Шейх, сидя на верблюде, само собой разумеется, мог не бояться своих противников, тогда как каждый из его ударов мог сделать одного из молодых людей непригодным к битве.

– Убьем верблюда, – крикнул Гарри Блаунт, – тогда старый мошенник будет к нам ближе, а там…

Но Теренс придумал нечто другое и теперь готовился выполнить задуманное.

Молодой человек еще в коллегии славился своим искусством при игре в чехарду: никто не прыгал лучше его. Он кстати вспомнил свою ловкость и только подстерегал момент, чтобы ею воспользоваться. Наконец он выбрал минуту, когда мехари повернулся к нему задом. В ту же минуту он сделал отчаянный прыжок, взлетел довольно высоко в воздух, потом раздвинул ноги и упал верхом на верблюда.

К счастью для шейха, молодой наездник-гаер уронил свое оружие, иначе мехари недолго нес бы на себе двойной груз.

Оба противника таким образом сидели на спине мехари, что можно было принять их за одного седока. Худой, как кащей, араб совершенно исчезал в объятиях Теренса, – так сильно последний его сжимал, а сабля, недавно еще такая грозная, валялась на песке у ног мичманов.

Борьба продолжалась на спине мехари.

Араб сидел крепко, зная, что если только он очутится на земле, то будет во власти молодых людей, с которыми думал так легко справиться. Он понимал, что бегство было единственным шансом спасения. Ему во что бы то ни стало надо было разлучить своего врага с его двумя компаньонами.

И он издал крик. Услышав голос хозяина, мехари, хорошо выдрессированный, повернулся на одном месте, как волчок, и быстрым аллюром помчался в сторону овражка.

Молодой ирландец был так занят желанием сбить с верблюда своего противника, что не обратил внимания на сигнал. Когда он почувствовал опасность, то решил отказаться от борьбы с арабом и уже не думал о том, чтобы стащить шейха со спины мехари, а желал только сам убраться поскорее. Все его усилия остались бы бесполезными, не случись обстоятельства, совершенно неожиданно способствовавшего исполнению его намерения.

Повод животного тащился по земле. Араб, занятый борьбой с врагом, выпустил из рук повод, и мехари, запутавшись в нем, упал на песок. Груз его был опрокинут этим ударом, оба противника, ошеломленные падением, оставались несколько мгновений без чувств.

Они еще не пришли в себя, когда Гарри Блаунт и Колин подбежали к ним. В то же время появился и целый отряд странных созданий, которые окружили их, испуская адские крики.

Выстрел, сделанный шейхом, был услышан в лагере. Арабы тотчас же побежали к овражку. Сопротивление, таким образом, становилось невозможным. Мичманы, захваченные врасплох, дали себя связать и увести в палатки.

Они приблизились к дуару с таким же отвращением, как и Билль час тому назад. С них прежде всего сняли одежду, оставив им только рубашки, да и то они предпочли бы быть от них избавленными – до такой степени они были мокрыми. А когда одежды их были розданы отряду согласно обычаю, шейх потребовал себе троих своих пленников, и после некоторого пререкания его требование было удовлетворено.

Вот в таком-то смешном наряде мичманы снова очутились перед Биллем, одеяние которого было не лучше. Его молодым товарищам не было дозволено приблизиться к нему. Хотя они принадлежали арабскому вождю, но им пришлось испытывать на себе, подобно старому моряку, ярость женщин и детей до той минуты, когда, боясь порчи своей добычи, хозяин, наконец, пришел за ними, чтобы укрыть их в своей палатке; остальная часть ночи прошла довольно спокойно.

Как мы уже говорили, в ту минуту, когда Билль явился в лагерь, оба шейха, с общего согласия, собирались снять свои палатки. Сын Иафета направлялся на север к марокканским рынкам, а потомок Хама шел на юг в Тимбукту.

Неожиданное пленение моряка и троих мичманов изменяло их проекты; они отложили свой отъезд до следующего дня и удалились в палатки для отдыха.

Дуар безмолвствовал. Крики женщин и детей прекратились. Слышен был только лай собак, ржанье лошадей и храп мехари.

Трое мичманов говорили между собой, время от времени они повышали голос, чтобы их мог слышать Билль, которого стерегли на другом конце лагеря, а они так нуждались в его советах.

Арабы не понимали ни слова из того, что говорили молодые люди, и поэтому не мешали им продолжать беседу.

– Что они с тобою делали, Билль? – спрашивали двое молодых людей.

– Все, что могли придумать, чтобы сделать старого морского волка как можно несчастнее – на моем бедном теле нет ни одного местечка, которое не было бы ранено. Мой худой остов должен походить теперь на старую цедилку. Лагерь разделен между двумя вождями, и один из них – тот старый плут цвета копченой селедки. Они долго ссорились и, наконец, разыграли меня.

– Как ты думаешь, куда они поведут нас, Билль?

– Бог один знает. Я же уверен только, что нас далеко увезут отсюда!

– Значит, нас разлучат?

– Клянусь кровью, мистер Колин, я этого очень боюсь.

– Почему ты думаешь, что это будет именно так?

– Потому что я много слышал и видел. Мне кажется, они хотят идти по разным дорогам. Я немногое понимал из того, что они говорили, но все время слышал, что они говорили про Тимбукту и про Сок-Атоо, два больших негритянских города, и я думаю, что мой хозяин направится к одному из этих портов.

– Но почему ты думаешь, что и нас не поведут в ту же сторону?

– Потому, что вы принадлежите старому шейху, который, конечно, араб – он собирается направиться на север.

– Это довольно правдоподобно, – сказал Колин.

– Видите ли, мистер Колин, нас поймали две земляные акулы, и мы можем быть уверены, что они продадут нас тем, кто пожелает купить…

– Надеюсь, – перебил Теренс, – что ты ошибаешься. Неволю было бы очень тяжело переносить одному. Вместе какое бы то ни было горе мы перенесем гораздо легче. Я все-таки надеюсь, что нас не разлучат.

Разговор окончился на этом пожелании, и, невзирая на свое печальное положение, они не замедлили заснуть.

Глава 9. ДУАР НА РАССВЕТЕ

С первыми лучами утреннего солнца весь дуар был уже на ногах.

Женщины поднялись первыми и теперь готовили завтрак, состоявший из просяной похлебки.

Тут и там виднелись мужчины, доившие верблюдиц; некоторые же из более нетерпеливых просто-напросто высасывали молоко из полного вымени верблюдицы. Остальной народ занят был разбиранием палаток, так как предстоял переезд на новое кочевье, в такой же оазис.

Трое мичманов смотрели на это зрелище все еще одетые в одни рубашки. Старому моряку было не лучше; он весь дрожал от ночного холода. Разбойники-арабы оставили на нем только рваные бумажные панталоны.

Причина, почему все четверо дрожали от холода, состоит в том, что в Сахаре, после знойного дня, ночью и утром температура бывает до того низкой, что, кажется, будто наступил зимний холод.

Это не мешало, впрочем, молодым людям видеть все, что происходит вокруг них, и шепотом делиться своими впечатлениями.

Но им не долго пришлось разговаривать: арабы не замедлили со свойственной им грубостью напомнить пленникам о себе и приказали им помогать хозяевам при сборах к отъезду.

Билля на рассвете его хозяин разбудил пинком ноги. Моряк нехотя поднялся, а затем, вспомнив, где он, покорно принялся за исполнение обязанностей раба.

Как мало понадобилось времени на приготовление завтрака, так же скоро он был уничтожен. Скудость еды удивила молодых мичманов. Самые важные лица племени получили на свою долю лишь маленькую порцию молока и похлебки. Одним только шейхам подали нечто похожее на завтрак. Все же остальные, в том числе и черные невольники должны были довольствоваться каждый менее чем пинтой кислого молока, наполовину разбавленного водой, – по-арабски это называется шени.

Ну, а что же дадут пленникам? Вопрос этот сильно занимал как молодых мичманов, так и старого Билля. Они были голодны, как гиены, а им ничего не давали есть. Наконец, они кончили тем, что стали знаками выражать свою просьбу, но их жалобные призывы только вызывали смех. При том, что арабы не собирались дать работу их желудкам, они считали, что руки и ноги пленников не должны были оставаться в бездействии. Как только все было готово к отъезду, пленников нагрузили тяжелыми ношами, с угрозами, заставившими их понять, что всякое сопротивление будет бесполезно. Кончено, – они были рабами.

Странная сбруя верблюдов, овальной формы корзины, помещаемые на верблюдах для перевозки женщин и детей, маленькие дети, привязанные ремнями к спинам матерей, верблюды, становящиеся на колени для приема груза, – все это живо заинтересовало бы мичманов при других обстоятельствах.

Тут пленники еще раз заметили разницу между двумя шейхами, в руки которых они так несчастливо попались. Как уже было сказано, черный шейх представлял собой чистый африканский тип, и большая часть его подчиненных принадлежала к той же расе; лишь некоторые были, должно быть, из другого племени, да и те, по всей видимости, были невольниками.

Отряд другого шейха состоял из таких же арабов, как и он сам, лишь за немногими исключениями.

Закончив все приготовления, обоим шейхам оставалось только обменяться прощальным приветствием: «Мир да будет с вами!» – но оно еще не было произнесено. Можно было подумать, что шейхам не хочется расставаться, хотя их взаимные чувства были не из самых сердечных.

И действительно черный шейх вместо того, чтобы сказать арабу прощальные слова, возвысил голос и потребовал у него разговора наедине по важному делу.

Глава 10. ГОЛАХ

Само собою разумеется, мичманы ничего не поняли из разговора шейхов, но взгляды, которые бросали на них араб и негр, их оживленные жесты лучше всяких слов давали им понять, что предметом разговора служили именно молодые пленники.

Через полчаса им показалось, что разговаривающие, наконец, пришли к соглашению. Араб направился к месту, где были собраны невольники черного вождя и, тщательно их осмотрев, выбрал троих самых сильных, самых толстых, самых молодых негров из всей толпы и велел им стать отдельно.

– Нас, очевидно, будут менять… – прошептал Теренс. – Мы будем принадлежать негру, и вероятно, будем путешествовать вместе с Биллем.

– Погодите немного, – сказал Колин, – мне кажется, не все еще кончено.

В эту минуту черный шейх двинулся вперед к троим невольникам и прервал их разговор.

Чего он хотел? Вероятно, взять их с собою, как это сделал араб с тремя неграми.

К их великому огорчению, только один О'Коннор был уведен африканцем, а что касается двух остальных, то им угрожающими жестами было приказано оставаться там, где они были. Итак, значит, условия обмена были трое черных за одного белого.

Теренса отвел его новый хозяин и поставил возле троих черных.

Но этим дело не кончилось. Старый Билль, судя по тому, что он уже раньше видел, и по нынешним приготовлениям понял, что произойдет, и крикнул своим товарищам:

– Мы будем тут ставкой, мастер Терри, вот посмотрите! Вы пойдете со мной, потому что чернокожий побьет желтокожего!

Углубления, в которых играли в хельгу накануне вечером, были снова сделаны, и игра началась.

Предсказание Билля оказалось верным: черный шейх выиграл Теренса О'Коннора.

Араб казался очень недовольным, и видно было по его беспокойным движениям, что он на этом не остановится.

У него оставалось еще двое белых, – с ними он мог еще отыграться. Игра началась снова, но с тем же результатом.

Трое мичманов присоединились к Биллю и стали возле черного шейха. Не прошло после этого и двадцати минут, как все четверо уже двигались через пустыню к Тимбукту.

Четверо моряков входили в состав каравана из шестнадцати взрослых и шести или семи детей.

Все они стали собственностью черного шейха.

Пленники скоро узнали, что негра звали Голахом, – имя, без сомнения, происходившее от испорченного имени Голиаф.

Конечно, Голах был человек умный, созданный для того, чтобы повелевать: у него было три жены, больше всего на свете любившие поговорить, но одного слова, взгляда, движения вождя достаточно было, чтобы их остановить.

У Голаха было семь верблюдов, четверо из которых несли на себе его самого, его жен, детей, палатки и багаж.

Трое остальных верблюдов были нагружены добычей, собранной после кораблекрушения.

Двенадцать человек взрослых из отряда были принуждены идти пешком, следуя за верблюдами.

Один из черных мужчин был сыном Голаха, молодой человек лет восемнадцати. Он был вооружен длинным мавританским мушкетом, тяжелой испанской шпагой и кортиком, отнятым у Колина.

Главным его занятием, казалось, было стеречь невольников с помощью мальчика, брата, – как мичманы позднее узнали, – одной из жен Голаха.

Последний тоже был вооружен мушкетом и саблей; он и сын Голаха, казалось, считали, что их жизнь зависит от более или менее хорошей охраны рабов, потому что последних было еще шестеро, кроме Билля и его спутников. Все они направлялись к какому-то из южных рынков.

Билль решил, что только двое из этих шести невольников настоящие крумэны, то есть африканцы. Он часто встречал последних в качестве матросов на кораблях, возвращавшихся от африканских берегов.

Другие были гораздо менее темнокожи; старый моряк называл их черными португальцами. Все они, по-видимому, только с недавнего времени сделались невольниками.

Белые невольники чувствовали сильное негодование против своих поработителей. К этому чувству присоединились страдания от голода, жажды, утомление, испытываемое ими от ходьбы по горячему песку равнины под жгучим солнцем.

– С меня довольно, – сказал Гарри Блаунт своим спутникам. – Мы можем терпеть это еще несколько дней, но я не вижу толку ставить опыт, чтобы узнать, сколько именно дней я выдержу.

– Продолжай. Ты говоришь и за меня, Гарри, – перебил Теренс.

– Нас четверо, – продолжал Гарри. – Все мы принадлежим к той нации, которая хвалится, что никогда не знала гнусного рабства; кроме того, у нас еще шесть товарищей по плену, а они тоже могут значить кое-что в стычке. Неужели мы так и останемся безропотными слугами трех черных скотов?

– Я тоже об этом думал, – сказал Теренс. – Если мы не убьем старого Голаха и не бежим с его верблюдами, то заслуживаем того, чтобы окончить наши дни в неволе.

– Хорошо сказано. Когда же мы начнем? – крикнул Гарри. – Я жду.

Во время этого разговора потерпевшие крушение заметили, что один из крумэнов старается держаться возле них, и по-видимому, внимательно прислушивается к разговору. Его блестящие глаза выдавали самое живое любопытство.

– Разве вы нас понимаете? – строго спросил его Билль, поворачиваясь к нему.

– Да, сэр, немного, – отвечал африканец, будто не замечая гнева моряка.

– А зачем вы подслушиваете?

– Чтобы узнать, что вы говорите, мне хотелось бы бежать с вами.

Билль и его товарищи с большим трудом понимали язык крумэна. Он служил на английских кораблях и там немного научился английскому языку. Он был в плену уже четыре года и тоже вследствие кораблекрушения.

Крумэн успокоил моряков, сказав им, что так как у Голаха нет средств содержать невольников, то они, вероятно, скоро будут проданы какому-нибудь береговому английскому консулу, и прибавил, что у него нет надежды даже и на это, потому что его родина не выкупает подданных, попавших в неволю. Когда он увидел, что у Голаха есть невольники-англичане, он порадовался, что, может быть, и его выкупят вместе с ними, потому что он раньше служил на английских кораблях.

Дорогой черные невольники, хорошо зная свои обязанности, подбирали куски сухого верблюжьего помета: это должно было служить топливом на бивуаках.

Тотчас же после захода солнца Голах приказал остановиться: верблюды были развьючены, палатки расставлены. Около четвертой части всей похлебки, которой едва хватило бы на одного человека, было роздано невольникам на обед, а так как они ничего не ели с самого утра, то пища эта показалась им прекрасной.

Осмотрев невольников, Голах удалился в свою палатку, из которой через несколько минут послышались звуки, походившие на раскаты грома.

Сын и шурин Голаха поочередно сторожили ночью.

Но их дежурство было ненужным: измученные, истомленные, умирающие от голода и усталости белые пленники думали только об отдыхе.

На рассвете следующего дня невольникам дали выпить немного шени и затем снова пустились в путь. Солнце, поднимаясь на безоблачном небе, палило, казалось, еще сильнее, чем накануне; ни малейшего дуновения ветра не проносилось по бесплодной пустыне. Воздух был так же горяч и неподвижен, как песок под их ногами. Они уже не чувствовали голода: жажда, неутолимая, палящая, заглушала всякое другое ощущение.

– Скажите им, чтобы дали мне напиться, или я умру, – прошептал Гарри крумэну сдавленным голосом. – Я стою денег и, если Голах даст мне умереть из-за капли воды, то он безумен.

Крумэн отказался передать эти слова шейху.

– Это кончится только тем, – объявил он, – что навлечет на вас гнев шейха, и он вас прибьет.

Колин обратился к сыну Голаха и знаками дал ему понять, чего он просит. Черный юноша вместо ответа состроил ему насмешливую гримасу.

У одной из жен шейха было трое детей, а так как каждая мать сама должна смотреть за своим потомством, то ей приходилось дорогой сильнее утомляться, чем ее товаркам. От нее требовалась большая бдительность, чтобы трое ее непослушных малышей, качавшихся на спине мехари, не слетели на землю. Путешествовать таким образом ей казалось очень утомительным, и она не прочь была бы найти себе помощника или няньку.

Ей хотелось заставить кого-нибудь из невольников нести старшего ребенка, мальчика четырех лет.

Колину суждено было поступить в услужение к негритянке. Все усилия молодого шотландца избавиться от ответственности, угрожавшей ему, были напрасны. Женщина действовала решительно, и Колин должен был повиноваться, хотя он сопротивлялся до тех пор, пока она не пригрозила позвать Голаха. Этот аргумент показался мичману убедительным, и мальчугана посадили ему на плечи; негритенок ногами обхватил шею моряка, а руками крепко держал его за волосы.

В то время как Колин вступал в новую должность, начинало темнеть, и двое черных, служившие сторожами, пошли вперед с намерением выбрать место для постановки палаток.

Нечего было бояться, что кто-нибудь из невольников попытается бежать: они все слишком хотели получить то небольшое количество пищи, которое обещала им вечерняя остановка.

Изнемогавший от усталости и к тому же обязанный тащить ребенка, Колин остался позади. Мать ребенка, внимательно следившая за своим первенцем, умерила шаг своего мехари и направила его к молодому шотландцу.

После того как верблюды были развьючены и палатки поставлены, Голах занялся распределением ужина. Порции были еще меньше, но они были уничтожены пленниками с еще большим удовольствием, чем прежде.

Билль объявил, что то краткое мгновение, в которое он съедал свою порцию похлебки, вполне вознаграждало его за все перенесенные страдания в течение дня.

На следующее утро, когда караван выступил в путь, черный мальчуган был опять поручен Колину; впрочем, ему не все время приходилось его нести – малыш часто шагал рядом с ним.

В продолжение первой части дня шотландец и его ноша шли рядом со всем караваном, иногда даже они бывали впереди; внимание мичмана к ребенку было даже замечено Голахом, лицо которого выказало немного человеческого чувства гримасой, долженствовавшей изображать улыбку.

Около середины дня Колин, казалось, сильно устал и начал отставать, как и накануне. Мать, обеспокоенная, остановила своего верблюда и дождалась, пока шотландец и ребенок догнали ее.

Билль был очень удивлен поведением Колина в предыдущий вечер, особенно терпением, с которым тот подчинился обязанности нянчиться с ребенком. Здесь была тайна, которой он не мог понять и которая также интриговала Гарри и Теренса.

Спустя немного времени после полудня негритянка пригнала Колина к каравану, заставляя его идти впереди себя резкими криками и нанося ему удары сплетенным концом веревки, которая ей служила для понукания верблюда.

Гарри, шагая рядом с крумэном, попросил его объяснить значение слов, выкрикиваемых негритянкой по адресу шотландца.

Крумэн сказал, что она называла его свиньей, лентяем, христианской собакой и неверным и грозила убить его, если он будет отставать от каравана.

Гарри и Теренс продолжали свой путь, огорченные за своего друга, которому и дальше могло грозить такое же обхождение негритянки. Билль даже убавил шагу, чтобы лучше все видеть и слышать…

– Я теперь нисколько не удивляюсь, – сказал Билль, догоняя обоих мичманов. – почему Колин так интересуется маленькой обезьянкой.

– Что такое, Билль? Что ты узнал? – спросили Гарри и Теренс.

– Ярость негритянки и все эти крики и удары – одно притворство.

– Ошибаешься, Билль, это все твои выдумки, – сказал Колин, который с ребенком на спине шагал теперь рядом со своими спутниками.

– Нет, нет, я не ошибаюсь; женщина к вам благоволит, мистер Колин. Ну-ка, скажите, что она дает вам есть?

Видя, что бесполезно скрывать свою удачу, Колин сознался, что негритянка, когда никто их не видел, давала ему сухие финики и молоко, хранившееся в кожаной бутылке, которую она носила под плащом.

Товарищи Колина открыто завидовали его удаче и говорили, что готовы целыми днями таскать какого угодно негритенка, только бы получать за это молоко и финики.

Но они не подозревали в эту минуту, что скоро придется им переменить свое мнение и что предполагаемое счастье Колина будет скоро источником несчастья для них всех.

Глава 11. ВЫСОХШИЙ КОЛОДЕЦ

В этот день после полудня сделалось особенно жарко, а Голах как нарочно пустил своего верблюда таким быстрым ходом, что невольники с большим трудом могли за ним поспевать.

Билль устал первым и, наконец, решил, что не в силах идти дальше; если он и не падал еще от усталости, то во всяком случае терпению его настал конец.

Он сел на землю и объявил, что дальше не пойдет. Целый поток ударов посыпался на него, но не заставил его изменить решения. Оба молодых негра, родственники Голаха, не зная, какие бы средства пустить в ход, обратились за помощью к шейху.

Последний немедленно повернул своего мехари к строптивому невольнику.

Прежде чем он достиг места, где лежал Билль, трое мичманов употребили все свое влияние на товарища, стараясь убедить его встать до прибытия тирана.

– Ради Бога, – вскричал Гарри, – если ты только в силах, поднимись и пройди хоть немного!

– По крайней мере, попробуй, – советовал Теренс, – мы тебе поможем; ну же, Билль, сделай это усилие для нас, Голах уже близко.

Говоря это, Теренс и Гарри, с помощью Колина, схватили несчастного Билля и пытались поставить его на ноги, но старый моряк упрямо оставался там, где был.

– Быть может, я и могу пройти еще немного, – сказал он, – но я не хочу. Довольно с меня! Я хочу ехать на верблюде, а Голах пускай пойдет в свою очередь пешком. А вы, мальчики, будьте благоразумнее и не беспокойтесь очень за меня. Все, что вам следует делать, это смотреть на меня: вы научитесь кой-чему. Если у меня нет молодости и красоты, как у Колина, чтобы составить мне счастье, зато я больше его прожил на свете и приобрел опытность, а моя ловкость заменит мне остальное.

Доехав до места, где сидел моряк, Голах узнал, что произошло и что обычное средство не достигло своей цели.

Он вовсе не казался недовольным этим сообщением: его лицо даже выразило некоторое удовольствие. Он спокойно приказал невольнику встать и продолжать свой путь.

Моряк, истомленный усталостью, умирая от голода и жажды, дошел до крайнего отчаяния. Он сказал крумэну, чтобы тот передал шейху, что он готов продолжать путь, но не иначе как сидя на одном из верблюдов.

– Значит, ты хочешь, чтобы я тебя убил? – крикнул Голах, когда слова моряка были ему переданы. – Ты хочешь украсть у меня то, что я отдал за тебя? Этого не будет, ты меня еще не знаешь.

Билль клятвенно заверил шейха, что не двинется с места и что его не принудят двигаться иначе, как верхом на верблюде.

Этот ответ, переданный крумэном Голаху, по-видимому, заставил его задуматься.

Он подумал с минуту, что ему делать, и вскоре отвратительная улыбка искривила его черты.

Взяв повод от своего верблюда, он привязал его одним концом за свое седло, а другим концом обвязал кисти рук моряка. Тщетно пытался Билль сопротивляться: он был точно ребенок в могучих руках черного шейха.

Сын и зять Голаха стояли возле него с заряженными ружьями, готовые выстрелить при первом же движении товарищей моряка. Когда последний был связан, начальник приказал своему сыну провести верблюда вперед, и Билль потащился следом за животным по песку.

– Теперь ты едешь вперед! – кричал Голах победоносно. – Вот новый способ путешествовать на верблюде. Бисмиллях! Я остался победителем!

Путешествовать таким образом было слишком большим мучением, чтобы его возможно было терпеть долго; Билль решился встать на ноги и идти. Он был побежден, но в наказание за его возмущение шейх продержал его привязанным у седла верблюда весь остаток дня.

Никто из белых невольников не поверил бы, что они будут в состоянии переносить такое обращение с собой и позволят товарищу терпеть подобное унижение.

Между тем ни у одного из них не было недостатка в истинной храбрости, но их гордость уступала перед силой голода и жажды. Голах рассчитывал именно этим путем подчинить себе своих невольников и вот таким-то образом он торжествовал над теми, которые, при других обстоятельствах, спорили бы со своей судьбой до последней крайности.

На следующее утро Голах сказал своим пленникам, что после полудня они пойдут к цистерне или источнику и остановятся там дня на два или на три.

Это известие было передано Гарри крумэном, и все были в восторге, что наконец-то отдохнут и, кроме того, напьются воды вволю.

Гарри довольно долго разговаривал с крумэном, и последний выразил свое удивление тем, что белые пленники так легко подчиняются неволе. Он сообщил англичанину, что дорога, по которой они идут, если продолжать держаться все в том же направлении, приведет в глубь страны, по всей вероятности, в Тимбукту. Поэтому крумэн советовал просить Голаха отвести их скорей в какой-нибудь береговой порт, где их мог бы выкупить английский консул.

Крумэн обещал быть переводчиком во время их разговора с Голахом и сделать все, что будет в его власти, чтобы содействовать удачному окончанию переговоров. Он мог убедить шейха изменить направление, сказав ему, что тот найдет гораздо лучший рынок, если поведет своих пленников в такое место, куда приходят корабли, капитаны которых охотно выкупят пленников.

В заключение крумэн прибавил таинственно, что есть еще один предмет, относительно которого он хотел их предостеречь. На предложение объясниться крумэн смолчал и, видимо, находился в сильном замешательстве. Наконец, он кончил тем, что сказал, что их друг Колин никогда не покинет пустыни.

– Почему? – спросил Гарри.

– Потому что шейх убьет его.

Гарри попросил его определеннее высказать свое мнение и объяснить, на чем оно основано.

– Если Голах заметит, что мать ребенка дает вашему товарищу хотя бы только по одному финику в день или по капле воды, он убьет их обоих. Голах вовсе не дурак, – он все видит.

Гарри обещал предупредить своего товарища о грозящей ему опасности, чтобы спасти его, прежде чем пробудятся подозрения Голаха.

– Ничего хорошего, ничего хорошего, – добавил крумэн.

Чтобы объяснить эти слова, переводчик сказал Гарри, что если молодой шотландец откажет женщине в какой бы то ни было просьбе, оскорбленное самолюбие негритянки превратит ее симпатию в ненависть, и тогда она постарается возбудить против него гнев Голаха, что, конечно, будет иметь роковое значение для его жертвы.

– Что же тогда делать, чтобы спасти его? – спросил Гарри.

– Ничего, – ответил крумэн, – вы ничего не можете сделать. Любимая жена Голаха любит его, и он умрет.

Гарри передал Биллю и Теренсу весь разговор с крумэном, и все трое стали советоваться.

– Мне кажется, черномазый прав, – сказал наконец Билль. – Если Голах заметит, что одна из его жен оказывает предпочтение мистеру Колину, – бедный малый пропал.

– В этом нет ничего невозможного, – добавил Теренс. – Я вижу, что с какой стороны ни взгляни, Колин попал в затруднительное положение; непременно надо его предупредить, как только он к нам присоединится.

– Колин, – сказал Гарри, когда их товарищ с ребенком подошел к ним, – держись подальше от этой негритянки. Тебя уже заметили; крумэн только что предупредил нас, и, если Голах увидит, что она тебе дает что-нибудь есть, ты погибший человек.

– Но что же я могу сделать? – отвечал молодой человек. – Если бы эта женщина предлагала вам молока и фиников, когда вы умираете от голода и жажды, могли бы вы отказаться от них?

– Нет, признаюсь, и желал бы только, чтобы поскорей случилось подобное; но только держись от нее подальше; ты не должен отставать от нас и все время иди рядом с другими.

Между тем караван шел к тому месту, где Голах рассчитывал найти известный ему источник и сделать привал.

Глава 12. ЗАЖИВО ПОГРЕБЕННЫЕ

Прошло еще два дня утомительного путешествия, прежде чем караван дошел до источника. Четверо белых невольников находились в самом плачевном состоянии. Тропическое солнце немилосердно жгло их своими знойными лучами; рот высох, кожа потрескалась, а израненные от долгой ходьбы по горячему крупному песку ноги отказывались служить.

Голодные, снедаемые мучительной жаждой, обессиленные, еле тащились несчастные пленники за своим хозяином, восседавшим на верблюде.

Увидев издали небольшой холмик, покрытый довольно густым кустарником, Голах обернулся и жестом указал невольникам на зеленую листву деревьев. Все поняли значение этого сигнала, и у них вдруг явилась надежда на спасение. Силы точно чудом прибавилось, и каждый без всякого принуждения удвоил шаг и спустя немного времени караван был уже у подошвы холма.

Нечеловеческие усилия, которые употребили изнемогавшие от жажды невольники, чтобы поскорее достигнуть источника, должны бы были вызвать к ним сострадание черного шейха, но это был не такой человек; чужие страдания его, по-видимому, только забавляли.