Автор предупреждает, что все события и персонажи в этой книге вымышлены. Любое совпадение названий улиц, районов, пригородов с действительно существующими является чистой случайностью.

Перед домом раскинулась детская площадка с поломанными качелями, полуразвалившимися бревенчатыми избушками и на треть ушедшим в землю космическим кораблём из металлических прутьев. В песочнице возились несколько малышей; их мамы, собравшись на скамейке, обсуждали последнюю серию мексиканского телесериала и проблемы воспитания, а пьяный дворник уныло царапал метлой асфальтовую дорожку. Около трансформаторной будки, прямо под угрожающей надписью «Машины не ставить», стояли несколько принадлежащих жильцам дома автомобилей, и заинтересованный наблюдатель с первого взгляда выделил бы среди них темно-зелёную иномарку с плавными очертаниями кузова и тонированными до черноты стёклами. Если бы наблюдатель жил в этом доме, он сразу отметил бы, что эта машина, так же как и замерший неподалёку бежевый седан с красной «кляксой» на заднем крыле, никогда раньше во дворе не появлялась, а подойдя поближе, он, несомненно, уловил бы исходящую от этих машин, как бы скопившуюся в салонах и прорывающуюся наружу ауру враждебности и даже неприкрытой угрозы. Но такого наблюдателя не нашлось, и машины продолжали стоять на своих местах, а сидящие внутри семеро мужчин продолжали делать своё дело, то есть ждать.

Ожидание длилось второй час и начинало тяготить. Сидеть в оборудованном кондиционером и хорошей стереосистемой салоне зелёной машины было намного приятнее, и её пассажиры — два очень похожих друг на друга молодых человека в спортивных костюмах и пятидесятилетний мужчина с брезгливым выражением лица — реже смотрели на часы, и в их голосах пока ещё не было той злости, с которой переговаривались пассажиры менее комфортабельного бежевого седана.

— С-сука, падла рваная, — бормотал взъерошенный парень с обгрызанными грязными ногтями, притулившийся в левом углу заднего сиденья. — Да я его…

Парня никто не слушал. Водитель машины шлёпками и резким переключением кнопок пытался наладить заупрямившуюся магнитолу, и бормотание соседа вызывало у него лишь лёгкую презрительную ухмылку. Двое других пассажиров разговаривали о своём, при этом сидящий на заднем сиденье не спускал глаз с одного из подъездов дома, около которого они стояли, а собеседник, вполоборота развернувшись к нему, периодически поглядывал на зажатую в руке рацию. Обсудив очередную тему, они на какое-то время замолкали, а потом, в который уже раз выматерившись по поводу долгого ожидания и бытовых неудобств, переходили к следующей. В машине было жарко, но из соображений конспирации затемнённые боковые стекла не опускали, а в едва приоткрытый люк свежий воздух почти не поступал. К тому же незамолкающий взъерошенный парень накануне хорошо погулял, а поскольку веселился он далеко не в лучших ресторанах города, то выдыхаемый им перегар никак не способствовал оздоровлению климата.

— Послушай, Чирик, заткнись, а? — не выдержал водитель, но в этот момент стереоколонки, откашлявшись, выдали наконец чистый звук, и его внимание переключилось. — Во, бл…, класс! Слышь, как поёт!

Чирик замер с раскрытым ртом, подыскивая достойный, но не слишком дерзкий ответ, а пассажиры «правого борта», на миг прервав диалог, синхронно кивнули бритыми головами и опять вернулись к своему занятию.

Дверь подъезда распахнулась, пропуская молодую пару со сдвоенной детской коляской, с пушечным грохотом встала на место и тут же, удерживаемая петлями, снова отлетела, освобождая дорогу широкоплечему парню в светлых брюках и коричневой шёлковой рубашке.

— Вот он, — оборвав свой рассказ, спокойно объявил «правый задний» пассажир седана, а его собеседник, вздрогнув, суетливо поднял рацию и вдавил клавишу режима передачи.

— Внимание всем! Внимание! Объект появился, движется в сторону автостоянки.

Правилам ведения переговоров в радиоэфире его никто никогда не учил, суровую фразу «Внимание всем!» и красивое слово «объект» он запомнил из кинобоевиков и, сказав все это, остался очень доволен собой, а потому прозвучавшая в ответ команда: «Ну так берите его, твою мать!» — заставила его снова вздрогнуть и, в качестве компенсации, рявкнуть на водителя:

— Заводи, бл…, чего встал-то!

Мотор седана работал не в пример лучше магнитолы, и машина мягко покатилась следом за неспешно удаляющимся парнем в шёлковой рубашке.

Одновременно с этим зелёная иномарка отъехала от трансформаторной будки, развернулась носом в сторону места предстоящих событий и остановилась, готовая в любой момент сорваться с места. Сидящий на переднем пассажирском сиденье мужчина, по-прежнему брезгливо морщась, положил рацию на торпеду и склонился вперёд, почти касаясь лысой головой лобового стекла; один глаз он утратил много лет назад во время драки, а другой, потеряв былую остроту зрения, в последнее время часто подводил своего хозяина.

Когда парень в шёлковой рубашке оказался сидящим на заднем сиденье седана, обе машины перекочевали в соседний двор и остановились. Одноглазый опять взял рацию.

— Так, нормально. Теперь заберите у него ключи от квартиры… Нашли? Хорошо! Значит, так — бери Гарика, и вдвоём хорошо обшмонайте хату этого пи…ра. Мы вас ждать не будем, закончите — сами доберётесь, ясно? Если что найдёте, сразу звоните мне на трубку, ясно? Все! К вам сейчас Толя-большой подойдёт.

Отложив рацию, одноглазый развернулся к сидящему сзади флегматичному атлету с характерно «раздавленными» ушами.

— Все слышал? Давай! Если будет выделываться, сразу гаси, но только так, чтобы он до места доехал. Понял, да?

— Понял.

— Иди!

Атлет перебрался в бежевый седан, а Гарик с напарником, сделав прощальный жест, пошли осматривать квартиру. В тот момент они даже не подозревали, что действительно прощаются с теми, кто остался в машинах, и не представляли, как горячо будут вечером благодарить свою судьбу.

Обе иномарки выехали из двора и двинулись к южному выезду из города. Водитель головной зелёной машины выбирал улицы, где вероятность конфликтов с сотрудниками ГАИ была минимальной, и старался ничем не выделяться из общего транспортного потока.

Но точно так же старался ничем не выделяться и водитель обычной белой «копейки», который видел всю сцену во дворе дома с детской площадки и теперь висел у них на хвосте. Пока атлет переходил из зелёной машины в бежевый седан, а Гарик, радостно скалясь, махал рукой, он успел позвонить по радиотелефону и сейчас ожидал ответного звонка, после которого можно будет отправиться по своим делам. Слежка его не утомляла и не требовала особых физических и нервных затрат. Наружному наблюдению его учили много лет, он давно постиг все тонкости этого ремесла, а нынешние объекты вели себя с профессиональной точки зрения абсолютно безграмотно и никаких хлопот доставить не могли.

Водитель зелёной иномарки не предполагал, что за ними кто-то может следить, «срубать хвосты» не умел и, посмотрев пару раз в зеркало заднего вида, заинтересовался шедшей прямо за ними чёрной «Волгой», на переднем пассажирском сиденье которой восседал мужчина с внешностью председателя исполкома. Через несколько кварталов «Волга» ушла в боковой переулок, её место никто не занял, и он успокоился.

Перед выездом на загородное шоссе ответный звонок наконец поступил.

— Алло, Паша? Это я. Все в порядке?

— Да.

— Отлично! Мы их возьмём за бывшим постом ГАИ.

— Понял. Я тогда уйду на втором километре — раньше поворотов нет.

— Хорошо. Спасибо!

— Да не за что. Удачи!

Миновав заколоченную будку недействующего поста госавтоинспекции, зелёная иномарка, а потом и бежевый седан обогнали белую «шестёрку», плетущуюся в крайнем правом ряду. А ещё через километр неприметная «копейка», пересекая полосы встречного движения, отделилась от общего потока и запылила по узкой грунтовой дороге, направляясь обратно в город, к деревянным домикам южной окраины.

Монотонность движения в сочетании с удобным креслом и бессонной ночью сделали своё дело, и одноглазый задремал, опустив голову и постепенно кренясь влево. Разбудил его зуммер радиотелефона. Помотав головой, он отцепил от брючного ремня трубку и ответил:

— Слушаю!

— Это Гарик. В общем, мы квартиру всю обшмонали. Ни хрена тут нету! Только на кухне, в ящике с продуктами, пистолет лежал.

— Хороший?

— Да хрен его знает, я такой и не видел никогда.

— Возьми его себе. Ещё раз все посмотрите хорошенько. Если действительно нет ни хрена, то собирайтесь и уходите. Понял?

— Все понятно.

Гарик сказал не всю правду. Кроме пистолета он нашёл довольно крупную сумму в валюте и рублях, а также несколько золотых колец. Прежде чем напарник зашёл в комнату, Гарик успел сунуть в карман самое толстое кольцо и несколько купюр по сто долларов, после чего сделал невинные глаза и предложил поделить неожиданную добычу честно, то есть пополам. Предложение было принято, так как настоящий хозяин ценностей никаких прав предъявить уже не мог.

Отдав распоряжения, одноглазый повесил радиотелефон обратно на ремень и снова задремал. Проснулся он только тогда, когда колеса машины съехали с ровного асфальта на разбитую просёлочную дорогу — даже мощные амортизаторы не могли справиться с неожиданными выбоинами и ухабами.

— Потише веди, — хмуро приказал одноглазый, отстегнул ремень безопасности и, вцепившись одной рукой в подлокотник, другой нашарил в бардачке банку лимонада. — Я говорю, потише езжай!

Банка открылась неудачно: напиток вспенился и брызнул на новую белую рубашку.

Одноглазый выругался:

— Твою мать! Говорил же тебе, не гони!

— И так еле тащимся, — примирительно ответил водитель, на минимальной скорости объезжая яму с водой.

Через несколько минут обе машины съехали с просёлка на обширную, поросшую травой и редким кустарником лужайку, описали широкую дугу и остановились перед огромным полуразвалившимся амбаром.

— Приехали, — пробормотал одноглазый, первым выбрался из машины и, потягиваясь, пошёл к приоткрытой массивной двери. — Хорошее место. Сейчас пикничок устроим. С шашлыком…

Сзади захлопали дверцы машин. Визгливо матерясь, Чирик ткнул худосочным кулаком в обтянутую коричневой шёлковой рубашкой спину парня.

— Иди, иди, сука! Козёл вонючий! Я тебе сейчас пасть-то разорву, будешь на меня скалиться!

— Останешься на стрёме. Мало ли чего, — приказал одноглазый водителю бежевого седана и первым вошёл в амбар.

В это время белая «шестёрка» соскочила с асфальтовой ленты шоссе и запрыгала по ухабам просёлка, повторяя путь, который перед ней прошли две иномарки.

— Давай побыстрее. Обидно будет, если упустим, — сказал сидевший на переднем пассажирском сиденье худощавый мужчина с напряжённым лицом и прищуренными глазами.

— Да уж, их тут упустить — как два пальца обо…ть, — отозвался водитель, невысокий полноватый мужчина лет тридцати. — Машин ведь больше, чем в городе. Смотри лучше, чтоб не выскочить прямо на них… Да и машину жалко: своя ведь всё-таки.

— Для хороших людей ничего не жалко, — пробормотал худощавый, всматриваясь в мелькнувшее через деревья полуразрушенное строение. — Притормози… Все, стой! Приехали!

Машина остановилась. Худощавый, сунув в боковой карман куртки трубку радиотелефона, распахнул дверцу.

— Ладно, я пошёл. Как приедешь, сразу отзвонись.

— Помню. Может, с тобой всё-таки остаться? Потом по телефону позвоним.

— По телефону позвоним — они потом полдня ехать будут и в конце концов дорогу не найдут. Так что езжай, а я здесь позагораю. Давай!

Худощавый вылез из машины, захлопнул дверцу и пошёл по тропинке, петляющей между деревьями и выходящей на лужайку, в конце которой, на берегу заросшего камышом озера, стоял амбар. Пройдя несколько метров, мужчина остановился, проводил взглядом удаляющуюся машину, сошёл с тропинки и сел на огромный, нагретый солнцем валун. Вздохнув, поднёс к глазам бинокль и направил его в сторону амбара.

Вечерело, и с наступлением сумерек пустели улицы города. Затихала жизнь в промышленных и «спальных» районах, и только центральные проспекты, хоть и безлюдные, продолжали сверкать огнями реклам.

В ряду машин, замерших перед светофором на углу набережной Красной речки и проспекта Ударников, своими габаритами и агрессивной мощью выделялся светло-серый джип «ниссан-патруль». Водители соседних машин, скучая в ожидании зелёного сигнала, поглядывали на его угловатый крепкий кузов, большие колеса с мощной резиной и вынесенный далеко вперёд бампер, но поспешно отводили глаза, замечая бритые затылки и крепкие плечи троих сидящих в салоне парней. Характерная внешность, излучающая уверенность в собственных силах и безнаказанности, в сочетании со стоимостью автомобиля давали веские основания для неприятного диагноза: бандиты. А потому не стоит пристально смотреть в ту сторону, лучше побыстрее убраться с дороги. Мало ли что, и из ничтожного пустяка родятся большие проблемы. Вон, во всех газетах об этом пишут.

Троица, сидящая в кабине «ниссана», знала о производимом впечатлении и гордилась достигнутым эффектом, считая это явлением закономерным. Чувствовать себя сильным всегда приятно. И вдвойне приятно, когда ощущаешь себя сильным не только физически, но и во всех других отношениях. В частности, в финансовом. Материальное благополучие и независимость, возможность потратить на себя столько, сколько нужно, а не сколько можно, уважение, пусть даже основанное на элементарном страхе, — все это может значить гораздо больше, чем здоровые лёгкие и массивные бицепсы, и в двадцать с небольшим лет вскружат голову почти любому, поддерживая сладкую иллюзию собственной исключительности.

Впрочем, со здоровьем — физическим — у них все тоже обстояло нормально, несмотря на освобождение от службы в армии в связи с хроническими заболеваниями. Любой командир десантно-штурмового батальона, увидев этих ребят на пляже, без долгих раздумий согласился бы принять их в своё подразделение. Некоторые сомнения могли бы возникнуть только в отношении Вовы, именуемого Толстым. Излишек веса он, несмотря на все усилия, так и не согнал, но прозвище давно перестало быть обидным, равно как и Вова много лет назад перестал быть зубрилой-отличником, которого такие шутки могли задевать. Чистенький и пухленький сынок обеспеченных родителей, умница и будущая опора семьи, он восемь лет собирал сливки на уроках, но после занятий постоять за себя не мог и тихо ненавидел весь мир до тех пор, пока не повстречался с Геной, перешедшим в их школу из соседней, где старших классов не было. Первая встреча была безрадостной для Вовы — пара словесных оскорблений и затрещина в присутствии знакомых девчонок испортили бы настроение кому угодно, но потом все переменилось, и уже через несколько дней Толстый боготворил нового знакомого, а в дальнейшем они так и шли по жизни рука об руку. Отстать было Вове боязно, и постепенно он научился скрывать страх, растопыривать пальцы и отыгрываться на тех, кто ответить не мог.

Мать Гены, в отличие от Вовиных родителей, крупных торговых работников, растила сына одна и, хотя зарабатывала неплохо, удовлетворить всех его потребностей не могла. В десять лет мальчик посмотрел фильм «Бей первым, Фредди!». В сюжет он не врубился, однако название запомнил и принял за основное жизненное правило, которое даже изобразил на самодельном плакате, вывешенном над своей кроватью. Шли годы, плакат желтел, Гена занимался боксом, учился самостоятельно зарабатывать деньги и давно уже мысленно продолжил фразу пожеланием «…и лучше в спину», но писать этого на плакате не стал, предположив, что девочки из хороших семей, которые приходили к нему в гости в отсутствие матери, не поймут. Неприятности обходили Гену стороной. Он не болел, пользовался авторитетом в квартале и уважением в школе, а все знакомство с милицией свелось к посещению в шестнадцать лет паспортного стола — хотя уже в то время его было за что сажать. Банальной хулиганкой или кражами мотоциклов он не занимался. Каждое своё дело планировал тщательно, всегда знал, чего хочет добиться, и тщательно анализировал ошибки. К окончанию школы на его счёту было несколько «обнесённых» квартир, с десяток уличных грабежей и две угнанные машины. Вова к участию в этих делах не привлекался; периодически «снаряды рвались очень близко», кого-то из подельников «загребали», и Гена справедливо полагал, что непривычный к жизненным трудностям Толстый легко расколется в застенках УГРО. Он был нужен Гене в качестве оруженосца, ибо не может быть лидера без свиты; в свою очередь, Вова обрёл наконец защиту, и был готов на что угодно, лишь бы её не лишиться.

Закончив десятилетку, Гена не стал ломиться в двери вузов и посвятил лето установлению нужных контактов, используя свои связи по спортивной секции и дворовый авторитет. Вова, чьи родители твёрдо решили загнать отпрыска в институт, тосковал над учебниками и чувствовал, как жизнь проходит мимо. В сентябре Гена занял место в одной из команд, рэкетирующх кооператоров в центральных районах города, и с велосипедной цепью в кармане вышел на первую рабочую смену, а Вова с новым портфельчиком в пухлой руке и слезами на глазах поплёлся на лекции. Для одного время летело стрелой, события наслаивались друг на друга, загулы в центровых кабаках сменялись сидением в ментовском «аквариуме» или воспоминанием о дикой боли на койке в реанимации, похороны товарища — поджогами ларьков. Второй каждое утро вставал, как на казнь, и после весенней сессии пребывал в тяжелейшей депрессии, излечить которую не смогла даже устроенная родителями поездка в шикарный сочинский пансионат. Но все кончается, прошли и эти времена, беспредельно весёлые для одного и невыносимо тяжкие для другого из товарищей. Минуло полтора года, полудикие команды сложились в мощную «центровую» группировку, и Гена занял в ней не последнее место, и вот тогда он призвал к себе оруженосца. Толстый шагнул в новую жизнь с широко открытым сердцем, начхав на просьбы родителей и забросив учёбу.

Хотя поначалу и не всё шло гладко, Гена поднимался, и вслед за ним тенью скользил Вова; для посторонних их отношения выглядели как дружеские и равные. За пару лет случилось столько всего, что школьные годы казались бесконечно далёкими и нереальными. Мысленно обращаясь назад, Вова видел нелепого паренька, с которым теперь не имел ничего общего, и только в тех случаях, когда удавалось всласть покуражиться над беззащитным, детские комплексы брали своё. Постепенно о Толстом сложилось мнение, что он человек добродушный в кругу своих, но жестокий по отношению к врагам, умеющий отстоять свою позицию. Судьба оберегала Вову, и ситуаций, в которых проявились бы его истинные качества, пока не возникало. Он вернулся в семью и жил с родителями душа в душу, а преподавателям в институте платил столько, что они выставляли ему оценки на год вперёд и сами готовили курсовые.

Жизненный путь третьего члена бандитского экипажа был куда более тяжёлым, и в кабину «ниссана» он попал после длительной череды испытаний, закаливших тело, но навсегда искалечивших душу и разум.

Если бы при приёме в банду требовалось заполнять анкеты, то Саше по прозвищу Зуб в графе о социальном происхождении пришлось бы сознаться: из гопников. Он был зачат в хмельном угаре и появился на свет сентябрьским утром, через несколько минут после того, как его страдающую с жестокого похмелья мать довезли до больницы. Роженица скончалась, не услышав первый крик своего ребёнка, а осерчавший папа вернулся домой, в вечно пьяную грязную коммуналку, толкнул на барахолке что-то из жениных вещей и накрыл стол, намереваясь справить то ли рождение сына, то ли скорые поминки. Все бы ничего, но один из приглашённых к застолью соседей, выпив лишнего, решил покаяться и удивил собравшихся признанием в том, что является подлинным отцом ребёнка. Мало того что удивил, так ещё и начал настаивать, горячиться и приводить доказательства. Установить обоснованность его претензий на отцовство в дальнейшем не представилось возможным. Семнадцать ударов топором оборвали спор, и вскоре тот, кого записали в Сашиной метрике, отправился на восемь лет под Воркуту, а мальчика взяла на воспитание его сестра.

Государственные органы, призванные решить судьбу ребёнка, проявили редкостную близорукость. В молодости Наталья Ивановна отсидела за кражу, и хотя в дальнейшем на скамью подсудимых не попадала, благонравным поведением не отличалась, периодически устраивала в своей квартире притон и работала не больше шести месяцев в году — из всех учреждений, куда она устраивалась поварихой, её увольняли со скандалом. Приёмный сын заставил женщину измениться в лучшую сторону — возможно, что именно на это она и рассчитывала, забирая его к себе. Она нашла постоянную работу, отвадила от квартиры собутыльников. Так прошло несколько спокойных лет. Саша пошёл в школу. Наталья Ивановна, посчитав, что какую-то часть своего долга исполнила, «развязалась». Потом началось ожидание брата из колонии, и пьянки участились. Когда пришло уведомление о его смерти — он умер в тюремной больнице от туберкулёза, не досидев меньше года, — Наталья Ивановна жестоко выпорола Сашу ремнём и сорвалась в недельный запой, на исходе которого, не добрав денег на бутылку, пыталась тиснуть в универмаге пальто и была задержана. Её не посадили, но с работой и трезвостью было завязано окончательно. Дом опять наводнили сомнительные личности мужского пола. Иногда их было много, и они приводили с собой растрёпанных визгливых женщин, но чаще Наталья Ивановна зазывала одного-двоих, и Саша из своего угла с замирающим сердцем следил за тем, как они, напившись, начинают странные игры с раздеванием, криками и стонами. Впрочем, мужики раздевались редко, обычно просто расстёгивали штаны и, сделав дело, возвращались к столу, тогда как Наталья Ивановна любила порезвиться основательно, с фантазией, и постоянство соблюдала лишь в одном: никогда не снимала большой чёрный бюстгальтер, а в тех редких случаях, когда кавалеры пытались дотянуться до застёжки, била их по рукам:

— Не трогай, гад пьяный, порвёшь ведь! Это мне друг из Парижа привёз, ты понял, да? Не трожь!

Так продолжалось несколько месяцев, пока в один из тёплых вечеров в середине июня не произошло событие, повлиявшее на всю Сашину дальнейшую жизнь.

В центре города Гена отправился в кинотеатр повторного фильма «Спартак» смотреть картину «Бей первым, Фредди!», а Наталья Ивановна привела в свою окраинную однокомнатную «хрущёвку» двоих мужиков. Саша в это время гулял, но начавшийся дождь заставил его вернуться домой, и получилось так, что он с ходу нарвался на подзатыльник:

— Чего припёрся, скотина? У всех дети как дети, со двора не прогнать, а тебе лишь бы на кровати валяться.

Претензии были совершенно не обоснованы, Саша и сам был бы рад погулять подольше, но теперь, из чувства противоречия решил остаться. Подхватил со стола кусок колбасы и улёгся на свой диван, отвернувшись лицом к стене. Один из мужиков, высокий и здоровенный, с седыми короткими волосами и бородой, сказал что-то в его адрес, но пока что прямой угрозы Саша не почувствовал, дожевал колбасу и уткнулся лицом в подушку, ожидая момента, когда они все наиграются и устанут, а он сможет поужинать остатками их закуски.

Застолье продлилось сколько обычно, потом задвигались стулья, скрипнул второй диван и погас верхний свет, осталась гореть только настольная лампа.

— Выключи, — попросила Наталья Ивановна.

— Не хочу, — отозвался седой, начиная расстёгивать на ней блузку. — Я тебя хочу.

Приятель седого постоял рядом с ними, закурил «беломорину» и вышел в коридор. Через некоторое время из туалета донёсся шум сливного бачка, но его перекрыл возглас Натальи Ивановны:

— Не трогай! Мне друг из Парижа…

— Иди на хер!

Раздался треск рвущейся ткани и испуганный крик Натальи Ивановны. Саша приподнял голову и увидел седого, медленно встающего с дивана с какой-то чёрной тряпкой в руке.

— Ты, с-сука, охренела? — произнёс он злым голосом через некоторое время, когда в комнате появился второй. — Предупреждать, падла, надо! Серёга, ты только взгляни на неё!

Наталья Ивановна лежала на диване, закрывая грудь руками, и пыталась оправдаться:

— Это операция такая была!.. А хирург пьяный попался… Ты только не смотри, я сама все сделаю… Тебе понравится!..

— Убери грабли, сука! Ну, кому говорю!

Седой наклонился и ударил её по лицу. Потом ещё раз, в живот.

— Серый, видишь?

Сергей дымил папиросой и качал головой.

— Н-на, падла рваная! — седой ударил так, что Наталья Ивановна потеряла сознание и осталась лежать, разметав руки в стороны. — Что делать будем?

— Известно что, уйдём, — ответил Сергей, и в голосе его прозвучала усмешка, напугавшая Сашу больше, чем все увиденное; на происшедшее с тёткой ему было, по большому счёту, наплевать. — Закончим в уголке, с «Дунькой Кулаковой». Пять лет без баб!..

Они перешли на шёпот, и Саша ничего больше не слышал, но от взглядов, которые мужчины на него бросали, ему стало совсем жутко. Он закрыл глаза и вжал голову в подушку, молясь о том, чтобы страшные люди быстрее ушли, но они уходить не собирались, когда шёпот смолк, диван прогнулся под весом Сергея, и тяжёлая ладонь опустилась на спину мальчика.

— Понимаешь ли, пацан…

Саша ничего понимать не хотел и, предчувствуя беду, хотел броситься к двери, но сильные руки распяли его, содрали штанишки с трусами, воткнули под живот скомканную подушку, оборвали крик ударом по шее.

— Смотри-ка, без вазелина войдёт…

В последний момент Саша дёрнулся ещё раз, и обозлённый седой приложил его головой о стену.

— Сказано ведь — лежи!

— Не торопись, ещё полижет… — Сергей опустил свои брюки до колен и пристроился позади мальчика. — Ну, начали!

Потеряв сознание, Саша не слышал слов и не чувствовал боли, очнулся в тот момент, когда Сергей, содрогаясь всем телом и оскалившись беззубым ртом, уже заканчивал своё дело. Саша заорал, и седой опять впечатал его затылком в угол, а Сергей довольно отозвался:

— Люблю, когда они кричат. Больше кайф чувствуешь…

Остальное было как во сне. Наталья Ивановна встала и попыталась вмешаться, седой сбил её на пол и долго молотил ногами, вполсилы, чтобы не отключилась сразу, улыбаясь и тихо отвечая что-то на просьбы о пощаде. Саше дали передохнуть, он лежал на животе и все выворачивал голову в сторону тётки, пытаясь рассмотреть, что же вызвало такую реакцию седого, но не успел. Его стряхнули с дивана и поставили на колени, седой сел перед ним и расстегнул ширинку, а удовлетворённый Сергей пристроился на стуле сзади и закурил. От дыма его папиросы Саше стало совсем плохо, и он не понимал слов седого, только чувствовал, что его уговаривают на что-то совсем плохое, с чем ни за что нельзя соглашаться, и отрицательно мотал головой, до тех пор пока Сергей не накинул ему на шею махровое полотенце и не затянул его так, что Саша стал задыхаться.

— Может, зубы выбить?

— Не надо, я люблю с риском, — ухмыльнулся седой, двумя пальцами обхватывая Сашин подбородок. — Так как, Санек, возьмёшь добровольно? Ласковый ты мой… Знавал я твоего папашку по зоне — знатный петушок был…

Саша продолжал отказываться, но после того, как экзекуцию с полотенцем повторили, послушно выполнил требуемое. Сергей оставался сзади, готовый придушить мальчика при малейшем неверном движении с его стороны, а седой закрыл глаза, слегка раскачивался и гладил Сашу жёсткой рукой по голове.

— Молодец… Так, так! А-а-а!

Когда отпустили, Саша повалился на живот и закашлялся, выплёвывая сперму, а потом потерял сознание и очнулся только через сутки. Голова болела, но в остальном он чувствовал себя так, словно ничего не случилось. Наталья Ивановна, постаревшая лет на двадцать, была трезва и суетилась по хозяйству, стараясь не смотреть в сторону мальчика. Он съел кусок хлеба и снова уснул, и во сне переживал случившееся, но только там всё было наоборот, он поменялся местами со своими обидчиками, и это было так здорово, что, проснувшись, он заплакал от разочарования…

В ту ночь он плакал последний раз; никогда и никто не видел больше его слез, в то время как сам он, начав лет в двенадцать, заставил рыдать многих. Головная боль стала его постоянным спутником, но если в обычных повседневных делах он научился её не замечать, то при общении с женщинами она выходила из-под контроля и полностью захлёстывала его разум. Он заново видел тот сладкий, многолетней давности сон, он властвовал над своими обидчиками, фантазия его была безграничной, и каждый раз их ждали новые унижения, а Саша, удовлетворившись, поднимался на ещё одну ступеньку к той вершине, где боль и воспоминания навсегда оставят его.

Тот факт, что за десять лет грабежей, изнасилований, разбоев и избиений он ни разу не попался и смог закрепиться в мощнейшей городской группировке, убеждала его в правильности избранного пути и собственной исключительности.

Круг замкнулся, именно такой человек должен был оказаться в кабине серого джипа, составив достойную компанию школьным друзьям. Именно ему предстояло сыграть в грядущих событиях важнейшую роль.

— Эй, Зубик, дай закурить! — сидящий на заднем диване Вова хлопнул его по плечу, дождался, пока предложат сигарету, и в ответ выставил руку с банкой «джин-тоника». — Хлебнёшь? Ну, как знаешь!

На светофоре зажёгся зелёный. Размеренно жующий «орбит» Гена врубил скорость и первым выдернул свой «ниссан» из ряда стоящих машин. «Подрезав» дорогу отчаянно тарахтящему «Запорожцу», Гена свернул направо, на проспект Ударников, и джип вольготно понёсся по средней полосе, оставив другие машины далеко за кормой.

Поправив тёмные очки, потребность в которых отпала с заходом солнца часа полтора назад, Гена приосанился и с громким чмоканьем сплюнул жвачку точно в щель приоткрытого бокового окна. Саша, продолжая вертеть в руках пачку сигарет, лениво решал вопрос о том, хочет ли он курить. Однозначного ответа не находилось, а потом внимание и вовсе переключилось на троллейбусную остановку, где распивала пиво и лузгала фисташки компания из трех молодых девчонок и сопливого пацана в полосатых штанах. Одна из трех помахала удаляющемуся джипу рукой и подпрыгнула, сверкнув полоской белой кожи между джинсами и футболкой. Саша перестал таращиться в зеркало и откинулся на подголовник. Не пойдут, слишком доступные. Не интересно. Но начало было положено, и обитавший в районе затылка тяжёлый комок шевельнулся, напомнил о себе и предупредил, что долго ждать не намерен. Саша прикрыл глаза, с трудом достал сигарету и закурил. «Ты же понимаешь, — сказал он себе, — это было бы слишком легко. Давай сначала посмотрим, что там Толстяк напридумывал. Хорошо?» — «Давай», — согласился комок и на некоторое время успокоился.

Развалившийся на заднем сиденье Вова тоже проводил взглядом остановку с девчонками, и в какой-то момент его мысли совпали с мыслями Зуба. «За них дадут больше, чем им лет», — отметил Толстый и решил думать лишь о предстоящем развлечении. Немного беспокоило, что именно он выступил его инициатором и, если что пойдёт не так, придётся держать ответ перед товарищами. Не слишком, впрочем, строгий.

Одним мощным глотком прикончив коктейль, Толстый выбросил пустую банку в окно. Ударившись об асфальт, она отскочила под заднее колесо джипа, сплющилась в лепёшку и, непонятным образом изменив траекторию, срикошетила в боковину встречного «Москвича». Вова отследил полет жестянки и улыбнулся широкой доброй улыбкой.

Вечер только начинался, и самые приятные неожиданности были впереди. Тяжёлая машина с весёлым экипажем катилась навстречу приключениям, и не было силы, которая могла бы их остановить.

— Ну ладно, пока!

Катя Ветрова поцеловала подругу в щеку, мельком взглянула в зеркало, поправила чёлку и, придерживая висящую на плече сумочку, выскочила за дверь. Лера Козлова послушала, как постепенно затихает на лестнице цокот каблучков, дождалась, пока гулко хлопнет входная дверь подъезда, и лишь после этого закрыла замки и прошла на кухню, к окну.

Катя быстро, не оглядываясь, удалялась от дома подруги.

Было почти одиннадцать, уже стемнело, и Лера беспокоилась за подругу. Кате предстояло пройти через «пятачок» с коммерческими ларьками, где по вечерам ошивалась всякая пьяная шваль, пересечь пустырь с заложенным года три назад фундаментом школы и лишь потом выйти на проспект Ударников, где можно было сесть на троллейбус № 34 и доехать почти до самого дома. Хорошо, хоть там недалеко идти, остановка расположена в сотне шагов от подъезда. В другой раз Лера обязательно пошла бы проводить подругу до троллейбуса — как-никак она местная, знает всех окрестных гопников, и к ней они приставать не станут, но сейчас она осталась дома, так как находилась на пятом месяце беременности.

Парень, от которого «залетела» Лера, оказался сволочью. Узнав о своём предстоящем отцовстве, он заявил, что ребёнок ему не нужен, денег на аборт у него нет и не предвидится, но и жениться он не собирается. Если она всё-таки хочет избавиться от ребёнка, то пусть найдёт хотя бы половину необходимой суммы, другую часть, так и быть, он как-нибудь соберёт сам. Да и вообще, где гарантия, что это его ребёнок?

Всё это произошло несколько месяцев назад. Лера тогда уж и о самоубийстве подумывала, особенно когда об этом узнали её родители и начали, со своей стороны, «давить», добиваясь неведомо какой цели. Уже потом она решила родить и оставить ребёнка себе — пусть будет то, что будет. Спасибо Катьке — помогла и с родителями отношения восстановить, и с Маратом как-то помирила. Вот и сегодня, узнав об очередной их ссоре, прилетела вечером, после института. Ничего, не в первый раз.

Лёгкое беспокойство, однако, не оставляло Леру. Прижавшись лбом к стеклу, она дождалась, пока фигура подруги затеряется среди разноцветных торговых палаток, посмотрела на часы и пошла в свою комнату, решив, что минут через сорок Катя доберётся до дома и позвонит. Тогда можно будет ещё немного поболтать.

Прижимая локтем сумочку, Катя торопливо пересекла асфальтированную площадку, заставленную ларьками и автомашинами, между которыми болтался самый разный народ: наглые гопники, безразличные ко всему обыватели, самоуверенные бандиты. Катя старалась смотреть только впереди себя, ни с кем не встречаться глазами, не замечать откровенных взглядов, обращаемых на неё со всех сторон, и не менее откровенных комментариев, звучавших ей вслед. Какой-то кавказец в цветастой шёлковой рубашке, выбиравший спиртное в одном из крайних ларьков, окликнул её: «Дэвушка, подожды!», но Катя проскочила мимо, и он, зажав бутылку под мышкой и поигрывая связкой ключей, направился к своей машине, жадно глядя на округлые бедра девушки, туго обтянутые тонкими светло-голубыми брюками.

Немного в стороне от ларьков, на тротуаре, стоял белый «Москвич» с голубой полоской на боку. На передних сиденьях расположились двое молодых милиционеров в форме и пятнистых бронежилетах. Оба курили, выпуская дым в открытые окна, приглядывали за порядком вокруг ларьков и обсуждали важный вопрос: дадут ли зарплату вовремя или задержат, как это было в последние месяцы. Усеянный ларьками «пятачок» был самым криминогенным местом на их территории: почти каждый день здесь случались драки, нередко заканчивающиеся поножовщиной или переходящие в скоротечные перестрелки, в узких проходах между ларьками несколько раз находили трупы со следами насильственной смерти. Заметив милицейскую машину, Катя немного успокоилась, но как раз в этот момент очередной остряк произнёс сомнительный комплимент по поводу длины ног и размеров других частей её тела, раздался взрыв пьяного хохота, и она невольно ускорила шаг.

Сойдя с асфальта на заросший травой пустырь с котлованом и остатками фундамента, Катя опять начала понемногу успокаиваться. Ларьки остались позади, следом за ней никто не пошёл, впереди, насколько она видела, тоже никого не было, и до троллейбусной остановки всего минут пять ходьбы. Если бы ещё не ждать его! Катя взглянула на часы: 23.38.

Как раз в эту минуту милицейский «Москвич», сверкнув укреплённой на крыше синей «мигалкой», соскочил с тротуара на дорогу, с визгом развернулся и, набирая скорость, рванул к проспекту Ударников. Дежурный наряд группы задержания отдела вневедомственной охраны Правобережного РУВД получил по рации сообщение о том, что в квартире девять дома шестьдесят три по улице Челюскинцев сработала сигнализация, и отправился проверять его.

Если бы Катя более терпимо относилась к представителям кавказских народов или если бы бабушка Тоня, вернувшись от знакомой с верхнего этажа, не забыла отключить сигнализацию, все могло бы получиться иначе. Грузин Резо Кавтарадзе, несмотря на непривлекательную внешность (он был невысокий, толстый и волосатый), отнюдь не питал каких-либо кровожадных планов в отношении Кати. Будучи владельцем ресторана и нескольких магазинов, Резо давно уже не испытывал особых материальных затруднений, и, соответственно, ему не было смысла сходить с ума по первой попавшейся на улице девушке с симпатичной фигуркой. Он вполне мог получить почти то же, а то и большее удовольствие, затратив немного больше денег и значительно меньше нервов. Если бы Катя остановилась и приняла его приглашение, Резо покатал бы её по городу на своей роскошной новенькой иномарке, сводил бы в свой ресторан и, конечно, попытался бы уговорить, но, получив твёрдый отказ, никаких активных действий не предпринял бы и отвёз Катю домой. Итак, Катя прошла мимо, и Резо, проводив её взглядом, сел в машину и направился в ресторан «Белые ночи», где всегда была возможность получить хороший ужин и выбрать опытную профессионалку. Оглянувшись ещё раз, он решил, что постарается найти какую-нибудь девушку, похожую на эту, в голубых брюках.

Что же касается бабушки Тони, то она провела больше часа в гостях у своей подруги детства, а вернувшись домой, забыла отключить сигнализацию, несмотря на приколотый к зеркалу листок с напоминанием. Вскоре в дверь позвонили. Она посмотрела в «глазок» и увидела молодого человека в милицейской форме, но, напуганная ежедневными утренними сводками происшествий по радио, долго не хотела открывать. В результате на отработку ложной тревоги было затрачено почти двадцать минут, а потом экипаж ГЗ был вызван на контрольную точку, куда с целью проверить несение ими службы и сделать отметку в бортовом журнале прибыл командир взвода. Так как по причине болезни одного из патрульных экипаж работал в усечённом составе, то командир выделил им стажёра — невысокого худощавого паренька, недавно вернувшегося из армии. Стажёра усадили на продавленное заднее сиденье «Москвича», и командир начал читать длинную и нудную инструкцию, но был прерван поступившей по рации очередной информацией: драка в конце Берёзовой аллеи. Прибыв на место, экипаж никакой драки не обнаружил, зато подобрал валявшегося на газоне пьяного без одного ботинка, с пакетом пустых бутылок в руке, и отправился сдавать его в 14-е отделение милиции.

Таким образом, к проспекту Ударников, центральному на обслуживаемой территории, экипаж вернулся только спустя полтора часа. Сверкая синей мигалкой, «Москвич» прочесал проспект из конца в конец, заполз на тротуар и замер.

— Пошли за шашлыками? — привычно предложил водитель, и старший наряда кивнул головой. К этому времени события были в самом разгаре.

В половине двенадцатого вечера капитан милиции Константин Ковалёв, старший оперуполномоченный отдела уголовного розыска Правобережного РУВД[1], посмотрев на часы, стал собираться домой. Убрав бумаги в сейф, он сунул под мышку книгу и купленные днём газеты, опечатал дверь в кабинет и покинул здание РУВД. Улицу Рентгена, по которой шёл Ковалёв, направляясь к трамвайной остановке, освещали редкие покосившиеся фонари. Лёгкий ветерок приятно освежал лицо после дневной жары, и, перешагивая через выбоины в асфальте, Костя неторопливо размышлял о том, чем будет заниматься завтра.

Он работал в группе по расследованию тяжких преступлений, в котору, кроме него, входили ещё два опера: Петров и Даниленко.

Группа была призвана раскрывать особо тяжкие преступления, совершенные на территории Правобережного района, за исключением убийств — для этого существовала другая специальная группа. На Ковалёва и двух его коллег ложилась задача по раскрытию «серийных» грабежей и разбоев, мошенничеств в особо крупных размерах, изнасилований и многого другого. На троих они имели один рабочий кабинет, три пистолета, три пары наручников, два бронежилета и одну карманную рацию, которая давно пылилась в чьём-то сейфе из-за полной непригодности к работе. Ковалёв, Петров и Даниленко работали в тесном контакте с операми из отделений, иногда обращались за помощью к коллегам из других групп ОУРа и всегда помнили о том, что есть ещё и главк, который тоже может прийти на помощь в трудную минуту.

Приближаясь к остановке трамвая и докуривая сигарету, Ковалёв так и не смог составить никакого конкретного плана на следующий день. После ухода в отпуск Даниленко он остался в группе старшим и, в добавление к своим привычным повседневным обязанностям, получил новую нагрузку: выдерживать разносы начальства и отчитываться за проделанную работу. По причине некоторой флегматичности и других особенностей своего характера, обобщённых в народе понятием «пофигизм», новая нагрузка не очень тяготила Костю, и вместе с Петровым он продолжал заниматься серией квартирных грабежей и разбоев, состоящей из шести эпизодов по их району. Увы, все наиболее реальные версии были уже отработаны и не дали никакого результата, так что, видимо, пришла пора временно переключиться на что-нибудь другое. Например, заняться расследованием мошенничества на территории овощной базы, где одну наивную фирму «кинули» на сто с лишним «лимонов». Вроде бы появились кое-какие зацепки в этом деле.

К остановке Ковалёв подошёл одновременно с трамваем, вынырнувшим из-за угла. Заскочив в открытую дверь, Костя прошёл в конец салона, устроился на последнем сиденье и раскрыл книгу. Через пятнадцать минут он вышел, миновал три тёмных проходных двора и вошёл в обшарпанный подъезд своего дома. Костя жил в однокомнатной квартире на последнем этаже «хрущёвки», доставшейся ему после развода с женой.

Приняв душ, он состряпал непритязательный ужин, быстро поел и вскоре уже спокойно спал.

Через шесть с половиной часов ему предстояло проснуться, проделать обратный путь до работы и там узнать то, что превратит его в совсем другого человека, раскроет в нём неожиданные способности и заставит совершать поступки, о которых он ещё недавно не мог и помышлять.

Благополучно пройдя через пустырь, Катя оказалась на последнем отрезке своего пути к остановке. Оставалось пройти по тропинке между двумя блочными девятиэтажками. Свет из окон домов успокаивал. Тропинка подходила прямо к тротуару проспекта Ударников, а чуть в стороне от неё виднелась ярко освещённая стеклянная будка троллейбусной остановки. Там кто-то стоял: трое или четверо мужчин в военной форме, с портфелями, пожилая женщина с сумками и парень с девушкой. Катя ускорила шаг. Когда до цели оставалось меньше ста метров, в проёме между домами показался троллейбус с красочной рекламой зубной пасты на боку. Это был именно её, тридцать четвёртый номер. Открылись двери. Никто не вышел. Офицеры встали на заднюю площадку, следом за ними поднялась пожилая женщина с тяжёлыми сумками. Парень помог девушке войти в среднюю дверь, а сам спрыгнул на тротуар и, помахав рукой, остался стоять, ожидая, пока троллейбус не уедет.

Катя выругалась. Она давно заметила противную закономерность: стоит в таком случае побежать — и троллейбус отъедет, захлопнув двери перед самым носом. А будешь идти как шла, не убыстряя шаг, и он будет стоять, призывно распахнув свои двери.

Свет в салоне дважды мигнул, на какое-то время отключился, но потом опять вспыхнул. Двери с треском сомкнулись, и троллейбус рванул от остановки. Ещё раз махнув ему вслед рукой, парень отвернулся, закурил, сошёл с тропинки и пошёл навстречу Кате. Пройдя мимо, он мазнул взглядом по её фигуре, хмыкнул и двинулся дальше, к своему дому.

Катя вышла на остановку, посмотрела вслед ушедшему троллейбусу. Его красные задние огоньки виднелись уже на расстоянии двух кварталов. Он стоял перед светофором. Катя оглянулась в другую сторону, надеясь увидеть следующий троллейбус своего маршрута. Так иногда бывало — в позднее время они могли идти один за другим, в парк, расположенный на соседней с её домом улице.

В двадцати метрах от неё, перед светофором, на котором красный свет уже сменился жёлтым, стояла машина. Большой светло-серый джип.

Трогая с места, водитель переключил свет фар с ближнего на дальний, ещё больше выделив её одинокую фигурку на пустынной улице. Урча мощным мотором, машина плавно подкатила к тротуару, мягко ткнулась передним колесом в поребрик и замерла, не доехав до Кати двух метров. На дуге, укреплённой на крыше, вспыхнули две дополнительные фары. Стекло передней пассажирской двери медленно опустилось, и в проёме окна показались крепкое плечо, короткая шея и стриженая круглая голова. Парень широко улыбнулся.

— Привет, подруга!

«Козлы», — подумала Катя и ошиблась. Дело обстояло куда хуже.

В самом начале проспекта Ударников, недалеко от пересечения с набережной, в подвале жилого дома располагалось кафе «Ориент». Перед входом стояли несколько дорогих иномарок, рядом курили и разговаривали пятеро молодых людей с характерной для обладателей такого транспорта внешностью. Гена припарковал свой джип, заехав левым боком на тротуар, выключил двигатель и скомандовал:

— Пошли!

Они спустились по ступенькам вниз, миновали тесный тамбур, где белобрысый крепыш в белой рубашке и с радиотелефоном в руке болтал с молодой проституткой, и вошли в тёмный прокуренный зал. Свободных столиков было много, и они сели поближе к стойке, в правом ряду. Окинув взглядом посетителей, Гена заметил пару знакомых, с которыми поздоровался кивком головы, а потом переключил все внимание на экран подвешенного к потолку телевизора, — транслировался репортаж из международного автосалона.

К их столику подошла официантка. Молодая, но сильно располневшая блондинка с невыразительным усталым лицом. Вова осмотрел её демонстративно оценивающим взглядом с ног до головы, вздохнул и спросил:

— Новенькая?

— Ага.

— Ну и как?

— В порядке. — Голос у неё был не менее тусклым, чем лицо, и Вова опять вздохнул.

— А Светка работает сегодня?

— Нет, приболела.

— Плохо…

Ответ расстроил Вову. Теперь придётся менять планы, и менять на ходу, а из этого, как известно, ничего хорошего не получается. Вова уговорил друзей заглянуть в кафе не только для того, чтобы поесть. Конечно, поужинать было необходимо, но гораздо проще это было сделать на «своей» территории, где подобных «Ориенту» подвалов не меньше десятка, а накормили бы их не в пример лучше. Сюда они приехали из-за Светы — пухлой, со смазливым лицом и копной выбеленных волос официантки, бывшей одноклассницы Вовы. Ещё учась в восьмом классе, она начала пополнять скудный домашний бюджет, подрабатывая проституткой. Войдя в группировку, Вова несколько раз помогал Свете решать некоторые проблемы. О формах её благодарности у него остались самые приятные воспоминания. Однажды, будучи в сильном подпитии, Вова проиграл её в карты, был вынужден ночью отправиться к ней домой, поднять с постели и вручить победителю — своему «бригадиру» Гене. Подлинной причины приглашения поразвлечься Свете не объясняли, и она с радостью продемонстрировала свои таланты. Впрочем, даже если бы она знала, что её рот поставлен против ставки в пятьдесят долларов и проигран из-за позорного неумения Вовы передёргивать, это вряд ли бы что-нибудь изменило. Очарованный Гена отправил Свету ещё «выше». Как поговаривали, она обслужила и лидера «центровых» Сергея Берского, более известного под кличкой Крутой и полностью оправдывающего это своё прозвище. Потом, довольно быстро, Света оказалась в «Ориенте». Вова слышал, что этому предшествовала её длительная беседа с одним из помощников Крутого, бывшим опером из Москвы, отсидевшим срок за взятки и вымогательство. Вова немного удивлялся её стремительной карьере, но вопросы держал при себе. Его вполне устраивало, что он иногда заезжал в это кафе и после сытного обеда Света обслуживала его прямо в машине, доставляя за десять минут намного больше удовольствия, чем некоторые подруги за всю ночь. Брать деньги она категорически отказывалась, но однажды, ко дню рождения, Вова подарил ей золотую цепочку и часики. Последовавшие за этим четверть часа он вспоминал потом несколько месяцев, поэтому и предложил своим друзьям, не знавшим, как провести вечер, заехать в «Ориент». Он не сомневался, что Света прекрасно обслужит всех троих, тем более что в просторном салоне «ниссана» хватило бы места и на большее число участников. Гена согласился, так как ему Света тоже запомнилась. Саша согласился потому, что на подобные предложения соглашался всегда. Дело оставалось за малым. И этого малого, то есть Светы, как раз и не оказалось. Досадная неудача.

Пока Гена делал заказ, Саша совершенно безразлично рассматривал новую официантку и не менее безразлично думал о том, что было бы очень неплохо завалить её прямо на этот столик, задрать юбку и сделать то, что он привык делать не менее одного раза в день. Девушка абсолютно не возбуждала его. Просто она была новенькой, Саша видел её в первый раз и очень хотел бы узнать её, сделать ей больно, тем самым сняв напряжение, неминуемо овладевавшее им каждый вечер, если в течение дня он не получал разрядки.

Когда официантка, делая пометке в своём блокноте, наклонилась к их столику, в разрезе её блузки мелькнула розовая лямка лифчика. Лицо Саши окаменело, и на какое-то время его глаза заволокло тёмной дымкой, сменившейся рябью ослепительно ярких точек. Потом все прошло, осталось только противное ощущение от прилипающей к взмокшей пояснице рубашки. Девушка уже отошла от них и направилась к стойке. Саша смотрел ей вслед. Из всех деталей женского туалета именно лифчик производил на него необъяснимое гипнотическое воздействие, после которого он, как правило, переходил сразу к активным действиям, неминуемо добиваясь своего. Эту Сашину особенность хорошо усвоили молоденькие продавщицы из подконтрольных ему ларьков. Если бы в зале «Ориента» никого больше не было, то и невзрачная официантка обогатилась бы новым жизненным опытом. Но посетители в зале были, Саша, обливаясь потом, остался сидеть на месте, и только в голове у него, набирая силу, зазвучала тонко дребезжащая струна.

Когда официантка удалилась, Вова посмотрел на своих друзей и констатировал:

— Н-да, не повезло. Но ничего, сообразим чего-нибудь.

Он закурил и начал оглядывать зал в поисках катализатора, способного направить мысли в нужном направлении.

Существовало несколько возможностей. Можно было отправиться к его приятелю, управляющему конторой «Жаннет», и взять кого-нибудь там. Но предлагаемый «Жаннет» товар был далеко не лучшего качества и мог удовлетворять лишь кавказцев, падких до выбеленных перекисью блондинок, да командированных, одуревших от скуки и водки в ободранных номерах дешёвых гостиниц. Кроме того, в этом случае пришлось бы платить, что, по понятиям Вовы, было «западло». Можно было позвонить в любую другую подобную контору, благо в городе их навалом. Но там могли отказаться принять заказ не на квартиру или прислать пару крокодилий, годных разве что для Саши. Или вообще дать от ворот поворот, справедливо рассудив, что бандиты платить не станут.

Официантка поставила на стол холодные закуски и салаты, соки, плоскую бутылку водки «Смирнофф», сообщила, что шашлыки скоро будут готовы, и отправилась рассчитывать шумную компанию «борисовцев» — бандитов из конкурирующей группировки, которая, кстати, «держала» и «Ориент». Один из них обхватил официантку за бедра и усадил к себе на колени. Не обращая внимания, та продолжала подсчитывать сумму на калькуляторе. Саша поглядывал в ту сторону голодными глазами.

Вова выпил ананасовый сок и принялся за салат, продолжая свои рассуждения. Можно было бы отправиться к Светке домой, но, во-первых, далеко, а во-вторых, ещё неизвестно, чем она заболела: обычной простудой или… Последняя мысль очень не понравилась Вове, и он поспешно отогнал её от себя.

Они выпили, немного закусили и выпили опять. Официантка принесла шашлыки, и Гена налил по третьей рюмке. По какой-то причине его «пробило» на романтику, и он провозгласил:

— За то, чтобы пули ментовские нас не догнали!

Вову тост немного покоробил: сталкиваться с ментами настолько близко, чтобы пришлось убегать от их пуль, в его ближайшие планы никак не входило, но он выпил, не став перечить своему шефу. Саша выпил, явно думая о чём-то своём.

— Вынь кирпич из головы, — посоветовал ему Вова, принимаясь за шашлык, но Саша никак не отреагировал.

После четвёртой рюмки, которую Гена пропустил, а Саша принял с тем же отстранённым видом, Вову наконец озарило. Он вспомнил, как ему рассказывали о том, что в конце проспекта Ударников появился новый вид услуг. Там, где после пустырей начинается промышленная зона, около одного из заборов каждый вечер, начиная с одиннадцати-двенадцати часов, стоят две машины. Обычно две одинаковые чёрные «девятки» с тонированными стёклами. Подъехав к ним, надо переговорить со старшим, которого зовут Джоном, и если он останется разговором доволен, то буквально через несколько минут его ребята подвезут пару малолеток, которые отлично делают минет. При желании можно заказать и мальчика. А если заплатить немного больше и, желательно, представить чьи-нибудь рекомендации, то можно будет съездить на квартиру, где двенадцатилетняя девочка очень любопытно «играет» со специально обученной собакой. Ещё раз все обдумав, Вова решил: это именно то, что надо. Дороговато, конечно, встанет, но за такие развлечения можно и заплатить.

Через полчаса они закончили ужин. Предложение Вовы, как и следовало ожидать, было принято. Саша сидел мрачный и замкнутый, Гена выглядел как обычно, а настроение Вовы заметно улучшилось благодаря выпитой водке и вовремя найденному решению. Правда, в желудке появились не очень приятные ощущения, вызванные, видимо, излишне жирным шашлыком, но, «опрокинув» ещё одну рюмку и затеяв с Геной какой-то интересный разговор, Вова вскоре позабыл об этом. Подозвав официантку, Гена распорядился:

— Принеси бутылку приличного шампанского и пару пачек «Мальборо». Потом рассчитай нас.

Девушка, выслушав его, ушла к стойке и, вернувшись, поставила на стол бутылку итальянской «спуманты», положила сигареты, заглянула в блокнот и быстро назвала итоговую цифру. Гена посмотрел на Вову, и тот расплатился, небрежно бросив на стол несколько купюр.

— Пошли?

Все поднялись. Гена прихватил сигареты, указал Саше на бутылку шампанского и первым пошёл к выходу. Обходя прибиравшую столик официантку, Вова шлёпнул её по заду. Та ответила безразличной усталой улыбкой, уже, видимо, привыкнув к весёлым нравам посетителей этого заведения, и продолжала составлять грязные тарелки.

— Светке привет передавай. От Вовы. Передай, что скоро заеду, поняла?

Он догнал своих только у выхода. Когда они поднялись по ступеням на тротуар, мимо проехал троллейбус с красочной рекламой зубной пасты на боку.

— Садись вперёд, — указал Гена, открывая дверцу «ниссана». — Сам пойдёшь с ними договариваться.

Саша залез на заднее сиденье, положил рядом холодную бутылку шампанского и опустил боковое стекло. Гена достал из бардачка упаковку мятной жевательной резинки, взял себе два пластика и передал остальное Вове.

— Троих будем заказывать? — поинтересовался Вова, выбрасывая фантик.

— Троих, наверное, — ответил Гена, съезжая с тротуара. — Но ты, если хочешь, можешь себе мальчика взять или собачку.

— А что, я б попробовал!

— С пуделем?

— Да нет, с мальчишкой! А тебе самому чего, не интересно?

— Слушай, а может, нам в морг съездить? Подберём тебе пару трупешников посимпатичней, ты с ними и развлечёшься? И тебе бесплатно, и нам весело!

Они миновали три квартала и остановились на перекрёстке перед светофором, когда на троллейбусную остановку выскочила девушка. Среднего роста, длинноногая, с распущенными тёмными волосами и прижатой к боку сумочкой. Они заметили её все одновременно.

— О, какая лялька! — восхитился Вова, полностью разворачиваясь к боковому окну. Одинокая растерянная девушка на пустынной улице — это предвещало новые интересные приключения. Настроение его поднялось ещё больше. — Надо её подвезти!

На заднем сиденье Саша тоже вплотную придвинулся к боковому окну. Он молчал, но был заинтересован случайной встречей больше других. Тонкая струна в голове завибрировала тревожней и настойчивей. Во рту пересохло, остался лишь неприятный привкус водки, ладони, наоборот, вспотели, и Саша судорожно вытер их о брюки.

В это время девушка резко повернулась в их сторону, и Вова восторженно выругался:

— Все, бл… Берём!

Гена молча кивнул и направил «ниссан» к тротуару. Мягко прижавшись высоким колесом к поребрику, машина остановилась. Вова высунулся в открытое окно.

— Привет, подруга!

Он и в мыслях не держал, что какая-нибудь «телка», а тем более из тех, которые в двенадцать часов ночи сиротливо ждут троллейбуса, может отказаться от знакомства с ними. Никуда не денется, сядет в машину и покатается с ними час-другой. Само собой, отработает прогулку и угощение, но зато доберётся до своего дома с комфортом и без риска нарваться на грязных пьяных гопников. Искренне убеждённый в своей правоте, Вова, продолжая улыбаться, спросил:

— Тебя как зовут?

— Никак!

Она повернулась к ним боком и стояла, вроде бы глядя в другую сторону, но не выпуская из поля зрения машину.

— Не, так не бывает, чтобы никак не звали, — авторитетно заявил Вова и предложил: — Ты, наверное, строгая очень? Нет, ты скажи, ты строгая такая?

Так как девушка молчала, Вова выдвинул следующее предположение:

— Или это у тебя имя такое — Никак? Ладно, бросай ломаться и поехали, по дороге переговорим. Все равно трамваи уже не ходят, а у нас бесплатное такси. Честное слово, к самому подъезду подвезём! Ты где живёшь?

— Нигде! — отрезала Катя и отступила чуть в сторону.

— Ну вот, — вздохнул Вова. — Звать тебя никак, живёшь нигде, и телефон у тебя, наверное, никакой. Ты меня разочаровываешь! Ты чего, бомж, что ли?

Катя молчала, искоса нервно поглядывая на машину и дальше — туда, где начинался проспект и откуда мог появиться спасительный троллейбус. Но проспект был пуст, и только вдалеке, у самой набережной, ритмично мигали жёлтые аварийные огоньки машины, остановившейся посреди проезжей части.

— Послушай, царевна Никак, ты мне очень нравишься, честное слово! Я тебя полюбил с первого взгляда и всей широкой матросской душой. Не ломай моё сердце, садись в машину и поехали. Или тебя надо на руках занести? Хочешь, мы тебе покажем новый русский обряд похищения невесты?

Катя продолжала молчать, и Вова стал понемногу «заводиться»: второй «облом» за один вечер — это уже многовато.

— Попка у неё п…, — выдал комплимент Гена, прикуривая сигарету.

Оглянувшись на своего шефа, Вова расценил его слова как поощрение к более активным действиям.

— Садись, хватит ломаться, невинную из себя строить! Ещё девчонок найдём, отдохнём немного. Хочешь, за твоими подругами заедем, устроим экскурсию по ночному городу и показ архитектурных ценностей? Ты чего больше любишь, шампанское или ликёр?.. Молчишь? Хватит молчать на улице, садись с нами, здесь удобнее молчится!

Возникла пауза. Подождав, Вова резко открыл дверцу. При более внимательном рассмотрении девушка понравилась ему гораздо меньше, чем сначала, и он продолжал настаивать только из нежелания отступать и снова «обломать» друзей. Да и, в конце концов, так вот себя вести она просто не имела права!

Услышав щелчок открываемой дверцы, девушка вздрогнула, спрыгнула с тротуара на тропинку и побежала прочь.

— О, б…! — только и смог сказать Вова, замирая с опущенной на тротуар ногой.

Но Саша среагировал моментально. Струна в его голове сорвалась, выдав бешеный аккорд. Пулей вылетев из машины, он одним махом перескочил тротуар и исчез на тёмной тропинке.

— Саша, догоняющий самку, — спокойно и чуть насмешливо прокомментировал Гена, выбрасывая недокуренную сигарету.

Их разделяло метров пять, и Саша преодолел это расстояние за считанные секунды, несмотря на то, что девушка бежала изо всех сил, сбросив туфли и прижимая к боку отчаянно колотившуюся сумку. Настигнув, Саша левой рукой схватил девушку за распущенные волосы, заставляя остановиться и выгнуться назад, а правым коленом со всего маха въехал ей по почкам. Она вскрикнула, и в ту же секунду сильным рывком за волосы Саша швырнул её в кусты. Она закричала. Не давая девушке опомниться, Саша поднял её, заломил ей руку за спину, врезал кулаком в низ живота и потащил к машине. Пресекая попытку вырваться, он ещё раз ударил её по спине коленом, а свободной левой рукой изо всех сил сжал её грудь.

У машины их ждал Вова. Оглянувшись по сторонам, он пошире распахнул заднюю дверцу. Перетащив через тротуар и развернув девушку перед собой, Саша сильным толчком закинул её на заднее сиденье. Ноги остались свисать из машины, сумочка упала к колесу. Подскочив, Вова ударил Катю наотмашь ребром ладони по почкам, наклонился, схватил за щиколотки и запихнул обмякшее тело в салон. Саша подобрал и бросил следом сумочку, прыгнул на сиденье и захлопнул дверцу. Вова занял переднее пассажирское место. От нервного возбуждения его трясло.

— Вот сука! — выругался он, ударив кулаком по колену.

— Ну, и что дальше? — спокойно спросил Гена, включая двигатель.

— Поехали! Тут рядом есть парк, я там объясню этой суке, как себя надо вести!

— Покажешь, где надо поворачивать.

Убедившись, что машин сзади нет, Гена включил передачу и отъехал от тротуара.

Очнувшись через пару минут, лёжа на животе с неудобно согнутыми ногами на заднем сиденье движущейся куда-то машины, Катя попыталась поднять голову, но тут же получила сильный удар кулаком между лопаток, по позвоночнику, и снова ткнулась носом в колючую, пахнущую чем-то кислым обивку сиденья. Лоб коснулся холодной бутылки с шампанским. На поясницу легла твёрдая мужская ладонь, и Катя сжалась, почувствовав, как медленно рука опускается вниз.

Вернувшись с работы поздно вечером, бухгалтер одного из мелких предприятий Иванов отправился выгуливать свою собаку — молодого сенбернара. Они отошли от домов, перешли через улицу и оказались на боковой аллее парка. Иванов спустил собаку с поводка и закурил, наслаждаясь возможностью отвлечься от опостылевших финансовых отчётов и подумать о вещах более приятных. В кармане его куртки лежал газовый револьвер, да и собака в случае стычки с хулиганами оказала бы реальную помощь, а потому Иванов не торопился. Он даже углубился в парк, обошёл вокруг пруда и лишь потом двинулся обратно. Жена бухгалтера на две недели уехала к родственникам на Украину, и, решив воспользоваться неожиданно подвернувшейся возможностью расслабиться, он подумывал о том, чтобы вызвать к себе домой девочку из агентства. С того времени, как он перешёл с завода на работу в малом предприятии, ему было вполне по средствам позволить себе такое маленькое развлечение.

Размышляя, Иванов вышел на боковую аллею и был ослеплён светом фар какой-то большой машины, свернувшей с проспекта Ударников и стремительно приближающейся к парку. Метрах в сорока перед ним машина, оказавшаяся светлым джипом, затормозила, легко выскочила на тротуар и, присев на задние колеса, рванула к центру парка. Иванов проводил «ниссан» завистливым взглядом. Начав год назад неплохо зарабатывать, бухгалтер уже подумывал о покупке собственной машины, но о таком джипе, да и просто о приличной иномарке пока приходилось только мечтать.

Подозвав собаку, Иванов пристегнул поводок и стал переходить дорогу. Оглянувшись, он заметил свет фар «ниссана», мелькнувший среди деревьев центральных аллей. «Бандиты развлекаются или убивать кого-то поехали», — равнодушно подумал бухгалтер.

В 9.10 Ковалёв был уже в своём рабочем кабинете. Никого из сотрудников отдела ещё не было, даже дежурившего ночью Сергеева, которому, по идее, полагалось бы спать на диване в своём кабинете. Видимо, под утро поступила какая-то заявка, и он отправился её отрабатывать. Повесив куртку, Костя открыл окно и присел на подоконник, покуривая сигарету и глядя вниз. На крыльце РУВД стояли несколько милиционеров в форме и какие-то озабоченные кавказцы, пришедшие, вероятно, к какому-нибудь своему земляку, сидящему в районном изоляторе временного содержания (ИВС). Задрав капот «уазика», лениво ковырялся в моторе водитель. Прямо к ступенькам подкатила чёрная «Волга», из неё вышел начальник РУВД подполковник Смирнов, держа под мышкой толстую кожаную папку, прошёл мимо милиционеров, кивком поздоровался с ними и исчез в вестибюле. Подъехала ещё пара машин, а потом появилась белая «шестёрка» Петрова. Запарковав машину слева от здания РУВД, Дима Петров — невысокий, полный, одетый в костюм и белую рубашку с галстуком — включил сигнализацию и направился к крыльцу. Проходя мимо окна, он поднял голову и помахал рукой Косте.

До начала ежедневного совещания у начальника отдела оставалось шесть минут, и коридоры РУВД постепенно оживали. Подходили сотрудники, здоровались, обменивались новостями и расходились по своим кабинетам. Кто-то, дозвонившись по телефону, громогласно наставлял на правильный путь своего невидимого собеседника, периодически, в подтверждение собственной правоты, ударяя по столу кулаком. К концу разговора из того же кабинета донёсся треск сломавшегося стула и громкий отчаянный мат, перекрытый взрывом хохота из углового кабинета «убойщиков»[2], где рассказали новый анекдот.

Вошёл Петров.

— Привет!

Они обменялись рукопожатием, потом Дима повесил на вешалку свой пиджак и сел за стол.

— Что у нас плохого?

— Да вроде ничего пока.

— И это радует. — Дима подобрал со своего стола какую-то бумажку, с удивлением прочитал записанный на ней текст, скомкал и бросил в корзину.

— Все на развод!

В дверях мелькнул заместитель начальника отдела, большая часть служебных обязанностей которого сводилась к произнесению этой фразы, чем он и занимался по утрам, обходя кабинеты сотрудников. Почти всю свою службу он провёл в отделе кадров РУВД, куда попал ещё молодым лейтенантом, и в должности замполита одного из отделений; в уголовный розыск перевёлся благодаря чьей-то протекции и, будучи абсолютно некомпетентным в самых простых профессиональных вопросах, старался ограничивать свою деятельность контролем за соблюдением дисциплины сотрудниками отдела. В частности, в целях борьбы с употреблением алкоголя на рабочих местах первое время он каждый месяц, в день выдачи зарплаты, устанавливал засады, перекрывая возможные пути отхода выпивших сотрудников домой. Ничего не понимая и в этом виде деятельности, он только один раз сумел добиться успеха, да и то довольно относительного. В его «сети» попался набравшийся пива милиционер — стажёр районного вытрезвителя, заплутавший в длинных коридорах РУВД и оказавшийся на половине, где размещался ОУР, совершенно случайно.

Войдя вместе с другими сотрудниками в кабинет начальника, Костя с удивлением увидел, что Сергеев уже там. Явно проведший бессонную ночь, с усталым лицом и в измятой рубашке, он что-то негромко докладывал начальнику ОУРа, который хмурился и постукивал карандашом по руке. Когда все расселись, Сергеев тоже занял своё место. Начальник обвёл присутствующих строгим взглядом, высказал привычные угрозы в адрес опаздывающих и начал доводить до сведения поступившие указания и распоряжения. Потом перешли к изучению сводки происшествий за прошедшие сутки по всему городу и Правобережному району отдельно. В дневное и вечернее время в районе были зафиксированы шесть квартирных краж, один случай нанесения тяжких телесных повреждений, закончившийся смертельным исходом, разбойное нападение на магазин, удачно пресечённое нарядом ГЗ[3], и одно мошенничество — «ломка» валюты[4], тоже раскрытое.

— За ночь случилось всего одно происшествие, но оно заслуживает самого пристального внимания. Доложит Сергеев, он выезжал на место, — подытожил начальник и, откинувшись на спинку кресла, опять принялся постукивать карандашом по руке.

Сергеев поднялся с места, и головы присутствующих повернулись к нему.

— Значит, так… В три пятьдесят ночи у главного входа в Яблоневский лесопарк машиной «скорой помощи» была подобрана Ветрова Екатерина Петровна, девятнадцати лет, проживает на Железнодорожном проспекте, дом двадцать, корпус два, квартира сто семьдесят три. Врачам она успела сказать, что изнасилована тремя неизвестными лицами в автомашине на территории лесопарка. Доставлена в больницу номер десять. Была сделана операция, сейчас её перевели в гинекологическое отделение. Я разговаривал с врачом. По его словам, она очень сильно избита и, кроме того, имеет обширные повреждения внутренних половых органов. Врач утверждает, что он уже сталкивался с подобной ситуацией, и по… э-э… симптомам все это очень похоже на то, что они… э-э… засовывали ей туда бутылку. Что-то похожее сама Ветрова успела сказать врачам «скорой помощи», когда они её забирали. В настоящее время угрозы для жизни нет, но состояние очень тяжёлое, опросу, естественно, не подлежит. Телефонограмма поступила в 14-е отделение, Яблоневка — их территория.

Наступила тишина. Её прервал Костя. С грохотом отодвинув стул, он встал с места и, провожаемый недоуменными взглядами, распахнул дверь и вышел в коридор. Скрипнув, дверь захлопнулась.

— Что это значит? — Отложив карандаш, начальник ОУРа посмотрел на закрытую дверь, потом перевёл взгляд на подчинённых: — Что с ним?

Бывший замполит с готовностью устремился к двери. В его голове оформилась приятная мысль о том, что Ковалёв всю ночь где-то пил, а сейчас, не выдержав, отправился блевать.

Досадливо покосившись на пронёсшегося мимо заместителя начальника, Петров что-то прикинул в уме, потом тоже поднялся со стула.

— По-моему, Ветрова — его племянница, — медленно проговорил он, оглядел коллег и вышел из кабинета.

Костя сидел на подоконнике в своём кабинете и курил. Глаза его были закрыты, но рука каждый раз безошибочно находила пепельницу на столе. Он старался ни о чём не думать, успокоиться и собраться, но не получалось. Лицо племянницы раз за разом всплывало перед глазами; она молчала, но взгляд её выражал укор, в котором не было ни капли злости, а только смирение и робкая надежда… Казалось, она о чём-то просила.

Катя Ветрова была дочерью его родного брата, Петра. Семь лет назад Пётр, бывший тогда участковым инспектором 14-го отделения милиции, уговорил поступить на службу своего брата, только что вернувшегося из армии. Костя пошёл в патрульный взвод при том же отделении и продолжил начатую ещё до армии учёбу в Юридическом институте, только перевёлся на заочное отделение. Через два года Костя перешёл в «уголовку», сначала на свободное место в 23-е, а потом в своё «родное», 14-е отделение. Через полтора года развёлся с женой: прожив совместно больше двух лет, они так и остались чужими людьми. Прекращение отношений оба восприняли с облегчением, разошлись тихо и спустя некоторое время навсегда потеряли друг друга из виду. Через несколько месяцев, летом 1992 года, в автокатастрофе погибли родители. Ехали с дачи вместе с друзьями, на их автомашине, и водитель, измученный работой на участке и успевший принять на дорогу рюмку водки, уснул за рулём. Двигаясь на большой скорости, легковушка плавно перешла разделительную полосу и лоб в лоб столкнулась с тяжёлым грузовиком.

Вскоре после этого Пётр, уставший от постоянных конфликтов с начальником, с одной стороны, и от постоянных упрёков жены по поводу его работы — с другой, подал рапорт об увольнении. Костя брата не отговаривал: иногда у него самого возникало желание все бросить. Пётр уже подыскивал себе приличное место на «гражданке», считал оставшиеся смены и готовился устроить грандиозную «отвальную». Холодным вечером в ноябре 1992 года, перед самым окончанием рабочего дня, он отправился на обычную заявку о бытовом конфликте: женщина пригласила в гости бывшего мужа, вместе выпили, и он начал скандалить. Пётр позвонил в ободранную фанерную дверь на первом этаже пятиэтажки, дождался вопроса: «Кто там?», и представился, поглядывая на часы и злясь на неугомонных алкашей. Дверь открылась, и Пётр увидел дрожащую двустволку, направленную ему в живот. Он ещё успел подумать, что очень глупо носить пистолет в кобуре под полой кителя и шинелью и что теперь придётся валяться в госпитале долгие месяцы. Грохот выстрелов оборвал его мысли. Два заряда картечи вошли ему в живот, разорвали внутренности и припечатали к двери противоположной квартиры. Лежать в госпитале ему не пришлось.

Мужика отловили только через девять месяцев. Ранее трижды судимый, он прекрасно понимал, что за убийство мента ему весьма определённо светит вышка, и, не теряя времени, ударился в бега. Задержали его в Омске, при попытке украсть чемодан на вокзале. Мужик назвался другим именем, но при проверке быстро установили, кем он является на самом деле. Был суд. Совершенно неожиданно для всех, и в первую очередь для самого себя, убийца получил тринадцать лет лишения свободы. Молодой, юридически очень грамотный судья остался крайне недоволен собранной следствием доказательной базой и к тому же придерживался теории о недопустимости вынесения смертных приговоров.

Тогда Костя с предельной чёткостью осознал, что, если бы того мужика задерживал он сам, никакого суда не состоялось бы.

С того времени прошло два с половиной года. В гибели Петра его жена винила всю милицию в целом, и почему-то именно Костю — конкретно. Отношения с вдовой он восстановить так и не смог. Их редкие встречи неизменно заканчивались упрёками, скандалами и слезами. Костя понимал её состояние, но в чём-либо виноватым себя не считал. Хотя… Убийца не понёс того наказания, которое заслуживал. Тот, кто умышленно пролил чужую кровь, должен заплатить своей. Тогда Костя сделал все от него зависящее, чтобы самому встретиться с убийцей. Не получилось. Но если бы встреча всё-таки состоялась, то Костя не колебался бы ни минуты. За время службы в милиции Ковалёву пришлось несколько раз стрелять «на поражение». Двоих он ранил, ещё двое сами сдались, услышав выстрелы. Убить кого-либо ему не довелось, но он не сомневался, что в определённой ситуации сможет перешагнуть этот барьер. Особенно если этот барьер будет разделять его и человека, которому не место быть среди людей.

Отношения с племянницей, и прежде-то довольно натянутые, после смерти Петра разладились окончательно. К профессии отца и дяди она относилась с нескрываемым пренебрежением, зачастую переходящим в откровенное презрение. Начитавшись газетных статей о сфабрикованных уголовных делах, о зверствах ментов, которых хлебом не корми, но дай им превысить власть и посадить безвинного человека, об их бессилии перед натиском организованной преступности и фактах коррупции, наслушавшись рассказов сверстников, успевших побывать в милиции — кто за пакетик анаши, кто за кражи из автомашин и «ломку» валюты, — она считала, что не нарушает законов только тот, кто боится или не знает, как это можно сделать, а бандиты гораздо лучше ментов. По крайней мере, честнее. Или, как было написано в одной газете, бандиты лучше хотя бы тем, что они все разные и среди них всегда можно найти того, кто тебе понравится и с кем ты сможешь договориться. А с мифом о честном милиционере давно пора кончать, так как не будет он, милиционер, рисковать жизнью за одну свою зарплату.

Сгоревшая до фильтра сигарета обожгла пальцы, и Костя, очнувшись от оцепенения, бросил её вниз, после чего сразу же закурил следующую.

В кабинет заходили сотрудники отдела, топтались около двери и уходили. Некоторые пытались что-то сказать, но замечали его застывшее лицо и старались бесшумно выскользнуть в коридор. Кто-то притащил бутылку водки, помялся, не зная, куда её деть и в конце концов сунул в ящик Костиного стола. Бывший замполит тоже зашёл и попытался втянуть Ковалёва в беседу, чтобы выведать его дальнейшие планы, но Костя, отвернувшись от окна, взглянул на руководителя с таким бешенством, что тот счёл за благо быстро испариться. Вскоре в отделе почти никого не осталось. Двое оперов отправились в больницу, чтобы дождаться разрешения врачей и побеседовать с Катей, а ещё несколько человек — в 14-е отделение, чтобы принять участие в работе на месте. Бывший замполит, о чём-то напряжённо раздумывая, прошёлся по тёмному коридору, поправил чахлый цветок, росший в горшке на подоконнике, и направился к двери начальника.

Тот занимался изучением каких-то бумаг и оторвался от них с явной неохотой. Ждать дельных предложений от своего заместителя он давно уже перестал, а разговаривать по поводу пьянок в отделе или о моральном состоянии своих сотрудников ему просто не хотелось.

— Я по поводу Ковалёва, — сказал заместитель, плотно прикрывая дверь и садясь в кресло перед столом. — Я только что разговаривал с ним. И с другими сотрудниками тоже. Надо что-то решать, Владимир Карпович!

— По поводу чего надо решать?

— Ковалёв сейчас находится в таком состоянии, что… Трудно сказать, какие поступки он может совершить! Он всегда был несколько… э-э… неуправляемым. А в такой трудной ситуации он вообще может поступить необдуманно, поддаться эмоциям. Представляете, что он может натворить? Да ещё и брат у него погиб при таких обстоятельствах.

— Представляю. И что вы конкретно предлагаете?

— Я предлагаю подумать о том, к чему это может привести. Сотрудник, облечённый властью и полномочиями, к тому же вооружённый. Что будет, если он решит все это использовать в своих интересах? Я полагаю, нам нужно защитить его от самого себя, предотвратить возможные необдуманные поступки! Не мне вам говорить, Владимир Карпович, но ведь за него в первую очередь спросят с нас!

— Я вас понял, Александр Петрович! — перестав вертеть в руках карандаш, начальник посмотрел на своего заместителя с интересом и каким-то даже состраданием, промелькнувшим в усталых серых глазах. — Да, защитить его от него самого просто необходимо. А у вас есть к Ковалёву какие-нибудь конкретные претензии кроме его опозданий на работу?

— Ну конечно… В прошлый наш рейд, «Наездник-шесть», когда его выделили в пригородную группу для борьбы с кражами скота из колхозов, он особой активности не проявил. Даже, наоборот, пытался всячески отлынивать. И опаздывает он действительно часто.

— Да, ситуация серьёзная. — Карандаш опять оказался в руках начальника, и тот начал рисовать в настольном блокноте пухлую рожицу с обширной лысиной, клочком волос вокруг ушей и высунутым языком. — Что ж, Александр Петрович, подготовьте проект приказа.

— Какого приказа?

Продолжая сидеть в кресле, заместитель подался вперёд, демонстрируя полную готовность мгновенно выполнить распоряжение.

— Ну какого приказа? Вы же сами только что все так красочно и убедительно расписали.

Александр Петрович продолжал выражать полную готовность, но теперь к этому выражению добавилась и некоторая доля непонимания, а также досады, вызванной этим самым непониманием. Полюбовавшись получившимся рисунком и решив, что портрет в известной мере оказался схож с оригиналом, начальник ОУРа с довольным видом отложил карандаш и поднял глаза.

— Проект приказа об изъятии у Ковалёва табельного оружия. Заодно отберите и удостоверение — мало ли где он его будет показывать. И ещё: он ведь, когда был постовым, получал форму, и у него наверняка от неё что-нибудь осталось. Тоже отберите, а то вдруг он куда-нибудь в баню в фуражке пойдёт!

Широкий лоб и не менее обширная лысина заместителя покрылись испариной, а лицо утратило выражение готовности и стало привычно непроницаемым, с лёгким оттенком обиды.

— И ещё, Александр Петрович! Для приказа подберите мотивировки поубедительней того, что Ковалёв иногда опаздывает и плохо охранял свиней в колхозе. Договорились?

— Ну зачем вы так, Владимир Карпович? Я же о деле думаю!

— Так никто в этом и не сомневается. Идите, пожалуйста, подумайте ещё. Может, и о своём переводе что-нибудь мудрое придумаете? Если не ошибаюсь, вы дальше по хозяйственной линии собирались двинуться? Ну так и идите себе спокойно, а я уж тут как-нибудь год до пенсии и сам досижу. Договорились?

Заместитель выбрался из кресла, дошёл до двери, на пороге замялся и обернулся.

— Владимир Карпович! И всё-таки, как быть с Ковалёвым? Вам до пенсии год остался, мне перевод должны вот-вот подписать… Давайте подстрахуемся.

— А с Ковалёвым быть так, как есть! Он не мальчик маленький и за свои слова и поступки, в отличие от некоторых, вполне отвечает. Так что идите, Александр Петрович, и подумайте о чем-нибудь приятном. О своём переводе, например.

Двое оперов, отправившиеся в больницу, ничего нового узнать не смогли: Катя все ещё находилась без сознания. Беседы с медперсоналом тоже мало что дали. Поздно ночью по «03» позвонила какая-то женщина и сказала, что перед входом в парк лежит раздетая и избитая девушка. Назвать по телефону свою фамилию и адрес женщина отказалась. Машина «скорой помощи», выехав на место, подобрала Катю, находившуюся на выходе из центральной аллеи. Катя успела назвать себя и сказать, что где-то на территории парка, в автомашине, её изнасиловали трое парней. Теряя сознание, она несколько раз упомянула о какой-то бутылке, которую они в неё засовывали. В связи с тяжёлым состоянием пострадавшей, нуждавшейся в срочной операции, и последовавшей за этим неразберихой пробу на так называемый «биоматериал», которую берут сразу после заявления об изнасиловании и которая впоследствии является очень важным, а иногда и единственным доказательством преступления конкретных лиц, не взяли.

Матери о случившемся сообщили только рано утром, и теперь она, застывшая, как восковая фигура, сидела у двери отделения, куда поместили её дочь. Получив ещё одну справку с диагнозом, оперы разделились. Один направился в РУВД, а другой присел на диванчик недалеко от матери и стал ждать, стараясь не смотреть в её сторону.

Прибывшей в 14-е отделение милиции группе повезло больше. Совместно с участковым и оперативниками из отделения они отправились прочёсывать злополучный парк. Через полтора часа пошёл мелкий дождь. Ещё через некоторое время, то и дело поскальзываясь на мокрой траве и хватаясь замёрзшими пальцами за ветви кустов, едва не уронив фуражку и выматерившись по этому поводу, один из участковых вышел на небольшую полянку метрах в пятистах от главного входа, оглянулся по сторонам и понял: нашли. Трава на поляне была примята, а кое-где и вытоптана, виднелись чёткие следы волочения. Пузырилась под дождём серая вода крошечного озера. На кустах болталась разорванная блузка, в стороне валялись смятые голубые брюки и разорванные колготки.

Вызвали эксперта. В ожидании его приезда перекурили, обсуждая ситуацию и положение Ковалёва, а потом, пока дождь ещё не успел уничтожить все следы, сами ещё раз прочесали поляну и её окрестности. В траве нашли около двух десятков окурков, достаточно новых на вид, размокшую пачку из-под сигарет «Мальборо» и пластмассовую пробку от бутылки шампанского. Около кустов, за которые зацепилась блузка, на земле остался чёткий след автомобильного протектора, а рядом с ним валялись пара окурков и газовая зажигалка в белом пластмассовом корпусе. Немного в стороне, под деревом, лежали шёлковые трусики с порванной резинкой.

Бутылка из-под итальянской «спуманты», о которой упоминала Катя, когда её увозила «скорая помощь», покоилась на дне озера. Там же лежала и её сумочка, в которую Саша, прежде чем выбросить, положил кирпич. Но дно озера никто не проверял.

Прибывший эксперт сфотографировал общую картину места происшествия и упаковал найденные вещи. Поковыряв кучу размокших окурков, он досадливо покачал головой и надолго присел над оттиском протектора. Осмотрев его, он заявил, что для идентификации след не пойдёт, слишком малы фрагменты, да и те, что есть, сильно размыты дождём.

Составив протокол осмотра места происшествия, все двинулись в 14-е отделение. Вечерней смене участковых и оперативников было дано задание произвести обход прилегающей к парку территории и побеседовать с жильцами домов. Существовал какой-то мизерный шанс, что это даст результат.

К восьми часам вечера Катя пришла в себя, и врачи разрешили недолго переговорить с ней.

Лёжа на спине, накрытая до подбородка одеялом, Катя тихим, неживым голосом сообщила, что подать заявление категорически отказывается, претензий ни к кому не имеет и привлекать к ответственности никого не собирается, а единственное её желание заключается в том, чтобы её оставили в покое. Просто оставили в покое. Чтоб никто её не трогал и не приставал с дурацкими вопросами. Она не хочет никого видеть. Нет, она не боится — у неё ведь дядя милиционер, и он сможет защитить её не хуже, чем вся милиция города этой ночью. Да, она понимает, что такое может случиться с любой другой девушкой, но ей-то что, с ней уже случилось. Пусть каждый решает за себя. Она уже решила. Так что не надо больше приходить. И её героический дядя пусть не приходят, его она хочет видеть в самую последнюю очередь.

Вздохнув, опер встал, собрал свои бумаги, посоветовал ещё раз все обдумать и отправился в РУВД писать рапорт о результатах беседы.

В половине девятого вечера, через десять минут после того, как гориллоподобный молодой человек завёл в квартиру бухгалтера Иванова потрёпанную жизнью большеротую блондинку в облегающем платье, получил от него две банкноты по пятьдесят долларов и ушёл, пообещав вскоре вернуться, в дверь позвонили. Запертый на кухне сенбернар залаял и стал царапать дверь. Сначала Иванов, занятый волнующей процедурой знакомства, вообще не хотел открывать, но звонки продолжались, и он, выругавшись, направился в коридор. Блондинка, ухмыльнувшись, села на диван, вытянула короткие пухлые ноги и стала изучать «стрелку» на колготках.

Посмотрев в «глазок», Иванов увидел мужчину в милицейской форме, немолодого, поседевшего, но с лейтенантскими погонами.

— Кто там?

— Милиция. Участковый инспектор Данилин.

— Зачем? — Иванов заволновался. — Я никакую милицию не вызывал!

— Я сам пришёл, — устало объяснил Данилин. — Мне надо с вами поговорить.

— Не о чём нам с вами разговаривать, я все равно ничего не знаю, — волнуясь ещё больше, выпалил Иванов. — Вы лучше в сороковую квартиру сходите, там Караваевы уже третий день пьют. А если я нужен, так присылайте повестку, тогда приду. А так вы не имеете права!

— Послушайте, вы можете дверь открыть? — Данилин смотрел прямо в «рыбий глаз», дающий полный обзор лестничной площадки, и бухгалтеру казалось, что милиционер каким-то образом видит и его, и сидящую в спальне проститутку из «Жаннет». —Я по всем квартирам хожу. Откройте просто дверь, я внутрь заходить не буду. Мне надо у вас кое-что спросить.

— Спрашивайте так, — предложил Иванов, уже сожалея о том, что вообще оказался в этот вечер дома.

— Понимаете, я не хочу орать на всю лестницу. Много времени наш разговор не займёт. Честное слово. — Данилин снял фуражку и провёл ладонью по лбу. — Не верите мне, так позвоните в 14-е отделение милиции, телефон есть в любом справочнике. Там сидит дежурный, капитан Парфёнов. Он вам подтвердит, что я — это я и действительно пришёл по делу.

Иванов задумался. Настырный мент явно не собирался уходить ни с чем.

— Подождите, я сейчас открою.

Бухгалтер добежал до спальни. Блондинка сидела на диване, курила длинную сигарету и встретила его скучающим взглядом.

— Не выходи никуда и не шуми. Я сейчас приду.

Плотно прикрыв дверь, Иванов метнулся обратно в коридор, отпер два замка, снял цепочку и вышел за порог.

— Покажите ваше удостоверение.

Участковый достал из нагрудного кармана рубашки красную книжечку с гербом на обложке и протянул её Иванову. Глядя на сосредоточенное лицо бухгалтера, Данилин подумал, что тот наверняка не знает, как отличить подлинную «ксиву» от поддельной, и дай он ему «удостоверение рэкетира», которые некоторое время назад продавались во всех ларьках, жилец изучал бы его не менее дотошно и серьёзно.

Когда Иванов перевернул книжечку и стал рассматривать выдавленный на корочках герб СССР, Данилин мысленно посоветовал ему проверить и водяные знаки.

— Слушаю вас, Юрий Михайлович.

Иванов вернул удостоверение.

— Вы в этой квартире постоянно проживаете?

— Да, с женой.

— Вчера вечером из дома никуда не выходили? Может, собаку свою выгуливали?

— Да-а, выходил… А что случилось?

— Во сколько это было?

— Часов в десять, наверное. Точно не помню, я ж на часы-то не смотрел! А что…

— В сторону парка случайно не ходили? Может, обратили внимание на что-нибудь необычное: какие-нибудь машины, или люди интересные, или, может, кричал кто-то? Не помните ничего такого?

Иванов, конечно же, сразу вспомнил заехавший в парк «ниссан». Но говорить об этом почему-то не захотелось. Когда в голове промелькнула увиденная вчера картина, oн вдруг сообразил, что точно такой же, если вообще не этот самый, джип есть у «центровой» группировки, являющейся «крышей» его МП. И кому, как не ему, бухгалтеру знать, каким осторожным надо быть при общении с этими ребятами и во что может вылиться опрометчиво сказанное слово. Им ведь убить — раз плюнуть, и никакой участковый не поможет. Везде найдут и достанут.

— Нет, знаете, ничего такого не припоминаю… Люди как люди. И машины как машины, я на них вообще внимания не обращал. А кричать — так у нас во дворе каждый вечер кричат. А вчера… Нет, вчера спокойно всё было, ещё и погода такая приятная была.

— Значит, ничего? А супруга ваша? Она сейчас дома?

Возникла пауза, во время которой Иванов пожалел о том, что вообще ляпнул про жену, а у Данилина возникло острое желание подвинуть собеседника в сторону и осмотреть квартиру.

— Нет, знаете ли, её вообще в городе нет. Она у матери, в Днепропетровске, уже несколько дней.

Заискивающе улыбаясь, Иванов рассматривал галстук участкового.

— Ну ладно, извините за беспокойство. Как ваша фамилия?

Данилин сделал пометку в своём блокноте, попрощался и направился к следующей двери. Ему предстояло обойти ещё больше двухсот квартир.

Вернувшись в спальню, Иванов вытер вспотевший лоб и с чувством произнёс:

— Совсем распоясались, козлы! Ни днём ни ночью покоя нет!

Блондинка понимающе улыбалась, покачивая головой.

Начальник 14-го отделения милиции майор Колосов сидел за столом, поглядывал на иссечённые дождём чёрные квадраты окон своего кабинета, курил «Родопи» и изучал материал проверки обстоятельств случившегося с Екатериной Ветровой. Он состоял всего из нескольких листов бумаги разного формата, исписанных разными почерками и скреплённых металлической скрепкой.

Стандартный бланк телефонограммы из больницы, неразборчиво заполненный усталым дежурным, с лиловым квадратом печати в нижнем углу и его собственной резолюцией: «т. Николаев А.А., проведите проверку и доложите», — в верхнем. Протокол осмотра места происшествия. Больничная справка с уточнённым диагнозом Ветровой. Два куцых объяснения, матери и подруги пострадавшей, от которой она так неудачно ушла вчера вечером. Два рапорта оперативников РУВД, выезжавших в больницу, и пара справок от участковых, успевших обойти свои территории. Они были стандартными: «Не видел», «Не знаю». Иногда против номера квартиры стояло примечание — в лучшем случае: «Двери никто не открыл», в самом неприятном: «Двери открыть отказались, предложили прислать повестку». Что ж, повестки им пришлют, и явятся они в одинаково безрадостные кабинеты отделения милиции, РУВД или районной прокуратуры, где все равно будут твердить то же самое: не видел, не знаю.

Колосов понимал людей, такое уж сейчас время, что пустить в квартиру незнакомого человека, пусть даже одетого в милицейскую форму, может оказаться совсем небезопасным. Но если уж не пускать, так всех. Однако число квартирных грабежей и разбоев растёт, и ведь пускают-то в свои квартиры преступников, как правило, сами хозяева. Пускают ранее не виденных, но назвавшихся водопроводчиками, почтальонами, соседями. Пускают, не крича через двойные двери, что никого не вызывали, не перезванивая в жилконтору или на почту, чтобы уточнить фамилию и приметы пришедшего. Пускают, дают себя связать и вынести накопленное добро, а потом бегут в отделение и, сидя на расшатанном стуле в кабинете дежурного опера, требуют: «Найдите!» Дежурный регистрирует заявление в своей толстой книге, докладывает руководству. Участковый или опер отправляются снашивать каблуки о лестницы дома, где живёт потерпевший, стучаться в запертые двери и получать знакомые ответы.

Иногда, правда, люди сообщают полезные сведения. Говорят, не боясь, что кто-то найдёт и убьёт, и не стесняясь того, что некоторые газеты такую помощь милиции называют стукачеством, а прыткие журналисты, вчера ругавшие власти за допущенный разгул преступности, на следующий день кидаются подсчитывать число сексотов и радостно перечислять статьи Конституции, нарушенные Указом президента о мерах по защите от бандитизма. И бывает, что уже через пару дней преступники оказываются сначала в душной камере местного отделения, потом — на жёстких нарах районного ИВС, а изъятые у них вещи громоздятся в кабинете следователя. Но гораздо чаще все заканчивается куда печальнее. Составляются планы поимки и изобличения преступников, невыполнимые при нынешней нехватке времени и средств, а следователь, периодически сдувая пыль о хранящегося у него тощего тома уголовного дела, шлёт в УР отдельные поручения: проверить на причастность к данному делу лиц, ранее судимых за совершение аналогичных преступлений, перекрыть возможные места сбыта похищенного и заново произвести обход территории у места происшествия. Спустя установленный отрезок времени к следователю возвращается более или менее подробный, в зависимости от обстоятельств дела и писательского таланта, ответ, суть которого сводится к следующему: все, что могли, мы сделали, но ничего не нашли. Не нашли, потому что перекрыть возможные места сбыта похищенного — тысячи торговых ларьков, десятки притонов, вещевые ярмарки, рынки и базары — не под силу и полку десантников, поддержанных авиацией и бронетехникой, а проверка ранее судимых, представляющих хоть какой-то интерес по делу, займёт не один месяц. И это не говоря об отработке иных хитроумных версий, выдвинутых при составлении плана мероприятий.

Большинство имущественных преступлений можно раскрыть, но для этого необходимы слаженная работа всего механизма городской милиции, силы, средства и время. А что делать, если этот механизм теперь функционирует с большим трудом, постоянно преодолевая искусственные барьеры и давая сбои, а всего прочего не хватает просто катастрофически? Не хватает сил, потому что в подчинении у майора всего тридцать один человек, из которых лишь четверо оперативники, и только один со стажем работы свыше трех лет. Не хватает средств, потому что в отделении всего два «уазика», дышащих на ладан и по очереди простаивающих в ремонте, а со времён Глеба Жеглова, успешно боровшегося с бандой «Чёрная кошка», оперативники отделения получили к своему табельному оружию только шариковые авторучки, бронежилеты, наручники и рации, основным достоинством которых является возможность их использования в драке в качестве подручного средства при отсутствии специальных. Не хватает времени, потому что зачастую после регистрации заявления об одном преступлении до поступления следующего заявления проходит не больше часа, и все это надо отрабатывать — теми же самыми силами и средствами.

Вздохнув, майор Колосов отодвинул от себя изучаемый материал проверки, достал из пачки очередную сигарету, прикурил и бросил спичку в переполненную пепельницу.

В перспективе материал имел два возможных варианта разрешения. Если пострадавшая откажется от заявления об изнасиловании, то, пополнившись новыми справками, рапортами и объяснениями, все это уйдёт в районную прокуратуру, где и примут решение. Там, конечно, могут возбудить дело по факту получения ею телесных повреждений. Судя по справке из больницы, сто восьмая[5] тут будет «железная». Но, отрицая факт изнасилования, Ветрова, наверное, и получение ею травм объяснит как-то по-другому. Таким образом, будет вынесено постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, и весь этот материал отправится в архив, чтобы, пролежав на полке положенное число лет, быть уничтоженным. Преступники останутся безнаказанными. Их никто и никогда не станет задерживать и допрашивать, они будут спокойно ходить по улицам и продолжать заниматься полюбившимся делом. Они даже смогут рассказать об этой истории своим друзьям, прохожим на улице и дать интервью в газете. Многим сейчас нравится сочувственно расспрашивать бандитов о нелёгкой их жизни, гордясь оказанным высоким доверием и прикрываясь, как щитом, законом, позволяющим сохранять в тайне свои источники информации, если по данному конкретному случаю нет специального решения суда.

Совершенно не к месту Колосов вспомнил статью, прочитанную недавно в одной местной газете. Автор рассказывал о том, как в одном из кафе он встречался с «неким Владимиром», лидером не очень известной областной группировки. Встреча происходила по инициативе самого Владимира, пожелавшего поделиться наболевшим с представителем «четвёртой власти». Подробно описывались костюм героя и покрой одежды его телохранителей, количество и качество водки и закусок на столе. Поделившись своими мыслями о месте организованной преступности в современном обществе и о бесполезности борьбы с нею, так как, в отличие от уличной шпаны, они, бандиты, делают полезное для государства и народа дело, Владимир с лёгким раздражением посетовал на то, что иные дела просто сфабрикованы, и указал на одного из своих телохранителей, долго лечившегося после допроса, на котором его пытались заставить оговорить своего хозяина. В примечании автора, выделенном жирным шрифтом, говорилось о том, что материал был готов ещё несколько месяцев назад, но не публиковался в связи с тем, что герой интервью не давал своего согласия. Но так как Владимир неожиданно погиб в ходе трагической перестрелки с сотрудниками РУОПа, редакция сочла возможным поместить интервью в этом номере. Фамилия автора показалась Колосову знакомой, и в конце концов майор припомнил коренастого молодого человека с хитрыми глазами и массивным крестом на волосатой груди, который одно время довольно часто мелькал в коридорах 14-го отделения, а потом пропал и опубликовал статью о положении дел в Правобережном районе. Все руководство, включая самого Колосова, в лучшем случае выглядело самодовольными кретинами, оперсостав беспробудно жрал водку, участковые крутили квартирные афёры, а постовые обирали пьяных и грабили трезвых. Написано было красочно, живым языком, с массой ярких примеров, и Колосов сам почти поверил тому, что прочитал о себе, и был готов уже писать рапорт на увольнение. Успокоил один из подчинённых, сказав, что все это неправда и газета попросту врёт…

Столбик пепла упал с сигареты на бланк телефонограммы. Колосов представил, как бы он поступил, если бы нечто подобное случилось с его пятнадцатилетней дочерью. Ответ нашёлся сразу и абсолютно не удивил майора. Если бы он знал, кто это сделал, или сумел бы их найти, то попросту убил бы. Перестрелял бы из табельного ПМ или из личного дробовика. Перебил бы всех, независимо от степени участия, меры вины и характеристик с места жительства и работы, не думая о своём служебном долге, погонах и последствиях, которые были бы для него намного хуже, чем для насильников, попади они на скамью подсудимых.

Второй вариант разрешения материала заключался в том, что Ветрова, оправившись, насколько это возможно, от потрясения, всё-таки подаёт заявление, материал, опять же, идёт в прокуратуру, и там возбуждают уголовное дело. После чего на руководимом им 14-м отделении милиции виснет «глухарь» из тяжкой сто семнадцатой статьи[6] в сочетании с не менее приятной сто восьмой. «Глухарь» — так как никаких доказательств по делу, кроме показаний потерпевшей, не предвидится, а преступники, если получится их «сосчитать» и задержать, или сразу от всего отрекутся, или, дав поначалу правдивые показания, впоследствии посоветуются с адвокатами и от собственных слов откажутся, завалив все мыслимые и немыслимые инстанции жалобами о том, как жестоко их били в застенках отделения и заставляли брать на себя чужие грехи. Отсидев в лучшем случае трое суток в ИВС, они уйдут под подписку о невыезде, чем все и закончится.

Прослужив в милиции двадцать два года, Колосов, сам начинавший оперуполномоченным, помнил времена, когда при получении такой вот телефонограммы вся милиция города «рыла бы землю», пока трое ублюдков не были бы задержаны, а доказательства их вины полностью собраны. И сидели бы они до суда, как и положено, в тюрьме, лишённые возможности мешать следствию в «установлении истины по делу», и Ветровой пришлось бы опасаться не «друзей» задержанных, а их родственников, осаждающих её с деньгами и подарками. А получив на суде свой долгий срок, причём срок реальный, без всяких там «условностей» и отсрочек исполнения, вся троица отправилась бы в зону, где, скорее всего, и осталась навсегда. Зона не любит таких и нередко сама выносит свой приговор.

Существовал и третий вариант: Ковалёв. Разминая затёкшую спину, Колосов прошёлся по кабинету и остановился у тёмного окна, глядя, как ветер гнёт верхушки деревьев и перегоняет по земле мусор. Уперевшись ладонями в холодное стекло, он оценивал все три варианта, пытаясь представить, чем же всё-таки может закончиться эта история.

Петров отвёз Костю домой на своей машине. В дороге оба молчали. Узнав о том, что Катя отказалась сообщить какие-либо подробности происшедшего и написать заявление, Ковалёв хотел сразу же отправиться в больницу, но Дима отговорил его. Впрочем, Костя особо и не настаивал, понимая, что именно его, вполне возможно, Катя хочет видеть меньше, чем кого бы то ни было, да и в любом случае ей необходимо дать время прийти в себя.

День прошёл очень быстро, хотя Костя не делал ничего. В голове вертелись обрывки каких-то разговоров, и вспоминался брат. Ближе к вечеру он успокоился, и первая чётко сформировавшаяся мысль была простой: он их найдёт. Найдёт, сколько бы это ни заняло времени и чего бы ему это ни стоило. Ознакомившись с собранной за день информацией и убедившись, что каких-либо реальных зацепок пока нет, Костя совершенно спокойно начал обдумывать свои ближайшие шаги. Его совершенно не интересовало, будет ли возбуждено уголовное дело, или вынесут постановление об отказе, какой попадётся следователь и кому поручат оперативную часть работы. Он рассчитывал только на себя. Это было его дело. В этом деле он и потерпевший, и сыщик, следователь, прокурор, судья и палач — в одном лице. Вот только адвокатом он не будет. На предстоящем процессе адвокату нет места. Если им будет что сказать в своё оправдание и если у них окажется для этого время, он их, конечно, выслушает. Но на вынесение и исполнение приговора это не повлияет. Таких людей уже поздно перевоспитывать, их надо уничтожать.

Как и каждый сотрудник милиции, Ковалёв знал: число изнасилований в городе за последнее время значительно выросло. Но число поступающих заявлений сокращается, а количество возбуждённых по ним уголовных дел и вовсе мизерно. И дело вовсе не в том, что территориальные отделения милиции «зажимают» заявления или не хотят по ним работать. Почему-то заявляют в основном те, кто или хочет «сорвать» со своего обидчика деньги, а потом полюбовно разойтись, или кому необходимо оправдаться перед родственниками и мужьями за собственное далеко не идеальное поведение. А истинные жертвы совершенного насилия — те, кого затащили на чердак, в подвал или в машину, — молчат. Не заявляют, потому что боятся мести, огласки, потому что предпочитают пережитый кошмар похоронить, а не ворошить заново и не верят в то, что насильников найдут и накажут. Некоторые уходят после того, как в беседе с опером или следователем прокуратуры узнают о том, что необходимо не только вспомнить все, что произошло, но и рассказать это со всеми подробностями, вплоть до собственных ощущений. А потом этот рассказ, записанный на линованном бланке протокола допроса, будут читать десятки посторонних людей, а на суде, если до него вообще дойдёт дело, адвокаты и обвиняемые будут поливать потерпевшую грязью, ковыряясь в её прошлой жизни и стремясь доказать, что все произошло по взаимному согласию.

Скосив глаза на сидевшего рядом Диму, Костя подумал, что это единственный человек, которому он сможет довериться. Конечно, и остальные ребята будут рады помочь, но до определённого предела. А потому, если брать по большому счёту, он может рассчитывать только на себя и на Диму. Их связывает гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Дружба, схожесть взглядов на очень многие вещи, а также то, что пару лет назад Костя очень помог Диме разобраться в ситуации, чем-то похожей на сегодняшнюю.

— Я куплю сигареты, — сказал Петров, сбавляя скорость и направляя свою «шестёрку» к тротуару.

Машина остановилась, Дима вышел, и Ковалёв долго смотрел на тёмный силуэт друга, чётко выделяющийся на фоне ярко освещённых окон торговых ларьков.

Они встретились только под вечер. Подъехав к расположенному на контролируемой территории гриль-бару, Вова увидел небрежно припаркованный «ниссан», вылез из своей машины и прошёл в зал.

Гена сидел в отдельной боковой кабинке, что-то ел и разговаривал с Серым. Невысокий, худощавый, в тёмном костюме и очках в металлической оправе, Серый сидел с чашечкой кофе в руке, лицом ко входу. Когда-то он работал в уголовном розыске, потом несколько лет сидел, а ныне являлся консультантом Крутого по некоторым специальным вопросам. Увидев Вову, он скользнул по нему колючим внимательным взглядом. Вова сразу раздумал подходить к своему другу и начальнику, направился к стойке, где, поздоровавшись со знакомыми, заказал себе салат, цыплёнка-гриль, стаканчик лёгкого вина и кофе.

Закончив разговор, Серый аккуратно поставил чашку на блюдце, поднялся и пошёл к дверям, а Гена задумчиво откинулся на спинку дивана, поигрывая пачкой сигарет. По его лицу Вова видел, что тот чем-то озабочен, и почувствовал неприятное волнение: вдруг Серому стало известно о ночных событиях? Вова не сомневался, что если Крутой узнает о происшедшем, то не только не одобрит такое поведение, но и придумает наказание, соответствующее своему прозвищу. Причём пострадают в первую очередь Вова и Саша, Гена ведь — один из фаворитов, кандидат на вышестоящую должность, его территория приносит группировке стабильный высокий доход, поэтому весь гнев руководства падёт на головы двух нерадивых «быков».

Будучи женатым во второй раз и имея годовалую дочку, Крутой, более известный в официальных кругах, как генеральный директор АОЗТ «Парус» Сергей Берский, никогда не отказывался от возможности переспать с понравившейся ему женщиной. При этом он придерживался определённых принципов. Если понравилась — постарайся понравиться сам и уговори. Не получилось уговорить — постарайся купить. Не удалось купить — плюнь и найди другую. Обладая эффектной внешностью — высокий, атлетически сложенный, с густыми чёрными волосами и мужественным лицом — и будучи одним из самых богатых людей города, Крутой имел много возможностей как для уговоров, так и для покупки. Необходимости прибегать к грубой силе у него не возникало, а отсидев несколько лет за нанесение телесных повреждений, он навсегда сохранил присущее многим зэкам крайне отрицательное отношение к насильникам.

Как человек деловой и здравомыслящий, Крутой неоднократно предостерегал своих подчинённых от того, чтобы те занимались всякой мелкоуголовной ерундой, которая не даёт никакой ощутимой выгоды, а только привлекает внимание милиции. «У вас что, денег не хватает?» — брезгливо спрашивал он и сурово карал ослушников. Обычно информацию о провинившихся собирал и поставлял ему Серый. Известен был случай, когда Крутой, возвращаясь домой, увидел, как два весёлых молодых человека пытались усадить в свою машину симпатичную молодую блондинку. Остановив джип, Крутой брезгливо осмотрел потрёпанную «девятку», даже потрогал пальцем грязную крышу и спросил:

— Вам, мальчики, чего, приличную машину не купить?

Слегка обалдевшие «мальчики» ответить не успели: несколькими ударами Крутой испортил им все планы на вечер и основательно подорвал здоровье. После этого, развернув джип в другую сторону, он вместе с блондинкой направился в ресторан. Всего остального он добился исключительно благодаря умению уговаривать и своему бездонному кошельку. Через несколько дней блондинка успела ему надоесть и «осела» в одном из ларьков вблизи городского цирка, где ею немедленно занялся Саша, а потом и другие, менее озабоченные этим вопросом его коллеги.

Увидев Серого рядом с Геной и обратив внимание на помрачневшее лицо шефа, Вова не на шутку встревожился. Ковыряясь вилкой в салате, он постарался рассуждать спокойно и пришёл к выводу, что ни милиция, ни свои не могли их так быстро «сосчитать». Да и вообще отыскать их никакой возможности не существует. Свидетелей нет, а эта глупая девчонка наверняка оказалась в больнице и вряд ли захочет кому-нибудь говорить о происшедшем. После того, как всё было кончено, Гена, как самый трезвый и здравомыслящий, очень доходчиво объяснил ей, что за длинный язык вполне можно оказаться в холодильнике морга, откуда уже не пожалуешься.

О событиях ночи Вова вспоминал совершенно спокойно и даже с некоторым удовольствием, одновременно слегка жалея Катю. Хотя она сама виновата. По-другому нужно было себя вести. Испытывая какую-то вину перед друзьями за обещанные, но не состоявшиеся удовольствия, Вова поначалу сильно разозлился на неё, но, удовлетворившись один раз и слыша её крики и мольбы, он «отошёл» и решил, что она получила достаточно. Достаточно, чтобы в следующий раз уважать «братву» и вести себя в соответствии со своим положением. Если бы все зависело от Вовы, то, «пропустив» её разок по кругу, он отпустил бы девчонку. Но Саше этого показалось мало, и он полчаса занимался ею один, заставляя проделывать всякие штуки, которые видел в порнофильмах и от выполнения которых отказывались даже уличные шлюхи, не говоря уж о девчонках из ларьков, которым он устраивал «недостачи», заставляя отрабатывать их «натурой».

Перекурив и попив шампанского, Вова развлёкся ещё раз, но полного удовлетворения не получил. Ощущения были похожими на те, которые он испытал, попробовав один раз заняться с надувной резиновой куклой. А потом, глядя на бесчувственное тело, замершее на земле в свете фар вездехода, Гена сказал, что пора уезжать. Вова сел на переднее пассажирское сиденье. Одним глотком допив остатки шампанского, Саша выскочил из машины и с пустой бутылкой в руке подбежал к девушке, решив попробовать одну вещь, о которой мечтал уже давно.

Дождавшись, когда Серый ушёл, Вова подсел за столик к «бригадиру». Гена о чём-то напряжённо думал и не обращал внимания на вопросительный взгляд друга.

— Ничего не случилось? — спросил, наконец, Вова.

— Случилось, но тебя это не касается.

Гена посмотрел на друга, решая, стоит откровенничать с ним или нет.

— Но это хоть не по поводу вчерашнего?

— Нет. — Гена посмотрел Вове прямо в глаза. — А по поводу вчерашнего я тебе сам скажу. Зуб сейчас где?

— А хрен его знает, не видел ещё сегодня.

— Не видел… Ладно, тогда слушай один, сам ему потом передашь. О том, что случилось, — забыть. Никому ни слова. Вообще никому! И даже между собой чтоб не говорили. На хрена он бабу изуродовал? Он чего, действительно, что ли, псих? Мало ему его шлюх?

— Да ты ему уже говорил ночью! Я-то откуда знаю зачем? Пьяный, наверное, был.

— Пьяный? Так не хрен пить, если не умеет! Увидишь его раньше меня — передай: если он ещё раз что-нибудь похожее выкинет, я ему самому бутылку в задницу засуну. И не дай Бог, если он хоть где-нибудь ляпнет об этом слово!

Чиркнув колёсиком бензиновой зажигалки, Гена прикурил сигарету.

— И ещё: хватит ему по ларькам шляться. Мне надоело слушать, что он трахает всех подряд. Передашь, что со следующей недели он будет ездить с Биллом. Пусть там свою крутую масть показывает! Скажешь, чтобы нашёл меня. Я объясню, что там нужно делать. Понял?

Вова кивнул. Четвёрка «быков» во главе с Биллом, бывшим мичманом морской пехоты, постоянно находилась в боевой готовности и должна была реагировать в случае возникновения каких-либо осложнений, для разрешения которых требуются сила и умение обращаться с оружием. Эта бригада являлась самостоятельной единицей, которая занималась строго своим делом. Комплектовалась она из числа тех, кто уже прошёл «обкатку» в «территориальных» бригадах и хорошо зарекомендовал себя во время силовых конфликтов. Недавно один из боевиков Билла пропал, отправившись домой и так никуда и не приехав. Вову удивило, что на вакантное место Гена направляет Сашу, который не блистал никакими талантами, и решил, что «бригадир» решил просто избавиться от непредсказуемого и малополезного подчинённого. Сам Вова занимался контролем над торговлей наркотиками на всей территории «бригады» и, по собственной оценке, с работой справлялся хорошо.

— Все, иди. Ко мне должны люди прийти. — Гена кивнул головой в сторону двери. — Найди Зуба и передай то, что я тебе сказал. Запомни ещё раз: никому ни слова! Услышу — язык в задницу запихаю. Понял?

— Да ладно, чего ты объясняешь-то, как маленькому? Сам, что ли, не понимаю!

— Все, иди, иди.

Выйдя на улицу, Вова сел в свою новенькую красную «семёрку», развернулся и направился к цирку, в сквере рядом с которым скучились несколько десятков разномастных торговых палаток.

Подъезжая, Вова увидел машину Саши, небрежно брошенную чуть ли не посреди улицы, и обрадовался, что нашёл его так быстро. «Наверняка в ларьке какую-нибудь бабу тискает!» — решил Вова, высматривая место для парковки.

Он ошибся. Саша ел булочку с сосиской и запивал её лимонадом, буквально за минуту перед этим сделав то, от чего так настойчиво предостерегал Гена. В разговоре со своим хорошим другом Саша упомянул о ночных событиях. Всего две-три фразы, но их было достаточно, чтобы понять суть происшедшего.

У этого друга были проблемы, чем-то схожие с Сашиными, только возникли они в более позднем возрасте, во время службы в армии. Именно этот друг рассказал Саше о трюке с бутылкой, который сам он успешно проделал уже давно. Они сразу почувствовали между собой некую незримую, но прочную связь и иногда обсуждали вопросы, не предназначенные для других ушей.

Саша доедал булочку. Друг, попрощавшись, направился к парковочной площадке, сел в чёрный «форд-скорпио» с открытым люком на крыше, развернулся и направился по своим делам.

Через пару минут из-за ближайшего ларька вынырнул Вова.

— Фу, блин, ну и замучился я тебя искать, — широко улыбаясь, сказал он, подходя к Саше.

Прошло два дня. За это время изменилось немногое. Оперуполномоченный УРИ 14-го отделения милиции Николаев, собрав все необходимые и возможные в данной ситуации справки и объяснения, направил материал в районную прокуратуру «для принятия решения по существу», как говорилось в написанном им самим сопроводительном листе. Среди прочих бумаг лежал там и стандартного формата желтоватый лист с неровными строчками, написанный самой Катей Ветровой. Она просила не возбуждать уголовное дело и заявляла, что каких-либо претензий ни к кому не имеет и отказывается давать объяснения по поводу полученных ею телесных повреждений. Туда же легли бланки с результатами опроса врачей «скорой помощи», подобравшей Катю, ещё одна выписка из медицинской карты, справки по обходу территории и результаты опроса жителей. Если оценивать проделанную работу по весу подшитых бумаг, то результат получался неплохой. Но количество полученной полезной информации равнялось нулю. Впрочем, сейчас это уже не имело значения: все равно уголовного дела не будет. Начальник отделения Колосов поставил свою подпись на сопроводительном листе, и Николаев отнёс в канцелярию пачку подшитых пронумерованных бумаг и полиэтиленовый пакет с изъятыми при осмотре места происшествия вещами.

Спустя несколько дней материал лёг на стол заместителя прокурора района Казначеевой. Изучая бумаги, она успела выпить чашку кофе с шоколадной конфетой и выкурить сигарету, после чего взяла авторучку и каллиграфическим почерком в верхнем правом углу, наискосок, вывела резолюцию, предписывающую следователю Коновалову во всём разобраться и принять решение.

Следователь Коновалов, бегло просмотрев результаты чужих трудов, уяснил для себя основное: потерпевшая вроде бы ничего не хочет, а время ещё терпит, после чего положил бумаги в сейф и занялся более неотложными делами.

Нельзя сказать, чтобы Николаев забыл о деле Ветровой. Как и все сотрудники управления, он, конечно, знал, что она приходится родственницей Ковалёву, и постарался сделать свою часть работы насколько мог полно и грамотно. Но потерпевшая каких-либо претензий не имела, а её родственник и его коллега какой-либо активности не проявлял. Придерживаясь принципов корпоративной солидарности, которые хоть и пошатнулись в последнее время, но продолжали-таки действовать, Николаев был готов оказать любую посильную помощь, пусть даже несколько выходящую за рамки обычного. Но такая помощь никому не требовалась, и Николаев, давно переставший удивляться чему бы то ни было, лишних вопросов не задавал. У него и так хватало проблем. Как дома, где его ждали любящая, но уставшая жена с полуторагодовалым ребёнком и сварливая тёща, так и на службе, где он, считаясь одним из лучших, никак не мог добиться ни отдельной жилплощади, ни повышения и только с утра до позднего вечера воевал с правонарушителями и собственным начальством, пытаясь помочь хоть кому-то из постоянно растущей армии потерпевших, осаждающих его отделение. Осада длилась долго и грозила закончиться последним решительным штурмом. Положение соседних осаждённых крепостей правопорядка было не лучше.

Выйдя из канцелярии, Николаев прошёл в свой кабинет, распахнул окно и начал приводить в порядок оставшиеся у него на руках материалы и другие дела. К пяти часам вечера он вынес два постановления об отказе в возбуждении дела по случаям утраты документов при неизвестных обстоятельствах. У двух заявителей, мужчины и женщины, пропали бумажники с незначительными суммами денег и полным набором всевозможных документов: с водительскими удостоверениями, техническими паспортами на машины, справками об анализах, а также российскими и заграничными паспортами. Утрату документов оба обнаружили дома, после того как целый день мотались по своим делам и неоднократно вынимали эти самые бумажники. Оба утверждали, что их обокрали, и жаждали возмездия. Правда, гораздо больше, чем возмездия, они жаждали получить заветную справку о том, что возбуждено уголовное дело и проводится расследование, о чём и напоминали регулярно Николаеву в течение всех десяти дней, отпущенных ему для рассмотрения заявления и принятия решения. Вожделенная справка давала весьма ощутимые льготы при восстановлении утраченных документов. Но в обоих случаях Николаев отказал: никаких оснований для возбуждения уголовного дела, кроме сомнительных голословных заявлений, не нашлось.

В половине шестого Николаев, зажав зубами «беломорину», размышлял над тем, что делать с неизвестными вымогателями, которые месяц назад позвонили домой одному пенсионеру, подавшему в газету объявление о продаже своей машины, и потребовали выплатить им десять процентов от суммы предстоящей сделки, угрожая в случае отказа спалить его квартиру и надругаться над дочерью. Пенсионер занимал две комнаты в коммуналке, а его дочь недавно отметила своё пятидесятилетие и жила с мужем в Тюмени. После того, как ему позвонили ещё раз и пообещали включить «счётчик», пенсионер пришёл в отделение и написал заявление. Прошло несколько дней, никаких активных действий злоумышленники не предпринимали. Требуемый ими процент составлял ровно сто десять долларов. Немного меньше месячной зарплаты Николаева.

Когда он заново прикуривал потухшую папиросу, послышались шаги на лестнице, потом в коридоре, в направлении его углового кабинета. Отложив зажигалку, он ждал. Вошли двое: Ковалёв и Петров,

— Привет. — Николаев, привстав со стула, пожал им руки.

Костя сел в угол продавленного дивана. Дима, аккуратно поддёрнув брюки, опустился на «заявительский» стул, развернув его спинкой вперёд и облокотившись на неё.

— Кофе будете? — Не дожидаясь ответа, Николаев включил электрический чайник и сгрёб бумаги в ящик стола.

— Будем, — за двоих ответил Дима и, разглядывая стены кабинета, наиболее заметные пятна на которых прятались под рекламными плакатами, поинтересовался: — Что новенького?

— Да так, ничего. — Николаев повернулся в сторону Кости. — Я материал сегодня отправил в прокуратуру. Утром ездил в больницу, мы больше часа говорили, но… Она написала заявление, что ничего не хочет. Даже не сказала, что же там всё-таки произошло. Ребята наши тоже ничего не наработали. Никто не видел, не слышал, не знает.

Костя кивнул и отвернулся к окну. Они только что вернулись из больницы. Пока Костя разговаривал с племянницей, Дима больше двух часов ждал его в машине.

С самого начала разговор не получился. Войдя в палату, Костя выложил на тумбочку конфеты и фрукты, и Катя кивнула ему в знак благодарности, но посмотрела на него такими пустыми, равнодушными глазами, что он сразу забыл все слова, подготовленные заранее, в течение тех дней, пока встреча откладывалась. Пустой взгляд выражал так много, что все вопросы отпадали. Там, на жёстких сиденьях джипа и на влажной траве парка, она была одна. Никто не понял её и не помог тогда. Тем более никто не поймёт и не поможет сейчас. Только вот за что ей все это? За что её наказали?

Смешавшись, Ковалёв попытался воспользоваться старым проверенным способом и достал пачку сигарет, но Катя все тем же негромким равнодушным голосом заметила, что в палате не курят. На вопросы о самочувствии она ответила односложно, как говорила врачам и приходившим раньше милиционерам. В конце концов Ковалёв, используя накопленный при общении с другими потерпевшими опыт и стараясь забыть, что лежащая рядом на больничной койке девушка — его родственница, смог перевести их вялый диалог на события той ночи.

Оторвавшись от панорамы унылого больничного сада, которую она изучала в течение последних минут, Катя посмотрела на него.

— Вы хотите знать, что там случилось? Это чтобы посочувствовать по-родственному? Или для чего? А-а, поняла. Вы их будете искать. Заведёте дело и будете туда бумажки вклеивать. А потом найдёте и посадите, да? Чтобы они не смогли ни с кем больше так поступить, да? А они будут, значит, сидеть и жалеть, что так нехорошо сделали.

— Думаю, они будут жалеть, — невнятно ответил Костя, разглядывая свои руки. Они мелко подрагивали, а ладони вдруг стали липкими.

— Вы думаете…— Катя слегка повысила голос, и в нём, впервые за весь разговор, появились какие-то эмоции. — А вот я так почему-то не думаю! Да они смеются над вами и вообще плевать хотели на то, что вы думаете. Что-то, когда надо, вы ничего не думаете, можете только пьяных на улице собирать и штрафы себе в карман сдирать. А когда надо, так вас и нет никого! Думают они…

— Знаешь, Катя, я это все уже сто слышал, и ничего нового ты не сказала. Я ведь сюда не ругаться пришёл. Я-то в чём перед тобой виноват?

— А я? Я в чём виновата?

Костя молчал. Руки у него дрожали всё сильнее. Он осторожно вытер их о брюки и сцепил в замок.

— Нет, я действительно виновата. Потому что дурой была! Мне это очень доходчиво объяснили. Был там один любитель пообъяснять, все говорил и пепел на меня с сигареты стряхивал. Очень хорошо рассказал, за что меня так сделали и что будет, если я где-нибудь рот раскрою.

— И что же будет?

— А ничего не будет. Вообще ничего. Носилки будут, номерок на ноге и похороны в закрытом гробу.

— Ты этому, конечно, поверила?

— Вы бы тоже поверили, если бы там были.

Костя вздохнул. Он много раз думал о том, что было бы, окажись он в то время в парке.

— Вообще-то лучше уж они меня сразу бы убили. Зато теперь буду знать, как себя вести. В кого верить и кого бояться. Жалко, что вы не слышали, что они о вас говорили.

— Говорить можно многое. Если они ничего не боятся, чего же они в парк поехали?

Катя помолчала. Задумчиво посмотрела в окно, потом повернулась к Косте.

— Одного они всё-таки не учли. Мне теперь уже не страшно. Мне теперь всё равно. Только как вы все мне надоели! Вы хотите знать, что там было? Хорошо! Меня сделали трое ребят. У них это очень здорово получилось, я думаю, они остались удовлетворены. Но вас ведь всех интересуют подробности? Хорошо, слушайте! Только все равно ведь вы ничего не сможете…

Она рассказала о случившемся с ней кратко, но очень ярко, не упустив ничего из того, что смогла запомнить. Рассказ сопровождался равномерным гудением и помаргиванием неисправной лампы дневного света, укреплённой на потолке.

— Вам понравилось, дядя? Хотите, я приду в ваше отделение и опять все это расскажу, выступлю в актовом зале? Нет, ещё лучше — покажу. Покажу, как они мне бутылку в… хм… в общем, куда-то засовывали. Очень интересные ощущения!

— Не надо так, Катя, — тихо проговорил Ковалёв, помертвевшими глазами разглядывая трещину на линолеуме.

— А то пошли вы все на… — сорвавшимся голосом сказала Катя, отвернулась к стене и зарылась лицом в подушку. — Господи, как вы все мне надоели! Сегодня утром один приходил, с кожаной папочкой под мышкой. Тоже все уговаривал заявление написать. Господи, вам самим-то не смешно ещё? Писатели… Знаете, я почему-то тому Гене, с джипом, поверила больше, чем вашему писателю с папочкой.

— Ты взрослый человек, Катя, и уже давно решаешь сама, как тебе поступать. Решила так — я тебя отговаривать не буду. У тебя было время подумать, и, может быть, так оно и лучше, не знаю. Но я думаю, они своё получат. Не сейчас — так немного позже, тут время уже роли не играет. Но помоги мне в одном. Я тебя очень прошу об этом, и для меня это действительно важно. Ты дочь моего брата. И хотя бы ради памяти о нём нельзя это так оставлять.

Катя посмотрела на Костю, они встретились взглядами, и на этот раз никто не отвёл глаза.

— Тебе сейчас никто не может помочь. Врачи будут тебя лечить, но с остальным тебе придётся справиться самой. Так уж жизнь устроена, хочешь этого или нет. Это трудно, но другим бывало ещё труднее, а жалеть тебя, сама понимаешь, никто не будет. Подумай хотя бы о матери. Когда убили твоего отца, ей ненамного легче было.

Костя вздохнул. Будучи опером, то есть человеком, чья профессия неразрывно связана с пониманием психологии людей, с умением установить контакт в любой ситуации и обстановке, он неоднократно убеждался, что полученные на работе и успешно применяемые там знания и опыт мало помогают в решении семейных и родственных проблем. Даже с собственной женой поладить не сумел, хотя они и понимали друг друга неплохо, особенно в первые месяцы. А сейчас о чём ещё говорить?

Тем не менее он продолжал говорить, возвращаясь к уже высказанным мыслям, расширяя их и переплетая с новыми.

Убедить Катю он не смог ни в чём, каждый из них остался при своём мнении. Но покидая её палату, Костя уносил в своей записной книжке достаточно подробные приметы троих насильников и их машины. Это было немного, но достаточно, чтобы начать действовать.

Двигаясь по бесконечному больничному коридору, Ковалёв ощущал противный вкус во рту, мелкое дрожание рук и прилипшую к телу мокрую рубашку. Миновав вестибюль и выйдя на широкие бетонные ступени, он сразу закурил, с наслаждением затягиваясь крепким ароматным дымом. Петров, который в ожидании друга слушал магнитолу и листал журнал, включил двигатель, по широкой дуге развернул машину и подкатил к самому крыльцу.

Открывая дверцу, Ковалёв выбросил окурок и полез в карман за пачкой.

— Ну, как? — спросил Дима, уменьшив громкость и давая прикурить от зажигалки.

Костя пожал плечами и после длинной паузы ответил:

— Посмотрим.

Примерно в это же время на парковочной площадке около бывшего универсама № 56, а ныне супермаркета «Ладья», расположенного на оживлённой улице в центре Московского района, остановилась чёрная «Волга» последней модификации с затемнёнными стёклами и двумя длинными антеннами на крыше и заднем крыле. Из машины никто не выходил, и прохожие ещё долго могли слышать доносившуюся из салона мелодию популярного танцевального хита. Потом музыка всё-таки смолкла, и передняя левая дверца открылась, выпуская невысокого худощавого мужчину в очках и светлом джинсовом костюме, с радиотелефоном в правой руке. Направляясь через площадку ко входу в магазин, он, не оборачиваясь, пультом дистанционного управления включил сигнализацию. «Волга» мигнула фарами, а её хозяин, миновав двери, выдернул из общего ряда металлическую тележку для покупок и не спеша двинулся вдоль сверкающих рядов банок, коробок и бутылок.

Это был Серый. Неторопливо ступая по широким проходам, он, не обращая внимания на ценники и интересуясь только качеством товара, складывал в тележку все новые и новые предметы: греческий коньяк, квадратные бутылки виски, коробки соков, салями, упаковку сыра. Около стеклянного прилавка с кондитерскими изделиями он встретился с упитанным лысоватым мужчиной в клетчатой рубашке и мятых белых брюках. Не сговариваясь, они отошли в угол, где и встали, разглядывая выставленные коробки с мороженым. Их беседа длилась не больше трех-четырех минут и велась вполголоса, при этом собеседники ни разу не взглянули друг другу в лицо. Серый угрюмо изучал рекламные картинки, а его визави нервно промокал носовым платком лысину и высокий лоб. В конце беседы в карман его клетчатой рубашки перекочевал обычный почтовый конверт с тремя банкнотами по сто долларов, а Серый добавил в свою тележку ведёрко с земляничным мороженым.

— Да, чуть не забыл, — добавил в последний момент мужчина в белых брюках. — У нас в управлении работает некий Ковалёв Константин Егорович, старший опер в группе по тяжким преступлениям. Три дня назад какие-то ребята изнасиловали его племянницу. В парке, в нашем районе. Она сейчас лежит в больнице на Будапештской улице. От заявления отказалась. Наши поначалу все подключились, нашли это место в парке и какие-то следы, но сейчас все поутихло. И Ковалёв сам успокоился. Может, там какие-нибудь её знакомые были, я не знаю. В общем, дела не будет, но… Папаша её, брат нашего Ковалёва, тоже мент был, участковым работал в 14-м отделении, его убили в девяносто втором году. Девушка эта, Ветрова Екатерина Петровна, живёт вдвоём с матерью.

Серый слегка кивнул головой, подтверждая, что понял и оценил информацию, поправил что-то в своей тележке и пошёл к узлу расчёта. Когда он стоял около кассы, запищала трубка его радиотелефона. Продолжая отсчитывать купюры, он дал несколько коротких указаний, быстро закончил разговор, упаковал покупки в большие полиэтиленовые пакеты и направился к машине.

Его недавний собеседник расплатился у того же кассира, но несколько позже, и когда он вышел из магазина, то чёрная «Волга» уже влилась в поток транспорта, двигающийся по направлению к центру города.

Попав на одном из перекрёстков в «пробку», которую безуспешно пытались ликвидировать два измученных жарой гаишника, Серый открыл банку безалкогольного пива и, мелкими глотками цедя холодный напиток, набрал на трубке номер одного из своих помощников.

К одиннадцати часам вечера, когда Серый сидел в своём кабинете в офисе АОЗТ «Парус» и смотрел по телевизору новый российский боевик, помощник, неслышно ступая кроссовками по ковролину пола, принёс и положил на стол два листа бумаги и конверт, после чего так же бесшумно удалился. Оторвавшись от экрана, где бывший десантник устраивал очередной погром в самом логове наркомафии, Серый внимательно изучил полные установочные данные Ветровой, факты её короткой биографии и сплетни медперсонала. В конверте лежали две поляроидные фотографии Кати. Удовлетворённо хмыкнув, Серый, не вставая с места, запер дверь и выключил телевизор. Развернувшись к боковому столику с компьютером и выставив перед собой банку с полноценным «хольстеном», он принялся заносить на особую, тщательно оберегаемую дискету поступившую информацию.

Не получив новых инструкций, помощник отправился домой. По пустым коридорам фирмы, поигрывая нунчаками, прохаживался охранник. Иногда он останавливался перед запертой дверью с табличкой «Специалист по маркетингу», но изнутри доносилось только щёлканье клавиатуры, и охранник двигался дальше, продолжая отрабатывать удары и блоки. Он с нетерпением ожидал ухода угрюмого невзрачного человека, ссориться с которым, по слухам, не рекомендовалось никому. После его ухода охранник собирался позвонить своей знакомой, жившей на верхнем этаже того же дома. Широкий кожаный диван в холле, видеомагнитофон с набором кассет и забитый продуктами холодильник помогли бы найти общие темы для разговора и скоротать скучные часы ночного дежурства.

Встроенный в окно кондиционер навевал приятную прохладу, и работа двигалась быстро. Отключив компьютер, Серый убрал дискету во внутренний карман куртки, сжёг листки с отчётом помощника и бросил в мусорную корзину пустую пивную банку. Фотографии легли в тайник, обнаружить который было невозможно и при самом тщательном обыске. Запирая дверь, Серый, как обычно, закрепил на косяке два незаметных волоска для проверки неприкосновенности своего кабинета, сухо попрощался с амбалом в майке и спортивных штанах и вышел на улицу.

Сверкающая «Волга» ожидала его перед входом. Включив магнитолу и открыв люк в крыше, довольный прошедшим днём Серый направился домой.

Выждав для страховки утомительные полчаса, охранник набрал номер, быстро договорился о свидании, выбрал среди кассет эротическую комедию и развалился на диване с банкой «джин-тоника» в руке. Ночь обещала быть приятной.

Увы, далеко не для всех эта ночь оказалась приятной. Кое для кого она оказалась даже последней. За ночь в городе произошло два убийства.

Первое случилось вскоре после полуночи в Палкине, в одной из коммуналок. Жильцы собрались дружно отметить окончание рабочей недели. Выпили одну бутылку, вторую, третью… Сходили к ларькам за добавкой. По дороге компания непонятным образом поредела, но наиболее стойкие бойцы вернулись к столу. Открыли. Разлили. Выпили. Оказалось — простая вода, даже без приятного водочного запаха. Решили идти обратно к ларьку и разобраться. Пока решали, распили вторую купленную бутылку, в которой оказалась если не обещанная «русская водка», то вполне сносная «бодяга». Кто-то уснул прямо за столом. Оставшиеся в строю три мужика и две бабы долго толклись в узком коридоре, не в силах совладать с обилием обуви. Начали ругаться.

Постепенно предмет спора видоизменился, и от вопроса о том, где чьи ботинки, «коллеги» перешли к более актуальной теме: кто виноват в покупке некачественного продукта? Спорили только двое. Их третий товарищ, безошибочно отыскавший свои разношенные туфли по характерному запаху, занялся более интересным делом: укрывшись в нише стенного шкафа, среди уже ненужных, но ещё не пропитых пальто и коробок, он целеустремлённо тискал жену своего соседа, мирно похрапывающего за столом, уткнувшись носом в газету с остатками селёдки.

Спор решился просто: один дал другому в глаз. Тот завалился в объятия своей сестры, молчаливо ожидавшей окончания конфликта, икнул и, восстановив равновесие, прекратил ненужные распри. Зажатая в его руке зелёная поллитровая бутылка с водопроводной водой пришла в соприкосновение с лысой макушкой оппонента. Оппонент упал. Сестра, схватившись рукой за настенное зеркало, закричала. Зеркало скользнуло по стене вниз, ударилось углом рамы о паркет и раскололось. Успевший отыскать свои туфли счастливец от неожиданности вздрогнул и укусил подругу, в результате чего к одному женскому крику присоединился другой, не столь протяжный, но зато со словесными комментариями. Спавший за столом мужчина приподнял голову, вдохнул запах селёдочных голов и внутренностей и прильнул к газете другой щекой.

Происшествие случилось в Октябрьском районе, куда среди прочего входило и беспокойное Палкино, и было раскрыто молодым участковым инспектором вместе с доставившим его многоопытным водителем. В отделение сообщила «скорая», установившая «смерть до прибытия». Все участники застолья находились в квартире и были незамедлительно доставлены в отделение, где ими и занялся дежуривший по району оперативник. Убийца, успевший до приезда милиции проглотить полбутылки оставленного на Новый год коньяка, привычно улёгся на жёсткую скамейку «аквариума» и безмятежно проспал до середины следующего дня. Потом его растолкали и отвели в кабинет, где он, морщась от яркого света, предстал пред грозные, но немного растерянные очи следователя — девушки, успевшей закончить четыре курса заочного отделения Областного юридического института.

Сообщение о втором убийстве поступило в дежурную часть Правобережного РУВД в 01.43. Через несколько минут пришло подтверждение от местного отделения, и дежуривший по своему району Ковалёв выехал на место происшествия.

Ресторан «Сирано» располагался на улице Добровольцев, занимая двухэтажный особняк дореволюционной постройки. Вокруг заведения был разбит огороженный чугунной решёткой маленький садик, к массивным дубовым дверям вели застеленные красной ковровой дорожкой мраморные ступени. Ресторан открылся совсем недавно, но уже успел стать одним из наиболее популярных мест отдыха «новых русских». К сожалению сотрудников Правобережного РУВД, он каких-то триста метров не дотянул до границы с соседним, Ленинградским районом. Находясь, таким образом, на отшибе, он был совсем обделён ласковым милицейским вниманием, а участившиеся за последнее время в его стенах инциденты вызывали устойчивую головную боль у оперов местного отделения. Радикально настроенный Николаев предлагал разбросать где-нибудь неподалёку от ресторанной кухни дохлых собак, чтобы хоть таким способом отвадить неспокойных клиентов, но более здравомыслящие коллеги возражали ему, что это никого не отпугнёт.

У тротуара, перед входом на ресторанную территорию, стоял «уазик» отделения. За рулём дремал водитель, и привёзший Ковалёва старшина отправился к нему, чтобы обсудить общие вопросы.

В просторном холле Костя сразу увидел полного майора в расстёгнутом кителе, с папкой под мышкой, — очевидно, участкового — и Николаева, с которым разговаривал днём в 14-м отделении. Засунув руки в карманы брюк, Николаев переступал с ноги на ногу и исподлобья смотрел на собеседников — холёного мужчину с маленькими усиками в костюме из блестящего материала и спортивного вида молодого человека в зелёном пиджаке. Ковалёв подошёл и остановился рядом. Холёный мужчина, замолчав на полуслове, посмотрел на него.

— Здравствуйте. Районное управление, капитан Ковалёв, — сказал Костя.

— Здравствуйте. Горбачёв Лев Валентинович, директор ресторана.

Возникла пауза. Директору явно не хотелось заново пересказывать то, что он только что говорил Костиным коллегам. Коллеги тоже молчали, и Ковалёв повернулся к Николаеву:

— Лёша, поясни в двух словах, что произошло.

— Пошли, посмотришь.

Майор посторонился, и они, отодвинув тяжёлую бархатную портьеру, заглянули в зал.

Яркий свет, обилие зеркал, тяжёлые столики и дубовые панели стен. В середине зала, на невысокой конструкции из ажурных решёток, была сооружена небольшая круглая площадка с четырьмя столиками — видимо, местами для избранных. Убитый к числу избранных не принадлежал. Он лежал на спине в проходе, рядом с самым обычным столиком в углу, широко раскинув руки и обратив к потолку кровавое месиво, ещё недавно бывшее лицом. Цветастая шёлковая рубашка намокла от крови, а левая брючина задралась, обнажив волосатую щиколотку и полосатый носок.

— Убитый — Резо Кавтарадзе, бизнесмен, — начал негромко пояснять Николаев, — друг этого Горбачёва. Пришёл сегодня около двенадцати, один, поужинать. Как говорят, раньше всегда приводил с собой какую-нибудь подругу. Любил наших девушек. Поел. Когда собрался уходить и встал из-за стола, его и пристрелили. Киллер вроде бы стоял при входе в зал, где мы сейчас. Вон, видишь, гильзы валяются. Шесть штук. От «Макарова» или от «стечкина», я не знаю, различаются там патроны или нет. Нет, по-моему. Пострелял, развернулся и спокойно ушёл. На улице его, видимо, ждала машина. Пистолет унёс с собой. Сейчас он, наверное, ржавеет где-нибудь в Красной речке. В ресторане было человек двадцать. Все сдёрнули, как только стрельба закончилась. Сам понимаешь, какая тут публика, у них лишний раз с нами встречаться особого желания нет. Большинство удрало, не заплатив, и, по-моему, дорогого Льва Валентиновича это огорчает больше, чем расстрел старого друга. Ресторан входит в ТОО «Клементина плюс», контролируют его «хабаровцы». Из персонала никто киллера якобы не видел.

Николаев достал из пачки папиросу и начал её неторопливо разминать.

— Лёша, а что, охрана у них тут не предусмотрена?

— Ха, охрана! С утра и до нуля на дверях швейцар стоит. В двенадцать пуск посетителей — официально — прекращается, швейцар уходит. Шпана ведь сюда не сунется, и машины угонять никто не рискнёт. «Хабаровцы» «подвесили» тут несколько человек, на подкормку. Числятся экспедиторами, грузчиками. Обычно один или двое трутся где-нибудь поблизости: если проблемы какие возникают, их зовут. Вон тот, в зелёном пиджаке, — «хабаровец». Студент нашего медицинского. Медик хренов! Говорит, зашёл к знакомой официантке; когда услышал стрельбу, побежал в холл, но уже никого не увидел.

— Чего ему бегать-то было, если он простой студент?

— Не знаю. Первую помощь, наверное, оказать хотел. Я так думаю, у них тут «ствол» должен быть. Только не найти, они до нашего приезда все успели попрятать.

Ковалёв кивнул.

— Верно. Какие мысли?

— Мысли самые хреновые. И знаешь, что самое обидное?

— Знаю. Это твоя «земля»[7].

— Правильно! У меня старушкам в подъезде головы проламывают, пенсии отбирают и серьги рвут, а я буду ковырять, кому этот грузин мог дорогу перейти.

— А если не грузин?

— А-а, какая разница. Сам в это дерьмо полез, знал ведь, на что идёт. Он-то хоть пожить успел. А какая-нибудь бабулька всю жизнь пахала на заводе, ждала, когда коммунизм наступит и ей вместо коммуналки квартиру отдельную дадут. И дождалась, что ей кирпичом по голове дали и пенсию её копеечную отобрали. Этот-то, убиенный наш, наверное, за один вечер в ресторане больше просаживал, чем ей государство за месяц платило!

Папироса сломалась у Николаева в руках. Несколько секунд он недоуменно смотрел на неё, потом выкинул в урну.

— Группа, наверное, только к утру будет. Они в Октябрьский выехали, там тоже «мокруха». И что за ночь такая! Хотел домой сегодня нормально уйти, так нет: сначала постовые наркоманов каких-то приволокли, я с ними три часа разбирался, потом это.

Что-то прикинув в уме, Костя предложил:

— Давай сейчас сгребём всех, кто здесь остался, — и ко мне в РУВД. Я с ними сам разберусь. А тебя до дома подбросят, я договорюсь с дежурным, чтобы он машину дал.

— А-а, — Николаев махнул рукой. — Все равно везде опоздал. Лучше потом отгул возьму. Да и тебе одному будет не разобраться.

— Из главка кто-нибудь приедет. Шум-то поднимется — очередное заказное убийство предпринимателя.

— Из главка как приедут, так и уедут. Работать-то все равно нам, они ж на себя наш «глухарь» не заберут. Так что поехали. Директор уже позвонил своему заместителю, тот сейчас должен подкатить, остальных можно всех собирать.

Заместитель приехал через пять минут. С визгом остановив свой сверкающий новенький «мерседес», он вбежал в холл и голосом плохого драматического актёра вопросил:

— Лева, у нас что, проблемы?!

Директор поморщился.

— Нет, рабочие моменты, — пробормотал Николаев и поторопил: — Лев Валентинович, у нас времени мало, пойдёмте.

Директор, который от избытка переживаний делал круглые глаза, хватался за сердце и не реагировал на звонки своего радиотелефона, пошептался со своим заместителем, потом направился к выходу.

Для охраны места происшествия, в ожидании приезда дежурного следователя прокуратуры и экспертов, оставили двух постовых милиционеров. Тех, кто не успел вовремя удрать из ресторана, отвезли в 14-е отделение, распихав в два безразмерных милицейских «уазика». Перед самым отъездом к ресторану прибыли два молодых человека, удивительно похожих на студента-медика, только в пиджаках другого цвета. Припарковав свою иномарку недалеко от входа, они остались сидеть в машине, слушая магнитофон и приглядывая за особняком.

— О, наши дальневосточные друзья, — прокомментировал Николаев и посмотрел на директора.

Тот отвёл глаза.

Ковалёв и Николаев выволокли бандитов из машины, досмотрели их карманы и перевернули вверх дном салон. На старших братьях студента-медика оказались наплечные кобуры, в которых покоились газовые пистолеты, а между сиденьями машины лежало помповое ружьё. Естественно, всё это было официально зарегистрировано.

Обе стороны отнеслись к инциденту философски. Оперы и не надеялись что-либо найти, а бандиты понимали, что отыскать наган и две гранаты, не зная секретов тайника, в котором они спрятаны, практически невозможно. После перекура Ковалёв и Николаев поехали в отделение опрашивать работников этого самого ресторана, надеясь получить хоть какую-то полезную информацию.

К утру прибыл опер «убойного» отдела главка. Он был крут: служебный белый «форд» лихо воткнул в щель между двумя отделенческими «уазиками», в кабинет вошёл без стука, устало опустился в кресло и небрежно положил на стол радиотелефон, тоже служебный. Разговаривая с Костей, он постоянно поправлял очки в модной оправе и косился на левое запястье, где сверкали тремя циферблатами огромные многофункциональные часы. Полистав протоколы допросов, он несколькими штрихами обозначил план раскрытия преступления и рассказал пару историй из практики отдела. Допрашивать самостоятельно никого не стал, только накоротке, но очень энергично побеседовал с директором, блеснув прекрасным знанием бандитских понятий, «стрелочного» жаргона и пониманием проблем современных предпринимателей. Уходя, пожелал всем удачи и пожал руку почему-то одному только Ковалёву. Николаев в это время что-то писал и выглядел, очевидно, слишком занятым.

— Долго мы ещё будем?.. — поинтересовался директор, опять входя в кабинет.

Ему никто не ответил, и он, разглядывая безвкусные плакаты на стенах, в очередной раз пожаловался:

— Только-только начали подниматься, обороты набирать… Раньше ведь как спокойно было…

— Спокойно? — удивился Николаев, отрываясь от своих бумаг. — А драка с поножовщиной две недели назад, это как, очень спокойно?

— Ну, так ведь тогда мы сами разобрались, никакого заявления не было! — Лев Валентинович непонимающе пожал плечами.

— Сейчас заявления тоже не будет — сказал Костя и, видя недоуменный взгляд директора, пояснил: — Будет протокол осмотра места происшествия. А мёртвые писать не умеют.

В конце концов все задержанные были «отработаны» и отпущены по домам с обязательством явиться по первому вызову. Измученные бесконечной писаниной и игрой в вопросы-ответы, Ковалёв и Николаев устало развалились на продавленном диване и пили кофе, закусывая печеньем, купленным в ночном магазине. Кофе имел отвратительный привкус, печенье не имело никакого вкуса вообще, тем не менее поглощалось и то и другое быстро.

Каждый думал о своём. Николаев с тоской вспоминал о запертой в сейфе горе материалов, многие из которых уже были просрочены, Ковалёв решал, как лучше распорядиться двумя предстоящими выходными днями. Допив кофе, они поставили кружки на пол около дивана и закурили. Николаев решил плюнуть на все бумаги и отправиться домой. Ковалёв наметил круг лиц, на встречу с которыми придётся потратить уже начавшуюся субботу, а в воскресенье решил выйти на работу. Делать дома ему было нечего, просто отдыхать он сейчас был не в состоянии.

В субботу утром Вову разбудил телефонный звонок. Открыв глаза, он посмотрел на часы: 09.40, — и беззлобно выругался. Кому приспичило звонить так рано! Вставать с кровати ужасно не хотелось, хотя он в общем-то выспался. «Позвонят ещё три раза, тогда отвечу», — решил Вова. Дважды звякнув, аппарат умолк, и Вова, довольно улыбаясь, подобрал с пола пульт дистанционного управления и включил телевизор. Шла музыкальная программа, и, пристроив к стене подушку, он уткнулся в экран.

Отзвучала песня, и упорно молодящийся корреспондент, изо всех сил старавшийся скрыть свой зрелый возраст, приступил к интервью с членами группы. Четверо молодых людей — с одинаковыми причёсками и одинаковыми после разгульно проведённой ночи лицами — клялись в любви к спорту, искусству, в вечной дружбе и уважении друг к другу. Специального покроя куртки добавляли их плечам необходимую ширину, а полупрозрачные белые брюки максимально выпячивали мужские достоинства. Когда какой-нибудь солист, отвечая на очередной предельно несложный вопрос, в растерянности умолкал и беспомощно шарил глазами по залу, корреспондент услужливо подсказывал потерянное слово. Иногда интервью прерывалось фрагментами музыкальных клипов или концерта, посвящённого дню рождения одного из ребят. Откупорив на сцене бутылки с шампанским, музыканты принялись поливать зрительный зал, сопровождая сие действие хохотом и весёлыми комментариями: «А нечего было в партер садиться!» Потом их показывали в ночном клубе, где они продолжали веселиться в том же духе. Задумчиво посмотрев на их куртки с подложными плечиками и выпирающие из тонких брюк коленки, Вова подумал, что, окажись он с ними в кабаке, за такие дела просто набил бы им морду.

Лежавшая на тумбочке пачка сигарет оказалась пустой, и, откинув одеяло, Вова пошёл на кухню. В коридоре около зеркала он остановился, разглядывая свой торс. Впечатление было не очень благоприятное. Всё-таки он опять начал заплывать жирком. Надо не лениться и возобновить тренировки. Переведя взгляд ниже, он остался доволен гораздо больше. Как бы то ни было, но здесь он явно не уступал ребятам из телевизора. Да и в остальном — пусть толстоват, но, случись какая проблема, он их порубит, как слабых одуванчиков. Повернувшись боком, Вова напряг бицепс, расслабился, потом, присев, резко взмахнул ногой так, что та оказалась намного выше подбородка. Нет, он ещё вполне ничего, не утратил боевой формы!

На кухне Вова взял новую пачку «Кэмел-лайтс», приготовил бутерброды и пошёл обратно в комнату. Когда он проходил мимо телефона, аппарат опять зазвонил. Вова, чертыхнувшись, взял трубку:

— Алло!

— Доброе утро! Позовите, пожалуйста, Вову.

Незнакомый женский голос приятно удивил его.

— Слушаю вас внимательно.

— Вовочка, здравствуй! Ты меня, наверное, не узнаешь. Это Алла Сергеевна, твоя школьная учительница. Помнишь?

Он не смог сдержать удивления. Конечно, он её помнил. Она была их классным руководителем и вела историю. За годы, прошедшие после окончания школы, он видел её только один раз, когда заглянул на вечер встречи выпускников. Зачем же он ей сейчас понадобился? И как она его новый телефон узнала?

— Здравствуйте, Алла Сергеевна! Очень рад вас слышать. А как вы меня отыскали?

— Мне Света Соколова помогла. Она о тебе очень хорошо отзывалась.

Вова невольно ухмыльнулся. Ещё бы Света из «Ориента» о нём плохо отзывалась! Надо будет всё-таки к ней заехать.

— Вова, я из автомата звоню. Мне с тобой надо сегодня увидеться. Очень, очень надо! Ты сможешь время найти?

— Подождите, Алла Сергеевна, сейчас соображу.

На предстоящий день ничего серьёзного не планировалось, и паузу он сделал лишь для того, чтобы прибавить себе солидности.

— Хорошо, Алла Сергеевна. Давайте через час. Куда мне подъехать?

— Давай на углу Московского и Моторной?

— Хорошо, я подъеду. Через час.

— Буду ждать! Надеюсь, ты ещё помнишь меня? Я не сильно постарела. Я буду в сером костюме.

— Узнаю, Алла Сергеевна!

— Ну, пока, до встречи!

Разговор немало удивил Вову. Войдя в спальню, он нажатием кнопки оборвал разглагольствования певца о том, как в одном из заграничных отелей он «перепользовал» всех местных проституток, ничего им не заплатив, так как это они должны были платить за честь переспать с ним.

Затем Вова завалился на кровать. Если бы обрывки мыслей, вертевшиеся в голове Вовы, можно было собрать в единое целое и отредактировать, лишив ненормативной лексики, то монолог его звучал бы примерно так: «Удивляешься иногда причудливости человеческих взаимоотношений! Что же ей надо? Чего добивается она своими непонятными звонками? Непонятно! Наверное, возникла какая-то сложная проблема, а Света, не очень хороший человек, рассказала, кто я теперь такой. А может, учительница просто хочет вступить со мной в половую связь? Но почему так срочно? Светке надо будет объяснить, что нехорошо говорить так много».

За пять минут до назначенного срока Вова остановил свою «семёрку» около нужного перекрёстка. Он успел принять душ и побриться. По дороге купил букет из трех шикарных роз. Пусть учительница порадуется. В конце концов, она была баба совсем не вредная, хотя и вызывала несколько раз его родителей в школу.

Оглядевшись, Вова почти сразу заметил Аллу Сергеевну. Заметил и приятно удивился. Она действительно не постарела. Выбеленные волосы аккуратно уложены, худощавое лицо с правильными чертами лишь слегка тронуто косметикой, только чувственные губы выделены яркой помадой. Длинный, светло-серый пиджак и короткая юбка того же цвета, открывающая стройные ноги. Нет, выглядела она намного моложе своих тридцати с небольшим лет.

Выйдя из машины, он двинулся к ней, неся букет перед собой и широко улыбаясь. Заметив его, она тоже улыбнулась и пошла навстречу. Остановились они посреди тротуара, и Вова, вручив цветы, церемонно поцеловал её в щеку.

— Спасибо, Вовочка!

Он небрежно махнул рукой в сторону машины, потом распахнул перед ней дверцу, помог устроиться на сиденье и сел за руль. В этот момент он снова ощутил себя Вовой-школьником, толстяком, отличником и, в общем-то, неплохим и добродушным парнем. Ощущение пропало спустя секунду. Вставляя ключ в замок зажигания, он опять обратил внимание на её ноги и подумал, что, очевидно, именно эта плата будет предложена ему за решение какой-то проблемы. Задумчиво посмотрев учительнице в лицо, вслух он сказал совершенно другое:

— Алла Сергеевна, тут недалеко есть приятный ресторанчик. Я приглашаю вас туда позавтракать и заодно обсудить ваш вопрос.

Она, естественно, согласилась. Мягко взяв с места, Вова направил свою «семёрку» в конец Московского проспекта. Дорога заняла минут десять. Он в основном молчал. Алла Сергеевна рассказывала ему, что по-прежнему работает в школе, в той же самой, и ведёт выпускной класс. Скоро экзамены. А в сентябре они планируют провести вечер встречи, и надо, чтобы он, Вова, обязательно пришёл. Интересно ведь повидаться с одноклассниками, посмотреть, кто кем стал. Сидоров из параллельного класса — услышав фамилию парня, Вова смутно припомнил его лицо — недавно погиб в Чечне. И ещё двое там воюют, но пока живы-здоровы. Соколова Света собирается замуж выходить.

В поведении учительницы угадывалась некоторая растерянность. Видимо, она так и не определилась, как ей себя вести с Вовой: как со своим бывшим учеником или как с обычным взрослым мужчиной. Тем более что ещё и просить его придётся.

К сути дела они подобрались, только когда официант подал кофе. Закурив длинную ментоловую сигарету, Алла Сергеевна тронула тонкую фарфоровую чашечку и начала рассказ:

— Вова, я в безвыходном положении. Просто не знаю, что делать. Понимаешь, у меня с мужем отношения давно уже… Просто привычка друг к другу. Интересов общих нет. Когда за него выходила, он был курсантом, интересным, образованным. Потом его уволили по сокращению, и он никак не мог на работу устроиться. Начал пить. Сейчас вроде бы нашёл какое-то место, и платят неплохо, но у нас уже всё прошло. Как мужчина он… Мне его не хватает! Он это понимает и злится. Ревнует меня ко всем без разбора. Но это же глупо, ты понимаешь. В общем, два месяца назад я случайно познакомилась с одним мужчиной. Его зовут Игорь Петрович Юрьев, он работает в нашем роно. Я сначала и не думала ни о чём таком, просто мне интересно с ним было общаться, но он настаивал, и мы начали встречаться. Понимаешь, мне даже казалось, что он именно тот мужчина, который мне нужен. Короче говоря, я ему верила. Месяц назад он попросил найти ему пятьсот долларов. Говорил, что нужно очень срочно и всего на неделю. И я нашла. Не хотела, но он смог меня уговорить. Немного у меня самой было, остальное заняла у подруг. Отдала ему. Он взял, но отдавать теперь не собирается. Встречаться со мной не хочет. И по телефону говорить отказывается. Отвечает, что занят, и бросает трубку.

Алла Сергеевна затушила в пепельнице окурок, взяла чашечку и сделала глоток. Вова тоже пригубил кофе. Он уже понял, о чём его сейчас попросят, и решил, что выполнит просьбу. В конце концов, стоить это ему не будет ничего, но принесёт приятные плоды.

— Короче говоря, — Алла Сергеевна поставила чашечку на блюдце, — Игорь так и не собирается мне ничего отдавать. В последний раз он мне сказал, что занимается каким-то бизнесом и «попал» на деньги. Ему сейчас не до меня, но потом, когда он разберётся со своими проблемами, все мне отдаст. Последний разговор был позавчера. Я потребовала, чтобы он вернул мне хотя бы часть. Он послал меня подальше, сказал, что, если буду ему надоедать, он вообще ничего не отдаст. Предложил пойти в милицию или в суд. Все равно, говорит, ты ничего не докажешь, нет ведь ни расписки, ни свидетелей. Только мужу придётся объяснять, как и зачем дала деньги незнакомому мужику… Для меня это очень большие деньги. — Алла Сергеевна вздохнула. — Я зарабатываю около четырехсот тысяч, муж получает долларов двести. Нам в общем-то хватает, но лишних денег нет, и с подругами мне не расплатиться. Вчера я ходила в милицию. Там надо мной просто посмеялись. Сказали, что я сама виновата, преступления Игорь никакого не совершил, надо обращаться в суд, но и там ничем не помогут.

Вспоминать о своём визите в милицию Алла Сергеевна не хотела. После последнего разговора с Игорем она провела бессонную ночь, пытаясь найти решение проблемы. Муж вернулся домой поздно, наскоро перекусил, ругая своё начальство и войну в Чечне, потом они занялись любовью, и он, удовлетворившись один раз и не обращая больше внимания на жену, отвернулся к стене и захрапел. Алле Сергеевне близость с супругом никакой радости не принесла, но она уже давно к этому привыкла. Храп мужа раздражал, и, пихнув его локтем, она посвистела ему над ухом, после чего противные звуки прекратились, но легче думать от этого не стало, и решения финансовой проблемы не находилось.

Положение её действительно было тяжёлым. Пятьдесят долларов у неё было своих, по сотне она заняла у двух подруг, работающих с ней в одной школе, а остальное одолжил бывший любовник, репортёр одной из местных газет. Подруги сами жили небогато, полмиллиона рублей значили для них много, особенно в связи с предстоящими отпусками, и дать деньги они согласились, только получив твёрдые заверения, что баксы вернут им в оговорённый срок. Срок давно миновал, и обе подруги свои претензии высказывали все громче и громче. Претензии адресовались исключительно Алле, а не Игорю, которого они тоже знали, и сводились к следующему: раз, дура, сама влетела, то и выбирайся сама, а не подставляй других! Репортёр взял с неё расписку. О просроченном долге он пока не напоминал, но Алла знала, что он крайне щепетилен в денежных вопросах и как-то связан с «чёрной» преступной группировкой, обладающей колоссальными возможностями, но, в отличие от других, не выставляющей эти свои возможности напоказ.

Деньги надо было срочно отдавать, но отдать их она не могла. Перебрав всех своих знакомых, Алла с сожалением поняла, что реальной помощи в данной ситуации ей ждать неоткуда. Тот же репортёр обладал достаточными возможностями, чтобы заставить Игоря вернуть долг. Но гораздо проще и выгоднее ему будет «наехать» на неё. Они ведь и расстались после того, как он попросил её обслужить двух приезжих азербайджанцев, положивших глаз на симпатичную блондинку с высшим образованием.

Алла прожила тридцать один год, окончила институт, исправно отрабатывала свою грошовую зарплату, имела мужа и массу интересных знакомых, но не обладала ни опытом, ни знаниями, ни связями, чтобы разрешить возникший вопрос. В глубине души она сознавала, что сама загнала себя в тупик и жаловаться теперь нечего, но легче от этого не становилось.

На следующий день после уроков Алла отправилась в ближайшее к школе 3-е отделение милиции. Особых надежд на помощь она не питала, но надеялась получить хотя бы дельный совет. Отделение располагалось в трехэтажном особняке старой постройки и имело довольно непрезентабельный вид; впечатление усугубляли несколько брошенных перед входом разбитых машин, пара обшарпанных «уазиков» и бородатый пьяница, скребущий веником асфальт перед крыльцом. На крыльце стоял пузатый старшина в зелёном бронежилете и с автоматом, курил «Беломор» и смотрел на мир усталым взглядом.

Миновав крыльцо, Алла оказалась в коротком тёмном коридоре, слева от которого располагалась дежурная часть. Толкнув дверь, она вошла в «дежурку», поразившую её размерами, пустотой и бедностью. В одном углу громоздились ящики с помидорами и куриными окорочками, в другом стояла скамейка, явно выдранная из зрительного зала какого-то кинотеатра, на которой сидели четверо кавказцев. Они весело зубоскалили на своём непонятном языке и грызли семечки, следя, чтобы ни крошки шелухи не упало на пол. «Дежурка» была разделена на две половины невысокой фанерной перегородкой. По одну её сторону, за пультом, сидел майор с пышными чёрными усами и приколотой к кителю табличкой с надписью «Дежурный», с другой стороны стоял сержант в заношенной форме и стоптанных ботинках. Над его задним брючным карманом из-под куртки высовывалась затёртая кобура с лопнувшим швом, а на полу, около ног, источала острый запах бензина металлическая канистра. Майор и сержант азартно ругались по поводу лимита на топливо, невыполненных заявок и обеда — каждый хотел пообедать, но оба сразу уйти никак не могли. Появление Аллы, неуверенно остановившейся перед барьером, впечатления не произвело. Скользнув по ней взглядом, майор пожаловался, что за полдня не выпил и чашки чая, переключил что-то на пульте и лишь затем строго спросил:

— Что вы хотите?

Он говорил с каким-то неуловимым акцентом, и это сбило Аллу с толку. Все заранее подготовленные фразы вылетели из головы, и она вдруг почувствовала себя вызванным к доске учеником, который по собственной лени не выучил урок.

— Девушка, что вы хотите? — ещё раз спросил майор. Сержант, подхватив канистру, вышел.

— Здравствуйте! Я хотела бы подать заявление.

Поставив на барьер сумочку, Алла приготовилась объяснить суть своей проблемы. Но майор вдруг снял с пульта телефонную трубку, свободной рукой энергично махнул в сторону двери и приказал:

— Идите на второй этаж! В уголовный розыск!

Алла вздохнула. Некоторое время она ещё стояла, облокотившись на барьер, но потерявший к ней всякий интерес майор дозвонился до своего начальника и теперь жаловался на отсутствие бензина и невозможность сходить домой пообедать.

Дверь за спиной скрипнула.

— Коля! Я на территорию, — бодро крикнул молодой белобрысый парень и выскочил во двор.

Взяв сумочку, Алла отправилась искать лестницу.

Широкую, обитую зелёным дерматином дверь с табличкой «Уголовный розыск» открыл парень лет двадцати трех, коротко остриженный, в футболке и широких джинсах. Его плечи пересекали толстые ремни белой наплечной кобуры, а под мышкой слева виднелась пластмассовая рукоять пистолета, висящего в горизонтальном положении. Придерживая рукой дверь, он вопросительно смотрел на Аллу, и она решила, что оторвала его от какого-то важного дела.

— Здравствуйте, меня к вам послал офицер внизу. Я хочу написать заявление.

— По поводу чего?

— По поводу мошенничества. Я дала деньги одному человеку, а он не собирается их возвращать. Пятьсот долларов.

— Ага! — Парень взглянул на часы, потом кивнул в сторону выставленных в коридоре скамеек. — Подождите, пожалуйста, здесь. Я сейчас освобожусь, и мы побеседуем.

— Простите, а долго ждать?

— Ну, думаю, минут за десять я управлюсь.

Алла села на скамейку и начала заново прокручивать в уме заготовленный рассказ. Коротко остриженный парень, фамилия которого была Пахомов, вернулся в свой кабинет и возобновил прерванное занятие: обед с бутербродами и чаем и чтение газеты «Интим-пресс».

Отмучившись три года в патрульно-постовом взводе, Пахомов всего два месяца назад перешёл на работу в «уголовку», благо законченный техникум холодильной промышленности позволял занять офицерскую должность. Основным мотивом для перехода на другую работу являлось то, что здесь не надо было носить опостылевшую форму. За шестьдесят дней Пахомов не научился ничему, но проявил потрясающие способности увиливать от любой работы и «отшивать» заявителей. Нарвавшись на Пахомова, человек уже через полчаса забывал о краже своего магнитофона и телевизора и выходил в коридор, проникновенно извиняясь за причинённое беспокойство и отнятое на его мелкие проблемы драгоценное время сотрудника. Возможно, этот талант проявился у Пахомова после того, как на второй день службы в новой должности он был направлен в одно общежитие, чтобы побеседовать с жильцами и выяснить, как часто у них случаются кражи вещей. Просто побеседовать, и ничего больше. Пахомов отсутствовал весь день, а вернувшись вечером, принёс целую пачку заявлений, первое из которых касалось пропажи купальной шапочки в ноябре 1993 года, а последнее посвящалось хищению половика за полчаса до прихода Пахомова. Дежурным в тот день был майор Коля, и вдвоём с новоиспечённым опером они успели зарегистрировать половину пачки, прежде чем в дежурку влетел взбешённый их чрезмерным усердием заместитель начальника отделения по уголовному розыску. С тех пор Пахомов мог с гордостью сказать, что «не пропустил» ни одного заявителя. Но, несмотря на его героические усилия, 3-е отделение милиции стабильно занимало в городе последнее место по раскрываемости зарегистрированных преступлений.

Монолог Аллы в кабинете Пахомова занял десять минут. Он слушал внимательно, иногда поддакивал и даже делал пометки в блокноте. Потом Пахомов закурил «Кэмел-лайтс», пачка которого осела у него в качестве трофея после задержания какого-то рэкетира, покосился в немытое окно, откуда открывался вид на солнечную площадку с битыми автомобилями, и начал свой монолог.

В принципе, в данном случае он мог бы и не утруждаться. Кроме явной невозможности доказать «криминал» в действиях Юрьева, задача облегчалась ещё и тем, что сам факт передачи денег и все последующие переговоры имели место на территории, не относящейся к 3-му отделению, и как только этот вопрос прояснился, заявительницу можно было бы сразу отослать в соседний район. Но, во-первых, Пахомов никогда не отказывался от возможности лишний раз потренировать своё умение. А во-вторых, учительница могла не послушаться совета и настоять на регистрации своего заявления здесь. Конечно, лишними хлопотами это Пахомову не грозило, всего-то делов: взять у заявительницы короткое объяснение, подколоть его к заявлению и все это отнести в канцелярию, чтобы они отправили новорождённый материал в отделение, на чьей территории расположен дом, где проживает Юрьев. Но зачем что-то писать, если можно просто трепать языком и посматривать на симпатичные ножки учительницы?

Упражнения Пахомова в красноречии заняли двадцать минут. В середине, на самом интересном месте, его прервал телефонный звонок, и он, сосредоточенно хмуря брови, записал сообщение для кого-то из своих коллег. Положив трубку, он снова взял старт и ровно через десять минут финишировал.

Цель была достигнута.

Ошеломлённая натиском опера, Алла слабым голосом поинтересовалась адресом народного суда, куда ей следовало обратиться, дрожащей рукой записала его в блокнот, поблагодарила Пахомова и вышла в коридор. В голове была пустота, которую все больше и больше заполняла безысходность.

Взявшись за перила лестницы, она услышала, как Пахомов орёт в трубку местного телефона:

— Коля! Не слышно ничего! Коля, ты кого ко мне направляешь… твою мать! Чего, сам разобраться не можешь?! Это же вообще не наша территория!

Проходя мимо дверей дежурной части, Алла увидела, как усатый майор, сердито буркнув: «Некогда мне было!», швырнул трубку на пульт.

На крыльце Алла столкнулась с молодой девушкой, спешащей в отделение. Отскочив на шаг в сторону, пухлая блондинка в красной юбке открыла рот, собираясь произнести что-то не очень лестное, но вместо этого вдруг сказала:

— Ой! Здравствуйте, Алла Сергеевна!

Учительница остановилась. Радостно звучавший голос показался знакомым, и спустя несколько секунд она опознала в смазливой блондинке с кокетливой чёлкой и шальными карими глазами свою бывшую ученицу и классную активистку.

— Здравствуй, Светочка!

Соколова обрадовалась встрече явно больше педагога, которой хотелось добраться домой, принять таблетку от головной боли и ещё раз позвонить Игорю.

— Алла Сергеевна, я вас так давно не видела, — радостно заверещала Света, доставая из сумочки плоскую пачку сигарет. — Все никак в школу не выбраться! Вы ведь все там же?

— Да, все там же. — Алла взяла предложенную сигарету.

— А я в кафе работаю, на Ударников. Очень хорошее место, спокойное. Заходите как-нибудь с мужем или с друзьями.

— Спасибо. А ты замуж ещё не вышла?

— Не-ет! Правда, один мальчик предлагает. И ещё двое, но те мне совсем не нравятся. А что, вы все в школе? Хотите, я вам место хорошее подыщу, в коммерческой организации? У меня знакомых — во-о! И бизнесмены, и бандиты, и менты. Хотите? Нет, правда!

Длительное время вращаясь в криминальной среде, Света давно усвоила, что любая, самая незначительная на первый взгляд информация когда-нибудь может пригодиться, а потому лишней не бывает. Будучи неплохим психологом. Света сразу поняла, что учительница приходила в отделение не для того, чтобы узнать график работы паспортного стола, а с какими-то более серьёзными вопросами, и, похоже, здесь её успокоить не смогли.

— Алла Сергеевна, а вы что, теперь рядом живёте?

— Нет, Света, я по другому делу приходила.

— А-а, а то я удивилась, я-то на этой улице живу. Все никак из коммунальных трущоб не выбраться. К своему участковому иду. Сосед на прошлой неделе опять напился, буянить начал. Маме синяк под глазом поставил, мне халат порвал. Придурок! Я как раз на больничном лежала. Своим ребятам позвонила, так они подъехали и так с ним разобрались, что он теперь на водку и смотреть не может! А участковый его пять лет уговаривал, пугал, а толку никакого. Теперь вот иду — протокол какой-то подписать надо.

Перед Аллой блеснул слабый лучик надежды, и она посмотрела на свою бывшую ученицу новым взглядом.

— Светуля, ты не очень спешишь? Я хотела бы с тобой посоветоваться. У меня тут одно затруднение возникло…

Воспоминания заняли несколько секунд. Подняв голову, Алла встретила понимающий, слегка насмешливый взгляд Вовы, отвернулась и допила кофе.

— Да, дела… — Вова чиркнул колёсиком бензиновой зажигалки, зажёг сигарету и небрежно бросил приоткрытую жёсткую пачку на стол. — Пятьсот баксов — сумма немалая. А он, значит, отдавать не собирается?

— Нет.

— Да, не понимает человек, наверное, или забыл совсем. Надо будет ему напомнить. Алла Сергеевна, вас устроит, если он вернёт деньги… Сегодня у нас суббота? Отлично, он вернёт деньги во вторник.

Уверенный, слегка насмешливый голос Вовы действовал ободряюще. С благодарностью взглянув ему в глаза, Алла негромко ответила:

— Я буду тебе бесконечно благодарна, если вообще получу свои деньги обратно.

— А-а, пустяки. — Вова махнул рукой с дымящейся сигаретой. — Люди должны помогать друг другу, помните, вы нас учили? А когда долги не отдают, их получают.

В толстом кожаном бумажнике, оттягивающем внутренний карман Вовиного пиджака, лежали двести сорок долларов и почти полмиллиона рублей, а заехав домой, Вова вполне мог найти и без ущерба для себя выделить учительнице необходимую сумму.. Поразмыслив, он решил не делать этого. Пусть лучше подождёт — дольше будет благодарна.

— Алла Сергеевна, напомните мне адрес этого Игорька и подскажите, когда его легче будет дома застать.

— Улица Беговая, дом восемь, квартира пять. На работу ему к девяти, так что выходит он где-то в восемь двадцать. Ездит на пятнадцатом автобусе, машины у него нет.

— И никогда не будет при таком поведении! О'кей. — Вова убрал в карман записную книжку. — Можете забыть об этой проблеме, Алла Сергеевна, её больше не существует. Это я вам обещаю.

Субботний вечер прошёл для Ковалёва быстро. Сдав дежурство, он отправился домой и плотно пообедал. Накопившуюся за ночь усталость помог снять контрастный душ. Накинув халат, Костя выбрался из ванной, прошёл в комнату и завалился на диван с сигаретами и пачкой свежих газет.

Через час он вышел из дома и на трамвае отправился в другой конец города. Там, на одной из аллей ЦПКиО, он встретился с пожилым мужчиной в спортивном костюме, гулявшим со своим бульдогом. Разговор вёлся неторопливо и занял довольно много времени. Они успели пройти парк из конца в конец и расстались около высоких чугунных ворот. Мужчина с собакой неторопливо отправился обратно, а Ковалёв добежал до остановки автобуса и поехал на окраину, в район товарных станций, складов и заводов. Там у него была намечена ещё одна встреча.

До восьми часов он успел встретиться с пятью осведомителями. Шестой не явился, и Костя напрасно прождал его битый час около военного универмага.

В девять вечера, измотанный и злой, он вернулся домой. Каких-либо ощутимых результатов проведённые встречи не принесли, но осведомители получили задания, и оставалось надеяться на их расторопность. Или на случай.

Скинув уличную одежду, Костя ополоснулся под душем, открыл бутылку пива, взял пакет с солёными орешками и устроился на диване перед телевизором. Показывали старый американский триллер про полицейских, ловящих маньяка. Интереса фильм не вызывал, но был все же лучше, чем какой-нибудь бесконечный мексиканский сериал или не менее длинные российские политические дебаты, и Ковалёв стал смотреть. Он даже увлёкся, а потому, когда прозвучал телефонный звонок, с раздражением посмотрел на аппарат. Но трубку всё-таки снял.

Звонил Петров.

— Привет, Костя! Я тебя ни от чего не отрываю?

— От пива с телевизором.

— Тогда ладно. Я на минутку. У нас тут в связи с Чечнёй очередное усиление ввели, так что завтра все работаем — до особого распоряжения выходные отменяются.

— Да я все равно собирался завтра подъехать. Правда, к обеду хотел, да черт с ним!

— Нет, ты-то приезжай когда хочешь — будем считать, что до тебя не дозвонился. Я по другому поводу. Тут информация интересная появилась. Может касаться твоего дела. Я сегодня немного проверил — подтверждается. Думаю, завтра надо будет заняться. Ты как?

— Знаешь, я, наверное, против. — Ковалёв переложил трубку к другому уху. — Я завтра собирался бумаги пописать и порядок в сейфе навести.

— Понятно, — Петров усмехнулся. — Ладно, завтра все обсудим. Может, мне заехать за тобой?

— Давай. Часиков в девять, идёт?

— Хорошо. Пока!

Экранный маньяк убегал от полицейских по крышам вагонов метро. Пива в бутылке осталось на самом донышке. Костя выплеснул его в стакан, допил одним глотком и отправился спать.

Ровно в девять белая «шестёрка» Петрова остановилась у подъезда. Костя спустился по лестнице и, выйдя на улицу, удивился: при всех своих достоинствах пунктуальностью Дима никогда не отличался. Так же, как и сам Костя. Они поздоровались, Петров угостил друга «Винстоном», поднёс зажигалку и рванул в сторону РУВД. Ездил он хорошо, получая удовольствие и от скорости, и от впечатления, которое производили на его пассажиров уверенные манёвры и лихие разгоны.

— Что у тебя за новости-то?

Петров кивнул головой, давая понять, что вопрос услышал, но ответит чуть позже, проскочил на жёлтый свет перекрёсток, убавил громкость магнитолы и лишь тогда заговорил.

— Есть некий Джон. Почти каждый вечер, часов с одиннадцати-двенадцати, он выставляется со своими ребятами в конце проспекта Ударников, за пустырями, где завод «Ротор» начинается. У них две машины, и они предлагают услуги «быстрого секса». Для этой цели у них есть пять или шесть — девчонок-малолеток, от семи до двенадцати лет, и десятилетний мальчишка. Все хорошо обучены, и стоят удовольствия недёшево. Клиент договаривается с самим Джоном, заранее платит, а потом ему из «отстойника» привозят товар. «Отстойник» где-то неподалёку расположен. Девчонки все из пьяных или бомжатских семей, молотят по договору с родителями. Про паренька ничего не знаю, он фрукт особенный, и платят за него вообще бешеные деньги. Есть у них якобы и ещё какие-то развлечения. За ночь человек пятнадцать-двадцать к ним обращаются, так что зарабатывают ребята неплохо. Далеко увозить они никого не разрешают, все прелести — в своей машине на соседнем пустыре. Кто такой Джон — неизвестно, якобы он как-то связан с «омскими». Работают они на двух чёрных «девятках». Джон всегда сидит в передней, вместе с шофёром и своим телохранителем. Телохранитель у него цыган, кличка Чернявый, сидел за грабежи и кражи. Совсем «отмороженный» товарищ. Я вчера вечером прокатился туда…

— Мальчика хотел взять?

— Нет, девочку. Прокатился туда, посмотрел. Они уже в половине одиннадцатого на месте стояли. Номеров машин не разглядел — темно было, да и не хотел особенно светиться. Клиентов никого не видел. Какие будут предложения?

— Подробнее о них разузнать можно?

— Нет. Никаких подходов. Я и эту информацию случайно получил, а следующий шанс, может, только через полгода будет. Не ждать же!

— Д-да, ждать не стоит. Надо с 14-м отделением связываться и готовиться.

Заложив крутой вираж, Петров выскочил на улицу Рентгена и, лавируя между люками и трещинами, понёсся к зданию РУВД.

Вскоре после двенадцати часов две чёрные «девятки», различавшиеся только номерными знаками и декоративными накладками на колёсах, заехали на тротуар около бетонного завода «Ротор» и остановились. Расстояние между машинами составляло два метра, а расстояние от бампера задней машины до пустыря не превышало сотни метров. Тонированные стекла были подняты почти до конца, и разглядеть количество людей в салонах не представлялось возможным.

Оперуполномоченный 14-го отделения Доценко, расположившийся на пластмассовом ящике в кустах на окраине пустыря, отчётливо видел обе машины. Уже достаточно стемнело, но помогал яркий фонарь, укреплённый на углу заводского ограждения. Связавшись по рации с коллегами, Доценко опять поднёс к глазам бинокль. Стекло задней дверцы второй «девятки» поползло вниз, и опер увидел коротко остриженную лобастую голову. Блеснули стекла модных очков, вылетела пустая пивная бутылка, и стекло скользнуло вверх.

Семеро оперативников, задействованных в операции, ждали, прислушиваясь к шорохам и треску в динамиках раций. Петров, невозмутимо глядя вперёд, постукивал пальцами по рулю своей машины. Сидящий рядом Ковалёв курил сигаретку и разглядывал пятно на джинсах. Николаев, полулёжа на заднем сиденье, разминал пальцы и вспоминал утренний скандал с тёщей. Магнитолу давно выключили, и кроме потрескивания рации тишину нарушало только мерное тиканье часов на панели приборов.

Несколько раз мимо «девяток» проезжали машины, и Доценко невольно напрягался, но никто не останавливался, не желая, видимо, воспользоваться приятными услугами. У Доценко затекли ноги и ныла простуженная шея, однако он не шевелился, боясь упустить что-нибудь важное или выдать себя.

Все началось только через час. Вишнёвая «девяносто девятая» медленно проехала мимо своих более коротких собратьев, остановилась и сдала назад. Хлопнула дверца, и Доценко увидел высокого, поджарого, седого мужчину в тёмном костюме с ярким галстуком. Тот остановился, прислонившись к багажнику своей машины и поигрывая ключами. Сфокусировав бинокль на его лице, Доценко убедился, что мужчина сильно нервничает. Кроме того, черты лица седого показались оперу знакомыми, и, продолжая комментировать по рации происходящие события, он задумался о том, кто бы это мог быть.

Из первой «девятки» вылез Джон. Невысокого роста — почти на голову ниже «клиента», одет во всё чёрное и свободное, с аккуратным пучком светло-русых волос, стянутых на затылке белой тесьмой. Договаривались они довольно долго. Наконец клиент достал бумажник, отсчитал несколько зелёных купюр и передал Джону. Пересчитав деньги, тот кивнул головой, и они разошлись: седой сел в свою машину, Джон подошёл ко второй «девятке» и что-то сказал, наклонившись к окну водителя. Взревев мотором, машина соскочила с тротуара и рванула в конец проспекта. Джон, неторопливо оглядевшись вокруг, уселся обратно, на своё командирское место.

Доценко отложил рацию и вытер о брюки вспотевшие ладони. Петров перевесил наручники так, чтобы было удобнее вынимать, — на брючный ремень спереди. Николаев расстегнул застёжку поясной кобуры. Ковалёв поджал ноги и вцепился в дверной подлокотник.

«Девятка» вернулась очень быстро и с визгом затормозила напротив вишнёвой машины клиента. Задняя дверь распахнулась. Вылезли лобастый очкарик, которого Доценко уже видел, и миловидный мальчик лет двенадцати, в аккуратном джинсовом костюме и зелёной майке. Оставив дверцу открытой, очкарик подвёл мальчика к «девяносто девятой», что-то сказал седому и сел обратно. Обойдя вокруг капота, мальчик залез на переднее пассажирское сиденье, и вишнёвая машина, развернувшись, неторопливо миновала чёрные «девятки», освещённый угол забора, мягко скользнула на гравий пустыря и замерла между кустами сирени. Погасли фары.

— Внимание! — во всех рациях раздался напряжённый голос Петрова. — Через минуту начинаем. Повторяю, через шестьдесят секунд начинаем. Время пошло.

Доценко переложил пистолет из наплечной кобуры в боковой карман брюк. Ещё раз посмотрел на свой объект — вишнёвую «девяносто девятую», скользнул взглядом по другим машинам, поднялся и пошёл. Пора!

В маленьком позолоченном портсигаре лежали десять набитых марихуаной папирос. Выбрав по какому-то признаку третью слева, Джон закурил и с наслаждением затянулся, одновременно опуская спинку своего кресла.

— Ещё кто-то едет, — равнодушно отметил его водитель, и Джон обернулся.

По проспекту Ударников, со стороны жилых микрорайонов, к ним быстро приближался какой-то автомобиль. Очень быстро. Жёлтые пятна горящих фар скакали вверх-вниз, когда машину подбрасывало на ухабах. Присмотревшись, Джон определил, что это белая «шестёрка» и в салоне сидит один водитель. Их клиенты на таких машинах не ездили.

— Включи мотор, — приказал Джон водителю, машинально опуская портсигар в карман.

Было уже поздно. «Шестёрка» затормозила рядом, бок о бок, и сразу же распахнулись дверцы. В салоне оказался не один водитель.

— Стоять! Милиция!

Ковалёв и Николаев подскочили к «командирской» машине, а Петров, стоя около своей, направил пистолет на другую.

Моторы обеих «девяток» взревели одновременно. Николаев коротко взмахнул сжатым в руках автоматом. Металлический приклад вдребезги разнёс боковое стекло и воткнулся в подбородок водителя, завалив его на колени Джона.

Ковалёв успел обежать машину, распахнул переднюю пассажирскую дверцу и выволок ошалевшего главаря наружу. Джон сделал вялое защитное движение руками. Колено Ковалёва с ходу врезалось ему между ног, и он заорал удивлённо-испуганно, но тут же замолчал, когда на затылок опустилась рукоять пистолета, и потерял сознание.

«Чернявый» не оказал никакого сопротивления, и это ему немного помогло. Получив несколько тычков под ребра, он счёл за лучшее завалиться на асфальт, ошарашенно повторяя: «Все, все, ребята, тихо!»

Вторая «девятка» сорвалась с места, несмотря на предупреждение Петрова, но он и не рассчитывал на другое. Проводив машину сочувственным взглядом, Дима бросился помогать товарищам.

Перекрывая дорогу пытающейся удрать «девятке», из-за угла забора выполз просевший зелёный «Москвич», перевалил через поребрик и замер, клюнув носом. Двое оперов встали перед машиной, один предупредительно поднял автомат.

Водитель «девятки» вывернул руль вправо. Чиркнув бампером по бордюру, машина выскочила на тротуар и, не проехав трех метров, врезалась носом в куски бетонного поребрика, после чего замерла, надсадно взревев двигателем. Прежде чем смять грудью рулевое колесо, водитель успел подумать, что ещё утром здесь ничего не лежало, а потом острая боль волной прокатилась по его телу, и он потерял сознание, безвольно откинув голову на спинку кресла. Его пассажир при ударе потерял очки и оторопело пытался нащупать их между сиденьями. Его выволокли из салона и швырнули на асфальт. Закинув руки за голову и раскорячив ноги, чувствуя, как чьи-то неласковые руки прошлись по его спине, вокруг пояса и под мышками, он подумал о том, что так быть не должно, и почему-то вспомнил свою жену.

Все это заняло меньше минуты.

Подкравшись к «девяносто девятой» и притаившись в кустах шиповника, Доценко разглядел низкорослую фигуру Симанюка — своего коллеги из ОУРа. Жестами распределив роли, Доценко подобрался к водительской дверце.

В салоне машины играл магнитофон, выдавая звуки популярной много лет назад мелодии. Доценко достал удостоверение и поправил в кармане пистолет, твёрдо решив стрелять по колёсам, если водитель попытается скрыться. Глубоко вздохнул. Симанюк замер у правой дверцы, ожидая команды.

Начали! Ударив кулаком по стеклу, Доценко рявкнул: «Милиция! Выйти из машины!», после чего рванул ручку. Дверца была заперта, и Доценко уткнулся носом в тонированное стекло, пытаясь хоть что-то разглядеть.

В салоне произошло какое-то движение. Судя по всему, водитель лежал на разложенном переднем сиденье и теперь поднялся. Щёлкнула, занимая рабочее положение, спинка кресла. Магнитофон умолк, и стекло водительской дверцы до половины опустилось. Доценко увидел глаза седовласого мужчины. Особого испуга или каких-либо волнений, кроме досады из-за прерванного занятия, в них не читалось.

— Милиция! — Доценко сопроводил крик ударом кулака по крыше машины. — Выйди из машины, сука!

— Ну-ка, уходите, ребята, — послышался в ответ спокойный голос. — И прекратите свои провокации. Я депутат городского собрания!

В проёме между опущенным стеклом и рамой показалось удостоверение, крепко сжатое пожелтевшими от табака тонкими пальцами. Взгляд опера пробежался по ровным строчкам, удостоверяющим личность, полномочия и привилегии владельца, задержался на ровных печатях и зафиксировал знакомую фамилию: Филимончук. Директор местного ликеро-водочного завода. Депутат. Неприкосновенная личность.

Доценко длинно выругался и сплюнул. Растерянный Симанюк мялся у задней дверцы.

Снова заиграл магнитофон. Скользнув мимо двух замерших оперов, автомобиль выбрался на тропинку и поехал, набирая скорость, по пустырю, прочь от проспекта Ударников.

Продолжая ругаться, Доценко убрал свою «ксиву» в карман. Взметнувшийся у него в голове вихрь мыслей успокоился. Стрелять по колёсам он не стал. Так и не понявший ситуации Симанюк стоял с пистолетом в руке, вопросительно глядя на коллегу.

— Пошли. Вся операция коту под хвост, — пробормотал Доценко и, сунув руки в карманы брюк, побрёл к проспекту.

Вишнёвая «девяносто девятая», притормозив, выбралась с пустыря на параллельную улицу и рванулась от промзоны к освещённым жилым кварталам. Проехав пару перекрёстков, депутат Филимончук остановился и выпустил так и не отработавшего свой гонорар мальчика. Мальчик поплёлся обратно в свой «отстойник», а Филимончук, только теперь ощутив дрожь в коленях и усиленное биение сердца, направился в бар «Золотой невод», где можно было найти всё необходимое для снятия стресса: рюмку холодной водки, бутерброд с икрой и хорошего ласкового друга со странным именем Игоретто.

Задержанных доставили в 14-е отделение милиции. При проведённом в дежурной части досмотре у Джона был изъят портсигар с марихуаной, а у его телохранителя — нож с выкидным лезвием, явно подпадающий под категорию холодного оружия. Две пожилые женщины ожидали приёма у своего участкового инспектора, и после долгих уговоров их удалось привлечь в качестве понятых при составлении протоколов изъятия. Покончив с необходимыми бумагами, оперы отправились в кабинет Николаева, чтобы обсудить создавшееся положение.

Оно было безрадостным. «Клиент» и мальчик, единственные свидетели, были недосягаемы, и доказать теперь состав преступления в действиях задержанных не представлялось возможным. За исключением Джона и Чернявого, которые в какой-то степени должны получить своё. Вопрос только — в какой? За ношение нескольких граммов марихуаны и выкидного ножа в последнее время редко кого арестовывали, а на суде давали условные сроки, если дело вообще доходило до суда. Водителям обеих «девяток» вызвали «скорую помощь», и оба были госпитализированы: один — с переломом челюсти, другой — с травмами рёбер.

Николаев тоскливо составлял в уме рапорт, который придётся писать в ответ на жалобу побитого им водителя. В том, что жалоба поступит, он нисколько не сомневался, и, в принципе, ничего страшного в этом не было. На незаконные действия сотрудников теперь жаловался каждый второй. Составление «отписок» по приходящим жалобам в последнее время стало для Николаева такой же частью работы, как получение от начальства разносов за просроченные материалы или нерегулярная выплата зарплаты.

— Поторопились мы, — сказал кто-то из оперов. — Надо было подождать ещё минут пять хотя бы.

— А что толку? — возразил Петров. — По депутатской машине стрелять же не станешь. И стекла ему не разобьёшь, не говоря уж о морде. Вон в Московском районе постовые задержали какого-то надзирающего прокурора из областной прокуратуры. Он в сосиску пьяный по улице ползал. Рожа разбитая была — наверное, кто-нибудь из водителей его отоварил. Притащили в «дежурку», так он и там драку затеял. Они его в камеру посадили. У него с собой удостоверение было — все затёртое, фотография старая и на соплях держится. Дозвонились до его начальства. Те говорят: «Да, есть у нас такой, нажирается каждый день, но все никак уволить не можем». Через пару часов приехали, забрали его. Вроде бы все нормально. А прокурор этот потом заявил, что его менты избили и обобрали. Прокуратура начала проверку. Оказывается, в камеру его помещать нельзя было. В результате двум постовым — участковому и дежурному — объявили выговорешники, а начальнику отдела — неполное служебное соответствие. Так и здесь. — Петров вздохнул. — Сейчас у нас в перспективе два уголовных дела. Не самый плохой вариант по нынешним временам. Цыгану, с учётом его прошлых боевых заслуг, по идее, должны что-нибудь дать. А притащи мы сюда депутата, так и этих бы двух дел не было. Он бы и себя, и всех остальных уродов за компанию вытащил бы.

— Ладно, — перебил Симанюк. — С этим понятно. А двух пострадавших как спишем? Наверняка ведь пожалуются.

— Проводили задержание по поступившей оперативной информации, — не раздумывая, ответил Петров. — Один оказал неповиновение и пытался помочь скрыться преступнику, так что мы просто были вынуждены применить физическую силу. Если по «наркоте» дело возбудят, то, думаю, здесь все нормально пройдёт. А второй — просто попал в ДТП. Какая-то сволочь навалила куски поребрика на тротуар. И зачем это ей понадобилось?.. Ладно, ближе к делу! Мы с Костей тут ещё доработаем, а остальные как раз успевают по домам.

— Я тоже останусь, — сразу сказал Николаев.

— Отлично, тогда посмотри машины как следует, а мы с Костей начнём с уродами знакомиться.

— Хорошо, только сигаретой угости.

Петров вытащил из кармана пачку «Винстона», угостил желающих и сказал:

— Кто остаётся, оставайтесь, а остальные топайте по домам. Нечего тут высиживать!

— Не повезло, — вздохнул Ковалёв, когда они остались вдвоём. — Кто ж знал, что там этот гомик-депутат окажется?

— Как всегда: чем больше готовишься, тем больше неожиданностей. И хуже результат. С кого начнём?

— С очкарика. Он похлипче других будет.

Привели очкарика. Сидя на жёстком стуле с неудобной гнутой спинкой и стараясь поставить ноги так, чтобы не бросались в глаза трясущиеся колени, он попросил телефон и адвоката. Костя вздохнул. Дима встал с дивана. На разъяснение задержанному его прав и обязанностей ушло минут пять. Пока очкарик переваривал полученную информацию, оперы обменивались мнениями, стоя у открытого окна. Внизу, во дворе, Николаев методично прочёсывал салоны и багажники двух чёрных «девяток».

Потом общение продолжилось. Примерно через полчаса вдохновенные монологи Петрова и Ковалёва стали прерываться робкими замечаниями очкарика. К этому времени у него не только тряслись колени, но и начала подёргиваться голова. После возвращения Николаева, деловито выложившего на стол свои трофеи — дорогой «бизнес-организатор» Джона и патрон от пистолета Макарова, найденный под сиденьем «командирской» машины, — в кабинете произошло качественное изменение. Монологи перешли в живой, набирающий силу диалог.

Через полтора часа взмокший от напряжения очкарик отправился отдыхать в камеру. Спускаясь по тёмной скользкой лестнице из помещения уголовного розыска на первый этаж и слыша за спиной шаги толстого опера в рубашке с закатанными рукавами, он думал о том, что вернётся к старому своему занятию: мотаться «челноком» в Турцию за дешёвым товаром. Ну её на фиг, эту весёлую бандитскую жизнь!

Разговора с Чернявым не получилось. Он избрал старую проверенную тактику — признавать лишь то, что железно доказано, и упорно стоял на своём. Испуг, вызванный неожиданным появлением оперов и мгновенным задержанием в самом начале прибыльного воскресного вечера, давно прошёл, и, проанализировав ситуацию, Чернявый нашёл её не очень тяжёлой. На все вопросы об организации торговли малолетними проститутками он лишь невинно округлял глаза и клялся в своём полном незнании. А что касается ножа, то он купил его в обычном ларьке и носил на случай, если неожиданно приспичит нарезать колбасу.

Утром Чернявого отпустили. Изъятый у него нож холодным оружием признан не был, так как из-за некачественной сборки клинок не всегда чётко фиксировался в раскрытом положении, и проводивший исследование эксперт решил перестраховаться и вынес отрицательное заключение.

Выйдя из отделения вместе с очкариком, Чернявый завёл его в подъезд ближайшего дома и жестоко избил. Он был уверен, что именно очкарик заложил всю команду ментам. Перекатываясь под ударами пудовых ботинок, несостоявшийся сутенёр все больше укреплялся в желании вернуться на своё прежнее поприще. Получать по роже случалось и там, но уж лучше быть битым одними бандитами, чем и ментами, и бандитами по очереди.

Разговор с Джоном Костя начал в одиночку. Петров и Николаев отправились проверить адрес, указанный очкариком как «отстойник», в котором содержали малолетних проституток в ожидании клиентов.

По прибытии на место они обнаружили пустую однокомнатную квартиру и незапертую дверь. Судя по обстановке, жилплощадь сутенёрам предоставлял какой-то доходяга-алкаш. Полуразломанная мебель периода освоения целины, свисающие клочьями обои, разбитый унитаз. Под колченогим кухонным столом — шеренги пустых бутылок из-под хорошего пива и дорогой водки. Под раковиной — миска с сухим собачьим кормом. В коридоре валялся поводок. Комнату украшали настенный календарь с обнажёнными мужчинами и полдюжины разбросанных повсюду порнографических журналов. На ручке шифоньера косо висел вымпел с профилем трех вождей и затёртым лозунгом. Открыв дверь в ванную комнату, Петров поморщился и поспешил отойти. Судя по запаху, юные проказницы и их старшие друзья пользовались ею не по прямому назначению, а как естественной заменой пришедшего в негодность сортира.

В бельевой тумбочке, кроме ленивых тараканов, Николаев нашёл помятую тетрадь с многочисленными рукописными записями. Какие-то адреса, номера машин, денежные суммы и фамилии. Бегло пролистав страницы, опер сунул тетрадку в карман. Справедливо считая, что порнография — это плохо и с ней надо бороться, Петров прихватил пару наименее затасканных журналов. Чтобы успешно бороться с врагом, его надо хорошо знать.

Входная дверь в квартиру была металлической. Выйдя на площадку, Дима немного поковырялся в огромном накладном замке, потом захлопнул дверь и удовлетворённо подёргал ручку. Открыть её снаружи стало невозможно.

Вернувшись в отделение, Петров и Николаев застали Ковалёва, с усталым лицом оформлявшего бланк объяснения, и сидящего перед ним в расслабленной позе Джона. Фигура последнего излучала огромное чувство собственного достоинства, и Дима, не выдержав, отвесил ему тяжёлый подзатыльник. Прервав свою речь, в которой любовь к наркотикам объяснялась высокими душевными запросами и убогостью окружающего мира, сутенёр вернул голову в исходное положение, поправил пучок волос на затылке и степенно ответил:

— Не надо меня бить.

Слова были сказаны таким уверенным тоном, что Костя, рассмеявшись, бросил авторучку.

— Бить?! — рявкнул Дима, подходя вплотную и наклоняясь. — Да тебя, сопляк, ещё и не бил никто. А девочками малолетними торговать надо, козёл?

— За «козла» можно и ответить, — проговорил Джон и быстро-быстро заморгал.

Раскрытая ладонь Петрова хлёстко ударила его по щеке. Потом Дима спрятал руки в карманы брюк и отошёл к раскрытому окну.

— Козёл ты вшивый и гнида вонючая, — медленно проговорил он, усаживаясь на подоконник. — Да если я и буду перед кем-то отвечать, так только перед самим собой. Или ты мне про своих «братков» напоминаешь?

— Конечно, тут вы все смелые. А на улице…

— А на улице я тебя просто пристрелил бы, ишак. С большим удовольствием! Чтобы такая сволочь, как ты, больше жить никому не мешала… Что он тут наговорил?

Перегнувшись через плечо Ковалёва, Дима вгляделся в ровные строчки объяснения и забормотал:

— Так… Культяров Евгений Борисович, семьдесят четвёртого года рождения, не судимый, не работающий, прописанный… Папиросы с наркотиком приобрёл у неизвестного азербайджанца на Кузнечном рынке для того, чтобы расширить свой кругозор… Сейчас, засранец, я тебе расширю и кругозор, и всё остальное.

Расстёгивая браслет часов, Дима, специально распаляя себя все больше и больше, пообещал:

— Сейчас мы и про наркотики поговорим, и про девочек тринадцатилетних, и про мальчиков!

Ковалёв и Николаев принялись успокаивать своего коллегу, но этим только накалили обстановку. Несколько минут шла словесная перебранка, за которой притихший Джон следил с замирающим сердцем, так как основным вопросом, обсуждаемым тремя операми с самым серьёзным видом, было то, что в этом кабинете от сердечного приступа недавно уже умер один задержанный, и второй труп будет выглядеть слишком подозрительно. «Да на нём никаких следов не останется!» — обещал Дима, свирепо вращая глазами. Наиболее благоразумный Николаев предлагал какой-то другой способ и напоминал, что задержанный ещё в общем-то ничего не успел сказать и надо дать ему возможность исправиться. Прения Диме надоели, и, схватив со стола огромную хрустальную пепельницу, он бросился к Джону с бешеным криком: «Да я тебе всю матку наизнанку выверну!» Ковалёв и Николаев повисли у Димы на руках, отобрали пепельницу, осыпав остолбеневшего Джона окурками, и выволокли коллегу из кабинета. У самых дверей Николаев остановился, вернулся обратно и сел за стол.

— Ох, ему как в прошлом году голову проломили, так он совсем «отмороженным» стал, — пожаловался опер, промокая лицо носовым платком. — Недавно он одного грабителя «колол», так тот потом в психушку отправился. Но ты не обращай внимания, мы тебя тронуть не дадим. Если что, так ещё ребят снизу позовём. Просто у него дядя — городской прокурор, вот ему все с рук и сходит.

В соседнем кабинете завалившийся на диван Петров издавал какие-то хрюкающие звуки, пытаясь подавить душивший его приступ смеха. Ковалёв сдержанно улыбался и прислушивался к сбивчивому голосу Джона, которого наконец-то прорвало. Николаев едва успевал делать пометки в своём блокноте.

Через полчаса Джон иссяк. Николаев взглянул на свои записи и вздохнул. Информации было много, но вся она представляла интерес чисто познавательный.

С «посадкой» Джона возглавляемое им предприятие по организации «быстрого малолетнего секса» на какое-то время прекратит своё существование, но в конце концов найдётся кто-то следующий, однако это уже будет по-другому и в другом месте. Раньше в городе ничего подобного не было. Идея принадлежала Джону, и он сам смог претворить её в жизнь, сам набрал помощников и «рабочих», сам подобрал клиентуру и создал репутацию. Кое-что, но совсем немного, он платил «омским» за «крышу». О причинах столь серьёзной скидки он предпочёл умолчать, но Николаев понял сам, просмотрев содержание вишнёвого «бизнес-организатора» и найденной в «отстойнике» тетрадки. Предоставляя услуги работниц всем желающим, Джон передавал информацию о своих клиентах «омским». А те, аккуратно выбрав жертву, начинали её «доить», благо бедные люди к Джону не обращались. При таком раскладе, если не «пережать» самому, можно было не опасаться ни милиции, ни каких-либо других защитников. Даже депутату, несмотря на его неприкосновенность, не поздоровилось бы, обнародуй кто-нибудь информацию о его вечерних похождениях. Кроме того, получая от жертвы деньги, «омские» мягко советовали не прерывать отношений с Джоном, продолжать пользоваться его услугами и, более того, рекомендовать это невинное развлечение всем желающим.

Обо всём этом Джон говорить Николаеву не стал, но пришедший ему на смену Ковалёв принял эстафету и довёл дело до конца.

Вскоре пришёл ответ от экспертов. Изъятые папиросы содержали наркотик, и количество его превышало минимум, необходимый для возбуждения уголовного дела. Пообщаться с Джоном приехали оперативники РУОПа. В качестве подарка им были вручены «бизнес-организатор» и потрёпанная тетрадь, содержащие много интересной информации об интересных людях.

Судя по всему, Джон удалялся с поля надолго. Может быть, навсегда.

Но ни он, ни его подчинённые отношения к Кате Ветровой и случившемуся с ней не имели. Данных о причастности к этому кого-то из клиентов тоже не нашлось.

Искать предстояло в другом месте.

Знать бы только где.

Наступило утро понедельника. Игорь Петрович Юрьев собирался на работу. Приняв душ, он растёрся махровым полотенцем и теперь, стоя перед висящим в ванной зеркалом, неторопливо брился. Плавающие лезвия мягко скользили по щекам и подбородку, снимая отросшую за выходные дни щетину, покрытую тонким слоем специальной пены. В голове вертелся мотив из надоевшей телерекламы. На кухне, передавая новости, бормотало радио.

Настроение было хорошим. Через две недели Юрьев собирался уйти в отпуск и надеялся, что теперь уже ничто не помешает его планам: три недели на курорте в Болгарии, а потом ещё несколько дней у одной знакомой, имеющей собственный дом под Анапой. Конечно, она намного старше его, да и природа обделила её как красотой, так и интеллектом, но зато — дом, море, машина, фрукты и никаких забот. Недавно Юрьеву наконец удалось поправить своё пошатнувшееся материальное положение, полностью рассчитаться со своими партнёрами по бизнесу и даже отложить некоторую сумму, которую он собирался приятно потратить в Болгарии. В Анапе проблем с деньгами у него уже не будет. Конечно, надо бы вернуть деньги этой идиотке Алле, но… Есть много «но».

Невольно усмехнувшись, Игорь поспешно отдёрнул руку со станком и, только убедившись, что пореза не осталось, продолжил бритьё. Во-первых, это его первый настоящий отпуск за последние три года и первый выезд за границу. А во-вторых, она сама виновата, со своим постоянным желанием близости и неукротимой фантазией. Он ведь тогда не смог вовремя прервать свидание именно из-за её тяги попробовать что-нибудь новенькое. Попробовали… Попробовали так, что он пропустил важную встречу и потерял тысячу долларов. Половина суммы была его, но другая половина принадлежала компаньонам — старшему лейтенанту из расположенной в городе строительной части и милиционеру, постоянно дежурящему на центральном городском рынке. Если по поводу своих пятисот баксов Игорь мог горько вздохнуть и забыть, то пятьсот чужих надо было отдать, и отдать быстро. Что он и сделал. За счёт Аллы. И не испытывал по этому поводу никаких угрызений совести. Сидела бы дома со своим мужем-шоферюгой, так и проблем бы никаких не возникало, разве что из-за недосоленного супа. А за новые впечатления и удовольствия надо и платить иногда. Зато в следующий раз умнее будет, а с деньгами уж выкрутится как-нибудь. Самое неприятное заключалось в том, что иногда на работе ему приходилось с ней встречаться. Но, даже вернувшись из отпуска, до сентября он её больше не увидит, а в октябре-ноябре он планировал вообще уволиться из роно и заняться бизнесом. Благо есть уже какой-то опыт и связи налажены.

Покончив с бритьём, Игорь тщательно промыл дорогой станок, подарок ещё одной «использованной» дурочки типа Аллы, смыл остатки пены с лица и протёр кожу лосьоном. Он нравился себе и, что самое главное, нравился женщинам, которые очень часто ему помогали и которых он спокойно оставлял, когда помощь становилась не нужна.

Завтракал Игорь недолго, гораздо больше времени ушло на то, чтобы одеться. Его гардероб был невелик, но состоял только из качественных, престижных вещей. Лёгкий костюм, белоснежная рубашка, со вкусом подобранный галстук, который подарила та же машинистка, которая была у него до Аллы. А может, и одновременно с ней, теперь уже не вспомнить. Сверкающие туфли и дорогой солидный «дипломат».

Оценив в зеркале свой внешний вид. Юрьев остался доволен. На мелкого чиновника из роно он походил в последнюю очередь, ни дать, ни взять — преуспевающий, твёрдо вставший на ноги бизнесмен средней руки.

Погасив в коридоре свет, Игорь легко сбежал по лестнице и вышел на залитую солнцем улицу.

На Вову, сидевшего за рулём припаркованной неподалёку «семёрки», внешний уверенный вид Юрьева впечатления не произвёл.

— Внимание, он вышел, — проговорил Вова, поднося ко рту микрофон рации. — В зелёном костюме и с черным чемоданом. Сейчас прикуривает. Понял?

— Понял, понял!

Впечатление было такое, будто собеседник спрятался на заднем сиденье, а не сидит в кабине грузовичка «авиа», застывшего у тротуара в двухстах метрах впереди. Вова удовлетворённо отложил рацию и включил зажигание.

Выйдя из подъезда, Юрьев одобрительно посмотрел на стоящую под самыми окнами иномарку редкой спортивной модели, равнодушно покосился на расположившиеся неподалёку красные «Жигули», закурил и энергично двинулся к перекрёстку. Он очень надеялся, что производит впечатление человека, идущего на автостоянку за собственной машиной, а не спешащего на автобус. Игорь давно уже мечтал о собственной машине, но пока средства позволяли рассчитывать только на развалюху выпуска семидесятых годов, и он терпеливо ждал. Ждал, твёрдо уверенный в том, что через год-другой сделает себе и машину, и просторную квартиру, и многое другое.

Впереди, возле тротуара, стоял синий с белой крышей фургон «авиа». Из выхлопной трубы вился сизоватый дымок.

Не доходя до него нескольких метров, Юрьев бросил в лужу окурок и переложил «дипломат» в правую руку. Он шёл по отработанному графику, чтобы успеть в роно точно к началу рабочего дня и не провести там ни одной лишней минуты.

Но график оказался сорванным, и на свою работу в этот день Игорь так и не попал. Когда он проходил мимо синего «авиа», пассажирская дверца кабины распахнулась, и выскочивший оттуда парень с ходу ударил его резиновой дубинкой по голове. Удар был рассчитан точно и сразу лишил Юрьева чувств, но упасть ему не дали. Тот же парень подхватил Игоря под руки и проворно оттащил к задним дверцам фургона, которые кто-то уже успел открыть. Внутри фургона ждали ещё двое, которые умело приняли и швырнули в угол бесчувственное тело с «дипломатом». Дверцы фургона захлопнулись, парень с дубинкой успел занять своё место в кабине, и машина плавно отошла от тротуара.

— Отлично, — проговорил Вова по рации, обгоняя на своей «семёрке» фургон. — Никто нас не видел. Едем, куда договаривались. Поосторожнее с гаишниками.

Понедельник вообще тяжёлый день, но этот понедельник оказался для Игоря Петровича Юрьева просто неподъёмным и сломал его на всю жизнь.

Когда он пришёл в себя, фургон уже остановился. Задние дверцы были открыты, и Юрьев увидел зелёную лужайку, строгие сосны и заросшее камышом озеро. Сам он лежал на боку на грязном полу фургона, сведённые за спину руки стягивали наручники, а брюки, вместе с трусами, оказались спущены ниже колен, и его собственный ремень туго перехватывал щиколотки. Голова разламывалась от боли, в ушах непрерывно стучало, глаза с трудом фокусировались на отдельных предметах. Рядом никого не было.

Юрьев попытался пошевелиться. С трудом подавив стон, он сумел подползти к передней стенке и сесть, прислонившись к ней спиной. Он ничего не понимал. Видимо, произошла какая-то нелепая ошибка, его просто с кем-то перепутали. В самом деле, кому он нужен, кто станет его похищать? Бред какой-то! Нет, точно, ребята обознались. Вот черт! Как бы с ними объясниться? И как они воспримут свою ошибку? Просто отметелят и бросят здесь, в лесу, или отправят в бессрочное подводное плавание? Ну надо же так влипнуть! Наверное, выйди он из дома на пять минут раньше или позже, ничего бы этого не было.

Снаружи донеслись голоса. Двое мужчин, о чём-то переговариваясь, приближались к машине.

Юрьев напрягся, пытаясь уловить хоть что-то из их разговора. Даже стук в ушах куда-то пропал. Голоса приближались, становились чётче. Они говорили… Они говорили о какой-то пьянке. Вернее, один говорил о том, как после субботней попойки переспал с мулаткой, а второй слушал, изредка вставляя короткие замечания. Юрьев ждал. Голоса становились все громче, и наконец Игорь увидел двух парней, подошедших к распахнутым дверцам фургона.

— О! Гляди, бля, оклемался! — обрадовался тот, который переспал с мулаткой. Он был одет только в синие спортивные брюки и кроссовки на огромных воздушных баллонах, мускулистый торс покрывали жёсткие чёрные волосы и разводы цветных татуировок, а лицо могло выдержать прямое попадание торпеды.

Второй, менее высокий, но такой же широкоплечий, одетый в полосатую футболку и голубые джинсы, молча кивнул.

— Слушай, Зуб, сходи позови Толстого, а я пока поговорю с человеком, объясню, как он не прав, — распорядился татуированный и легко запрыгнул в фургон. Казалось, пол прогибается под тяжестью огромных ног в кроссовках с развязанными шнурками.

— Ну чего, козёл, совсем обалдел? — добродушно спросил татуированный, присаживаясь на корточки рядом с Игорем. — Место своё забыл, а, гнида парашная?

— Р-ребята, это ошибка, — пробормотал Игорь, и громадный, покрытый волосами кулак врезался ему в подбородок. Тёплая кровь потекла из разбитых губ и закапала на белоснежную рубашку.

— Ха, козёл, — почти ласково проговорил татуированный. — Кто ж тебе тут ребята? Охренел совсем, да?

— Вы ошиблись, — упрямо пробормотал Игорь и зажмурился, ожидая следующего удара. Но его не последовало.

— Да ты че? В чём это мы ошиблись, а, дядя? — Собеседник покрутил головой и убеждённо проговорил: — Нет, это ты ошибся. Офигенно ошибся. Только, наверное, ещё не понял. Да?

— Там, в пиджаке, паспорт. Посмотри… те, — заикаясь, предложил Игорь.

— Ну и че? У меня этих паспортов вощ-ще штук десять!

Тем не менее татуированный залез во внутренний карман его пиджака, разорвал подкладку и вытащил бумажник и паспорт.

— Извини! — татуированный раскрыл документы, полистал и вопросительно посмотрел на Юрьева. — Ну и че? В чём мы ошиблись-то, а? Гонишь, дядя. Нехорошо!

Для убедительности он врезал Игорю раскрытой ладонью по уху. Игорь вскрикнул от боли и неожиданно понял, что эти, неизвестно кто, не ошиблись и нужен им действительно именно он. В голове завертелись самые неожиданные предположения.

— Ха, а чего ты такой бедный-то? — поразился татуированный, презрительно изучая содержимое изъятого бумажника. — А говорили, ты коммерсант. Какой же ты коммерсант, если с тебя и взять-то нечего?

Брезгливо вытянув из кармашка затёртую десятидолларовую купюру, он шлёпнул ею Игорю по носу и засунул её за воротник его рубашки. Подошли ещё двое — Зуб и, очевидно, Толстый.

— Гога, иди погуляй. Я сам с человеком поговорю, — распорядился последний, и татуированный Гога, отвесив на прощание Игорю ещё одну оплеуху, вышел из фургона.

— Пошли, Зубик, покурим, — предложил он, пропадая из поля зрения.

Вова встал перед Игорем, широко расставив ноги и заложив руки за спину.

— Чего, мужик, делать с тобой будем? Кончать тебя или как?

— За что сразу кончать-то?

— Как за что? Деньги берём, а отдавать не хотим?

— Какие деньги? — удивился Юрьев, в первый момент действительно не поняв, о чём идёт речь. — Я всегда все отдаю.

— Это хорошо, что ты всегда все отдаёшь. — Вова склонился к Игорю, опершись руками о колени. — Только вот не всем, не всем! Аллочку-учительницу помнишь?.. Ага, вижу, что вспомнил! Сколько ты ей должен?

— Н-нисколько.

— Нисколько? Совсем нисколько? — изумился Вова и, схватив Игоря за галстук, припечатал головой о стенку фургона. — Сука дешёвая, ты с кем играть вздумал, педик! Да я тебя сейчас в задницу сделаю!

Обутая в мягкий замшевый ботинок нога Вовы поднялась, на секунду замерла в воздухе, определяя цель, а потом резко обрушилась на промежность Игоря. Тот заорал от нестерпимой вяжущей боли и безысходности и получил ещё два удара под ребра. Вова разжал пальцы, и тело Юрьева мешком обвалилось ему под ноги.

Солнечная Болгария и тёплая Анапа остались где-то далеко, в другом, более добром мире.

— Хватит орать, гнида, — брезгливо проговорил Вова, отступая на шаг и приглаживая волосы. — Или мне Гогу позвать? Ты ему очень понравился. В последний раз спрашиваю, сколько ты ей должен?

— Я сейчас все объясню!

Вова повторил удар ногой.

— Хватит орать, я сказал! Ты понимаешь, с кем разговариваешь? Не понимаешь! Так тебе и понимать-то ещё рано, у тебя понималка ещё короткая, не отросла! Алла со мной работает, ясно? Так сколько ты ей должен?

— Пятьсот! Пятьсот баксов!

— И когда, говоришь, отдашь?

— Завтра. Отпустите, я завтра все отдам, у меня есть!

— О-пус-тить, говоришь? — театрально удивился Вова. — Ну, если ты так просишь, то пожалуйста. Гога!

— Нет! — заверещал Игорь, елозя голым задом по металлическому полу. — Не надо, ну пожалуйста, не надо, я прошу!

Мощный удар по затылку оборвал крик. Потом наступила пауза — Вова прикуривал сигарету. Игорь лежал, забившись в угол, не чувствуя боли от впившихся наручников и сжимая ягодицы. Его трясло. В голове проносился вихрь мыслей — от неуместной о том, что «накрылся» его отдых на курорте, и до запоздалой: откуда у этой шлюхи такие друзья?

— Чего ж ты раньше-то не отдал? — вроде бы спокойно поинтересовался Вова, присаживаясь на корточки. — Видишь теперь, сколько проблем ты себе создал? Заметь — сам себе создал. Твоё дело — детям азбуку преподавать, а ты куда полез, бизнесмен хренов! Согласен?

— Д-да.

— Вот видишь, все, оказывается, понимаешь. Так почему вовремя не отдал? В милицию, говоришь, надо обращаться?

— Я… Я думал, что ничего ей не должен.

— Во как! — удивился Вова и щелчком стряхнул пепел на голову собеседника. — Значит, брать — брал, а отдавать не надо. Ты чего, мужик, крутой, что ли?

— Нет, ну какой я крутой… Я из-за неё эти деньги потерял.

— Ну, дружище, это твои проблемы. Вот и шёл бы сам в ментовку!

— Я всё понял.

— Точно понял? Ещё объяснять не надо? Во сколько завтра отдашь?

— Утром, когда скажете.

— И сколько ты отдавать собираешься?

Игорь молчал, и тогда Вова, стряхнув пепел, коснулся кончиком сигареты обнажённого бедра.

— Ты чего, считаешь так долго, что ли? Или все ещё не понимаешь чего-то? Не стесняйся, спрашивай, а то сейчас уже Гога придёт, а он много говорить не любит. Так вот, пять сотен ты должен Алле. А мне, за то, что я время теряю, тебе о долгах твоих же напоминаю, ты ничего не должен? Должен! Так что ещё пять сотен — мне, за работу. Справедливо, да?

— У меня нет таких денег.

— Найдёшь! — Вова многозначительно покрутил дымящейся сигаретой перед глазами Игоря. — Разве это деньги? Я же у тебя не миллион баксов прошу. Верно? «Штука» — это немного… Квартира ведь дороже будет, так? Или твоя жизнь. Или девственность. Можешь выбирать, я тебя больше уговаривать не стану!

Сделав рукой широкий жест, Вова провёл сигаретой по лбу Игоря.

— Я заплачу, — Юрьев всхлипнул. — Я завтра расплачусь, честное слово!

— Правильно, — одобрил Вова, выбрасывая наконец окурок и доставая из кармана мятый лист почтовой бумаги. — Я вижу, ты очень разумный человек. Сейчас мы оформим наши отношения юридически. Ты ведь у нас любитель законности, вот и пиши расписку. На тысячу баксов. У нас тут и свидетели есть независимые. Пиши, пиши!.. Э-э, тормози, ты чего пишешь? Не баксов, а долларов, ишак!

Юрьев дописал. Гога и Зуб поставили свои закорючки внизу, и Вова, вложив расписку в паспорт Игоря, убрал все это в свой карман.

— Видишь, как здорово! Значит, договорились: завтра утром, в девять, я подъезжаю к твоему дому, ты отдаёшь деньги и получаешь свой паспорт. С распиской. Можешь для интереса сходить к ментам. Только интерес этот тебе дорого встанет. Они тебя на х… пошлют, а сумма утроится. Я ведь все равно об этом узнаю, у нас везде свои люди. Можешь попробовать из города сдёрнуть. Только я тебя все равно найду, и тогда точно в задницу сделаю, никакими деньгами не откупишься. Понял? Ну и отлично. Я поехал. Пацаны тут ещё с тобой немного побеседуют, объяснят, что почём и сколько с нами пошутить стоит. До завтра! И сильно не переживай, деньги штука такая: то они есть, а то их нет. Но у кого-то они есть всегда. До дома тебя подкинут, о'кей!

Проходя мимо Гоги, Вова озабоченно сказал:

— Не очень сильно, пожалуйста, чтобы он хотя бы завтра до обеда ходить мог.

Гога понимающе кивнул и взглянул на Игоря с таким видом, будто собирался «подбросить» его до дома одним ударом.

Поспав дома несколько часов, помывшись и плотно пообедав, к четырнадцати тридцати Николаев вернулся в своё отделение. До двадцати трех часов ему предстояло дежурить по заявкам: принимать посетителей и выезжать на места происшествий по сообщениям граждан.

Доценко в своём кабинете усердно «колол» какого-то наркомана — грязного парня лет двадцати, в рваных джинсах и майке с яркими надписями. Увидев Николаева, Доценко наручниками прицепил наркомана к столу, сунул ему под нос чистый лист бумаги с авторучкой и вышел в коридор.

— Привет, Леха! Новости знаешь?

— А чего ещё случилось?

— Следачка возбудила дело по Джону за хранение наркоты, выписала обыск. Мы с Юриком слетали к нему на хату. Знаешь, чего там наковыряли? На антресолях нашли самопальный револьвер под «мелкашку» и магазин от ПМ с шестью патронами. А в кладовке, среди барахла, валялась магнитола автомобильная, цифровик. Неисправная, правда. Представляешь, проверили по номерам, и оказалось — с грабежа. В ноябре того года, в Центральном районе. Бизнесмену двинули по башке, отобрали почти две «тонны» баксов, золотую «гайку», цепь и магнитолу из машины выдернули. Я уже звонил ребятам в Центральный. По приметам, которые «терпила» даёт, наш Джонни очень даже «катит». Я завтра хочу в ИВС поехать, покрутить его как следует.

Так и получилось. Доценко удалось «раскрутить» Джона. Оказалось, деньги, необходимые для организации своего дела, он добывал грабежами. Работал строго по наводке и «бомбил» только тех, у кого действительно было что взять. Он смог припомнить и рассказать семь эпизодов. По трём, как выяснилось, заявления не поступали. В двух случаях потерпевшими были иностранцы-предприниматели из Италии и Венгрии, давно уехавшие к себе на родину. Таким образом, следствию удалось «закрепить» только два эпизода, но в суде один «рассыпался»: по непонятным причинам потерпевший изменил свои первоначальные показания и заявил, что подсудимого не опознает и совсем не уверен, что именно он его ограбил.

Судили Джона по трём статьям. За совершение грабежа, причинившего потерпевшему значительный материальный ущерб, за хранение марихуаны и за хранение огнестрельного оружия и боеприпасов. Суд состоялся в конце декабря, и Новый год Джон встретил в одной из колоний в Тамбовской области, где ему предстояло провести несколько ближайших лет.

Переговорив и выкурив по сигарете, оперы разошлись по своим кабинетам. Доценко отправился дальше «колоть» своего наркомана, а Николаев сел приводить в порядок свои дела и ожидать вызовов.

Первый посетитель появился только через три часа. С заявлением о вымогательстве. Выслушав бесконечно запутанную историю, начало которой относилось аж к 1990 году и многие участники которой успели поменять свои адреса или даже умереть, Николаев вздохнул и без всякого энтузиазма начал инструктировать посетителя. Дело было откровенно бесперспективным. Всё, что можно — квартиру, машину и деньги, — у мужика уже отобрали, и вернуть его имущество обратно было ровно столько шансов, сколько доказать наличие состава преступления в действиях вымогателей, то есть практически нуль. В лучшем случае все свелось бы к статье двухсотой уголовного кодекса (самоуправство), предусматривающей в качестве максимальной меры наказания нечто чуть более серьёзное, чем подзатыльник. Мужику прийти бы года полтора назад, а так… Дождался, пока отдавать стало нечего, кроме комнаты в коммуналке и дивана с клопами, и решил бороться. Оптимист.

Проводив посетителя, Николаев успел выпить чашку кофе и только хотел взяться за бумаги, как в дверь опять постучали.

— Да!

Вошёл мужчина лет сорока с брюшком и лысиной, в зелёных слаксах и полосатой рубашке.

— Здравствуйте! Вы следователь?

— Я оперуполномоченный. Что вы хотите?

— Меня к вам направил дежурный. Я хочу написать заявление.

— Что у вас случилось? — Николаев кивнул в сторону стула с гнутой спинкой и убрал служебные бумаги в ящик стола.

— Меня обокрали. Ну, то есть не меня, а мою квартиру. Все ценное вынесли. Телевизор, видик, музыкальный центр, золото, деньги. Да Бог с ними, с деньгами, там всего-то долларов триста было, но вот вещи! Хрусталь весь вынесли. Даже телефоны — и то оба срезали.

— Где вы живёте и когда кражу обнаружили?

— Живу я тут рядом, на улице Учёных. Дом один, квартира пятьдесят пять. А обнаружил час назад. Понимаете, меня не было дома с утра пятницы. В пятницу, сразу после работы, я поехал с друзьями на уик-энд в деревню, оттуда — опять на работу и вот только сейчас вернулся.

— Один живёте?

— Вообще-то с женой, но она сейчас у родственников, на Украине. Так что, выходит, один. У меня собака есть, сенбернар, но я на выходные его к сестре отвёз, в Палкино.

— Как они в квартиру попали? Взломали дверь?

— Да, всю дверь расковыряли.

— Ущерб значительный?

Заявитель всплеснул руками.

— Помилуйте, конечно, значительный! Все, что было ценного, вынесли. Даже куртку мою старую, кожаную, и то взяли.

Вздохнув, Николаев вытащил из пачки чистый лист и толкнул его по столу собеседнику.

— Пишите заявление.

— Ага… А на чьё имя писать?

— На имя начальника 14-го отделения милиции.

Николаев открыл свой блокнот и начал делать пометки для себя.

— Ваша фамилия, имя, отчество? Год и место рождения?

— Иванов Альберт Никитич. Тысяча девятьсот пятьдесят седьмой год, город Магадан.

— Место работы, должность?

— Малое предприятие «Балка-плюс», бухгалтер. А что дальше писать?

Вскоре общими усилиями заявление было готово, и Николаев взялся за составление объяснения. Постепенно круг вопросов сужался и в конце концов свёлся к нескольким, основным. Кто бывал в квартире? Кто знал распорядок дня хозяина? Кому было известно, что в выходные дни он будет отсутствовать, а собаку отдаёт сестре? Кого подозревает он сам?

Потерпевший никого не подозревал, а бывали в квартире, знали распорядок дня и планы на выходные многие.

Постепенно Николаев тоскливо осознавал, что это очередной «глухарь», причём на его территории. Никаких зацепок, по которым можно работать. Если только эксперт при осмотре квартиры не найдёт вдруг какие-нибудь интересные следы или соседи не побоятся что-нибудь рассказать. Такое случается, хотя и редко. Одновременно у него росло ощущение, что потерпевший что-то скрывает, недоговаривает нечто важное. Как будто он не вещи свои хочет вернуть, а… Оправдаться, что ли, перед кем-то. Перед кем? Перед женой? Возможно. Получается, квартиру «обнёс» кто-то из знакомых. Стоп! Это и раньше случалось. Просто знакомых он не стал бы покрывать, не сто рублей всё-таки украли. Решил, наверное, расслабиться в отсутствии жены, пригласил какую-нибудь стерву. Пригласил, расслабился, она разузнала, что надо, и навела своих дружков.

Николаев отложил авторучку, сцепил руки в замок и, нависнув над столом, чётко спросил:

— Альберт Никитич, вы к себе женщин в квартиру водили?

— Что? — Иванов вздрогнул и поспешно опустил глаза. — Женщин? Никаких женщин не было!

— Ну не торопитесь, вспомните получше. Может, был кто, а? Дело-то такое… Жена уехала, деньги есть. Поймите, я ведь не из любопытства спрашиваю. Вещи-то надо возвращать, или вам их и не жалко совсем? А без вашей помощи, честно скажу, мы вряд ли что сможем сделать. Подумайте.

Иванов давно уже всё обдумал. Едва обнаружив погром в квартире, он сразу вспомнил проститутку из «Жаннет». Которая, кстати, в постели оказалась весьма далека от идеала. И даже от его собственной жены в молодости. Но… Вспомнил, вздохнул и забыл. Жалко, конечно, вещи, но при его нынешней зарплате все это за полгода можно будет спокойно восстановить. А вот отношения с женой, узнай она о его похождениях, не восстановишь уже никогда. Обидно, ведь изменил-то всего третий раз за пятнадцать лет совместной жизни. Первый раз, вскоре после свадьбы, гонорею подцепил, теперь вот квартиру обчистили. Что за невезение?

— Нет, я никого к себе не приводил, — твёрдо заявил бухгалтер, изучая грязные пятна на полированной поверхности стола, и Николаев, взяв авторучку, принялся дальше записывать его враньё.

Через полчаса готовые бумаги легли на стол начальника отделения. Ознакомившись с их содержанием, Колосов задумчиво потёр переносицу и спросил:

— Ну и что?

— Ничего хорошего. — Опер пожал плечами. — Врёт, скотина. Блядей каких-то домой затащил, они и дали наводку. А он теперь сказать боится. Перед супругой своей ненаглядной реабилитироваться хочет. Она приедет, а он руками разведёт: обокрали. В милицию заявлял, а они, конечно, ничего не нашли. Что тут сделаешь?

— Отказать можешь? — Над уголком заявления зависла авторучка, готовая начертать неприятную для опера резолюцию. — В дознание отдадим, так они разбираться не будут, завтра же «глухаря» возбудят. А мы в них и так заросли по самое некуда.

— Не знаю, вряд ли. На каком основании?

— Тогда ищи. Улица Учёных твоя ведь территория?

И начальник вывел знакомую резолюцию:

Через три часа, осмотрев вместе с экспертом квартиру Иванова и безрезультатно пообщавшись с соседями, Николаев вернулся в свой кабинет, забросил родившийся материал в сейф и занялся следующим заявителем, уже битый час дожидавшимся его на скамейке в коридоре. В этот раз речь опять шла о вымогательстве, но, в отличие от предыдущего случая, здесь было над чем поработать, и опер взялся за разработку плана, ощущая приятный, ни с чем не сравнимый азарт охотника, вышедшего на след крупного зверя, и не глядя на часы, стрелки которых приближались к полуночи.

После ухода сотрудников милиции Иванов отремонтировал входную дверь и принялся стирать тёмный порошок, которым пожилой бородатый эксперт умудрился измазать все, наверное, вещи, оказавшиеся в пределах его досягаемости. Постепенно в голове бухгалтера оформилась идея, которой он, поразмыслив, решил воспользоваться.

Он решил обратиться к «крыше». Нет, не к своей собственной — таковой просто не имелось. К «крыше» его родного малого предприятия. Совсем недавно, на прошлой неделе, эти молчаливые ребята очень оперативно и грамотно решили один наболевший вопрос, вернув фирме приличную сумму денег. В состоявшемся потом в кабинете бухгалтера разговоре старший их «команды», по имени Гена, намекнул, что в случае возникновения каких-то личных проблем они вполне могут «вписаться». За определённую плату, разумеется. Так почему бы сейчас не воспользоваться их предложением? Иванов не сомневался, что обокрали его с подачи «жаннетовской» девочки, и был уверен, что бандиты договорятся с бандитами быстрее, чем менты, у которых даже машины нет, чтобы доехать от отделения до квартиры. И без всяких допросов, протоколов и прочих необходимых, но бесполезных бумаг и процедур. А вопрос с оплатой вполне можно будет решить к обоюдному удовольствию.

Вспомнив Гену, бухгалтер вдруг твёрдо осознал, что именно его машину, большой светло-серый джип, он видел тем вечером въезжающей в парк. Потом ещё приходил этот седой участковый с лейтенантскими погонами. Интересно, что же там всё-таки случилось? Поразмыслив, какую пользу можно извлечь из данного факта, Иванов решил пока ничего не делать и оставить интересную информацию в памяти, на будущее. На всякий случай.

Во вторник утром, за пять минут до назначенного срока, Игорь Юрьев вышел из дома. Он был одет в старые джинсы и клетчатую рубашку, в нагрудном кармане которой лежал конверт с десятью купюрами по сто долларов каждая.

За прошедшие сутки он, казалось, постарел на несколько лет. Бесследно исчез крепко стоящий на ногах начинающий бизнесмен, уступив место испуганному человеку с поникшими плечами и взглядом бездомной собаки, ожидающей, что на её голову упадёт крепкий сачок и злые люди поволокут на живодёрню. Зайдя утром в ванную, Игорь увидел в зеркале своё посеревшее лицо с прорезавшимися горькими морщинами и пучок седых волос на виске. В течение ночи его несколько раз тошнило, в почках и рёбрах поселилась ноющая боль, а каждое посещение туалета превращалось в пытку. Вспоминая татуированного Гогу, который был или стремился казаться активным гомосексуалистом и насильником, Игорь с тупым безразличием констатировал тот факт, что ещё не самое худшее с ним произошло. Хотя сейчас он уже спокойно относился к тому, что так хотел сделать, но не сделал Гога. Какая разница?

Ждать пришлось долго. Только около половины десятого из-за поворота на большой скорости вывернула красная «семёрка», пролетела по пустынной улице и, в нарушение всех правил, остановилась у тротуара встречного ряда, рядом с отшатнувшимся Юрьевым. В открытое боковое окно выглядывала улыбающаяся физиономия Толстого.

— Принёс? — На подлокотник легла пухлая рука с массивными золотыми часами.

Игорь молча протянул конверт, который тут же небрежно лёг на пустое пассажирское сиденье.

— Я не пересчитываю. — Вова улыбнулся ещё шире и включил скорость.

Вопрос о расписке и паспорте замер у Игоря в горле. Он посмотрел вслед удаляющейся машине, чисто механически отметил отсутствие номерного знака между задними фарами и побрёл домой.

Свернув с Беговой улицы, Вова пролетел пару кварталов и был остановлен нарядом ГАИ. Первой его мыслью было попытаться удрать, второй — выбросить конверт с деньгами. Но застывший у обочины патрульный «форд» и короткоствольный автомат на плече сержанта подсказали здравую мысль о том, что лучше не рисковать и подождать дальнейшего развития событий.

Выбор оказался верным. Уставшего после бессонной ночи сержанта и его коллегу интересовали превышение скорости, езда без номерных знаков и наличие в машине оружия и наркотиков. Выслушав сбивчивые объяснения Вовы и убедившись, что машиной управляет владелец, а снятые номера лежат на полочке за задним сиденьем, сержант выписал штраф, после чего чисто символически осмотрел салон. По поводу конверта с деньгами, брошенного на пустое сиденье, никаких вопросов у него не возникло, и Вова отправился дальше, по своим делам.

Встретившись вечером с Аллой Сергеевной, Вова вручил ей пятьсот долларов и сводил в модный «бандитский» ресторан, где безголосая, но длинноногая молодая певица душевно исполняла блатные романсы, а еду готовили из свежих продуктов и подавали на чистой посуде. Приятную программу вечера нарушило только появление омоновцев, которые неожиданно ввалились в зал и устроили повальный обыск. Мужчин выстроили вдоль стен с поднятыми руками, женщин заставили вывалить на стол содержимое сумочек. Омоновцы работали быстро, привычно и вскоре ушли, забрав с собой несколько человек. Ещё двое или трое посетителей этого заведения, получившие удары дубинками и прикладами автоматов, самостоятельно отправились зализывать раны и развлекаться в других местах.

Оскорблённый Вова значительно превысил свою обычную дозу алкоголя. Алла Сергеевна была полна новых впечатлений и радостно смеялась даже тогда, когда демонстрировала небритому омоновцу свою косметичку.

После ресторана Вова отвёз Аллу к себе домой и без лишних разговоров завалил на широкую кровать. Засыпая, все ещё пьяный и утомлённый проделанными упражнениями, Вова подумал, что выполненная работа получила достойную оплату, и удовлетворённо отметил, что бывшая учительница кое в чём даже превосходит его знаменитую одноклассницу.

Поздно вечером в понедельник произошёл очередной квартирный грабёж, схожий по «почерку» и приметам преступников с совершенными ранее. Начальство в очередной раз потребовало активизировать усилия по выявлению опасной группы, имеющей особое пристрастие к Правобережному району, и с самого утра Ковалёв и Петров подключились к этому делу.

К полудню явились потерпевшие — молодые супруги, домохозяйка и преуспевающий владелец риэлтерской фирмы. Ночью их уже успели допросить дежурный дознаватель и оперативник из местного отделения. Новая беседа, занявшая почти два часа, ничего существенного не принесла, за исключением незначительных уточнений в приметах злодеев.

В 13.40 в дежурной части 15-го отделения милиции раздался телефонный звонок. Оперативный дежурный, занятый оформлением доставленных патрульной машиной пьяниц, снял трубку только после восьмого гудка. Звонила женщина. Откровенно пьяным голосом она сообщила, что её бывший сожитель вломился в квартиру, перебил особо ценную посуду, а теперь сидит на кухне и пьёт водку, не желая уходить. Вздохнув, капитан записал в журнал данные заявительницы и вызвал участкового инспектора.

— Михалыч! Заявочка поступила. Набережная Красной речки, дом пятьдесят восемь, квартира тринадцать. Кваскова Елена Павловна. Бывший сожитель хулиганит.

Майор, отработавший на своём участке несколько лет, сдвинул на затылок потрёпанную фуражку и выругался.

— Опять Мишка Злотов буянит, е… её ненаглядный! Сначала пьют вместе, а потом начинают разборки устраивать. Он же, блин, только вышел месяц назад, полгода по двести восемнадцатой отсидел. Помнишь, его тогда с дубинкой-телескопом[8] прихватили? И опять за старое! Есть машина?

Дежурный развёл руками.

— Извини, Михалыч, начальник в РУВД уехал.

— А-а, хрен с вами, сам доберусь.

Отделение располагалось на набережной, и капитан радостно поддержал.

— Конечно, тут всего-то две остановки на автобусе, да и пешком минут десять. Туда придёшь — отзвонись. Если будешь задерживать — я ГЗ подошлю, они помогут довезти.

— Ага, подошлёшь. Да я быстрее его сам дотащу!

Прицепив на пояс дубинку и зажав под мышкой папку с дежурным набором (всевозможные бланки, чистая бумага и резиновые перчатки на случай «общения» с трупами), майор вышел на улицу и отправился исполнять заявку. Нужный автобус ушёл перед самым носом, и, закурив «беломорину», участковый двинулся пешком.

Пятьдесят восьмой дом стоял прямо на набережной, но входные двери располагались со двора. Подходя к нужному подъезду, майор машинально обратил внимание на потрёпанный жёлтый «рафик», кособоко застывший перед тротуаром. На боках были намалёваны тусклые красные полосы, окна изнутри закрывали шторы, а тронутые ржавчиной номера вроде бы были государственными, хотя кто сейчас разберёт, какие номера частные, а какие нет? Задняя дверца была поднята вверх, и два крепких молодых парня выгружали на асфальт разнокалиберные коробки и сумки. Присмотревшись к одной из коробок, участковый разобрал надпись: «Ксерокс». Ещё года три назад он обязательно проверил бы у них документы и принадлежность груза, но сейчас прошёл мимо и стал подниматься к нужной квартире. В одиночку много не навоюешь. Если эти пошлют куда подальше, ты им и ответить-то толком не сможешь. Подмогу не вызвать, оружие можно будет применить, только когда они тебя убивать начнут, а резиновая дубинка в его годы — игрушка против двух здоровых лбов. Точнее, против трех: за рулём «рафика» сидел ещё один детина, стриженный наголо, в тёмных очках.

На каждом этаже располагались по три квартиры. Перед тем, как позвонить в тринадцатую, участковый расстегнул клапан кобуры, продетой на брючный ремень, под кителем. Оглянулся на дверь оставшейся за спиной пятнадцатой квартиры. Неровно выкрашенная розовой краской, с оторванными ручками и многочисленными заплатами вместо выломанных замков, дверь полностью соответствовала как внешнему, так и внутреннему облику своего хозяина — вора и алкоголика Стаса Земцова. В своё время, года три-четыре назад, он доставлял немало хлопот, но в последние месяцы, измученный циррозом и нажитым в зонах туберкулёзом, стал затихать и все реже попадался майору во всяких злачных местах. «Надо будет как-нибудь побеседовать с ним», — решил участковый, нажимая кнопку звонка тринадцатой квартиры.

Разбор скандала занял всего несколько минут. Мишка Злотов успокаиваться не хотел, совсем наоборот, он рвался погулять и покуражиться и, важно восседая за колченогим столом с двумя бутылками «красной шапочки», громко, визгливо начал «качать права». Успокоив Злотова несколькими ударами дубинки, майор сцепил ему руки «браслетами» и поволок на лестницу. Ревущая Кваскова, сотрясаясь всем своим необъятным рыхлым телом и придерживая на груди нестираный халат, изливала жалобы на своего бывшего сожителя и одновременно просила никуда его не забирать.

— Ну да, буду я к тебе каждые полчаса бегать, хахаля твоего успокаивать, — со злостью проговорил участковый, выпроваживая Мишку в коридор.

Оказавшись на лестничной площадке, притихший было Злотов вдруг упёрся каблуками в пол и вывалил на подругу целое ведро ругательств и угроз, самой безобидной из которых было обещание совершить половой акт в извращённой форме. Кваскова замолчала. Или испугалась угроз Мишки, или, давно отвыкшая от знаков мужского внимания, восприняла его слова как комплимент и обрадовалась.

Пинком под зад майор направил Злотова к ступеням.

Спустившись на один пролёт, они столкнулись с нагруженными коробками и сумками парнями. Теми самыми, из «рафика». Отступив к мусоропроводу, они пропустили милиционера с задержанным, протопали по ступеням наверх и остановились перед квартирой Земцова. Их ждали. Входная дверь сразу же распахнулась, и парни исчезли в тёмном коридоре. Звонко щёлкнул замок.

Удивившись данному обстоятельству, майор продолжил свой путь вниз. Злотов умолял отпустить и клялся, что навсегда уедет из района. Подогретое алкоголем воображение рисовало ему новые камеры, этапы и лагеря. Выйдя на улицу, майор запомнил номерной знак рафика и, придерживая Мишку за локоть, повёл в отделение. Пройдя половину пути, Злотов опять начал буянить и вырываться, адресуя шарахающимся от него прохожим жалобы на ментовский беспредел и обещания куда-то вернуться и со всеми разобраться. Пустив в дело дубинку, участковый в очередной раз успокоил задержанного и благополучно добрался до места назначения. Но госномер жёлтого микроавтобуса начисто вылетел у него из головы.

Пройдя в помещение уголовного розыска, майор обнаружил единственного работающего в дневную смену оперативника — младшего лейтенанта Брауна — и сообщил ему любопытную информацию о квартире Земцова.

— Поехали проверим? — загорелся Браун. Будь на его месте кто-либо другой, майор, несомненно, согласился бы. Но младший лейтенант вызывал в нём постоянное раздражение своей самоуверенностью и некомпетентностью, и участковый, сославшись на неотложные дела, отказался.

— Только один туда не суйся. Попроси ГЗ, пусть ребята с тобой проедут, — посоветовал он напоследок, выходя из кабинета.

Оставшись один, Браун усмехнулся. Грузный майор, в свою очередь, раздражал его своей медлительностью и стремлением всех поучать, поэтому данный совет, будь он сколь угодно разумным, принят быть не мог. Встав из-за стола, Браун прошёл в соседний кабинет, где сержант из патрульной роты, стажировавшийся в свободное время в качестве оперуполномоченного, изучал картотеку районных рецидивистов.

— Макс! Бросай это дело и поехали. Проверим одну квартиру. Тут недалеко.

Максим послушно задвинул на место металлический ящик и, положив в карман свой личный газовый пистолет, пошёл вслед за старшим товарищем. Основным достоинством стажёра, не считая исполнительности, было наличие у него своей автомашины — бордовой «копейки», которую нещадно эксплуатировал весь оперсостав отделения. Вот и сейчас Браун решил совместить полезное с приятным — проверить квартиру Земцова и заехать домой пообедать.

Проходя мимо дежурной части, Браун толкнул застеклённую дверь и крикнул капитану:

— Саня! Я со стажёром в один адрес поехал.

По дороге Браун осознал, что поступил несколько опрометчиво, соваться в незнакомую квартиру вдвоём, с одним-единственным боевым «стволом», рискованно. Но Максим уже повернул с набережной во двор дома, и Браун решил: если перед подъездом будет стоять жёлтый рафик, то он вызовет наряд ГЗ, а если нет, то они поднимутся в квартиру вдвоём. «В конце концов, наверняка это „пустышкой“ окажется», — успокоил он себя.

Микроавтобуса не было. Вместо него стояла бежевая «Таврия», пустая. Максим остановился прямо за ней.

— Значит, так, — Браун немного приободрился. — Пятый этаж. В окна они прыгать не станут. Если есть кто в квартире — заходим, проверяем документы и дальше действуем по обстановке. Если нет никого — потопчемся по соседям, с людьми поговорим. Уяснил?

Они поднялись по лестнице, и Браун вздрогнул от неожиданности. Перед дверью пятнадцатой квартиры, вполголоса матерясь и ворочая ключом в замке, стоял высокий, атлетически сложенный мужчина в белых брюках и зелёной футболке, с лицом положительного героя из мексиканского телесериала. При появлении милиционеров он обернулся и выжидательно посмотрел на них.

Повисла пауза. Максим оглянулся на старшего коллегу, и тот наконец сказал:

— Уголовный розыск. Инспектор Браун. Предъявите ваши документы.

Мужчина бесшумно шагнул вперёд. Его левая нога, молниеносно распрямившись, поразила пах Брауна и мягко опустилась на пол. На следующем шаге боковой поверхностью ступни правой ноги он врезал по горлу Максиму и, продолжая движение вперёд, коротким ударом кулака в висок добил Брауна, не успевшего даже вскрикнуть. Два тела остались лежать у его ног. Наклонившись, он быстро обыскал Максима. Сунул себе в карман удостоверение. Выбросил магазин из газового пистолета. Перешёл к Брауну. Забрал табельный ПМ и удостоверение, отцепил от пояса наручники. Одним браслетом прикрепил к решётке перил запястье Брауна, другим — Максима. Осмотрелся. Ногой оттолкнул разряженный «газовик» подальше от распростёртых тел, под дверь тринадцатой квартиры, и бесшумно побежал вниз.

Не привлекая к себе ничьего внимания, бежевая «Таврия» спокойно выехала со двора и влилась в поток машин на набережной Красной речки.

Через час после событий у дверей пятнадцатой квартиры в дежурную часть 15-го отделения милиции опять позвонила гражданка Кваскова. Более трезвым, но не ставшим от этого приятным голосом она сообщила, что прямо перед её дверью лежат двое пьяных и она боится выходить в магазин за картошкой. На ногах стоять они уже не могут, только беспрерывно матерятся и кричат что-то про милицию. «Наверное, это их в милиции так отделали», — бессвязно предположила Кваскова и страстно задышала в трубку, ожидая ответной реакции на её слова. Капитан, только что получивший взбучку от заместителя начальника РУВД за беспорядок и грязь в дежурной части, покосился на стеклянную дверь «аквариума», где мирно дремал Злотов, посоветовал Квасковой проспаться и шлёпнул трубкой о пульт.

Вскоре она перезвонила опять. Капитан, уже немного поостыв, пообещал разобраться и даже взялся за рацию, чтобы направить в адрес наряд ГЗ — единственный мобильный наряд, работающий по территории отделения.

Угадав намерение своего начальника, помощник дежурного напомнил:

— Петрович, ты чего? Они ж на обеде!

— А-а, блин, забыл, — отозвался капитан и воткнул микрофон обратно в гнездо.

Дежурный и сам мечтал об обеде, а потому с нетерпением ждал, когда придёт подменяющий его участковый инспектор и он сможет отправиться в расположенную по соседству столовую, где знакомая повариха накормит вкусно и сытно. Воображение рисовало тарелку с густым супом, макароны с парой зажаренных котлет и чай с горячей булочкой.

Время тянулось очень медленно. Мечта все никак не осуществлялась.

Наконец пришёл участковый. Тот самый майор, который выходил в квартиру Квасковой. Положив на пульт фуражку, он добродушно сказал:

— Давай, Петрович, иди обедай. Заявок никаких не висит?

— Да двое пьяных валяются в подъезде. Когда ГЗ вернётся, направь их туда, пусть притащат. Адрес в журнале. Опять, кстати, Кваскова твоя звонила.

В голове майора, уже севшего на место за пультом, зазвенел сигнал тревоги. Придвинув к себе журнал, в котором регистрировались заявки граждан, он прочитал последние записи и заорал в спину капитану, уже дошедшему до двери:

— Петрович, стой! Подожди! Где Браун?!

Капитан, уже полностью поглощённый мыслями о предстоящем обеде, машинально пожал плечами:

— Не знаю, сказал, со стажёром поехал какой-то адрес проверять. Часа два уже как нет, так он всегда долго пропадает. А что?

— Стой! Не уходи пока!

Сорвав телефонную трубку, майор судорожно набирал номер Квасковой. Сначала долго не соединяли. Потом пошли унылые гудки. Наконец она ответила.

— Алло! — заорал участковый, от волнения даже встав со стула. — Алло! Кваскова, мать твою за ногу! Что у тебя там за пьяницы валяются?! Выглядят они как?.. Говорю, выглядят они как, ну, одеты во что?.. Вы-гля-дят!.. Так пойди посмотри!.. Да отпущу я твоего Мишку, отпущу, никуда он от тебя не денется. Иди посмотри быстрее!

В ожидании ответа майор барабанил пальцами о металлическую крышку пульта и злобно смотрел в угол, на доску с фотографиями разыскиваемых. Капитан застыл в дверях. Помдеж, оторвавшись от составления протоколов, развернулся на своём стуле и тоже ждал ответа, уже предчувствуя большие неприятности. Стрелка настенных кварцевых часов громко перескочила на следующее деление.

— Да! — рявкнул наконец майор. — Что?..Так!

Взглядом, который он направил на капитана, можно было подорвать тяжёлый танк.

— Понял!.. Понял, говорю, тебя! Значит, так: иди к двери и стой у «глазка», пока я не приеду. Ясно?.. Все!

Трубка с грохотом опустилась на рычаги, а майор громко и энергично выразил свои мысли относительно тупости дежурного. Глубине сравнений и неожиданности оборотов позавидовал бы и Мишка Злотов.

Через пять минут отделенческий «уазик», рассекая воздух сиплой сиреной и грохоча всеми частями своего разболтанного кузова, мчался по набережной. Если бы в самый критический момент не вернулся отвозивший в прокуратуру материалы начальник отделения, выезд мог бы задержаться на неопределённое время.

Ещё через час неприметный дом на набережной Красной речки посетила половина руководства РУВД. По квартирам бродили участковые и оперы. Оказавшаяся в центре внимания Кваскова в десятый раз повторяла свой рассказ. Получившего серьёзные повреждения Брауна отправили в больницу. Максим сидел в тёмном зале экспертно-криминалистического отдела городского управления и пытался составить фоторобот «мексиканского киногероя». Бывший замполит путался у всех под ногами и бестолково пытался организовать работу. Патрульные наряды тормозили «Таврии» всех цветов и оттенков и приглядывались к спортивного вида мужчинам в зелёных футболках. Работа шла вовсю. Но результата не приносила и не могла принести, потому что бежевая «Таврия» — та самая, единственная, которая была нужна, — уже давно стояла в прогнившем гараже на краю частного земельного участка недалеко от города. В бардачке на панели приборов лежали непонадобившиеся два удостоверения и пистолет. А сам «мексиканский киногерой», сидя за рулём неприметных «Жигулей» второй модели, миновал два поста ГАИ и приближался к областному аэропорту. В боковом кармане белого пиджака лежал один из нескольких имевшихся у него паспортов и билет до Краснодара.

Через три дня ему предстояло приступить к исполнению служебных обязанностей. Возвращаться в этот город он больше не собирался.

Ближе к вечеру в винно-водочном отделе гастронома задержали Земцова. На счастье, он был ещё абсолютно трезв. Сидя в прокуренном кабинете ОУРа в окружении десятка оперов, он быстро понял ситуацию и перестал «выделываться».

Она складывалась явно не в его пользу.

В одной из комнат его квартиры нашли ксерокс, телефакс, музыкальный центр с последнего квартирного грабежа, а также кое-какие вещи с других, совершенных ранее. В ящике под сиденьем рассохшегося, набитого клопами дивана валялись смятые промасленные тряпки и два газовых пистолета с дробовыми патронами. Взглянув на составленный фоторобот, Земцов поклялся, что никогда раньше этого человека не видел. Однако парня, через которого сдал свою квартиру каким-то деловым ребятам, описал очень хорошо и даже сказал, где его можно найти: в круглосуточном баре, куда по вечерам стекались из окрестных кварталов гопота и молодые бандиты. Парня тоже звали Стасом.

Его задержание прошло спокойно. Четверо оперативников на машине подъехали к «стекляшке». Двое остались снаружи на случай непредвиденных осложнений, а Ковалёв и Петров вошли внутрь.

В зале было шумно, тесно и накурено.

Почти все столики занимала весёлая публика, оттягивающаяся в меру своих сил и возможностей. Несколько человек толпились у стойки, осаждая бармена, разрывающегося между микроволновой печью и рядами бутылок. Слабосильный магнитофон хрипло выдавал отечественный танцевальный хит, и несколько юных девиц, некрасивых и изрядно перебравших, толклись в узком проходе между столиками, самозабвенно заламывая руки и взвизгивая. Оценив опытным взглядом тощие, но щедро выставленные напоказ ляжки, Петров понял, что Стаса среди них нет.

Около двух игральных автоматов, небрежно облокотившись и прихлёбывая «джин-тоник», стоял верзила в чёрном спортивном костюме. Пальцы рук украшали наколотые синие перстни, что свидетельствовало об определённых этапах его жизненного пути. С толстой шеи свисали широкая золотая цепь и шнурок с крестиком, раскрытый рот сверкал золотыми зубами, сквозь короткий ёжик волос просвечивали покрывающие голову шрамы. Верзила ощущал себя хозяином жизни и, медленно поворачивая голову, смотрел на публику с некоторым высокомерием. В этом заведении он выполнял роль охранника и вышибалы. Не отягощённое печатью интеллекта лицо свидетельствовало о постоянной готовности исполнить служебные обязанности.

— Вот он. — Ковалёв толкнул напарника локтем, и они подошли к игровым автоматам.

— Стас? — радостно осведомился Костя и, дождавшись надменного кивка головой, добавил: — Привет!

Дима ловко накинул наручник на руку с банкой «джин-тоника». Верзила удивлённо посмотрел вниз:

— А?

Костя резко сдёрнул руку с корпуса игрового автомата и, пока вышибала выравнивал равновесие, Дима сомкнул на его запястье второй браслет и пояснил:

— Милиция, Стасик. Пошли, погуляем.

Реакция опять оказалась слишком медленной для человека такой суровой профессии. Когда он, наконец, недовольно рявкнул: «Что?!», они уже переступили порог гостеприимного заведения. Попытка упереться ногами в землю и отбросить ментов рывком корпуса ни к чему не привела. Ухватив короткий ёжик волос, Костя заставил Стаса нагнуться и пинком под зад отправил в открытую дверцу машины, на заднее сиденье.

— Э-э, машину мне не поломайте! — возмутился Дима, обегая вокруг капота и садясь за руль.

Доехали быстро. Стас возмущался и предлагал всем посмотреть его паспорт, чтобы убедиться, что он действительно прописан в городе и является русским. Однако эти подробности интересовали оперов в последнюю очередь.

Оставив Стаса отдыхать в камере 15-го отделения, Костя и Дима отправились перекусить, по пути развезя по домам троих коллег, которые должны были выспаться дома и через несколько часов подключиться к делу со свежими силами.

Утолив голод безвкусными «хот-догами» и прихватив с собой пару бутылок пива, оперы отправились обратно. На краю тротуара пустынной улицы стояла девушка с распущенными волосами, в белом костюме, с сумочкой на длинном ремне. Попав в свет фар, она небрежно махнула рукой, выгнув ладошку и вытянув пальцы. Петров проскочил мимо, и она отступила от бордюра.

— Доездится она так, — прокомментировал Дима. — И куда ей надо в три часа ночи? Сама ведь нарывается…

Он осёкся и искоса посмотрел на друга. Лицо Ковалёва было спокойным.

— Может, ей действительно надо? Взял бы да подвёз, если так переживаешь.

— Нормальная к двум мужикам в машину не сядет. А если эта такая, которая садится, то и не жалко её. Да и вон, нашёлся уже желающий.

Костя посмотрел в зеркало. Рядом с девушкой действительно остановилась чёрная «девятка», и она, наклонившись к окну и придерживая на плече сумочку, договаривалась с водителем.

— Ну-ка притормози, посмотрим, — сказал Костя, не отрывая взгляда от зеркала. Дима резко сбросил скорость. Выпрямившись, девушка подёргала за ручку, но открыть дверцу не смогла. Через лобовое стекло был виден силуэт водителя, который, наклонившись и протянув руку, помог справиться с заевшим замком.

— Ну, вот и договорились, — заметил Дима, трогаясь с места. — Запомни номер. Вдруг завтра заява поступит?

Кивнув, Костя всмотрелся в номерной знак пронёсшейся мимо «девятки»: «а526СК».

— Тут хоть водила один, — сказал Дима. — А то ведь садятся, когда «чёрных» полная кабина. И не боятся ничего. Ладно, поехали, а то нас Стасик заждался.

Водилой чёрной «девятки» «а526СК» был Саша. Он возвращался домой и, увидев на обочине голосующую девушку в белом костюме, остановился, как делал всегда в таких случаях.

Комок в голове шевельнулся, ожидая развития событий, но ежедневная жертва была уже принесена, и хотя «много» не бывает никогда, у Саши оставалась свобода выбора. Последнее время он оттянулся на славу. Недавнее изнасилование девчонки в лесу — это было круто! Саша гордился собой; иногда, закрыв глаза, он беседовал с поселившимся в его мозгу «колобком», балдея от своей смелости, — ведь никогда раньше такого не было. «Колобок» оказался вполне свойским существом, незлобным и компромиссным. Когда в подконтрольный Саше ларёк устроилась немолодая женщина, чертами лица и фигурой напоминавшая незабвенную Наталью Ивановну, «колобок» оживился и чётко дал понять свои желания. Саша не был вполне согласен, но спорить не стал, подошёл к продавщице и передал слова своего друга. Она не поняла, о чём впоследствии очень быстро пожалела. Когда несколько раз подряд случились крупные недостачи, пришлось отбросить непонятливость, но теперь уже Саша отворачивался, играя с жертвой и доводя её до нужной кондиции. Через неделю игра закончилась.

Двадцати минут Саше хватило на все, и он покинул ларёк, полностью удовлетворённый. «Колобок» находился на вершине блаженства и в благодарность не тревожил друга целые сутки, так что Саша даже стал по нему скучать. Но все приедается, и после двух-трех сеансов «колобок» намекнул, что пора сменить обстановку. Сменить-то сменили, но все выходило не то и не так, до прежнего уровня блаженства не дотягивало.

Может быть, эта шалава позволит подняться на следующий уровень? Если она испугается, не захочет садиться в машину…

У девушки было миловидное лицо и шальные зелёные глаза. Вся имевшаяся у неё наличность не могла бы компенсировать даже посадку в такси по ночному тарифу, не говоря уж о поездке на другой конец города, но это её не беспокоило. Она уже не в первый раз, не желая оставаться у своего парня до утра, добиралась домой таким способом и не испытывала стеснения в тот момент, когда поездка подходила к концу и наступало время расплачиваться. При необходимости она могла бы отработать и авиабилет до Москвы, кроме того, ей нравилась быстрая езда по ночному городу, и всегда существовала вероятность «подцепить» какого-нибудь крутого парня с бездонным кошельком и на красивой машине. То, что существовала гораздо большая вероятность подцепить нечто другое, она в свои неполные шестнадцать лет не осознавала. Пока все обходилось, и ладно.

Всю дорогу она болтала. Восхищалась его машиной, довольно помятой снаружи и откровенно запущенной внутри, и его водительским мастерством, которое проявлялось только в езде по пустым широким улицам, так как купить настоящее мастерство вместе с «липовыми» правами Саша не мог. Мускулистый задумчивый парень ей нравился, но привычной ответной реакции не ощущалось, и в конце концов она даже начала беспокоиться. На её становящиеся все более прозрачными намёки и открыто призывные взгляды он не реагировал вообще, а на выставленные для обозрения коленки взглянул лишь однажды, и то когда у него заклинило рычаг переключения скоростей и он, тихо матерясь, пытался с ним справиться. Общаясь с мужчинами достаточно долго и интенсивно, она научилась неплохо в них разбираться. В конце концов пришлось сделать печальный вывод: попавшийся ей парень, хоть и является, несомненно, достаточно крутым во многих отношениях, но явно гомик или какой-то другой извращенец. Не повезло. И как же теперь с ним расплачиваться? Вот черт, выйди она немного позже — и, глядишь, всё было бы в порядке.

Заезжая во двор дома, Саша в первый раз за всю поездку пристально посмотрел на попутчицу и пришёл к окончательному выводу, что она его не интересует. Ему даже стало противно, и, остановившись у подъезда, он не выключил мотор и независимо отвернулся к своему окну. Не услышав ни щелчка замка сумки, ни шелеста денежных купюр, он повернулся к попутчице и понял, что платить ей нечем.

— Чего ж ты тогда катаешься? — спросил он с каким-то усталым раздражением. — Или думаешь, что самая красивая и все на твою задницу кидаться должны?

Она растерялась и, комкая пальцами ремешок сумочки, предложила:

— Давай отъедем в сторонку, выкурим по сигарете.

Своё предложение она попыталась сопроводить раскованным многообещающим взглядом, но, столкнувшись с глазами водителя, поперхнулась и вцепилась в подлокотник.

— Так у тебя ж и сигарет нету, — насмешливо сказал он и, протянув руку, распахнул ей дверцу.

На обратном пути его рука прошлась по её груди, нырнула под короткую юбку и, не задержавшись там, легла на рычаг коробки передач.

— Отрасти там сначала чего-нибудь, — посоветовал Саша, брезгливо оглядывая её с головы до ног. — И паспорт сначала получи, а потом будешь по ночам шляться. Ещё раз увижу — вместе с «братвой» по кругу «распишу», ясно, сопля недоделанная? Уматывай домой!

Выждав секунду, Саша вытолкнул её из машины и захлопнул дверцу. Девушка шлёпнулась задом об асфальт и осталась сидеть, прижимая к груди сумку и ничего не понимая. Заскрежетала коробка передач, машина, едва не отдавив ей ноги, рванула с места, описала по двору круг и, ещё раз пролетев мимо, выскочила обратно на проспект.

— Не, ну че вы, в натуре, — повторил Стас-вышибала в двадцатый раз. — Ничего я не знаю, вощще какую-то херню гоните, я не понимаю, чего вам надо-то от меня!

Было похоже, что все общение с двумя усталыми операми он хочет свести к повторению в разных вариантах и с разной интонацией одних и тех же слов. Пока это ему успешно удавалось. Или его словарный запас действительно только этим и ограничивался.

Ковалёв стоял у открытого окна, прислонившись к холодной батарее и грязному подоконнику. Стас сидел на стуле посреди кабинета, широко расставив ноги и щурясь от яркого света настольной лампы, развёрнутой ему прямо в лицо. Остальное освещение было выключено. Петров, в брюках и в рубашке с закатанными рукавами, пересечённой кожаными ремнями наплечной кобуры, прохаживался за спиной допрашиваемого по небольшому тёмному пятачку между столом и открытой дверью в коридор. В коридоре тоже было темно.

— От тебя, Станислав, ничего и не требуется. Только отвечай на вопросы.

Ковалёв оттолкнулся от подоконника, подошёл и сел на угол письменного стола. Стас горестно вздохнул, всем своим видом давая понять, что он был бы рад помочь, но действительно ничего не понимает и не знает.

На самом деле всё было наоборот. Стас как раз мог помочь, но отнюдь не радовался этой возможности. Не первый раз сталкиваясь с операми, он прекрасно понимал, что сказать все равно придётся и чем быстрее он скажет, тем лучше для него. Подремлет часок-другой в камере, пока они проверят его слова, а потом отправится в свою «стекляшку» и в дальнейшем сможет рассчитывать на более приятное к себе отношение со стороны. Если, конечно, не будет определённых границ переходить. Но он их и так уже давно не переходит: хватит, отсидел два срока, отдал «хозяину» пять лет жизни. Прекрасно все это понимая, Стас, однако, продолжал тянуть время, надеясь неизвестно на что. Не отпустят ведь отсюда просто так, ничего не добившись, это и ежу понятно. И ссориться с ними неохота, и говорить ничего ужасно не хочется. И не из-за страха или какой-то там блатной романтики и благородства. Плохо, что опера незнакомые. Со «своими», из «родного» 21-го отделения, он бы быстро договорился. А эти — кто знает, что у них на уме и что им на самом деле нужно? Один всё время Стасиком зовёт (попробовал бы так на улице назвать!) и поглядывает этак снисходительно, как чемпион по боксу на уличного хулигана, нагло требующего закурить и не подозревающего о том, что через минуту упадёт со сломанной челюстью. А второй все заладил звать его на польский манер, с ударением на предпоследнем слоге — Станислав, и тоже поглядывает как-то странно. Спокойный, и говорит уверенно, негромко, и смотрит тоже уверенно, только чуть-чуть грустно и устало. Смотрит, смотрит, а потом вдруг в глазах вспыхнет что-то, как будто он к мишени приглядывается, ищет, где следующую дырку сделать. Свет ещё этот дурацкий, прямо в глаза, и лампа иногда жужжать начинает. Что им, не починить, что ли?.. Ну вот, что он с подоконника пересел? И шагов за спиной не слышно. Бить, что ли, собрались?

Мгновенно вспотев, Стас покосился через плечо, но Петрова не увидел.

— Не вертись! — одёрнул Костя и угрожающе скрипнул столом.

Шаги за спиной возобновились, приблизились, и Стас почувствовал, что кто-то тяжело облокотился на спинку его стула.

— Значит, так. — Закурив «Беломор», Костя наклонился вперёд и пристально посмотрел в глаза Стасу. — Объясняю в последний раз. Время уговоров кончилось. Что нас интересует — мы тебе объяснили раз десять. Ты все понял… Молчать! Ты все понял. И знаешь. Знаешь то, что нам надо. Знаешь, но говорить не хочешь. Причём прекрасно знаешь, что и мы знаем, что ты это знаешь. Следишь за мыслью? Я не слишком быстро говорю?

Дождавшись запоздалого утвердительного кивка, Костя выдохнул вонючий папиросный дым и продолжил:

— Ты ведь у нас парень учёный. Сколько лет-то сидел? Шесть?

— Пять и четыре месяца.

— Достаточно. Стало быть, кухню нашу знаешь. Не надо тебе все разжёвывать. Понимаешь, что мы ведь не просто так в первое попавшееся кафе зашли, увидели твою рожу и забрали, потому что не понравилась. Нет, мы же ведь ехали конкретно за тобой. И знали, кто ты и где тебя искать. Раньше-то мы ведь не встречались, так ведь?.. Вот, и прекрасно понимаешь, что раз мы на тебя сели, то так просто уже не слезем. Преступления совершены тяжкие. Мало того, двух товарищей наших покалечили, оружие отобрали. И где-то оно сейчас гуляет. И чем больше оно гулять будет, тем больше вреда может людям причинить. Согласен?.. Вот видишь, какой расклад получается? И получается, что ты нам поперёк дороги стоишь, мешаешь. Можешь помочь, а не хочешь. Представляешь, как нам обидно? Мы ведь этих человечков, ну тех, кого ты с тёзкой своим свёл, все равно найдём. Ты ведь их знаешь, встречался с ними где-то. Раскопаем! Дня два лишних потратим, но все равно раскопаем. Только вот на тебя обидимся очень сильно. Хочется тебе этого? Я думаю, что нет. Тебе с ними делить-то нечего. Или есть чего? А, Станислав?.. Видишь, какая у нас перспектива вырисовывается? С твоей помощью или без неё, но мы их все равно найдём. Только вот вдруг они решат, что это именно ты их сдал? А мы ещё и поможем им в этом приятном заблуждении. Боюсь, что такие игры плохо у вас могут закончиться. Был Стас — и нету Стаса. Самое обидное, что ведь и не пожалеет, и не вспомнит никто. А нам так вообще со всех сторон хорошо: и «мокруху» раскроем, и «клиентом» одним у нас будет меньше. Нет, ты посмотри, как здорово получается: хочешь не хочешь, а все равно нам помогаешь. Нет, Станислав, я тебя не очень-то понимаю. Ладно мы б тебя на твои подвиги «кололи», тогда был бы смысл молчать. А так? Из-за чужого дерьма самому вляпаться. Я же не спрашиваю, чем они занимаются, — это и так все отлично знают.

— Я не знаю, — пробормотал Стас, не поднимая головы и напряжённо раздумывая.

— Да брось ты, «не знаю»! Все ты знаешь. Разговор-то не об этом. Все, что нам надо, — фамилия, имя и адрес. Так да или нет?

— Да я не знаю…

— Да или нет? Хватит выделываться, времени уже много, спать пора. Решайся! Да или нет?

Стас лихорадочно думал. Ничего нового он не услышал. Другие люди, в других кабинетах, неоднократно говорили ему такие же речи, а то и получше. Накушался за пять лет. И насчёт камеры или своих похорон — тоже не очень-то он испугался. Одного желания оперов посадить его мало, над ними ещё и следователи, и прокуроры, и судьи с адвокатами — много ещё кого, кто проверяет и руководит. И «подставу» ему они вряд ли будут делать — хлопотно, да и не совсем это по правилам, хотя какие сейчас правила, если бандиты сами первые беспредел начали. Но все равно вряд ли. А вот устроить ему кучу мелких неприятностей они вполне могут. И усилий тут особых не потребуется, и прокурор с адвокатом не спасут. Начнут омоновцы его «стекляшку» трясти, ставить клиентов к стенкам и равнять прикладами автоматов. Раз приедут, другой. А потом зайдёт эта парочка, попьёт культурно кофе и намекнёт между делом директору, кто виновник всех этих неприятностей. И останется Стас без работы. В другое место перейдёшь — и там та же история. И что остаётся? Опять грабить и воровать? Тогда уж точно после первой же кражи — камера, суд, этап и зона. Лет так на пять-восемь. Уже сейчас здоровье ни к чёрту, а после третьей отсидки вообще инвалидом выйдешь. Если выйдешь… Неохота за чужие дела так подставляться.

— Да или нет?

Стас почувствовал увесистый пинок по ножке стула. Наверное, этот толстый, который сзади, нервничает.

— Да… чего уж там… Да!

Стас поднял голову, посмотрел на Ковалёва безразлично и устало. Это был уже не тот человек, который пил коктейль в «стекляшке» или в начале разговора вертелся на стуле и растопыривал пальцы.

— Запоминай, командир, все равно ничего подписывать не буду. Насчёт квартиры меня спрашивал Олег Насибуллин. Он не судимый, мы с ним по другим делам сошлись. Живёт где-то в новостройках, по-моему, улица Спортивная, дом шесть или восемь, не помню точно. Шестнадцатиэтажная «точка», там ещё внизу видеосалон и магазин коммерческий. Последний этаж, дверь направо от лифта. Металлическая, зелёная, она одна такая. Он интересовался квартирой. Именно в этом районе. И чтобы хозяин был алкаш или одинокий. Я и свёл его со Стасом. Мы с ним последний срок вместе мотали. С Олегом ещё такой Шурик ходит, фамилии не знаю. Он наркоман, на «чёрном»[9] и сидел когда-то за наркоту. Живёт где-то в области, но недалеко, адрес не знаю. Видел раз с ними ещё пару человек, но кто такие — не знаю. Все.

— Машина у них какая?

— У Олега раньше «копеечка» была, белая. Битая вся, он её продал недавно. А последний раз я его на «рафике» жёлтом видел, тоже старом.

— А это кто? — Костя показал фоторобот.

— Не знаю. — Повертев карточку в руках, Стас пожал плечами. — Похож на одного, он со мной в одной зоне сидел, за разбой. Но его деревом придавило, в самом конце срока. Не, не знаю.

Самое страшное было позади, и Стас чувствовал себя уверенней, становился раскованней и разговорчивей, даже попросил закурить. Стас был судим два раза, и оба раза его ловили только потому, что кто-то из знакомых или подельников его «закладывал». По крайней мере, Стас считал именно так. Впоследствии ему и самому не раз приходилось «сдавать» операм ценную информацию, и ничего страшного он в этом для себя не видел, давно разобравшись, что воровские законы и бандитские понятия более чем условны, нарушаются постоянно теми же бандитами и ворами и служат в основном дня того, чтобы держать в узде молодых. Стас предпочитал жить «по здравому смыслу», и с позиций этого самого здравого смысла его сейчас беспокоил только один вопрос: как бы о состоявшемся разговоре не узнали друзья и «коллеги», а также те, кого он только что благополучно «сдал». Но уверенный тихий голос и усталый взгляд худощавого опера внушали определённое доверие, и Стас понемногу убеждался, что все для него обойдётся нормально. Сделав самый трудный первый шаг, на все остальные вопросы он отвечал спокойно, обдуманно и достаточно правдиво. Стас утаил только дошедшие до него слухи о пятом члене банды, том самом, чей фоторобот ему показывали. Этого пятого Стас видел один раз, да и то мимоходом, так что ложь далась легко и получилась правдоподобной. Ковалёв даже ничего не заметил.

Ответив ещё на несколько вопросов, Стас отправился в «аквариум», где, спихнув на пол какого-то алкаша, устроился на скамейке и задремал.

Когда отводивший его Ковалёв вернулся обратно в кабинет, Петров уже включил электрический чайник и достал банку кофе.

— Ну что, Олега надо снимать?

Костя пожал плечами:

— Сам понимаешь, если по-умному все делать, то торопиться нельзя. Может соскочить. Но у нас же, как обычно, ни времени, ни сил. Придётся снимать. Будем «колоть», пока не развалится, а может, и «терпилы» его опознают… Мне половинку налей. Спасибо!

Выпив кофе, оперы на машине Петрова отправились искать жилище Олега. Какого-либо чёткого плана действий они так и не выработали, решив действовать в зависимости от обстановки, определившись на месте. Было уже почти половина седьмого утра, рассвело, по улицам ползали запоздавшие поливальные машины, на остановках собирались первые пассажиры. Кофе и сигареты немного взбодрили, но напряжённая бессонная ночь напоминала о себе. Разговаривать не хотелось, тело было медлительным и тяжёлым, в глазах ощущалась противная резь. В конце дороги Костя даже немного задремал и проснулся от толчка Петрова, когда они повернули на Спортивную улицу.

Единственный точечный дом значился под номером четырнадцать, но все остальные приметы — видеосалон с магазином и этаж с зелёной дверью — совпадали. Более того, среди десятка припаркованных вокруг дома машин Костя сразу увидел кособокий «рафик» жёлтого цвета, с полосой вдоль борта.

Осторожно приблизившись к двери, Ковалёв замер. Из квартиры явственно доносились голоса: два мужских и женский. Говорили в прихожей, и, хотя слов разобрать было невозможно, Костя почувствовал, что сейчас кто-то собирается выходить. Двух человек для штурма квартиры явно было недостаточно, и Костя бесшумно отошёл от двери, сделав напарнику знак следовать за собой.

Они встали на площадке, около закутка с мусоропроводом, сбоку от дверей лифта. Чувствуя, как сердце начинает учащённо стучать, Петров закурил сигарету.

Время тянулось мучительно медленно. Стоять на одном месте было невыносимо, сдерживаемая энергия требовала выхода, и Костя про себя последними словами крыл неизвестных, застрявших в квартире Олега. Через десять минут он решил, что ошибся, и хотел ещё раз подойти к двери квартиры, но более выдержанный Дима отрицательно покачал головой и показал два растопыренных пальца: подожди две минуты. Они выждали этот срок и стали ждать дальше, переминаясь с ноги на ногу. На исходе четвёртой минуты лязгнул отодвигаемый засов металлической двери, тонко пискнули петли, и до оперов донеслись шаркающие шаги двух человек. Костя толкнул Диму в темноту, к приоткрытому вонючему люку мусоропровода.

На стекло двери, отделявшей площадку от коридора, легли две неровные тени. Опять скрипнула дверь, и шаги приблизились. Негромко матюгнувшись, мужчина нажал кнопку вызова лифта и отшатнулся, когда двери тотчас же раскрылись: Петров заблаговременно вызвал на этаж оба лифта — и пассажирский, и грузовой.

Присев на корточки и сдерживая дыхание, Костя выглянул из-за угла и в последний момент в ярком свете кабины успел разглядеть двоих: невысокого худощавого мужчину с большой абсолютно лысой головой и его спутницу, нездорового вида женщину с короткими сальными волосами, в длинном красном свитере.

Загудев, кабина пассажирского лифта отправилась вниз. Оперы вскочили в грузовой. На пятом этаже кабина остановилась, видимо, чтобы подобрать кого-то из жильцов, но Дима, сквозь зубы яростно матерясь, быстро переключил кнопки, и они отправились дальше.

Судя по сообщённым Стасом приметам, лысый большеголовый мужик и был Шариком. Когда оперы выскочили из дома, парочка наркоманов успела отойти достаточно далеко и намеревалась, очевидно, тормознуть такси, так как удалялась в сторону от ближайшей остановки общественного транспорта. Шли они не спеша, не оглядываясь, женщина несла в руке полиэтиленовый пакет, а мужчина обнимал её за талию и что-то говорил. Отпустив их метров на сто, Дима направил свою машину следом, регулируя скорость таким образом, чтобы место их встречи пришлось на пересечение Спортивной улицы и бульвара Чемпионов.

Так и произошло. Когда Шарик сошёл с тротуара на проезжую часть и, подняв руку, развернулся, намереваясь остановить какую-нибудь машину, рядом с ним резко затормозила белая «шестёрка». Затуманенный наркотиком мозг среагировать не успел, да и тело не оказало ни малейшего сопротивления. Выскочивший из машины мужчина толкнул Шарика на капот, легко заломил ему руки за спину и защёлкнул наручники, после чего похлопал по одежде в поисках оружия. Единственным оружием Шарика оказались два пустых шприца с иглами, издающие резкий запах наркотического раствора.

Женщина от испуга выпустила свой пакет, и тот с металлическим звоном упал на асфальт. Через несколько секунд она поместилась рядом со своим кавалером на заднем сиденье машины, хлопнули дверцы, и белая «шестёрка» рванула на «базу» — в Правобережное РУВД.

Ещё через три часа взяли Насибуллина. Прямо на лестничной площадке, когда он открыл дверь, чтобы вывести ведро с отходами. Активного сопротивления он оказать не успел, только криво улыбался, пыхтел и напрягал мускулы рук, стараясь не дать надеть наручники. Исход встречи решил удар по печени, проведённый одним из оперов, мастером спорта по боксу.

Ковалёв и Петров, «передав эстафету», отправились по домам. Костя собирался поспать до обеда и вернуться на работу, а Дима планировал заняться домашними делами. Как оказалось впоследствии, он поступил более благоразумно: приехав в РУВД, Костя опять застрял на всю ночь.

К восьми часам вечера задержали ещё двоих членов группы, занимавшейся налётами на квартиры. Они были братьями и профессиональными спортсменами. Старший тренировал начинающих кик-боксёров, а младший выступал в городской гандбольной команде. Забирали их прямо из квартиры. Наибольшую трудность при задержании представляли не тренированные мускулы и молниеносная реакция братьев, а их мать. Загородив своим сухоньким тельцем богатырские фигуры сыновей, она пятилась по коридору в глубь квартиры, выкрикивала ругательства в адрес распоясавшихся ментов, взывала к прокурору и резкими ударами швабры пресекала попытки прорвать оборону или обойти её с флангов. Отступая за спиной матери, братья оказались в комнате. Квартира располагалась на втором этаже, и они приняли мудрое решение: сиганули в открытое окно.

Это и решило дело. Благополучно приземлившись, братья были радостно встречены омоновцами, взятыми для усиления группы задержания. Опускаясь на скамейки в тесных «стаканах» двух «уазиков», братья, наверное, впервые в жизни пожалели о том, что выросли такими большими и сильными, — им досталось прямо пропорционально массе и обратно пропорционально уму.

Большинство потерпевших опознали предъявленную им четвёрку. Братьев в основном опознавали по комплекции — со времён неожиданных визитов в квартиры их лица значительно утратили былую мужскую привлекательность и обычный цвет. На обысках изъяли некоторые из похищенных вещей, в основном мелочи, так как почти все наиболее крупное и ценное они успели продать. На допросах Насибуллин дал подробные показания. Шарик «ушёл в полный отказ» и с тоской ожидал в камере того момента, когда у него начнутся «ломки». Старший брат признался частично, очень расчётливо и осторожно. Младший, со слезами умолявший следователя отпустить его под подписку о невыезде, «сдал» всех и очень сожалел о том, что не знает больше ничего интересного.

Всего ими было совершено семь квартирных грабежей, все на территории Правобережного района. Под подписку о невыезде никого не отпустили. Пока шло предварительное следствие, мать братьев засыпала жалобами все мыслимые инстанции.

Всё было хорошо. За исключением одного — «мексиканского киногероя» так и не нашли. Судя по показаниям задержанных, именно он некоторое время назад организовал всю группу. Он же получал информацию о квартирах, которые следовало брать, и составлял планы нападений, но непосредственного участия в акциях не принимал, а осуществлял только общее руководство. Называли его по имени — Борис, но Насибуллин, давший наиболее подробные показания, заявил, что это псевдоним.

— Я один раз видел у него три или четыре паспорта, на разные фамилии, но все с его фотографиями. И потом, он как-то раз звонил по межгороду — так вообще Славой назвался. Только вам его все равно не поймать.

— Почему это не поймать? — угрюмо поинтересовался Ковалёв.

Он провёл на работе вторую бессонную ночь, такую же напряжённую и нервную, у него болел зуб, и хотелось наконец отправиться домой, чтобы нормально пообедать и отоспаться.

— Да потому! — Насибуллин одной затяжкой прикончил сигарету, аккуратно раздавил окурок о стенку пепельницы и только потом поднял голову. — Он ведь ваш.

— Что значит «наш»? — подозрительно спросил Петров, только что приехавший из дома и потому энергичный. — Ты можешь яснее выражаться?

— Ну, мент он или кагэбэшник. Не знаю, работает он сейчас или нет, но опером он был. Где-то в Москве или в Питере, не знаю. Где-то в столице.

— С чего ты взял? — взвился Дима, многозначительно посмотрев на Костю. — Он тебе что, сам говорил?

— Нет, конечно. Он про себя вообще ничего не говорил. Но мне интересно было, я и попробовал справки навести. Я так понял, что он или родился у нас, или работал здесь когда-то. Во всяком случае, связи у него здесь крепкие. Он ведь и про квартиры все точно узнавал, ни одной осечки у нас не было. Я так думаю, он во всём этом деле не меньше полусотни тонн баксов заработал. Мы ведь только на одной квартире — той, что на Ударников, — почти шестьдесят «лимонов» взяли, а ещё золото, иконы. А он почти все себе загреб. У него ведь и лежбище где-то здесь своё было, только я думаю, что не в самом городе, а в области. Он его вообще от всех скрывал. И баба наверняка где-то осталась. Ищите! Про машину его я вам говорил. Найдёте — я вам на него весь расклад дам, и в суде все расскажу, А то нагрелся, ментяра, за наш счёт, нам теперь сидеть, а он гулять будет?

— Ты о нём у кого справки наводил? — поинтересовался Костя, размышляя об услышанном.

— А-а, да это вам не поможет. Был такой Паша Кожин, кличка у него Зима. Из «омской» команды. Вот он и говорил. Я так понял, что он с этим нашим Борисом сталкивался когда-то. Только Пашу убили месяца два назад, а больше вам никто ничего не скажет. Наши ребята ещё меньше моего знают.

Вечером, возвращаясь домой в машине Петрова, Костя опять затронул эту тему.

— Знаешь, я Насибуллину всё-таки почему-то верю. Очень все похоже складывается. Посмотри, как этот Слава-Борис все организовал. Сам только за ниточки дёргал и деньги грёб. Теперь мы их повязали, а он в стороне. Как ты думаешь, почему он своих не предупредил, когда понял, что квартиру с барахлом накрыли?

— Может, шкуру свою спасал, а о других позаботиться времени уже не было. — На светофоре зажёгся красный свет, но перекрёсток был пуст, и Дима, оглянувшись по сторонам, нажал на акселератор. — Но, по-моему, он это специально сделал. Знал, что никто про него ничего толком рассказать не сможет, вот и не волновался. У нас раскрыта серия тяжких преступлений, обезврежена опасная группа, а если один, пусть даже и организатор, скрылся, то никого это особенно волновать не будет. Брауна за утерю оружия наверняка уволят… Представляешь, лет десять бы назад такое случилось? Да этого гребаного Бориса за три дня просчитали бы и задержали. Есть ведь над чем поработать! Только нам это все равно не потянуть, не наш уровень, а больше никто и заниматься не станет. Ну, в министерство запрос пошлют какой-нибудь.

— А если это неправда все?

— Может, и так. Только я почему-то Олегу тоже верю.

Некоторое время они молчали. Костя смотрел в окно на проносящиеся мимо дома, мигающие светофоры, на редких прохожих и значительно чаще попадающиеся машины. Зубная боль поутихла, и, несмотря на массу проделанной за день работы, сильной усталости он уже не ощущал. И домой уже не хотелось. Не хотелось, потому что никто его там не ждал и делать было абсолютно нечего. Телевизионные программы скоро уже закончатся, видиком он так и не обзавёлся. Что остаётся-то? Полистать газеты, выпить бутылочку пива и лечь спать, надеясь, что хоть сегодня не придут кошмары, одолевающие его последние ночи.

— Знаешь, у меня к этому Боре-Славе особой злости нет, — задумчиво проговорил Дима, когда они почти приехали. — Не был бы он опером, так я о нём вообще бы не думал. Интересно, а он ведь, наверное, наш, а не комитетский.

— Да наш, наверное, — безразлично отозвался Костя. — У них специфика другая. А может, из этих, которых в конце восьмидесятых из КГБ в милицию на усиление прислали, помнишь?

— Помню, я тогда ещё постовым был. Я думаю, может, мужика допекло так. Денег нет, и взять неоткуда, а надо срочно. Жена заболела, или ребёнку какая-нибудь операция срочная за границей нужна. Вот и пошёл на грабежи. Посмотри: все, кого он грабил, фактически не пострадали! Помнишь того директора конторы по недвижимости? Для него пять тонн долларов, золото и аппаратура — так, мелкая неприятность, не больше. Он пару сделок с расселением коммуналок провернёт — и все себе обратно вернёт. Не так ли?

— Да ладно, не заводись ты! Ну плохо все, так это и так все знают. Кроме тех, кому это в первую очередь знать положено. Или ты его оправдать пытаешься, Деточкина из него сделать? Я не думаю, что он специально наказывать кого-то хотел. Просто выбирал богатые квартиры, а то, что там люди такие оказываются, так это… Так, примета времени. Каждый живёт как хочет и как может. Мне нравится то, чем я занимаюсь. Лезть в политику или разбираться, почему у нас все так получается, — нет уж, пусть этим другие занимаются.

— Да ладно, не хочу я никого оправдывать, — махнул рукой Дима. — Противно просто. Все нарушают законы для своей выгоды, а мы — для того, чтобы этот самый закон хоть как-то поддерживать.

— Ты это судье скажи, который вымогателей и разбойников под залог отпускает, а грабителям условные сроки даёт. Нам же всем уже объяснили: да, сейчас плохо, но лет через пятьдесят нынешние бандиты перестанут стрелять и делить и начнут поднимать нашу экономику, и тогда всем будет хорошо.

— Ага, тогда те, кого мы сегодня не досажали, будут нам зарплату платить, — буркнул Дима, подъезжая к дому Ковалёва.

— Так и будет. Сегодня они в беспределе заинтересованы, а потом, наоборот, захотят, чтобы крепкий закон был. Вот тогда-то мы всем и понадобимся. А сейчас мы никому не нужны. Кроме самих себя.

— Приехали. До завтра!

Костя открыл дверь и успел поставить ногу на асфальт, когда его опять окликнул Дима:

— Подожди! Слушай, а вот ты, если бы совсем припёрло… Пошёл бы на такое?

— Не знаю. — Ковалёв пожал плечами. — Думаю, вряд ли. Наверное, просто смелости бы не хватило. Пока!

Костя поднялся в свою квартиру. Там было темно и уныло. Повесив куртку, он положил пистолет в ящик прикроватной тумбочки и прошёл в кухню. Пива не было — вчера допил последнюю бутылку. Недалеко от дома располагались круглосуточные торговые ларьки, но выходить на улицу уже не хотелось. Задумчиво посмотрев на полупустую бутылку «Смирновской», Костя захлопнул холодильник, поставил на плиту чайник и кастрюлю с сосисками и отправился принимать душ.

В четверг утром начались события, не имевшие, как поначалу казалось, прямого отношения к истории с Катей Ветровой, но впоследствии сыгравшие очень важную роль.

Руслан Осипов, двадцатидвухлетний красавец культурист, охранник одного из банков, купил машину. Как раз такую, о которой мечтал: реэкспортную «восьмёрку» цвета «мокрый асфальт», не старую, в хорошем состоянии и относительно недорогую — она обошлась даже на четыреста долларов дешевле, чем он рассчитывал.

С волнением сев за руль, Руслан объехал огороженную площадку автомагазина, а потом подвёз бывшего хозяина до какого-то офиса в центре.

— Ладно, удачи тебе. — Смуглый парень пожал Руслану руку, выскочил из машины и затерялся за многочисленными стеклянными дверьми.

Осипов прибавил громкость цифровой автомагнитолы и, наслаждаясь чистым звучанием четырех японских колонок, неспешно направился домой.

Должность сотрудника службы безопасности крупного банка, которую Осипов получил год назад благодаря протекции своего старого знакомого Гоши Сысолятина, оплачивалась более чем хорошо, а так как Руслан не брезговал и другими доходами, то смог осуществить свою заветную мечту довольно быстро. Сама работа ему тоже нравилась. В солидном костюме, с «Макаровым» под мышкой прохаживаешься в холле, приглядываешь за посетителями и отвечаешь на их вопросы. А после обеда, когда операционное время заканчивается, сидишь в своей комнате и вместе с другими охранниками смотришь видик. Солидность «крыши» банка полностью соответствовала его твёрдому финансовому положению, и это практически сводило на нет вероятность нападения с целью ограбления. Если только какие-нибудь «отмороженные» сопляки решат сорвать лёгкие деньги, но и в этом случае численность и оснащение охраны лишали такую попытку шансов на успех.

Контролировала банк «хабаровская» группировка, занимавшая в городе второе после «центровой» место и резво поднимавшаяся в гору. По слухам, банк был создан при её поддержке и для осуществления её же планов. Сысолятин, которого Руслан знал с детства, занимал не последнее место в запутанной иерархии «хабаровцев». Почти каждое своё дежурство Осипов видел, как Гоша небрежно паркует перед входом сверкающий «форд-скорпио» и направляется прямо в кабинет управляющего. Встречаясь с Осиновым, Гоша всегда здоровался с ним за руку, и это добавляло Руслану вес в глазах напарников. А в последнее время в разговорах с ними он позволял себе иногда намекнуть, что является членом группировки. А что? Руслан не сомневался, что пройдёт какое-то время, и Гоша обязательно предложит ему новую работу, более соответствующую его способностям и, естественно, лучше оплачиваемую.

Остановившись перед светофором, Осипов расслабленно откинулся на подголовник и прикрыл глаза. Боковые стекла машины были опущены, и мощные динамики доносили до прохожих и пассажиров соседних автомобилей душещипательное содержание песни о загубленной в Бутырской тюрьме юности.

Покупка машины сулила массу новых впечатлений и приятных ощущений. Пребывать в этом заблуждении Руслану оставалось совсем недолго.

В этот же день Саша впервые приступил к выполнению своих обязанностей в группе Билла. К половине десятого утра он подъехал к кафе «Космос». Остальные были уже на месте. Двое потягивали соки и смотрели видик в пустом обеденном зале, ещё один сражался с космическими монстрами на ярком экране игрового автомата. Сам Билл — невысокий, с могучим торсом и короткими кривыми ногами, стриженный наголо — энергично вычищал щёткой салон своего джипа «тойота-раннер», застывшего с распахнутыми дверьми перед входом в кафе.

Саша взял запотевшую банку пива и тоже пристроился перед экраном телевизора. Фильм был скучный — какая-то ерунда про благородного полицейского, у которого преступники убили напарника. Много печальной музыки и — часто крупным планом — глаза главного героя, особенно когда он в очередной раз расстреливает кого-то из врагов. Но Сашиным коллегам фильм нравился, они смотрели с интересом и наперебой комментировали, обращая, правда, больше внимания не на заложенный в сюжете смысл, а на демонстрируемые приёмы единоборств и виды оружия. Допив пиво, Саша отправился за следующей банкой. «Коллеги» посмотрели на него откровенно неодобрительно, но Саше на это было наплевать. Он бы даже обрадовался конфликту — может, тогда Гена вернёт его на прежнее место. Только Саша положил глаз и начал подбираться к двум сёстрам-кореянкам, продавщицам одного из контролируемых им ларьков, как на тебе! Сиди тут с утра до вечера в тёмном зале и мотайся на «стрелки», где когда-нибудь обязательно нарвёшься на пулю или на нож. Сколько Саша ни разговаривал с пацанами из других группировок, нигде не было такой системы, один Крутой изобрёл эти «пожарные команды». Не может, видите ли, забыть, как был когда-то офицером спецназа, тянет его на эти армейские штучки.

С банкой ледяного пива в руке Саша вышел из кафе и постоял у дверей, оглядывая залитую солнцем улицу. По противоположной стороне не спеша шли две девушки, лет по семнадцати-девятнадцати. Симпатичные, похожие на студенток. Блондинка и брюнетка. Проходя мимо, обе посмотрели на вывеску кафе. Блондинка встретилась взглядом с Сашей, улыбнулась и сказала что-то подруге. Та замедлила шаг и тоже посмотрела — пристально, сердито. Потом дёрнула блондинку за рукав, бросила что-то резкое и, видимо, обидное для Саши, пошла дальше.

Саша перебежал дорогу, догнал и с ходу вцепился брюнетке в руку.

— Подожди-ка!

Она остановилась. Вблизи блондинка оказалась далеко не такой привлекательной и натуральной, как с другой стороны улицы, хотя смотрела доброжелательно. В отличие от своей подруги, которая сразу рявкнула:

— Отпусти руку!

Разговаривать с Сашей в таком тоне было нельзя. «Колобок» в голове заволновался и проявил интерес к происходящему. Саша медленно сжал тонкое запястье, неотрывно глядя в насторожённые зелёные глаза брюнетки. Громко, с удовольствием отхлебнул пива.

— Ну отпусти же, мне больно! Девушка попыталась выдернуть руку, но безуспешно. Саша сжал пальцы ещё сильнее и медленно проговорил:

— Попроси-ка по-хорошему, красавица.

Её действительно можно было назвать красивой. Классические тонкие черты лица, приятного цвета гладкая кожа, ухоженные волосы. Зелёные глаза смотрели уже не так враждебно. Появился в них какой-то испуг.

Появился и начал стремительно расти, по мере того, как Саша сжимал её руку и все шире ухмылялся. Видимо, девочка была «домашней», не понимала, как себя надо вести. Поколебавшись, но видя, что самой ей не справиться, а единственная помощь подружки заключается в том, что она стоит рядом и строит глазки этому бугаю, брюнетка сказала почти просительным тоном:

— Ну отпусти. Отпусти, пожалуйста!

Продолжая смотреть ей в глаза, Саша медленно допил пиво и разжал пальцы. На тонком запястье остались красные пятна. Саша бросил пустую банку под ноги, и пивные брызги густо покрыли носок чёрной замшевой «лодочки» брюнетки. Она посмотрела вниз, потом отступила и резко рванулась в сторону, пытаясь обойти Сашу сбоку. Не получилось. Ухмыляясь, он перегородил дорогу.

Если бы Саша оглянулся назад, то увидел бы высокого парня в светлой джинсовой куртке и зелёных слаксах, который топтался на одном месте метрах в пятидесяти за его спиной. Парень явно шёл встречать девушек, но, увидев крепкую фигуру и стриженый затылок Саши, вмешиваться в конфликт не решился. Стоял и ждал, обливаясь потом и надеясь, что все разрешится мирным путём. Подумаешь, решил человек познакомиться. Сейчас поговорит, ему все объяснят, и он отойдёт. Делов-то!

С противоположного тротуара за разворачивающейся сценой знакомства наблюдал Билл. Сидя на водительском месте своей pocкошной белой «тойоты», он перестал протирать консоль, отложил тряпку и закурил сигарету.

Блондинка молчала, продолжая благожелательно смотреть на Сашу. Оставаясь обычно в тени красоты своей подруги, сейчас она была рада её унижению, тем более что самой ей ничего не угрожало. Но Сашу она ничуть не интересовала. Он отступил на шаг, как бы провоцируя объект своего интереса попытаться ещё раз проскользнуть мимо, и сказал:

— Тебе надо быть повежливее, детка. Даже если куда-то очень спешишь. Что ты там своей подруге про меня говорила, а?

Не дождавшись ответа, он впервые удостоил вниманием блондинку и спросил у неё:

— Чего она тебе про меня сказала?

Блондинка улыбнулась ещё шире, всем своим видом давая Саше понять, что очень хочет пойти с ним в кафе и там ответить на любые его вопросы. Саша почувствовал желание ударить её, сдержался и повернулся к темноволосой.

— Тебя как зовут? Чего молчишь-то, очень спешишь, что ли? Одна такая уже доспешилась… Хочешь, я сам угадаю твоё имя?

Брюнетка наконец заметила за его спиной своего знакомого и попыталась махнуть рукой, чтобы привлечь его внимание. Саша перехватил её за локоть, дёрнул вниз и на себя — так, что девушка потеряла равновесие и качнулась к нему. Оглянулся.

Парень в зелёных слаксах тут же принялся внимательно изучать белую «тойоту» с распахнутыми дверцами и пышноусым амбалом внутри.

— Хо! — Саша приятно удивился, даже заговорил быстрее, продолжая удерживать брюнетку за локоть, заставляя её балансировать на высоких «шпильках». Сквозь лёгкий пивной хмель в голове начал пробиваться привычный звук бешеной струны. — Это кто — брат? Или твой молодой человек? Зови его сюда, познакомимся. Может, мы с ним договоримся, и он ещё немного подождёт. Ты ведь к нему спешила, да? Не много ему вас двоих будет? Ну чего, пошли тогда сами к нему, если позвать не хочешь. Пошли!

Саша, разворачиваясь, потянул за собой сопротивляющуюся девушку. Каблучок подвернулся, и она вскрикнула от неожиданной резкой боли. Сердце у неё отчаянно заколотилось, и она вдруг поняла, что инцидент может вылиться в нечто большее, чем испорченное настроение и синяки на руках.

— О, значит, не брат. — Саша проявил некоторые способности к логическому мышлению. — Ну пошли, объясним ему, что ты немного задерживаешься. А может, мы с ним тебя на двоих поделим? Он вообще как пацан, ничего?

К кафе бесшумно подкатила длинная золотистая иномарка. Седовласый господин в розовом костюме и тёмных очках, с цветком в петлице и в туфлях из крокодиловой кожи, вылез из-за руля и помог выбраться даме, ещё более высокой и сухопарой, чем он сам. Пискнула сигнализация. Господин, подхватив спутницу под руку, величественно вплыл в двери кафе, перед самым порогом неодобрительно покосившись в сторону Саши.

Билл мягко выпрыгнул из джипа и стал переходить дорогу. Заметив это, парень в зелёных слаксах похолодел и невольно отступил на шаг назад. Мелькнула мысль, что надо позвонить в милицию, и он затравленно оглянулся в поисках телефона.

— Не надо, — умоляюще прошептала брюнетка, морщась от боли и пытаясь вырвать локоть. — Ну пожалуйста, не надо.

— Почему же не надо? — нарочито громко спросил Саша, свободной рукой обхватив девушку за талию и грубо прижав её к себе.

От соприкосновения с её телом Сашу встряхнуло. Струна в голове завибрировала сильнее, подобно проволоке пронзая больной мозг и разгоняя остатки хмеля. Рука сама собой поползла вниз, миновала изгиб поясницы и плотно улеглась на сжавшихся ягодицах. Потянув за локоть, Саша заставил девушку встать на цыпочки, лишая всякой попытки вырваться.

— Отпусти… — Голос у брюнетки стал совсем жалобным, в зелёных глазах заблестели слезы.

Саша победно ухмыльнулся и неожиданно услышал за спиной тихий уверенный голос:

— Отпусти.

Голос был мужским и мог принадлежать только тому доходяге в зелёных штанах, который, видимо, набрался-таки смелости подойти и получить свою порцию.

Одновременно разжав обе руки, Саша развернулся, перенося вес тела на заднюю ногу. Готовая выстрелить бронебойным ударом рука остановилась, глаза расширились от удивления и испуга: перед ним стоял Билл.

Оценивающе посмотрев в глаза подчинённого, Билл сделал какое-то движение. Какое именно — Саша так и не понял. Только успел заметить, как оскалился в атакующей гримасе рот Билла и белая молния, мелькнув перед глазами, врезалась ему в голову.

В давние годы, ещё во времена Советского Союза, Билла учили не драться. Его учили убивать. Будучи мичманом, одним из лучших инструкторов по рукопашному бою, он много лет передавал свои навыки новобранцам десантно-штурмовых батальонов морской пехоты. И в последнее время умение просто драться требовалось ему гораздо реже, чем способность калечить и убивать своих противников.

Но Сашу он пожалел, хотя ему стоило немалого труда удержаться от чисто рефлекторного, давно отработанного завершающего смертоносного удара. Обе девушки вскрикнули. Оскал моментально пропал с лица Билла, уступив место обычному спокойному выражению. Заложив руки за спину, он перешагнул через Сашино тело и тихо, но крайне убедительно сказал:

— Во-первых, выходя на улицу, одевайтесь так, чтобы не сверкать своими трусами. Во-вторых, научитесь разговаривать с людьми. Даже с такими. — Он слегка пнул ногой распластанное тело Саши. — А в-третьих, быстро у…те отсюда! И пахаря своего прихватите.

«Пахарь» успел-таки дозвониться до милиции и теперь, ошарашенный неожиданным развитием событий, стоял, сжимая мокрой ладонью телефонную трубку. Блондинка улыбнулась Биллу так же, как ещё недавно Саше, и хотела что-то сказать, но, встретив его брезгливый взгляд, ойкнула, подхватила впавшую в оцепенение подругу и поволокла её прочь.

— Быстрее, — не оглядываясь, проговорил Билл, и девушки побежали, спотыкаясь на высоких каблуках.

Билл легко поднял Сашу, перенёс через дорогу и бросил на просторную площадку позади сидений «тойоты». Потом заглянул в кафе и, ничего не объясняя, вызвал своих бойцов. Спустя минуту «тойота» уже стояла во дворе жилого дома в двух кварталах от кафе.

Когда Билл выключал зажигание, по улице, сверкая синей мигалкой и завывая сиреной, пронёсся патрульный «уазик». На перекрёстке машина остановилась, и водитель спросил у сидевшего рядом старшины:

— Куда теперь?

— Давай обратно. Говорили, напротив кафе. Вот и проверим его. Там бандюки любят собираться.

Водитель вывернул руль, машина лихо одолела бордюр и остановилась у самых дверей.

— Пошли!

Первым в зал вошёл старшина, следом — младший сержант с автоматом в руке. Водитель приоткрыл дверцу, посмотрел на истёртый протектор заднего колеса, сплюнул и стал разглядывать золотистую иномарку. Самого владельца иномарки в это время подняли из-за стола, проверили документы и довольно непочтительно досмотрели, проверяя наличие оружия. Господин косился на автомат, который младший сержант небрежно держал стволом вниз, поджимал губы и молчал. Успевший спрятать свой незарегистрированный газовый пистолет бармен наблюдал за привычной сценой с лёгкой усмешкой. Когда господин в розовом костюме уселся на место и, давясь от возмущения, возобновил прерванную трапезу, бармен налил два стакана холодного лимонада и выставил на стойку перед милиционерами:

— Угощайтесь!

В прохладном кондиционируемом салоне «тойоты» Билл поучал пришедшего в себя Сашу. Остальные бойцы были отправлены прогуляться и топтались в стороне, около детской площадки, вызывая живой интерес у сидящих на скамейках старушек.

— Во-первых, во время работы — ни капли спиртного, даже пива. Я не хочу, чтобы ты бегал в сортир каждые десять минут или вообще обоссался, когда до дела дойдёт. После работы пей сколько влезет, но чтобы утром в норме был. Если узнаю, что наркотой балуешься, хотя бы «травкой», то… Во-вторых, на работе — никаких баб. Вечером делай что хочешь, хоть с бабами, хоть с мужиками — мне по фиг. Зачем ты до этих двух докопался? У тебя что, проблемы какие? Мальчишка тот вызвал ментов, они только что проехали. Если бы я тебя вовремя не убрал, то оказался бы ты в камере и вышел бы оттуда только завтра утром и с опущенными почками. Надо тебе это из-за каких-то шалав? Повторяю последний раз: когда я на работе, то должен быть уверен во всех своих парнях. Понимаешь, во всех! А в тебе у меня такой уверенности нет. Посмотрим на тебя разок в деле, говорят, раньше ты ничего был. Но если мне что-нибудь не понравится… Здесь я решаю, с кем мне работать. Сразу отправишься обратно, откуда там тебя взяли. Понял?

Саша был бы очень рад отправиться обратно, но вслух этого не сказал и попытался не выдать своих мыслей взглядом. Кивнув разламывающейся от боли головой, он постарался сказать как можно твёрже:

— Я всё понял.

Билл долго смотрел ему в лицо, гладил кончики усов, потом вздохнул и приказал:

— Иди, зови остальных.

В тот же вечер Саша отправился к «своим» ларькам. Сестёр-кореянок на работе не оказалось: как ему объяснили, они нашли место в каком-то магазине и перешли туда. «Колобок» в голове продолжал назойливо напоминать о себе, но, пройдясь по ларькам, Саша не нашёл никого, кто бы его заинтересовал. В качестве разрядки он избил до полусмерти двух грязных бомжей, собиравших пустые бутылки. Один из них, на своё несчастье, имел огромные неухоженные усы, придававшие ему некоторое, очень карикатурное сходство с Биллом, и это стоило ему нескольких лишних переломов рёбер и выбитых зубов. Потирая ноющие кулаки, Саша взял металлическую банку водки, выпил её в своей машине, закусил холодным шашлыком и уснул на разложенном сиденье, открытым текстом и в полный голос послав «колобка» на хер.

Прошедший день принёс Гене почти тысячу долларов чистой прибыли и закончился приятным ужином в ресторане вместе с коммерческим директором одной фирмы — разумеется, за счёт самого директора. Потом Гена отправился домой.

Когда бухгалтер Иванов высказал ему свои жалобы по поводу квартирной кражи и подозрения в адрес «Жаннет», Гена призадумался. Он знал, что курирующие контору «борисовцы» занимаются такими вещами, но каких-либо способов уладить дело не видел. По всем понятиям, бухгалтер был «лохом» и «барыгой», «кинуть» которого любой бандит имеет полное право. Таким образом, заступиться за бухгалтера Гена не мог и уже хотел сказать об этом, но осёкся: в глазах Иванова буквально горела святая уверенность в Генином всесилии и прямо-таки неуёмное стремление расстаться со своими ещё сохранившимися капиталами. Сделав задумчивое лицо, Гена пообещал разобраться.

В тот же вечер он позвонил бухгалтеру домой и назначил встречу. Когда Иванов явился в назначенное место, Гена, старательно изображая волнение и ни словом не упоминая о «борисовцах», сообщил, что квартиру бухгалтера «обнесли» бойцы из некой малочисленной, но крайне жестокой и беспредельной «чёрной» команды. Более того, квартирная кража — это только начало, так как несчастного бухгалтера кто-то «подставил» и «чёрные» в перспективе намерены его «замочить». Он, Гена, «забивал с ними стрелку», но убедить их отказаться от своих кровожадных намерений не смог, и теперь Иванову надо или заказывать себе гроб, или решать проблему кардинально. Но это будет стоить дорого, так как очень трудно найти желающих повесить на себя расстрельную статью. Иванов начал заламывать руки и даже тихонько завывать, одновременно пытаясь вычислить того, кто его так жестоко «подставил». Гена с каменным лицом курил сигарету, посматривал по сторонам и размышлял о том, что глупость человеческая границ не имеет. В конце концов бухгалтер вычислил фамилию своего недоброжелателя и от этого завыл ещё громче, так как понял, что дело его действительно плохо и спасения нет.

В самый кульминационный момент, когда Иванов готов был уже спросить адрес похоронной конторы, в разговор вступил Гога, до того тихо-мирно молчавший на заднем сиденье «ниссана». Яростно матерясь, брызгая слюной и разрубая руками воздух, он с бесшабашной удалью заявил, что оставлять в беде хорошего человека для него лично «западло», а так как пара-тройка трупов его положения не изменит, его и так уже ищут за «мокруху», — то он сам этим делом займётся, причём бесплатно. Потом Гена и всплакнувший от счастья бухгалтер долго уговаривали его принять заслуженное вознаграждение, Гога гордо отказывался, но в итоге сдался и позволил себя уговорить. Позабыв чувство меры и увлёкшись, Гога начал предлагать отправиться разбираться с «черномазыми» прямо сейчас и долго размахивал выполненной в виде «лимонки» газовой зажигалкой, чем едва не довёл бухгалтера до инфаркта.

С большим трудом угомонив татуированного гиганта, Гена обсудил с Ивановым вопрос финансового обеспечения предстоящей операции. Тот был готов отдать все. Гена великодушно согласился взять половину. Отдельным пунктом оговорив необходимость забрать из милиции заявление о краже — менты все равно ведь ничего не найдут и только помешают своими бестолковыми неграмотными действиями, — Гена довёз бухгалтера до дома и высадил из машины. Первый взнос Иванов должен был сделать в четверг. Гена специально дал ему большую рассрочку и основательно снизил итоговую сумму, понимая, как выгодно иметь в должниках бухгалтера процветающей фирмы. В дальнейшем это могло принести ещё большие доходы.

От воспоминаний о бухгалтере Гена перешёл к другим приятным мыслям. Дорога не отнимала у него много внимания, и он размышлял о том, что надо будет приобрести себе радиотелефон, а осенью, когда решится вопрос с поступлением в институт, съездить куда-нибудь отдохнуть. Лучше за границу.

Подъезжая к светофору в конце Лесного проспекта и двигаясь в третьем ряду, он обогнал «КрАЗ», медленно тянувший строительный вагончик-бытовку. Остановив «ниссан», Гена откинулся на спинку сиденья, краем уха слушая сводку городских новостей, включённую в музыкальную программу. Перед высоким квадратным носом джипа проходили пешеходы, и Гена смотрел на них равнодушным взглядом хозяина жизни, уставшего от дневных дел и добирающегося домой, чтобы подготовиться к вечерним мероприятиям.

Загорелся жёлтый сигнал. Сзади послышался нарастающий рёв мотора «КрАЗа», только подъезжающего к перекрёстку. Одновременно со сменой огней на светофоре Гена плавно отпустил сцепление. Тронувшись с места, «ниссан» успел преодолеть не более трех метров, когда огромное вращающееся колесо тягача чиркнуло по сверкающей обшивке заднего крыла, в одно мгновение содрав краску и смяв железо. Ошеломлённый Гена вдавил акселератор, и присевший на заднюю ось джип легко оторвался от надсадно ревущего «КрАЗа». Метров через пятьдесят Гена остановился, перегородив второй ряд, в котором двигался тягач. Мимо проскочили две юркие иномарки и «скорая помощь». «КрАЗ» медленно останавливался. Не закрывая двери и не глуша мотора. Гена выскочил из машины и стал осматривать испорченное крыло, чувствуя, что начинает закипать. Тягач остановился, и Гена, играя желваками, повернулся в его сторону. На углах бампера «КрАЗа» были укреплены какие-то пружины с шариками на концах, и они вибрировали в такт работе двигателя. Сквозь маленькое пыльное ветровое стекло силуэт водителя едва просматривался, но вроде бы тот был один, и Гена, решительно заскочив на подножку, распахнул дверь.

Водителю было на вид лет шестьдесят.

Маленького роста, в грязном комбинезоне и резиновых сапогах, до смерти перепуганный. Схватив за воротник, Гена сдёрнул его с сиденья.

— А ну вылезай, баран!

Водитель послушно спрыгнул на землю и остановился, не зная, что делать дальше, и исподлобья поглядывая на джип с включёнными аварийными огнями. Толкнув ладонью в грудь, Гена припечатал водителя к высокому крылу тягача и отвесил размашистый подзатыльник.

— Чего, совсем ослеп, баран старый?!

Оглянувшись и убедившись, что вокруг никого нет, даже прохожие куда-то подевались, Гена ударил водителя локтем по скуле. Удар получился несильным — злость понемногу уходила, оставляя место искреннему недоумению: как много неприятностей из-за какого-то старого идиота!

— Иди посмотри, что ты сделал, мудак!

Водитель замешкался, и Гена, схватив за рукав комбинезона, подвёл его к заднему крылу «ниссана». Вмятина казалась уже не такой значительной, как на первый взгляд, да и полукруглые царапины выглядели не столь пугающе. Присев на корточки, Гена отколупнул кусок краски и поднял голову.

— Да они ж вроде и не свежие… Вмятины-то, — пробормотал водитель, опасливо помаргивая.

— Да ты чего, дед, совсем охренел? — возмутился Гена, распрямляясь и сразу становясь на голову выше собеседника. — Ещё скажи, что я сам это сделал! Или неделю с ними по городу ездил, случая искал, чтобы тебе подставиться! Ты виноват, понял? Знаешь, сколько эта машина стоит? Да ты за всю жизнь на одно колесо не заработал! Как расплачиваться будешь?

— Может, ГАИ вызовем? — предложил водитель, прекрасно понимая, какой ответ получит.

— Я тебе сейчас труповозку вызову, козёл старый! — заявил Гена и резким ударом плеча толкнул водителя к своему джипу. — Ты мне ещё предложи с тобой в суд сходить! Хочешь, я тебя сейчас в лес вывезу и там закопаю, хочешь?

Пристально, с усмешкой глядя в лицо собеседника, Гена ждал ответа. Дождался. Не поднимая глаз, старый водитель отрицательно покачал головой. На лбу у него проступила испарина.

— Правильно, и я не хочу! Поэтому давай договоримся по-хорошему. К чему тебе все эти неприятности? Мне по фиг, сам выбирай: или плати за ремонт, или сам восстанавливай. Только учти, я один раз предлагаю, так что решай сейчас. Обманешь — все, конец тебе, старый.

— Откуда ж я столько денег возьму? — Водитель начал прикидывать в уме сумму, в которую ему обойдётся ремонт иномарки, но запутался в нулях.

Гена неторопливо закурил и тоже занялся подсчётами. Получалось не так дорого, но самое обидное заключалось в том, что он давно уже подумывал продать громоздкий и приметный джип и взять себе что-нибудь поменьше и поновее. Донёсся быстро нарастающий вой сирены. Водитель прислушался к ней с затаённой надеждой. Гена подобрался — знакомство с милицией его не привлекало, но, в конце концов, в этом деле он сторона пострадавшая.

Сверкая укреплённой на крыше мигалкой, мимо них стремительно пронеслась белая «Волга» с зеркальными стёклами и стала удаляться, направляясь к набережной Красной речки. Гена посмотрел на водителя с лёгким выражением торжества и выбросил окурок.

— Ну, чего мнёшься-то? Или мне до утра с тобой стоять?

— Можно в ремзону к нам поставить. Там мужики быстро все исправят.

— Да? А не испортят? — Гена с сомнением оглянулся на «КрАЗ». — Это ж тебе не твой танк всё-таки.

— Не испортят. И получше этой собирали.

— Твою, наверное. Ты где работаешь?

— В Горгазе. У нас парк прямо на набережной, только на другой стороне Красной. Подъезжай в понедельник, с утра, я договорюсь…

— Охренел, что ли? Буду я столько ждать! Завтра, в десять часов. И смотри не вздумай крутить, я тебя предупредил. Мне нужна целая машина. Хочешь — плати деньгами, последний раз предлагаю. Нет — договаривайся как хочешь, но чтобы завтра до обеда её отрихтовали. А то я сам тебя…

В мягкой наплечной кобуре у Гены висел официально зарегистрированный газовый револьвер. Конечно, у него было и боевое оружие, но в обычные дни он оставлял его в тайнике, полагая, что навыков бокса и этой «хлопушки» вполне хватит для того, чтобы выкрутиться из любой неприятной ситуации.

Сунув руку в разрез куртки, Гена многозначительно пошевелил рукояткой — так, чтобы расширившиеся от страха глаза водителя правильно оценили очертания короткого ствола и барабана под тонкой тканью.

— Так что давай договаривайся. Или ищи деньги. Можешь квартиру заложить, можешь… Не знаю, чего хочешь, то и делай, но машина должна быть завтра в порядке. Понял? Во, теперь вижу, что понял!

Оставив револьвер в покое, Гена вытащил записную книжку, раскрыл на чистой странице и капиллярной авторучкой зафиксировал номер «КрАЗа» и данные водителя. Потом он ещё раз тщательно осмотрел весь кузов «ниссана» и уехал, провожаемый ненавидящим взглядом водителя.

Жил Гена недалеко от места аварии, в добротном доме старой постройки. Загнав джип прямо на газон, под свои окна, он кивнул головой сидевшим на лавочке пенсионерам и выгреб из почтового ящика пачку рекламных листков. Просмотрев их, пока лифт тяжело поднимался до пятого этажа, и не найдя ничего интересного, бросил на пол кабины и вошёл в квартиру, прижимая под мышкой пакет с кормом для рыбок. Включив кофеварку, Гена прошёл в комнату, бросил на диван кобуру с револьвером, засыпал корм в кормушку аквариума и сел к тумбочке с телефоном. Проводить вечер в одиночестве или в компании друзей не хотелось, и, полистав записную книжку, он набрал номер.

— Алло, Лену позовите…

Телефон все звонил и звонил. Лёжа на кровати в своей комнате, Катя смотрела телевизор. Показывали «Бриллиантовую руку» — старый добрый фильм из старых добрых времён. Звук был убавлен почти до минимума, и визгливые трели телефонного звонка перебивали диалоги героев фильма, но Катя не обращала на это внимания. Как и на сам фильм, хотя её тусклые серые глаза неотрывно смотрели на экран. В комнате было темно и душно. На тумбочке у изголовья кровати стояли коробка апельсинового сока и тарелка с фруктами, на блюдце лежали две сливовые косточки.

Показ фильма прервался жизнерадостным рекламным блоком. Поморщившись от обилия красок и вдохновенного голоса диктора, призывающего немедленно отправиться на Лазурный берег за самыми дешёвыми товарами, Катя отвернулась к стене. Взгляд остановился на мутном узоре старых обоев.

Стараясь не шуметь, вошла мать. Остановилась, придерживая рукой дверь в коридор, посмотрела на тело дочери, тоненьким зигзагом перечеркнувшее белую простыню. Ноги согнуты и подтянуты к животу, одна рука под подушкой, другую сжимают колени. Она вдруг отчётливо представила, как трое радостных ублюдков срывают одежду с её дочери и ставят её на колени посреди огромной поляны, в свете фар большого автомобиля. Стараясь освободиться от кошмара, который в разных вариациях снился ей уже вторую неделю, мать отошла от двери, и та, закрываясь, жалобно скрипнула петлями. Катя открыла глаза:

— Что случилось, мама?

Голоса матери и дочери были почти одинаковыми: тусклые, серые, безжизненные.

— Катюша, там следователь звонит. Очень хочет с тобой поговорить.

— Что ему надо?

— Спросить что-то хочет. Говорит, что все понимает, но больше откладывать нельзя. Он и раньше уже звонил. Это не милицейский, а из прокуратуры.

— А какая разница? Объясни им, пожалуйста, чтобы они все от меня отстали. Понимаешь, все. Я ни с кем не хочу говорить.

Мать вздохнула, зачем-то вытерла руки о передник.

— Я понимаю… Но все равно ведь не отстанут, работа у них такая. Ты пойми, он ведь тебе плохого ничего не хочет…

— Да? А что он тогда хорошего может?

— Катюша, ты бы поговорила всё-таки. Скажи, что мы в деревню уезжаем. Я сейчас телефон принесу.

Мать неслышно вышла, вернулась, поставила перед дочерью аппарат со снятой трубкой и отошла к тумбочке с телевизором.

— Да.

— Екатерина Петровна? Здравствуйте! Следователь прокуратуры Правобережного района Коновалов. Извините за беспокойство, но… Как вы себя чувствуете?

Мужчина старался говорить сочувственным тоном, но получалось это у него плохо, потому что сочувствовал он только по обязанности, как и те милиционеры в больнице, и Катя представила большой, залитый солнечным светом кабинет и толстого бугая в костюме, с чашкой кофе и сигаретой в руке.

— Я себя чувствую просто прекрасно, а вы?

— Хм…— Собеседник смешался, и Кате показалось, что она услышала, как звякнула о блюдце кофейная чашка. — Прошу ещё раз простить меня за беспокойство, но, надеюсь, вы сами понимаете, что мы должны во всём разобраться. Скажите, вы действительно не имеете ни к кому претензий, то есть не хотите возбуждать уголовное дело?

— Да. А вы думали, вам наврали?

— Нет, почему же! Просто обычно люди, которые как-то пострадали… Они, ну, скажем, хотят как-то наказать своих обидчиков. Так ведь, вы согласны?

— Я не знаю, кто там у вас где пострадал, но я хочу только одного: чтобы вы все от меня отстали. Неужели вам этого никак не понять?

— А вы уверены, что потом не передумаете? Потом, когда время уже уйдёт и что-нибудь сделать будет практически невозможно?

— А что сейчас практически возможно сделать? Охрану мне выделить?

— Я думаю, что в случае необходимости этот вопрос будет решён положительно.

— А я вот так не думаю. И поэтому ничего не хочу. До свидания.

Катя положила трубку раньше, чем Коновалов успел что-то сказать. Но телефон зазвонил снова. Помедлив, она сняла трубку и услышала чьё-то прерывистое шумное дыхание, с трудом пробивавшееся сквозь громкую музыку. Потом все оборвалось треском и гудками отбоя. Катя надавила на рычаг, и аппарат тут же зазвенел опять. В этот раз всё-таки звонил Коновалов.

— Алло, вы слышите? Пожалуйста, дайте мне договорить! Я все отлично понимаю, но увидеться нам всё-таки придётся. Один раз и ненадолго. Больше я вас тревожить не буду, обещаю. Вас устроит в понедельник утром, в половине одиннадцатого? Запишите адрес… Кабинет номер четырнадцать, на втором этаже. Алло! Вы обязательно должны прийти, понимаете? Один раз, и больше никто вас не будет тревожить.

— Хорошо, я приду. Один раз.

Пятница выдалась для Гены крайне неудачной.

Проснувшись рядом с Леной — миниатюрной восемнадцатилетней студенткой Юридического института, у неё были бездонные карие глаза и склонность к восточной философии, — Гена взглянул на часы и выругался. До назначенной у Горгаза встречи оставалось минут двадцать. Уже сейчас он должен быть у Вовы, которого на всякий случай решил взять с собой. Повезло, что Вова тоже ночевал не дома, а завис у какой-то новой подруги, относительно недалеко. Через несколько минут Гена, небритый и голодный, остановил «ниссан» около нужного подъезда, рядом с пыльной «семёркой» друга.

Вова, видимо, встал вовремя, и ждать его не пришлось. Жизнерадостно улыбаясь, он сбежал по ступеням обшарпанной лестницы и плюхнулся на соседнее сиденье.

По дороге их остановил и оштрафовал за превышение скорости наряд ГАИ, усиленный двумя омоновцами в пятнистой форме. Пока пожилой угрюмый капитан заполнял бумаги, омоновцы сноровисто обшарили салон джипа. Один из них, с погонами старшего сержанта и рваным шрамом на виске, откуда-то из-под заднего сиденья вытащил грязный белый лифчик, и спустя мгновение замершего Гену обдало жаром: это была вещь той девчонки из Яблоневки! Омоновцы переглянулись, и Гена уже открыл рот, чтобы поклясться в том, что видит это в первый раз, но капитан закончил оформлять штраф и протянул ему квитанцию. В салоне патрульного «форда» заговорила рация, требуя, чтобы наряд срочно направился на какой-то перекрёсток для разбора дорожно-транспортного происшествия: междугородный автобус вылетел на остановку и сбил несколько человек.

Старший сержант перекинул лифчик через подголовник водительского сиденья «ниссана», вразвалку подошёл к Гене и, пристально глядя на него маленькими злыми глазами, негромко сказал:

— Может, тебе его на башку намотать? Козёл!

Стоявший рядом Вова нервно дёрнул коленом. В коренастой фигуре омоновца, туго обтянутой выцветшей пятнистой формой, и особенно в его лице, на котором вблизи стали заметными ещё два старых шрама, было нечто такое, что заставляло относиться к сказанным им словам серьёзно. Но ничего не произошло. Смачно плюнув под ноги Гене, омоновец направился к распахнутой задней двери «форда», возле которой стоял, придерживая на плече автомат, его напарник.

Глядя вслед удаляющейся патрульной машине и чувствуя, как по спине и бокам стекают капли пота, Гена с чувством произнёс:

— Я ему весь хлебальник разобью!

Сказанное, естественно, относилось не к старшему сержанту ОМОНа, а к Саше. Вова это понял и молчаливым кивком поддержал шефа.

Однако лицо у Саши в этот день осталось целым, а вот близкое, а оттого особенно неприятное знакомство друзей и коллег с милицией только началось.

Выбросив опасную улику в открытый канализационный люк, Гена, теперь уже более осмотрительно, повёл машину к месту встречи. По дороге он остановился и купил себе безвкусный холодный гамбургер и двухлитровую бутылку яркого синтетического лимонада. И без того плохое настроение стало совсем никуда не годным. Почувствовавший это Вова молча трясся на своём сиденье, сжимал коленями лимонадную бутылку и слушал магнитофон.

— Хорошо, хоть газовик свой не взял, — буркнул Гена, сворачивая к большим железным воротам с кривой надписью «Горгаз», — а то этот мудак совсем докопался бы.

Машина замерла, ткнувшись передними колёсами в поребрик перед проходной.

— Ну, и где этот козёл старый?

Гена покрутил по сторонам головой и выругался, Вова начал свинчивать пластмассовую пробку с горлышка бутылки.

Появление серого «ниссана» с помятым задним крылом было с облегчением встречено оперативниками 15-го отделения милиции. Эту машину, а точнее — её пассажиров, они дожидались уже больше получаса и постепенно начали склоняться к мысли, что никто не приедет.

Рано утром в отделение пришёл начальник автоколонны Горгаза и подал заявление. Опрос водителя тягача занял почти все оставшееся до назначенной встречи время, но в конце концов уместился на одной странице стандартного бланка объяснения. Уговорить водителя выйти к «ниссану» так и не удалось, потому было решено задерживать бандитов по мере их поступления.

Вова подавился лимонадом, когда около джипа неожиданно появились какие-то мужики с пистолетами в руках. Правая его рука инстинктивно вцепилась в дверную ручку-подлокотник, но после сильного рывка снаружи дверь распахнулась, и Вова, залив лимонадом брюки и кашляя от попавшей в горло воды, вывалился на асфальт. Младший лейтенант Браун, находящийся под служебным расследованием в связи с утратой табельного оружия и горящий желанием реабилитироваться, придал телу Вовы нужную форму и сцепил толстые запястья наручниками. Из опрокинутой бутылки гулкими толчками вытекал лимонад, и липкая лужица постепенно увеличивалась, приближаясь к Вовиной голове, послушно уткнувшейся в асфальт.

Гена при задержании успел сделать больше. Он не только вцепился в рулевое колесо, но и вдавил ноги в пол, а также выругался.

Когда дверь распахнулась и в проёме появились две фигуры с недобрыми лицами и ПМ в руках, он повернул голову и срывающимся голосом спросил:

— В чём дело?

Финал оказался таким же, как и в ситуации с Вовой: жёсткий, с чувствительными выступами асфальт под животом и холодные наручники на сведённых за спину руках.

Точку поставили синие «Жигули», которые с оглушительным воем сирены затормозили около «ниссана». Захлопали дверцы, и кто-то напряжённо спросил:

— Всё, готовы?

В течение следующего получаса Вова и Гена пребывали в каком-то трансе. Их рассадили по разным машинам и целую вечность везли в отделение.

В прозрачное, нетонированное стекло, прорываясь сквозь листву деревьев, попадали яркие солнечные лучи, заставляя Вову щуриться и моргать. Машину постоянно трясло на ухабах, и пружины продавленного сиденья впивались в тело, стиснутое с двух сторон плечами оперативников. Водитель и сидевший на переднем сиденье человек непрерывно курили вонючий «Беломор». Обмотанный синей изолентой динамик рации на каждой выбоине издавал какие-то всхлипы и хрюканье. Руки затекли, но на просьбы ослабить браслеты, так же как и на вопросы о причинах задержания, никто не реагировал. Мокрые брюки и рубашка противно липли к телу, на лоб, тоже подвергшийся воздействию тонизирующего напитка, норовила сесть залетевшая в салон наглая жирная муха. Периодически встряхивая головой, чтобы отогнать назойливое насекомое, Вова думал об одном: главное, ни в чём не сознаваться. Даже когда будут бить. В том, что его будут бить, и бить сильно, он нисколько не сомневался и тоскливо представлял в уме суммы, которые придётся выложить за восстановление здоровья. Гадать, за что именно его задержали, было бесполезно — слишком много всякого на нём «висело». А потому главное — ни в чём не сознаваться. И ничего не подписывать. Продержат эти тридцать суток по «бандитскому указу» и отпустят, никуда не денутся.

Гена испытывал примерно те же муки, но мысли его были разнообразнее и сводились в общем-то к одной главной: ничего, бывает и хуже, самое плохое уже позади, скоро придёт адвокат и все уладит. Какой именно адвокат должен прийти, что конкретно и как он будет улаживать, Гена и сам не знал. Но после того, как адвокат все утрясёт, надо будет непременно направиться в прокуратуру и подать жалобу на незаконные действия ментов. Прокурор быстро их приструнит, они ещё и извиняться прибегут.

В отделении их рассадили по разным камерам. Вова сразу попросился в туалет, зачем-то сказав, что у него больные почки и он не может долго терпеть. Гена, заметив, что перед разделяющим дежурную часть надвое высоким барьером стоят три пожилые женщины и старик с рядами орденских планок на пиджаке, начал громко жаловаться на то, что его избили, и требовать телефон и адвоката. Прижимая к себе авоськи с продуктами, женщины смотрели на обиженного бандита испуганно и жалостливо одновременно. Ветеран сурово поджимал тонкие губы.

Заталкивая все больше распалявшегося Гену обратно в камеру, помощник дежурного думал о том, что на пенсию старика не купишь даже одну покрышку для застывшего под окнами отделения джипа.

К вечеру друзей отпустили. Все обошлось гораздо проще, без избиений и адвокатов. Начисто отвергнув все обвинения в вымогательстве в отношении водителя «КрАЗа» и поняв, что других претензий к ним не имеется, они, успокоившись, подписали свои объяснения. Вызванный следователь, не усмотрев в представленном ему материале никаких признаков состава преступления, написал соответствующую справку и посоветовал операм вынести постановление об отказе в возбуждении уголовного дела.

Шёл мелкий дождь, патрульные весело затаскивали в двери отделения упирающегося алкаша. Гена долго не мог справиться с дверным замком джипа и ругался.

Опасаясь какой-либо провокации со стороны ментов, Гена направил «ниссан» в сторону районного травматологического пункта, где, обнажив перед дежурным врачом свои мускулистые торсы, друзья пожаловались на головную боль и неприятные ощущения в рёбрах и почках.

Покончив с медицинскими формальностями, Гена и Вова поехали в пиццерию на «своей» территории, чтобы спокойно обсудить создавшееся положение и подкрепиться.

Пока они ели пиццу с грибами, оперативный дежурный 15-го отделения милиции принял две телефонограммы из Правобережного травмпункта, в которых сообщалось о том, что два не работающих молодых человека избиты сотрудниками уголовного розыска, им поставлены диагнозы: сотрясение головного мозга, ушибы мягких тканей живота и поясницы и назначено амбулаторное лечение. Зарегистрировав телефонограммы в журнале, дежурный отдал бланки помощнику, и тот отнёс их начальнику отделения, после чего в соответствующей графе появилась резолюция, предписывающая заместителю по работе с личным составом провести проверку и принять решение.

Руслан Осипов проснулся только к обеду. Обмывание купленной машины завершилось далеко за полночь в каком-то загородном кабаке, куда вся компания прибыла уже изрядно навеселе. Тон задавал Гоша Сысолятин. Обычно не отличавшийся ни остроумием, ни весёлым настроением, в этот вечер он разошёлся, как никогда. Причиной этому, видимо, послужило успешно осуществлённое дело, принёсшее хороший доход: бумажник Гоши распирала пачка двадцати— и пятидесятидолларовых купюр, а на его худой жилистой шее появилась массивная золотая цепь.

Сдвинутые вместе столы буквально ломились от разнокалиберных бутылок и тарелок с закусками. Состав компании, в которой начинался праздник, сменился почти полностью, о причине торжества давно забыли, и тосты становились все короче, а промежутки между ними постепенно увеличивались. В углу зала вспыхнула пьяная драка, но уже через несколько минут все её участники сидели за одним столом, обнимались и наполняли друг другу рюмки. За отдельную невысокую плату три танцовщицы, до этого лениво топтавшие сверкающую огнями низкую эстраду, исполнили стриптиз. Техникой исполнения, так же как и красотой тел, они не блистали, но работали бойко, чем и заслужили восторженный свист и пьяные выкрики сидевших в зале бандитов — единственной клиентуры в этот час. Когда выступление закончилось и свет в зале загорелся в полную силу, Сысолятин, швырнув на эстраду несколько смятых зелёных банкнот, схватил бутылку шампанского и, выкрикивая что-то нечленораздельное, принялся поливать танцовщиц. Две из них, визжа, убежали за кулисы, но главная солистка осталась и начала извиваться под струёй шипучего напитка, изображая безумную страсть и считая себя неотразимой звездой.

Осипов отодвинул стул и пошёл на улицу освежиться. Его шатало, блестящие стекла и крыши припаркованных на площадке машин превращались в разноцветные пятна и кружились перед глазами. Задрав голову, Руслан с трудом разглядел мерцающие в тёмном небе звезды и громко икнул на них, после чего, умиротворённый, обхватил руками ствол ближайшей берёзы и осел на землю. Желудок сорвался с места и носился по всему организму, в висках тяжело стучала кровь, а когда Руслан закрывал глаза, то ему казалось, что он сидит в кабине вертолёта рядом с безумным пилотом, который показывает фигуры высшего пилотажа во время урагана.

Доносившаяся из кабака музыка на несколько мгновений стала громче, потом опять стихла. С трудом покинув кабину кувыркающегося вертолёта, Осипов повернул голову в нужном направлении и различил три долговязые фигуры, двигающиеся в его направлении. Приблизившись вплотную, три фигуры слились в одну и приняли знакомый облик Гоши Сысолятина. Руслан начал подниматься и целую вечность карабкался по предательскому стволу берёзы, сжав зубы и царапая носом шершавую кору. Потом началось землетрясение, звезды на небе устроили оргию, и Руслан потерялся в пространстве…

Очнулся Осипов только на заднем сиденье Гошиного «форда». Подъезжали к городу. В открытые окна задних дверей врывался приятный прохладный ветер, негромко играла музыка, светились лампочки на панели приборов. Вцепившись в подлокотник, Осипов с трудом принял вертикальное положение и высунул голову в окно.

На контрольном пункте перед въездом в город они простояли несколько минут. Перекрыв дорогу турникетом, гаишники и омоновцы пропускали машины по одной, тщательно проверяя документы и шерстя салоны. Руслан с трудом выбрался наружу, предъявил своё удостоверение охранника и дурашливо развёл в стороны полы куртки, демонстрируя, что ничего запретного у него с собой нет.

Гоша дождался разрешающей отмашки жезла, спокойно отъехал от поста, а потом вдавил педаль газа и понёсся по крайнему левому ряду, обходя попутные машины и пугая встречные. На его лице играла довольная усмешка. Несколько раз оглянувшись на Руслана, он не удержался, сунул правую руку под соседнее пассажирское сиденье и из специального тайника вытащил тяжёлый, тускло блеснувший длинным воронёным стволом пистолет. Осипов сразу определил, что оружие настоящее, а не газовое, и протянул руку, но Гоша, крутанув пистолет вокруг пальца, убрал его обратно.

— Не дорос ещё, — небрежно пояснил он и, одной рукой повернув руль, с шиком обошёл просевшую белую «копейку» с прицепом и загруженным багажником на крыше.

Осипов кивнул и опять откинулся на спинку сиденья; вид боевого оружия произвёл на него должное впечатление.

Скосив глаза на зеркало, Гоша некоторое время наблюдал за выражением лица Руслана, потом убавил громкость магнитолы и спросил:

— Тебя работа устраивает?

— Пока да.

— Не хочется иногда чего-нибудь повеселее? Я к тебе давно присматриваюсь, мне кажется, ты пацан правильный. Я говорил о тебе кое с кем… Понимаешь, о чём я?

Руслан заволновался: вот он, тот самый разговор, которого он так ждал!

— Понимаю.

— Это хорошо, что понимаешь… В общем, готовься. Конечно, не все сразу, сначала показать себя придётся, но, я думаю, у тебя получится. Одно только плохо. — Оторвавшись от дороги, Гоша обернулся к Руслану и посмотрел на него с усмешкой. — Говоришь ты многовато. Кому ты трепался, что на «стрелки» ездил, «разбирался» с кем-то, а? Смотри: я-то тебя давно знаю, а другие с тебя за такой базар и спросить могут. Понял? Больше смотри и меньше… говори.

Почувствовав, как вспыхнули уши и краска залила лицо, Руслан подавленно кивнул. Гоша наводил о нём справки, и кто-то из коллег-охранников пересказал ему осиповскую болтовню.

Гоша подвёз Руслана до дома и на прощание похлопал по плечу. В дороге они успели обсудить ещё несколько интересных тем, и теперь Осипову было над чем подумать, но, в принципе, он уже давно все решил.

Ближе к вечеру, немного отойдя от последствий попойки, Осипов подал в МРЭО заявление о перерегистрации купленной автомашины. Посетив пару друзей и похваставшись перед ними своим приобретением, Руслан заехал в свой банк. Здесь новинку тоже одобрили, и он отправился за пивом. До ближайших ларьков можно было быстро дойти пешком, но, затратив втрое больше времени и сделав изрядный крюк, он подъехал на машине. Небрежно захлопнув дверь и помахивая связкой ключей, Руслан прошёлся вдоль неровного ряда торговых палаток, выбирая ту, где цены были пониже. Ночной разговор с Гошей сыграл свою роль, и лицо Руслана помимо его воли приобрело несколько загадочное и надменное выражение.

Пиво было куплено, а некоторое время спустя выпито. Последствия пьянки растворились в пивном хмеле, и настроение стало совсем хорошим. Посетив напоследок туалет и поболтав с задержавшейся в своём кабинете машинисткой, Руслан попрощался с охранниками и уехал.

Делать было больше нечего, и, заправив машину и перекусив в кафе, Осипов позвонил знакомой девушке. Несколько дней назад она уехала на дачу, но выходные собиралась провести в городе.

— Привет, Танюха! — радостно воскликнул Руслан. — Давно приехала?

— Подожди. — Ответной радости он не услышал; судя по донёсшимся из трубки звукам, аппарат куда-то перенесли. — Алло.

— Это я. Чего ты мне не позвонила-то? Я бы тебя встретил! Я машину купил, представляешь?

— Представляю. Только на даче телефона нет.

Руслан ожидал вопросов о машине и поздравлений с покупкой, но их не последовало. Более того, говорить с ним явно не желали, и он, понемногу теряя свою уверенность, предложил:

— Слушай, я заеду к тебе сейчас?

— Не надо. Позвони на той неделе.

— Да ладно, брось ты! Давай сходим куда-нибудь, посидим, по городу покатаемся!

— Я очень устала, так что в другой раз.

— Танюха, подожди!

В трубке раздался короткий предупредительный гудок, и Руслан сунул руку в карман, но жетонов больше не было.

— Алло!

Связь прервалась. «Ну и хрен с ней, — подумал Осипов, швыряя трубку на рычаг. — Других, что ли, нет?!»

Настроение испортилось. Порывшись в памяти, Руслан мог бы выудить ещё несколько номеров, где, возможно, его ждал бы более радушный приём, но звонить не хотелось, да и жетоны пришлось бы покупать втридорога у какого-нибудь ларёчника. Осипов сел за руль и поехал, рассчитывая, что ему повезёт и он кого-нибудь «зацепит».

Перед перекрёстком его самым наглым образом «подрезал» вишнёвый «мерседес» с водителем, ещё более бритоголовым и здоровым, чем сам Руслан, и яркой блондинкой на соседнем сиденье. Небрежно придерживая руль двумя пальцами и разговаривая по радиотелефону, парень обошёл «восьмёрку» Осипова, едва не вылетевшую на тротуар, и умчался вниз по улице, к набережной. Пассажирка надменно взглянула на Руслана и элегантно выдохнула в открытое окно облачко сигаретного дыма. Осипов выровнял машину, снизил скорость перед светофором, но, убедившись, что гаишников рядом нет, вдавил акселератор и проскочил перекрёсток на красный свет. Раздавшийся за спиной визг тормозов потрёпанного «Москвича» принёс Руслану некоторое удовлетворение. Задние огни «мерседеса» вспыхнули уже где-то около выезда на набережную, на мгновение замерли, а потом длинное вишнёвое тело машины плавно скользнуло направо и исчезло за домами. Других автомобилей впереди не было, и Руслан переключил внимание на тротуар.

Мелькали яркие вывески и витрины магазинов, зашторенные окна офисов, открытые двери кафе. Шеренга микроавтобусов перед зданием подстанции «Скорой помощи». Инкассаторская машина у входа в сберкассу. Толпа усталых людей около стеклянной будки автобусной остановки. Потрошащий урны в поисках пустых бутылок бомж. Молодая мама с коляской. Стайка юных гопников с пивом и орущим магнитофоном. Заснувший в луже собственной мочи и блевотины пьяница. Пожилые женщины с сумками. Заваленный книгами и журналами лоток. Широкий пустырь с поросшим травой фундаментом брошенной стройки. Девушка. Симпатичная. Одна.

Руслан сбавил скорость и проехал мимо, разглядывая стройную фигуру и миловидное лицо. Потом остановился и, пока она приближалась, убавил громкость магнитофона и полностью опустил стекло пассажирской двери.

Ольга Васильева, двадцатилетняя студентка Медицинского института, возвращалась домой после занятий. От нудных многочасовых лекций разболелась голова, хотелось есть, и она мечтала поскорее добраться до кухни в своей коммуналке. Безрезультатно простояв на автобусной остановке и поняв, что собравшуюся толпу сможет вместить только поезд дальнего следования, она пошла пешком. Оставалось пройти всего три квартала, когда появился парень в «восьмёрке». Ольга не была особенно щепетильна в таких вопросах и часто знакомилась на улице, но этот парень не понравился ей с первого взгляда: пустышка, но с большим самомнением и высоко задранным носом, да ещё и выпить где-то успел. Ответив, что очень спешит и знакомиться не собирается, Ольга, не замедляя шага, прошла мимо, но машина покатила следом. Парень, сидя за рулём вполоборота к ней, продолжал настойчиво интересоваться, как её зовут, и предлагать бар, дискотеку и даже модное загородное казино.

Ольга однажды была в этом казино с главврачом больницы, в которой проходила практику, хорошо запомнила шикарную обстановку заведения, а потому услышанное предложение заставило её рассмеяться: неотразимого красавца в советском «лимузине» и тайваньском спортивном костюме дальше вестибюля никто не пустил бы. Высказав ещё и какое-то обидное замечание по поводу его озабоченности и мужских достоинств, Ольга отвернулась и ускорила шаг.

Парень заткнулся, но прибавил скорость, доехал до ближайшего ларька и остановился. Бросив дверь открытой, он, под аккомпанемент разухабистой блатной песни, вразвалку пересёк тротуар, посмотрел на неё и наклонился к окошку продавца. Ольга невольно замедлила шаг и хотела перейти на другую сторону, но было ещё светло и людно, поэтому она отбросила сомнения и продолжила путь. Чадя дизельными выхлопами и кренясь на один бок, мимо прополз долгожданный автобус. Салон был забит до отказа, а между створок задней двери торчал угол портфеля. Ольга оглянулась. Похоже, автобусу удалось растянуться до размеров поезда, так как на улице не осталось никого, только спал в своей ароматной луже пьяный, да унылый бомж, крепко зажав сетку с бутылками, ковылял к следующей урне.

Руслан купил бутылку шампанского, две банки пива, шоколадку и сигареты. Поведение недотроги в светлом брючном костюме и с тяжёлой сумкой в руке только добавило ему злости: ишь ты, крутая какая, в казино она была! Гоша ночью вспоминал историю, как одной такой объяснили её место… Широким жестом толкнув обратно в окошко две смятые тысячные купюры, Руслан купил жевательную резинку, сорвал обёртку и яростно раскусил пластик.

Получилось совсем плохо.

Остановиться и поговорить, хотя бы даже не садясь в машину, девушка отказалась наотрез, а когда Руслан, исчерпав все словесные методы уговоров и представив, что на него сейчас смотрит Гоша, схватил её за руку и потянул к раскрытой дверце, она врезала острым каблучком ему под коленку, вырвалась и побежала.

Рванула упавшая на асфальт бутылка шампанского, звякнули пивные банки. Руслан вскрикнул — больше от удивления, чем от боли. В ларёчное окошко высунулся бородатый продавец с прилипшей к губе папиросой, сказал, что девчонка живёт в соседнем доме, и подбодрил Руслана взглядом: давай-ка, парень, поставь её на место!

Осипов сделал два шага и остановился: недотрога успела отбежать довольно далеко, и гнаться за ней пешком смысла не было. Матерясь, он обежал капот и прыгнул за руль. Трясущиеся пальцы никак не могли совладать с замком зажигания, а стук каблучков по асфальту тем временем становился все тише.

Яркая синяя вспышка заставила повернуть голову налево, а усиленный динамиком голос «Стоять, милиция!» — выпустить из вмиг онемевших пальцев маленький скользкий ключ. Рядом с машиной Руслана замер патрульный автомобиль местного отдела охраны, мигалка на крыше равномерно вспыхивала, и Руслан, вздрагивая от каждой такой вспышки и позабыв о боли в колене, с ужасом наблюдал, как к нему приближаются два милиционера в бронежилетах, с короткими дубинками в руках.

Окурок папиросы шлёпнулся на асфальт рядом с ларьком. Скрипнув петлями, захлопнулось окошко с припечатанной к нему табличкой: «Закрыто».

Оперуполномоченный Николаев сидел за столом в своём кабинете и писал очередное постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, на этот раз — по заявлению бухгалтера Иванова А.Н. о краже вещей из его квартиры. Бухгалтер явился рано утром, промямлил что-то о том, что никакой кражи не было, вещи по ошибке взял один из его знакомых, и подал невнятное встречное заявление. Николаев, которому эта история не понравилась с самого начала, вникать в подробности не стал и отпустил бедолагу с миром.

Зазвонил телефон. Дописав предложение, опер отложил ручку и снял трубку.

— Да.

— Алло! Уголовный розыск?

— А вы куда звоните?

— Понял, коллега. Привет! Литовченко моя фамилия, УР 19-го отделения, Центральный район.

— Привет. Моя фамилия Николаев.

— Слушай, улица Композиторов — твоя «земля»?

— Моя.

— У нас тут задержанный один сидит, Осипов Руслан Александрович, семьдесят третьего года выпуска, охранник банка. Живёт на Композиторов, пятнадцать — сто семнадцать. Ничего не говорит?

Фамилия и адрес были незнакомыми. На всякий случай Николаев заглянул в свою картотеку, но и там соответствующей карточки не нашлось.

— Жаль, — вздохнул Литовченко.

— А чего он натворил?

Пока коллега рассказывал, Николаев включил в розетку электрочайник и закурил.

— Такие вот дела… Ладно, спасибо, извини за беспокойство.

— Подожди! — Николаев— задумался, по привычке потирая подбородок. — А он вам нужен ещё?

— Ну, он же поддатый был, так что мелкую хулиганку ему оформили. До утра досидит, утром в суд поедет. В принципе, если он вам очень нужен, то забирайте. Или приезжайте, здесь поработаете. Кабинет найдём.

— Тогда мы его заберём к себе. У меня материал один был, по изнасилованию. Как раз недалеко от его дома.

— Хорошо. Подъезжайте, я предупрежу дежурного. — Обговорив детали, Николаев попрощался с Литовченко и перезвонил в Правобережный ОУР. Повезло — трубку почти сразу же снял Петров.

— Черт! — выругался Дима, когда понял ситуацию. — Костик только что домой поехал. Ладно, я за ним заскочу, а потом — в 19-е. Мы этого орла к себе заберём, идёт?

— Как хотите. Если понадоблюсь, то ещё час на работе буду, а потом домой мне звоните. Если что — я подъеду.

— Давай!

Ковалёва Дима перехватил уже возле самого подъезда. Посадив товарища в машину, он направился в Центральный район, на левый берег Красной речки. Костя выслушал его молча, но, когда они подъезжали к отделению, он выбросил в окно окурок третьей сигареты.

Осипов сидел на скамейке вместительного «аквариума», опустив голову. Он давно протрезвел, но во рту ощущался противный привкус. Интенсивное двухчасовое общение с местными операми напоминало о себе головной болью и полным душевным смятением. Он был уже «готов», причём настолько, что, будь у него за душой что-нибудь, кроме эпизода с Васильевой и случаев мелкой спекуляции валютой, он давно строчил бы явку с повинной.

Стоя перед стеклянной дверью «аквариума», Ковалёв и Петров внимательно рассматривали своего будущего собеседника. Почувствовав на себе пристальные оценивающие взгляды, Руслан поднял голову, встретился глазами с Костей и вздрогнул.

— Поехали, — глухо сказал Дима, открывая дверь и вытаскивая из-за пояса наручники.

Рано утром Осипов опять опустился на жёсткую скамейку в провонявшей мочой и немытыми телами камере 19-го отделения. Он чувствовал себя, как выжатый и выброшенный тюбик из-под зубной пасты. В голове была звенящая пустота, ни одной мысли там родиться уже не могло, и, промаявшись в камере, он только обрадовался, когда его подняли и вместе с каким-то бомжом повезли в районный суд. Ночь, проведённая в полутёмном кабинете Правобережного ОУРа в компании с двумя операми, осталась в памяти навсегда.

Пожилой судья, рассмотрев представленные ему материалы, усмотрел в действиях Осипова мелкое хулиганство и вынес ему предупреждение — с учётом того, что ранее он не привлекался ни к уголовной, ни к административной ответственности и имеет постоянное место работы. Получив на руки листок с копией постановления, Руслан долго плутал по извилистым коридорам здания суда, наконец выбрался на улицу, вдохнул полной грудью чистый утренний воздух и пешком отправился домой. Пройдя полдороги, он вспомнил, что у него остались деньги и остановил такси.

Явившись вечером в МРЭО, он получил следующий удар: купленная им «восьмёрка» по номерам агрегатов числилась в розыске, как угнанная из Ленинградской области, бланк техпаспорта был украден из типографии год назад.

Спокойный голос автоинспектора дрогнул и стремительно уплыл куда-то далеко. Руслан, привалившись спиной к выбеленной извёсткой стене, медленно сполз вниз…

Отдалённая часть Ленинского района города, традиционно именуемая Дарьино, гораздо больше напоминала деревню: широкие неасфальтированные улицы, обсаженные тополями и берёзами извилистые переулки, заваленные мусором и ржавыми автомобильными кузовами овраги, отреставрированная недавно церковь, заколоченный магазин на холме и сотня разномастных домов — от ушедших в землю бревенчатых хижин до шикарных кирпичных коттеджей. С двух сторон к посёлку вплотную подступал лес, городские новостройки начинались только километрах в двух и, судя по темпам работ, никак не грозили в ближайшее время поглотить Дарьино.

Гоша Сысолятин здесь родился и вырос. После смерти родителей ему остался большой, но изрядно обветшавший деревянный дом в два этажа. Продав свою «хрущёвку», Гоша вернулся в посёлок и, выложив немалые средства, сумел превратить своё непрезентабельное наследство в добротную загородную виллу, предмет зависти всех знакомых и коллег по ремеслу. В своей «хабаровской» группировке Гоша контролировал деятельность трех низовых «бригад» и, по собственному мнению, стоял на ногах прочно и шёл по жизни легко.

Дом располагался на краю посёлка, в стороне от других домов, и был окружён аккуратным кирпичным забором. Несмотря на позднее время — оставалось всего несколько минут до конца воскресного дня, — хозяин отсутствовал. Ярко горели чугунные фонари по обе стороны металлических въездных ворот. На фоне бегущих облаков и темно-синего звёздного неба белела укреплённая на террасе тарелка параболической телевизионной антенны.

На противоположной стороне улицы, наискосок от ворот, в тени деревьев стояла «шестёрка» Петрова. Номера на машине были сняты. Сидя на передних сиденьях, друзья доедали остывшую шаверму, пили пепси-колу и слушали местную радиостанцию, которая транслировала подборку отечественных хитов. Ожидание длилось уже третий час, но они были к этому готовы. Предстоящего дела в разговоре не касались: всё было обговорено и спланировано заранее, а потому они вполголоса, неторопливо беседовали на совсем мирные темы. В паузах между песнями слышалось тиканье кварцевых часов на панели приборов, иногда неподалёку начинали лаять и выть собаки, и тогда Ковалёв, с детства собак боявшийся, озабоченно озирался по сторонам.

Медленно миновал ещё один час ожидания. Доставая из пачки сигарету, Дима поджал губы: курево заканчивалось.

— У меня ещё есть, — успокоил Костя и пошевелился, меняя положение затёкшего тела.

В зеркале заднего вида вспыхнули две жёлтые точки. В самом начале улицы, за полкилометра от них, появилась машина и стала медленно приближаться, плавно переваливая через ухабы.

— Иномарка, — определил Дима и торопливо щёлкнул зажигалкой.

Костя развернулся на месте, напряжённо всматриваясь в заднее окно. Водитель не торопился, берег дорогую машину, и красная секундная стрелка кварцевых часов, казалось, замерла на месте.

Это был чёрный «форд-скорпио», за рулём сидел Гоша Сысолятин, пассажиров в салоне не было.

Костя облизал пересохшие губы и на мгновение отвлёкся, проследив, как брызнул искрами брошенный Димой окурок. Секундная стрелка сорвалась с места и бешено помчалась по кругу. Костя смотрел на подъезжающий чёрный автомобиль и старался выбросить из головы все мысли. Это не удавалось — вполне возможно, что сейчас он должен был встретиться с одним из тех, кто имел самое прямое отношение к событиям в Яблоневке.

Мягко качнувшись, «форд» замер у ворот, и в ярком свете чугунных фонарей друзья разглядели остроносый силуэт Сысолятина, напряжённо смотревшего в их сторону. Люк на крыше кабины «форда» был приоткрыт, стекла задних дверей опущены, и из салона доносился нежный женский голос, печально певший о рисующем дождь художнике.

— Эх, дурак, такую песню испортил, — усмехнулся Дима.

— Спокойно, Гоша, милиция, — предупредил Костя, осторожно приближаясь к «форду», готовый среагировать, если Сысолятин вдруг попробует удрать или устроить перестрелку.

Но Гоша ни о чём подобном и не помышлял. Он подождал, пока ему предъявят удостоверения, внимательно прочитал фамилии и должности и только после этого поднял холодные бесцветные глаза. Они были спокойны — ментов Гоша не боялся.

— Ну и чего?

— Поговорить надо, — пояснил Костя, пряча «ксиву» в карман и застёгивая пуговицу. — Может, вылезешь из машины?

Поколебавшись, Сысолятин распахнул дверь и встал около «форда», прислонившись к нему спиной. Серая майка с большим вырезом болталась на худом теле, пузырились чёрные спортивные штаны, а за лишённые носков пальцы цеплялись разношенные кожаные сандалии, но зато шею обвивала золотая цепь покрепче якорной.

— Ну? — поинтересовался он ещё раз, переводя взгляд с одного оперативника на другого.

— У нас к тебе всего один вопрос, — сказал Костя. — Ответишь здесь — сразу разойдёмся. Не ответишь — придётся поехать с нами. Понятно?

Где-то недалеко завыла собака, и Костя невольно вздрогнул. Гоша презрительно усмехнулся и спросил ещё раз:

— Ну и чего?

— Вопрос следующий: кто из твоих друзей в середине этого месяца в Яблоневском лесопарке изнасиловал девушку? Их было трое, на сером джипе. Только не говори, что не знаешь, — не поверим.

Ковалёв впился взглядом в лицо Сысолятина. Естественно, на правдивый ответ он не рассчитывал и, более того, не исключал, что сам Гоша принимал участие в тех событиях. Раздобыть за полтора прошедших после разговора с Осиповым дня и показать Кате фотографию Сысолятина не удалось, но по внешним приметам он очень походил на одного из тех — на того, кого называли Геной.

Гоша посмотрел на Ковалёва откровенно издевательски.

— Понятия не имею! Это раз. И два — никто из моих друзей никогда никого не насиловал, мы всех девочек только с их согласия или за деньги трахаем. Вот, понятно пока? И ещё: даже если бы кто-нибудь кого-нибудь изнасиловал, то я об этом вам все равно ничего не сказал бы, ясно? — Увидев понимающий кивок Петрова, Гоша скрестил руки на груди и более спокойно поинтересовался: — А кого трахнули-то?

— А тебе какое дело? — поспешно ответил Петров и посмотрел на Сысолятина с явным сочувствием.

— Ты хорошо подумал? — спросил после паузы Костя, глядя в сторону, на тёмную стену леса.

— Очень!

— Ладно, тогда едем с нами, — почти грустно сказал Костя и отступил на шаг.

— Куда это с вами?

— В управление, на улицу Рентгена. Мы тебя там просвечивать будем.

— Хорошо, но сначала я позвоню своему адвокату, — твёрдо ответил не понявший Диминой шутки Гоша и подозрительно оглядел обоих оперов, но возражений не последовало.

— Звони, — безразлично разрешил Костя, пожал плечами и сунул руки в карманы брюк.

Ещё раз подозрительно покосившись на Петрова, Гоша развернулся и наклонился в салон, чтобы из специального крепления на панели приборов вынуть трубку радиотелефона.

Шагнув вперёд, Ковалёв ткнул в Гошину поясницу контакты электрошокера. Коротко вскрикнув, Сысолятин рухнул к его ногам, зацепив лбом дверной порог «форда».

— Готов, — констатировал Дима и склонился над телом, доставая наручники.

Костя оглянулся по сторонам. Шелестя листвой, качались под ветром деревья, по темно-синему звёздному небу все так же бежали облака. Пейзаж был совсем мирный. Никто за ними вроде бы не наблюдал.

Тихо шумел ручей на дне оврага, шелестели листья, и потрескивали ветки деревьев, иногда вдруг начинали кричать лесные птицы. Когда в разрывы бегущих облаков прорывался холодный свет полной луны, белым пятном вспыхивала крыша автомобиля Димы, оставленного недалеко от поляны, где они расположились.

Насторожённо вслушиваясь в непривычные городскому слуху звуки, друзья курили и ждали, когда Сысолятин придёт в себя. Гоша стоял на коленях, прислонясь к стволу могучей старой берёзы. Его руки были заведены назад, вокруг дерева, вздувшиеся багровые запястья охватывали наручники, щиколотки согнутых ног крепко стягивал выдернутый из спортивных штанов шнурок. Голова бессильно свисала набок, из угла рта стекала слюна. Когда Гоша начинал хрипеть, во рту вспыхивали два золотых зуба и судорожно дёргался выпирающий на худой шее кадык.

Костя курил, разглядывал звезды и иногда переводил взгляд на согнутую фигуру у дерева. Собранная за полтора дня информация не давала ни малейшего повода для жалости по отношению к Гоше. Костя равнодушно и даже как-то отстранение думал о тех методах, которые придётся применить к Сысолятину, чтобы заставить его говорить. Одно плохо — не хотелось впутывать в это дело Петрова, но Дима только обиделся бы, попытайся Костя оставить его в стороне. Да и сам Ковалёв поступил бы точно так же.

Сысолятин застонал, открыл глаза и покачал головой. В животе у него что-то заурчало.

Костя вдавил окурок в мокрую землю, посмотрел на Диму, и они одновременно встали на ноги. Подойдя к Гоше, Ковалёв присел на корточки, рывком за подбородок задрал голову и посмотрел ему в глаза.

— Где это я? — невнятно спросил Сысолятин, пытаясь высвободить голову и дёргая скованными руками.

Костя молчал, продолжая сжимать узкий Гошин подбородок и неотрывно глядя на него своими серыми глазами.

— В зале суда, — пояснил наконец Петров. — У нас, понимаешь ли, выездная сессия.

— Очень смешно, — пробурчал Гоша и дёрнул подбородком, но опять не смог его освободить. — Ослабили бы браслеты, а? Никуда я не убегу.

— Это уж точно. — Дима с пониманием, серьёзно покачал головой. — Но вообще-то спасибо. Успокоил.

Продолжая сидеть на корточках, Костя опустил свою руку, и Гоша наконец смог оглядеться по сторонам. Потом он перевёл взгляд на Диму.

— Не смотри на меня так грозно, — попросил Петров.

Гоша хотел что-то ответить, но промолчал, пошевелил скованными руками и выругался, а потом сказал, обращаясь к одному Ковалёву:

— Ребята, вы, по-моему, совсем офигели. Чего, запугать меня вздумали? Так не получится, а ответить за это потом все равно придётся. Слыхал я о таких штуках, но думал, врут пацаны: оказывается, правда. Давайте-ка по-хорошему: снимите браслеты и подкиньте меня до дома, а я постараюсь забыть.

— Не надо забывать, — глухо проговорил Костя, и его слова, сказанные в ночном лесу в лицо связанному человеку, прозвучали страшно. — Надо совсем наоборот — все вспомнить. Свой вопрос мы тебе уже задали. Хочешь ты или нет, но ответить на него все равно придётся. Я тебе не буду врать и обещать то, чего не сделаю. Отсюда ты не уйдёшь. Если бы у нас получился разговор там, в самом начале, то мы разошлись бы, а теперь нет — ты умрёшь. Но перед смертью ты нам все равно скажешь то, что нас интересует. Подумай только, что на помощь тебе никто не придёт, а умереть-то можно по-разному.

— Хватит п…ть, — ответил Гоша. — Все равно вы мне ничего не сделаете. Не столько вам платят, чтобы вы из-за этого так старались.

— Не в деньгах дело, — задумчиво проговорил Костя и опять посмотрел на звезды, как будто Сысолятин перестал его интересовать. — Но тебе этого все равно не понять. Вы-то все действительно ради денег одних и работаете…

— Естественно, — презрительно перебил Гоша. — А за что ещё-то работать, за идею, что ли? Да, я работаю из-за денег, зато и живу как человек…

— Ты уже не живёшь, — оборвал его Костя, поднимаясь. — Ладно, хватит болтать, времени много. До улицы Рентгена мы не доехали, не судьба нам туда попасть. Конечная остановка, тупик. Станция Пыталово.

Набежавшие тучи полностью скрыли белый диск луны, и в одно мгновение на поляне потемнело. В овраге что-то обрушилось, прошелестело по склону и осыпалось в ручей. Гоша напрягся и вытянул шею, пытаясь разглядеть тех, кто только что с ним разговаривал, но ничего не увидел. Облизав пересохшие губы, он сказал себе, что ничего с ним не произойдёт и его пытаются просто напугать…

Через полтора часа он рассказал все. Ударом металлической дубинки Костя оборвал словесный поток прикованного к дереву обезумевшего существа, которое нельзя уже было назвать ни Гошей Сысолятиным, ни человеком вообще, и отошёл в сторону, где не так ощущался невыносимый запах испражнений.

Он рассказал всё, что знал о Гене, Саше и Вове. Вспомнил о нескольких изнасилованиях, одном убийстве и множестве вымогательств, грабежей и мошенничеств, совершенных им самим. Ни о чём уже не думая, подчиняясь одному лишь инстинкту и моля убить его быстро и безболезненно, он вываливал все новые и новые факты из жизни своей родной «хабаровской» группировки, называя фамилии организаторов и исполнителей, адреса, суммы доходов. Того, что Гоша рассказал, хватило бы на десятки оперативных разработок и было способно загрузить усиленной продуктивной работой весь аппарат городского уголовного розыска на несколько месяцев вперёд.

Две последние сигареты сгорели моментально, и друзья опять вернулись к телу. Морщась от противного резкого запаха, Дима снял наручники и связал Гошу куском крепкой верёвки.

Забросав тело ветками, они вернулись к машине Петрова и через несколько минут уже въезжали в спящее Дарьино. Медленно объехав тихие улицы и не обнаружив ничего настораживающего, они подъехали к дому Сысолятина, и там Костя пересел в «форд».

Салон машины был чист, пахло ароматным дезодорантом — в свои лучшие дни Гоша очень заботился о ней. Мотор завёлся моментально и работал ровно, без перебоев. Управлять машиной было одно удовольствие, и, пристроившись метрах в десяти позади «шестёрки» Петрова, Костя расслабился на удобном сиденье, заново прокручивая в голове новую информацию. К изнасилованию в Яблоневке Гоша был непричастен, но никаких угрызений совести Костя не испытывал. Когда долги не отдаются, они получаются. А Гошин долг обществу вырос до астрономических размеров…

Музыкальная радиостанция прекратила свою работу, из динамиков полилось шипение пустого эфира. Переключив приёмник на другую волну, Костя нашёл религиозную передачу. Слащавый, с невыносимым акцентом голос проповедника был все же лучше, чем молчаливое одиночество, и Ковалёв не стал переключать дальше. Когда они поворачивали на лесную дорогу, начал подавать сигналы вызова радиотелефон, и Костя подумал о том, что надо бы ответить и попросить перезвонить попозже, так как Гоша плохо себя чувствует и разговаривать не может.

Перед тем, как погрузить тело Гоши в «форд», друзья тщательно обыскали салон машины. Осипов говорил о пистолете, который ему демонстрировал Сысолятин, и через несколько минут Ковалёв обнаружил тайник под передним пассажирским сиденьем. Засунув руку в хитроумно укреплённый пластиковый футляр. Костя нащупал холодную ребристую рукоятку и, ободрав палец, вытащил тяжёлый пистолет.

Дима осветил оружие фонарём. Это был ТТ китайского производства, 1990 года выпуска, изрядно потёртый (воронение на гранях затвора успело сойти) и заряженный шестью патронами. Понюхав ствол, Костя ничего, кроме слабого запаха смазки, не услышал и, загнав магазин обратно в рукоять, сунул пистолет за брючный ремень.

Позвонив знакомому гаишнику, Петров выяснил, что патрульные наряды в эту ночь на Северном шоссе не выставлялись в связи с нехваткой людей. Пока Дима, маскируя свой основной вопрос, болтал с приятелем на другие темы, Костя опять переставил радиоприёмник на волну музыкальной программы. Потом они бросили бесчувственное тело Гоши на заднее сиденье «форда» и на двух машинах тронулись в путь.

Минут через двадцать добрались до семьдесят второго километра Северного шоссе. Трасса в этом месте делала двойной закрытый поворот, и по обе стороны от неширокой асфальтовой ленты расстилалась низина, густо испещрённая глубокими оврагами и поросшая чахлым кустарником.

Вооружившись инструментом из своей автомобильной аптечки, Дима внёс необходимые изменения в систему рулевого управления «форда». Освобождённого от верёвок Гошу пересадили на водительское сиденье. В последний раз окинув взглядом длинный, тускло отражающий лунный свет кузов машины, Дима хотел захлопнуть дверцу, но остановился, забрался в салон и вынул из крепления трубку радиотелефона.

— Это нам ещё пригодится, — пробормотал он, пряча её в карман.

Щелчок сработавшего замка раздался одновременно с тихим стоном Сысолятина.

— Ну и воняет же от него, — поморщился Костя, отходя от машины.

Медленно и тяжело чёрный «форд» сполз с асфальта на обочину, а потом, набирая скорость, заскользил по склону, проскрежетал днищем по валунам на краю оврага и на мгновение замер. Задняя часть машины оторвалась от земли, и, в последний раз блеснув катафотами фонарей, «форд» сорвался в овраг. После коротких секунд падения металл и стекло всей массой обрушились на каменистое дно, и на некоторое время наступила тишина, нарушаемая только бульканьем бензина, хлынувшего из открытого бака. Распространившись вокруг машины, бензиновые пары очень быстро нашли заботливо оставленный источник открытого огня. Грохочущий огненный столб взметнулся до самых звёзд, чахлые кустики вокруг оврага мягко приняли на себя оторванные взрывом части, языки пламени, весело разбегаясь, поглотили весь искорёженный кузов.

Сысолятин был уже мёртв. Он сломал шею, и грудная клетка была пробита при ударе о дно оврага.

— Хорошая была машина, — вздохнул Дима, разворачивая свою «шестёрку» в сторону города.

Рано утром, поёживаясь под противным мелким дождём, два инспектора дорожно-патрульной службы ГАИ стояли на дне оврага и хмуро разглядывали останки разбитого и сгоревшего «форда». Зрелище было не из приятных, особенно то, что осталось от человеческого тела. Громко высморкавшись в траву, пожилой добродушный лейтенант задумчиво сказал:

— Третья авария уже здесь. За этот год. В январе двое пацанов, малолетки ещё были, на «мерседесе» разбились. Угнали «мерс» где-то в городе, полихачить, наверное, решили, да ещё и пьяные были… А в марте бизнесмен какой-то, на «девяносто девятой», вместе с семьёй. Тоже пьяный был, из гостей возвращался. Так у него жена и дочка пятилетняя на месте умерли, а сам он живой остался, только ногу отрезали.

Сержант, безразлично пожав плечами, присел на корточки, заглядывая в сплющенное окно салона, и прокомментировал:

— Этот тоже, наверное, бандюган какой-то был. Нажрался где-нибудь, вот и долетался.

Лейтенант, видимо, был о покойном лучшего мнения. Недовольно поджав губы, он сердито приказал:

— Ладно, хватит его разглядывать. Иди вызывай… — И уже более тихо, как будто для себя, пробормотал: — Какой бы ни был, все равно — человек…

Сержант посмотрел на него откровенно скептически, вздохнул и, увязая сапогами в размокшей земле, полез вверх по склону, к патрульной машине. Ночная смена заканчивалась явно не лучшим образом.

К назначенному времени Катя приехала в прокуратуру, нашла нужный кабинет и постучала в приоткрытую дверь.

Следователь Коновалов сидел за своим заваленным бумагами столом, спиной к окну, и что-то увлечённо писал. Подняв голову, он сухо поздоровался, кивнул на свободный стул и продолжил прерванное занятие. Катя села, положила сумочку на колени и, ожидая, когда ею займутся, принялась разглядывать кабинет. Помещение было большим и тёмным. Кроме огромного письменного стола и стульев, там стояли металлический шкаф, сейф, тумбочка с электрическим чайником, стеллаж с книгами и колченогая железная вешалка, на которой сиротливо висели длинный плащ и зонтик. К стене была приколота карта города и области, на которой выделялась территория Правобережного района, жирно обведённая красным фломастером. Через приоткрытую форточку доносился монотонный стук дождевых капель о жестяной подоконник, грохотали трамваи. На столе у следователя горела лампа.

Отложив в сторону авторучку, Коновалов собрал бумаги в стопку, сдвинул её в сторону, наклонился к открытому сейфу и из его бездонных недр вытащил тонкую папку. Со дня поступления из отделения милиции переданный ему на рассмотрение материал не пополнился ни одной бумагой. Переговорив с Ветровой, Коновалов собирался вынести постановление об отказе, поставив таким образом точку в этом деле.

Задав дежурные вопросы о самочувствии и получив на них такие же дежурные ответы, Коновалов мысленно выругал себя и перешёл ближе к делу.

— Екатерина Петровна! Вы подали заявление, в котором просите не возбуждать уголовное дело и не привлекать никого к ответственности, так как претензий ни к кому не имеете, верно?

— Господи, ну сколько же можно меня спрашивать об одном и том же? Да, это так, и я это уже сто раз повторяла — и вам, и в милиции.

— Хорошо, я ведь ни в чём вас не упрекаю. Это полностью ваше право. Но давайте внесём полную ясность. Не могли бы вы объяснить причины своего поступка?

Катя посмотрела на следователя таким взглядом, что Коновалов испугался, не перегнул ли он палку. «Вот будет номер, — подумал он, опуская голову и передвигая по столу бумаги, — если она возьмёт и напишет сейчас это проклятое заявление. Её ведь действительно все достали своими вопросами. И чего делать тогда? Дело возбуждать?»

— Что я должна вам объяснить?

— Ну, скажем так: причины своего молчания. Я вижу тут только два варианта: или вы их боитесь, или хорошо знаете. Ведь насилие над вами, назовём это так, я полагаю, всё-таки было. Были эти трое молодых ребят на машине. Но, повторюсь, или вы их боитесь, или это ваши знакомые. И в том и в другом случае я вас вполне могу понять. Время сейчас тяжёлое, и, увы, наша доблестная родная милиция никак не может обеспечить порядок. Более того, как работник надзирающего органа, я могу отметить, что мы, к сожалению, и сами склонны частенько нарушать законность, использовать её, так сказать, в своих интересах… Поэтому я и потревожил вас, хотел сам во всём убедиться. Так вот, я немного отвлёкся. Я могу понять, что вы их боитесь и не надеетесь, что вам помогут. Если вы так действительно считаете, то переубедить вас я не берусь. Но хочу заметить, что в моей практике не было такого, чтобы преступники потом мстили потерпевшим — сами или через своих знакомых. Возможно, где-то такие случаи и имели место, но, повторяю, я с ними не сталкивался. Хотя, как вы знаете, прокуратура занимается только самыми важными и опасными преступлениями — такими, как убийства, изнасилования, похищения людей и другими. Вот… А если это ваши знакомые, то тут вообще все понятно: молодые люди, в чём-то не поняли друг друга… Всякое в жизни бывает. Я прав?

Ожидая ответа, Коновалов достал из кармана «Беломор», тщательно размял папиросу и даже успел прикурить, но Катя молчала.

— Думаю, что я прав. Но послушайте, пожалуйста, ещё. Они ведь ещё и избили вас. Не сами же вы так упали! А по факту нанесения вам телесных повреждений, в том случае, конечно, если они будут отнесены к категории тяжких, уголовное дело может быть возбуждено и без вашего заявления.

— Хорошо! — Катя прижала сумочку к животу, а сама подалась вперёд, сверля Коновалова усталыми злыми глазами. — Хорошо, я вам все расскажу. Все, как было на самом деле. Записывайте!

Закончив рассказ и расписавшись на бланке, Катя вежливо попрощалась и ушла. Слегка ошарашенный Коновалов, забыв про потухшую папиросу, заново вчитывался в неровные строчки объяснения:

«Издевается, дура, — подумал Коновалов, но, без особой злости. — Да и черт с ней… Надо будет не затягивать, списать это побыстрее…»

В дверь громко и уверенно постучали, и сразу вслед за этим в кабинет заглянул гориллоподобный молодой человек в белой рубашке и чёрных брюках, при радиотелефоне и золотой цепочке.

— Можно? Я Гаврюшин.

Встретив непонимающий взгляд следователя, явно не осведомлённого о его персоне, молодой человек ухмыльнулся и продвинулся дальше в кабинет, продолжая тем не менее придерживать дверь рукой.

— Ну, я жалобу подавал. Меня эти… милиционеры избили, вот! Сказали, дело у вас.

Румяная физиономия и необъятные плечи вызывали сомнение в имевшем место зверском избиении.

— Какое дело?

Коновалов поднялся, пошире открыл форточку и, не услышав ответа, раздражённо переспросил:

— Какое дело, молодой человек?

— Вы — Соколов?

Гаврюшин посмотрел на Коновалова подозрительно, как будто следователь порвал это дело и теперь никак не хочет сознаваться.

— Нет, моя фамилия Коновалов. На двери табличка висит. А у Соколова десятый кабинет, дальше по коридору. Там, кстати, тоже написано.

— Ага!

Дверь с треском захлопнулась, и обиженный носитель радиотелефона побежал искать правду в другом месте. Коновалов включил электрочайник и, растирая уставшие пальцы, опять подошёл к окну.

К его удивлению, Ветрова вышла на улицу не одна, а с каким-то мужчиной — лет тридцати, худощавым, в широких джинсах и лёгкой куртке. Обойдя занимавший сразу два парковочных места красный джип, они сели в скромную белую «шестёрку», на заднее сиденье, и сразу уехали. Открывая дверцу и помогая Ветровой сесть, мужчина обернулся и посмотрел на окна прокуратуры. Следователь сразу узнал его: оперативник из РУВД, из «тяжкой» группы. Интересно, он-то здесь при чём?

В машине Ковалёв без лишних разговоров разложил перед Катей три фотографии.

— Смотри.

Снимки были сделаны несколько лет назад, когда Гена, Саша и Вова получали свои паспорта. Несмотря на недолгий срок, изменились они довольно сильно, но по расширившимся глазам и задрожавшим пальцам Кати Ковалёв понял: опознала. Хотя Костя не сомневался в положительном результате, он почувствовал, как учащённо забилось сердце, и отвернулся к окну, чтобы подавить гримасу радости, помимо воли проявившуюся на лице. Дима не отрывал глаз от дороги, но, мельком взглянув в зеркало, увидел Костю и все понял. На скулах у него выступили желваки, дрогнувшие руки вцепились в руль. Катя продолжала рассматривать фотографии. Выделив фотографию Саши, она поднесла её поближе к глазам, и Костя не успел ничего сказать, как она начала плакать, тихо, почти беззвучно. Осторожно протянув руку, он забрал у неё снимки и убрал в свой бумажник.

— Не волнуйся, — проговорил он, застёгивая карман и понимая, что любые слова сейчас бесполезны. — Они все уже умерли. Совсем недавно. А в следующие выходные состоятся похороны.

До позднего вечера Костя и Дима колесили по всему городу и даже ближайшим пригородам, встречаясь в самых разных местах с самыми разными людьми. Это были мужчины и женщины различного социального положения, от достаточно молодых и до почти стариков. Они не были знакомы друг с другом, и объединяло их, пожалуй, только одно: когда-то их дорожки пересеклись с Димой или Костей.. Разговоры длились недолго и заканчивались одним и тем же: назначением новой встречи или договорённостью созвониться. Последняя встреча состоялась в Ильинском посёлке, в пятнадцати километрах от города, где друзья буквально вытащили из постели преуспевающего владельца ИЧП, в недавнем прошлом — мелкого мошенника и вора. Переговорив с ним, они подкрепились любезно предложенными бутербродами с чаем и на своей запылённой «шестёрке» тронулись в обратный путь. В дороге молчали. Накопившаяся усталость и вызванное событиями последних дней напряжение давали о себе знать, но Костя рассчитывал, что через семь-десять дней всё будет закончено и этот срок он продержится.

Дома было одиноко и неуютно. В очередной раз, без всякого предупреждения, отключили горячую воду, и Костя, поужинав безвкусными магазинными пельменями, долго грел воду в кастрюлях, а потом обливался в ванной из ковшика. Ополоснув грязную посуду, он там же, на кухне, выкурил последнюю за день — самую приятную — сигарету и одновременно просмотрел дневную газету. Политика его не интересовала никогда, и, пропустив, как обычно, первые страницы, он просмотрел городские новости и колонку криминальных сообщений. Ничего нового там не было. Репортёры все так же поливали милицию грязью за неспособность справиться с преступностью, а городские должностные лица обещали что-нибудь улучшить или починить.

Погасив свет, Костя прошёл в комнату и почти сразу же уснул. В эту ночь, впервые за последнее время, ему ничего не приснилось.

Рабочая неделя прошла быстро. Во вторник утром в одно из районных отделений поступило заявление о вымогательстве, и друзья подключились к проводимой разработке. В четверг вечером, сразу же после получения требуемой суммы — 3000 долларов, — четвёрка вымогателей была задержана. Прибывший следователь, читая собранный материал, недовольно хмурился. В основе всего конфликта лежало ДТП, в ГАИ не зарегистрированное, случившееся полтора месяца назад. В связи с большой давностью определить, кто был виноват в аварии, уже не представлялось возможным. Задержанные, в отличие от запуганного потерпевшего, твёрдо стояли на своём, поэтому было очевидно, что любой ушлый адвокат, мало-мальски честно отрабатывающий свои высокие гонорары, вполне сможет развалить все дело, сбив его со «скользкой» сто сорок восьмой статьи на «доброжелательную» двухсотую. Тем не менее, уголовное дело возбудили, и глубокой ночью трое бандитов отправились в камеры изолятора временного содержания. Четвёртый, всю «стрелку» благоразумно просидевший в машине, пошёл домой, дав подписку о невыезде.

Спокойно отработав смену в пятницу, друзья опять отправились по тем же адресам, которые посещали в понедельник. Несколько встреч по разным причинам не состоялось, а те, которые были проведены, много времени не заняли, и к девяти вечера друзья вернулись в город. Тем не менее полученной информации было вполне достаточно для того, чтобы приступить к активным действиям. Наиболее весомый вклад внёс жуликоватый владелец ИЧП; сообщённые им сведения являлись поистине бесценными.

— Давай в 14-е заскочим? — предложил Петров. Костя, занятый методичным анализом полученной информации, молча кивнул. Когда Дима припарковал машину на площадке около отделения, план дальнейших действий был готов полностью. Стоя около «шестёрки» и ожидая, когда Петров уберёт магнитолу и запрет изнутри двери, Костя как будто увидел себя со стороны и поразился, с какой жестокостью и спокойствием он спланировал предстоящие мероприятия.

В отделении было спокойно. Дежурный, сидя за своим пультом, приветствовал оперов кивком головы и опять склонился над газетой. Его помощник заносил в книгу учёта задержанных данные алкоголика в клетчатом пиджаке, дремлющего на скамейке возле двери «аквариума». В комнате участковых инспекторов сотрудница ОППН[10] строго выговаривала молодой размалёванной девице, пристроившей на уголке стула свой обтянутый чёрными лосинами худосочный зад и смиренно глядящей в пол. Услышав шаги в коридоре, девица искоса взглянула на проходящих оперов и, не увидев милицейской формы, состроила гримасу: пусть ругает, мне все по фиг!

Дверь в помещение уголовного розыска на втором этаже была открыта, и, ещё поднимаясь по лестнице, друзья услышали густой отборный мат.

— Лёша чем-то недоволен, — вздохнул Петров.

Николаев действительно был недоволен. Прервав свою тираду, он пожал вошедшим руки, а потом опять развернулся к дивану, на котором только что сидел его слушатель — младший оперуполномоченный Сорокин. Однако Сорокин, воспользовавшись паузой, успел выскользнуть в коридор, и через несколько секунд из соседнего кабинета донёсся треск пишущей машинки. Ковалёв сел на подоконник, а Петров занял освободившееся место на диване.

— Достали меня! — Николаев хлопнул рукой по столу. — Представляете?

— Нет, — покачал головой Дима. — Чего у тебя случилось-то?

— А-а, б…дь! Перед Новым годом, в конце декабря, задержали мы двоих уродов. Головин и Черняцкий. Оба лицензированные телохранители, нигде, правда, не работающие. У них с одним бизнесменом заморочка вышла. По их понятиям, задолжал он им некую сумму, а отдавать никак не хотел. Ну, ребята эти ждали, ждали, а потом просчитали адрес бизнесмена и, чтобы проблему-то решить, нагрянули к нему домой. Чтобы легче разговаривать было, прихватили ещё двух бойцов. Пока проблемы денежные решали, отобрали у «терпилы» ключи и документы от машины. Машина, между прочим, «мерседес-190», девяносто третьего года выпуска. Черняцкий и Головин в квартире остались, дальше деньги вышибать, а двое других на машине укатили. «Терпила» умудрился как-то до телефона добраться и по 02 позвонить. Мы прилетели, дверь в квартиру вынесли и повязали всех. Приволокли сюда, следака подключили, он возбудил для начала «вымогательство» и задержал обоих акробатов по «сотке». Пока все путём, да? А вот дальше фокусы начинаются. Ребят этих как ни крутили, но кто были другие двое и куда «мерседес» подевали — они так и не колонулись.

Черняцкий вообще говорил, что остался в квартире потому, что хотел видик посмотреть, а Головину кушать захотелось, и он на кухне сосиски варил. Кстати, он их действительно варил: когда мы в квартиру влетели, он на себя чуть кастрюлю не опрокинул. Ладно. Отсидели ребята свои трое суток по «сотке», и прокурор наш их арестовал. Адвокаты подают апелляцию в суд, и судья их отпускает на подписку. Гуляют ребята на свободе, между делом на работу устраиваются, в какой-то коммерческий центр, менеджерами, чтобы в суд характеристики хорошие принести. Следователь заканчивает дело и отвозит его прокурору, чтобы тот обвинительное заключение утвердил. Вменяется ребяткам «разбой», часть третья, и «вымогательство», часть пятая. Там нижний предел наказания, если не ошибаюсь, пять или шесть лет. Прокурор утверждает обвинительное, ругается, почему это они, с такими тяжкими статьями, на свободе гуляют, и выносит своё постановление: об отмене решения суда и аресте. Бумагу эту присылают для исполнения мне. Ладно, начинаю её исполнять. Но ребята эти живут в пригороде. У нас как обычно: то машины нет, то бензин закончился, а то и просто ехать некому. Но пару раз всё-таки съездили в адреса, потёрлись о запертые двери. А позавчера вдруг зацепили обоих. Запихнули ребят в машину, гоним сюда, пока сподвижники не очухались и отбивать их не бросились. Головин нам по дороге все объяснить чего-то порывается. Мы не слушаем. Приезжаем сюда, заводим их в «дежурку», и Головин достаёт из кармана… Угадайте что?

— Гранату, — предположил Дима.

— А, лучше бы у него граната была — я ему в задницу её и засунул бы. Нет, достаёт он ещё одно постановление суда. Об отмене постановления прокурора, вынесенное через две недели после прокурорского. Наш самый гуманный суд в мире опять освободил их под залог в двенадцать миллионов за двоих. Не смешно? Да один «мерседес», который они отобрали, дороже стоит. Мы их, правда, «приземлили»: суд нам ничего не сообщил, а на копии постановления, которое им выдали, печати не оказалось. Поленились ребята в канцелярию зайти. Но сегодня утром их освободили — приехал адвокат с нужными бумагами и забрал своих детишек. Как, нормально?

— А ты пожалуйся прокурору, — предложил Костя. — Пусть он ещё одно постановление вынесет, и ты их опять арестуешь. Ещё на два дня.

— Не, больше нельзя. Они теперь за судом числятся. На конец сентября рассмотрение назначили. Меня свидетелем вызывают. Интересно, что им дадут?

— Расстреляют, наверное, — предположил Дима. — Дали погулять напоследок, а в зале суда возьмут под ручки — и в камеру смертников. Вот в Октябрьском районе троих «чёрных» за разбой квартирный судили. Знаешь, чего они получили? По три года лишения свободы с отсрочкой исполнения на два года. И это по сто сорок шестой, тяжкой, статье!

— На фига же мы тогда работаем, ловим кого-то? — пробормотал Николаев, не ожидая, впрочем, никакого ответа.

Они замолчали. Где-то под окном взвыла автомобильная сигнализация, и Дима встрепенулся:

— Не у меня ли там колеса снимают?

В пятницу вечером Гена заехал к своему другу, владевшему небольшой автостоянкой и ремонтной мастерской. Осмотрев «ниссан», друг задумчиво почесал лысый затылок и предложил:

— Если тебя двенадцать тонн устроят, я за три дня покупателя найду. А если хочешь больше, подождать придётся.

— Давай за пятнашку. Мне не к спеху, я подожду. Устроишь?

— Хм…— Друг ещё раз обошёл вокруг машины, остановился и выразительно посмотрел на то место, где ещё недавно была вмятина. — Честно говоря, не стоит он столько. Я попробую, конечно, но тут можно месяц искать — и никакой гарантии, что найдёшь. Машина не новая, и ты ещё её так изъездил… Ты её сколько, два раза бил?

— Да. Но второй раз ты же сам видел: там фигня была!

— Два раза ты её приложил, и до тебя она, если не ошибаюсь, разок в аварии побывала. Так ведь?

— Да ладно, кто об этом знает!

— Кому надо — узнают, ты ведь её не токарю с завода «Новый русский дизель» продавать будешь. Если не получится, сколько можно скинуть?

— Сам понимаешь, чем меньше — тем лучше. Сбрось пару тонн, если уж совсем глухо будет.

— Годится. А на что ты её менять собираешься?

— Ещё не решил. Может, спортивное что-нибудь возьму.

— Если у меня интересные тачки будут, я позвоню. Ты тоже не пропадай далеко, вдруг покупатель быстро найдётся.

Они распрощались. Гена встретился с кандидатом в свою «бригаду», отужинал за его счёт в китайском ресторанчике и отправился к кареглазой Лене.

Она жила в просторной четырехкомнатной квартире, оставленной ей родителями, на неопределённый срок свалившими за кордон. Папа регулярно высылал немалую сумму в валюте, так что на жизнь хватало в любом случае, а так как Елена обладала приятной внешностью и добрым характером и умела поддерживать нужные знакомства, то жизнь у неё складывалась просто великолепно. Гена не был единственным её поклонником и иллюзий на сей счёт не строил, пропуская мимо ушей заверения Лены в безграничной верности и довольствуясь тем, что по крайней мере не сталкивается с остальными на пороге спальни.

Она приготовила аппетитный ужин, и Гена, чтобы не обижать её, съел полную тарелку салата и гору жареной рыбы. Потом они устроились на диване с бутылкой ликёра и посмотрели по видео новый боевик из жизни полицейских и преступников в будущем веке, где все поменялось местами и ушедшие в глубокое подполье детективы вели отчаянную борьбу с захватившими власть бандитами. Пока Лена принимала ванну, Гена вышел на балкон перекурить. Глядя на холодное синее небо и равнодушные далёкие звезды, Гена вдруг почувствовал лёгкую грусть. Немного удивлённый, он попытался проанализировать своё состояние, но поводов для беспокойства вроде бы не было, и он списал все на обычную усталость.

Вскоре он услышал за спиной лёгкие шаги и постарался докурить сигарету побыстрее. Лена переступила порог, прижалась к его спине и поцеловала в шею. Бросив окурок вниз, Гена повернулся, ответил ей поцелуем в губы, подхватил лёгкое тело на руки и отнёс в уютную полутёмную спальню. Широкая кровать была мягкой и удобной, а специально подобранная музыка и удачное освещение создавали нужное настроение. Не испытывавший поначалу особого желания, Гена понемногу разошёлся, Лена была умелой и чуткой партнёршей, так что, откинувшись через некоторое время в изнеможении на подушки, он почувствовал себя полностью удовлетворённым и быстро уснул. Потушив висевшее с его стороны кровати бра, Лена повернулась на бок и взяла с тумбочки томик «Камасутры».

Часов в шесть Гена проснулся, сходил в туалет, попил на кухне воды и вышел на балкон. Начинался выходной день, и большинство окон соседних домов были тёмными. Переступая босыми ногами на холодном полу, Гена перегнулся через перила и посмотрел вниз, на ползущую по улице поливальную машину. Беспричинная грусть снова посетила его, даже сердце защемило. Вернувшись в комнату и поправив на Лене одеяло. Гена осторожно зажёг свет и долго смотрел в зеркало, с удивлением отмечая, что его лицо, особенно глаза, приобрели какое-то новое выражение. Черты как будто сгладились, стали симметричнее и ровнее. Почесав колючий от щетины подбородок, Гена вернулся в кровать, но долго не мог уснуть и лежал, глядя, как светлеет за окном. В голову лезли обрывки детских воспоминаний, и несколько раз появлялось перед глазами лицо матери. Потом мысли всё-таки смешались, и Гена забылся тревожным утренним сном.

В девять часов его разбудила Лена, и он поднялся, чувствуя себя совершенно разбитым. Завтрак был уже готов и выглядел весьма привлекательно, но Гена поел без всякого удовольствия, а кофе вообще только пригубил. Почему-то ему захотелось поскорее уйти.

Торопливо выскоблив щеки одноразовым станком, Гена холодно попрощался с девушкой и вышел на лестницу. Квартира находилась на восьмом этаже, и он вызвал лифт. Ждать пришлось довольно долго. По пути вниз кабина остановилась и приняла новых пассажиров: молодого тощего парня в больших очках и бульдога на поводке.

Выйдя из подъезда, Гена остановился на верхней ступеньке спускавшейся на тротуар лестницы и, доставая сигареты, посторонился, пропуская собаковода. Бензиновая зажигалка сработала только с пятого раза, видимо, поистерся кремень, огонёк дала маленький и сразу же погасла, так что сигарету пришлось долго раскуривать. Спускаясь по ступенькам, Гена огляделся по сторонам. Парень с бульдогом успел скрыться за углом, и других прохожих на улице не было. Подходя к «ниссану», Гена заранее достал ключи и снял сигнализацию, а потом постоял, облокотившись на раму открытой двери и докуривая сигарету. Бросив окурок в оказавшуюся под ногами решётку канализационного люка, он посмотрел на окна Лены, сел за руль и задумался. Тоскливые предчувствия не покидали его, и это было странно. На предстоящий день ничего серьёзного не планировалось, да и прошедшая неделя никаких новых неприятностей не принесла. Может, с матерью что-нибудь случилось?

На улице появился прохожий. Худощавый мужчина среднего роста, в яркой красной куртке с поперечной жёлтой полосой и широких джинсах. Он шёл, заложив руки в боковые карманы, и, похоже, направлялся в подъезд, из которого Гена только что вышел. Гена задержал на нём взгляд, так как красная куртка была очень похожа на ту, в которой иногда ходил Вова. Потом, встряхнув головой, Гена отвернулся и вставил ключ в замок зажигания.

Подойдя к «ниссану» метров на десять, Ковалёв замедлил шаг, глубоко вздохнул и вытащил из кармана правую руку с трофейным сысолятинским ТТ. Придерживая пистолет у бедра и продолжая идти, он большим пальцем взвёл курок, поднял голову и посмотрел в салон джипа.

Гена почувствовал его взгляд. Медленно разжав пальцы, он выпустил ключ зажигания, откинулся на спинку кресла и повернул голову. Они встретились глазами, и Гена понял, что его сейчас убьют, и понял за что — других поводов последнее время не давал, а на длительный срок в его мире месть не откладывали. Раскаяния не было. Только злость. Злость на самого себя и судьбу-злодейку. «Как лоха дешёвого кинули», — подумал Гена в свои последние мгновения и чуть не крикнул в сторону приближающегося стрелка: «Чего тянешь? Очко играет? Давай, жми!» Хотя умирать ему, конечно же, не хотелось…

Ковалёв вскинул правую руку, поймал в прицел хрящеватый тонкий нос бандита и плавно нажал на спуск. Три хлёстких выстрела разорвали утреннюю тишину пустынной улицы.

Гена умер от первой пули. Она вошла ему в левый глаз, пронзила головной мозг и черепную кость, расколола боковое стекло автомашины и впилась в стену дома. Две другие пули завалили труп на бок.

Ковалёв исчез так же неожиданно, как и появился. Спустя несколько секунд после выстрелов, когда равнодушные жильцы подошли к окнам и осторожно выглянули сквозь тюлевые занавески, из-за угла дома с рёвом вылетела красная «семёрка», круто повернула, царапнув бампером о поребрик, и, набирая скорость, понеслась по улице прочь от места происшествия. Самые внимательные наблюдатели успели заметить часть цифр замызганного номерного знака и болтавшуюся за задним стеклом жёлтую плюшевую обезьянку.

В милицию позвонили сразу несколько человек, и вскоре около расстрелянного «ниссана» затормозил первый патрульный автомобиль. Приблизившись к джипу, участковый инспектор местного отделения закинул на плечо автомат и с нескрываемой злостью сказал:

— Опять эти бандюки чего-то поделить не могут.

Оторопевшая Лена сдержала первый порыв выбежать на улицу, отошла от окна, села за стол и, нашаривая трясущимися руками пачку сигарет, заторможенно подумала о том, что ей лучше ни во что не вмешиваться: Гене её слезы уже не помогут… Полгода назад один её хороший друг после совместного ужина в ресторане оставил её в вестибюле, чтобы она не мокла под проливным дождём, а сам пошёл на стоянку за своей машиной и взорвался, когда включил мотор. Теперь — Гена. Прямо под окнами квартиры. Да что же это такое-то?

Оперативно-следственная группа прибыла на место происшествия довольно быстро и с ходу занялась привычным делом. Флегматичный и всего навидавшийся судебно-медицинский эксперт, натянув резиновые перчатки, осматривал труп гражданина Овчинникова Геннадия Алексеевича и монотонно диктовал следователю прокуратуры, устроившемуся на жёстком сиденье «уазика» с бланками протоколов на коленях. Эксперт-криминалист, присев на корточки, деловито осматривал кусок поребрика, задетый «семёркой», и вполголоса давал пояснения стажёру, которого мутило от вида первого в его жизни трупа. Стажёр усердно кивал головой, но думал лишь о том, куда можно отскочить, если начнётся рвота, и слова наставника пропускал мимо ушей. Вокруг джипа с распахнутыми дверьми и копошащимся внутри экспертом ходили начальник РУВД с двумя заместителями, постовой милиционер отгонял любопытных зевак, а оперы обходили соседние дома в поисках свидетелей. Возле своих автомашин толпились корреспонденты городских газет, двух радиостанций и телеканала, ожидали информации и оживлённо обсуждали убийство. Не раскрыв в своей жизни ни одного преступления, они безапелляционно относили данное к разряду «заказных» и, переливая из пустого в порожнее, строили версии и рассматривали дальнейшие перспективы. По последнему пункту мнение соратников было единым: убийство никогда не будет раскрыто, что в очередной раз подтвердит бездеятельность и некомпетентность милиции.

Всем патрульно-постовым нарядам были переданы приметы автомашины, на которой, предположительно, скрылся убийца. В разных концах города звучали резкие милицейские свистки, и красные «семёрки» прижимались к обочинам, а их водители, в зависимости от настроения и социального положения, виновато выскакивали навстречу инспектору или, приспустив боковое стекло, оставались надменно сидеть за рулём. В течение нескольких часов в сети поисковых мероприятий попали один угонщик и менеджер совместного предприятия с кастетом в кармане.

К середине дня активность, вызванная утренним происшествием, начала понемногу ослабевать, и красные «семёрки» уже беспрепятственно проскальзывали мимо постов ГАИ и патрульных автомобилей. Но к этому времени главный улов был сделан.

Вова проснулся поздно и, лёжа на неудобном продавленном диване, некоторое время с удивлением рассматривал ободранные стены чужой квартиры и незнакомый пейзаж за окном. Во рту ощущались сухость и гадкий привкус от выпитой накануне низкопробной водки. Подташнивало. Перевернувшись на бок, Вова ткнулся носом в колючую подушку и увидел большого рыжего таракана, деловито бегущего по липкой поверхности прикроватной тумбочки.

Собравшись с силами, Вова оторвался от кровати, с третьей попытки нацепил тапочки и, сделав круг по комнате, выбрался в коридор. В однокомнатной квартире никого не было. Только Вова и тараканы. Из кухни несло какой-то кислятиной, журчала вода и гудели водопроводные трубы. Вечером все это выглядело лучше. Воспоминания о том, как он здесь оказался, появлялись медленно и не очень последовательно. Вечером Вова познакомился с Таней — симпатичной, хотя и несколько потрёпанной девушкой с рыжим «каре» и в облегающем чёрном платье с большим вырезом. В другой раз Вова и не взглянул бы в её сторону, но она проявила завидную активность и последовательность в действиях, так что в конце концов добилась своего. Культурная программа вечера, основной частью которой являлось посещение бара с дискотекой и лёгким мордобоем, завершилась отчаянной пьяной гонкой по ночному городу и пьяной вознёй на продавленном диване. Квартира, как понял Вова из разговоров, принадлежала Тане, и теперь Вова брезгливо оглядывался по сторонам и с тоской думал о том, что от такой грязнули вполне можно подцепить триппер или что-нибудь похуже.

Вернувшись в комнату и одеваясь под аккомпанемент все громче стреляющих водопроводных труб, Вова покосился на укрывающие диван мятые, в жёлтых пятнах простыни, и сплюнул. Куртка показалась какой-то очень лёгкой, и, похолодев от внезапной догадки, он сунул руку во внутренний карман. Пальцы судорожно ощупали скользкую шёлковую подкладку и замерли: бумажник отсутствовал.

— Ах ты, сука!

Удивления в голосе было больше, чем злости. Выругавшись, он развернулся и пнул ногой по кособокой тумбочке, которая опрокинулась, зазвенев бутылочной начинкой. Что-то пролилось и начало капать на грязный линолеум, из приоткрывшейся дверцы вывалилась упаковка с одноразовыми шприцами.

Продолжая изумлённо материться, Вова прошёл в кухню. Посреди пустого стола белел придавленный стаканом листок бумаги. Почерк был разборчивым, но некрасивым, чем-то напоминал почерк Гены:

Вместо подписи стояла закорючка — то ли "Т", то ли "Г". Повертев бумажку в руках, Вова припомнил, как Таня говорила, что работает секретаршей в какой-то конторе на улице Строителей.

В пропавшем бумажнике находилось около сотни долларов и тысяч двести рублей. Не такие уж большие деньги, гораздо хуже, что там же были ключи от квартиры и маленькая записная книжка с необходимыми адресами и телефонами. Взглянув на ручные часы: 13.02, Вова плюнул на пол кухни и, комкая записку в руке, выскочил из квартиры, с треском захлопнув входную дверь. Сбегая по лестнице, он чуть не сбил поднимавшуюся бабульку с сетками, обматерил её и выскочил в незнакомый двор.

Машина стояла в стороне от подъезда, задними колёсами на газоне. За ветровым стеклом перемигивались датчики сигнализации. Заметив помятый бампер и содранную краску на кузове под ним, Вова приписал это пьяной ночной езде и прыгнул за руль. Только пролетев несколько кварталов, он немного успокоился и, вспомнив об отсутствии денег, сбавил скорость.

Сориентировавшись по уличным указателям, Вова переехал через мост и оказался в Правобережном районе, где и находилась улица Строителей, а через несколько минут затормозил перед полуразвалившимся особняком, который, судя по всему, и был домом номер пять. Ветер лениво перекатывал бумажки и пустые консервные банки перед некогда красивым фасадом, из подвала выскочила чёрная кошка, стремительно пересекла пустырь и скрылась в кустах. Ближайшие дома располагались довольно далеко и представляли собой туберкулёзный диспансер и казармы стройбата. Домов с чёткой нумерацией на улице не было, по другую сторону от развалившегося особняка пролегали заросшие бурьяном рельсы узкоколейки, за которыми начиналась Яблоневка.

Ударив кулаком по рулевой колонке, Вова выругался, обещая Тане проделать с ней заново то же самое, что и ночью, а также нанести тяжкие телесные повреждения. Потом его внимание переключилось налево, на деревья парка, и в голове шевельнулись воспоминания о другой девушке, значительно более молодой и красивой, но так же плохо воспитанной. Вова представил поляну, ярко горящие фары джипа и хохочущего Сашу с бутылкой шампанского…

Картонная коробочка «Кэмел» оказалась пуста, и, с хрустом раздавив пальцами, Вова вышвырнул её в окно. Раз уж день начался с неприятностей, то и во всех мелочах будет не везти.

Бело-голубая «девятка» с крупными буквами «ГАИ» на боках остановилась, перекрыв выезд машине Вовы. Два рослых автоинспектора в расстёгнутых куртках подошли к капоту и, заметив содранный лоскут краски, одновременно расстегнули поясные кобуры. Вова наблюдал за их действиями хмуро и с откровенной злостью. Отогнув солнцезащитный щиток, он достал права и техпаспорт и приоткрыл дверь.

Пока один из инспекторов тщательно изучал предъявленные документы, Вова, демонстративно отвернувшись в другую сторону, барабанил пальцами по рулю. Второй обошёл машину сзади и, заметив жёлтую плюшевую обезьянку, кивнул своему напарнику и вытащил ПМ из кобуры.

Рядом остановилась ещё одна машина, из которой вышли двое мужчин. На ходу показывая удостоверения, они подошли к «семёрке».

— Правобережный ОУР, лейтенант Петров, — пояснил тот, что был пониже ростом, с солидным животиком, выпирающим из расстёгнутого лёгкого пиджака.

Появление ещё двух ментов, энергично подключившихся к проверке документов, Вова воспринял уже с некоторым беспокойством и, развернувшись в их сторону, стал следить, ожидая какой-нибудь пакости.

— Выйди из машины, — жёстко приказал гаишник, опуская руку с документами и отступая на шаг. Его напарник держал пистолет стволом вверх, согнутой в локте рукой.

Пожав плечами, Вова вылез, и его тут же развернули лицом к машине, рывком раздвинув ноги и заставив опереться о кабину.

— Но-но, начальник, полегче, — предостерёг Вова, стараясь обернуться и оторвать руки от крыши. — Я тебе чего, баба, что ли, щупать меня!

Не обращая внимания, инспектор умело осмотрел Вову. Убедившись в отсутствии оружия под одеждой, толчком отодвинул его в сторону и нырнул в салон.

— Смотри, — посоветовал Ковалёв, — а то будешь потом удивляться.

С подозрением покосившись на оперов, Вова наклонился к открытой двери, наблюдая за действиями гаишника. Ничего противозаконного, а уж тем более оружия, в машине не было, и Вова с нетерпением ожидал конца чисто формальной процедуры, одинаково ненавидя как Таню, так и настырных ментов.

Однако день, так плохо начавшийся, не мог закончиться хорошо, и это правило касалось не только сигарет. Вздрогнув и на секунду замешкавшись от неожиданной находки, инспектор извлёк из-под переднего пассажирского сиденья пистолет ТТ. Придерживая его двумя пальцами за спусковую скобу и повернув искажённое злостью лицо, гаишник веско произнёс:

— Ну что, козёл, отлетал своё?

От неожиданности Вова громко икнул и, выпучив глаза, заорал:

— Что это такое?!

— Ну, тихо, мальчик, не шуми, — проговорил Петров, надевая Вове заранее приготовленные наручники. — Ты удивился? Я тебя понимаю! Это — пистолет, забыл, что ли? Как мы удачно подъехали! Сейчас протокольчик изъятия составим. Вон как раз и понятые идут!

Оказавшиеся рядом двое солдат строительного батальона действительно с удовольствием выступили в качестве понятых. Понюхав ствол найденного пистолета, Ковалёв сурово покачал головой, показал его по очереди обоим понятым, понимающе закивавшим головами, а потом сунул под нос ошарашенному Вове, после чего аккуратно упаковал в специальный целлофановый пакет.

Находкой пистолета сюрпризы не ограничились. Из кармана чехла на одном из сидений Петров выудил бумажник с деньгами и записной книжкой. К изъятым вещам присоединилась и записка Тани.

Ничего не понимающий Вова расписался негнущимися пальцами в протоколе, а потом безропотно позволил усадить себя на заднее сиденье петровской «шестёрки» и отправился в 14-е отделение.

Вова ничего не понимал. За последнее время милиция задерживала его дважды, и, получается, оба раза именно тогда, когда он ничего не совершал. А когда он действительно делал что-то противозаконное, их никогда рядом не оказывалось. Бред какой-то! Наверное, что-то сместилось в этом безумном мире…

Вечером были поручены результаты экспертизы. Изъятый пистолет ТТ был признан огнестрельным оружием, находился в исправном состоянии, и, что самое главное, именно из него был утром убит гражданин Овчинников Г. А.

Сидя в камере 14-го отделения, Вова пытался разобраться в том, что произошло. Пистолет ему подбросили, но кому это понадобилось делать и зачем? Не гаишникам же… Тане? Недаром она так настойчиво «вешалась» на него вчера и затащила в свою конуру, а потом на улицу Строителей. Да, похоже, что это Таня. Кто же она такая?

Вопросов было много, но ответов на них, как ни старался, Вова так и не смог найти, поэтому, перестав терзать себя, решил ждать дальнейшего развития событий. Как-то ведь всё это должно разрешиться, да и «свои» не оставят его в беде.

Тот опер, который назвался лейтенантом Петровым, кратко опросил Вову, старательно фиксируя на бланке его похождения с Таней и заявления о провокации. Уяснив, что это всего лишь оперативник, а не следователь, который будет вести дело, Вова особо не распинался, ограничиваясь ответами на поставленные вопросы, а потом опять отправился в камеру и сумел даже там задремать.

Вечером Вову разбудили и на машине перевезли в какое-то другое отделение, в другом районе. Там началось светопреставление.

Его начали «колоть» на убийство Овчинникова — его «бригадира», Гены. Ошарашенный этой новостью, Вова, чувствуя, что почва под ногами дёрнулась и куда-то уплыла, замкнулся в себе и на все вопросы отвечал требованиями вызвать адвоката и клятвами в том, что ничего не делал и все это провокация.

В конце концов оперы от него отстали, но вместо них явился следователь прокуратуры и допросил Вову в качестве свидетеля. Вова опять поведал всю эпопею с Таней, пропавшим бумажником и запиской. Дойдя до того момента, когда он очутился на пустыре, Вова поймал себя на мысли, что и сам себе не верит, скомкал окончание рассказа и уставился в пол.

— Допустим, — насмешливо проговорил следователь, буравя Вову взглядом, — допустим, что именно так все и было. Познакомились, переспали и так далее… Объясните мне, пожалуйста, почему тогда на месте преступления множество свидетелей видели и запомнили вашу машину? Почему в вашей машине найден пистолет, из которого было совершено убийство? Там же, в машине, была обнаружена и ваша записная книжка, которую якобы кто-то украл. Кстати, в этой записной книжке, на странице двадцать второй, записаны домашний адрес и телефон покойного гражданина Овчинникова. Далее, назвать адрес, по которому провели ночь, вы почему-то не можете… Куртка на вас надета в точности такая же, как и на человеке, замеченном в районе места преступления, а изъятая у вас записка написана почерком, очень похожим на почерк Овчинникова. И подпись не разберёшь: "Г" там или "Т". Это уже эксперты будут определять. Они же осмотрят и ваш автомобиль. На месте преступления, к вашему сведению, остались отпечатки протектора и следы краски.

— Да не убивал я Гену, что вы на меня вешаете-то! — взревел Вова и попытался вскочить со стула, но оказавшийся сзади опер пресёк попытку в зародыше, и, тяжело отдуваясь, Вова опять опустился на место.

— Не надо нервничать, — посоветовал следователь, снимая колпачок с авторучки. — Я вам все это так подробно говорю для того, чтобы вы могли трезво оценить своё положение и сделать правильные выводы… Пока не поздно!

— Да не убивал я его! — Для убедительности Вова даже шлёпнул ладонью в свою широкую грудь, но это не помогло: следователь скептически покачал головой, а опер злорадно хмыкнул.

— Кстати, Овчинников где-нибудь работал? — спросил следователь.

— Временно не работал.

— Временно — это как: три дня, месяц, год?

— Какая вам разница?

— А разница такая, что нам надо знать, чем он занимался и какие были причины для его убийства.

— Понятия не имею, — пожал плечами Вова., — Я его не убивал и не знаю, кому это понадобилось.

— Вы, как я понимаю, тоже нигде не работаете? А на какие средства живёте?

— Да бандит он, Валерий Фёдорович, — добродушно пояснил опер. — И живёт на честно отобранные деньги.

— Почему сразу бандит-то? — пробормотал Вова, опуская голову и разглядывая свои ногти.

— Да потому, что так оно и есть! — веско объяснил опер. — Я бы вообще в кодекс новую статью ввёл: в случае убийства бандита уголовное дело возбуждается не по факту обнаружения трупа, а только по заявлению «бригадира» или ещё кого-нибудь повыше…

Следователь поморщился и выразительно посмотрел в сторону опера: он не любил вмешательства в свой допрос.

Рассвет гражданин Янович Владимир Кириллович встретил, сидя в углу на жёстких нарах изолятора временного содержания, уставясь бессмысленным взглядом на мирно спящего рядом вора-карманника и раскачиваясь из стороны в сторону. Все с ним происходящее казалось ему невозможным дурным сном, но проснуться почему-то никак не удавалось.

В отличие от других, для Сергея Викторовича Берского, в деловых и криминальных кругах более известного под кличкой Крутой, субботний день начался совсем не плохо.

Берский жил в двухэтажном кирпичном особняке в двадцати минутах езды от города. И дом, и огороженный забором земельный участок размером в полгектара являлись его личной собственностью. Год назад в качестве компенсации за долги Берский отобрал у одного предпринимателя неразработанный участок с фундаментом будущего дома, а потом, вложив колоссальные средства и используя свои обширные деловые связи, устроил поистине «райское гнёздышко» для себя и своей молодой семьи. Огромный дом, кроме многочисленных спален, кабинетов и гостиных, имел также спортивный зал с сауной, бассейном и стрелковым тиром и даже небольшую, но прекрасно оборудованную музыкальную студию — очередной каприз избалованной жены. На участке бойко росли прижившиеся яблони и вишни, стояли аккуратные теплицы и чайный домик, был устроен ещё один — летний — бассейн. В полукруглом ангаре содержались пять принадлежащих Берскому автомашин.

Жена с ребёнком вторую неделю гостила у родственников в Омске, и в доме не было никого, кроме самого Берского и четверых охранников, доедавших на кухне свой завтрак.

Нырнув в прохладную зеленоватую воду бассейна, Берский мощным кролем четырежды пересёк его от стенки до стенки, вылез и принял долгий контрастный душ. Весь завтрак составил большой стакан персикового сока, который он выпил на ходу, поднимаясь по лестнице в свою спальню на втором этаже. Гораздо больше времени он уделил своей внешности и подбору костюма.

Ровно в десять часов Берский вышел из дома. Серебристый «мерседес-600» уже был развёрнут носом к воротам, а рядом стояла рубиновая «девятка», в которой сидели двое телохранителей — как и сам Берский, бывших спецназовцев, получивших солидный боевой опыт на полях межнациональных конфликтов. Оконченные ими недавно специальные курсы вызвали у них лишь снисходительную усмешку, но дали право носить при себе и применять огнестрельное оружие. Благодаря деньгам и связям шефа вместо разрешённых законом, но давно устаревших ПМ, они пользовались «береттами» последней модификации, которые вызвали жгучую зависть оперов РУОПа, задержавших как-то «горилл» во время облавы в ресторане.

Устроившись на удобном кожаном сиденье и накинув ремень безопасности, Берский мягко доехал до ворот, проскользнул мимо расползающихся в стороны створок, осторожно выбрался на шоссе и, развернувшись в сторону города, вдавил акселератор, нимало не заботясь ни об инспекторах ГАИ, ни о мгновенно отставшей «девятке» с охраной. В конфликтах с первыми ему, как правило, надёжно помогал статус помощника депутата; что же касается второго, то, теоретически осознавая необходимость мер предосторожности, Берский на практике часто пренебрегал ими, больше полагаясь на собственные силы и прочное положение в криминальном и деловом мире.

Суббота считалась выходным днём, но, несмотря на это, в офисе возглавляемого Берским АОЗТ «Парус» было достаточно многолюдно. Фирма являлась крупнейшим поставщиком энергоносителей в регион, занималась и другими прибыльными делами; обладая врождёнными организаторскими способностями, Берский сумел подобрать высокопрофессиональный коллектив и наладить работу так, чтобы каждый работник, включая уборщицу, получал вознаграждение, адекватное вкладу в общее дело. Лентяев и бездарей выгоняли сразу, но зато те, кто оставался, получали возможность зарабатывать по-настоящему хорошо. Свидетельством тому являлась хотя бы шеренга не самых дешёвых машин на тротуаре перед входом.

Кивнув охраннику, Берский миновал холл, с одобрением посмотрел на группу менеджеров и референтов, горячо обсуждавших какую-то проблему, и тепло поздоровался со своей секретаршей Верочкой. Радостно улыбнувшись в ответ на комплимент шефа, девушка опять повернулась к экрану компьютера, и, пока Берский отпирал дверь кабинета, за его спиной опять раздалось щёлканье клавиатуры.

До обеда день прошёл нормально и довольно быстро. Уладив несколько мелких дел, Берский перекусил в рыбном ресторанчике и вернулся обратно, собираясь поработать ещё пару часов и отправиться домой. Количество машин перед офисом убавилось, но Берский сразу обратил внимание на появившуюся за время его отсутствия чёрную «Волгу», и в душе шевельнулось нехорошее предчувствие: по выходным дням Серый появлялся в офисе крайне редко, только в исключительных случаях.

Верочка уже ушла, оставив после себя аккуратно прибранное рабочее место. Войдя в кабинет, Берский на ходу снял пиджак и как раз вешал его в стенной шкаф, когда вошёл Серый. Взглянув на мрачное лицо своего помощника, Берский нахмурился, включил прибор, исключающий возможность прослушивания и фиксации ведущихся в кабинете разговоров, и, устраиваясь за столом, кивнул на кресло:

— Садись, Толя…

Когда-то, много лет назад, начиная свою службу в милиции в должности младшего инспектора уголовного розыска на одном из московских вокзалов, Анатолий Курков не мог и предположить, какие жестокие повороты уготованы ему судьбой. Обучаясь на заочном отделении одного из гражданских вузов, Курков все силы отдавал работе и в профессиональном отношении рос буквально на глазах. Через два года он получил должность оперуполномоченного и звание младшего лейтенанта, а ещё через некоторое время перевёлся в одно из территориальных городских отделений. Привыкая к новым для себя условиям, несколько отличавшимся от условий работы линейного отдела, он совершил первую ошибку. Ошибку совсем незначительную и им самим во внимание не принятую, но замеченную и отложенную в памяти людей из противоположного лагеря. Прошло ещё немного времени, и, когда в столице вовсю гремели Олимпийские игры, Куркову об этой ошибке напомнили. Напоминание было всего лишь «пробным шаром» и преследовало только одну цель: «прощупать» его реакцию. Реакция оказалась такой, на какую, втайне рассчитывая, никто всерьёз и не надеялся.

Трудно сказать, почему так получилось. Может быть, сработал извечный принцип «сапожник без сапог», и Курков, считавшийся признанным мастером оперативных разработок и блестящим агентуристом, не смог разобраться в ситуации, которая касалась его самого, может быть, сказалось колоссальное напряжение последних дней, когда он, обеспечивая правопорядок во время проведения Олимпиады, добирался до своей комнатушки в общежитии глубокой ночью и ранним утром опять отправлялся на службу; а может быть, было и ещё что-то, заложенное глубоко внутри его характера и предопределившее все его последующие шаги. Так или иначе, но, позабыв элементарное правило — поддаваться шантажу никогда нельзя, — Курков согласился выполнить предъявленные ему требования и выполнил их отлично, как и все задания, получаемые от собственного руководства. От платы он отказался, надеясь, что вопрос на этом исчерпан и дальнейшей безупречной службой он искупит вину перед коллегами и законом. В конце концов, за несколько лет работы он отправил за решётку десятки опасных преступников, а то, что один из них получил временную отсрочку, никак не затмит его прошлых заслуг и не обесценит будущих. Используя свои связи в транспортной милиции, Курков помог выбраться из Москвы крупному авторитету, которому крепко «сели на хвост» оперы одного из отделов главка и КГБ.

Несколько месяцев всё было тихо. Курков побывал в отпуске, получил очередное звание «старший лейтенант милиции» и продолжал успешно работать, сажая все новых и новых убийц, насильников и грабителей. О случившейся истории он мало-помалу забывал. В середине зимы ему удалось выйти на след крупной группы, промышлявшей кражами антиквариата с последующей продажей за границу, и даже внедрить в группу своего человека. Полностью переключившись на разработку этой темы, Курков почти не появлялся дома, но однажды холодным поздним вечером, в двух шагах от общежития, был встречен невзрачным молодым человеком в дорогом импортном пальто и норковой шапке. Молодой человек поведал, что «тот» авторитет перед самым Новым годом был задержан в Свердловской области, в перестрелке ранил двух оперов и сейчас находится в следственном изоляторе, где вполне может рассказать о том, кто помог ему покинуть столицу минувшим летом.

Проводимая Курковым перспективная разработка обернулась полным провалом. Обойдя три прекрасно подготовленные засады, группа совершила свою последнюю кражу, взяв в одном из музеев иконы и посуду на неслыханную по тем временам сумму, после чего пропала в неизвестном направлении. Внедрённый в неё человек обнаружился только летом, в виде разложившегося трупа в одном из лесов Московской области.

Курков запил по-чёрному и подал рапорт на увольнение, надеясь таким образом вырваться из порочного круга. Втайне он рассчитывал уехать из Москвы в глухую провинцию, выждать некоторое время и восстановиться на службе. Естественно, ничего из этого не получилось. Начальство отнеслось к «неудаче» неожиданно снисходительно и удовлетворять рапорт не спешило, а вновь появившийся молодой человек в норковой шапке внушительно посоветовал не дурить и не дёргаться.

Курков остался работать и, несмотря на то, что откровенно ничего не делал, получил повышение и отдельную однокомнатную квартиру. Недавние друзья, не понявшие происшедших с коллегой превращений, отстранились, и это обозлило Куркова ещё больше. Вскоре, выполнив очередную «просьбу», Курков взял деньги, а потом начал и торговаться со своими новыми «хозяевами».

Хозяева менялись, передавая Куркова из рук в руки. Был период, когда он вполне мог соскочить с крючка, но не предпринял для этого никаких усилий, считая, что жизнь все равно испорчена, и питая к коллегам и бывшим друзьям ненависть за то, что те бросили его в трудную минуту. Курков увязал все больше, и настал день, когда он понял, что «засвечен» до предела, не сегодня, так завтра его «возьмут» и придётся отвечать за все свои грехи. Последний раз блеснув загубленным талантом, Курков провернул потрясающую комбинацию, «подставив» себя под получение взятки и вымогательство. Его арестовали и осудили на четыре года лишения свободы.

Как Курков и рассчитывал, ворошить старые дела никто не стал. Наказание он отбывал в специальной, «ментовской» зоне, был там в авторитете, о прошлом ему никто не напоминал, и, выйдя на свободу ранней весной 1992 года, он чувствовал себя, можно сказать, умиротворённым. Из московской квартиры его, естественно, выписали, и все, что у него осталось после конфискации имущества и четырех лет заключения, — это развалившийся родительский домик в подмосковной деревне и три тысячи рублей на одной, не найденной следствием сберкнижке. Зато теперь не надо было служить двум хозяевам сразу, и перед ним была, как он считал, только одна дорога, по которой он и пошёл.

Через несколько месяцев его нашёл Берский и пригласил к себе. Сразу после переезда в новый город Курков приступил к работе с той же энергией, которая отличала его в первые — честные — годы службы в милиции, и так же блестяще применял свои таланты к оперативной деятельности.

За прошедшие два с половиной года Курков сплёл крепкую агентурную сеть, позволявшую ему постоянно находиться в курсе всех городских дел, положения в правоохранительных органах, ситуаций внутри «центровой» группировки и других банд города. Друзей он не завёл, ограничивал все контакты с мужчинами лишь необходимыми по работе, а с женщинами — короткими случайными связями. С понедельника по пятницу он с головой уходил в свои дела, а на выходные дни обычно выезжал за город на охоту или сидел в своей квартире, составляя коллекцию компакт-дисков классиков рок-музыки.

— Садись, Толя. Что у нас случилось?

Серый уселся в кресло напротив Берского, закинул ногу на ногу и лаконично, но со всеми необходимыми деталями рассказал все, что успел узнать об убийстве Гены Овчинникова.

Берский слушал внимательно, ничем не выражая своих эмоций.

— Н-да, — наконец сказал он. — Что ты сам по этому поводу думаешь?

— Трудно сказать. — Серый пожал плечами. — Фактов пока маловато. В общих чертах здесь только три варианта может быть: либо это наши конкуренты, либо кто-то из наших, либо Гену убили за какие-то его дела «на стороне». Но на прямой конфликт с нами ни «хабаровцы», ни другие не пойдут. По крайней мере, в настоящий момент. Да и Гена, как мишень, интереса явно не представляет — обычный «бригадир», ничем не лучше и не хуже других, и его смерть для нас ничего не меняет. Нет, первый вариант я бы пока отбросил. Мне кажется, дело в самом Гене. В денежных вопросах он был не очень аккуратен — любил погулять за чужой счёт, мог какие-то деньги просто зажать. Надо будет поковырять в этом направлении. Кроме того, он часто «подхалтуривал» на стороне: на днях «развёл» одного бухгалтера на тонну долларов, да и раньше в такие истории влезал. Здесь тоже есть над чем подумать. Потом, на той неделе он вместе с Яновичем — ну Толстым Вовой — попал в милицию. Один водитель из Горгаза помял Гене машину, и эти два дурака поехали разбираться. Прямо на проходной их и повязали. Через несколько часов, правда, отпустили — для обвинения в вымогательстве не хватило доказательств, да и ситуация была спорная. В общем, материал уже отказали за отсутствием состава преступления. Я об этом по своим каналам узнал, ни Гена, ни Толстый Вова ничего мне не говорили.

— Да, если человека убивают, значит, это кому-то нужно. — Берский включил кондиционер и повернулся лицом к прохладной воздушной струе. — Держи меня в курсе всего. Я хочу знать, что же случилось на самом деле, независимо от того, раскопают менты что-нибудь или нет. И ещё — с кем из наших Гена общался наиболее близко?

— С Толстым, наверное, — подумав, ответил Серый.

— Постарайся его отыскать. Я хочу сам с ним переговорить. В расходах по этому делу себя не ограничивай, плати за информацию столько, сколько запросят. Я ещё часа два здесь буду, потом — звони в любое время домой,

Поговорить с Вовой Берский не смог — Серому так и не удалось его отыскать. Поздно вечером, когда Берский уже спал на широкой кровати в своей спальне, а Серый сидел за компьютером в кабинете, поступила информация о том, что Янович задержан по подозрению в убийстве Овчинникова и у него изъят пистолет, из которого это самое убийство и было совершено.

Поблагодарив собеседника, Серый сразу же позвонил Берскому. Тот выразил свои мысли длинным витиеватым ругательством и сказал, что с утра приедет в офис, чтобы найти решение проблемы.

Положив трубку, Серый задумался. Поступившая информация вносила в дело некоторую ясность, но никакого облегчения от этого он не испытывал. Наоборот, он почувствовал какую-то нестыковку, но, как ни бился, так и не смог разгадать, в чём именно она заключается. Всё было слишком гладко и неровно одновременно. Конечно, в жизни всякое бывает, и два «братка» вполне могли поругаться, причём поругаться настолько, что один ухлопал другого, а потом в панике бежал, не сбросив «мокрый» ствол, и случайно нарвался на гаишников. Подобная ситуация, конечно, неприятна, но назвать её невероятной нельзя. Но Серый готов был спорить на что угодно, что вот так — именно так — все это не могло произойти, и одновременно с ростом уверенности, что здесь кроется некий подвох, в Сером загоралась спортивная злость, и он чувствовал, что, как в былые времена, готов работать без сна и отдыха и что обязательно возьмёт ситуацию в свои руки и разгадает секрет.

Воскресное утро принесло новые неприятные сюрпризы. В течение часа, один за другим, оперативниками из отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков были задержаны три подопечных Вовы — торговцы марихуаной. Обстоятельства проведённых задержаний не оставляли никакого сомнения в том, что их кто-то «вложил».

Узнав об этом, Берский посмотрел на Серого и с лёгкой грустью сказал:

— Что ж, ссучился, значит, толстячок-то… Конечно, когда впереди «вышка» маячит, с человеком можно договориться. Может, у него просто «крыша» съехала? Так долго изображал чужую «крышу», что остался без своей. Сначала Гену шлёпнул, а теперь начал языком трепать, снисхождение себе зарабатывать. Козёл!

К торговле наркотиками Берский относился примерно так же, как к проституции или изготовлению порнографии: раз есть желающие платить за это деньги, то упускать свою прибыль просто глупо. Но ни один продавец наркотиков, равно как сутенёр или поставщик «моделей» для фото— и видеосъемок, не мог удостоиться даже простого рукопожатия Берского, не говоря уж хотя бы о каком-то его уважении. Задержанных милицией торгашей ему было не жаль, но сам факт, что один из его людей «раскололся» и начал «стучать», требовал немедленной и жёсткой реакции.

— Дерьмо малолетнее, — проговорил Берский уже более спокойно. — Ничего ведь сами сделать не могут, а вот другим нагадить — так это всегда пожалуйста! Жалко, нельзя его из клетки вытащить. Пусть Ромео возьмёт бригаду Гены, временно, но если потянет, то оставим постоянно. Объясни, чтобы он все подчистил: мало ли кого Толстый ещё сдаст. И реши с ним…

Серый кивнул. Вариант решения проблемы с Вовой существовал, но Серому очень не хотелось его использовать. Нужного человека он берег уже больше года и рассчитывал ввести его в дело только в том случае, если опасность будет угрожать непосредственно ему самому. В нынешней ситуации такой опасности пока не предвиделось.

— Вроде бы все, да?

Подумав, Серый опять кивнул, и Берский откинулся на спинку кресла, мгновенно переключившись на другие, чисто коммерческие вопросы.

Серый пошёл в свой кабинет. Посмотрев на холодильник, не удержался, достал банку пива, открыл и жадно выпил почти половину. Сел за стол и закурил. Теперь он тоже склонялся к мысли, что Толстый Вова по какой-то причине убил Гену и, оказавшись в камере, начал торговаться с операми, рассчитывая выменять себе льготы. Видимо, на помощь со стороны «братвы» Вова не очень надеялся, и это служило свидетельством, что в конфликте с Геной он был полностью не прав.

Созвонившись с адвокатом, которому удалось поговорить с Вовой в ИВС, Серый договорился с ним о встрече. Адвокат пересказал историю про Таню и бумажник, даже не скрывая того, что сам в неё ничуть не верит. Проинструктировав адвоката на случай будущих свиданий с Вовой, Серый отправился обратно в офис и вызвал своего помощника, дав ему задание отыскать эту самую Таню. Сам сел за компьютер и принялся в очередной раз гонять заветную дискету, надеясь зацепиться за какую-нибудь ниточку, которая дала бы ключ к пониманию происходящего.

Помощник вернулся довольно быстро, но ничего утешительного сообщить не смог. Воспользовавшись теми приметами, которые Вова дал адвокату, он сумел отыскать дом и даже посмотрел на запертую дверь квартиры, в которой якобы Вова и провёл ночь с пятницы на субботу. Соседи рассказали, что в квартире этой — наркоманский притон, шляется туда-сюда полрайона, но никакой Тани с рыжим «каре» они никогда не видели. Квартира приватизированная и принадлежит какой-то женщине, которая сама в ней не появляется. У женщины этой есть дочка, но зовут её не Таней, а Наташей, и она не рыжая, а блондинка, судя по манерам — проститутка вокзального класса, и в последний раз её видели много месяцев назад.

Серый поставил перед помощником задачу найти и проверить Наташу, но сделал это без всякой надежды, просто по привычке доводить все до конца. Было очень похоже на то, что всю историю с Таней Вова придумал, отчаянно пытаясь создать себе какое-то алиби на момент убийства, а адрес наркоманской хаты он узнал давно, при каких-то других обстоятельствах.

Вводить в дело своего человека Серому очень не хотелось, но другого выхода, похоже, не оставалось. Несмотря на скромное место в иерархии «центровых», Вова знал достаточно много для того, чтобы своим языком наделать немало бед. Поэтому первым делом Вову следовало заставить молчать, а уже потом разбираться, почему и как все произошло.

Вечером Серый узнал, что некоторое время назад Вова обзавёлся пистолетом. Правда, он вроде бы купил не ТТ, а «вальтер», и несколько раз ссорился со своим «бригадиром». Многие видели их стычку в пиццерии, после освобождения из 15-го отделения милиции, когда Вова упрекал Гену в жадности и полном отсутствии мозгов. По другим каналам Серый выяснил, что оперы тщательно проверяли алиби Вовы и тоже пришли к выводу, что все это туфта. Одно было установлено точно — у себя дома в ту ночь он не появлялся.

Все складывалось одно к одному, но у Серого опять пробудились старые подозрения, и он никак не мог отделаться от ощущения, что играет навязанную ему роль в спектакле по чужому сценарию и на чужой сцене.

Воскресный день Ковалёв провёл на работе. Сообщив утром операм из Отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков информацию о трех подконтрольных Вове продавцах марихуаны, он мог бы отправиться домой, но делать там было нечего, а идти в гости не хотелось. Пользуясь свободным днём и тёплой погодой, Петров вместе с женой и ребёнком поехал загорать на дачу, и Костя весь день был один, только иногда к нему заходил дежуривший по району опер Володя Якименко. Под вечер Володю вызвали в какое-то отделение, он заглянул попрощаться и сказал:

— Слышал? С завтрашнего дня выходные отменяются, будем работать по двенадцать часов, в две смены, круглосуточно. Переработку оплачивать не будут, потом прибавят дни к отпуску.

— Да у меня этих отгулов уже штук тридцать набралось, — махнул рукой Костя.

— Да и у меня не меньше… И рейды назначены, на неделе — сразу три. Сначала суточный рейд «Ударник». Будем ловить грабителей, которые «опускают» пьяных работяг, возвращающихся домой после работы. Со вторника до четверга — «Косяк-95», это по отлову торговцев наркотой…

— А потом «Айболит-66», — предположил Костя.

— Нет, не угадал. Потом, с пятницы и до 15.00 воскресенья, — «Пурга-4», будем ловить всех, кого не успели поймать раньше.

— А почему в воскресенье только до обеда? — удивился Костя. — Или потом просто некого будет ловить?

— Нет, в воскресенье с пятнадцати до двадцати мы проведём маленький субботничек по озеленению территории. Распоряжение мэрии. Говорят, замполит уже нарисовал карту — каждое отделение и каждая группа будут сажать деревья на своём участке…

Обсудив планы проведения рейдов и субботника, коллеги расстались. Якименко поехал в отделение, Ковалёв тоже начал собираться домой. Погода резко испортилась. Тяжёлые тучи полностью закрыли солнце, поднялся ветер, и вскоре началась гроза. Закрыв окно, Ковалёв смотрел, как косые струи дождя заливают двор и посеревшее угрюмое небо разрывают всполохи молний, и представлял Диму, поспешно улепётывающего с дачи. Потом Костя вспомнил вчерашние события и поспешно закурил. Он чувствовал себя постаревшим на добрый десяток лет, и где-то в глубине души барахталась предательская мысль о том, что долго в таком режиме не выдержать…

Постепенно грозовые тучи отползли в сторону северных окраин. Выждав ещё немного, Костя вышел на улицу. Трамвайное движение по какой-то причине было закрыто, и, флегматично выругавшись по этому поводу, Ковалёв отправился к расположенной тремя кварталами дальше автобусной остановке.

На автобус он не попал. Выйдя на проспект, Ковалёв сначала замедлил шаг, а потом и вовсе остановился перед витриной обувного магазина, решая, что ему больше необходимо на предстоящее лето: кроссовки или лёгкие туфли. Позади Ковалёва к тротуару прижалась автомашина, процокали по асфальту каблучки и послышался слегка насмешливый женский голос:

— Здравствуйте, господин комиссар!

Голос был знакомый, но в первый момент Костя растерялся и, только рассмотрев отражение женщины в стекле витрины, медленно развернулся и ответил:

— Добрый вечер, Вика!

Ей было двадцать девять лет, но выглядела она значительно моложе. Среднего роста, одетая дорого, но не броско, с минимумом косметики, с волосами цвета спелой пшеницы и насмешливыми зелёными глазами, она буквально излучала здоровье, независимость и благополучие. Бывшая однокурсница по Юридическому институту и бывшая хорошая подруга его жены; в последний раз они виделись года два назад.

Слегка склонив голову набок, Вика остановилась в метре от Ковалёва, пристально рассматривая его.

— Решаешь, покупать магазин или нет?

— Я его продаю, — вздохнул Костя. — Думаю, какие ботинки на память оставить.

Вика хмыкнула, кивнула в сторону машины и протянула связку ключей.

— Надеюсь, ты не на работе и не очень спешишь? Проводишь меня?

— А если я машину разобью?

— Ничего, переживу.

Причин отказываться не было, и Костя взял ключи. У Вики был «фольксваген-гольф» цвета морской волны. В салоне пахло дорогими духами и ароматным табаком, негромко играла спокойная музыка, да и вообще было очень приятно оказаться после сырой холодной улицы в уютном кресле за рулём хорошей машины. Возле рычага переключения передач лежала стопка визитных карточек, перехваченных бумажной лентой. Ковалёв вытащил верхнюю и прочитал текст, выведенный золотом по бледно-голубому фону:

Вместо домашнего и рабочего номеров телефона был указан только номер пейджера.

— А где ты работаешь? — спросил Костя, переворачивая карточку другой стороной.

— В свободном поиске. Где возьмутся напечатать, для тех и пишу.

— И на какие темы?

— Господи, да на разные! Городская жизнь, политика, искусство, преступность… Как живёшь-то?

— По-старому.

— Все там же работаешь?

— Нет, уволили за пьянку и развратные оргии.

— За это у вас не увольняют. Из нашей группы ты один в ментовке остался. Даже Слава Баранов уволился, крутится сейчас на квартирах и хочет агентство своё открывать. Ты вообще-то видишься с кем-нибудь?

— Редко.

— Юльку Вознякову помнишь? Светленькая такая была. Месяц назад пропала без вести. Тоже бизнесом занималась, у неё с бандитами какая-то заморочка вышла. А Коля Воскресенский за убийство сидит.

— Да, я слышал, что он жену свою зарезал. Но ему, по-моему, немного дали?

— Пять лет. Ничего себе немного! Ты бы хоть на суд пришёл, там почти все наши были… Так где ты сейчас, в отделении?

— В районном управлении.

— Не надоело жуликов ловить?

— Надоело.

— Да, разговорчивым тебя никак не назовёшь! Останови, пожалуйста, на углу, мне в магазин надо заскочить.

Ковалёв затормозил около ярко освещённого входа в продовольственный магазин. В торговом зале Вика быстро закидала корзинку разноцветными пакетами и банками, рассчиталась несколькими крупными купюрами и энергично перегрузила покупки на заднее сиденье «фольксвагена».

— Все, можно ехать!

Доехали быстро. Машину оставили на охраняемой стоянке за домом. Когда вышли за шлагбаум, опять пошёл сильный дождь, и им пришлось пробежаться до подъезда.

— Бери тапочки и проходи в комнату, а я сейчас, — проговорила Вика, запирая металлическую входную дверь и убегая на кухню.

Ковалёв снял ботинки, повесил куртку на вешалку. На спине за пояс у него был заткнут пистолет, пристёгнутый к брючному ремню специальным кожаным шнуром. Костя поправил оружие, повертелся перед зеркалом и, убедившись, что свободная рубашка немного прикрывает пластмассовую рукоять, прошёл в комнату и уселся на диван. Качество мебели и количество всевозможной бытовой техники говорили о достатке хозяйки, а сочетание цветов, подборка книг на полке и несколько неброских гравюр на стенах — о её вкусе. Тем не менее в комнате не хватало чего-то неосязаемого, но необходимого для того, чтобы понятие «свой дом» стало полноценным, и, ещё раз окинув взглядом обстановку, Костя подумал, что Вика проводит здесь не так уж много времени, и выставленные напоказ символы материального благополучия, пожалуй, всего лишь символы, отнюдь не свидетельствующие о личном счастье.

— Включи музыку или видик, — посоветовала Вика, проскочив через гостиную в спальню.

Ковалёв присел перед телевизионной тумбочкой и выбрал кассету с записью старой французской комедии, лет десять назад с шумом прошедшей по кинотеатрам единого тогда Союза. Начало фильма отсутствовало, но Костя помнил его и, снова усевшись на мягкий диван, стал с интересом следить за приключениями двух мужиков, отправившихся в Мексику на поиски пропавшей девушки, которую каждый из них считал своей дочерью. Дверь в спальню оставалась немного приоткрытой, и, покосившись в ту сторону, Костя разглядел угол широкой кровати, зеркало трельяжа и Вику, поправлявшую платье перед этим зеркалом. Вечер явно обещал закончиться приятно и для последних дней неожиданно, но Костю это не обрадовало. Точнее, он отнёсся к этому довольно равнодушно, лишь механически отметив, что перемена обстановки и новые ощущения помогут справиться с усталостью. В глубине души шевельнулась мысль, что нечего ему делать в чужой квартире рядом с чужой женщиной, и надо бы встать и уйти. Мысль шевельнулась и пропала — слишком хорошо было сидеть в спокойной обстановке, на удобном диване и смотреть интересный фильм. «В конце концов, уйти сейчас будет просто невежливо», — подумал Ковалёв и посмотрел на тёмное окно.

Вика надела домашнее платье из лёгкой переливающейся материи, выскочила на кухню и вернулась с маленьким столиком на колёсиках. Тревоги и заботы последних дней дрогнули и отошли назад, дав Ковалёву так необходимую ему передышку, пусть даже совсем короткую. Комната как будто стала больше и уютнее, свет — мягче и интимнее, доведённые до кондиции в микроволновой печи синтетические полуфабрикаты показались аппетитными и незнакомыми. Вика выставила на столик бутылку лёгкого испанского вина. Костя редко пил вино, предпочитая более крепкие напитки или пиво, но этикетка выглядела соблазнительно, и он с удовольствием осушил бокал, произнеся банальное: «За встречу!»

— У тебя очень грустные глаза. Грустные и какие-то… затравленные, что ли, — неожиданно сказала Вика, откладывая вилку в сторону и пультом дистанционного управления убавляя звук телевизора. — У тебя что-то случилось?

— У меня каждый день что-то случается, — невнятно пробормотал Ковалёв, отводя взгляд в сторону. — Такая уж работа.

— Нет, с работой это не связано. — Вика покачала головой. — По крайней мере, напрямую. От тебя словно исходит какое-то напряжение. Я это ещё в машине почувствовала. Как будто ты всё время ждёшь нападения… или какого-то подвоха со стороны собеседника.

Вика подцепила вилкой кусок мяса, но положила его обратно на тарелку. Потом заговорила медленно, обдумывая каждое слово:

— Ты очень здорово изменился. По крайней мере внешне. Не знаю, что у тебя сейчас на душе, но, полагаю, там тоже все по-другому, Знаешь, такое ощущение, что ты дерёшься один против всех. Устал уже, и бой этот тебе никогда не выиграть, но все равно стоишь и машешь руками, стараясь хоть кого-нибудь свалить… Извини, тебе, наверное, неприятно все это слушать?

Костя взял бутылку. Очень медленно, не поднимая глаз, вытащил пробку и налил вино в бокалы.

— Ваше здоровье!

Пустой бокал, звякнув, занял своё место на столе. Костя подвинул пепельницу ближе, поискал свои сигареты, вспомнил, что оставил их в куртке, и закурил хозяйский «Кэмел».

— Тебе все это только кажется. А насчёт того, приятно мне это слушать или нет, можешь не беспокоиться. Я не девушка, комплименты мне можно не говорить. Да и ничего принципиально нового ты пока не сказала.

— Скажи, тебе твоя работа нравится? Тебя в ней все устраивает?

— Если б она мне не нравилась, я бы давно её поменял. Что же касается того, что устраивает… Да, я многое хотел бы изменить, но это отдельный и долгий разговор. Думаю, любой человек хотел бы что-то изменить в своей работе, но надо принимать все таким, как есть. Это пусть политики спорят о том, что надо сделать на благо народа: ещё поднять цены или, например, развалить пожарную службу, как развалили КГБ. А я играю по тем правилам, которые есть. Не я их придумал, не мне их и ломать.

— А тебя не смущает, что вас сейчас не ругает только ленивый?

— Противно, конечно, но пусть ругают. Они ведь все равно ничего в этом не понимают. Почему-то никто не приходит на завод и не начинает объяснять токарю, как ему надо точить деталь. А в нашей работе все чувствуют себя специалистами, все знают, как и что надо делать. Для того, чтобы судить ребят, которые берут штурмом самолёт с террористами, надо хотя бы один раз поучаствовать в этом самому… Надо поговорить со старушкой, у которой отобрали в подъезде всю её пенсию, или посмотреть в глаза матери, у которой изнасиловали семилетнюю дочку. А вот потом уже кричать о том, много или мало прав дано милиции и нужна ли нам смертная казнь. Так что пусть ругают.

— То есть тебе достаточно того, что ты сам считаешь себя правым?

— А что в этом плохого? Да, у меня грязная работа, но общество пока не научилось обходиться без неё.

— А тебе не хочется хотя бы иногда иметь нормальные выходные, нормальный рабочий день, на работе общаться с нормальными людьми, а не с бомжами и алкоголиками и ехать домой в своей машине, а не в переполненном автобусе? Тебе не кажется, что тот, кто хорошо работает, должен и хорошо зарабатывать?

Костя усмехнулся:

— Конечно, кажется! И кажется, и хочется. Человеку всегда хочется больше, чем у него есть. Но не в одних ведь деньгах дело, согласись! Хотя, конечно, они делают жизнь приятной. Могу тебя твёрдо заверить, что, когда мне станет по-настоящему не хватать всего того, что ты сейчас перечислила, я сразу же сменю работу. Кстати, алкоголиков и бомжей у нас не так уж и много проходит, гораздо больше очень приятных людей… Я имею в виду — чисто внешне. А что не следователь Знаменский, а обыкновенный бандит — герой нашего времени, так и черт с ним. Каждый делает своё дело. Я вот ничего другого делать не умею.

— Не понимаю… — задумчиво проговорила Вика. — Ты же умный мужик. Люди стремятся к деньгам, к славе, популярности… А ты? Чего ты хочешь добиться? Поймать последнего жулика и пожать ему руку, как Хрущёв обещал? Неужели так приятно людей сажать? Или по крышам с пистолетом бегать?

— Сажать, кстати, иногда действительно приятно. Особенно когда знаешь, что эта сволочь хоть какое-то время не будет людям мешать, а будет в зоне загибаться. А по крышам бегать, знаешь ли, не доводилось, но, думаю, ничего приятного в этом нет. Тем более я высоты с детства боюсь.

— Перестань паясничать. — Вика поморщилась, потом кивнула на бутылку. — Наливай… Объясни мне, почему тебя так волнует, будет какая-нибудь сволочь мешать людям или будет в тюрьме сидеть?

— Не знаю. — Костя поднял стакан, посмотрел на Вику сквозь гнутое стекло. — Не знаю… Один мой знакомый, он на пенсии сейчас, любил говорить, что опер — не профессия, а диагноз. Может, он в чём-то прав? Одному судьбой дано быть кинозвездой, другому — сантехником. Да и жизнь так устроена: один всё время должен воровать и убегать, а другой — ловить и догонять. Первые не могут жить без вторых, и наоборот.

Костя допил вино, поставил стакан и посмотрел на опустевшую тарелку. Даже не заметил, как все съел.

— Давай прекратим этот ненужный спор. Если уж тебе так хочется поругаться, так давай поговорим о твоей профессии — там тоже много интересного можно найти. Только я, честно говоря, не хочу, мне и на работе ругани хватает. Ты мне всё равно ничего не докажешь, я твои доводы и раньше слышал, но увольняться и идти торговать водкой пока не собираюсь. И, думаю, никогда не соберусь.

Взяв со столика пачку сигарет, Костя встал, прошёлся по комнате, глядя себе под ноги, и остановился у окна. Закурил. Некоторое время они молчали, потом Ковалёв, разглядывая тлеющий кончик сигареты, заговорил опять:

— Действительно, нас сейчас не ругает только самый ленивый или самый занятый. Ругают, забывая о том, что борьба с преступностью — дело всего общества, а не только одной милиции. Пусть это звучит громко, но это действительно так. А общество от этой самой борьбы отстранилось, в лучшем случае просто наблюдает со стороны. Один политик, в прошлом адвокат, сказал, что какого-либо особого всплеска преступности, в том числе и организованной, у нас нет, а есть просто новые формы взаимоотношений между «новыми русскими». В таком случае прав был другой человек, который сказал: чем больше я узнаю новых русских, тем больше мне нравятся алкоголики. Во всех нормальных странах в ответ на рост преступности следует ужесточение уголовного законодательства. У нас — все наоборот. Так называемая гуманизания перешла все мыслимые границы. Грабителя отпускают до суда под залог в смехотворную сумму пять миллионов рублей, а через пару месяцев этот залог ему вообще возвращают в связи с «тяжёлым материальным положением», хотя суд состоится не раньше, чем через полгода. Торговец наркотиками на суде получает шесть месяцев тюремного заключения и выходит на свободу прямо из зала суда, потому что эти шесть месяцев он уже успел отсидеть на предварительном следствии. Разбойники и вымогатели получают условные сроки, а судья, радостно хихикая, говорит, что гордится тем, как много преступников он освободил, и уверяет всех, что те три-четыре месяца, которые эти «мальчики» отсидели в следственном изоляторе, стали для них хорошим уроком на всю жизнь. По-твоему, это нормально? К этому следовало стремиться?

— Ты смотришь со своей колокольни, — поморщилась Вика. — Не все так мрачно, как ты говоришь.

— Возможно, — кивнул Костя. — Но каждый, кто сидит на колокольне, считает, что именно его — самая высокая. Каждый делает своё дело. Я не разбираюсь в политике, искусстве, почти ничего не смыслю в бизнесе, но своё дело знаю и делать его умею. Поэтому меня гораздо больше волнует то, что обычные люди не могут вечером спокойно пройти по улице, а не то, что у нас появилась очередная новая политическая партия с очередной гениальной программой.

— А по-другому ты не можешь?

— По-другому — что?

— Не волноваться за то, кому как по улицам ходится?

— Нет. Не могу.

Утром Ковалёв проснулся за несколько секунд до того, как должен был зазвенеть будильник, и успел выключить его, чтобы не разбудить Вику. Она спала, уткнувшись в его плечо и раскидав волосы по подушке. Костя осторожно откинул одеяло, встал и прошёл на кухню.

Пока нагревался чайник, Костя успел принять душ. Скопившееся за последнее время напряжение ушло, он чувствовал себя лёгким и бодрым, появилось даже какое-то умиротворение, и он впервые после происшествия с Катей подумал о том, чем займётся тогда, когда завершится последний этап этой истории.

— Ты не опаздываешь?

Вика вошла на кухню неслышно и теперь стояла возле холодильника, кутаясь в лёгкий халат. Возраст брал своё, и, поднявшись с кровати, она выглядела далеко не так привлекательно, как вчера вечером, но Костя посмотрел на её лицо с нежностью и благодарностью.

— Вообще-то опаздываю. Мне сегодня к восьми нужно, но меня об этом все равно никто не предупреждал, так что обойдутся.

— А как же старушки, которых ты защищаешь?

— Они ещё спят.

— Хочешь — возьми машину. Мне она до вечера все равно не понадобится, а ты в обед пригонишь.

Предложение было заманчивым, но, подумав, Костя отрицательно покачал головой.

— Не надо. Да и все равно у меня ведь ни прав нет, ни доверенности твоей.

— А ты гаишникам удостоверение покажешь, если они тебя остановят. Капитан ты или кто?

— Капитан. Тебе кофе дать?

— Налей немного.

Завтрак был недолгим. Пока Ковалёв торопливо ел бутерброды, Вика мелкими глотками пила свой кофе и тоскливо смотрела в окно.

— Послушай, капитан, мы ещё увидимся или ты попрощаешься и дорогу забудешь?

— Не забуду. У меня твоя визитка осталась.

— Господи, я-то думала, ты мне приятное что-нибудь скажешь! Неужели тебя не учили хотя бы иногда комплименты говорить? Или ты весь словарный запас на своих арестованных тратишь?

— Гм… Ну они тоже ведь люди! Да и потом, если не я, то кто им слово доброе скажет?

— Да, от тебя дождёшься!

— Все, спасибо! Я побежал. Позвоню вечером. Как-нибудь.

— Число уточнить не хочешь? Или хотя бы месяц?

— По крайней мере, в этом году.

Пока Ковалёв обувался и пристраивал на место пистолет, Вика успела поставить грязную посуду в мойку и тоже вышла в коридор.

— Слушай, ты даже лицом посветлел, — заметила она, придирчиво оглядывая его костюм и поправляя воротник куртки. — Не ходи с поднятым воротником, как Штирлиц, тебе это не идёт. И вообще тебе классический стиль носить надо.

— Ну я же не знал, что тебя встречу. А для работы и это сойдёт. В следующий раз надену что-нибудь поприличнее. У меня где-то был почти новый смокинг.

— Не юродствуй. Не забудешь про следующий раз-то?

— Не забуду. Ну все, пока! Спасибо!

— Не за что. Пока!

Ковалёв сбежал вниз по лестнице, выскочил на улицу, успел вовремя отпрыгнуть от струи припозднившейся поливальной машины и направился к троллейбусной остановке. Впервые за последнее время он чувствовал себя легко и свободно, в голове вертелись обрывки популярных песен, он с удовольствием вдыхал влажный, чистый утренний воздух и останавливал взгляд на симпатичных девушках без риска опять погрузиться в составление планов и способов их реализации.

Запущенный им механизм постепенно набирал обороты, и теперь оставалось только ждать результатов. Каких-либо активных действий больше почти не требовалось, за исключением некоторой чисто «бумажной» работы, время которой наступит после того, как Вова Янович умрёт в камере ИВС.

В том, что Вову убьют, и убьют именно в изоляторе, Костя не сомневался. «Достать» его в тюрьме будет потруднее, да и время теряется. Сделать это удобнее всего ночью. Срок содержания Яновича в ИВС истекает завтра вечером, то есть предстоящая ночь, скорее всего, будет последней. Ковалёв надеялся, что «уберут» Вову каким-нибудь тихим, незаметным способом, замаскировав это под естественную смерть или, на худой конец, под несчастный случай. Последнее не очень устраивало Костю, так как могло навлечь на сотрудников ИВС неприятности со стороны руководства или прокуратуры, но Ковалёв очень рассчитывал на благоразумие и технические возможности «другой стороны».

После ликвидации Яновича наступит очередь последнего — Саши Зубченко. И если предположить, что Янович умрёт в ночь с понедельника на вторник, то земная жизнь грешника Зубченко, скорее всего, прекратится где-нибудь к середине среды.

Расправу над Сысолятиным и убийство Овчинникова, совершенное каких-то сорок восемь часов назад, Ковалёв почти не вспоминал и не ощущал ни жалости, ни угрызений совести. Смерть Сысолятина, причастного ко всей этой истории более чем отдалённо, была тем не менее «технологически необходимой», и, кроме того, ему ведь вначале предлагали выбор. Что касается Овчинникова, то он просто получил своё, и его счастье, что умер он лёгкой смертью.

К зданию РУВД Ковалёв подошёл около половины десятого. Машины Петрова нигде видно не было. Перед крыльцом курили несколько омоновцев, в стороне урчал мощным мотором «ЗИЛ» с решётками на окнах фургона и предостерегающей табличкой «Люди». Операция «Ударник» началась полтора часа назад, но, хотя основная нагрузка должна была прийтись на семнадцать-двадцать часов, когда усталые подвыпившие мужики возвращаются домой со своих заводов, строек и автохозяйств, личный состав управления, вместе с приданной помощью, усиленно патрулировал улицы и потрошил «места концентрации лиц криминальной направленности».

Благополучно проскользнув мимо дежурной части, где один из заместителей начальника управления энергично раздавал задания всем не успевшим вовремя смыться или придумать себе занятие сотрудникам, Ковалёв добрался до кабинета. За дверью надрывался телефон. Доставая связку ключей, Костя уронил её на пол, потом долго возился с заклинившим замком и уже думал, что не успеет снять трубку. Успел.

— Алло, Константин Егорович? Это Павел…

— Привет, Паша, я узнал…

Разговор был недолгим. Положив трубку, Костя потёр подбородок и ухмыльнулся. Потом, повесив куртку на вешалку, прошёлся по кабинету, насвистывая популярную мелодию и раскручивая на пальце связку ключей. Выражение его лица было спокойным и в общем-то благожелательным, но если бы кто-нибудь окликнул его в этот момент, то, встретившись с Костей взглядом, непременно отшатнулся бы, а мелодия, которую он так старательно выводил, вышагивая по истёртому паркету кабинета, была последней, какую слышал в своей жизни Гоша Сысолятин.

Начинался первый рабочий день новой недели. Продолжая играть ключами, Костя сел за стол и опять придвинул к себе телефонный аппарат.

Всё шло именно так, как он рассчитывал.

В офис АОЗТ «Парус» Серый приехал первым. Пройдя в кабинет, он запер дверь, сел за стол и придвинул к себе телефон. Несмотря на то, что воскресные события вроде бы в полной мере подтвердили необходимость ликвидации Вовы, у Серого все равно оставались некоторые сомнения. Раскрыв записную книжку, он задумчиво пролистал несколько страниц, нашёл нужный номер и снял трубку.

Через несколько минут Серый отодвинул аппарат в сторону и вздохнул. Собеседники так и не смогли переубедить его, но никаких весомых аргументов в пользу своих сомнений он не получил. Достав из холодильника банку безалкогольного пива, Серый развернул кресло к окну и решил в последний раз все обдумать.

Офис постепенно наполнялся людьми.

В коридоре звучали голоса, хлопали двери кабинетов, оживали телефоны. Мысли Серого на первый взгляд были бесконечно далеки от дел фирмы, но, с другой стороны, касались её самым непосредственным образом. Маленькая песчинка может остановить и испортить отлаженный часовой механизм. Толстый Вова своим необузданным языком мог причинить неприятности сотням людей, даже не подозревающим о его существовании.

Выпив половину банки, Серый убрал пиво обратно в холодильник и покинул офис. Пройдя мимо своей машины, он дошёл до перекрёстка, проводил задумчивым взглядом проплывший мимо «мерседес» Крутого и остановил первого попавшегося частника.

Конечной цели своего путешествия Серый достиг только часа через полтора. За это время он поменял четыре автомашины, и в маленькую вымирающую деревеньку, расположенную на берегу озера в тридцати километрах от города, он въехал в кабине армейского «ЗИЛа». Рассчитавшись с пожилым прапорщиком. Серый дождался, пока тяжёлый грузовик, оставляя шлейф пыли, скроется за поворотом, и направился к вросшему в землю дому с прогнившей крышей. Хозяин был во дворе и колол дрова. Заметив Серого, неторопливо приближающегося к распахнутой калитке, он помрачнел, одним мощным ударом разнёс полено и вогнал топор в колоду. Продолжать занятие не имело смысла. После встречи с Серым он должен был вернуться в свой дом не раньше чем через пару лет, и то при самом благоприятном раскладе.

На обсуждение деталей ушло немного времени. День был по-настоящему жаркий и безветренный, и они устроились во дворе, на колченогих табуретках. Серый снял пиджак, аккуратно сложил его подкладкой наружу и перекинул через обух воткнутого в колоду топора. Сверкающая белая рубашка так же соответствовала окружающей обстановке, как его тихий неприметный голос — смыслу произносимых им слов. Хозяин дома состряпал простенький шашлык, который они запили бутылкой хорошего белого вина. Потом Серый остался сидеть, покуривая сигарету и разглядывая подступивший вплотную к деревне лес и заросшее камышом озеро, а хозяин прошёл в дом, собрал какие-то вещи и сжёг лишние бумаги. Вернувшись, он с трудом раскрыл двери покосившегося сарая и вывел оттуда помятую старую иномарку.

Она уже несколько месяцев числилась в угоне по соседней области, но все это время простояла в этом сарае, а сейчас, снабжённая новыми документами, была готова исполнить свою роль.

— Я готов, поехали, — сказал хозяин, устраиваясь за рулём.

Серый надел и застегнул пиджак, ещё раз оглянулся на озеро и сел в машину.

В дороге молчали. Выбравшись на шоссе, хозяин высадил Серого около остановки междугородного автобуса, прощально махнул рукой и, не оборачиваясь, погнал к городу.

Оказавшись в нужном районе, он остановился в каком-то глухом дворе, выкинул в канализационный люк все документы и выехал обратно на оживлённые улицы. В конце проспекта стоял патрульный автомобиль ГАИ. Оказавшись в поле зрения инспекторов, он грубо нарушил правила дорожного движения, столкнулся с хлебным фургоном и, бросив машину, побежал. Его задержали и доставили в ближайшее отделение. Вскоре выяснилось, что иномарка числится в угоне, и его передали в уголовный розыск. В конце концов, порядком измотав операм нервы, он сознался в совершении угона, прошёл все положенные процедуры и оказался в камере районного ИВС. Как и планировал Серый, в одной камере с Вовой.

В анальном отверстии хозяина деревенского дома была спрятана капсула с веществом, стоимость которого сопоставима с ценой новенькой отечественной автомашины популярной модели. Аккуратно переложив капсулу в боковой карман пиджака, он улёгся на нары между мирно сопящим во сне Вовой и подозрительно сверкнувшим глазами вонючим бомжом, повернулся на бок и стал ждать.

Вова умер под утро, во сне. Умер, так и не успев ничего понять, не досмотрев кошмарный долгий сон, в котором он, захлёбываясь и опускаясь все глубже, брёл по какому-то зловонному болоту к маячившим вдалеке туманным берегам. В последний момент тело Вовы выгнулось дугой, а пальцы бессильно царапнули по отполированным тысячами тел деревянным нарам. Глаза широко распахнулись, и взгляд успел зацепиться за ускользающий кусочек серого предрассветного неба, ржавой металлической решёткой разделённого на чёткие квадраты. Из горла вырвался тихий хрип, тоненькая струйка слюны потекла по подбородку, и тело, обмякнув, распласталось на досках. Голубые глаза оставались все так же широко раскрытыми, но они не видели уже ничего и только отражали холодный свет укреплённых под потолком электрических ламп.

Приоткрыв один глаз, хозяин деревенского дома убедился, что всё кончено, вздохнул и уже через несколько минут спал спокойным сном человека, честно выполнившего свою работу и заслужившего отдых. В его желудке медленно растворялась капсула из-под использованного вещества.

Уставший и раздражённый начальством муж пришёл как раз к началу очередной серии мексиканского телесериала. Торопливо сбросив в прихожей грязные ботинки, он попытался поцеловать жену в лоб, но, занятый своими мыслями, промахнулся, мазнул губами по её виску и прошёл на кухню, оставив после себя запах водки и солярки.

Забросив его ботинки на полку, Алла Сергеевна погасила свет и тоже зашла на кухню.

— Устал, — объявил муж, не поворачиваясь от плиты и продолжая греметь кастрюлями. — А чего ты котлеты не пожарила? Думаешь, я одним борщом наемся?

— А ты в холодильник загляни, — посоветовала Алла Сергеевна, глядя в широкую спину супруга с нескрываемой ненавистью и презрением. — Там уже неделю, кроме льда, ничего нет.

— Да? Ну ладно, не обижайся. — Налив полную тарелку, он отломил кусок хлеба и сел за стол, угрожающе заскрипев табуреткой. — Подожди, я ж в понедельник килограмм говядины от Пашки приносил! И тушёнка ещё должна остаться.

Распахнув дверцу холодильника, Алла Сергеевна вытащила банку консервов, поставила на стол, швырнула рядом открывашку и ушла в комнату.

Минут через двадцать вошёл и муж. После ужина он несколько успокоился и подобрел. Переодевшись в домашнее — трикотажные шаровары с оттянутыми коленками и старую армейскую рубашку, — он завалился на диван и с подозрением уставился на экран телевизора, где сериал успел смениться публицистической программой. Ведущий программы изящно шевелил пальцами и высоким дрожащим голосом рассуждал о проблемах «голубых».

— Э-э, блин, хренотень какая-то, — немного послушав, заключил муж и посмотрел по сторонам в поисках чего-нибудь более интересного.

Вытянув толстую волосатую руку, он схватил жену за талию, привлёк к себе и успокоился, положив голову ей на бедро. Успокоился, однако, ненадолго. В голове вертелась радостная мысль о том, что со следующего месяца ему всё-таки увеличивают зарплату, причём в два раза. Приятная мысль порождала энергию, энергия требовала выхода, а поскольку ничего алкогольного в доме на данный момент не было, то он, заскрипев пружинами продавленного дивана, рывком повалил жену на себя и просунул свободную руку в разрез шёлкового халатика. После недолгого блуждания широкая заскорузлая ладонь утвердилась на груди.

— Мне с июля зарплату увеличивают. В два раза. Я им сегодня как рубанул все, что про них думаю! Думал, все — хана, уволят. Директор на меня как попёр, так я ему чуть в морду не звезданул — думаю, один хрен, терять нечего! Так меня мужики наши поддержали. Говорят, уволите Петровича, так мы все заявления подадим, никто работать не станет. Даже Вадька-компьютерщик, представляешь!

Алла Сергеевна продолжала смотреть в телевизор и явно ничего не представляла. Не дождавшись ответа, супруг радостно заключил:

— В общем, Алька, готовься: в августе поедем к моим в деревню, отдохнём как следует.

Судя по тону, каким были сказаны эти слова, деревня с его родственниками располагалась как минимум на Кипре.

Так и не дождавшись никакой реакции, муж засопел громче обычного и перешёл к более активным действиям. Пока он тискал её грудь, Алла Сергеевна оставалась достаточно спокойной и лишь иногда, во время особо неловкого его движения, морщилась, но продолжала смотреть телепрограмму. Когда в рекламном ролике мелькнула толстая жизнерадостная корова, она вспомнила слова мужа о грядущей весёлой поездке в деревню и подумала, что именно там, среди бурёнок и доярок, его подлинное место.

Когда супруг, понемногу распалившись, стал опускать руку все ниже и ниже, она оттолкнула его.

— Не надо, Вася. Потом.

— Почему потом?

Вопрос был задан беззащитным тоном обиженного ребёнка. Одновременно была предпринята новая попытка атаковать запретное место. Когда нестриженый ноготь больно царапнул по бедру, Алла Сергеевна вскрикнула, отпихнула мужа и вскочила с дивана, поспешно приводя одежду в порядок.

Муж остался лежать на животе, занимая своим большим неряшливым телом почти весь диван. Затягивая поясок халата, Алла Сергеевна прошлась по комнате, выключила телевизор и встала, прислонясь к нему спиной. Некоторое время она молча смотрела на супруга, потом, решившись, сказала:

— Послушай, Василий! Я не хотела пока говорить, но… У нас будет ребёнок. Я беременна.

Переваривая сообщение, Вася оставался лежать вверх задом, с подогнутой ногой. Когда смысл сказанного всё-таки дошёл до мозга и утвердился там, он перевернулся на бок и недоверчиво спросил:

— Точно?

— Точно.

— И… когда?

— В конце февраля.

Вася начал отсчитывать время назад, одновременно вспоминая тот нерегулярный прерывистый график, по которому они с женой вели половую жизнь. Совместную половую жизнь, так как количество «левых» партнёров Аллы Сергеевны за последний год-полтора уже давно перевалило на третий десяток, а сам Вася, приняв на работе стакан-другой водки, не отказывался воспользоваться радушием крановщицы Веры, обладавшей пышными формами, несложившейся судьбой и способностью пить наравне с мужиками.

Подсчёты завершились удачно. Вычислив время, Вася смог припомнить одну или две ночи, когда «это» могло произойти, и успокоился. Периодически поднимавший голову червь сомнения в верности жены был загнан на своё обычное место. Приняв сидячее положение, Вася неуверенно улыбнулся:

— Ну ты даёшь, Алька! Видишь, как удачно, что зарплату поднимут. Я как чувствовал. А ведь точно, чувствовал, во, бля! Ты давай собирай на стол, это надо отметить. Собирай, а я сейчас у Славки двадцатник займу и принесу чего-нибудь.

Сбросив шаровары, Вася успел напялить брюки и выскочить за дверь раньше, чем жена напомнила ему о невозможности собрать на стол ввиду почти полного отсутствия продуктов в доме.

Последнее обстоятельство Васю не смущало. Вернувшись с поллитровкой сомнительной водки и маленькой бутылкой лимонада, он подарил супруге шоколадку, после чего почти всю водку выжрал сам. Пригубив отдававшую техническим спиртом «бодягу», Алла Сергеевна так и просидела с ополовиненной рюмкой в руке, пропуская мимо ушей разглагольствования мужа о политике, начальстве и зарплате, становившейся по мере опустошения бутылки все более тихими и менее связными. Допив последние капли драгоценной жидкости, Вася громко икнул, извинился и, так и не совладав с отчаянно не желавшей прикуриться «беломориной», захрапел, опускаясь носом все ближе и ближе к тарелке.

Выйдя на кухню, Алла Сергеевна достала из тайничка ароматную «Море», покурила, пуская дым в форточку, приняла душ и легла в кровать.

Сон долго не шёл. Закрывая глаза, она видела перед собой улыбку и глаза Вовы, одно воспоминание о его жарких объятиях и умелых сильных руках моментально возбуждало её. Последний раз они были вместе четыре дня назад. Вова отвёз её в загородный ночной клуб, где кормили блюдами кавказской кухни, а на сцене показывали прекрасно исполненный мужской и женский стриптиз. Ближе к утру для немногих оставшихся более или менее трезвыми клиентов было показано самое «горячее»: те же актёры и актрисы, на той же сцене, совокуплялись парами и тройками, а потом устроили общую свалку, приведя зал в неистовство. Алла Сергеевна посмотрела на Вову. Они встретились глазами и поняли друг друга. Сметя посуду, Вова легко поднял учительницу, положил на стол, с треском сорвал застёжки юбки и яростно вошёл в неё. На других столиках творилось то же самое. Необычность окружающей обстановки, крики и стоны «соседок», ритмично мерцающий свет и небольшая доза хорошего алкоголя сделали своё дело — она получила ощущения, ранее никогда не испытанные.

На обратной дороге в город она неожиданно разрыдалась. Не понимая, в чём дело, Вова остановил машину и принялся неумело её успокаивать. Он так и не понял, что случилось и в чём причина внезапной истерики, поэтому, наверное, и избегал её в последующие дни.

Именно во время той поездки, после безумной, навсегда оставшейся в памяти ночи, Алла Сергеевна, страдая, осознала, что обходиться без Вовы, без его рук, она не сможет. Как бы смешно это ни звучало, но она любит его, и он ей нужен. А самое страшное заключается в том, что она для него — не более, чем интересная новая кукла, призванная какой-то период, пока не надоест, ублажать своего хозяина. Имея достаточно полное представление о профессии Вовы, она горячо захотела, чтобы его посадили в тюрьму. Посадили на несколько лет. И все эти годы она ждала бы его, благодаря чему её жизнь приобрела бы новый смысл. А дождавшись возвращения, она доказала бы свою преданность, и он просто не смог бы её бросить.

На следующий день, сходив к своему врачу, чтобы проконсультироваться насчёт новых, незнакомых ощущений в организме, Алла Сергеевна узнала, что беременна. Противозачаточные таблетки, которые она принимала в течение двух лет, дали сбой, и она увидела в этом знак судьбы. Никаких сомнений относительно личности отца будущего ребёнка не возникло — естественно, это был Вова. Мыслей об аборте даже не возникло. Теперь даже в случае полного и бесповоротного разлада с Вовой жизнь не теряла смысл, и Алла Сергеевна смотрела в будущее с оптимизмом.

Она была уверена, что у неё обязательно родится сын и она сможет воспитать его достойным своего отца.

Костя проводил взглядом удаляющуюся машину Петрова, сошёл с тропинки, присев на большой, нагретый солнцем валун, поднёс к глазам бинокль. Мощная оптика сократила расстояние, и, оставаясь незамеченным, Ковалёв смог детально рассмотреть огромный полуразвалившийся амбар, заросший берег озера, две дорогие иномарки и слоняющегося поблизости от них долговязого парня в чёрном спортивном костюме.

Была среда. Время приближалось к пятнадцати часам. Несколько минут назад весёлые ребята — одна из боевых бригад «центровой» группировки — привезли в амбар Сашу Зубченко. Бандит в чёрном спортивном костюме носил кличку Весло, являлся водителем одной из «боевых машин» и был оставлен на улице для наблюдения за окрестностями.

Сжимая в руке рацию, Весло вразвалку обошёл вокруг амбара, провалился по колено в заросшую канаву, матерясь, отодрал от брюк колючки и выбрался на берег озера. Для купания место было неудачным, но солнце раскалило костюм парня до температуры плавления стали, и он подумывал о том, чтобы быстренько окунуться. Однако единственная приличная тропинка была густо усеяна ржавыми консервными банками и осколками бутылок, поэтому Весло плюнул на это дело и, расстегнув и приспустив с плеч куртку, переключил все внимание на более интересный объект. На другом краю озера, метрах в ста от того берега, где стоял амбар, покачивалась на воде чёрная резиновая лодка. Сидевший на корме молодой худосочный парень в майке и нелепой цветастой панаме длинной удочкой ловил рыбу. Его подруга устроилась на носу, томно подставляя обнажённое тело жарким солнечным лучам. Присмотревшись, Весло решил, что им обоим, наверное, ещё нет и шестнадцати, а девушка загорает по меньшей мере без верхней части купальника. Одно было плохо — она сидела спиной и явно не собиралась оборачиваться. Немного подождав, Весло хотел свистнуть, но вовремя одумался, рассудив, что его «братаны» могут принять это за сигнал тревоги. Сплюнув, он повернулся и поплёлся обратно к амбару, где происходило самое интересное.

Проходя мимо ворот, между створками которых осталась щель в полметра шириной, Весло остановился и заглянул внутрь.

В амбаре было темновато (дневной свет пробивался только через два крошечных окошка под крышей), прохладно и пахло плесенью. Сашу привязали к опорному столбу в центре помещения. Запястья сведённых назад, в обхват столба, рук плотно стягивала пластмассовая лента одноразовых наручников, ноги и живот обвивали кольца толстой просмолённой верёвки.

Выпятив похожий на рюкзак живот и сунув руки в карманы брюк, напротив Саши стоял Циклоп — руководитель «бригады» и один из самых жестоких людей во всём криминальном обществе города. В отличие от Билла, руководящего «бригадой» аналогичного профиля, Циклоп никакими специальными знаниями и навыками не обладал и личными физическими качествами похвастаться не мог. Образование своё он получил в десятках тюрем и лагерей, где отбывал сроки по доброй половине статей Уголовного кодекса. Там же, во время одной из разборок лет двадцать назад, он лишился левого глаза и приобрёл рваный шрам через весь лоб, за что впоследствии и получил своё прозвище. В конце восьмидесятых годов, совершив вместе с другом побег из одной северной зоны, Циклоп захватил с собой и молодого паренька, только начинавшего криминальную биографию небольшим сроком за пару квартирных краж. Сбившись с курса, они несколько дней нарезали круги по тундре. К маленькому железнодорожному полустанку Циклоп вышел вдвоём с другом и сразу же попал в руки милицейского патруля.

Паренька с ними уже не было. По словам Циклопа, тот провалился под лёд и утонул в какой-то реке. Знающие люди потом говорили, что вор был просто съеден Циклопом и его другом и что именно с этой целью, в качестве «ходячего мяса», паренёк и был приглашён участвовать в побеге. Вернувшись через несколько лет в город, Циклоп эти слухи не опровергал.

В стороне от Циклопа на ящиках сидели братья Кочины — бывшие десантники и мастера рукопашного боя. За происходящим они наблюдали с полным равнодушием и даже немного скучали. Кочин-младший поигрывал ключами от своей машины и старался зевать как можно незаметнее, а его брат часто поглядывал на часы и растирал ноющее после вчерашней тренировки запястье.

Ближе к воротам, покуривая папиросу с марихуаной, топтался Чирик. Единственным его достоинством была подлинная справка о «неполной психической вменяемости», и в случае необходимости он мог всегда безбоязненно взять на себя ответственность за «мокрое» дело. Увидев приблизившуюся к щели между створками ворот любопытную физиономию Весла, он сначала неодобрительно нахмурился, а потом, растоптав папиросу, замахал руками и выпроводил коллегу обратно, бормоча сквозь зубы неразборчивую смесь ругательств и междометий.

— Ну так что, Зубик, стукачок ты или нет?

Стоя перед Сашей, Циклоп покачивался с каблука на носок и всё сильнее склонял набок голову с блестящей от пота лысиной. При этом подбородок он постепенно выпячивал вперёд, отчего на шее проступали мерно пульсирующие жилы, и все это в сочетании с мёртвым стеклянным глазом и сверкающими золотыми коронками усиливало общий кошмарный эффект.

— Не слышу, Зубик, ответа, — отчеканил Циклоп и резким движением склонил голову к другому плечу. — Ну, рожай быстрее, падла!

— Я не стукач. Меня кто-то подставил.

Голос Саши пока ещё звучал твёрдо. Он поднял голову, и глаза его бешено сверкнули, натолкнувшись на взгляд единственного глаза Циклопа.

— Вот так, не стучишь, значит? — удивился Циклоп.

— Нет.

Циклоп вытащил из кармана руку, поправил надетый на пальцы металлический кастет и одним несильным ударом выбил Саше несколько зубов.

— Не стучишь, значит? — как ни в чём не бывало опять спросил он и подбросил кастет на раскрытой ладони.

Саша сплюнул сгусток крови и зубное крошево, помотал головой и, морщась от боли, прохрипел:

— Я не стукач, матерью клянусь. Чем угодно могу поклясться.

— Чем угодно? — заинтересованно проговорил Циклоп, обтирая кастет о Сашину рубашку. — А задницу свою поставишь? Ну, не слышу! Отвечаешь задницей своей? Отвечаешь или нет, я спрашиваю?! Да или нет? Да? Да! Ах ты, коз-зел!

Теперь кастет ударил в левое ухо. Лопнула барабанная перепонка, и острая боль пронзила голову насквозь. Саша вскрикнул и захрипел, тряся опущенной головой. Третий удар, в промежность, заставил его заорать и завыть от невыносимой, мучительной боли.

По ногам что-то потекло.

— Ах ты, сука рваная, — продолжал орать Циклоп, нанося удары кастетом и тяжёлыми ботинками, целясь под ребра и между ног. — Козёл вонючий! Да я твой рот топтал, падла! Не стучишь, значит, да? Не стучишь! Да мы таких, как ты, на зоне в параше топили!

Удары сыпались один за другим, постепенно утрачивая свою силу и меткость, но Саша уже ничего не чувствовал. Поняв это, Циклоп в последний раз долбанул Сашу каблуком под ребра, отошёл в сторону и закурил.

Чирик, отойдя в дальний угол, справлял малую нужду. Братья вполголоса обсуждали достоинства какой-то новой автомашины.

Через несколько минут Саша пришёл в себя. Он постарался ничем не показать этого, выгадывая себе маленькую передышку и надеясь неизвестно на какое чудо, но Циклоп все понял, подошёл к Саше, рывком за волосы задрал его голову и затушил сигарету о лоб. По сравнению со всем испытанным ранее это уже было мелочью, и Саша лишь дёрнул головой, пытаясь освободиться от захвата. Мутный взгляд скользнул по стенам амбара и с трудом остановился на Циклопе.

— Я не стучал, — с трудом выдавил Саша.

«Бригадир» несколько секунд смотрел на него, потом выпустил голову и сунул руку обратно в карман. Когда он заговорил, голос звучал спокойно и даже сочувственно:

— Послушай, Зуб, пойми одну вещь. Нам известно, что ты стучал ментам. Такие, как ты, и в ментовке есть, так что все их секреты мы отлично знаем. Соображаешь? А ты у них даже по бумагам проходишь. Я сам копию видел, — абсолютно убеждённо сказал Циклоп и соврал: он лишь с чужих слов знал содержание рапорта, который Ковалёв написал и подсунул одному из людей Серого. — Толстого Вову операм ведь ты сдал? Ты! А то взяли бы они его так быстро, да ещё с «мокрым» стволом на кармане. Так что, как говорят твои друзья, запираться бесполезно, лишь чистосердечное раскаяние смягчит твою участь. Если расскажешь все, как оно было, то обещаю: я тебя пристрелю. Будешь молчать или врать — я тебя все равно правду говорить заставлю, только перед этим запарафиню и собственные кишки глотать заставлю. Если не веришь, можешь попробовать проверить. Понял? Не придуривайся, давно уже очухался… Меня интересует, на чём тебя менты «подцепить» смогли и кого ещё, кроме Толстого Вовы, ты вложить успел. Кого ещё из-за тебя, падла, менты возьмут. Понял? И давай быстрей, у нас времени мало!

— Я не стучал, — прошептал Саша и заплакал.

— Не п…и, — равнодушно посоветовал Кочин-младший и звякнул ключами от машины.

Слезы текли по лицу Саши всё сильнее и сильнее. Опустив голову, он давился рвотой и выбитыми зубами, стянутое верёвками изломанное тело сотрясалось рыданиями, а разорванные губы, пуская кровавые пузыри, бормотали, как молитву, три все тех же заветных слова. После первого же удара Циклопа «Колобок» куда-то исчез, и теперь Саша остался один, чего не случалось с ним уже много лет. Он не знал, что ему делать. Было страшно. Так же страшно, как и в дождливый летний вечер пятнадцать лет назад.

— Я не стучал, — продолжал шептать Саша.

— Ты просто вкладывал, — усмехнулся Кочин-старший и поморщился: боль в запястье была довольно ощутимой.

Циклоп снова закурил и, опустив голову, обошёл вокруг столба, к которому был привязан Саша. Весь опыт двадцати проведённых за решёткой лет уже не просто говорил, а прямо кричал о том, что здесь что-то не так. Остановившись перед Сашей, Циклоп опять схватил его за волосы, задрал голову и посмотрел в глаза.

Увиденное заставило его отшатнуться.

Со своего места Ковалёв не мог ни видеть, ни слышать происходящего в амбаре, но этого и не требовалось. Даже минимально развитое воображение давало возможность представить ход идущего там диалога. Костя курил, поглядывал на слоняющегося вокруг машин бандита в чёрном костюме и все чаще смотрел на часы. Отбросив окурок, Ковалёв поднёс к глазам бинокль. Весло в очередной раз подошёл к манящим его дверям амбара, постоял около щели, ковыряя землю носком кроссовки, потом вернулся к машинам и сел за руль одной из них.

Тихо запищал радиотелефон. Вздрогнув от неожиданности, Костя поспешно поднёс трубку к уху и ответил. Звонил Петров.

— Алло, Костик! У меня все в порядке, минут через пять уже будем. У тебя как?

— Нормально. Пока все без изменений.

— Они все внутри?

— Один топчется снаружи. Длинный, худой, светловолосый. В чёрном спортивном костюме. У него, по-моему, рация есть. Оружия не видно.

— Понял. Напомни, какие у них машины.

Костя продиктовал данные бандитских машин, а потом друзья попрощались и прервали связь.

Доставив Костю на место, Дима отправился в местный РУОП и сообщил, что, согласно поступившей информации, «бригада центровых» похитила человека — возможно, своего бывшего бойца, — вывезла за город и пытает в заброшенном амбаре. Через несколько минут дежурный взвод СОБРа уже сидел в своём автобусе, а оперы занимали места в машине Димы и руоповском «форде». Завывая сиренами, колонна помчалась через город.

Весло сидел на водительском месте своей машины и, прикрыв глаза, слушал магнитофон. Плавная мелодия, сопровождаемая характерными женскими стонами и шёпотом, настраивала на волнующие мысли, далёкие от окружающей обстановки.

— Не спи, солдат, замёрзнешь, — рявкнул над самым ухом незаметно подобравшийся Чирик.

Весло вздрогнул и обернулся. Чирик уже ковырялся в открытом багажнике машины. Раскидав какие-то тряпки и ключи, он выволок большую канистру с бензином и потащил её в амбар.

— Да пошёл ты…— лениво пробормотал Весло ему вслед, а потом вылез из машины, с хрустом потянулся, захлопнул крышку багажника и сел на место.

Песня уже закончилась, и магнитофон с шипением мотал пустую ленту. Наклонившись к бардачку, Весло искал там другую кассету и поэтому проморгал момент, когда около машины появились двое мужчин в камуфлированной форме и чёрных масках с прорезями для глаз. Один из них держал в руке пистолет и, когда Весло, выронив найденную кассету, остолбенело уставился на него, жестом предложил выйти из машины и вести себя тихо.

Весло всё-таки попытался схватиться за рацию, но одеревеневшие пальцы слушались плохо, да и не особенно он старался, понимая, что все равно не успеет, и дёргаясь скорее для самоуспокоения. Так и получилось. Весло царапнул ногтями по кожаной подушке сиденья в сантиметре от рации, получил увесистый удар по шее и был извлечён из машины. Оказавшись на твёрдой земле, он резко развернулся, подсёк ногу милиционера с пистолетом и успел вдохнуть полную грудь воздуха, чтобы хотя бы криком оповестить соратников. Тяжёлый ботинок с рифлёной подошвой врезался ему между ног, навсегда поставив крест на мыслях о потомстве. Тоненько хрюкнув, Весло завалился на траву, — удар рукоятью пистолета по голове лишил его возможности наблюдать дальнейшее развитие событий.

Из перелеска выскочили ещё несколько собровцев в камуфляже и масках и оперы в обычных костюмах. Пригибаясь к земле и подстраховывая друг друга, они добежали до амбара и оцепили его. Двое бесшумно вскарабкались по стенам и замерли около окон, направив стволы автоматов внутрь помещения.

Командир взвода приблизился к полуоткрытым воротам, заглянул в амбар и, мгновенно сориентировавшись в ситуации, дал команду, после чего первым влетел в помещение.

— Стоять, суки, милиция!

Рёв нескольких здоровых глоток, чёрные маски вместо лиц и вид оружия сделали своё дело. Завизжав и прикрыв голову руками, Чирик метнулся в угол, зацепился ногой за канистру с бензином и растянулся на полу. Кочин-старший чисто механически спрыгнул с ящика, принял боевую стойку и подбежавшего к нему собровца встретил хлёстким ударом ноги в голову. Удар был выполнен идеально, но имел один решающий недостаток: вместо прикрытого чёрной маской виска пятка протаранила пустоту, а коленная чашечка опорной ноги жалобно хрустнула, соприкоснувшись с металлическим прикладом автомата. Лишённый возможности сопротивляться, старший брат повалился на пол. Более благоразумный Кочин-младший сам упал между ящиками, сцепив руки на затылке и лихорадочно соображая, убрал он гранату из машины или она так и осталась лежать в тайнике.

Каким-то образом уловив изменение общей обстановки, Саша поднял трясущуюся голову, растянул разорванные губы в некое подобие улыбки и забормотал:

— Я не стучал… Я не стучал… Я не стучал…

Циклоп задумчиво посмотрел на приближающиеся фигуры в пятнистой форме, потом перевёл взгляд на привязанное к столбу тело, вспомнил проведённые за решёткой годы, оценил свой возраст, добавил к нему новый срок и сделал выбор.

В заднем кармане его брюк лежал маленький дамский пистолет, красивая шестизарядная игрушка с никелированным стволом и рукоятью из слоновой кости. С громким протяжным выдохом Циклоп выдернул её из кармана и даже успел сбить в нижнее положение флажок предохранителя. Сжимающая оружие рука только начала выпрямляться в направлении подбегающего опера, когда откуда-то сзади и сверху ударил выстрел. Пуля пробила ему спину, изменила траекторию движения и, многократно отразившись от рёбер, разорвала весь кишечник и лёгкие, после чего замерла, войдя в повреждённую циррозом печень.

— Готов, — констатировал опер, остановившись над телом Циклопа и разглядывая блестящий, похожий на игрушечный пистолет. — Красивая штука…

Саша взвизгнул и забормотал что-то совсем неразборчивое, дёргая связанными руками и пуская кровавую слюну. Левая половина его лица была неподвижна, но зато правая беспрерывно дёргалась, а взгляд безумных глаз метался по всему амбару…

— Да, досталось парню, — вздохнул кто-то из собровцев. Петров, вздрогнув, отвернулся и зашагал к выходу из амбара, убирая в кобуру свой ПМ и глядя под ноги. Уже подходя к воротам, он услышал, как старший группы говорил кому-то из своих подчинённых:

— Давай, звони в управление, пусть высылают группу и «скорую» закажут… Скажи: у нас труп и… один живой труп.

Из дверей амбара начали выходить собровцы и оперы. Почти все сразу же закуривали. Некоторые усаживались прямо на траву и усталыми после пережитого стресса голосами комментировали ситуацию, другие разглядывали бандитские машины, третьи разбрелись по берегу озера. Наконец появился Петров. Он сразу же сел в свою «шестёрку», переваливаясь на ухабах, выбрался на дорогу и развернулся в сторону города.

Ковалёв поднялся со своего места и тоже пошёл к дороге, наперерез приближающейся машине. Из кармана брюк торчала антенна радиотелефона. Не останавливаясь, Костя вытащил трубку, широко размахнулся и швырнул её в перелесок. Вращаясь, как бумеранг, она чёрной точкой прочертила безоблачное небо и пропала. Звука падения Костя не услышал.

— Живой, — сказал Дима, как только Ковалёв сел в машину. — Но только это уже не жизнь. Если б он мог думать, то пожалел бы, что его не убили.

— Жалко, — безразлично отозвался Костя, немного опуская спинку сиденья и закрывая глаза. — У тебя сигареты есть? Спасибо.

— Когда Бог хочет кого-то наказать, он отбирает у человека разум.

— Ерунда. Разум у него отобрали ещё в детстве, но только вот наказали этим не его, а тех, кто с ним по жизни столкнулся, — ответил Костя и щёлкнул зажигалкой.

На пересечении набережной Красной речки и Первоапрельской улицы тяжёлый рефрижератор перегородил движение, и Серый попал в затор. Он никуда не спешил, поэтому, выключив двигатель, поудобнее устроился в кресле и прибавил громкость приёмника.

Тягач чадил дизельными выхлопами, рычал могучим двигателем, но проезд не освобождал. Вдалеке появилась машина ГАИ, и в эту минуту зазвонил радиотелефон. Серый ответил. По мере того, как он слушал, лицо его вытягивалось все больше, а пальцы свободной левой руки начали выбивать беспорядочную дробь по рулевому колесу.

— …Циклопа убили, все остальные сейчас в изоляторе. Зуб в психушке. Их повязали руоповцы, но наводку дали опера из Правобережного райуправления. Я чуть позже уточню их фамилии… Мне кажется, они уже где-то мелькали у нас…

— Спасибо, — вежливо поблагодарил Серый и положил трубку на соседнее сиденье.

Гаишники разбирались с водителем тягача. Патрульный автомобиль, вспыхнув огнями мигалок, стоял рядом.

Серый неотрывно смотрел в их сторону, и когда наконец тягач освободил дорогу и инспектора сели в свою машину, его губы тронула лёгкая злая усмешка. Разбросанные кусочки мозаики сорвались со своих мест и закружились, складываясь в единую чёткую картину.

Стоявший впереди автомобиль медленно пополз к перекрёстку. Серый включил двигатель и осторожно повёл свою «Волгу» следом. Кажется, он знал, что ему делать.

Оторвавшись от пишущей машинки, Коновалов взял стоявшую рядом на столе чашку с остывшим кофе, сделал глоток и поморщился. С утра у него болела голова. К тому же, придя на работу, он получил разнос от своего непосредственного начальника, что также не способствовало ни поднятию настроения, ни повышению трудоспособности. «Отказняк», который он сейчас печатал, давался с большим трудом и выходил отнюдь не столь блестящим, как обычно.

Перечитав готовый текст, Коновалов вздохнул и полез в карман за сигаретами. Зажигалка долго не хотела срабатывать, и привычный сорт табака приобрёл вдруг незнакомый отвратительный вкус. Чтобы отвлечься, Коновалов взял со стола газету и принялся перечитывать статью о деятельности городской администрации. Статья открывалась словами о том, что никакого всплеска преступности нет, нет и организованной преступности как таковой, а есть просто новые взаимоотношения между новыми русскими в новых экономических условиях. Когда сигарета сгорела, Коновалов отхлебнул ещё кофе и поставил чашку на брошенную газету. Капля кофе скатилась по наружной стороне и растеклась вокруг донышка, так что, когда следователь в очередной раз поднял чашку, на фотографии вокруг головы одного из городских руководителей осталось круглое пятно, напоминающее нимб или оптический прицел винтовки.

В дверь постучал вызванный на это время свидетель по другому делу, и Коновалов, попросив немного подождать, торопливо допечатал:

Прижавшись лбом к оконному стеклу, Катя смотрела на улицу. Время приближалось к полуночи, уже давно стемнело, фонари, как обычно, не горели, и только свет из окон квартир немного рассеивал темноту вдоль асфальтовых дорожек, абсолютно не затрагивая центральную, самую страшную часть двора. Поднявшийся ветер раскачивал верхушки деревьев, швырял в окно сорванные листья, периодически начинала завывать сигнализация брошенной на газоне машины, из самого дальнего и тёмного угла двора, где располагались детские горки и качели, доносился пьяный хохот и женские выкрики. Катя представила, что ей надо выйти на улицу и дойти хотя бы до соседнего дома… Во дворе что-то хлопнуло, яркая вспышка и разлетевшиеся в стороны искры разорвали темноту, новый всплеск пьяного гогота и матерных выкриков перекрыли даже шум ветра и скрип гнущихся деревьев. Нет, на улицу она не пойдёт ни за что. Переступив босыми ногами по холодному линолеуму, Катя обернулась, как будто хотела лишний раз удостовериться в том, что находится в тёплой и безопасной квартире, за надёжными стенами, на кухне гремит кастрюлями её мать, а в углу мерцает экран телевизора. Шла программа городских новостей. Когда на экране мелькнули фотографии каких-то молодых людей. Катя вздрогнула, прибавила звук и села на диван.

— …Как нам сообщили в пресс-центре МВД города, сегодня днём, в ходе проведённых сотрудниками РУОПа оперативно-розыскных мероприятий, были задержаны четверо активных членов так называемой «центровой» преступной группировки. У них изъято огнестрельное оружие и взрывчатые вещества, средства связи, две автомашины и крупная сумма денег. Их пятый сообщник оказал вооружённое сопротивление, и сотрудникам милиции пришлось открыть огонь на поражение. В результате полученных ран он скончался. Задержанные подозреваются в незаконном ношении оружия, похищении человека и нанесении тяжких телесных повреждений. Как стало известно корреспонденту нашей программы из конфиденциальных источников, одновременно, при задержании этих преступников, сотрудниками РУОПа был освобождён находившийся у них в качестве заложника двадцатилетний Александр 3., житель нашего города, у которого преступники вымогали крупную сумму денег и информацию о его деловых партнёрах. Независимые специалисты отмечают, что вполне возможна связь между сегодняшним происшествием и событиями прошлой недели, когда преступником, впоследствии скончавшимся в следственном изоляторе от болезни головного мозга, был застрелен один из лидеров того же «центрового» сообщества Геннадий О., в определённых кругах известный под кличкой Денди.

Сжав кулачки. Катя смотрела на экран, где фотографию расстрелянного за рулём «ниссана» Гены сменил старый, ещё школьных лет, снимок улыбающегося Вовы.

— В заключение выпуска — о погоде…

— Господи, опять стреляют, — вздохнула неслышно вошедшая в комнату мама. — Когда же, наконец, порядок-то наведут?

Посмотрев на дочь привычным за последнее время жалостливым взглядом, она покачала головой и, вытирая руки о передник, прошла обратно на кухню.

Несколько минут, находясь в каком-то оцепенении, Катя сидела на диване. Взгляд застыл на мигающей надписи: «Не забудьте выключить телевизор». Губы девушки тронула лёгкая неуверенная улыбка — первая за последние три недели. Наконец она встала, прошлась по комнате и опять остановилась у окна.

Фонари по-прежнему не горели, но двор уже не выглядел таким холодным и жестоким. Скрип деревьев теперь казался даже приятным, тёмные углы перестали таить опасность.

Катя закрыла глаза и осторожно коснулась лбом холодного стекла. Прислушиваясь к своим мыслям, она опять улыбнулась — теперь уже гораздо шире и уверенней, а потом тихо засмеялась. Самое плохое осталось далеко позади и никогда уже больше не вернётся — не вернётся, потому что не сможет.

Открыв глаза. Катя заново осмотрела двор. Мысль о необходимости выйти из квартиры больше не пугала её. Она поняла, что пройдёт ещё совсем немного времени, и она перестанет бояться людей, которые ходят по улицам, и воспоминаний о том теплом майском вечере, и любые будущие неприятности — ерунда по сравнению с тем, что было.

Катя вспомнила своего дядю и данное им обещание, подумала о том, какое он ко всему этому может иметь отношение, и решила, что никакого. Мало ли в жизни совпадений! Видимо, есть всё-таки какая-то справедливость — вот судьба и покарала именно тех, кто заслужил. А дядя все равно бы ничего не сделал… Или это всё-таки он?

Так и не решив этот вопрос, Катя выключила телевизор и отправилась на кухню, откуда неслись дразнящие ароматы и где гремела посудой мама.

С.-Петербург

1

РУВД — районное управление внутренних дел. Отдел уголовного розыска сокращённо именуется ОУР. Он занимается координацией действий оперативников районных отделений и расследованием наиболее важных и сложных преступлений.

2

Сотрудники группы по раскрытию умышленных убийств (мил. жаргон).

3

ГЗ — группа задержания, мобильный милицейский наряд, в первую очередь отрабатывающий сигнал тревоги с охраняемых объектов (квартиры, офисы, магазины и пр.).

4

«Ломка» валюты — преступление, совершенное, как правило, группой лиц в отношении человека, вознамерившегося продать или купить валюту с рук; в нужный момент сообщник отвлекает внимание жертвы, а основной исполнитель подменяет крупные купюры на мелкие, т. е. «ломает».

5

Ст. 108 УК РФ — умышленное причинение тяжких телесных повреждений.

6

Ст. 117 УК РФ — изнасилование.

7

Территория, которую обслуживает оперативник отдела милиции.

8

Дубинка-телескоп — раздвижная (телескопическая) дубинка.

9

«Чёрное» — жаргонное название раствора ацети-лированного опия, который изготовляется из маковой соломы.

10

Отдел предупреждения правонарушений несовершеннолетними (ранее назывался ИДН).