Отец тоже тихо говорил с детьми. Сначала он пытался внушить им надежду и ободрить; однако мало-помалу и он сам и дети почувствовали, что всякая надежда бесполезна – так ухудшилось их состояние.

Костер между тем догорел и угас. Никто и не думал о том, чтобы поддерживать огонь. Потому что, хотя топливо и было заготовлено в изобилии – всего в нескольких шагах от костра лежала целая куча веток, – люди вконец обессилели и не могли их взять. Да и зачем стали бы они поддерживать костер? Не все ли равно, как умирать: в темноте или при свете костра!

Правда, Редвуду очень хотелось хоть на миг осветить лица детей, пока еще смерть не наложила на них своей печати. Быть может, он и попытался бы сам или попросил бы кого-нибудь из матросов разжечь костер, но, взглянув случайно на восток, увидел на горизонте узкую полоску бледного света. То была предвестница утра – заря. А он знал, что в тех широтах, где лежит остров Борнео, тотчас же вслед за своей предвестницей приходит и день.

– Слава Господу! Я еще раз увижу их перед смертью! – угасшим голосом, но с чувством горячей благодарности воскликнул Редвуд.

И будто в ответ на его слова, светло-серая полоска на востоке стала быстро шириться и разгораться, и вскоре весь горизонт был уже залит золотистым сиянием утренней зари. А еще через несколько мгновений над водной гладью Целебесского моря показалось великолепное тропическое солнце.

Когда его веселые лучи коснулись верхушек деревьев и стало светло, несчастные взглянули друг на друга, после чего их взоры обратились в разные стороны.

Капитан с любовью смотрел на дорогие ему лица детей, уже покрывшиеся землистой бледностью приближающейся смерти; Муртах грустно глядел на океан, словно желая вновь очутиться среди его волн и, верно, мечтая о своей зеленой Ирландии; малаец же пристально устремил глаза вверх – не к небу, а на что-то среди ветвей дерева, раскинувшего над ними свою крону. И вдруг выражение его лица чудесно преобразилось. Взгляд запавших от страдания глаз, еще за секунду перед тем выражавший одно тупое отчаяние, мгновенно просветлел и оживился.

Сэлу вскочил на ноги и что-то радостно крикнул по-малайски. Услышав слово «Аллах», которым оканчивалось восклицание, все поняли, что он благодарит Бога.

– Слава больсой Бог! – продолжал малаец уже на своем ломаном языке, чтобы его могли понять товарищи. – Мы все спасаться! Яд сколо нет. Выходить все… Под делевом смелть… И, схватив за руки детей, он силой заставил их подняться с земли и вывел… да нет, просто вытащил из-под дерева и подальше от него, на открытое место.

Муртах и капитан Редвуд, хотя они и не поняли толком, что означают слова и странный поступок малайца, послушно последовали за ним.

Только тогда, когда все уже сидели на прибрежном песке залива и воспаленные лица их обвевал свежий ветер, Сэлу объяснил, в чем дело.

Объяснение было очень простым. Он указал пальцем на дерево и произнес одно-единственное слово – «анчар».

Глава XX. ЯДОВИТЫЙ АНЧАР ^{note 32}

Анчар!

При этом слове капитану Редвуду и Муртаху все стало ясно. Да и кто из путешественников, после того как его судно избороздило все моря вокруг островов Малайского архипелага, умудрился бы не знать, что такое анчар! Пожалуй, в целом мире нет уголка, где бы люди не слыхали об этом дереве, отравляющем все живое своим ядовитым дыханием; даже трава и та не растет под ним.

Капитан Редвуд был достаточно культурным человеком, чтобы не верить в россказни, и все же это слово многое объяснило ему: и внезапную дурноту, и головокружение, и рвоту, и овладевшую ими страшную слабость. Ведь их костер был разложен у самого подножия анчара, и под воздействием дыма, поднимающегося до самой кроны, из его листьев стал выделяться ядовитый сок.

Вся атмосфера вокруг насытилась этими испарениями, и людям несколько часов подряд пришлось дышать ядом. Уйдя из-под дерева, они оказались вне опасности, и, хотя всем им было еще очень не по себе, они сразу же приободрились и повеселели, как это бывает со всяким, кому удалось избегнуть смерти или большего несчастья. Они знали, что теперь к ним понемногу снова вернутся прежние силы и здоровье. Великолепное тропическое солнце, высоко поднявшееся над горизонтом, заливало все вокруг ярким сиянием, приятно лаская лица, а легкий бриз, дувший с синего, как сапфир, моря, освежал и успокаивал озноб. Они ощущали примерно то блаженное чувство, которое испытывает человек, очень долго провалявшийся в душной каюте раскачиваемого штормом корабля, испытывая ужасные страдания морской болезни, и внезапно очутившийся на твердой почве. Он блаженствует, лежа на берегу, поросшем зеленой травкой или мягким мхом; над его головой шелестит листва, а в воздухе разлит упоительный аромат цветов. Так и наши герои сидели на серебристом прибрежном песочке бухты в приятной полудремоте, глядя на белую пену прибоя, разбивающегося о коралловые рифы, и на синие волны океана, рассеянно следя за полетом ширококрылых птиц, которые время от времени ныряли и тут же снова взмывали ввысь, унося в клюве блестевшую на солнце рыбку. Они смотрели на все это почти бессознательно, ощущая непомерное счастье от того, что и на сей раз остались в живых.

Итак, виноваты были вовсе не птицы-носороги, а небрежность капитана Редвуда. Ведь он-то прекрасно знал о ядовитости анчара! Он не раз видел это дерево на других островах Малайского архипелага; оно растет не только на Яве, которую принято считать его родиной, но и на Целебесе, Вали и Борнео. В разных местах его называют по-разному: таюм, гиппо, упо, анчар, упас. Однако все эти названия означают в переводе одно и то же – «дерево яда».

Редвуд обязан был отнестись более внимательно к выбору места для ночлега, тем более что анчар легко узнать по его красновато-бурой гладкой коре и огромной кроне с глянцевитыми ярко-зелеными листьями. А он не обратил на это внимания. Да и кому бы на его месте, при виде манящей сени широко раскинувшихся ветвей, пришло в голову, что среди них притаилась смерть?

Однако теперь, как мы уже сказали, опасность миновала. Самое большое, что грозило отравившимся людям, – это неизбежная после отравления слабость, но и та должна была скоро пройти. О смерти, разумеется, не могло быть и речи. Ядовитые испарения анчара смертельны лишь в том случае, когда их вдыхают очень долго. Сок же этого дерева, принятый внутрь, если, например, пожевать его листья, кору или корень, действительно убивает, и притом довольно быстро. Даяки, живущие на острове Борнео, смешав сок анчара со смертоносным ядом бины – растения, паразитирующего в лесах этого острова – смачивают полученной смесью наконечники своих пик и стрел.

Интересно, что анчар принадлежит к тому же отряду тутовых, что и хлебное дерево; таким образом, «дерево смерти» как бы соприкасается с «деревом жизни». Известное на Яве под именем анчара, на некоторых других островах Индийского архипелага это дерево называется попон-упас. У анчара удлиненные блестящие листья, а плоды его представляют покрытую толстой кожей костянку.

При изготовлении яда сок анчара смешивают с имбирем и черным перцем. Получившаяся смесь напоминает по густоте мелассу ^{note 33} и может довольно долго храниться в хорошо закупоренном сосуде.

Анчар – одиночное растение, и, к счастью для людей, эти напоенные ядом деревья, подобно золоту, жемчугу и алмазам, встречаются очень редко, даже в благоприятном для них климате. Там же, где людям удается найти его, к нему наведываются все окрестные охотники и воины за ядом для своего оружия, благодаря чему ствол этого дерева бывает обезображен рубцами и насечками.

Анчар, под которым наши герои провели ночь, был совсем не поврежден, и это ясно говорило, что данная часть острова необитаема. По крайней мере, так думал Сэлу, и все рады были ему верить.

Глава XXI. НАЧАЛО ПУТЕШЕСТВИЯ

Людям, пока они лежали так на серебристом песке, в упоении вдыхая утреннюю свежесть, казалось, будто вместе с ней в их жилы вливается новая кровь, а мышцы всего тела крепнут и наполняются силами. Сэлу сказал, что отравление скоро пройдет, и его предсказание оправдалось.

Вместе с силами вернулось хорошее настроение и аппетит. И все были рады позавтракать вареной птицей.

Снова развели костер и поставили над ним принесенную из-под анчара половину гигантской раковины, водрузив ее на несколько булыжников. Скоро из «кастрюли» послышалось бульканье и в воздухе распространился восхитительный аромат, показавшийся нашим героям приятней и утреннего бриза, и доносившегося из леса благоухания тропических цветов.

Пока доваривалась самка носорога, стали запекать птенца, насадив его на вертел.

Закусив мясом птенца, которого каждому досталось лишь по крохотному кусочку, все более терпеливо стали дожидаться основной части обеда. Немного спустя Сэлу, бывший на редкость искусным кулинаром по части приготовления дичи, объявил, что тушеное мясо готово. Тогда «кастрюлю» сняли с огня и, немного остудив птицу, приступили к еде. В раковине, где варилась самка, оставался еще вкусный бульон с приправой из найденных малайцем в лесу трав. Его разлили в захваченные с корабля жестяные кружки, и, если бы наши герои могли добавить к нему хоть по кусочку хлеба, он вполне заменил бы им утренний кофе.

Съев носорога и выпив весь бульон, начали искать новое место для лагеря, на сей раз внимательно разглядывая каждое дерево, которое казалось подходящим для этой цели. Наконец выбор пал на ветвистую индийскую смоковницу, воспетую в индусском эпосе под именем священного баньяна:

Как много прелести таит,

О баньян, твой дивный вид!

Густых ветвей своих шатер

Ты над лугами распростер,

И целый лес прямых колонн

Под этой сенью вознесен.

А на ветвях бесчисленных твоих,

Причудливой переплетаясь сетью,

Корней воздушных космы ниспадают.

И ветерок слегка колышет их,

И нежным дуновением ласкает.

Другие же, что менее маститы,

Незыблемо висят, как сталактиты

Под сводами пещеры.

Здесь и решено было остановиться. Быстро перетащив весь скарб из-под анчара в густую тень этого благословенного дерева, герои наши принялись заново налаживать свое хозяйство.

Баньяны достигают часто тридцати футов в обхвате, и тот, под которым они разбили теперь свой временный лагерь, также был футов двадцати пяти.

Характерной особенностью этого дерева являются воздушные корни. Их пускает почти каждая из ветвей, и они растут, свешиваясь вниз. Коснувшись земли, корень врастает в нее, а на его надземной части появляются ветви, благодаря чему эта ветвь превращается в ствол.

Капитан и его спутники намеревались пробыть здесь лишь до тех пор, пока окрепшие силы не позволят им пуститься в задуманное путешествие.

И вот наконец судьба им улыбнулась: они получили возможность покинуть негостеприимный берег, где до сих пор их удерживало только недостаточное количество еды.

В тот самый день, когда они водворились под баньяном, это дерево их щедро одарило. Они нашли на нем пищу, которой хватило на целую неделю и которая оказалась гораздо питательней носорогов и подкрепила всех не хуже яиц.

Пища эта, хотя ее и нашли среди ветвей баньяна, была не плодом, а пресмыкающимся из породы парусных ящериц. Только самому голодному человеку могло бы прийти в голову отведать ее мяса – такой у нее был неаппетитный вид. Но Сэлу, казалось, не испытывал к ней ни малейшего отвращения. Наоборот, увидев на одном из стволов баньяна эту ящерицу, которая достигала в длину примерно пяти футов, а по толщине туловища равна была чуть ли не туловищу человека, он обрадовался. Малаец знал, что мясо ее не только вполне пригодно в пищу, но и очень вкусно.

Вопреки своему отталкивающему виду, она, подобно американской игуане ^{note 34} , совершенно безобидное существо, из мяса которого туземные охотники и жители лесов приготовляют замечательно вкусные и нежные отбивные котлеты.

Малайцу нетрудно было убедить Редвуда израсходовать одну из своих драгоценных пуль. В ящерице от головы до кончика хвоста оказалось около шести футов. Сэлу при помощи Муртаха обвязал ей вокруг шеи лиану и подвесил на дерево, чтобы было удобнее снимать с нее кожу. Малаец тут же спокойно приступил к свежеванию; сняв кожу, разрезал мясо на небольшие куски, и вскоре оно весело зашипело на костре. Как и обещал Сэлу, мясо ящерицы оказалось очень нежным, а кроме того, и питательным. По вкусу оно напоминало свиные отбивные с легким привкусом курицы и едва уловимым запахом лягушатины. Поев этого мяса три дня, капитан Редвуд и его спутники почувствовали себя вполне окрепшими и способными снова пуститься в путь. А тут подоспела еще и дичь.

К лагерю забрел случайно, в поисках пищи, огромный кабан. На свою беду, он подошел слишком близко к людям. Пуля капитана настигла зверя, положив конец его охоте.

Малаец освежевал кабана столь же умело и ловко, как и ящерицу.

Теперь у наших героев оказался не только избыток пищи в виде свиных отбивных и жареной грудинки, но запас ее на дорогу: два прокопченных на костре окорока.

Кроме провизии, решено было взять с собой лишь самые необходимые и удобные для переноски вещи. С пинассой, этим старым и верным товарищем, пронесшим их над всеми ужасами морской пучины, пришлось навсегда распроститься. Взглянув на нее в последний раз, все тронулись в путь – еще более страшный для них своей неизвестностью, чем необъятные просторы океана, с которыми они уже успели свыкнуться.

Приходилось выбирать одно из двух: либо идти в глубь острова, либо оставаться там, где они находились, рискуя никогда не увидеть родину; потому что нельзя было питать ни малейшей надежды, что в эти места заплывет какое-нибудь судно. А если оно и появится, то, вероятней всего, это будет пиратское прао; и тогда всем им грозила бы смерть от руки кровожадных пиратов или рабство, из которого не спасет никакая цивилизованная страна – по той простой причине, что ни один цивилизованный человек в мире никогда и не увидит их, жалких, закованных в цепи рабов.

Именно поэтому капитан Редвуд предпочел отправиться в полный опасностей путь по дебрям Борнео и пересечь его в самом узком, как он полагал, месте, а именно – по перешейку, между восточным побережьем и старым малайским городом Бруней на западном его берегу, близ которого находится маленький островок Лабуан. Редвуд знал, что на этом островке есть английское поселение.

Глава XXII. В ГЛУБЬ ОСТРОВА БОРНЕО

Отправляясь в путь, капитан Редвуд ясно представлял себе все предстоящие им трудности.

Первой из этих трудностей была огромная длина пути. Даже в том случае, если бы они пошли по совершенно прямой линии, им и тогда пришлось бы проделать не менее двухсот пятидесяти миль. А трудно было допустить, что удастся все время идти по прямой. Но их страшило не время, которого потребует этот путь: времени они имели более чем достаточно. Делая по десять миль в день, можно было пройти все расстояние за месяц. А что значил какой-то месяц, даже и два месяца, там, где речь шла о возвращении в цивилизованный мир, более того – о самой жизни!

Не пугало их и то, что весь путь предстояло пройти пешком. Они совсем оправились как от слабости после перенесенного голода, так и от последствий отравления и чувствовали себя достаточно сильными для большого перехода. Так что, если бы трудность заключалась только во времени, никто бы из них не тревожился.

Но приходилось задуматься над тем, что делать, когда кончится запас продовольствия, которого хватит не больше чем на неделю.

Сэлу и тут постарался успокоить всех, сказав, что дебри Борнео, похожие на леса его родной Суматры, должны изобиловать фруктовыми деревьями и дичью; если не оленя или кабана, то, во всяком случае, птицу или каких-нибудь мелких зверьков они непременно наловят.

Несколько последних перед походом дней Сэлу, для того чтобы сберечь скромный запас пуль, мастерил сумпитан, представляющий собой нечто вроде духового ружья, и сумпиты – стрелы. Самое ружье, длиной в восемь футов, он сделал из ствола молоденькой казуарины – дерева с очень твердой древесиной, растущего на всех островах Малайского архипелага, а стрелы – из листьев нибонговой пальмы, которые росли вокруг их лагеря. Утолщенные части стрел – нечто вроде поршня – были изготовлены из упругой, как пробка, древесины той же пальмы. Плотно прилегая к внутренним стенкам трубки сумпитана, этот поршень принимает на себя струю быстро и сильно вдуваемого в трубку воздуха, под напором которого стрела и вылетает.

Для того чтобы пользоваться сумпитаном, нужна известная сноровка. У себя на родине Сэлу считался лучшим стрелком из этого оружия: он мог послать стрелу на пятьдесят и даже на сто ярдов. Но чтобы выстрел на таком расстоянии оказался смертельным, легкого укола тоненькой стрелы недостаточно. Для этого необходим сильный растительный яд. Малаец сумел и его приготовить, прибегнув к дружеской помощи их недавнего врага – анчара. Смешав его сок с соком другого ядовитого растения, Сэлу смочил этой смесью концы стрел. Теперь они стали смертоносны: каждому живому существу, настигнутому ими, грозила немедленная гибель. С таким оружием можно было не опасаться голода, и Сэлу вызвался снабжать дичью весь маленький отряд.

Быть может, некоторым из наших читателей покажется странным, что капитан Редвуд и его спутники не подумали о возможности встретить на своем пути какое-нибудь селение или городишко. Напротив, они часто думали о туземцах не с надеждой найти у них еду и пристанище, а скорее со страхом, потому что все они, не исключая и малайца, наслушались ужасов – вымышленных, конечно, – о даяках и других диких племенах, обитающих в сердце Борнео, и представляли их себе не иначе, как страшными волосатыми дикарями, которые не прочь полакомиться человеческим мясом и любимое занятие которых – отрезать головы попавшимся в их руки людям. Поэтому нет ничего удивительного, что наши герои решили тщательно избегать встреч с какими бы то ни было существами, имеющими человеческий облик.

Не правда ли, как нелепо, что человеку, этому высшему из всех живых существ, приходится порой опасаться встречи с себе подобными! Как ни унизительна для человеческого сознания подобная мысль, она сильно угнетала капитана Редвуда и его товарищей, когда, бросив последний взгляд на синие волны океана, они повернулись к нему спиной и двинулись в глубину леса.

Весь первый день шли вдоль реки, той самой, устье которой служило им пристанищем со дня высадки на Борнео. Такой маршрут был избран по многим причинам. Во-первых, река текла с запада на восток; следовательно, поднимаясь вверх по ее течению, путники продвигались бы на запад. Во-вторых, вдоль берега тянулась тропа, проложенная не людьми, а крупным зверем: на мягкой песчаной почве там и сям виднелись следы тапиров и кабанов, а местами попадались и более крупные – следы носорогов.

И странное дело: хотя следы казались совсем свежими, самих животных нигде не было видно. Объяснялось это тем, что все толстокожие животные, которым принадлежали эти следы, покидают свои убежища только по ночам, а днем прячутся в чаще джунглей.

Река была достаточно глубокой, и путники вполне могли бы плыть по ней в пинассе. Сначала так и хотели сделать, но, поразмыслив, решили все же бросить суденышко и идти пешком. Оно было слишком тяжеловесно, чтобы вести его против течения. А кроме того, если бы нашим героям повстречались дикари, то благодаря лодке они заметили бы их раньше, чем были бы замечены сами.

Однако главная причина, почему Редвуд решил бросить лодку, заключалась в том, что невдалеке возвышались горы, где, видно, и брала начало река. Течение ее там было, наверно, слишком стремительным для судоходства.

Но даже в том случае, если бы оно оказалось спокойным, путешествие в пинассе не могло длиться более одного дня, а ради этого, думалось Редвуду, не стоило его и начинать. Все с ним согласились, и пинассу оставили там, где она была спрятана, то есть под ветвями большого баньяна.

Предположение Редвуда оказалось правильным. Очутившись к вечеру того же дня у подножия гор, все увидели, как река низвергается с них стремительным и мощным потоком. Не могло быть и речи о том, чтобы по ней прошла лодка. Берег, до сих пор сравнительно пологий и ровный, здесь круто повышался, поэтому было решено разбить лагерь и провести первую ночь пути у подножия гор.

Следующий день ушел на то, чтобы взобраться на гору по размытому потоком ущелью. Только на закате, когда солнце уже исчезло в зеленой чаще простиравшегося перед ними леса, путникам удалось достигнуть вершины; там они увидели источник, из которого начиналась река.

На вторую ночь пришлось остановиться в месте, совершенно лишенном воды, и герои наши жестоко страдали бы от жажды, если бы перенесенные во время блуждания по океану муки не сделали их более предусмотрительными. Уходя от потока, все трое мужчин наполнили водой большие бамбуковые фляги, вместимостью не меньше галлона, висевшие у них на поясе. У детей тоже были такие фляги, только поменьше. Этого запаса вполне хватило бы на то, чтобы пересечь горную цепь.

Остаток ночи провели на вершине горы, которая оказалась такой широкой и так густо поросла лесом, что западного ее края достигли только на закате следующего дня. И тогда, примерно милях в двадцати от нее, все увидели другую, параллельную ей горную цепь. Между этими двумя цепями простиралась долина, или, вернее, невысокое лесистое плато; лес был очень густ и расступался только вдоль реки, поблескивающей в закатных лучах солнца, словно струйка расплавленного золота.

Плато не было совершенно ровным: там и сям над вершинами леса вздымались холмы, тоже поросшие деревьями, только другой, видимо, породы, о чем говорила более светлая окраска их листвы.

Путники остановились на минуту и, раздвинув ветки, глядели на эту равнину, которую им завтра предстояло пересечь.

Вдруг Сэлу, пристально всматривавшийся в чащу, что-то пробормотал. Разобрав несколько слов и увидев, как изменилось его лицо, все не на шутку встревожились.

– Не надо там ходить! – говорил малаец. – Лутьси воклуг ходить! Там дикий миас ломби. Сингапулский тигл меньсе опасный, сем миас ломби. Полтугальцы звать его лызая голила.

– Слышите! Он говорит – рыжая горилла! – воскликнул Редвуд. – Так это же орангутанг!

– Велно, саиб ^{note 35} капитан! Одни селовек зовут его оланутан, длугие – лызый годила. Миас ломби – самый больсой и опасный. Он таскает дети и зенсины. И никто их потом не находить. Оланутан ест их. Мы бояться оландаяк, а лызый голила – оланутан есе хузе.

Несмотря на жаргон малайца, все сразу его поняли. «Лызый голила», или «оланутан», был не чем иным, как хорошо известной человекообразной обезьяной, обитающей на Борнео и Суматре, которая далеко не так безобидна в своих родных лесах, как в клетке зоопарка.

Глава XXIII. ТРУДНЫЙ ПУТЬ

На следующее утро двинулись в путь позднее обычного. Всю долину окутывал туман, и пришлось дожидаться, пока он рассеется. А рассеялся он лишь тогда, когда солнце, взошедшее позади путников, осветило лежащий перед ними путь на запад.

Во время ожидания снова стали думать над тем, пересечь ли равнину напрямик или попытаться ее обойти. Но когда туман рассеялся, все увидели, что долина очень далеко простирается и вправо и влево и обойти ее нечего и думать. Таким образом, вопрос разрешился сам собой. К тому же капитан Редвуд был уверен, что малаец, вообще склонный к фантазии, сильно преувеличил опасность. Поэтому, отбросив все сомнения, решили отправиться напрямик. Ночь провели у одного из холмов, а наутро снова пустились в путь.

Идти равниной оказалось гораздо труднее, чем по горам, которые не так сильно поросли лесом. Местами высокие, могучие деревья, оплетенные густой сетью лиан, образовали непроходимые дебри, и тогда, чтобы пробраться сквозь их чащу, Сэлу и Муртах пускали в ход топор и крисс.

А скоро путникам встретилось и другого рода препятствие: они попали в заросли гигантского бамбука. Огромные стволы его, до пяти дюймов в диаметре и более пятидесяти футов высоты, местами росли так часто, что, казалось, между ними не проползти и змее.

Можно, конечно, попытаться обойти их, если бы с самого начала знать, как далеко они простираются в длину. Но этого никто не знал. Бамбук в большинстве случаев растет вдоль рек и может тянуться полосой на десять – двадцать миль. На островах Индонезийского архипелага существует несколько видов этого гигантского тростника, различных как по величине, так и по другим признакам, но все они известны под общим именем бамбука.

Бамбук является для туземцев тем же, чем некоторые виды пальмы для жителей Южной Америки, особенно побережья Амазонки. Из него изготовляются все предметы домашнего обихода. Так, например, из бамбука строят дома и каркасы прао, не говоря уже о более мелких предметах, таких, как посуда, бутылки и бочонки для воды, а также многое другое. Чтобы перечислить все вещи, которые можно сделать из бамбука, пришлось бы исписать несколько страниц.

И вот, несмотря на все достоинства этого растения, его вид был прямо-таки ненавистен нашим героям. И не раз, когда топор Муртаха ударял по твердому стволу бамбука, до спутников доносилось его недовольное ворчанье.

– Хоть бы совсем его тут не было, этого бамбука… ни одной палки… – ворчал ирландец.

Но еще больше бесило Муртаха другое препятствие: толстая и липкая паутина огромного, похожего на тарантула, паука. Протянутая от дерева к дереву, эта паутина была похожа на развешанные для просушки неводы или сетки от москитов и опутывала весь лес. Порой на протяжении сотен ярдов путникам приходилось испытывать на лице и шее противное прикосновение этого клейкого и вязкого вещества, обрывки которого, похожие на шерстяную пряжу или клочья ваты, висели на их одежде. Местами паутина была так плотна, что приходилось сквозь нее продираться. Время от времени путники видели спасающегося от них паука; спрятавшись в расщелине, он поглядывал на дерзких нарушителей своего покоя, вторгшихся туда, где никогда не ступала нога человека.

И, наконец, еще одно обстоятельство тормозило продвижение маленького отряда по лесистой долине, а именно: большие участки влажной, болотистой почвы, на которых росли высокие лесные деревья и которые часто переходили в поросшее осокой болото с маленьким озерцом или большой лужей посредине. Тогда люди шагали чуть ли не по колено в жидкой грязи и густой застоявшейся воде, покрытой тиной. Здесь в полумраке, вечно царящем под сводами листвы, не пропускающей ни единого луча солнца, то и дело мелькали огромные, как крокодилы, парусные ящерицы. Увидев людей, они уползали не спеша с их пути, словно раздумывая, стоит ли уступать им дорогу.

И тем не менее эти болотистые участки были желанны людям. Только с них могли путники видеть солнечный диск, служивший им компасом. Остальное время приходилось двигаться наугад, так как солнце скрывал непроницаемый покров ветвей над их головами. К тому же болота вносили некоторое разнообразие в монотонный и утомительный путь и давали возможность отдохнуть от постоянного напряжения.

Однако в том случае, если болото встречалось в полдень, приходилось несколько часов пережидать, потому что солнце под экватором не дает в это время тени и, следовательно, по нему нельзя определить направления. Но герои наши не сетовали на задержку в пути. Полдень в тропиках невыносимо зноен; солнце палит нещадно, а воздух насыщен удушливыми испарениями. Так что истомленные люди были даже рады передышке и возобновляли путь поближе к закату, когда от деревьев ложатся длинные тени. Ближайшей их целью была полоска воды посредине долины. Они увидели ее еще со склона горы и тогда же решили сделать у этой воды большой привал. С высоты казалось, что до нее можно дойти за каких-нибудь несколько часов – по крайней мере, не позднее, чем к вечеру того же дня; добрались же только на третий день после заката. Вода оказалась озером.

Едва очутившись на его берегу, люди, истомленные долгим и трудным переходом, повалились на землю и тут же крепко уснули, забыв обо всем на свете, даже о рыжих гориллах.

Глава XXIV. РЫЖИЙ САТИР ^{note 36}

На следующее утро проснулись очень поздно. Через силу поднявшись, приготовили завтрак из копченого окорока. То был уже второй из захваченных ими в дорогу кабаньих окороков. И он тоже подходил к концу, потому что путешествие длилось уже вторую неделю. Необходимо было возобновить запас продовольствия; это-то, собственно, и явилось одной из причин их намерения сделать большой привал.

Сэлу подготовил свое духовое ружье, капитан Редвуд прочистил винтовку, а Муртах, который был специалистом по рыбной ловле и постоянно таскал с собой удочку и крючки, решил попытать счастья – не окажется ли здешняя рыба менее робкой, чем ее приморские собратья. И вот снова трое мужчин отправились каждый в свою сторону: Муртах – к озеру, а капитан и Сэлу, вооруженный сумпитаном, – в лес.

Генри и Эллен остались под сенью дерева, где провели ночь.

На сей раз, прежде чем расположиться под ним, тщательно осмотрели его со всех сторон; оно казалось совсем неизвестной им породы, не похожей ни на дуриан, ни на анчар.

Детям строго-настрого приказали никуда отсюда не уходить до возвращения взрослых.

Но Генри, в общем довольно послушный мальчик, не отличался особым благоразумием. Как истый уроженец Нью-Йорка, он был слишком развит для своего возраста и чересчур смел и решителен. Одним словом, это был человек, в детской груди которого билось храброе сердце мужчины.

Поэтому, когда мальчик увидел, что на маленький, вдающийся в озеро мыс опустилась огромная птица, он не мог преодолеть искушения пальнуть в нее из мушкета. Птица эта, с очень длинными тонкими ногами и ростом выше самого мальчика, была индийским зобастым аистом.

Генри схватил мушкет, такой тяжелый, что зашатался под его тяжестью, и стал осторожно подкрадываться к аисту, оставив Эллен одну под деревом.