Дон Пабло, на которого летел бык, привлеченный, вероятно, более ярким цветом его пончо, выполнил свой маневр с замечательной ловкостью и без труда достиг скалы, вслед за ним прибежал и Гуапо. Но каков был ужас, когда, повернувшись к долине, дон Пабло увидел свою жену и детей. Они услышали крик Гуапо, вышли из хижины, чтобы узнать, в чем дело, и теперь были уже довольно далеко от нее. Увидя быка, донна Исидора с детьми бросилась к жилищу и успела добежать до двери. Но вход в хижину был так неудобен, что невозможно было пройти быстро.

– Боже, помоги им! – воскликнул дон Пабло.

Между тем еще более рассвирепевшее животное сбросило наконец с себя накинутое пончо и устремилось к женщине, которая в эту минуту старалась протолкнуть детей в хижину. Казалось, ничто не могло спасти ее. Но раздался топот быстро скачущей лошади, и дон Пабло увидел всадника, который размахивал над головой каким-то странным оружием. Оно состояло из трех ремней: одни концы их были связаны вместе, а к трем другим прикреплялись тяжелые шары. В ту же секунду ремни пролетели со свистом и, быстро кружась, обвились вокруг ног быка, который тотчас свалился на землю, тщетно стараясь высвободиться.

Всадник издал торжествующий крик, спрыгнул с лошади и, подбежав к упавшему животному, вонзил ему в горло свой нож. Струя крови брызнула из раны, и через несколько секунд бык лежал уже неподвижно.

Тогда человек спокойно распутал болас – ремни, охватившие ноги животного, и после этого направился к нашим путникам.

VII. Вакеро

Спасителем донны Исидоры был друг Гуапо, хозяин хижины. Он поклонился гостям и с вежливостью, которая отличает испано-американцев, заявил им, что дом его к их услугам и они могут располагать всем, что у него есть.

Маки, маис и кусок жареного мяса убитого быка составили хороший ужин. Дон Пабло в благодарность дал вакеро довольно значительную сумму денег, а Гуапо поделился с ним запасом коки, что, видимо, гораздо больше обрадовало индейца, чем деньги дона Пабло.

После ужина, когда оба индейца насладились кокой, Гуапо, знавший, что можно вполне довериться вакеро, объяснил ему причину и цель их путешествия по этим безлюдным местам. Вакеро обещал ему не только хранить тайну, но и направить солдат по ложному следу, если они появятся здесь. Слух о доне Пабло проник и сюда; вакеро знал, что это патриот, враг испанцев, друг бедных индейцев, и он готов был рисковать жизнью, чтобы оказать ему услугу; и действительно, вряд ли кто в мире проявляет такую беззаветную преданность друзьям своего народа, как индейцы Анд. Сколько благороднейших жертв, сколько примеров непоколебимой верности, сколько героических смертей представляет их история со времен завоевания страны жестоким Пизарро и его кровожадными соратниками!

Изгнание дона Пабло еще больше усилило в вакеро желание показать ему свое гостеприимство, и он сделал все, чтобы гости провели ночь спокойно. Окончив приготовления, он сказал, что пойдет охотиться на шиншилл и вискачей. Леону очень захотелось отправиться с ним; он попросил разрешения и, когда получил его, был просто в восторге.

Шиншилла и вискача – два родственные вида мелких грызунов, живущих в высоких горах Перу и Чили. Оба эти вида по величине и всем своим привычкам очень напоминают кроликов, но отличаются от них большим хвостом и более короткими ушами. Цвет шиншиллы всем известен; ее мягкий, бархатистый мех охотно привлекает модниц, и его можно встретить во многих меховых магазинах. Вискача не так красива, цвет ее темный, без примеси белого, голова по форме напоминает голову зайца; скулы ее черны, а усы длинные, как у кота. Эти маленькие зверьки живут в расселинах скал, на самых высоких склонах Анд. Днем они прячутся, а вечером в сумерки и рано утром выходят искать корм. Их ловят петлями из конского волоса; петли эти расставляют у входов в норы, точно так же, как у нас делают это при ловле зайцев; только у нас вместо конского волоса применяется тонкая проволока.

Леон был в восторге. Добрый вакеро показал ему, как надо расставлять петли и при этом рассказал массу историй о жизни различных животных, встречающихся в пуне. Проходя мимо одного озера с болотистыми берегами, они увидели плавающего прекрасного дикого гуся из породы хуачуа. Туловище его было бело, как снег; крылья – великолепного зеленого цвета, оттененного фиолетовым; а клюв и лапы – ярко-красные. Они видели также ибисов и водяную курицу, по величине почти не уступающую индейке; она была темно-серого цвета, и у основания ее красного клюва находился желтый нарост в форме боба, почему индейцы и называют ее «бобовый клюв». На равнине, по окраинам болота они видели красивых ржанок (charadrius), зеленые крылья которых блестели на солнце, словно отполированный металл. Вот пролетела хищная птица из породы соколов; вакеро назвал ее хуарахуа (huarahua) и прибавил, что она совершенно безвредна и нисколько не пуглива, так что позволяет приблизиться к себе. Действительно хуарахуа сидела на камне и, хотя индеец подошел к ней так близко, что мог легко ударить ее палкой, она не сдвинулась с места. Никогда еще Леон не видел такой непугливой птицы. Вакеро заметил, кроме того, что она питается только падалью и никогда не трогает живых существ.

Вакеро был в своем роде натуралист; он так же хорошо знал всех животных пуны, как некоторые из наших лесников зверей своего леса. Он показал еще Леону дятла, которого называл пито (colaptes rupicola). Этот дятел, подобно каменным попугаям, о которых мы упоминали выше, является как бы исключением в своем семействе, потому что все виды дятлов живут в лесах, а этот встречается среди скал. Пито невелик, темного цвета, в пятнах, брюшко – желтое. В этой пуне их было множество.

Но особенно внимание Леона привлекла птичка, которую вакеро назвал петухом инков; она была величиной не больше скворца и имела спинку темную с черными полосками, а грудь совершенно белую. Но Леона заинтересовал не внешний вид птицы, – хотя она была и очень красива, – а рассказы вакеро о ее нравах. Она через каждый час повторяет свой печальный крик, и индейцы относятся к ней с суеверным страхом.

Когда уже возвращались домой, из узкого ущелья выбежала лисица, направляясь к окраине болота, где она, без сомнения, находила богатую добычу. Она была из отвратительной породы canis azarae, которая встречается во всей Южной Америке и производит большие опустошения в стадах овец и альпак. Пастухи пуны ведут с ней ожесточенную войну, тем более, что каждый владелец стада дает за убитую старую лисицу барана, а за молодую – ягненка. Вот почему вакеро пожалел, что не взял с собой своих собак они наверняка затравили бы лисицу. Но вакеро боялся, чтобы они не покусали Леона, и оставил их дома.

Была уже поздняя ночь, когда охотники возвратились в хижину, и Леон, рассказав обо всем, что видел, лег и крепко уснул.

VIII. Ламы, альпаки, вигони и гуанако

Когда на рассвете следующего дня наши путешественники вышли из хижины, глазам их представилось интересное зрелище: они сразу увидели четыре породы баранов, которые водятся в Андах, но очень редко встречаются вместе. Рядом были ламы и альпаки пастухов; дальше, на равнине – семь гуанако, а еще дальше – довольно многочисленное стадо вигоней. Все гуанако были совершенно одинакового цвета; то же можно сказать и о вигонях – не было ни малейшей разницы между отдельными животными стада. Между тем как в стаде вакеро – среди лам и альпаков – каждое животное имело более или менее резкие особенности в окраске. Замечание это важно тем, что указывает на общий, очень интересный закон: в диком состоянии все животные одного вида окрашены всегда одинаково. Но по мере того как вид начинает сближаться с человеком, в окраске его появляются особенности, которые с окончательным приручением этих животных и разнообразят их до бесконечности.

Из всех животных Южной Америки европейцы сразу обратили внимание на ламу. До завоевания Перу это было единственное вьючное животное, известное туземцам, и испанские путешественники рассказывали о ламе много такого, чему нельзя верить. Говорили, например, что ее применяли для верховой езды, чего не бывало, разве какой-нибудь ребенок, быть может, для забавы садился на нее.

Лама невелика ростом, хотя благодаря длинной шее кажется и не низкой. Обычно она бурого цвета, переходящего то в черный, то в желтый; иногда бывает в пятнах или крапинках. Есть ламы черные, есть и белые, но последние встречаются редко. Шерсть этих животных длинная, но грубая и у самок немного мягче и гуще. Они меньше ростом, и никогда их не используют для перевозок тяжестей.

Ламу начинают привлекать к делу с четырех лет; вьюк прикрепляют к особому седлу из грубой шерсти иергуа. Мы говорили уже, что тяжесть вьюка не должна превышать двадцать фунтов, и что когда животное это устанет, то ни ласками, ни ударами нельзя заставить его идти дальше. Если с ламой обращаются жестоко, она со злобой плюет в лицо проводника; слюна ее настолько едка, что кожа, смоченная ею, покрывается мелкими прыщами. От плохого обращения ламы иногда сходят с ума; тогда они бьются головой о скалу и разбивают череп.

Для переноски металла в рудниках Перу используются прежде всего ламы. Походка их очень твердая, и они уверенно поднимаются и спускаются по таким крутым склонам, где мул не может идти. Иногда их применяют для перевозки соли и других продуктов к берегу моря; но большей частью они не выдерживают этих путешествий; родившись на высоких равнинах Анд, ламы не выносят зноя низких мест.

Стадо лам представляет очень интересное зрелище во время переходов. Одно из наиболее крупных животных идет впереди, остальные ламы мерным шагом следуют за ним гуськом, каждая с колокольчиком на шее и лентами на голове. Они внимательно присматриваются ко всему, что встречается на дороге, и если что-нибудь испугает их, быстро разбегаются в стороны, и тогда очень трудно бывает снова восстановить порядок среди них. Когда они устают, то издают особые звуки, которые можно сравнить со звуками эоловой арфы. При навьючивании ламы ложатся; в этом же положении они и спят, причем ночью никогда не пасутся. Больших переходов совершать они не в состоянии. Подобно верблюдам Востока ламы могут долго оставаться без воды. Бюффон рассказывает об одной ламе, которая выдержала восемнадцать месяцев без воды. Впрочем, к рассказам Бюффона надо относиться осторожно.

Первое время после открытия Америки лама стоила от сорока до пятидесяти долларов. Когда европейцы привезли сюда мулов и других вьючных животных, цена лам значительно понизилась. Теперь они стоят долларов пять-шесть в окрестностях рудников, а в местах, где их разводят, можно купить хорошую ламу и за половину этой цены.

Прежде, во времена инков, мясо лам в большом количестве употреблялось туземцами в пищу. Теперь же его едят очень мало; предпочитается мясо баранов

– оно вкуснее и питательнее.

Гуанако больше ламы и долго считался одичавшей ламой. Но это неверно; гуанако представляет отдельный вид, хотя и принадлежит к тому же семейству. Он водится на высоких горах и может быть приручен; используется как вьючное животное. Но это достигается с большим трудом. Формами тела гуанако походит на ламу; шерсть его красновато-бурая, а на брюхе – грязно-белая; она у него короче, чем у ламы. Гуанако водится небольшими стадами в шесть-семь голов, он очень дик и при малейшей попытке приблизиться к нему быстро убегает в совершенно недоступные места.

Пака, или альпака, среди этих видов более всего походит на барана. Густая шерсть ее довольно длинна и шелковиста. Из нее выделывают прекрасные ткани; потому-то она составляет важный предмет торговли.

Альпака обычно бывает белая или черная; встречаются и пегие, а иногда и пестрые. Это домашнее животное, которое не используется для перевозки вьюков, а разводится огромными стадами для стрижки, как и бараны, на которых оно очень походит своим упрямством и глупостью. Если альпака отстанет от стада, то нет возможности заставить ее идти той дорогой, на которую ее направляют. Она скорее умрет под ударами, чем сдвинется с места.

Вигонь, бесспорно, была самым красивым и грациозным из четырех видов животных, которые наши путешественники увидели в пуне. По формам она походит на антилопу, а окраска ее имеет особый оттенок, который жители Перу так и называют – цветом вигони; он приближается к оранжевому и немного походит на рыжий цвет так называемых трехшерстных кошек. Таковы все верхние части животного, а остальные – белые.

Мясо вигони превосходно, а шерсть гораздо лучше, чем у альпаки, и ценится в четыре раза дороже. Из нее делают шляпы; ткани из вигоней носили сами инки во времена их былого могущества и процветания.

Вигонь живет на возвышенных местах, но редко отваживается взбираться на те отвесные скалы, которые служат убежищем для гуанако. Ее копыта предназначены скорее для того, чтобы ступать по равнинам, покрытым травой, чем карабкаться на отвесные скалы и обнаженные склоны высоких гор. Вигони живут стадами по восемнадцать-двадцать голов; каждое стадо имеет своего вожака, который заботится о безопасности остальных и относится к этой обязанности с величайшим старанием. При малейшем признаке какой бы то ни было опасности он издает резкий свист и бьет копытом о землю. Стадо понимает это предостережение и сразу собирается вокруг вожака, вытянув шеи в ту сторону, откуда грозит опасность; затем все пускаются бежать, сначала медленно, потом все быстрее и наконец мчатся с быстротой оленя; вожак же остается позади, останавливаясь время от времени, чтобы прикрыть стадо.

В Андах существует несколько пород, близких к этим животным. Их принимали за отдельные виды, но они представляют просто смесь этих четырех пород.

IX. Охота за вигонью

Так как вигонь для индейца – это очень вкусное мясо и дорогая шерсть, то охота на нее является очень прибыльной. Способ, чаще всего применяемый для ловли этих животных, называется чаку и требует большого количества охотников. Обычно все население деревни собирается для этой охоты, которая так выгодна, что является скорее делом, чем развлечением. Даже женщины участвуют в чаку, и для них находится достаточно дела, так как охота продолжается с неделю и даже дольше, а надо готовить пищу.

Человек пятьдесят – сто охотников отправляются в места, где водятся стада вигоней. Берут с собой длинные веревки, множество всевозможных тряпок и кольев. Прибыв на место, вбивают колья в землю на расстоянии около трех шагов один от другого и таким образом огораживают круг, диаметр которого порой достигает полуторы мили. Между этими кольями протягивают веревки, на расстоянии фута от земли, а на веревках развешивают все те же разноцветные лоскутья, которые собственно, с этой целью и были взяты; от ветра тряпки развеваются во все стороны. Круг этот в одном месте открыт на расстоянии почти ста ярдов, и это место служит входом в него. Когда все готово, индейцы верхами объезжают равнину и гонят перед собой встреченные стада вигоней, направляя их в устроенный круг, после чего вход замыкается. Затем охотники слезают с лошадей и с помощью боласов, а порой и просто руками ловят глупых животных, которые так пугаются развевающихся от ветра лоскутьев, что даже не пытаются бежать. Гуанако в этом случае гораздо умнее: они прекрасно понимают, что протянутая веревка не может удержать их, и спокойно перепрыгивают через нее, а иногда и разрывают, не обращая внимания на лоскутья.

Если случается, что среди загнанных вигоней в круге окажется хоть один гуанако, он не только уходит сам, но своим примером увлекает и вигоней, так что охотники остаются ни с чем.

Колья, веревки и все прочие предметы переносятся с места на место до тех пор, пока не будут пойманы все встреченные вигони. После этого охотники делят добычу и возвращаются домой. Но лучшая часть добычи идет в пользу церкви: все шкуры вигоней, стоящие доллара по полтора каждая, должны быть отданы священнику деревни, и этот налог составляет немалый доход, потому что охотники нередко привозят до полутысячи голов животных.

Существует и другой способ ловли вигоней. Если охотник достаточно ловок, он может поймать животное один, и тогда ему не придется отдавать священнику шкуру. Наш вакеро, видя, с каким интересом его гости смотрят на стадо, не смог удержаться, чтобы не показать им свое умение и вместе с тем немного заработать. На несколько минут он исчез, а затем вернулся, преобразившись так хорошо в ламу, что вигони непременно должны были ошибиться. Голова и шея «ламы» были хорошо набиты шерстью, так что держались прямо и возвышались над головой вакеро, который весь был покрыт шкурой животного, причем глаза его приходились на высоте груди чучела. Преобразившись таким образом, индеец захватил свое любимое оружие – болас. Мы упоминали об этом оружии, рассказывая об уничтожении свирепого быка. Оно состоит из трех свинцовых шаров или камней, один из которых менее тяжел, чем остальные. Каждый шарик прикреплен к ремню или, лучше, к веревке, сделанной из жил вигони; другие концы этих веревок связаны вместе. Охотник держит в руке самый маленький из трех шаров и вертит остальные два над своей головой до тех пор, пока они приобретут необходимую скорость. Тогда он прицеливается и бросает болас; оружие, описывая быстрые круги, со страшной силой обвивается вокруг первого встреченного им предмета. Какова бы ни была сила животного, но если ноги его будут спутаны боласом, оно непременно сразу свалится. Но нужно много ловкости и опытности, чтобы бросить болас прицельно; неловкие же новички часто разбивают собственные головы, вместо того, чтобы остановить животное, за которым охотились.

Стадо вигоней спокойно проходило ярдах в двухстах от хижины, в которой наши путешественники провели ночь. С боласом в руке, вакеро пробежал первые сто ярдов насколько мог быстро, а потом, по мере приближения к стаду все более замедлял шаги; таким образом, он прошел мимо гуанако, не спугнув их, что было хорошим началом. Вигони, видя спокойствие своего вожака, ничуть не встревожились. К этому-то вожаку и направился замаскировавшийся индеец; его легко было узнать среди стада по более крупным размерам и твердой походке. Удастся ли охотнику обмануть это старое, опытное животное? Вот оно насторожилось, вот ударяет ногой о землю, и вслед за тем раздается его резкий свист. Послушное стадо стекается к вожаку и вот оно уже пустилось наутек. Но в эту секунду мнимая лама резко поднимается на задние ноги, завертелся, промелькнул болас – и старый вожак катается по земле.

А где же быстрые вигони? Вы, наверное, думаете, что очень далеко от охотника, который грозит им смертью? Нет, бедные животные вернулись, чтобы разделить участь того, за кем привыкли следовать и кто всегда оберегал их. Вот они окружили его, издавая жалобные крики. Теперь вакеро уже не нужно скрываться; он убивает одно за другим эти жалкие создания, которые даже и не думают бежать. Вот все они лежат мертвые, ни одно не спаслось от ножа охотника. Их агония уже кончилась, последний стон замер. В долине раздается только топот убегающих гуанако, испуганных лам и альпак.

Леон насчитал девятнадцать вигоней. Индеец уверял его, что это не первая такая охота на его веку и что каждый раз, когда удается убить вожака, все остальные вигони добровольно разделяют его участь и позволяют убить себя, не оказывая ни малейшего сопротивления.

X. Ловля кондора

С помощью мула и лошади быстро перетащили убитых вигоней к самой хижине. Одна из них тотчас была разрезана на части, и лучший кусок был зажарен: свежий воздух пуны обострил аппетит путешественников, и они с большим удовольствием позавтракали.

Но мертвые вигони и свежая шкура убитого накануне быка вскоре привлекли кондоров, этих огромных ястребов, которые зачастую питаются падалью. Четыре или пять птиц парили уже над головой вакеро, и тот спросил Леона, не желает ли он посмотреть, как ловят этих птиц. Легко угадать ответ Леона; никогда еще его любопытство не было так сильно. Неужели болас может настичь этих ястребов, которые никогда не подпускают к себе человека даже на расстояние ружейного выстрела? Только когда они так наедятся своей отвратительной пищи, что не в состоянии летать, – только тогда можно их убить или захватить; но если они еще голодны – это просто немыслимо: какие угодно хитрости, применяемые охотниками, не только не достигают цели, а, напротив, лишь усиливают природную осторожность этих птиц. Другие породы коршунов здесь охраняются законом: например, кто убьет черного коршуна, подвергается наказанию, платит штраф, потому что птицы эти считаются очень полезными, они очищают природу от разлагающихся трупов, вызывающих заразные болезни. Головы же кондоров, наоборот, оцениваются, как головы разбойников, потому что эти птицы наносят огромный ущерб владельцам стад; каждый из этих хищников ежегодно пожирает немалое количество ягнят, молодых лам и альпак. К тому же и огромные перья их очень ценятся в городах Южной Америки. Все это делает кондора хорошей добычей, и когда представляется возможность, охотники стараются не упустить его.

Вакеро взял длинную веревку и свежую шкуру быка и велел Гуапо следовать за ним с двумя лошадьми. Пройдя довольно значительное расстояние от хижины, они подошли к вырытой в земле яме, которая, по всей вероятности, не раз служила индейцу в подобных случаях. Вакеро спрыгнул в яму и растянулся на дне, старательно прикрывшись шкурой так, чтобы окровавленная сторона ее была повернута наружу. Можно было подумать, что она просто разложена для просушки. Гуапо и лошади были здесь только для того, чтобы обмануть кондоров, которые с высоты внимательно наблюдали за тем, что делалось в долине.

Вакеро был так хорошо скрыт в яме под шкурой, что его невозможно было заметить, и поэтому когда Гуапо с лошадьми возвратился к хижине, кондоры были убеждены, что здесь не осталось ничего, кроме свежей шкуры, растянутой на солнце; красный цвет кожи казался им мясом.

Вскоре кондоры спустились, и самый больший из них, который был, без сомнения, и самый жадный, сел невдалеке от вакеро. Через несколько минут, не заметив ничего подозрительного, он стал понемногу приближаться и наконец взобрался на самую шкуру и начал рвать ее клювом. Но в эту минуту кожа вдруг приподнялась, кондор быстро захлопал крыльями, стараясь улететь, но – напрасно. Вакеро крепко держал его за ногу. Остальные, конечно, вмиг поднялись на недосягаемую высоту.

Леон думал, что вакеро тотчас вылезет из-под шкуры. Но хитрый охотник, сидя на земле и продолжая держать птицу за ногу, старательно прикрывал шкурой свою голову и плечи, потому что хорошо знал, что коршун не преминул бы выклевать ему глаза или по крайней мере сильно ранил, если бы он раскрылся. Защищенный таким образом индеец привязал веревку к ноге птицы и после этого бросился бежать со всех ног. Кондор, почувствовав себя свободным, начал быстро подниматься, не выпуская из когтей кожи, которую старался утащить с собой. Леон воскликнул, думая, что охота не удалась; но вакеро держал веревку в руках и, благодаря упрямству кондора, который не выпускал свою добычу, вскоре заставил его спуститься на землю. Здесь с помощью Гуапо, не без труда и хитрости, ему удалось наконец продеть веревку кондору в ноздри, после чего огромную птицу притащили к хижине и привязали здесь пока к столбу.

XI. Перуанская дорога в горах

Ловля вигоней потребовала немного времени, а охота на кондора – и того менее. Было еще рано, но дон Пабло торопился покинуть место, где враги легко могли бы взять его, если бы вышли на след. Путешественники поскорее сделали все приготовления к отъезду и, взвалив двух из убитых вигоней на спины лам, распростились с гостеприимным вакеро и направились на восток.

К вечеру они прошли пуну и провели ночь под скалой, которая служила им прикрытием. Утром, чуть только взошло солнце, они снова пошли в горы. Дорога становилась все труднее. Наконец достигли восточного склона Анд и начали спускаться с гор. Еще день, самое большее – два, и они будут уже у опушки того громадного леса, который тянется от Анд до Атлантического океана; лес вполне девственный, через который никогда не было проложено никаких дорог и мрачные чащи которого местами так непроходимы, что даже ягуар не может пробраться через них и вынужден влезать на вершины деревьев, чтобы поймать себе добычу. Еще день – и дон Пабло с семьей войдет в монтанью (по-испански-гора) – так называется этот лес по странной ошибке.

Несколько десятков диких индейцев, рассеянных в монтанье, являются единственными обитателями из людей в этой громадной пустыне. Испанцы, даже в период своего могущества, не в состоянии были подчинить их; да и португальцы, на другом берегу, не были удачливее. Время от времени тот или иной миссионер пытался обратить индейцев в католичество, но эти усилия ни к чему не привели; если не принимать во внимание нескольких путевых столбов да развалившихся жилищ бывших миссионеров, то можно сказать, что монтанья и теперь остается столь же девственной, как и была в то время, когда корабли Колумба впервые прорезали Карибское море.

Испанцы никогда не могли утвердиться здесь и основать колонию; несколько раз отправлялись экспедиции вдоль рек с целью отыскать сказочную страну Маноа, король которой, по рассказам, каждое утро осыпал себя золотым порошком, вследствие чего его звали el dorado (по-испански – позолоченный). Но баснословная страна не была найдена, и поселения испанцев не распространялись по ту сторону Сьерры – гор, составляющих первую цепь Анд, милях в двадцати – тридцати от больших городов, лежащих на возвышенных равнинах Перу.

Итак, дон Пабло достиг границы цивилизованного мира. Быть может, дальше ему и попадется хижина индейца, но он хорошо знал, что человека белой расы там не встретится ни одного.

Знал ли он эти места, куда ягуары, крокодилы, змеи, миллионы ползающих, рыкающих или жужжащих словно преграждают вход человеку? Он знал одно: враги в людском обличье жаждут его крови, и он не может возвратиться на родину, там его сразу казнят, имущество его конфисковано, единственная возможность уйти от преследователей – это удалиться в лес. Дон Пабло жил теперь только настоящим; будущее не существовало для него.

Тропинка, по которой шли путники, была протоптана животными или индейцами; она тянулась вдоль берега пенистого потока. К вечеру достигли самой крутой части Кордильер, и дорога, очень тяжелая и раньше, теперь стала еще труднее. Узкая тропинка то поднималась на почти отвесные утесы, то опускалась в такие глубокие бездны, куда едва проникал свет.

Такие дороги бывают только в Андах. Они образуются из-за особенного строения этих гор, в которых попадаются расселины до двух тысяч футов глубины. Их называют в Южной Америке кебрадами. Глядя на эти пропасти, можно подумать, будто одна из гор провалилась, исчезла, оставив громадную пустоту на месте, которое занимала. А между тем путнику приходится спускаться в эти ущелья на самое дно, следуя по тропинке, которая по капризу природы часто идет по склону крутой скалы и местами так узка, что мул с трудом находит место, где бы ступить. Не раз приходится переходить по мосту, переброшенному над пропастью, в мрачной глубине которой шумит бурный поток; и мост этот, сделанный из веревок и лиан, раскачивается, точно гамак.

Человек, путешествующий по Европе, среди мирной природы, не может составить себе ни малейшего представления о диком виде здешних мест и о тех дорогах, по которым приходится следовать, чтобы перебраться через Анды. Переход через Альпы или Карпаты – совсем другое дело, и опасности, которые встречаются там – сущие пустяки в сравнении с теми, которые ожидают вас на перуанских дорогах, где на каждом шагу ваша жизнь висит на волоске. Мулы скользят по узким обрывистым тропинкам, разрывают веревочные мосты и падают в бездны, увлекая за собой всадников, разбиваясь об острые скалы. Подобные несчастья случаются постоянно; а между тем беспечность испано-американцев так велика, что даже в местах, где наиболее часто ездят, мосты и дороги чинятся очень редко. Надо иметь особо настоятельную необходимость или увидеть полное разрушение моста, чтобы здесь решились заменить старые веревки новыми или поправить карниз. Но тропинка, по которой шли наши путники, не была проложена человеком и не имела даже веревочных мостов. Иногда она исчезала перед потоком, через который приходилось перебираться вплавь с тем, чтобы потом карабкаться на утес, который вдруг вырастал на пути и за которым так же неожиданно оказывалась большая река. Снова надо было переправляться, не зная, какая новая, может совершенно уж непроходимая, преграда ждет впереди.

XII. Встреча над бездной

Изнемогая от усталости, путешественники остановились на ночь в одном овраге, менее других усеянном камнями, что давало возможность лечь и уснуть. Запас оки и ульки уже весь вышел, и на ужин было только мясо вигони. Для животных нашлась обильная пища – сочные, хотя и колючие, листья кактусов; но дон Пабло напрасно осматривал ближайшие окрестности, думая найти какое-нибудь съедобное растение, которое заменило бы изгнанникам хлеб или картофель. Ему помог Гуапо; опытность индейца здесь оказалась полезнее всей учености ботаника. Он показал ему дикую агаву, мясистая сердцевина которой, так же как и верхняя часть корней, очень вкусна, особенно сваренная с мясом. Эта агава во множестве растет на скалах, в самых бесплодных местах. Толстые листья ее при разрезе дают большое количество освежающего сока, что делает их бесценными для измученного жаждой путешественника. В равнинах северной Мексики бродячие племена апачей, команчей и навахов варят агаву с лошадиным мясом, это и составляет их основную пищу. Одно племя апачей даже называют мескалерами (mescaleros) по назчанию этого растения, которое в той местности называется мескаль (mescal). Во многих лесах Анд, где почва бесплодна, дикая агава является единственным растением. Бедные племена индейцев по необходимости употребляют ее в большом количестве; и природа, кажется, с тем и дала это растение пустыне, чтобы человек и здесь имел возможность существовать.

На следующий день путешественники прошли две или три мили, взбираясь по одной из тех узких тропинок, о которых мы говорили в предыдущей главе.