Почти все они имеют любопытную привычку ставить караульных на время кормежки. Эти караульные становятся на какое-либо возвышение и при приближении врага издают особенный предупреждающий звук. У одних этот крик похож на слог «сик», повторенный несколько раз и сопровождаемый шипением; у других он напоминает лай собачонок, третьи издают свист, отчего и получили свое популярное название – свистуны, под которым они известны промышленникам.

Тревожный этот крик слышен на очень далеком расстоянии и, услышанный другими сурками, тотчас же всеми подхватывается.

Индейцы и белые охотники употребляют в пищу сурков. Иногда их ловят, вливая воду в их норки. Но этот способ применим лишь ранней весной, когда земля еще не оттаяла и не позволяет воде просачиваться вглубь, а сурки только еще начинают просыпаться от зимней спячки. Иногда их стреляют, но если они не убиты наповал, то обыкновенно успевают спастись в своих норках и скрываются в них раньше, чем охотник успеет схватить их.

Глава XVIII. БАРСУКИ, КРАСНЫЕ И ЛЕОПАРДОВЫЕ СУРКИ

Быть может, Люсьен еще многое сообщил бы о сурках – он не сказал и половины того, что знал, – но в это мгновение сами сурки прервали его рассказ. Несколько сурков вдруг появилось у отверстий перед домиками. Они внимательно осмотрелись кругом с вершин своих холмиков и, набравшись храбрости, вскоре рассеялись по утоптанным дорожкам, соединявшим их жилища. В скором времени их можно было насчитать целую дюжину, бегавших взад и вперед, помахивавших своими хвостиками и издававших время от времени присущий им предупредительный сигнал.

Наши путешественники видели, что сурки эти принадлежали к двум совершенно разным породам, отличающимся окрасом, величиной и другими признаками. Те, которые побольше, были сверху серовато-желтые с оранжевым оттенком на горле и брюшке. Это красные сурки, иногда называемые полевыми белками, или свистунами. Другие принадлежали к наиболее красивой разновидности сурков. Они немногим меньше своих красных собратьев, но хвосты их больше и тоньше, что придает им более грациозный вид. Главная же красота заключалась в их окрасе и отметинах. Во всю длину они были покрыты чередующимися желтыми и шоколадными полосами, причем последние, в свою очередь, испещрены правильными рядами желтых пятен. Эти отметины придавали зверькам особенную красоту, присущую леопардам, что и дало повод назвать их леопардовыми сурками.

По их поведению можно было догадаться, что как те, так и другие чувствовали себя дома и что норки обеих разновидностей находились тут же. Так оно и было на самом деле. Норман сказал своим товарищам, что оба вида постоянно встречаются вместе, хотя и не живут в одних и тех же норах, а только являются соседями в общих селениях. Норки «леопардов» имеют гораздо более узкие входы и идут гораздо глубже перпендикулярно, прежде чем разветвиться в горизонтальном направлении. Прямая палка, опущенная в одну из таких норок, может углубиться в нее на целых пять футов, прежде чем достигнет колена. Норки красных сурков, напротив, разветвляются почти у самой поверхности и не идут так глубоко в землю. Этим объясняются и то обстоятельство, что красные сурки просыпаются на три недели раньше «леопардов». Солнечное тепло доходит до них раньше и будит их от глубокого сна.

Пока мальчики узнавали эти сведения, число сурков возросло до двадцати, они весело резвились на склоне холма. Расстояние, отделявшее их от путешественников, было слишком значительно, чтобы беспокоить их, но мальчики, со своей стороны, свободно могли следить за всеми их движениями. Вскоре они заметили, что сурки завязали между собой несколько жестоких драк. Это были не битвы между разными видами, а поединки между самцами каждой разновидности. Они сражались, как маленькие кошки, храбро и яростно; было заметно, что «леопарды» значительно более деятельны и злобны, чем их сородичи. Люсьен, наблюдавший их в подзорную трубу, заметил, что они часто хватали противника за хвост, и что у некоторых сурков хвосты были короче, чем у других. Норман объяснил, что это было последствием предыдущих битв и что вообще редкий из самцов мог похвастаться целым хвостом.

Пока длились эти наблюдения, внимание мальчиков было привлечено каким-то странным животным, которое ползком пробиралось из-за холма. Величиною оно было с обыкновенного сеттера, но гораздо толще его, ниже и более лохмато. Оно имело плоскую голову и короткие закругленные уши. Шерсть его была пятнистая, седовато-серая, переходящая в темно-коричневый цвет на лапах и хвосте. Последний, хотя и покрытый длинной шерстью, был короткий и торчал прямо вверх. На широких лапах зверя виднелись длинные загнутые когти. Его морда была острая, подобно морде борзой собаки, но не такая красивая, а белая полоса, ограниченная двумя черными полосками, шедшая с самого кончика морды через макушку, придавала морде животного совершенно особенное выражение. В общем, оно производило впечатление странного и злобного существа. Норман сразу признал в нем американского барсука. Прочие мальчики никогда прежде не видывали это животное, так как на юге, да и во всей населенной части Соединенных Штатов оно не водится, а то, что там иногда называют барсуком, не что иное, как полевая свинья или мэрилендский сурок. Долгое время существование барсуков в Северной Америке совершенно отрицалось; теперь ошибочность этого мнения доказана, хотя американские барсуки принадлежат больше к другой разновидности этого животного, чем его европейские одноплеменники. Американский барсук меньше европейского; мех его длиннее, тоньше и светлее; вместе с тем он значительно прожорливее и пожирает в огромных количествах мышей, сурков и других маленьких зверьков, питаясь и попадающейся падалью. Он водится в песчаных пустынных местностях и до такой степени перекапывает землю своими норами, что лошади нередко проваливаются и ломают ноги в этих норах. Пустые пространства в земле образуются не только от их жилищ, но и от расширения барсуками норок сурков; это они делают, чтобы добраться до самих зверьков и уничтожить их. Барсук, главным образом, добывает себе пищу именно таким способом; но так как зимой сурки засыпают, а земля под ними замерзает до полной окаменелости, барсукам приходилось бы очень плохо, не позаботься природа и о них: они также засыпают и только весной вновь возвращаются к жизни, чтобы снова начать свою вечную охоту на бедных, маленьких сурков. Особенно лакомы они до красных сурков и «леопардов» и являются их вечными, непримиримыми врагами.

Когда мальчики впервые заметили барсука, он крался, почти касаясь брюхом земли и горизонтально вытянув свою длинную морду, по направлению к жилищам сурков. Он намеревался неожиданно напасть на них. Время от времени он останавливался, осторожно осматривался и затем снова продолжал свой путь. Его план, очевидно, состоял в том, чтобы оказаться между сурками и их норками, захватить некоторых из них во время бегства и таким образом раздобыть себе пищу без лишнего труда, а не выкапывать их из норок. Его передние лапы и когти, впрочем, настолько крепки и сильны, что барсуку не составляет большого труда разрыть рыхлую землю, и он почти так же быстро, как крот, способен скрыться под нею.

Тихо и осторожно, с горящими злобой и жадностью глазами, барсук подошел шагов на пятьдесят к суркам и, вероятно, успел бы отрезать путь отступления некоторым из них, если бы в это мгновение филин, который до этого момента спокойно сидел на одном из пригорков, вдруг не поднялся и не начал кружиться над головой незваного посетителя. Это привлекло внимание караульных сурков, которые тотчас издали свой тревожный крик, и сурки со всех ног бросились по своим норкам.

Барсук, видя, что дальнейшие предосторожности излишни, поднялся и бросился за ними в погоню. Но было уже поздно: все сурки успели попрятаться, и их тревожное шипящее «сик-сик» доносилось из-под земли. Барсук на одно мгновение остановился, точно выбирал нору, затем рьяно принялся за дело и начал разрывать землю. В несколько секунд он вырыл такую глубокую яму, что наполовину ушел в нее, и лишь его хвост и задние лапы еще виднелись над землею. Он, по всей вероятности, скоро скрылся бы совершенно, если бы мальчики под предводительством Нормана не бросились на него и не схватили за хвост, стараясь вытащить. По очереди тащили они барсука, но, несмотря на все их усилия, – а Базиль и Норман были очень сильные юноши, – барсук не двигался. Норман предупредил их, чтобы они ни за что не выпускали хвост, так как в то же мгновение барсук исчез бы безвозвратно, и поэтому они держали его до тех пор, пока Франсуа не зарядил свое ружье. Затем выстрелил барсуку в лапу и хотя не убил, но принудил податься назад и высунуть голову из норы. Маренго моментально схватил его. Последовала отчаянная борьба, закончившаяся тем, что собака схватила барсука за горло и менее чем через четверть минуты задушила его. Шкура его, единственное, что имело какую-либо ценность, была содрана и отнесена в лагерь, тушка же оставлена на месте и скоро замечена сарычами и индейскими коршунами, которые через несколько минут уже спустились на нее.

Но это зрелище не было новостью для наших путешественников, и они скоро перестали интересоваться им, тем более, что другая птица приковала на короткое время их внимание. Это был большой ястреб, который, как определил Люсьен, принадлежал к разновидности, известной под названием сарыча. Этих сарычей в Северной Америке насчитывается несколько видов, и между ними и теми, которые только что спустились на тушку барсука, нет никакого сходства. Последние, обыкновенно называемые индейскими сарычами, настоящие ястребы и питаются преимущественно падалью, тогда как первые по внешнему виду и повадкам походят на соколов.

Тот, о котором идет здесь речь, был так называемый болотный сокол. Норман пояснил, что индейцы называют его змеиной птицей, потому что он особенно любит и преимущественно питается мелкими змейками, в изобилии водящимися по берегам Саскачевана.

Путешественники очень скоро убедились в точности индейского названия; этот народ, как и другие дикари, имеет хорошую привычку давать предметам названия, которые выражают какое-нибудь характерное качество описываемого предмета. Птица, их заинтересовавшая, кружилась в воздухе, очевидно, разыскивая себе добычу. Ее совершенно не было слышно, и, казалось, какая-то невидимая сила заставляла ее двигаться. Раз или два она пролетела над головами мальчиков, но только Франсуа хватался за ружье, как птица, точно понимая его намерения, стрелой поднималась ввысь и опускалась лишь по другую сторону лагеря, где продолжала свою разведку. Так продолжалось с полчаса, как вдруг она резко повернулась в воздухе, не спуская глаз с какого-то предмета в траве. В следующее мгновение она скользнула к земле и, на секунду остановившись над ее поверхностью, снова взвилась в воздух, держа в клюве маленькую извивавшуюся зеленую змейку.

Люсьен воспользовался этим происшествием, чтобы указать своим товарищам на характерную особенность ястребов и сарычей, по которой их всегда можно отличить от настоящих соколов. Эта особенность заключается в манере хватать свою добычу. Первые легко скользят горизонтально или по диагонали и хватают свою добычу на лету; настоящие же соколы бросаются на свою жертву перпендикулярно, камнем.

Он обратил их внимание также и на то, что у каждой породы хищных птиц величина крыльев и хвоста и другие особенности всегда соответствуют их способу добывания пищи; отсюда возник спор о том, чем считать это – причиной или следствием? Люсьену, однако, удалось убедить своих спутников, что это было лишь следствием их привычек, а не причиной. Наш натуралист был верным последователем теории постоянного совершенствования и изменения к лучшему всей природы.

Глава XIX. СТРАННАЯ ПРИМАНКА

Через два дня после описанного происшествия с барсуком молодые путешественники добрались до Кумберланд-Гоуза, одного из значительнейших постов Компании Гудзонова залива. Начальник этой станции, живший на ней, был другом отца Нормана и, само собой разумеется, во время их пребывания в Кумберланд-Гоузе мальчиков старались как можно больше развлекать. Тем не менее они недолго пробыли у гостеприимных хозяев, так как желали окончить свое путешествие ранее наступления зимы, когда плавание на пирогах становится немыслимым. Зимой не только озера, но и самые быстрые реки замерзают на многие месяцы. Вся земля покрывается толстым слоем снега, и передвижение становится возможным лишь на лыжах или в санях, запряженных собаками. Этот способ передвижения употребляется как индейцами и эскимосами, так и немногочисленными в тех краях промышленниками и охотниками, когда им приходится перебираться с одного места на другое.

Путешествие в таких условиях не только затруднительно, но и в высшей степени опасно. Съестных припасов очень часто достать негде, дичь попадается очень редко, так как почти все птицы и четвероногие на зиму перебираются в более теплые места, и нередко случается, что целые группы путешественников и даже индейцев, которые, как известно, могут питаться решительно всем, чем угодно, погибают от голода и мороза.

Мальчикам все это было хорошо известно, и потому они очень торопились добраться до цели путешествия ранее наступления холодов. В форте они, конечно, получили новое полное снаряжение, но, помня, что им предстоит много волоков, взяли с собой лишь самое необходимое. Так как для переноски пироги необходимы были два человека, весь багаж, который могли нести два других мальчика, конечно, был весьма ограничен, ведь Франсуа был еще совсем ребенком, а Люсьен никогда не отличался большой силой. Самая значительная часть их багажа состояла в легком топорике, кой-каких кухонных принадлежностях с небольшим запасом провизии, и, конечно, в ружьях.

Покинув форт, они несколько дней продолжали плыть вверх по Саскачевану. Затем распрощались с ним и вошли в маленькую речонку, с севера впадающую в Саскачеван. Перенеся свою пирогу через небольшой волок, они достигли другой небольшой речки, текшей в другом направлении и впадавшей в один из рукавов Миссисипи. Плывя по ней и совершив еще несколько переносов пироги, они вошли в озеро Ла-Кросс, а затем последовательно в озеро Светлое, Буйволовое и Мети. После этого озера им пришлось нести пирогу на очень далекое расстояние, чтобы достичь верховья реки, известной под названием Ясной Воды, по ее течению спустились они до самого ее устья и вошли в Оленью реку, или Атабаску, одну из прекраснейших рек Америки. Они, в сущности, уже находились на самой Маккензиевой реке, так как Оленья река, пройдя озеро Атабаска, получает название Невольничьей реки, а по выходе из Большого Невольничьего озера называется Маккензиевой и под этим названием впадает в Ледовитый океан. Итак, попав, наконец, на главную реку, которую им предстояло проплыть, они со спокойными сердцами, полные надежд, поплыли по ней. Правда, перед ними лежало еще полторы тысячи миль пути, но мальчики представляли себе этот оставшийся путь очень легким, а так как у них оставалось еще около двух месяцев теплой погоды, то они не сомневались, что успеют добраться до цели их путешествия до начала зимы.

Так плыли они вниз по реке, наслаждаясь чудесными видами Оленьей долины; сама река своей шириной и покрытыми лесом островами напоминала скорее цепь озер, чем обычную реку. Часто отдавались они течению, иногда работали веслами, а чудная канадская песня лодочников звонко разносилась по окрестности, и припев ее повторяло эхо соседних берегов. Ни одна часть путешествия не оставила в них такого приятного воспоминания, как эта.

В провизии они также не испытывали недостатка: в реке водилось много семги и серебристых рыбок, которых местные жители называли дорэ. Они стреляли также уток и гусей, и жаркое из этих птиц стало их обычным обедом. Гуси попадались разных видов: были и снежные гуси, называемые так из-за их белоснежного оперения, и смеющиеся гуси, крик которых напоминает человеческий хохот. Индейцы приманивают этих гусей тем, что, произнося слог «уа», в то же время многократно ударяют себя ладонью по открытому рту. Мальчикам попадался также и гусь Брента, и канадский гусь, который и есть настоящий дикий гусь. Другая разновидность этого гуся, известная под именем казарки, также попадалась нашим путешественникам. Кроме этих разновидностей, по словам Люсьена, в северных широтах Америки водятся многие другие породы птиц, в высшей степени необходимые их обитателям: целые племена индейцев в продолжение многих месяцев в году питаются исключительно ими.

Что касается уток, то одна разновидность, особенно интересовавшая мальчиков, все не попадалась им. Это была знаменитая парусная утка, так справедливо прославляемая американскими гастрономами. Она неизвестна в Луизиане и водится только по берегу Атлантического океана, и мальчики никогда не пробовали ее. Норман, впрочем, слыхал, что она иногда попадается в Скалистых горах и в других частях страны пушных зверей, и они надеялись встретить ее на Атабаске. Люсьен, по обыкновению, имел представление о ней и мог бы легко узнать ее по виду; он предложил сообщить товарищам сведения, не только относящиеся к этой разновидности, но и вообще рассказать об этих интересных птицах.

– Парусная утка, – начал он, – по всей вероятности, самая знаменитая и ценная из всех уток вследствие замечательно нежного вкуса ее мяса. Это совсем небольшая птица, редко весящая более трех фунтов; оперение ее далеко не так красиво, как оперение некоторых других разновидностей. Голова красная или каштановая, грудь – блестяще-черная, а большая часть туловища сероватого цвета. По всей вероятности, этот серый оттенок, несколько напоминающий корабельный парус, и дал птице ее популярное название, хотя достоверно происхождение его неизвестно. Она очень напоминает красноголовку Европы и Америки, так что издали их даже трудно отличить друг от друга. Последняя разновидность водится всегда вместе с настоящими парусными утками и часто продается вместо них на рынках Нью-Йорка и Филадельфии; натуралисту, впрочем, легко отличить их по клюву и глазам. У парусной утки глаза красные, клюв зеленовато-черный и почти прямой; красноголовка же имеет глаза оранжево-желтые, клюв синеватый и по верхнему краю вогнутый.

Парусная утка известна в естественной истории под именем Anas Valisneria вследствие того, что питается корнями водяного растения, известного всем любителям аквариумов и называемого валиснериею, по имени итальянского ботаника Антонио Валиснери. Эта трава растет в медленно текущих реках и на морских отмелях, где вода лишь слегка солоновата. Вода, в которой она растет, обыкновенно не глубже пяти футов, а само растение поднимается из воды на два и более фута и имеет листья густого зеленого цвета.

Корни валиснерии белы и сочны и слегка напоминают сельдерей, отчего и все растение известно среди охотников на уток как дикий сельдерей. Парусная утка почти исключительно питается этими корнями, и они-то и придают ее мясу присущий ему особенный нежный вкус. Там, где в обилии растет валиснерия, как, например, в Чезапикском заливе или по реке Гудзон, водится и эта утка, весьма редко встречающаяся в других местностях. Она питается только корнями валиснерии, не трогая листьев, и для этого ныряет и вытаскивает их с большой ловкостью. Листья, лишенные корня, плавают по воде и в громадном количестве прибиваются к берегу.

Парусные утки ценятся очень высоко на американских рынках, и охота на них составляет прибыльное занятие для сотен охотников, живущих по берегу Чезапикского залива. Право охоты на них часто бывало поводом к столкновениям между охотниками различных штатов, лежащих вокруг этого залива, переходившим иногда в настоящие кровопролитные схватки. Наконец правительствам этих штатов удалось устранить недоразумения и урегулировать отношения ко всеобщему удовлетворению.

В эту минуту пирога обогнула колено реки, и свободное водное пространство открылось перед путешественниками. Они увидели, что другая река, с очень тинистой водой, впадала в ту, по которой они плыли; и около места впадения и на довольно большое расстояние ниже его вся поверхность реки была покрыта зеленой водяной травой, напоминавшей осоку. У края этой осоки и в той части ее, которая казалась менее густой, виднелась стая нырявших и плескавшихся диких птиц. Они были очень малы, очевидно, утки, но расстояние было еще слишком велико, чтобы рассмотреть, к какой разновидности они могли принадлежать. Единственный белый лебедь, трубач, виднелся на воде между стаей и берегом, медленно направляясь к последнему. Франсуа тотчас же зарядил один из стволов ружья лебяжьей или, вернее, козлиной дробью; Базиль тоже схватился за ружье. Об утках никто и не думал, все внимание было сосредоточено на трубаче. Люсьен вынул подзорную трубу и начал наблюдать за стаей. Мальчики не принимали предосторожностей по отношению к уткам, не намереваясь стрелять по ним, и потому пирога медленно продвигалась в их направлении. Но восклицание Люсьена заставило их переменить тактику. Он отдал приказание остановить пирогу, говоря им, что птицы, видневшиеся перед ними, были именно парусными утками, о которых они только что беседовали. Он нисколько в том не сомневался.

Это сообщение вызвало новое волнение: мальчики мечтали хоть одну из них застрелить и попробовать, а потому приняли все меры, чтобы достигнуть своей цели. Им было известно, что из всех водоплавающих эти утки наиболее пугливы и что приблизиться к ним можно только хитростью. Пока они кормятся, у них, по рассказам охотников, выставлены караульные. Насколько это справедливо, достоверно неизвестно, но неоспоримо то, что они никогда не ныряют все одновременно и что, пока некоторые находятся под водою, другие зорко осматриваются, точно остерегаясь возможных врагов. Норман поэтому предложил приладить к передней части пироги густые ветки так, чтобы скрыть и саму пирогу, и всех сидящих в ней. Мальчики одобрили этот план и пристали к берегу, где срезали несколько кустов, приделали их к борту, сами легли в пирогу и начали медленно подвигаться к уткам. Ружья были им ни к чему, и вся их надежда сосредоточивалась на двустволке Франсуа, который сидел на носу, готовый во всякое мгновение открыть огонь; остальные правили пирогой. Козлиная дробь была заменена более мелкой. О лебеде забыли и думать.

Приблизительно через четверть часа пирога, бесшумно скользя по реке вдоль густой травяной заросли, которая в этом месте состояла из валиснерий, подошла к уткам, и мальчики, глядевшие сквозь ветки, могли ясно различить птиц. Стая состояла из трех разных пород уток, пасшихся вместе: кроме самих парусных уток, были другие, очень на них похожие, но более мелкие – красноголовки. Затем были еще утки, совершенно не похожие ни на тех, ни на других; их головы были тоже красного, но более яркого цвета, с белой полосой, шедшей от самого клюва через макушку головы, что дало Люсьену возможность сразу определить их. Это были свищи. Но что наиболее заинтересовало наших путешественников, так это отношение этих трех пород друг к другу. Оказывалось, что свищи добывали себе пищу систематическим грабежом парусных уток. Последние, как уже сообщил Люсьен, питаются корнями валиснерий, но чтобы раздобыть их, они вынуждены нырять на глубину четырех или пяти футов и оставаться некоторое время под водой. Свищи также очень лакомы до сельдерея, но не принадлежат к числу хороших ныряльщиков и поэтому неспособны доставать себе эти корни. К какой же хитрости прибегают они, чтобы добыть себе любимое лакомство? Плавая как можно ближе к парусной утке, они ждут, пока та не нырнет. Свищ тогда бросается вперед, внимательно осматривает окружающую осоку (он всегда может точно определить по ее трепетанию, у каких корней работает утка) и ждет момента появления утки над поверхностью воды. Раньше, чем бедная птица будет в состоянии стряхнуть с глаз воду и открыть их, свищ бросается на нее, выхватывает из ее клюва добытый корень и исчезает вместе о ним. Иногда между ними возникают столкновения, но свищ, зная превосходство своего противника в силе, редко вступает в битву; обыкновенно он пользуется своей быстротой и спасается бегством. С другой стороны, и сама парусная утка редко преследует его, сознавая бесцельность погони. Она только с видом глубокого сожаления и укора смотрит ему вслед, а затем, очевидно, решив, что в воде осталось еще много других корней, снова ныряет на дно.

Красноголовка редко имеет столкновения с теми или другими, так как довольствуется листьями и стеблями, в изобилии плавающими на поверхности.

Пирога подплывала все ближе, и мальчики с большим интересом следили за утками. Они заметили, что трубач также подплыл к ним, на что утки не обращали ни малейшего внимания. Люсьена поразила внешность этого лебедя: его перья казались взъерошенными, и плыл он как-то слишком натянуто и ненатурально. Он совершенно не двигал головой, а держал ее опущенной почти до воды, с видом птицы, ищущей пищу на поверхности. Люсьен ни одним словом не заикнулся своим товарищам о своих наблюдениях, так как все они упорно молчали из боязни испугать уток; но Базиль и Норман тоже заметили странный вид и поведение лебедя; что же касается Франсуа, все внимание его сосредоточивалось на утках, и он не видел ничего другого.

Приблизившись к уткам, они заметили, что каждый раз, как лебедь подплывал к какой-либо из них, та тотчас же исчезала под водой и больше уже не показывалась на поверхности. Это обстоятельство сильно заинтересовало их. Они хотели уже сообщить друг другу о своих наблюдениях, но в эту минуту выстрел Франсуа отвлек их внимание, и все стали смотреть сквозь ветки, чтобы поскорее посчитать убитых им уток. Несколько уток лежали мертвыми на воде, несколько других продолжали еще биться; но мальчикам было не до их подсчета. Необъяснимое явление приковывало все их внимание: лебедь, поведение которого и раньше казалось им весьма странным, теперь вел себя еще более непонятно. Вместо того, чтобы взлететь после выстрела в воздух и исчезнуть, он вдруг затанцевал и занырял в воде, все время испуская крики, весьма похожие на человеческий голос. Затем он вдруг поднялся из воды и упал на спину на некотором расстоянии от прежнего своего места; а вместо него на поверхности воды показался темный круглый предмет, двигавшийся по направлению к берегу и все время испускавший все те же ужасающие крики.

Темный предмет был не чем иным, как затылком человека; река становилась все мельче, и голова все больше высовывалась из воды, так что скоро мальчики ясно различили блестящую шею и голые плечи индейца. Все объяснилось. Индеец вышел на охоту на уток и употребил чучело лебедя для своего прикрытия; отсюда и странное поведение птицы. Пирогу, скрытую ветвями, он не замечал, пока выстрел Франсуа не привлек его внимания. Этот выстрел и головы мальчиков, высунувшиеся из-за ветвей, испугали его больше, чем его появление испугало самих мальчиков: быть может, это были первые белые лица, которые он видел на своем веку. Как бы то ни было, он был чрезвычайно перепуган и, дойдя до берега, не останавливаясь и не оборачиваясь, бросился бежать со всех ног, точно преследуемый нечистой силой. Путешественники, ради интереса, забрали лебединую кожу; к застреленным Франсуа уткам они присоединили около двадцати уток, брошенных индейцем во время бегства и всплывших на поверхность. Все они были связаны друг с другом.

Забрав их в пирогу, мальчики очистили ее от ветвей и, снова взявшись за весла, стрелой полетели вниз по реке.

Глава XX. АМЕРИКАНСКИЕ УТКИ

Люсьен продолжал свою лекцию об американских утках.

– В водах Америки, – говорил он, – насчитывается не менее двух дюжин разновидностей уток. Ученые разделили их на целых восемнадцать классов. Легче выучить все, что когда-либо было написано о всех существующих утках, чем запомнить все восемнадцать специальных названий, которыми угодно было этим господам окрестить эти классы.

Истинный натуралист Вильсон провел больше оригинальных наблюдений над американскими утками, чем все последующие исследователи. Он описывает всех американских уток под общим названием anates, и, по-моему, его исследование и описание их оставляет далеко за собой все труды даже более счастливых и известных натуралистов.

Водоплавающие птицы Америки, – продолжал Люсьен, – то есть лебеди, гуси и утки, имеют громадное значений в тех широтах, по которым мы теперь путешествуем. В известные времена года они составляют единственное пропитание обитателей этих мест. Они все принадлежат к перелетным птицам; с замерзанием рек и озер улетают в более теплые края, а весной снова прилетают на север, где выводят птенцов и проводят лето. Быть может, они делают это потому, что эти пустынные места представляют им большую безопасность для выращивания птенцов и в период линьки. По моему мнению, впрочем, не это побудительная причина, так как и на юге встречается немало пустынных, необитаемых мест, а между тем они покидают и их ради холодного севера. «Их прилет в пушные страны, – пишет один известный натуралист, – знаменует собою начало весны и порождает между бродячими охотниками такую же радость, как уборка хлеба или сбор винограда в более мягком климате». Как индейцы, так и охотники, служащие в Компании Гудзонова залива, тысячами уничтожают лебедей, гусей и уток и едят их не только в свежем виде, но и солят их и таким образом сохраняют на зиму, когда невозможно бывает достать другой пищи. Добывают их всевозможными способами: и ружьем, и приманками, и путами, и сетями; но в этом отношении Норман сведущ более меня, быть может, он поделится с нами своими познаниями.

– Индейцы, – без промедления начал тот, – обыкновенно ловят их тенетами. С этой целью они устраивают под прямым углом к берегу ряды плетней ярдах в двух-трех друг от друга, куда и вплывает птица, направляясь к берегу за кормом. Между плетнями устанавливаются тенета, прикрепленные ко дну так крепко, что попавшаяся птица не в состоянии тащить их за собою. Тенета делаются из свитых вместе оленьих жил, а иногда из ремней. Наибольшую трудность представляет приготовление плетня. Иногда неоткуда бывает достать необходимые для их укрепления на дне шесты; особенно трудно переплетать их, сидя в маленькой валкой пироге. Нередко течение рек, в которых особенно много птицы, чрезвычайно быстро; в мелких реках и озерах работа, конечно, легче, и мне приходилось видеть такие маленькие озера с плетнями, тянущимися от одного берега до другого. В больших озерах в этом нет необходимости, так как лебеди, гуси и неныряющие утки должны выходить на берег за кормом и скорее попадаются у берегов, чем в открытых водах.