Бесчеловечный негодяй держал фотографию перед глазами умирающего, который не мог оторвать их от изображения любимой им больше всего на свете девушки. Но вот он заметил подпись, сделанную хорошо знакомым ему почерком. Страшное отчаяние овладело им, когда он прочел:

«Елена Армстронг – тому, кого любит».

– Прелестное создание! – продолжал Дерк, целуя фотографию. – Как живая! Я говорил уже, что она прислала мне ее сегодня утром. Ну-с, Кленси. Пока ты не превратился еще в призрак, скажи мне, что ты думаешь о ней? Поразительное сходство!

Кленси не отвечал ни словом, ни взглядом, ни жестом. Губы его были сомкнуты, глаза безжизненны, все тело неподвижно.

Несмотря на отдаленность места, где произошло это роковое событие, здесь был человек, который слышал эти выстрелы, громкий разговор и гневные восклицания. Это был охотник на двуутробок.

В Южных Штатах нет ни одного округа, где бы не было такого охотника, а в некоторых округах их бывает несколько, при этом все эти охотники негры. Во времена невольничества каждая плантация имела у себя одного или больше таких черных Немвродов. Охота эта предпринималась не для одной только выгоды, она была своего рода спортом; шкурки зверьков менялись на табак или на виски, исходя из склонностей охотника, а мясо, которым пренебрегали белые, считалось лакомством у негров, редко получавших мясную пищу.

Плантация Эфраима Дерка не была исключением из общего правила – здесь также был свой охотник на опоссумов, которого звали, или, вернее, прозвище которого было Синий Билль. Такое прозвище он получил из-за синеватого оттенка кожи, но в общем же он был черен, как черное дерево.

В злополучный вечер, когда Чарльз Кленси встретился со своим врагом, Синий Билль как раз охотился. Он выследил убежище опоссума и приготовился уже лезть на верхушку сикомора, в углублении которого находилось гнездо зверька, когда мимо него пробежал олень, а вслед за тем раздался выстрел. На слух Синий Билль сразу определил, что выстрел произведен из охотничьего ружья, принадлежавшего его молодому хозяину, последнему человеку, с которым он желал бы встретиться. Первым желанием его было поскорее взобраться на дерево и спрятаться там среди листвы. А как же собака внизу… она ведь выдаст его? Пока он думал, что делать, послышался второй выстрел, а вскоре после него – третий, затем сердитое ворчание чьей-то собаки, которая то лаяла, то выла.

– Ай, ай, – пробормотал Синий Билль. – Там дерутся. Первый стрелял масса Дик из двустволки, второй Чарли Кленси из карабина. О, все святые мои! Беда, Билль, если тебя увидят… Прячься ты лучше поскорей!

И он взглянул на собаку, затем на верхушку дерева, которое сверху донизу обвито было вьющимся диким виноградом. Он чувствовал, что нельзя терять времени и, схватив собаку, стал с ней карабкаться по стволу дерева, как карабкается медведица со своим медвежонком. Спустя десять минут он сидел уже среди густой листвы паразита, скрытый от всех, кто бы ни прошел мимо. Чувствуя себя там в полной безопасности, он стал внимательно прислушиваться. Слышались те же голоса, но теперь тон их был более спокойный, и можно было подумать, что оба мирно разговаривают между собою. Один сказал одно или два слова, другой говорил много. Затем слышен был голос только последнего, охотник узнал своего молодого хозяина, но не мог разобрать, о чем идет речь.

Послышалось короткое, более громкое и более сердитое восклицание, а затем водворилась такая тишина, что Синий Билль мог ясно слышать громкое и учащенное биение своего сердца.

IV

Дерк закончил свой монолог, а ответить ему уже никто не мог. Невыразимо, невероятно жестоко было поведение человека, оставшегося победителем. Если во время поединка Дик Дерк выказал хитрость лисицы, соединенную с вероломством тигра, то после победы он походил на шакала. Стоя над павшим врагом, он несколько минут присматривался к нему, чтобы убедиться в его смерти и, наконец, сказал:

– Умер! И это сделал я!

И, сказав это, он наклонился ниже и стал прислушиваться, держа в то же время рукоятку охотничьего ножа и как бы намереваясь для большей безопасности всадить его в тело убитого. Скоро он заметил, что в этом нет необходимости.

– Да! Умер! Ну и черт с ним!

В первую минуту, склонившись над телом врага, убийца не чувствовал никакого смущения, ни угрызения совести, ничего, кроме чувства удовлетворенной мести. Холодные глаза его сверкали ненавистью, а рука его то и дело хваталась за нож, точно он желал изуродовать это безжизненное тело. Но скоро у него мелькнула мысль об опасности, и в душу его мало-помалу закрадывался страх. Да, нет сомнения, он убийца.

– Нет! – сказал он, пытаясь оправдать себя. – Нисколько! Правда, я убил его, но и он мог убить меня. Они увидят, что ружье его разряжено, а пола у меня пробита пулею.

Несколько минут он стоял в растерянности… Смотрел на мертвого, затем начал пристально разглядывать окружавшие его деревья, не видно ли кого-нибудь между ними. Но там никого не было. Место это было настолько непроходимо, что редко посещалось путниками; сюда мог забраться только охотник или беглый негр.

– Не пойти ли и не признаться ли, что я убил Чарли? Я могу сказать, что мы встретились на охоте, поссорились, затеяли дуэль… Выстрел за выстрелом, и на мое счастье мне на долю выпал последний. Поверят ли они этой истории?

Он снова замолчал. Взгляд Дерка остановился на распростертом теле.

– Не поверят, – продолжал размышлять вслух Дерк. – Разумеется, нет! Лучше ничего не говорить о том, что случилось. Они вряд ли станут искать его здесь.

Снова он бросил взгляд вокруг в поисках места, где бы спрятать тело. Узенькая речушка извивалась среди деревьев на расстоянии двухсот ярдов от того места, где он стоял; немного дальше она превращалась в стоячую лужу. Вода в ней казалась темной от тени, бросаемой на нее кипарисами, и была достаточно глубока для намеченной им цели. Но для того, чтобы перетащить туда тело, требовалось много силы, да к тому же это могло оставить весьма заметные следы.

– Оставлю его там, где он лежит, – сказал Дерк. – Никто не придет сюда… Впрочем, все же лучше прикрыть его немного. Так-с, Чарльз Кленси, если я отправил тебя в Царство Небесное, то я не оставлю тебя без погребения. Твой дух вздумает, пожалуй, навещать меня. Чтобы воспрепятствовать этому, я, так и быть, устрою тебе похороны.

Он приставил ружье к дереву и, срывая паразитное растение с ветвей кипарисов, стал бросать его на все еще едва заметно вздрагивавшее тело. Затем этим же растением он прикрыл следы крови. Осмотрев все, он собрался было уже уходить, когда услышал странные звуки, заставившие его остановиться… точно кто плакал по покойнике. Сначала он испугался, но затем понял, в чем дело.

– Да это собака! – пробормотал он, увидев между деревьями собаку Кленси. Ружье его не было заряжено, и он решил убить собаку ножом, но как он ни манил ее, она не подходила. Тогда он зарядил ружье, прицелился и выстрелил. Пуля прошла сквозь мягкую часть затылка, поранив только кожу, но все же настолько, что кровь брызнула из раны. Собака громко завыла и пустилась бежать, скоро скрывшись из виду.

– Великий Боже! – воскликнул Дерк. – Какую непростительную глупость я сделал. Она побежит к дому Кленси… Все поймут, в чем дело, и пустятся на поиски. Затем она приведет всех сюда! Ах, черт возьми!

И убийца побледнел, в первый раз почувствовав настоящий страх. Как это он не принял в расчет собаку! Ясно одно, здесь больше оставаться нельзя. Отсюда до дома вдовы Кленси две мили, а по дороге туда хижина поселенца. Собаку в таком виде, окровавленную, воющую, увидят наверняка, и подымут тревогу. Ему даже начало казаться, что он слышит человеческие голоса. Поспешно вскинув ружье на плечи, он скрылся между деревьями. Сначала он шел довольно быстро, затем удвоил скорость своего шага и, наконец, пустился бежать в направлении, противоположном тому, по которому убежала собака, прямо через болото, не обращая внимания на топкие места. «Храбрый» до совершения преступления, он, как и все убийцы, потерял теперь всякое самообладание и осторожность и оставлял после себя следы, которые могли дать сыщикам ключ к раскрытию преступления.

Пока Дерк прикрывал тело Кленси, Синий Билль сидел на дереве и дрожал всем телом. И не без причины. Тишина, наступившая после громкого монолога, не успокоила его. Он считал это временным затишьем, спорящие стоят еще на своих местах. А может, только один? Это, конечно, его хозяин. Пока он сидел и размышлял о том, чем кончилась эта ссора, убит ли один из поссорившихся или ушел прочь, или оба ушли с того места, где они едва не пролили кровь друг друга, лес огласился вдруг жалобным воем собаки Кленси. Вскоре после этого раздался голос его хозяина, на этот раз совершенно спокойный.

«Странно!» – подумал Синий Билль, но ему не пришлось долго раздумывать, потому что новый выстрел громким эхом раздался по всему лесу. Синий Билль прекрасно знал, что выстрел этот сделан из ружья Ричарда Дерка, а потому решил, что благоразумнее будет сидеть по-прежнему, притаившись в своем убежище, и наблюдать за поведением своей собственной собаки, которая, услышав вой, готовилась уже отвечать на него. Билль, сжимая ей морду одной рукой, время от времени шлепал ее другой.

Когда вой и визг собаки Кленси замерли постепенно в отдалении, Синий Билль услышал поспешные шаги человека, которые быстро приближались к тому дереву, где он сидел. Он еще больше дрожал от страха и пальцы крепче сжимали морду собаки. Билль был уверен, что это шаги его молодого хозяина. По звуку этих шагов он догадался, что тот испуган чем-то и спешит удалиться прочь. Спустя несколько минут он, действительно, увидел Ричарда Дерка, который бежал стремглав, изредка останавливаясь, чтобы оглянуться назад и прислушаться. Добежав до сикомора, Дерк остановился, чтобы перевести дух. Его лицо было покрыто крупными каплями пота; он вынул платок и вытерся им, не заметив при этом, что из его кармана что-то выпало на землю. Отерев лицо, он положил платок обратно в карман и пустился бежать дальше.

Только несколько минут спустя после того, как шум шагов затих вдали. Синий Билль решился покинуть свое убежище; осторожно спустился он с дерева и подошел к лежавшему на земле предмету, который оказался конвертом с письмом. Читать он не умел, а потому письмо не представляло для него никакого интереса, но инстинкт подсказал, что этот кусочек бумаги может так или иначе пригодиться, и поспешил спрятать его. Сделав это, он задумался. Охота давно уже вылетела у него из головы, и теперь он ни о чем больше не думал, как только о собственной безопасности. Хотя Ричард Дерк и не видел его, он все же понимал, что случай этот поставил его в весьма опасное положение. Как же ему быть? Не пойти ли к тому месту, откуда слышались выстрелы, и узнать, что там произошло?

Он хотел уже идти туда, но тут же изменил свое намерение. Испуганный тем, что знал, он не хотел знать больше. Был ли его молодой хозяин убийцей? Да, судя по тому, как он вел себя. Что, если он, Синий Билль, вздумает свидетельствовать против того, кто совершил преступление? Он знал, что показание раба мало что дает на суде, а так как он еще и раб Эфраима Дерка, то чего будет стоить жизнь его после такого показания?

Последний аргумент был решающим. Он направился к плантации, по-прежнему не выпуская собаку из рук, спотыкаясь на каждом шагу и не останавливаясь ни на одну минуту. Только тогда он почувствовал себя в полной безопасности, когда добрался наконец до квартала негров.

V

Точно дикий зверь, преследуемый по пятам гончими собаками, бежал Ричард Дерк по лесу, бежал напрямик, то спотыкаясь о валяющиеся на земле бревна, то запутываясь в переплетающихся между собою виноградных лозах, спеша удалиться от места, где он убил своего соперника. Ему все казалось, что его преследуют. С ужасом в глазах, с дрожью во всех членах останавливался он, чтобы прислушаться. Прежнего хладнокровия не было и в помине. Появление собаки, или, вернее, после выстрела ее бегство с громким воем и визгом произвели в нем эту перемену. Страх увеличивало еще и собственное воображение. Более мили пробежал он без отдыха. Усталость, наконец, взяла верх над страхом; ужас сделался менее паническим, воображение несколько успокоилось. Он присел на свалившийся ствол дерева, вынул носовой платок и вытер капли пота с лица. Он промок насквозь и дрожал всем телом. Первая мысль его была о безрассудности его побега, вторая о неосторожности, связанной с ним.

– Какой я безумец, – бормотал он про себя. – А что, если кто-нибудь видел, как я бежал! Ведь это только ухудшило мое положение. И чего собственно бежал? От мертвого тела и живой собаки. Что мне за дело до них? Ведь пословица гласит: живая собака лучше мертвого льва. Что может собака рассказать обо мне? Выстрел, правда, задел ее, так что ж из этого? Кто может узнать, какая это была пуля и из какого ружья? Дурак я был, что испугался. Вопрос теперь в том, что будет дальше?

Несколько минут сидел он молча, погруженный, по-видимому, в какие-то размышления.

– Я пойду к тому дереву, – продолжал он рассуждать вслух. – Да, я хочу встретиться с ней под магнолией. Кто знает, какая перемена может произойти в сердце женщины. В истории Англии рассказывается об одном моем царственном тезке, который был горбат, хром и до того безобразен, что все собаки лаяли на него; так вот этот-то царственный Ричард ухаживал за одной женщиной и не просто женщиной, но гордой королевой, мужа которой он убил. И что же? Она не только полюбила его, но стала его послушной рабой. Ну, а я, Ричард Дерк, не горбатый и не хромой, напротив, очень красив, как говорят многие девушки на Миссисипи. Пусть себе Елена Армстронг горда, как королева, у меня больше достоинств, чем у моего царственного тезки. Не Бог, так черт поможет моему успеху!

Он вынул часы, но было так темно, что он ничего не мог видеть; сняв стекло, он ощупал циферблат пальцами.

– Половина десятого! В десять назначено их свидание. Нет, не удается мне попасть домой до того времени, ведь отсюда будет мили две. И зачем мне идти домой? Не стоит переодеваться. Она не заметит дыры на платье, а если и заметит, то не догадается, что это от пули. Пора, однако, нельзя заставлять ждать молодую леди. Если она не разочаруется, увидя меня, благо ей. Если разочаруется, я прокляну ее.

Он уже двинулся вперед, когда какая-то мысль остановила его. Он не помнил с точностью часа свидания, назначенного ею в письме к Кленси. Он сунул руку в карман, куда положил письмо и фотографию, но их там не оказалось. Тогда он осмотрел все остальные карманы, патронташ, сумку для дичи, но нигде не нашел ни письма, ни фотографии, ни клочка даже бумаги, ничего! Он вывернул все карманы, и только тогда пришел к тому убеждению, что драгоценные бумаги потеряны. Не пойти ли туда и не поискать ли их там?

Нет, нет, нет! Он не смеет идти туда… в лесу так темно, так пусто теперь. У окраины покрытой туманом лагуны и во тьме под тенью кипарисов он может встретить призрак убитого им человека.

– А ну ее к черту, эту фотографию! Пусть себе гниет там, где упала… в грязи, вероятно, или где-нибудь в траве. Не все ли равно, где. А вот к магнолии надо попасть вовремя, чтобы встретиться там с ней. Участь моя решится… или к лучшему, или к худшему. В первом случае я по-прежнему буду верить рассказу о Ричарде Плантагенете, в последнем – Ричард Дерк перестанет заботиться о том, что с ним будет.

И, кончив этот странный монолог, убийца вскинул на плечо свою двустволку и отправился на свидание, назначенное не ему, а человеку, которого он убил.

Роковой день наступил наконец; разорение, как дамоклов меч висевшее над головой Арчибальда Армстронга, разразилось над ним. Дерк потребовал немедленной уплаты, угрожая подать ко взысканию. По истечении льготного месяца угроза была приведена в исполнение, и наложено запрещение на все имущество должника. Таким образом, полковник Армстронг, накануне еще бывший владельцем одной из лучших плантаций на реке Миссисипи и ста пятидесяти невольников, работавших на ней, сделался только номинальным владельцем ее, а настоящим был Эфраим Дерк. Слишком гордый, чтобы просить об отсрочке своего беспощадного кредитора, Армстронг, в ответ на угрозу его наложить запрещение, сказал ему: «Делайте, что вам угодно».

По прошествии некоторого времени, однако, когда тот предложил ему во избежание расходов на продажу с аукциона оценить оптом все свое имущество и оптом же передать его частным образом самому Дерку, он, трезво рассудив, согласился на это предложение. Не выгода играла здесь главную роль, а чувство негодования и оскорбленного самолюбия при мысли о том, что посторонние люди войдут в святая святых его домашнего очага и будут хладнокровно попирать то, что он привык чтить. Ликвидировав окончательно все свои дела, Армстронг занялся приготовлениями к отъезду. Он ни минуты лишней не хотел оставаться там, где все были свидетелями его падения, и спешил эмигрировать в Техас, чтобы там со свежими силами и без всякого чувства унижения начать новую жизнь.

Наступил, наконец, день отъезда, или, вернее, канун того дня, когда полковник Армстронг, повинуясь требованию человеческих законов, более жестоких, чем законы природы, должен был очистить дом, так долго принадлежавший ему.

Ночь протянула свой мрачный покров над лесами и над искрящейся поверхностью могучей реки Миссисипи. Нигде ни малейшего просвета, и лишь местами мелькают светящиеся насекомые, свершая свою ночную воздушную пляску. Зато кругом все полно звуков, присущих в ночное время всем околотропическим лесам Южных Штатов. Чирикают, не переставая, зеленые цикады, слышны неопределенные звуки хилады; звучное «глек-глек» исполинской лягушки чередуется с меланхолическим «угу-угу» ушастой совы, которая невидимыми и неслышными взмахами крыльев задевает листья деревьев, пугает одинокого путника.

Откуда-то с неба несутся мелодичные возгласы лебедя-трубача, а с верхушек кипарисов раздаются иногда сердитые вскрикивания белоголового орла, разгневанного неожиданным приближением какого-нибудь существа, которое нарушило его сладкий сон. На болоте слышатся также разные звуки: то заунывный крик цапли, то густой, громкий рев самого ужасного животного на земле – аллигатора.

Совсем иного рода звуки слышны там, где тянется поле и виднеется плантация. Пение невольников, отдыхающих после дневного труда, чередуется с громкими взрывами хохота. Там и здесь лают дворовые собаки, изредка мычат коровы или подают голос другие домашние животные. Целый ряд крошечных освещенных окошечек, напоминающих уличные фонари, указывают на негритянский квартал, тогда как сверкающие огнями окна несравненно больших размеров служат знаком того, что здесь на переднем плане стоит жилище самого плантатора – «большой дом».

Сегодня в доме полковника Армстронга огни горят дольше обычного. В освещенных окнах мелькают фигуры мужчин и женщин, чем-то, по-видимому, занятых. Дело в том, что плантатор вместе со своими слугами готовится к завтрашнему отъезду. Никто не делает из этого тайны, все открыто разбирают и укладывают вещи.

Одна только молодая девушка тайком выходит из задней двери, робко оглядываясь назад, как бы из опасения, что кто-нибудь следует или подсматривает за ней. Плащ, плотно окутывающий всю ее фигуру и закрывающий даже лицо, не предохраняет ее, однако, от опасности быть узнанной, среди невольников по крайней мере. Каждый из них, даже мельком взглянув на закутанную фигуру ее, сразу скажет, что это дочь его господина. В первый раз за всю свою жизнь идет она крадучись, сгорбившись и всеми движениями своими выказывая овладевший ею страх. К счастью для нее, никто ее не видит, ибо, попадись ей кто-нибудь навстречу, она не могла бы остаться незамеченной. Женщина, закутанная в плащ с головы до ног, летом, в жаркую, душную ночь!

Пройдя персиковый сад, примыкающий к дому, она через ворота выходит на дорогу, которая идет прямо к лесу. Ночная тьма кажется еще непрогляднее среди плотно стоящих друг возле друга деревьев. Прежде чем войти в лес, она подымает голову; облака рассеялись местами, и на голубом своде мерцают звездочки, а вдали за плантацией виднеется на краю горизонта яркая полоска, указывающая на приближающийся восход луны. Но девушка не ждет ее появления; презирая тьму и опасности, она погружается в мрачный лес и скрывается среди деревьев.

VI

То останавливаясь, чтобы прислушаться, то оглядываясь вперед и назад, направо и налево, продолжает Елена Армстронг свою ночную экскурсию. Несмотря на темноту, она не сбивается с пути и идет прямо туда, куда ей нужно. А куда она идет, нетрудно догадаться. Только любовь может заставить девушку одну выйти из дому в такой поздний час и притом в лес, где так темно и где на каждом шагу можно наткнуться на какую-нибудь опасность. И любовь эта вряд ли была бы одобрена отцом – догадайся только он о том, куда она пошла теперь, ей никогда не удалось бы исполнить своего намерения. Гордый плантатор, несмотря на превратности судьбы, все еще цеплялся за призрак своего знатного происхождения и если бы он увидел ее теперь в лесу, в такой поздний, почти полуночный час, если бы знал, что она идет на свидание с человеком, которого он так холодно принимал у себя в доме, потому что он не принадлежал к избранному им кругу, он остановил бы приготовления к отъезду и, схватив ружье, отправился бы по следам дочери.

Девушке надо было пройти недалеко, всего каких-нибудь полмили или около этого; путешествие ее кончилось у большой магнолии, царившей над всем лесом. Подойдя к дереву, она остановилась и откинула с головы капюшон. Несколько минут стояла она совершенно неподвижно. От быстрой ходьбы по лесу и среди ночной тьмы у нее захватило дух и учащенно забилось сердце. Но она не ждала, пока оно успокоится. Взглянув на дерево, она поднялась на цыпочки, протянула руку к дуплу и опустила ее туда. Пусто! Это, однако, не огорчило ее, и она, напротив, даже с удовольствием шепнула про себя: «Он взял его!» Но спустя минуту прибавила уже с недоумением: «Почему же он не оставил мне ответа?» Да неужели не оставил? Нет… надо посмотреть. Она снова протянула руку и опустила ее в дупло по самый локоть; спустя минуту она вынула ее оттуда с восклицанием неудовольствия, почти гнева.

– Он мог бы дать мне знать, придет он или нет… одно только слово, чтобы я подождала его. Он мог быть здесь раньше меня. Назначенный час прошел уже.

Впрочем, она была не уверена в этом… она только думала. Быть может, она ошиблась и напрасно обвиняет его. Она вынула часы и при свете луны взглянула на них.

– Прошло десять лишних минут, а его нет здесь. И никакого ответа на мое письмо! Но он должен был получить его… Джулия не могла не положить его в дупло! Кто мог его вынуть оттуда? О, как это жестоко! Он не пришел… Надо возвращаться домой.

Она закуталась с головой в плащ и собралась уходить, но вдруг остановилась и стала прислушиваться. Нет, ничего… никаких шагов… ничего, кроме чириканья цикад и крика сов. Она пошла прочь от дерева, но не успела еще выйти из-под ветвей его, как снова остановилась. Она услышала треск хвороста… шелест листьев… чьи-то тяжелые шаги… шаги мужчины, а вдали увидела неясные очертания человека, приближающегося по направлению к ней.

«Его, наверное, что-нибудь задержало… серьезное дело», – подумала она. Обида и досада ее проходили по мере того, как человек приближался к ней; но, как уважающая себя женщина, она решила не сразу проявлять свою радость, а напротив, дать ему почувствовать, что она снисходит к нему и прощает его.

– Наконец-то вы явились! – крикнула она. – Удивляюсь, право, как вы решились на это. «Лучше поздно, чем никогда!» Ошибаетесь, сэр, по крайней мере, относительно меня. Я здесь давно уже и не желаю быть дольше. Спокойной ночи, сэр!

Она плотнее закуталась в плащ и сделала вид, что хочет уйти. Подходивший к ней ускорил шаги, стараясь перерезать ей путь. Несмотря на темноту, она видела ясно, что руки его с мольбой протянуты к ней… Она замедлила шаги, готовая все простить и броситься ему на грудь.

– Как жестоко так мучить меня! Чарльз! Чарльз! Зачем это?

Не успела она окончить фразу, как на лицо ее легло облако, более мрачное, чем облака, когда-либо заволакивавшие солнце. Только теперь, выйдя из-под магнолии, узнала она при свете луны того, кто стоял против нее. Это был не тот, кого она ждала.

– Вы ошиблись, мисс Армстронг! Меня зовут не Чарльз, а Ричард. Я Ричард Дерк.

Ричард Дерк вместо Чарльза Кленси!

Она не упала в обморок, не покачнулась даже. Она не была женщиной, способной потерять сознание. Ничем не выказала она даже самого обыкновенного волнения.

– Да, сэр! – спокойно сказала она ему, – если вы Ричард Дерк, так что же из этого? Ваше присутствие не имеет никакого отношения ко мне и не дает вам никакого права задерживать меня. Я желаю быть одна – и прошу вас оставить меня.

Холодный тон поразил его. Он надеялся, что она, обескураженная его внезапным появлением и тем, что он увидел ее в таком костюме, испугается и смутится. Досада и неудовольствие, слышавшиеся в тоне ее голоса, заставили его опустить руки и отступить в сторону.

– Простите, мисс Армстронг, если я побеспокоил вас, – сказал он. – Уверяю вас, что это произошло совершенно случайно. Я слышал, что вы покидаете нас… что вы уезжаете завтра утром… я шел к вам, чтобы проститься. Жаль очень, если случайный мой приход сюда и встреча с вами могут показаться преднамеренными. Еще более сожалею я, если присутствие мое помешало вашим планам… быть может, свиданию. Вы ждали кого-нибудь, не правда ли?

Возмущенная таким вопросом, девушка с минуту молчала, а затем сказала:

– Если бы даже и так, сэр, то кто вам дал право задавать мне подобные вопросы? Я сказала вам, что желаю быть одна.

– О, если вы этого желаете, я должен повиноваться и избавить вас от своего неприятного, по-видимому, присутствия. Я говорил уже вам, что шел к дому вашего отца, чтобы проститься с вашей семьей. Вы, следовательно, не сейчас идете домой… Быть может, у вас есть какое-нибудь поручение, я могу передать его, если желаете.

В словах этих звучала несомненная ирония, но Елена не обратила на это никакого внимания. Она думала о том, что могло задержать Чарльза Кленси и достойна ли оправдания причина этой задержки. Она все еще надеялась, что он придет, и несколько раз украдкой всматривалась в лес.

– Кстати об ошибке вашей, мисс Армстронг, – сказал Дерк, заметивший эти взгляды. – Мне кажется, вы приняли меня за какого-то Чарльза. Я никого не знаю в этой местности, кто бы носил имя Чарльза, кроме… кроме Чарльза Кленси. Если вы ждали здесь именно его, то я могу избавить вас от необходимости ждать его дольше… Он наверное не придет.

– Почему вы это думаете, мистер Дерк? Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу сказать, что это мне известно, – отвечал он небрежно.

– Каким образом?

– Я встретил Чарльза Кленси сегодня утром, и он сказал, что собирается уезжать, да он и собрался уже, когда мы встретились. Какое-то любовное дело, как мне кажется… Маленькая интрижка с красивой креолкой, которая живет где-то по ту сторону Натчеза. Он показал мне мимоходом вашу фотографию, которую вы послали ему. У него была и фотография креолки. Вы удивительно похожи. Мы чуть не поссорились с ним из-за этого. Он утверждал, что она красивее вас. Я не согласился с ним и готов спорить с ним снова, если он и дальше будет утверждать, что не вы самая красивая женщина в штате Миссисипи.

Сердце девушки готово было разорваться на части. Она отдала всю свою душу Кленси… написала ему об этом, призналась ему, а он так насмеялся, так надругался над нею! Променять ее, дочь гордого плантатора, на какую-то креолку. «О, Боже!» – воскликнула она, но не с мольбой к Всевышнему, а с гневом и негодованием.

Дерк подумал, что настала самая благоприятная минута, и бросился перед ней на колени.

– Елена Армстронг! – воскликнул он. – Как можете вы любить человека, который смеется над вами? Тогда как я… я люблю вас страстно… до безумия… больше своей жизни. Теперь еще не поздно изменить ваше решение… Никакой перемены не будет… Вы не уедете в Техас. Дом вашего отца по-прежнему будет принадлежать вам и ему. Скажите, что вы согласны быть моей женой, и все будет по-старому.

Она терпеливо до конца выслушала его монолог. Кажущаяся искренность его поразила ее, хотя она не могла понять почему, да, собственно говоря, и не думала об этом… Нерешительность ее была просто машинальная и длилась она всего только минуту, а затем в душе ее снова зашевелились муки ревности… Слова Дика Дерка не были для нее бальзамом, они, напротив, еще сильнее увеличили ее горе. Она ответила ему тем же словом, повторив его трижды, и затем, не удостоив его даже взглядом, она плотнее завернулась в плащ и быстро удалилась.

Униженный, пришибленный, погруженный в отчаяние, он не посмел следовать за ней и остался у подножия магнолии, в дупле которой звучало на все лады последнее ее слово: «никогда… никогда… никогда!»

VII

Синий Билль входил в негритянский квартал осторожно, крадучись и то и дело оглядываясь назад. Собаку он нес по-прежнему под мышкой, из боязни, чтобы она раньше времени не выдала кому-нибудь его прихода. Ему повезло, он никого не встретил, благополучно пробрался в свой дом, где находилась его жена Феба и несколько полуголых негритят, которые наперебой спешили взобраться к нему на колени, когда он уселся на свое место. Такое быстрое и неожиданное его возвращение домой с пустой охотничьей сумкой и собакой под мышкой поразило Фебу.

– Что с тобой, Билли? Что так скоро домой? Ни опоссума, ничего. И собаку на руках принес… Час тому только назад вышел из дому и пришел с пустыми руками. Скажи, что с тобой случилось?

– Ах, Феба! Что ж, что скоро пришел… Странная ты! Светло, думаешь, ночью!.. Сразу так тебе и набрел на опоссума.

– Слушай, Билли! – сказала ему черная супруга, кладя руку на плечо и пристально глядя ему в лицо. – Не дело ты говоришь и неправду сказал мне.

Синий Билль чувствовал себя, как преступник, под пристальным взглядом Фебы, но тем не менее продолжал молчать.

– У тебя есть тайна. Билль! – продолжала его лучшая половина. – Тайна, да! По глазам твоим вижу… Ты никогда так не смотрел, ты сам не свой. Такой ты был, когда обманывал меня… когда ухаживал за смуглой Бетой.