Наконец все стадо очутилось на противоположном берегу. Но как теперь переправится сам «мост»? Этот вопрос очень занимал меня. Очевидно, придется отделиться от тополя той обезьяне, которая является номером первым, но тогда переместится сразу точка опоры: ведь конец «моста» на том берегу был подвешен ниже, а от толчка номер первый с полдюжиной товарищей может шлепнуться в воду…

Мы с нетерпением ожидали решения этой интересной задачи.

Но вот одна из переправившихся на ту сторону обезьян зацепилась хвостом за последнее звено моста. За нее уцепилась другая, за ту третья, и мост удлинился, таким образом, на дюжину здоровых обезьян. Последняя взбежала на высокую ветку и подтянула за собой весь мост, принявший горизонтальное положение.

Затем последовал крик, вероятно, обозначавший, что все в порядке, обезьяны, составлявшие конец моста на нашем берегу, отцепились от ветки и разом перемахнули на ту сторону…

Это совершилось так быстро, что мы не в состоянии были проследить всех подробностей процедуры. После этого все обезьяны исчезли в чаще леса…

– Ну, ну! – воскликнул Чэйн, разводя руками. – В этой стране животные куда умнее людей, честное слово! Как они ловко все это проделали, бестии, просто завидно делается!..

Все громко рассмеялись…

Однако нам пора было в путь. Сон освежил нас. Гроза ушла, и длинные лучи солнца, близкого к закату, проникали сквозь широкие листья пальм; пели птицы. Над нашими головами мелькали пестрые попугаи, кардиналы и трогоны. На ветках сидели с глупым видом туканы с огромными горбатыми носами.

Мы перешли реку – вода уже спала после дождя, – и углубились в чащу леса.

Глава XLVII. СНОВА В ПЛЕНУ

Мы направились к Пуенте-Насиональ. На полдороге жил приятель Рауля, на которого, по его словам, можно было рассчитывать, как на него самого. Ранчо этого человека расположено в уединенном месте, невдалеке от дороги, ведущей в монастырь Сан-Мартина.

– Там поужинаем и переночуем, – говорил француз. – Надоело уже валяться в лесу на мокрой траве…

Мы достигли ранчо около полуночи, но ни сам Хозе Антонио, ни его семья, состоявшая из жены и дочери, еще не спали. Они сидели за столом при свете толстой восковой свечи.

Сначала хозяин очень неласково встретил пятерых оборванцев, но, узнав Рауля, превратился в любезнейшего человека.

Хозе Антонио был уже старик, седой и худощавый, с проницательными глазами, в кожаной куртке и брюках. Он сразу понял, кто мы такие.

Но, несмотря на радушный прием, Рауль был чем-то обеспокоен; я заметил, как внимательно осматривал он единственную комнату ранчо.

– No han cenado, caballеros? (Вы не ужинали, сеньоры?) – спросил Хозе Антонио, оглядывая нас.

– Ni comido, ni almorzado (не завтракали и не обедали), – сказал Рауль.

– Carambo! Рафаэла! Хесусита! – воскликнул хозяин, делая один из тех знаков, которые у мексиканцев заменяют целую речь.

Эффект этого знака был просто волшебный. Хесусита, восемнадцатилетняя дочь хозяина, побежала к очагу, а Рафаэла, жена его, схватила связку хвороста и бросила в очаг. Раздуваемый пальмовою ветвью, огонь весело затрещал, вода начала закипать, мясо поджаривалось, черные бобы весело плясали в горшке, пенился шоколад, и мы уже предвкушали вкусный ужин.

Между тем Рауль все что-то поеживался и косился.

В темном углу хижины сидел маленький, худенький человечек в одежде католического монаха. Я знал, что Рауль терпеть не может мексиканских монахов, и потому приписывал его смущение присутствию одного из них и не ошибся.

– Откуда он? – тихо осведомился Рауль у хозяина.

– Это священник из Сан-Мартина.

– Новый, должно быть?..

– Hombre de bien! (Хороший человек!) – сказал Хозе Антонио, утвердительно кивнув головой.

Рауль замолчал.

Я стал наблюдать за этим hombre de bien и вскоре заметил, что он явился сюда вовсе не с целью поучения и спасения душ, но единственно ради черных глазок прелестной Хесуситы.

Было что-то плотоядное в его улыбке, когда он следил за движениями молодой девушки, но взгляд его сделался положительно страшен, когда ирландец Чэйн с галантностью принялся вертеться вокруг Хесуситы, оказывая ей разные мелкие услуги.

– Откуда явился padre? – шепотом спросил Рауль Хозе Антонио, сообразив что-то.

– Сегодня утром был в ringonada.

– В ringonada? – повторил Рауль, привскакивая со своего места.

– Да. Они направились к мосту. Эта шайка имела стычку с вашими и потеряла несколько человек.

– И он утром был в ringonada? Ого! В таком случае нам надо быть настороже, – бормотал француз как бы про себя.

– Пойдете от нас, держитесь стороной, авось, не встретитесь. Ваши уже дошли до Эль-Плана и готовятся атаковать Cerro Gordo; там сам Санта-Анна во главе двадцати тысяч человек…

Во время этой беседы монах беспокойно ерзал на стуле.

Вдруг он встал, пробормотав «buenas noches» и направился к выходу. В то же мгновение Линкольн, исподтишка наблюдавший за ним, вскочил и загородил дверь.

– Не угодно ли вам остаться? – спокойно, но решительно сказал он.

– Que cosa? (В чем дело?) – с видимой тревогой спросил священник.

– Вы не выйдете отсюда, пока мы здесь… Рауль, попроси у своего приятеля хорошей веревки, слышишь?

Падре лишь молча взглянул на хозяина не то с упреком, не то с угрозою. Бедный мексиканец растерялся. С одной стороны, он не хотел оскорбить священника, а с другой, боялся противоречить охотнику.

– Боб Линкольн никогда не нарушает обычаев гостеприимства, – снова заговорил охотник. – Но это случай исключительный. Глаза этого попа мне что-то не нравятся.

Рауль старался убедить охотника, что это мирный священник из соседнего села и друг Хозе Антонино. Боб все еще стоял в дверях в нерешительности. Только заметив, что я отношусь совершенно безучастно к происходившему в эту минуту вокруг меня (я задумался о чем-то), Линкольн выпустил священника.

– Смотри, Рауль, как бы худа не было! – проговорил он, снова садясь на свое место. – Советую не оставаться здесь ночевать. Как вы думаете, капитан?

– В чем дело, сержант?

– Да вот Рауль заставил меня выпустить этого монаха, а я уверен, что он натравит на нас своих. По-моему, надо скорее убраться отсюда.

Мы поужинали, выпили по чашке шоколада и уже хотели было проститься с нашими добрыми хозяевами, когда Хозе Антонио предложил нам выкурить по сигаре.

Это был большой соблазн, так как мы давно не курили.

Но не успели мы усесться вокруг огня и закурить наши puros, как Хесусита, выходившая за дверь, вбежала с криком:

– Papa, papa, hay gente fuera! (Папа, на дворе люди!) Действительно, за сквозными стенами хижины обрисовывались чьи-то фигуры.

Линкольн схватил ружье и подбежал к двери, крича:

– Говорил я вам, что быть беде!

Не давая себе труда отворить дверь, он всей своей тяжестью налег на легкую бамбуковую стену, которая с треском проломилась.

Мы хотели последовать за ним, когда вся хижина рухнула, засыпая нас досками, пальмовыми листьями и тростником… Мы слышали выстрел Линкольна, стон умирающего, залп из пистолетов и ружей, какие-то выкрики… Затем нас вытащили из-под развалин ранчо, поволокли в лес, привязали к деревьям и принялись осыпать пинками ног и ударами кулаков. Нас окружала толпа озверевших людей. Они кричали и дико хохотали, издеваясь над нашей беспомощностью. Среди них был и знакомый нам падре. Не подлежало никакому сомнению, что это он натравил на нас эту дикую шайку. Негодяй внимательно рассматривал каждого из нас; очевидно, он искал Линкольна, но охотника не было: он исчез к великому разочарованию падре.

Глава XLVIII. ПАДРЕ ХАРАУТА

Из разговора разбойников можно было заключить, что мы попали в руки jarochos, шайки знаменитого бандита-священника Харауты.

– Черт возьми! – стонал Рауль. – Зачем я помешал Линкольну удержать этого монаха? Теперь не миновать нам петли. Должно быть, еще нет самого – только ждут его…

В это время послышался топот скачущей лошади. Вскоре показался мчавшийся во всю прыть всадник, направлявшийся прямо к нам.

– Вот и сам Хараута! – шепнул Рауль. – Если он меня узнает… Впрочем, не все ли равно теперь! Повесят нас всех, хуже ничего не будет…

– Где янки? – крикнул подъехавший, соскакивая на землю.

– Вот они, капитан! – ответил один из харочо, отвратительный старик в красном мундире, по-видимому, помощник начальника шайки.

– Сколько их?

– Четверо, капитан!

– Хорошо. А чего вы тут ждете?

– Приказа повесить их или расстрелять.

– Расстрелять, расстрелять. Carambo! Некогда нам заниматься петлями…

– Тут прекрасные деревья, капитан! – заметил другой, обводя вокруг рукой.

Очевидно, ему очень хотелось насладиться зрелищем повешения.

– Madre de Dios! Я говорю, что нам некогда забавляться… Санчо! Габриэль! Карлос! Прошибите скорее черепа этим тупоголовым!..

Трое названных сошли с седел, взяли винтовки, осмотрели их и выступили вперед.

– Отлично! – философствовал вслух Рауль. – Хуже смерти ничего не будет. Давай-ка потолкую на прощание с достопочтенным padre. Я скажу ему такое словечко, от которого он проворочается всю ночь без сна. Эй, padre! – крикнул он с иронией. – Нашли вы, наконец, прекрасную Маргариту?

При слабом свете луны было видно, как Хараута побледнел и пошатнулся, точно получил сильный удар.

– Стойте! – обратился он к прицеливавшимся людям. – Ведите этих оборванцев сюда. Огня! Зажгите этот хлам! Vaya! – добавил он, указывая на развалины хижины.

Сухой тростник, доски и листья мгновенно вспыхнули ярким пламенем, освещая красноватым светом всю сцену.

«О! Они хотят поджарить нас!» – подумал я, когда нас отвязали и потащили к костру, перед которым стоял наш судья и палач.

Вокруг нас сгруппировались все харочо. Я никогда не видал – ни раньше, ни после – людей, до такой степени походивших на сумасшедших. Большая часть их состояла из самбо и метисов, но было немало и чистокровных, совершенно черных негров с Антильских островов и острова Кубы. У многих выражение свирепости усиливалось татуировкой, покрывавшей их лица. Среди них были пинтосы: пятнистые люди из лесов Акапулько. Я впервые видел людей из этого племени. Во мне вызывали отвращение их лица, покрытые красными, черными и белыми пятнами…

Одного взгляда на это нелепое сборище было бы достаточно, чтобы понять предстоявшую нам участь. Все глядели на нас с кровожадностью зверей, схвативших добычу; ни в одном взгляде не мелькало и луча сострадания или жалости…

Появление вождя этой шайки не могло изменить нашего убеждения, что мы доживаем последние минуты своей жизни. Его отталкивающая физиономия дышала ненавистью и злобой; тонкие губы подергивались отвратительной улыбкой; маленькие черные глаза отливали металлическим блеском, а кривой, как у попугая, нос с рубцом посередине придавал ему еще более мрачный вид…

На нем была пурпурного цвета manga, покрывавшая его с головы до пят; ноги были обуты в грубые сапоги из красной кожи, на которых бряцали громадные серебряные шпоры, а на голове красовалась большая черная шляпа-сомбреро с золотыми галунами. У него не было ни бороды, ни усов; длинные волосы ниспадали на бархатный воротник его манги…

Таков был падре Хараута.

Перед ним лежал связанный Рауль; оба молча измеряли друг друга взглядами. Все лицо достопочтенного padre подергивалось точно под влиянием электрического тока, а пальцы судорожно шевелились.

И все же Рауль сумел потрясти железные нервы этого человека, казавшегося недоступным никаким влияниям и воздействиям. На губах француза играла торжествующая усмешка.

Мы ожидали, что первым словом отца Харауты будет приказ швырнуть нас в огонь. Но, к счастью, он думал не об этом.

– A, monsieur! – воскликнул он, подходя к Раулю. – Я так и знал, что мы когда-нибудь встретимся еще раз. Я даже мечтал об этом… Ха-ха-ха! И мечта эта была удивительно приятная, но действительность оказывается еще более приятной. Ха-ха-ха!.. Не правда ли? А? Разве вы не находите? – продолжал он, хлеща нашего товарища бичом по лицу. – Разве вы не находите?!

– А о встрече с Маргаритой вы тоже мечтали? – спросил Рауль с резким хохотом, казавшимся положительно неуместным при данных условиях.

Трудно описать, что сделалось в это мгновение с Хараутой. Его желтое лицо почернело, губы побелели, глаза засверкали. Стиснув зубы, он с криком бешенства ткнул Рауля в лицо носком сапога. На ушибленном месте показалась кровь…

Эта выходка была так груба и мерзка, что я вышел из себя, глядя на нее. С силою отчаяния я порвал связывавшие меня узы, отчего у меня образовались глубокие рубцы на руках, одним прыжком очутился возле чудовищного падре и схватил его за горло.

Он отскочил назад, и я, не будучи в состоянии удержаться на опутанных веревкою ногах, упал перед ним как пласт.

– Это что еще за птица? – воскликнул он. – Ба! Да это, кажется, офицер?.. Да будет вам кланяться мне в землю!.. Дайте мне разглядеть вас получше… Да, это капитан!.. А там, кажется, лейтенант? Верно!.. Ну, сеньоры, вы в таких чинах, что неудобно убивать вас, как собак, и оставлять на добычу волкам… Нет, нет! Этого мы не сделаем… Ха-ха-ха! Мы понимаем тонкое обращение… А это кто такой? – продолжал он, обернувшись к Чэйну. – Soldado raso-lrlandes, carajo! (Простой солдат, ирландец!) Кто заставил тебя сражаться против твоей собственной религии, а? Подлый предатель!

И он нанес Чэйну несколько сильных ударов ногами в грудь.

– Благодарю вашу честь за расположение и милость! – зарычал Чэйн. – Вы очень добры!!

– Эй, Лопес, сюда! – крикнул разбойник.

«Сейчас нас, конечно, расстреляют», – мелькнуло в моем мозгу.

– Эй, Лопес, Лопес! – продолжал Хараута.

– Аса, аса (здесь)! – ответил чей-то голос.

Из толпы выступил вперед один из харочо, размахивая на ходу длинными складками своей красной manga.

– Лопес, эти сеньоры, насколько я вижу, джентльмены высшего ранга, и потому мы обязаны поступать с ними сообразно их положению, – сказал Хараута.

– Да, капитан! – хладнокровно ответил Лопес.

– Нужно отвести им место на краю пропасти, Лопес! Ты знаешь, что это значит?

– Да, капитан, – проговорил снова Лопес, шевеля одними губами.

– Отведи их в шесть часов утра в Орлиное Гнездо. В шесть часов утра!

– Да, капитан!

– Если ускользнет хоть один, то… Тебе известно, что тогда будет с тобою?

– Да, капитан!

– Тогда его место в балете займешь ты… В балете! Ха-ха-ха! Понимаешь это, Лопес? А?

– Да, капитан!

– То-то. Молодец, Лопес! Умник, Лопес! Люблю тебя за сообразительность… Пока, покойной ночи, Лопес!..

Хараута хлестнул Рауля еще несколько раз по окровавленному лицу, вскочил на своего мустанга и с быстротой вихря скрылся из глаз…

Очевидно, Лопес вовсе не имел желания заместить кого-нибудь из нас в таинственном «балете», который нам предстояло изобразить в каком-то Орлином Гнезде. Это было заметно по его обращению с нами.

Тщательно осмотрев ремни, которыми мы были связаны, он потащил нас в лесную чащу. Там он положил каждого поодиночке между четырьмя деревьями, составлявшими параллелограмм. Вытянув наши руки и ноги, он крепко привязал их к деревьям. В этом виде мы напоминали растянутые для просушки шкуры. Пошевельнуться было немыслимо. Вдобавок к каждому из нас приставили по часовому. В таком положении мы и провели всю ночь.

Глава XLIX. КРИТИЧЕСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

Эта ночь показалась нам бесконечной. Трудно описать наше состояние! Наши часовые забавлялись тем, что садились на распростертые затекшие тела своих пленников и, спокойно покуривая, издевались над нашими стонами.

Наши лица были обращены к луне, то прятавшейся за облаками, то появлявшейся вновь. Ветер шелестел листьями, и этот унылый шум казался нам заупокойным пением. Несколько раз где-то вдали начинал выть степной волк. Я знал, что это был Линкольн, но охотник не смел подойти к нам ближе и только давал знать о своем присутствии.

Наконец наступило утро. Нас привязали к спинам мулов и повезли куда-то лесом. Мы долго поднимались вверх по крутой тропинке, пока не очутились на вершине скалы, над бездонной пропастью…

Там нас сняли с мулов и бросили на траву. Нас окружили человек тридцать харочо, и мы теперь свободно могли рассмотреть их при свете дня. Впрочем, они не выглядели красивее, чем накануне, когда их освещало пламя горевшего ранчо.

Командовал этим отрядом Лопес, изо всех сил старавшийся угодить своему начальнику. Очевидно, энергичный падре был тверд в своем слове. Лопес ежеминутно осматривал нас, желая удостовериться, целы ли наши узы.

Прошло около получаса, когда мы услыхали топот лошадей. Из-за выступа скалы показался Хараута. Его сопровождали человек пятьдесят харочо.

– Buenos dias, caballeros! (Добрый день!) – крикнул Хараута, подъехав к нам и соскакивая на землю. – Хорошо ли провели ночь? Надеюсь, что Лопес устроил вам прекрасные, удобные постели.

– Да, капитан! – лаконически подтвердил Лопес.

– Так эти сеньоры хорошо спали, Лопес?

– Да, капитан!

– Никто их не тревожил?

– Нет, капитан!

– Ну, значит, выспались как следует. Так и нужно; ведь им предстоит очень длинный путь. Так ведь, Лопес?

– Да, капитан!

– В таком случае они могут отправляться… Вы готовы, сеньоры? – обратился он к нам.

Конечно, никто из нас ему не ответил. Да он и не ожидал ответа, а продолжал сыпать вопросами и замечаниями, на которые неизменно следовали односложные ответы Лопеса.

Мы все еще не знали, что именно хотят с нами сделать. Что нам предстоит смерть, в этом не было никакого сомнения, но какая – этого мы никак не могли понять. Я думал, что достопочтенному падре угодно будет приказать столкнуть нас в пропасть.

Оказалось, что Хараута придумал другое…

На краю росло несколько крупных сосен; харочо прикрепили к ним четыре лассо…

Мы поняли, что нас хотят повесить над пропастью…

– Отлично, – сказал он, когда все нужные приготовления были кончены. – Ставь их теперь на позицию, Лопес, только, смотри, по чинам! Начинай с капитана…

– Да, капитан! – ответил невозмутимый разбойник, наблюдавший за операцией.

– Вас, сударь, оставляю напоследок, – объявил падре Раулю. – Вы будете в арьергарде при вашем шествии на тот свет. Ха-ха-ха! А хорошо они прогуляются, не правда ли, Лопес, а?

– Да, капитан!

– Не угодно ли кому-нибудь из вас исповедаться, сеньоры? Я к вашим услугам. Пожалуйста, не стесняйтесь, сеньоры! – продолжал он. – Я не раз имел случай выслушивать исповеди, не так ли, Лопес?

– Да, капитан!

Разбойники разразились хохотом…

– Так что же, Лопес? Никто не желает воспользоваться моими услугами?

– Нет, капитан!

– Спроси-ка ирландца. Он, должно быть, добрый католик…

– Не желаете ли исповедаться? – спросил Лопес у Чэйна. Тот ответил одним взглядом, но таким выразительным, что он заменил целую речь.

Хохот раздался еще сильнее.

– Что же, Лопес? Да или нет?

– Нет, капитан!

Новый взрыв оглушительного хохота…

Лопес подошел ко мне и накинул на мою шею петлю лассо, другой конец которого был прикреплен к дереву.

– Готово, Лопес? – спросил вождь.

– Да, капитан!..

– Ну, так вздерни его… Нет, погоди… пусть капитан сначала полюбуется на паркет, приготовленный для его танцевальных упражнений. Ха-ха-ха!

Один из разбойников повлек меня к самому краю бездны и заставил заглянуть вниз. Странное дело! В другое время вид пропасти внушил бы мне, вероятно, ужас, но в эту минуту я, доведенный испытанными мною мучениями почти до полного отупения, глядел в нее совершенно спокойно.

Бездна, в которую уже свешивались мои ноги, принадлежала к числу тех бездонных пропастей, которые так часто встречаются в испанской Америке и называются барранкос. Скала казалась в этом месте разрезанною пополам и раздвинутою метров на двести в ширину. Внизу, на глубине шестисот метров, шумел поток…

Это место походило на каньон, где мы сражались с собаками, но было еще более мрачно.

Когда я смотрел вниз, вылетел и задел меня своими громадными распростертыми крыльями большой орел. Стая мелких птиц, сидевших на одном из выступов скалы, с испугом шарахнулась в сторону…

– Ну, что, капитан? – насмешливо проговорил Хараута, обращаясь ко мне. – Нравится вам этот паркет, а?.. Как ты думаешь, Лопес, нравится он ему?

– Да, капитан!

– Ха-ха-ха… Я думаю! Все готово?.. Нет, еще не все… У нас нет музыки, а без нее танцевать неудобно… Эй, Санчо, где твой рог?

– Здесь, капитан!

– Сыграй что-нибудь повеселее… Или вот что: дуди громче «Янки Дудль»! Ха-ха-ха! Валяй «Янки Дудль…»

– Слушаю, капитан!

Через секунду раздались звуки американской национальной песни. Можно представить себе, какое они произвели на нас впечатление!..

– Ну, Лопес, действуй, – крикнул падре.

Я ждал что вот-вот повисну в воздухе, но в это мгновение падре снова крикнул:

– Стой!

Музыка прекратилась.

– Ах, Лопес, я забыл одну вещь… Жаль, что не вспомнил раньше… Ну, да время еще не ушло… Ха-ха-ха! Не лучше ли заставить их плясать на голове? Это будет оригинально! Верно, Лопес?

– Да, капитан!

Разбойники захлопали в ладоши от восторга.

Падре подозвал к себе Лопеса и шепнул ему что-то на ухо. Тот в свою очередь сказал несколько слов стоявшему рядом с ним бандиту, который подошел ко мне, снял петлю лассо с моей шеи и стянул мне ею ноги…

Мне предстояло быть повешенным вниз головою!

– Это будет гораздо интереснее, Лопес, а? – говорил Хараута, злорадно улыбаясь.

– Да, капитан!

– Джентльмен будет иметь достаточно времени для покаяния. Верно, Лопес?

– Да, капитан!

– Развяжи ему руки, Лопес! – продолжал командовать Хараута. – Надо же дать ему возможность отгонять надоедливых птиц, а?

– Да, капитан!

Лопес перерезал ремни, скручивавшие мне руки, и повернул меня так, чтобы по данному знаку можно было сразу вздернуть меня на воздух, то есть опустить головою в бездну.

– А теперь давайте музыку! – закричал своим пронзительным голосом Хараута. – Не пропусти, Лопес, знака, который я подам тебе!..

Я закрыл глаза, ожидая рокового момента. Наступила страшная, томительная тишина, та тишина, которая всегда предшествует катастрофам.

Но вот Санчо заиграл… В то же мгновение грянул выстрел.

Кто-то застонал и полетел через мою голову в бездну… Я почувствовал на своем лице брызги теплой крови…

Вслед за тем меня схватили за ноги и столкнули в пропасть… Конец!.. А!.. Я зацепился за что-то и повис… Меня удержали толстые сучья какого-то дерева… Я обхватил ствол дерева руками, осторожно перевернулся и взглянул вниз.

Подо мною висел на другом конце лассо Лопес. Я узнал его по красной manga. Он висел лицом вниз, и из его головы ручьем лилась кровь. Очевидно, он был мертв…

Ремень врезался в мои ноги. Под нашей двойной тяжестью дерево трещало…

Промелькнула мысль: вдруг оно обломится!..

Держась одной рукой, я вынул другой из кармана перочинный нож: к счастью, мне его оставили. Я открыл его зубами и с трудом перерезал ремень лассо. Внизу послышался плеск воды, и красное пятно – тело харочо исчезло в волнах.

Глава L. ОСВОБОЖДЕНИЕ

Наверху между тем шла отчаянная пальба. Раздавались крики ярости, перемежавшиеся с возгласами жертв. Слышались ржание и фырканье лошадей, бряцание сабель, предсмертные вопли и хрипение умирающих. Очевидно, к нам подоспела помощь.

К сожалению, я не мог видеть, что делалось наверху скалы, так как находился ниже ее уровня. Напряженно прислушиваясь, я висел неподвижно. Одно резкое движение – ствол спасительного дерева обломится и увлечет меня за собой в пропасть… Я притаился, как раненая белка.

Выстрелы раздавались все реже и реже, топот лошадей замирал в отдалении… Вдруг надо мной раздался хорошо знакомый голос Линкольна:

– Да вот же он!.. Мужайтесь, капитан! А вы держите меня за ноги… крепче… вот так! Ура!

Сильная рука схватила меня за шиворот, и в следующий момент я уже сидел на краю пропасти. Я оглянулся, чтобы рассмотреть своих спасителей.

Линкольн прыгал вокруг меня, как сумасшедший. Человек двенадцать кавалеристов в зеленых мундирах от души смеялись, глядя на него. Немного в стороне стоял другой отряд нашей кавалерии, охраняя пленных разбойников. Дальше на равнине, под скалою, мчалось около сотни стрелков, преследуя бегущих гверильясов…

В ближайших к нам всадниках я узнал Твинга, Геннесси Гилиса и других наших офицеров. Они подъехали ко мне и осыпали меня поздравлениями по случаю моего спасения…

Тут же был и Маленький Джек, их проводник.

Я заметил, что, пока я рассказывал майору о нашем последнем приключении, Линкольн внимательно рассматривал обрывок лассо, который держал в руках. Он уже пришел в себя, и к нему вернулось обычное спокойствие.

– В чем дело, Боб? – подошел я к нему.

– Ничего не понимаю, капитан! Я представляю себе, что они хотели один конец привязать к дереву, а вас повесить над пропастью на другом конце; я видел, как вы зацепились над самой бездной… Но кто же перерезал лассо?

Я рассеял недоумение охотника и, кажется, с этого дня сильно вырос в его глазах.

Он подошел к краю пропасти, посмотрел на дерево и на обрывок лассо, снова на дерево, бросил вниз несколько камешков, прислушиваясь к плеску воды внизу, и, покачав головой, отошел, по-видимому, удовлетворенный.

– Пейте скорее, капитан, это вас подкрепит, – говорил майор Твинг, протягивая мне свою знаменитую фляжку.

Я отпил два-три глотка и действительно почувствовал себя сразу окрепшим.

– Ну? Теперь очередь Клейли! – сказал майор, передавая фляжку моему товарищу.

– Но как вы нашли нас, майор? – спрашивал я.

– Да вот этот маленький солдатик, мистер Джек, провел нас туда, где вас забрали в плен… Оттуда мы проследили вас до большой гасиенды…

– До большой гасиенды? Значит, у вас там была стычка?..

– С кем?

– С гверильясами.

– Никаких гверильясов мы там не видали. Кроме работниц и пеонов, никого там не было… Ах, впрочем, у нас там действительно произошла схватка, но с неприятелем особого рода. Торнли и Гиллис были тяжело ранены…

Я взглянул на названных офицеров, которые улыбались, перемигиваясь друг с другом.

– И даже Геннесси, – продолжал майор, – получил рану в грудь.

– Правда, правда! – воскликнул Геннесси.

– Да в чем же, наконец, дело? – нетерпеливо спросил я, раздраженный этими намеками, таинственный смысл которых был отчасти мне непонятен.

– А в том, – сказал Геннесси, – что мы откопали в гасиенде двух таких красоток, каких вам никогда и во сне не снилось!.. А если бы вы видели, капитан, как они встретили вашего Маленького Джека! Они чуть не замучили его расспросами!..

Я решил, что не услышу ничего путного и что лучше будет выведать подробности у Джека.

– Ну, ладно, – вымолвил я, меняя тему. – Расскажите-ка мне, куда вы направились, когда вышли из гасиенды?

– Поскакали опять по вашим следам, – ответил майор. – Добравшись до каньона, мы увидели там следы крови и сбились с дороги. Там нам встретился красивый, изящный мальчик, который откуда-то знал нашего Джека. Он указал нам путь и таинственно исчез. По следам подков мы прошли через голую равнину, к опушке леса. Почва была там странно изрыта. Следы копыт поворачивали обратно. Мы опять сбились с толку…

– Так как же вы попали сюда?

– Случайно, капитан! Мы продолжали путь по направлению к Пуенте-Насиональ, как вдруг наш громадный сержант свалился нам, как снег на голову!..

Поговорив еще немного со своими сослуживцами, я обратился к Джеку.

– Кого ты видел, Джек? – шепотом спросил я мальчика.

– Видел всех, капитан!

– Ну?..

– Они спрашивали меня, где вы, и когда я сказал им…

– Ну, ну?..

– Удивлялись и…

– Ну?..

– Барышни…

– Что барышни?

– Плакали, ломали руки, кричали…

Джек был для меня вестником мира.

– Они не говорили тебе, куда едут? – продолжал я нетерпеливо.

– Говорили, что переселяются в… Я забыл название города, такое странное…

– Орисава? Кордова? Пуэбла? Мексике? Халайа!..

– Да, кажется, что-то в этом роде…

– Капитан Галлер, взгляните, пожалуйста! – крикнул в эту минуту майор. – Не узнаете ли вы среди этих людей тех, которые собирались вас повесить?

Я взглянул на пятерых пленных харочо.

– Да, кажется, но наверное сказать не могу…

– Ну, а я могу, – вмешался Чэйн. – Всех их узнаю, потому что хорошо всматривался в них, когда они награждали меня пинками и ударами… Ах, вы, канальи! Попробуйте теперь поиздеваться надо мною!.. Что? Присмирели!..

– Так ты можешь подтвердить, что эти люди именно из тех, которые мучили вас? – спрашивал майор. – Подведите их поближе.

Чэйн клятвенно подтвердил свои слова.

– Отлично! – сказал Твинг. – Лейтенант Клейборн, – обратился он к младшему по чину офицеру, – что следует, по вашему мнению, сделать с этими негодяями?

– Повесить их.

– Лейтенант Гиллис?

– Повесить.

– Лейтенант Клейли?

– Повесить.

– Капитан Геннесси?

– Повесить.

– Капитан Галлер?

– Вы решили непременно казнить их? – спросил я, желая смягчить страшный приговор.

– Решил, – сказал майор. – Нам некогда возиться с ними. Наша армия находится в настоящую минуту на Рио-дель-План, чтобы атаковать проход. Если мы опоздаем хоть на час, мы не поспеем к сражению. Полагаю, что вам, как и мне, хотелось бы участвовать в нем…

Зная характер Твинга, я не возражал больше. Харочо были приговорены к смертной казни через повешение…

Вот отрывок из рапорта майора:

«Пять человек убито, столько же взято в плен. Главарю удалось ускользнуть. Пленные были допрошены и приговорены к смертной казни. Приговор был немедленно приведен в исполнение…»

Глава LI. ВЗГЛЯД НА БИТВУ С ПТИЧЬЕГО ПОЛЕТА

Час спустя мы отъезжали от Орлиного Гнезда. Проехав немного, я повернулся на седле и взглянул назад. Пять повешенных резко выделялись на фоне неба…

Они висели неподвижно в своих живописных костюмах. Стая хищных птиц вилась над ними, спускаясь все ниже и ниже…