с продуктами, женщины смотрели на обиженного бандита испуганно и жалостливо одновременно. Ветеран сурово поджимал тонкие губы.

Заталкивая все больше распалявшегося Гену обратно в камеру, помощник дежурного думал о том, что на пенсию старика не купишь даже одну покрышку для застывшего под окнами отделения джипа.

К вечеру друзей отпустили. Все обошлось гораздо проще, без избиений и адвокатов. Начисто отвергнув все обвинения в вымогательстве в отношении водителя «КрАЗа» и поняв, что других претензий к ним не имеется, они, успокоившись, подписали свои объяснения. Вызванный следователь, не усмотрев в представленном ему материале никаких признаков состава преступления, написал соответствующую справку и посоветовал операм вынести постановление об отказе в возбуждении уголовного дела.

Шёл мелкий дождь, патрульные весело затаскивали в двери отделения упирающегося алкаша. Гена долго не мог справиться с дверным замком джипа и ругался.

Опасаясь какой-либо провокации со стороны ментов, Гена направил «ниссан» в сторону районного травматологического пункта, где, обнажив перед дежурным врачом свои мускулистые торсы, друзья пожаловались на головную боль и неприятные ощущения в рёбрах и почках.

Покончив с медицинскими формальностями, Гена и Вова поехали в пиццерию на «своей» территории, чтобы спокойно обсудить создавшееся положение и подкрепиться.

Пока они ели пиццу с грибами, оперативный дежурный 15-го отделения милиции принял две телефонограммы из Правобережного травмпункта, в которых сообщалось о том, что два не работающих молодых человека избиты сотрудниками уголовного розыска, им поставлены диагнозы: сотрясение головного мозга, ушибы мягких тканей живота и поясницы и назначено амбулаторное лечение. Зарегистрировав телефонограммы в журнале, дежурный отдал бланки помощнику, и тот отнёс их начальнику отделения, после чего в соответствующей графе появилась резолюция, предписывающая заместителю по работе с личным составом провести проверку и принять решение.

Руслан Осипов проснулся только к обеду. Обмывание купленной машины завершилось далеко за полночь в каком-то загородном кабаке, куда вся компания прибыла уже изрядно навеселе. Тон задавал Гоша Сысолятин. Обычно не отличавшийся ни остроумием, ни весёлым настроением, в этот вечер он разошёлся, как никогда. Причиной этому, видимо, послужило успешно осуществлённое дело, принёсшее хороший доход: бумажник Гоши распирала пачка двадцати— и пятидесятидолларовых купюр, а на его худой жилистой шее появилась массивная золотая цепь.

Сдвинутые вместе столы буквально ломились от разнокалиберных бутылок и тарелок с закусками. Состав компании, в которой начинался праздник, сменился почти полностью, о причине торжества давно забыли, и тосты становились все короче, а промежутки между ними постепенно увеличивались. В углу зала вспыхнула пьяная драка, но уже через несколько минут все её участники сидели за одним столом, обнимались и наполняли друг другу рюмки. За отдельную невысокую плату три танцовщицы, до этого лениво топтавшие сверкающую огнями низкую эстраду, исполнили стриптиз. Техникой исполнения, так же как и красотой тел, они не блистали, но работали бойко, чем и заслужили восторженный свист и пьяные выкрики сидевших в зале бандитов — единственной клиентуры в этот час. Когда выступление закончилось и свет в зале загорелся в полную силу, Сысолятин, швырнув на эстраду несколько смятых зелёных банкнот, схватил бутылку шампанского и, выкрикивая что-то нечленораздельное, принялся поливать танцовщиц. Две из них, визжа, убежали за кулисы, но главная солистка осталась и начала извиваться под струёй шипучего напитка, изображая безумную страсть и считая себя неотразимой звездой.

Осипов отодвинул стул и пошёл на улицу освежиться. Его шатало, блестящие стекла и крыши припаркованных на площадке машин превращались в разноцветные пятна и кружились перед глазами. Задрав голову, Руслан с трудом разглядел мерцающие в тёмном небе звезды и громко икнул на них, после чего, умиротворённый, обхватил руками ствол ближайшей берёзы и осел на землю. Желудок сорвался с места и носился по всему организму, в висках тяжело стучала кровь, а когда Руслан закрывал глаза, то ему казалось, что он сидит в кабине вертолёта рядом с безумным пилотом, который показывает фигуры высшего пилотажа во время урагана.

Доносившаяся из кабака музыка на несколько мгновений стала громче, потом опять стихла. С трудом покинув кабину кувыркающегося вертолёта, Осипов повернул голову в нужном направлении и различил три долговязые фигуры, двигающиеся в его направлении. Приблизившись вплотную, три фигуры слились в одну и приняли знакомый облик Гоши Сысолятина. Руслан начал подниматься и целую вечность карабкался по предательскому стволу берёзы, сжав зубы и царапая носом шершавую кору. Потом началось землетрясение, звезды на небе устроили оргию, и Руслан потерялся в пространстве…

Очнулся Осипов только на заднем сиденье Гошиного «форда». Подъезжали к городу. В открытые окна задних дверей врывался приятный прохладный ветер, негромко играла музыка, светились лампочки на панели приборов. Вцепившись в подлокотник, Осипов с трудом принял вертикальное положение и высунул голову в окно.

На контрольном пункте перед въездом в город они простояли несколько минут. Перекрыв дорогу турникетом, гаишники и омоновцы пропускали машины по одной, тщательно проверяя документы и шерстя салоны. Руслан с трудом выбрался наружу, предъявил своё удостоверение охранника и дурашливо развёл в стороны полы куртки, демонстрируя, что ничего запретного у него с собой нет.

Гоша дождался разрешающей отмашки жезла, спокойно отъехал от поста, а потом вдавил педаль газа и понёсся по крайнему левому ряду, обходя попутные машины и пугая встречные. На его лице играла довольная усмешка. Несколько раз оглянувшись на Руслана, он не удержался, сунул правую руку под соседнее пассажирское сиденье и из специального тайника вытащил тяжёлый, тускло блеснувший длинным воронёным стволом пистолет. Осипов сразу определил, что оружие настоящее, а не газовое, и протянул руку, но Гоша, крутанув пистолет вокруг пальца, убрал его обратно.