Буры (№1) - В дебрях Южной Африки

Иначе повел себя Черныш. Когда слон зашагал вперед, бушмен и Гендрик пошли, крадучись, вслед за зверем через мохаловую рощу. Они пересекли даже открытую поляну и вступили в кусты, где сидел в засаде ван Блоом. Когда Черныш услышал выстрел, а затем увидел, что слон невредим, мужество изменило ему. Он оставил Гендрика и кинулся обратно к мохаловой роще, оглашая воздух пронзительными криками.

Крики достигли ушей слона, и он тотчас же бросился в ту сторону, откуда они доносились. В одно мгновение он вынырнул из кустов и, увидев на открытой поляне бегущего человека, бешено ринулся за ним. Гендрик, который не трогался с места и остался незамеченным в прикрытии кустов, выстрелил по пронесшемуся мимо зверю. Пуля, угодив в лопатку, только усилила ярость слона. Он мчался, не останавливаясь, вслед за Чернышем, вообразив, несомненно, что бедный бушмен и причинил ему боль, происхождение которой он плохо понимал.

Лишь несколько секунд прошло после первого выстрела, а охота приняла новый оборот. Черныш едва успел выскочить из кустов, как слон уже мчался за ним, а когда бушмен повернул к мохаловой роще, он был на каких-нибудь шесть шагов впереди своего преследователя. Черныш хотел добраться до рощи, среди которой было несколько очень крупных деревьев. Он рассчитывал влезть на одно из них, так как это казалось ему единственным средством спасения. Но не пробежал он и половины открытой поляны, как понял, что ему не поспеть. Он слышал за собой тяжелый топот чудовища, слышал громкий злобный рев, ему казалось даже, что он ощущает на спине горячее дыхание зверя. А до рощи было еще далеко. Когда там еще добежишь да взберешься по стволу так высоко, чтобы слону не достать было хоботом! На это нужно время. Укрыться на дереве не оставалось надежды.

Эти соображения почти мгновенно сложились в мозгу Черныша. За десять секунд он пришел к заключению, что бегством ему не спастись; и вот он сразу прервал свой бег, круто повернул и встретил слона лицом к лицу.

Не надо думать, что он тут же составил новый план спасения. Не отвага, а только отчаяние заставило его обратиться лицом к преследователю. Он знал, что, продолжая бежать, непременно будет настигнут; если повернуться лицом к врагу, ничего худшего не произойдет, а может быть, еще удастся предотвратить роковой удар каким-нибудь ловким маневром. Черныш стоял теперь как раз посередине прогалины; слон мчался прямо на него.

Бушмен был совершенно безоружен: чтобы легче было бежать, он бросил свой лук, бросил топор. Впрочем, и лук и топор были бессильны против такого противника.

На человеке оставался только каросс из овчины. Овчина стесняла Черныша в беге, но бушмен умышленно не расстался с ней.

Черныш стоял на месте, пока вытянутый хобот не оказался в трех футах от его лица; и тут бушмен кинул овчину прямо на хобот слону, а сам, легким прыжком отскочив в сторону, побежал в обратном направлении.

Ему, несомненно, удалось бы забежать слону в тыл и этим спастись, но слон подхватил овчину на хобот и размахнулся ею. Описав в воздухе широкий круг, она, точно назло, хлестнула Черныша по ногам, и маленький бушмен, как подкошенный, растянулся на земле среди поляны.

С присущим ему проворством Черныш тотчас же вскочил и кинулся в новом направлении. Но слон уже понял его уловку, оставил каросс и вдруг помчался за человеком.

Черныш не пробежал и пяти шагов, как длинный гнутый бивень очутился у него между ногами; секунда – и тело бушмена оторвалось от земли.

Ван Блоом и Гендрик, которые к этому времени как раз достигли края прогалины, увидели, как Черныш перекувыркнулся в воздухе, но, к их удивлению, он не упал обратно на землю. Уж не подхватил ли его слон опять на бивни и теперь придерживает хоботом? Нет. Охотникам была видна голова животного. Бушмена на бивнях не было, не было его и на спине у слона, не было нигде. Слон, казалось, и сам не менее, чем наблюдатели, был изумлен внезапным исчезновением своей жертвы. Громадный зверь искал глазами, словно недоумевая, куда ускользнул предмет его ярости.

Куда мог исчезнуть Черныш? Где он? Вдруг слон издал громкий рев, кинулся к дереву и, обхватив его хоботом, бешено затряс. Ван Блоом и Гендрик подняли глаза к вершине дерева, ожидая, что увидят Черныша в густой листве.

Там он, конечно, и оказался: он сидел среди веток, куда его забросил слон. Ужас был написан на лице бушмена, потому что и здесь он не чувствовал себя в безопасности. Но он не успел выдать криком свой страх. Еще мгновение, и дерево с треском рухнуло, увлекая Черныша на своих ветвях.

Вырванное хоботом дерево упало прямо на слона. Черныш, падая, даже скользнул по спине животного и сполз по покатому заду к его ногам. Ветви ослабили падение, и бушмен ничуть не ушибся, но он сознавал, что теперь находится в полной власти беспощадного врага. Бегством не спастись. Он погиб!

И тут мгновенная мысль осенила его – какой-то инстинкт, пробужденный отчаянием. Вспрыгнув на заднюю ногу великана, он крепко обхватил ее руками, а свои босые ступни поставил на широкие копыта. На этой опоре он мог держаться, сколько бы животное ни двигалось.

Гигант, не имея возможности стряхнуть его или дотянуться до него хоботом, а сверх того, удивленный и напуганный этим невиданным способом нападения, издал пронзительный рев и, оттопырив хвост, задрав высоко хобот, ринулся прямо в джунгли.

Черныш держался на его ноге, пока слон не донес его благополучно до кустов, а там, улучив минуту, тихонько соскользнул наземь. Как только бушмен почувствовал под собою твердую землю, он вскочил на ноги и побежал во весь дух в обратную сторону.

Впрочем, он мог бы спокойно остаться на месте: слон был так испуган, что без оглядки ломился вперед сквозь заросли, корежа на своем пути сучья, сокрушая целые деревья. Четвероногий великан не остановился до тех пор, пока не убежал на много миль от места своего неприятного приключения.

Тем временем ван Блоом и Гендрик вновь зарядили ружья и двинулись на выручку бушмену. Но Черныш, так чудесно спасенный, уже мчался прямо к ним, как на крыльях.

Отец и сын, разгоревшись охотничьим пылом, предложили пуститься по свежему следу, но бушмен, не чувствуя влечения к «старому бродяге», с которым познакомился довольно близко, отказался наотрез. Без коней или собак, объявил он, слона не настичь, а так как у них нет ни тех, ни других, то продолжать преследование бесполезно.

Ван Блоом сознавал справедливость его слов и поэтому особенно жалел о потере своих коней. Слона легко догнать верхом на лошади, а собаки заставляют его перейти от бегства к обороне, но так же легко уходит он от пешего охотника, и раз уж он пустился наутек, преследовать его – напрасный труд.

Час был слишком поздний, чтобы разыскивать других слонов; с чувством разочарования охотники отказались от погони и направились обратно к лагерю.

Глава 29. ПРОПАВШИЙ ОХОТНИК И ДИКИЕ БЫКИ

«Беда никогда не приходит одна», – говорит пословица. Приближаясь к лагерю, наши охотники увидели издали, что там как будто не все благополучно. Тотти с Яном и Трейи стояли наверху у самой лестницы, и по их движениям чувствовалось, что случилось что-то неладное. А где же Ганс?

Едва завидев охотников, Ян и Трейи быстро спустились на землю и кинулись им навстречу. Беспокойные искорки в детских глазах предвещали недобрую весть, а когда дети заговорили, опасения сразу же подтвердились.

Ганса не было – вот уже несколько часов, как он куда-то ушел, и дети боялись, что с ним что-то приключилось, боялись, что он заблудился.

– Но чего ради он ушел из дому? – спросил ван Блоом, удивленный и встревоженный новостью.

На этот вопрос и только на этот, дети могли дать ему ответ. В долину пришло на водопой множество странных животных – очень-очень странных, по словам детей. Ганс взял ружье и быстро побежал за ними, наказав Яну и Трейи оставаться на дереве и не слезать до его возвращения. Он уверял, что уходит ненадолго и что им нечего бояться.

Вот и все, что знали дети. Они не могли даже указать, в какую сторону отправился Ганс. Он пошел по нижнему краю озера, но вскоре скрылся из глаз за кустами, и больше они его не видали.

– В котором часу это было?

Было это много часов назад, совсем еще утром, вскоре после того, как старшие ушли на охоту. Ганс долго не возвращался, и тогда дети начали беспокоиться, но им пришло на ум, что старший брат встретился, верно, с папой и Гендриком и остался с ними охотиться и что поэтому его так долго нет.

– А не слышали дети выстрела?

Нет, они все время прислушивались, но выстрела не слышали. Животные скрылись, когда Ганс не успел еще зарядить ружье, и он, наверно, не скоро их догнал. Может быть, потому-то дети и не слышали, чтобы он стрелял.

– А что это были за животные?

О, пока звери пили, малыши отлично разглядели их. Им никогда раньше не доводилось видеть таких зверей. Это были крупные животные, желто-бурого цвета, с косматой гривой и длинным пучком волос на груди, свисающим между передними ногами. Ростом они были с пони, уверял Ян, и вообще очень похожи на пони. Они прыгали и скакали совсем как пони, когда разыграются. А Трейи сказала, что животные скорей похожи были на львов. – На львов? – воскликнули разом ее отец и Гендрик, и голоса их выдали неподдельную тревогу.

Нет, в самом деле, животные показались ей похожими с виду на львов, повторила Трейи, и Тотти сказала то же самое.

– Сколько их было? Много?

Да, очень много, не меньше пятидесяти! Дети не могли их сосчитать, потому что животные были все время в движении: скакали с места на место и бодали друг дружку рогами.

– Ага! У них были рога? – подхватил ван Блоом и облегченно вздохнул.

– Да, конечно, рога были, – ответили дружно все трое.

Они видели у животных рога, острые рога, которые шли сперва вниз, а затем загибались кверху над самой мордой. А еще у них были гривы, утверждал Ян. Шея у них толстая, изогнутая, как у красивой лошадки, а на носу пучок волос, точно щеточка, тело круглое, как у пони, а сзади длинный белый хвост почти до земли, тоже как у пони, и такие же стройные ноги.

– Говорю вам, – продолжал настойчиво Ян, – что если бы не рога и не метелка волос на груди и на носу, я, наверно, принял бы их за пони. Они скакали совсем как пони, когда те разыграются: набегали друг на дружку, опустив голову, выгнув шею и потряхивая гривой, и даже фыркали совсем-совсем как пони; но иногда они принимались реветь прямо как быки, и, признаться, спереди они сильно напоминали быков; кроме того, я заметил, что у них раздвоенное копыто, как у коров. Я хорошо разглядел их, покуда Ганс заряжал ружье. Они почти все время оставались у воды, а когда снялись, поскакали длинной цепью друг за дружкой: самый большой – впереди и еще один, тоже очень большой, позади всех.

– Дикие быки! – провозгласил Гендрик.

– Гну! – закричал Черныш.

– Да, очевидно, дикие быки, – сказал ван Блоом. – Ян описал их довольно точно.

Догадка была вполне основательна. Ян правильно передал несколько очень характерных признаков гну, которого буры называют диким быком, этого самого необычайного, быть может, среди всех парнокопытных. Щеточка шерсти на носу, длинная метелка меж передних ног, рога, нависающие сперва над мордой и затем резко загибающиеся кверху, толстая, крутая шея, округлое, упругое, как у лошади, туловище, длинный белесый хвост и густая волнистая грива – все это верно рисовало гну.

И даже Трейи не сделала такой уж непростительной ошибки. Гну, в особенности старые самцы, бывают поразительно похожи на львов – настолько, что даже опытные охотники с трудом отличают их издали друг от друга.

Ян, однако, разглядел их лучше, чем сестренка, и будь они поближе, он мог бы заметить еще, что у животных красные горящие глаза, что мордой и рогами они несколько напоминают африканского буйвола и что ноги у них похожи на оленьи, тогда как в остальном они действительно походят на пони. Далее, он заметил бы, что самец крупнее самки и гуще окрашен. А если бы в стаде были телята, он увидел бы, что они еще светлее маток – что они белой или светлой масти.

Те гну, которых видели утром дети, принадлежали к самому обычному виду – белохвостому гну, известному среди голландских колонистов под именем «диких быков». Готтентоты же называют их «гноу» или «гну» – по гнусавому мычанию, которое они иногда испускают и которое передается словом «гноу-о-у».

Гну бродят большими стадами по диким южноафриканским степям. Это безобидное животное, пока его не ранят; но если ранить его, в особенности старого самца, то он становится чрезвычайно опасен и кидается на охотника, пуская в ход и рога и копыта. Гну может бегать очень быстро, но он почти никогда не скрывается от охотника, а кружит около него, держась на известном расстоянии, мечется по сторонам, грозно нагибает голову к земле, взбивает копытами пыль и ревет, как бык, а то и впрямь, как лев, потому что его рев напоминает львиное рычание.

Пока стадо пасется, старые самцы стоят на страже, защищая его с фронта и с тыла. А бежит стадо обычно вереницей, в одну линию, как описывал Ян.

Старые самцы держатся в тылу, между стадом и охотником; они скачут взад и вперед, бодая друг друга рогами, и нередко завязывают как будто серьезную драку. Однако стоит охотнику приблизиться, как быки тотчас прекращают ссору и пускаются вскачь, пока не уйдут от него. Нет ничего забавнее той причудливой игры, которой предаются эти животные, когда стадо пасется в степи.

В Южной Африке водится еще один вид антилопы из того же рода гну – полосатый гну. Охотники и колонисты называют его синим диким быком: шкура у него имеет голубоватый отлив – отсюда это наименование «синий», а на боках слегка намечены штрихи или полосы, почему и называется он полосатым. Всей повадкой он очень похож на обыкновенного белохвостого гну, но тяжелее его и глупее, а с виду еще причудливей и нелепей. Полосатый гну достигает в высоту пяти футов, белохвостый – от силы четырех.

Эти породы гну резко обособлены и никогда не смешиваются в одно стадо, хотя каждую из них можно встретить в обществе других животных. Гну принадлежат к характерной фауне Африки и не встречаются на других материках.

До последнего времени их причисляли к семейству антилоп, хоть и трудно сказать, на каком основании. С антилопой у них гораздо меньше общих признаков, чем с тем же быком. Повседневные наблюдения охотников и пограничных буров привели к тому же заключению, как свидетельствует название «дикий бык», которое дали они животному.

Гну издавна составляет излюбленную пищу пограничных фермеров и охотников. Его мясо вкусно, а мясо гну-теленка – настоящий деликатес. Из его шкуры выделываются всевозможные ремни и сбруя, а длинный шелковистый волос хвоста составляет особую статью торговли. Вокруг каждой пограничной фермы можно увидеть большую кучу рогов гну и горного скакуна – останки убитых на охоте животных.

Поохотиться на дикого быка – любимое развлечение молодого бура. Загонят их целым стадом в долину, где они оказываются как в мешке, а потом стреляют вволю. Иногда их заманивают в засаду, выставляя красный носовой платок или просто красную тряпку, так как к этому цвету они питают сильнейшее отвращение. Их можно легко укротить и приручить, но фермеры делают это неохотно, опасаясь, что гну заразят остальной скот особенной кожной болезнью, которой подвержены и от которой они гибнут тысячами каждый год.

Не следует, однако, думать, что все вышеизложенное послужило ван Блоому и его спутникам предметом долгой беседы. Они слишком тревожились о судьбе пропавшего Ганса и не могли теперь думать ни о чем ином.

Но только они собрались отправиться на розыски, как у дальнего края озера показалась фигура нашего молодого охотника: юноша шел очень медленно, сгибаясь под тяжестью какого-то большого и грузного предмета, который он тащил, вскинув на плечи.

Поднялся дружный хор радостных возгласов, и через несколько минут Ганс стоял среди своих.

Глава 30. АФРИКАНСКИЙ МУРАВЬЕД

На Ганса посыпался град вопросов. – Где был? Почему так поздно? Что с тобой случилось? Ты жив и здоров? Не ранен, надеюсь? – спрашивали его все наперебой.

– Здоров, как бык, – сказал Ганс. – Остальное расскажу, когда Черныш снимет шкуру с этого аард-варка, а Тотти сварит нам на ужин кусок его мяса. Сейчас я слишком голоден, так что прошу меня извинить.

С этими словами Ганс скинул с плеч тушу какого-то зверя величиной с овцу и покрытого длинной красно-бурой щетиной. Большой хвост, толстый у основания, утончался к концу, как морковь. Рыло животного было длинное, чуть ли не в целый фут, но тонкое и голое, рот очень маленький; прямые уши, похожие на рога, стояли торчком; туловище низкое и сплюснутое, ноги короткие, мускулистые, когти же непомерно длинные, особенно на передних лапах, где они не выступали наружу, а загибались внутрь, как зажатые кулаки или как пальцы на руках у обезьяны. В общем, у зверя, которого Ганс назвал аард-варком и предлагал сварить на ужин, был престранный вид.

– Хорошо, мой мальчик, – ответил ван Блоом, – мы охотно тебя извиним, тем более что все мы, полагаю, проголодались почти так же, как ты. Но я думаю, аард-варка лучше оставить на завтрашний обед. Тут у нас есть пара хороших петухов, и Тотти управится с одним из них быстрее, чем с твоей добычей.

– Пусть так, – согласился Ганс, – мне все равно. Я сейчас мог бы съесть что угодно, хоть бифштекс из старой квагги, но все же, я думаю, хорошо бы Чернышу – если ты только не очень устал, дружище, – теперь же снять шкуру с этого господина. – Ганс указал на аард-варка. – И надо бы его освежевать, чтобы он не испортился, – продолжал молодой охотник. – Ты-то уж, верно, знаешь, Черныш, что он очень вкусен, просто объедение, так что было бы обидно дать ему протухнуть. Не каждый день удается подстрелить такого зверя.

– Правильно вы говорите, минхер Ганс, Черныш все это знает. Сейчас мы с него шкуру долой – и гоуп готов. С этими словами Черныш вынул нож и стал свежевать тушу. Странное животное, которое Ганс называл аард-варком, а бушмен – гоупом, было не чем иным, как африканским муравьедом, правильное название которого – трубкозуб.

Хотя колонисты дали ему имя «аард-варк», что значит по-голландски «земляной поросенок», муравьед имеет очень мало общего со свиньей. Правда, мордой он похож немного на кабана. За это сходство, а также за щетину да еще за обычай копать рылом землю и дали ему, конечно, его ошибочное наименование. Эпитет «земляной» прибавлен на том основании, что трубкозуб прекрасно роет норы – он, надо сказать, один из лучших «землекопов» в мире. Он прокладывает путь под землей так быстро, что за ним не поспела бы лопата, – быстрее, чем барсук. Размером, повадкой и устройством многих частей тела он поразительно похож на своего южноамериканского сородича – тамандуа, который получил такую большую известность, что почти единовластно завладел званием муравьеда. Но земляной поросенок такой же полноправный муравьед, как и тамандуа: он так же может «взорвать» крепкостенный дом термитов, может набрать их на длинный липкий язык и проглотить столько же, сколько любой муравьед долины Амазонки. Вдобавок у него такой же хвост морковью, как у тамандуа, точно такое же вытянутое рыло, такой же маленький рот, длинный и гибкий язык. Когти у него мало уступают когтям американского муравьеда, и ходит он так же неуклюже, ставя боком передние лапы, пальцами внутрь.

Почему же, спрошу я, мы так много слышим разговоров о тамандуа и ни слова о земляном поросенке? Все музеи и зверинцы похваляются наперебой, что обзавелись «настоящим» американским муравьедом, но ни один не спешит признаться, что имеет африканского трубкозуба. Откуда такое несправедливое различие? В этом, я сказал бы, виноват знаменитый Барнум. Аард-варк, видите ли, голландец, капский бур, мужик, а бура в наши дни шпыняют со всех сторон. Вот почему зоологи и содержатели зверинцев так обидно пренебрегают моим толстохвостым уродцем. Но пора положить этому конец; я встаю на защиту аард-варка, и, хотя тамандуа специально именуется пожирателем муравьев, утверждаю, что земляной поросенок такой же муравьед, как и тамандуа. Он может прорыть ход сквозь такой же большой термитник, и даже сквозь больший, до двадцати футов высотой, «выбрасывает» такой же длинный и липкий язык в двадцать дюймов длиною, орудует им так же проворно и слизывает столько же термитов, сколько любой тамандуа. И как же он может разжиреть и сделаться очень грузным, а главное – скажем к его чести, – он может обеспечить вам самое вкусное жаркое, если вы его убьете и не побрезгаете отведать его мяса. Правда, оно слегка отдает муравьиной кислотой, но этот привкус как раз и ценят в нем гурманы. А если случится вам завести речь о ветчине, послушайте нашего совета: отведайте окорок земляного поросенка! Приготовьте его по всем правилам да скушайте ломтик, и больше вы никогда не станете расхваливать испанскую или вестфальскую ветчину!

Гансу доводилось лакомиться таким окороком. Чернышу тоже, так что бушмен отнюдь не вопреки желанию, а, можно сказать, с охотой стал разделывать тушу гоупа.

Черныш знал, какой ценный кусок держал он в руках, ценный не только своим качеством, но и потому, что он редко встречается. Хотя трубкозуб довольно обычное животное в Южной Африке, а в некоторых областях ее он водится даже в большом числе, все же охотнику не каждый день удается наложить на него руку. Захватить этого зверя очень трудно, хотя убить довольно просто: ударить по рылу – и он готов! Пугливый и осмотрительный, он редко выходит из своей норы, да и то лишь ночью, и даже в темноте он крадется так тихо и осторожно, что никакой враг не подберется к нему незамеченным. Глаза у него очень маленькие и, подобно большинству ночных животных, он видит плохо, но два других чувства – слух и обоняние – развиты у муравьеда до редкой остроты. Его стоячие длинные уши улавливают каждый звук, каждый шорох.

Аард-варк – не единственное животное в Африке, поедающее термитов. Водится там еще один четвероногий любитель этих насекомых, но внешностью он сильно отличается от трубкозуба. Животное это совсем лишено шерсти, зато его тело сплошь покрыто настоящим чешуйчатым панцирем, каждая чешуйка величиною с полкроны. Чешуйки слегка находят одна на другую, и животное может, когда хочет, поставить их торчком. Внешним видом оно скорее похоже на большую ящерицу или на маленького крокодила, чем на млекопитающее, но его обычаи в точности те же, что у земляного поросенка. Живет оно под землей, разрывает ночью термитники, выбрасывает длинный и липкий язык, набирает на него насекомых и с жадностью их пожирает.

Если напасть на него неожиданно и вдалеке от его подземного убежища, оно свернется, как еж или как некая разновидность южноамериканского броненосца, с которым придает ему известное сходство его чешуйчатый панцирь.

Этот истребитель термитов именуется панголином или ящером, но известно несколько видов панголина помимо африканского. Некоторые виды его встречаются в Южной Азии и на островах Малайского архипелага. Тот же, что водится в Южной Африке, зовется у зоологов «длиннохвостым ящером».

Тотти вскоре подала жаркое из «павлина» – вернее говоря, наспех поджаренную на вертеле дрофу. Хотя птица и не была приготовлена по всем правилам искусства, она оказалась достаточно хороша для тех желудков, для которых предназначалась. Наши охотники были слишком голодны, чтобы привередничать, и съели обед, не подвергнув его критике.

Теперь Ганс приступил наконец к рассказу о своем приключении.

Глава 31. ГАНС ПРЕСЛЕДУЕТ ГНУ

– Так вот, – начал Ганс, – прошло не больше часа после вашего ухода, как у водопоя показалось стадо диких быков. Шли они гуськом, но у самого берега нарушили порядок, и не успел я подумать, что неплохо бы пострелять их, как они уже плескались в воде.

Понятно, я знал это животное – и знал, что это добрая дичь, но я так засмотрелся на их потешную возню, что и думать забыл о ружье, пока стадо не напилось вдосталь. Тогда только я вспомнил, что мы живем вяленой слониной и не вредно было бы внести некоторое разнообразие в нашу еду. К тому же я приметил в стаде нескольких телят, которых я различил по их малому росту и более светлой окраске. Из их мяса, как я знал, получается превосходное блюдо, и я решил, что сегодня оно будет у нас на обед.

Я побежал наверх за ружьем. Тут только я понял, что сглупил, не зарядив его заблаговременно, когда вы собирались на охоту. Мне тогда не пришло на ум, что возможна всякая случайность, и, конечно, это было очень неразумно: как знать, что может произойти в любой час, в любую минуту!

Я очень торопился, когда заряжал ружье, так как видел, что дикие быки уже выходят из воды, и, кое-как забив пулю, бросился вниз по лестнице. Но на последней ступеньке я спохватился, что не взял ни пороховницы, ни патронташа. Возвращаться за ними было поздно: уже последний бык поскакал прочь, и я боялся прозевать их вовсе. Впрочем, я не собирался преследовать их на далекое расстояние. Я рассчитывал сделать по ним только один выстрел, а для него довольно было и той пули, что я забил в ружье.

Я поспешил за стадом, держась по мере возможности под прикрытием кустов, но через некоторое время я убедился, что такая предосторожность ни к чему. Гну нисколько не робели. А старые самцы – те и вовсе не знали страха, они преспокойно скакали и резвились в каких-нибудь ста ярдах, а иногда подпускали меня и ближе. Было ясно, что за ними никогда не охотился человек.

Раз-другой я приближался на выстрел к двум старым быкам, несшим, как видно, стражу в арьергарде. Но я не собирался убивать старых гну – я знал, что их мясо жестко.

Мне хотелось достать к обеду что-нибудь понежнее. И я решил приберечь пулю для телки или для молодого бычка, у которого еще не загнулись рога. Таких я видел в стаде несколько штук.

Как ни смирны были животные, мне никак не удавалось подобраться на выстрел к какому-нибудь из молоденьких. Старые быки, возглавлявшие стадо, все время уводили их слишком далеко; а те два, что прикрывали тыл, казалось, угоняли их вперед при моем приближении.

И вот таким манером они завели меня на милю с лишним. Увлекшись погоней, я не думал о том, что опрометчиво так удаляться от лагеря. Я думал только о дичи и, все еще надеясь использовать с толком свой заряд, шел дальше и дальше.

Наконец погоня вывела меня на открытое место. Кустов здесь больше не было, но и тут нашлось прекрасное прикрытие – термитники. Рассеянные по всей равнине, они стояли, точно большие палатки, на равном расстоянии друг от друга. Термитники были огромные – иные из них в двенадцать с лишним футов высоты – и по виду несколько отличались от обычного куполообразного холмика, распространенного повсюду. Они построены были в виде больших конусов или закругленных пирамид, у основания которых лепились во множестве, словно башенки, конусы поменьше. Я узнал жилище одного из видов термитов, известного энтомологам под именем «воинственного термита».

Были там и другие термитники, в форме цилиндра с закругленной вершиной, невысокие – всего около ярда высотой; вид у них был такой, точно взяли рулон небеленого холста, поставили стоймя, а сверху прикрыли перевернутой миской. Такие термитники принадлежат совсем иному виду термитов, именуемому у энтомологов «кусающийся термит»; впрочем, гнезда того же образца строит еще один вид термитов. Не подумайте, что я останавливался поглядеть на эти любопытные сооружения. Я упоминаю о них сейчас только для того, чтобы дать вам представление о местности, иначе вам непонятно будет дальнейшее.

Итак, равнина вся была усеяна конусообразными и цилиндрическими термитниками. Либо тот, либо другой попадался через каждые двести ярдов, и я вообразил, что под их прикрытием легко подберусь на расстояние выстрела к молоденькому гну.

Я пошел в обход, чтобы напасть на стадо спереди, и притаился за большим конусовидным холмом, близ которого пощипывала траву значительная часть стада. Но, заглянув в просвет между двумя башенками, я увидел, к своему огорчению, что маток с телятами уже угнали, они вне пределов досягаемости, а между мной и стадом скачут по-прежнему два старых быка.

Я повторил попытку и засел за другим высоким конусом, возле которого паслись животные. Когда я выпрямился, чтобы стрелять, меня опять постигло разочарование. Стадо снова снялось, и два быка по-прежнему охраняли тыл.

Мне это начало надоедать. Поведение быков раздражало меня до крайности, и мне чудилось, что они это знают. Они производили самые странные маневры, и казалось – с нарочитой целью раздразнить меня. Временами быки, грозно нагнув голову, подходили ко мне почти вплотную, и, должен признаться, глядя на их косматые темные груди, на острые рога и красные горящие глаза, я чувствовал себя не совсем уютно в этом соседстве.

В конце концов они меня до того разозлили, что я решил положить конец такому издевательству. Что ж, если они не дают мне подстрелить никого другого, подумал я, им это даром не пройдет, они сами поплатятся за свою дерзость и упрямство. По крайней мере один из них познакомится с моей пулей!

Только я поднял ружье, как увидел, что они опять стали в позу для новой драки. Они это делают так: опускаются на колени и скользят вперед, покуда не столкнутся лбами; тогда они вскакивают и неожиданно делают прыжок вперед, стараясь каждый первым наскочить на противника и затоптать его копытами. Если не удалось, оба проскачут дальше, пока не разойдутся на несколько ярдов, потом опять оборачиваются, опять подгибают колени и снова сближаются.

До сих пор эти драки казались мне просто игрой; я полагаю, так оно обычно и бывает. Но на этот раз быки, по-видимому, подрались всерьез. Громкий треск, с которым сшибались их крепкие лбы, их свирепое фырканье и мычанье, а главное, их злобная повадка – все убеждало меня, что они поссорились не на шутку.

Наконец один оказался опрокинутым несколько раз подряд. И каждый раз, едва успевал он стать на ноги, противник кидался на него и снова валил наземь.

Видя, что они поглощены дракой, я надумал, воспользовавшись этим, подойти поближе и выстрелить. Я выступил из-за термитника и подошел к дерущимся. Быки не заметили моего приближения – один увертывался от жестоких ударов, другой рьяно их наносил.