Глава 18. ОТРАВЛЕННЫЕ СТРЕЛЫ

Клаас и Ян давно вернулись в лагерь и, расседлав своих пони, расположились в тени фургонов. Они не умели быть праздными и скоро нашли себе занятие, интересовавшее и забавлявшее их. Черныш был божеством обоих мальчиков, – Клаас и Ян поклонялись ему, потому что во всей Африке не было птицы, которую он не сумел бы поймать в силок или ловушку; и в часы досуга, загнав буйволов в крааль и покончив со всеми своими заботами, он охотно показывал двум молодым минхерам, как устраивать всевозможные привады и тенета для летающих птиц.

Сегодня мальчики с особенным интересом следили за приготовлениями бушмена: на этот раз он задумал поймать не летающую птицу, а бегающую, – и какую же? Страуса.

Черныш поставил себе целью вырвать перья у того самца, чье гнездо подверглось сегодня утром такому грубому нападению и разорению.

Только как он поймает страуса?

Взять его живым он не надеялся. Это не так-то просто. Погоня за страусом, всегда долгая и утомительная, может увенчаться успехом лишь в том случае, если в ней участвуют несколько всадников на быстрых лошадях.

Но Чернышу и не нужен был живой страус. Его интересовали только кожа и перья, или, вернее, те несколько золотых, которые он получит за них по возвращении в Грааф-Рейнет. Ловить для этого страуса не к чему – достаточно убить его. Впрочем, и это дело нелегкое.

Как же думал Черныш привести в исполнение свой замысел? Конечно, он мог бы попросить карабин у Гендрика или громобой у Виллема, но с огнестрельным оружием Черныш был не в ладах, и дай ему хоть карабин, хоть громобой, он не убил бы из них даже слона, не то что страуса.

Да, метко всадить пулю Черныш не умел, но зато у него было свое собственное оружие, и им он владел в совершенстве. Это был его лук. С помощью небольшого лука (едва в ярд длиной) бушмен пускал маленькие, тонкие стрелы, такие же смертоносные, как свинцовая пуля, летящая из карабина или ружья.

Глядя на эту легкую оперенную стрелу с маленьким железным наконечником, очень трудно было поверить, чтобы она могла убить большого, сильного страуса. И, однако, такими вот стрелами Черныш убивал даже громадных жирафов. Смертельным и опасным оружием была стрела бушмена.

В чем же крылась причина ее смертоносности? Вряд ли в ее размере и, уж конечно, не в стремительности ее полета. Нет. Что-то другое – не упругость лука и не вес стрелы – делало оружие бушмена таким опасным. Опасным делал его яд.

Стрелы у Черныша, как и у всякого бушмена, были отравлены, поэтому не мудрено, что они несли с собою смерть.

Дикарские племена всего земного шара употребляют лук и стрелы, причем форма и устройство этого оружия везде совершенно одинаковы. Это очень любопытный факт. Посудите сами. Абсолютно чуждые друг другу племена и национальности, живущие, казалось бы, совсем обособленно от остального мира и никак не связанные между собой, вдруг оказываются обладателями одного и того же оружия, построенного на одном и том же принципе и отличающегося только в деталях, объясняемых большей частью лишь особенностями окружающей обстановки. Как бы ни были различны обычаи и нравы каких-нибудь двух дикарских племен, вооружение у них всегда одно и то же – лук и стрелы.

Что это, просто совпадение, которое объясняется тем, что одинаковые потребности вызывают повсюду одинаковый результат? А может быть, обладание одним и тем же оружием доказывает, что эти различные и отдаленные друг от друга племена когда-то, на заре своего существования, составляли одно целое или общались между собой?

Для истории человечества это очень интересный вопрос, но соображения, которые он влечет за собой, здесь не к месту и завели бы нас слишком далеко.

Не менее, а может быть, еще более любопытен факт употребления отравленных стрел. Почти во всех частях света мы видим дикарей, которые смазывают свои стрелы ядом; способ приготовления этого яда везде один, а если и есть какая-нибудь разница, то она тоже вызвана природными особенностями того края, где живет данное племя.

Итак, все дикари знакомы с ядом для стрел и приготовляют и употребляют его везде одинаково. И опять же, географически они так отдалены друг от друга, что очень трудно, даже невозможно предположить, будто между ними или хотя бы их отдаленнейшими предками существовала какая-либо связь. Например, нельзя себе представить, чтобы африканские бушмены когда-то сносились с чанчосами с реки Амазонки или, что уже совсем невероятно, с индейцами Северной Америки; однако все они употребляют отравленные стрелы и приготовляют яд одним способом. И у тех и у других это всегда смесь растительного яда со змеиным, извлекаемым из желез ядовитых змей. В Северной Америке материал для этой смеси поставляют гремучая и мокасиновая змеи, а также разные коренья; южноамериканский яд, знаменитый вурали, или кураре, как его неправильно называют, получается от смешения растительных соков с ядом целого ряда змей: коралловой бойквиры или алмазной гремучей змеи, рогатой гадюки, страшного «властелина лесов», которая тоже является разновидностью гремучей змеи, и многих других. В Южной Африке яд для стрел добывается из яда пуф-змеи, или найи (местной кобры), и сока корня амариллиса – ядовитой луковицы, как называют его колонисты. Из этих-то элементов и составлял наш бушмен свою опасную смесь.

Черныш, как и все бушмены, был большой искусник в деле приготовления ядов, и Клаас с Яном все утро не отходили от него, наблюдая, как он смешивает составные части. Эти яды всегда были у Черныша под рукой, и всякий раз (а это случалось часто), когда кто-нибудь из молодых охотников убивал по дороге змею – какую-нибудь найю, или пуф-змею, или рогатую гадюку, – Черныш не упускал случая вскрыть ядовитую железу, расположенную позади ядовитых зубов, и извлечь из нее каплю яда; накопленный яд он держал в особом пузырьке. Была у него также в запасе и горная смола, которую он собирал в известных ему пещерах, где она сочится из трещин в скале. Эта смола прибавляется к яду не для того, чтобы усилить его действие, как думают некоторые путешественники, а лишь затем, чтобы яд получился клейким, как можно крепче пристал к наконечнику и остался при нем во время полета стрелы. Южноамериканские индейцы для этой же цели употребляют растительные смолы.

Ядовитые луковицы Черныш мог бы добыть в любой момент, так как амариллис повсюду растет в изобилии. Но Черныш не любил полагаться на случай и потому постоянно собирал корни амариллиса и складывал их в один из выдвижных ящиков фургона ван Блоомов, где у него были припрятаны всякие принадлежащие ему мелочи.

Итак, Клаасу и Яну представился редкий случай своими глазами увидеть приготовление знаменитого яда для стрел.

Прежде всего Черныш выдавил сок из луковицы амариллиса и прокипятил его на огне в небольшой жестяной кастрюльке, потом прибавил туда несколько капель драгоценного змеиного яда и стал перемешивать полученную смесь до тех пор, пока она не сделалась совершенно темной. Когда смесь была готова, Черныш, к великому изумлению мальчиков, попробовал ее на вкус!

Очень им показалось странно (как, наверно, кажется и тебе, мой юный читатель), что яд, самая ничтожная доза которого должна была наверняка убить Черныша, был им проглочен совершенно безнаказанно!

Но нужно помнить, что яды, как растительные, так и минеральные, очень различны по своим свойствам. Минимальное количество мышьяка, попав в желудок, приводит к смерти, и в то же время можно без малейшего вреда проглотить голову гремучей змеи вместе с зубами и ядовитыми железами.

И наоборот, крошечная капля змеиного яда, введенная в кровь хотя бы уколом иголки, производит роковое действие, тогда как другие яды, попав в кровь, оказываются абсолютно безвредными.

Черныш знал, что в его смеси не содержится мышьяка или какого-нибудь другого «желудочного», если можно так выразиться, яда. У него был только «кровяной» яд, который он мог безнаказанно пробовать.

Последней в жестянку была влита смола; Черныш еще немного помешал смесь, и, когда она сделалась достаточно густой, чтобы прочно прилипнуть к наконечникам, он взял пучок стрел и каждую в отдельности окунул в яд. Скоро наконечники остыли, яд на них высох, и Черныш объявил, что стрелы готовы к употреблению. Он намерен был еще до заката солнца пустить их в ход: отравленные стрелы предназначались им для старого страуса.

Глава 19. КАК ЧЕРНЫШ ПРИМАНИВАЛ СТАРОГО СТРАУСА

Клаас и Ян не очень заинтересовались приготовлением яда; гораздо любопытнее была для них самая охота – ведь бушмен собирался сегодня же вечером испробовать этот яд на страусе. Более того: он обещал показать им какой-то свой особенный способ охоты и ручался, что непременно убьет старого страуса. Мальчики заранее предвкушали увлекательное зрелище и весь этот день провели в самом приподнятом настроении.

Охота должна была начаться перед заходом солнца: страусы вернутся к своему гнезду, и тут-то и разыграется трагедия. Местом действия будет гнездо и близлежащая равнина, временем действия – предвечерний час. Такова была «программа» Черныша.

Старшие юноши почти всегда разрешали Чернышу охотиться за кем угодно; на этот же раз они с особой готовностью дали ему свое согласие, так как Клаас и Ян давно мечтали посмотреть охоту на страуса. В сущности, юноши и сами были не прочь принять в ней участие, но по некоторым причинам это было невозможно.

Не все они верили в успех задуманного дела. Правда, никто не сомневался в том, что отравленная стрела убьет птицу, но для этого требовалось, чтоб стрела в нее попала, а значит, стрелять надо было с близкого расстояния. Сумеет ли Черныш подкрасться к птицам? Этот вопрос занимал всех. Черныш должен был выйти на охоту при дневном свете, Выбирать время ему не приходилось. Ведь страусы вернутся к гнезду до наступления ночи – как только солнце спустится к горизонту и воздух станет холоднее, – а увидав, что в их отсутствие кто-то разорил гнездо, они тотчас убегут в панике и навсегда его покинут.

Таким образом, дожидаться темноты Черныш не мог; а между тем подойти к гнезду надо было как можно ближе – ведь его маленький лук стрелял всегда на пять – десять ярдов. Может быть, Черныш спрячется где-нибудь в засаде и будет ждать там возвращения птиц? Но если прятаться, так около гнезда, иначе это вообще не имеет смысла, потому что птицы могут прийти откуда угодно и убежать в любом направлении.

Поблизости от гнезда Черныш нигде не мог укрыться, это было очевидно. На пятьсот ярдов в окружности не было ни камня, ни кустика, за которым мог бы притаиться человек, а ведь страусы так зорки и осторожны, что от них даже на вдвое большем расстоянии не спрячется и кошка. Может быть, вырыть яму и в ней залечь? Нет, это не поможет. Яма, окруженная кустами, обманет, пожалуй, льва, или носорога, или слона, но страуса так легко не проведешь: это очень умная птица, хотя некоторые судят по наружности и считают ее глупой. Вблизи гнезда страус заметит малейшее изменение в поверхности почвы и поостережется приблизиться, пока не произведет такое подробное обследование, что все ухищрения пойдут насмарку. Но Черныш и не собирался рыть никакой ямы, у него этого и в мыслях не было.

Как же, в таком случае, думал он поступить? Мальчики напрасно ломали себе голову. Черныш, как и все охотники, был себе на уме и вовсе не собирался сообщать им свои планы. Пусть смотрят и сами догадываются. Но мальчики тоже были охотники и, кроме того, хорошо воспитаны; поэтому они не приставали к нему с расспросами, а молча следили за его приготовлениями.

Последнее, что сделал Черныш, перед тем как отправиться к страусовому гнезду, было вот что: он взял убитого утром фенека и воткнул ему в живот несколько лучинок; когда его поставили на землю, получилось, будто фенек сам стоит на ногах, и даже на близком расстоянии он казался живым.

Солнце уже клонилось к западу. Черныш подхватил под мышку фенека, забрал лук и стрелы и двинулся в путь. Он обещал Клаасу и Яну, что они будут свидетелями охоты, но оказалось, что это он только так выразился. На самом же деле им предстояло смотреть в зрительные трубки – в лагере их как раз было две. Взять мальчиков с собой Чернышу было нельзя. Если б он подвел их к гнезду на расстояние, с которого все можно разглядеть простым глазом, осторожные и зоркие птицы сразу бы их заметили и тотчас бросились бы наутек; ведь страусы, как говорилось выше, видят врага тогда, когда он их самих еще не видит.

И вот Клаас с Яном скорее побежали просить зрительные трубки. Старшие решили, что мальчики влезут на дерево и оттуда будут сообщать остальным обо всем, что произойдет на равнине. Таким образом, стоящие внизу увидят спектакль «вторым зрением», как шутливо выразился Аренд.

Клаас и Ян взобрались на колючую верблюжью акацию и, усевшись на ее ветвях, приготовили свои подзорные трубы.

С этого возвышенного места открывался вид не только на гнездо – его можно было рассмотреть и с земли, – но и на значительное пространство вокруг, так что мальчики легко могли уследить за малейшими движениями как Черныша, так и птиц.

Мы уже говорили, что около гнезда в окружности радиусом ярдов на пятьсот не было ни одного укрытия, за которым могла бы притаиться хотя бы кошка. Если не считать нескольких разбросанных там и сям камней величиной с четырехфунтовый хлеб, вся песчаная поверхность была ровная и гладкая, как стол.

Мальчики заметили это еще утром, а Гендрик и Виллем даже обратили на это особое внимание: им, так же как и Чернышу, хотелось убить страусов, но они отказались от этой мысли, потому что совершенно не могли придумать, где им спрятаться от острых глаз птицы.

Однако сразу позади этой окружности рос какой-то куст, за которым, если поплотней сдвинуть его ветки, кое-как мог укрыться человек. Гендрик и Виллем оба видели этот куст, но им показалось, что он находится слишком далеко от гнезда. Добро б еще он стоял на пути, по которому страусы ушли утром и, как предполагали охотники, вернутся вечером. Тогда, притаившись за ним, можно было бы подстрелить их из ружья. Но куст рос не с той стороны, а как раз с противоположной – со стороны лагеря. Так что Гендрику и Толстому Виллему даже в голову не пришло воспользоваться им как укрытием.

Между тем на него-то Черныш и возлагал все свои надежды и теперь направился прямиком к нему. Зачем? На расстоянии пятисот ярдов что толку будет Чернышу от его стрел, хоть они и отравлены? О! Черныш знал, что делает. Расскажем о его действиях словами Клааса и Яна, которые пристально за ним следили.

– Черныш дошел до куста, – сообщал Ян. – Вот он сложил под ним лук и стрелы. Отошел от него, идет прямо к гнезду. В руках у него фенек. Ага, снова остановился, между кустом и гнездом, но поближе к кусту.

– Очень близко от куста, – сказал Клаас. – Не будет и двадцати ярдов. – Все равно сколько ярдов. Но что он там делает? – спросил Гендрик. – Он, кажется, нагнулся?

– Нагнулся, – ответил Ян. – Постой-ка! Он ставит лисицу на землю! Уже поставил. Честное слово, лисица стоит, как живая!

– Ну, теперь мне ясно, как он думает подманить страусов, – заметил Ганс.

– Понимаю!

– И я! – воскликнул Гендрик.

– И я! – отозвался Виллем.

– А теперь, – продолжал Ян, – он пошел дальше. Вот уж он у гнезда. Что это он там делает, Клаас? Не могу понять. Ходит кругом и как будто что-то ногой закапывает…

– По-моему, – ответил Клаас, – он зарывает разбитые скорлупы, которые мы там оставили.

– Да, да! Так и есть! – крикнул Ян. – Смотри, он наклонился над гнездом и поднял яйцо!

Читатели, наверное, не забыли, что утром молодые охотники увезли с собой только свежие яйца. Те, что казались им насиженными, они не трогали, за исключением двух-трех, которые разбили для проверки.

– Черныш возвращается, и в руках у него яйцо, – сказал Ян. – Он положил его прямо под нос фенеку!

– Каково! – воскликнули Ганс, Толстый Виллем и Гендрик. – Ну и хитрец же наш Черныш!

– А теперь, – продолжал Ян, – он возвращается назад. Вот он уже спрятался за кустом.

Через некоторое время Клаас и Ян сообщили, что Черныш продолжает неподвижно сидеть позади куста.

Все эти манипуляции Черныш производил неспроста. Он давно подметил ненависть страусов к фенекам – пожирателям их яиц, и сейчас собирался этим воспользоваться. Ненависть страусов к фенекам так сильна, что, где бы ни увидел страус фенека, он тотчас пускается за ним в погоню с целью уничтожить его. И тут уж фенека не спасут его быстрые ноги. Если он не успеет юркнуть в свою норку, или скрыться в густом кустарнике, или же в расселине скалы, могучая птица одним ударом ноги убивает хищника.

Черныш прекрасно знал это и захватил мертвого фенека на приманку. Он поставил его так, чтобы страусы непременно его заметили, а птицы, найдя свое гнездо разоренным и увидев фенека, да еще с яйцом у самого носа, конечно не преминут броситься на хорошо им известного вора и грабителя.

– Страусы идут! – крикнул наконец Ян, который отличался очень острым зрением.

– Где, где? Я не вижу. Где они, Ян? – спросил Клаас.

– Вон там, прямо, – ответил Ян. – Еще очень далеко.

– Ах, теперь вижу! – воскликнул Клаас. – С той стороны, куда они ушли утром. Их трое – самец и две самки. Наверно, это те же самые?

– Они идут к гнезду, – сообщил Ян. – Вот уже подошли. Гляди-ка! Чего только не вытворяют! Носятся кругом как бешеные, мотают головами, бьют ногами. Что бы это значило?

– Мне кажется… – откликнулся Клаас. – Нет, честное слово, они разбивают свои яйца!

– Конечно, так оно и должно быть, – заметил Ганс. – Страусы всегда разбивают яйца, если, вернувшись, обнаруживают, что их касался человек или животное. Вот этим они сейчас и занялись.

Гендрик и Толстый Виллем подтвердили слова Ганса.

– О! – воскликнул Ян. – Они отбежали от гнезда и мчатся сюда – прямо на Черныша! Как они бегут!

Вот наскочили на фенека, опрокинули, бьют его клювами и подкидывают, как футбольный мяч. Урра! Ну и потеха!

– А Черныш-то что зевает? Как раз пора выстрелить!

– Он что-то там делает, – ответил Клаас. – Вот пошевелился… Кажется, он натягивает лук…

– Верно, верно! – ответил Ян. – Вот рукой дернул – это он выстрелил. Смотри, смотри, страусы опять побежали! Ах, они убегут совсем!

Мальчики ошибались. Правда, услыхав звук отпущенной тетивы, все три страуса кинулись прочь, но далеко они не убежали. Через четверть мили самец вдруг опустил крылья и начал кружиться на месте. Движения его делались все более странными и судорожными – наверно, стрела Черныша настигла его и яд уже начал действовать. Страус шатался, как пьяный, падал на колени, вставал, чтобы пробежать еще несколько шагов, хлопал крыльями и мотал головой; наконец он рванулся вперед и рухнул на землю.

Некоторое время он продолжал еще биться, колотя по земле своими сильными ногами и поднимая кругом себя такие клубы пыли, точно это был буйвол. Но недолго длилась борьба. Страус дрогнул последний раз и неподвижно растянулся на песке.

Самки не отходили от него, и заметно было, что они поражены и встревожены. Они не пытались никуда бежать, пока Черныш, зная, что с такого далекого расстояния стрела до них не долетит, не вышел из засады и не направился к ним. Тогда только самки подумали о бегстве. Со всех ног пустились они по равнине и скоро скрылись из виду.

Немного спустя Клаас и Ян сообщили, что Черныш наклонился над мертвым страусом и, как им кажется, сдирает с него кожу. Так оно и было. Через час Черныш появился в лагере с кожей страуса на плечах. Как победитель, прошел мимо зулуса и всем своим видом, казалось, говорил:

«Ну что, Конго? Небось тебе этого не сделать?»

Глава 20. СТЫЧКА С ПОЛОСАТЫМ ГНУ

Молодым охотникам пришлось еще на два дня остаться в акациевой роще у источника. Необходимо было как следует провялить вкусное и питательное мясо голубой антилопы, чтобы оно дольше сохранилось. Ведь неизвестно еще, попадется ли им какая-нибудь дичь за ближайшие пять-шесть дней пути. Дорога для всех была новая и незнакомая, даже для проводника Конго, который знал ее только в общих чертах. Они направлялись к реке Молопо. Конго был уверен, что не собьется с пути, но что представляет собой отделявшая их от реки местность, он не имел понятия. Кто знает: может быть, дичи там в изобилии, а может быть, ее и вовсе нет?

Еще менее был осведомлен Черныш. Охотники давно покинули область, населенную бушменами, и двигались теперь по территории, где жили бедные бечуанские племена. Родина Черныша была на юго-западе, в направлении Намакуаленда. Так далеко на востоке он не бывал еще ни разу в жизни, и дорога, по которой они теперь шли, была ему совершенно неизвестна.

Ганс, которого все слушались как старшего и самого опытного, счел неблагоразумным пускаться в дальнейший путь, пока не будет заготовлено впрок мясо голубой антилопы и остатки мяса ориксов. Но для этого необходимо суток на двое здесь задержаться, чтобы провялить на солнце мясо. Складывать в фургон его можно только как следует провяленным, иначе оно испортится на такой жаре и во время странствия они окажутся без куска мяса.

Итак, привал молодых охотников в акациевой роще затянулся еще на два дня. За этот срок мясо голубой антилопы и остатки ориксов, развешанные красными фестонами на ветвях акации, сначала потемнели, потом ссохлись и наконец затвердели совсем. В таком состоянии их можно было хранить несколько недель.

Конечно, юноши не находились все эти дни безотлучно в лагере. Следить за мясом не было нужды. Оно так высоко висело на ветвях, что рыскавшие по ночам шакалы и гиены не могли его достать, а днем кто-нибудь всегда оставался на месте, чтобы отгонять хищных птиц.

В первый же день молодые люди сели на лошадей и в надежде на новую добычу отправились все шестеро к тем заросшим сочной травой лугам, где они вчера охотились на голубых антилоп. Юноши не обманулись в своих ожиданиях. Выехав из рощи, они сразу увидели, что луга не пустуют – на них пасутся животные трех разных видов. Вдали виднелось стадо небольших антилоп с лировидными рогами и светлой серовато-коричневой спинкой. По резвости и веселости в них тотчас можно было узнать газелей-прыгунов: то и дело какая-нибудь из них высоко подскакивала в воздух, распахивая в прыжке широкую складку кожи на крупе – своего рода сумку, подбитую длинной снежно-белой шерстью.

Неподалеку, иногда забегая в их стайку, расположилась группа животных покрупнее. Удивительная окраска и полосы на боках позволяли безошибочно заключить, что это так называемые дау, или тигровые лошади, которых ученые называют бурчеллиевой зеброй. Мы уже говорили, что этот вид многим отличается от подлинной зебры. Основной цвет дау грязно-желтый, тогда как зебра почти белая. Полосы у дау темно-коричневые, а у зебры – черные. Но самое главное их различие состоит в том, что у зебры эти полосы кольцами спускаются по ногам до самых копыт, тогда как у дау ноги совершенно белые. Уши и хвост зебры напоминают ослиные; у дау и хвост и все тело гораздо длиннее, чем у осла.

Обе эти породы – и дау и зебры – очень красивы, пожалуй, красивее всех на свете четвероногих, за исключением, конечно, благородной лошади. Впрочем, красотой зебра все же превосходит дау. По своему образу жизни они очень различны. Зебра – животное горное, а дау селится только на открытых равнинах и выбирает те же места, которые посещаются кваггами. И хотя дау и квагги никогда не собираются в одно стадо, но по своим привычкам дау все же гораздо ближе к кваггам, чем к зебрам. Наблюдая образ жизни дау, буры так и прозвали его: «полосатая квагга».

Но всего замечательнее была третья группа животных. Фигуры их были так странны, а повадки так забавны, что всякий, кто хоть раз взглянул на них или на их изображение, потом всегда отличит их из тысячи. Молодые охотники никогда раньше таких животных не видели, но зато встречали одну родственную им породу, очень на них похожую. Все хорошо помнили, как выглядят обыкновенные гну, и с первого взгляда догадались, что невиданные звери не что иное, как голубые, или полосатые, гну.

Голубые гну крупнее и грузнее простых; голова у них не так красиво очерчена, а шея почти лишена грациозного изгиба, свойственного гну обыкновенным. У них более косматая грива, пучок волос на носу, волосы под горлом и на груди. Цветом они тоже совсем другие – грязно-голубоватые, с неправильно расположенными полосами, отчего их и называют голубыми, или полосатыми.

Гну обыкновенных и гну полосатых никогда не встретишь на одной и той же равнине. Они не оспаривают пастбищ друг у друга, причем полосатые заходят значительно дальше на север, чем обыкновенные. Полосатые гну редко пасутся отдельно от других животных: большей частью они ходят в сопровождении стад дау (бурчеллиевой зебры), тогда как обыкновенные почти всегда появляются в обществе квагг. Замечательно, что оба вида гну избегают своих сородичей и в то же время часто составляют одно стадо с антилопами и страусами. Интересное и увлекательное зрелище представляют собой гну, антилопы и дау, когда они резвятся, кувыркаются и скачут вместе по равнине. То они собираются в круг, то растягиваются в прямую линию, точно отряд кавалерии на смотру, и внезапно, как будто бросаясь в атаку, несутся вскачь, а потом вдруг разом останавливаются. Тут же среди них важно расхаживают или стоят неподвижно страусы, возвышаясь над всеми, как командующие парадом офицеры или генерал-аншефы. Эту любопытную картину нередко можно наблюдать на равнинах Южной Африки.

Выехав из рощи, молодые охотники сдержали лошадей, невольно залюбовавшись царившим на лугу оживлением. Одни антилопы-скакуны мирно щипали травку, другие, резвясь, высоко подпрыгивали в воздух. Тут же паслось стадо дау. Эти вели себя степенно, хотя время от времени все вдруг бросались в сторону, как бы играя или чего-то испугавшись. Самки полосатых гну соединились в большое стадо, а самцы окружили их кольцом, собравшись по трое и по четверо вместе. Самцы стояли величественно и неподвижно, но заметно было, что они внимательно следят за своими подопечными: иногда они громко фыркали или испускали особенный резкий крик в знак предостережения или гнева. Стоять так они могут часами, отдельно от всех прочих, маленькими группами, ведя между собой какой-то разговор и в то же время исправляя должность часовых при общем стаде дау, антилоп и своих собственных супруг. Охотники посовещались и решили атаковать стадо гну. Внезапно нападать из засады не стоило – юноши были уверены, что они без труда догонят любое животное и пристрелят его на скаку. Так и было условлено. Прекрасные создания – дау, несмотря на свою красоту, как дичь не годились, а молодым охотникам нужна была только дичь. Антилопы-скакуны их тоже не интересовали, но мясо гну было приманкой для всех – оно очень сочное и вкусом напоминает не оленину, а говядину, потому что гну, в сущности, скорее бык, чем антилопа.

Подхватив брошенный Гендриком лозунг: «Ростбиф к обеду!» – юноши понеслись в атаку на стадо гну.

Они не старались скрыть свое приближение; впереди мчались собаки – теперь их было только пять, – и любимица Гендрика скакала первая.

В одну секунду все на лугу пришло в движение. Каждая порода животных на свой лад бросилась искать спасения. Красавцы дау сбились в кучку и побежали куда глаза глядят; скакуны, по своему обыкновению, рассыпались по сторонам; а гну, соединившись в беспорядочное стадо, сначала ринулись прочь от охотников, затем разделились надвое, повернулись – одни направо, другие налево – и помчались обратно, охотникам в тыл.

Вид луга совершенно изменился. Зебры исчезли так же, как и скакуны. Перед охотниками остались одни гну, но эти не сбились все в одно место: они были повсюду, кругом. Часть спасалась от собак, другие разбегались по сторонам, третьи, проскакав назад ярдов двести – триста, вдруг снова бросались вперед и проносились так близко от лошадей, что охотникам казалось, будто они вот-вот нападут на них. Свирепые маленькие глазки, острые, круто загнутые рога, черная взъерошенная грива – все придавало им вид грозного врага, каким они и становятся, когда решатся перейти в нападение. Раненый гну очень опасен даже для всадника, а пешему и вовсе не устоять против стремительной атаки рассвирепевшего зверя.

Очень странным показалось молодым охотникам, что самцы, вместо того чтобы бежать вместе со всеми, отчего-то медлили в тылу убегающего стада. Иные даже совсем останавливались, оборачивались и, громко фыркая, глядели на охотников; потом вдруг пускались вскачь, и случалось, что, столкнувшись нечаянно друг с другом, тут же затевали драку. И дрались они не для отвода глаз. Напротив, старые самцы, казалось, всерьез старались забодать один другого: сбежавшись, они падали на колени и стукались головами так, что громко трещали рога и крепкие шлемообразные лбы. Но, несмотря на это, они тотчас разбегались при приближении охотников, и попасть в них было очень трудно. Если б не гончие, то молодые люди вернулись бы, чего доброго, в лагерь с пустыми руками. Собакам, однако, удалось собраться в стаю и, выбрав одного старого самца, отрезать его от остальных. Во всю мочь погнали они его по полю: Гендрик и Толстый Виллем пришпорили коней и помчались следом; поскакали и их братья, но травля затянулась, и они один за другим стали отставать.

Самец не пробежал и двух миль, как собаки насели на него. Он почувствовал, что от них не уйти, круто повернул, ринулся навстречу своим преследовательницам и раскидал их рогами по сторонам.