Эсперанса

Тогда доктор и Чарльз решили немедленно отправиться на розыски юноши. Вызывался было идти и Альмагро, но его упросили остаться, опасаясь, что вид дикарей чересчур взволнует его. Остальные же члены колонии были слишком неопытны, чтобы им можно было идти на такое рискованное предприятие.

Сборы наших друзей были недолги. В седельные сумки положили сухарей и сушеного мяса, цветных бус (для подарков дикарям) и небольшой запас пороха; каждый из всадников засунул за пояс длинный нож, через плечо закинул ружье (причем не забыли захватить нож и ружье и для Джека); кроме того, у каждого были болас и лассо, подзорная труба и теплый пончо, который мог служить и плащом, и одеялом.

Снарядившись таким образом, Люис и Чарльз поехали вдоль реки до слияния ее с другой, большой рекой и отсюда – к югу по необозримой равнине. Долго они ехали, внимательно осматривая горизонт по всем направлениям, но нигде не было и признака селения дикарей. Между тем на равнину уже спускалась ночь… По расчетам наших друзей, они отъехали от Эсперансы более чем на тридцать миль. Нужно было остановиться на отдых. Они зажгли большой костер для защиты от диких зверей, поужинали припасами, взятыми в дорогу, и крепко уснули, измученные долгой ездой. На следующий день, встав с рассветом, разглядели в подзорную трубу, что далеко на востоке виднеются лошади или скот: очевидно, там находилась индейская деревня. Однако и в этот день им не попался ни один человеческий след. По их расчету, до Анд оставалось уже не более двадцати миль; более пятидесяти миль отделяли их от Эсперансы. Между тем у них кончилась взятая с собой вода, а по дороге не попадалось ни одного водоема. Тогда по предложению Люиса решили повернуть к югу в надежде найти одну из бесчисленных рек, текущих с Анд. И действительно, повернув к югу, вскоре выехали на крутой берег большой реки, но добраться до воды было трудно, тем более, что наступил вечер. Решили пока переночевать тут же на берегу, а с рассветом поискать брод; переходить реку в этом месте было опасно, так как, несмотря на трехсаженную ширину, река имела слишком быстрое течение.

Наши друзья решили искать брод и поехали вдоль реки. Мили через две они натолкнулись на странное сооружение вроде висячего моста, но крайне первобытного устройства: на обоих берегах в землю было вбито по три толстых кола, на расстоянии трех футов один от другого. К каждой паре колов был прикреплен ременный канат, протянутый через реку. А поперек канатов были положены деревянные бруски, крепко привязанные к канатам ремнями. Таким образом получился узкий висячий мост без перил; проход по нему требовал немалых усилий. Однако сооружение было достаточно прочное, и наши друзья, осторожно придерживаясь середины, благополучно перебрались на другой берег.

Теперь уже было очевидно, что деревня дикарей близко, – и наши друзья стали осторожнее подвигаться вперед. Наконец с одного высокого дерева они различили дым в миле расстояния. Проехав еще с полмили, можно было простым глазом разглядеть темные шалаши, служившие жилищами дикарей. Необходимо было вдвойне соблюдать осторожность. К счастью, справа от деревни рос густой лес, где и можно было спрятаться вместе с лошадями. Люис вызвался идти в разведку, чтобы удостовериться, в этой ли деревне находится в плену Джек, и если это так, постараться войти в переговоры с дикарями. Так как это была ближайшая к Эсперансе деревня дикарей, хотя отсюда до колонии было около семидесяти миль, можно было заключить, что именно эти дикари и похитили Джека.

Оставшийся наблюдать за лошадями Чарльз поспешил влезть на дерево, Люис же осторожно направился к вигвамам дикарей, но, подойдя на расстояние шагов в пятьдесят, также влез на дерево, откуда ему удобнее было разглядеть, что делалось в деревне.

Прежде всего ему бросились в глаза группы беспорядочно разбросанных шалашей, накрытых лошадиными и воловьими шкурами. В центре стояла такая же хижина, но гораздо больше других. Перед шатрами кувыркалась на земле вместе с собаками стая голых ребятишек, за которыми смотрели две-три женщины с длинными заплетенными в косы волосами, украшенными птичьими перьями. Спустя несколько минут, из главного шалаша вышла молодая женщина, одетая опрятнее других, и на ней был алый пончо, ниспадавший до самых ног; голова ее была изящно украшена серебряным обручем и страусиными перьями. За ней вышел… Джек, высокий, стройный, в пончо из шкур, он вел за руку маленького мальчика. Женщина остановилась и, лаская мальчика, стала разговаривать с юношей; это обстоятельство показывало, что Джек избежал тяжестей неволи и с ним не обращаются, как с рабом. Он взял ребенка на руки и стал с ним весело играть… Женщина с улыбкой наблюдала. Но вот дитя натешилось, и мать унесла его в хижину, а Джек отошел чуть дальше и задумчиво прислонился к дереву. Пользуясь этим, Люис издал крик, похожий на крик сорокопута, которому молодежь часто подражала в Эсперансе. Сначала Джек не обратил внимания, но когда крик повторился, он встрепенулся и, минуту подумав, ответил таким же криком. Зная теперь, что друзья близко, он уже готовился бежать в лес, как вдруг раздался режущий звук рога, – и к деревне галопом подскакал отряд дикарей, волоча за собой длинные копья и несколько убитых быков, лошадей и гуанако.

Джек ушел в вигвам и вывел оттуда женщину в алом плаще и маленького мальчика. Между тем из шалашей с шумом выбежала толпа женщин и завладела добычей. Они принялись обдирать животных и разрезать мясо длинными ломтями. Мужчины же выводили лошадей, затем свели их в корраль, находившийся между селением и лесом, где скрывался Люис. Только вождь, отличавшийся от других гордой осанкой и серебряной диадемой на волосах, удалился в свою хижину вместе с молодой женщиной и ребенком, предоставив свою лошадь Джеку, который повел ее в корраль, громко насвистывая мотив народной песенки: «Когда взойдет луна – выходи», из чего Люис понял, что он готов к бегству. Отведя лошадь в корраль, юноша вернулся на поляну с серебряными стременами и сбруей, сел на землю и стал их чистить травой. Затем, положив сбрую, он с равнодушным видом направился к лесу, собирая по дороге сухой мох, как бы для чистки сбруи. Когда Джек близко подошел к дереву, Люис шепнул:

– Не теряйте времени! Когда можно бежать?

Джек, по-прежнему нагибаясь к земле, проговорил:

– В полночь! Все устали и никуда не поедут. Нужна ли вам провизия?

– Ломоть-другой не помешает! Да, кстати, возьмите-ка этот порошок и посыпьте им мясо для собак! Это одурманит их!

Джек с живостью подобрал сброшенный сверху пакет с порошком, затем, как ни в чем не бывало, не торопясь вернулся к сбруе с горстью мха. Между тем перед шалашами долго еще длилась возня: покончив с разделкой туш, женщины и дети с жадностью накинулись на сырое мясо и стали пожирать его, омывая свои волосы в лужах крови. В этом отвратительном пире, как заметил Люис, не принимали участие только вождь и его семья…

Между тем стало смеркаться; дикари один за другим разбрелись по вигвамам, и все стихало. Тогда, при свете луны, Люис увидел, как Джек вышел из вигвама с большим куском мяса, который он и швырнул собакам, еще обгладывавшим кости после пира дикарей.

Собаки с жадностью набросились на новое угощение и в один миг проглотили его. Через час воцарилась гробовая тишина.

Джек осторожно подбежал к дереву, где прятался Люис, окликнул его, затем, попросив минуту подождать, ушел в корраль и вывел оттуда лошадь. Тогда оба приятеля молча зашагали к поляне, где ждал их Чарльз, начинавший уже беспокоиться от долгого отсутствия Люиса. Он с радостью увидел теперь и возвращение пленника. Но расспрашивать было некогда; все трое вскочили на лошадей и помчались в обратный путь.

Пять часов без перерыва скакали они, а реки еще не было видно. Между тем сзади уже слышался топот коней и крики погони. К счастью, в самый последний момент наши друзья успели-таки доскакать до висячего моста.

– Слушайте, Чарли, – сказал Люис. – Вы, я знаю, умеете плавать! Стойте же тут, пока мы переведем лошадей на ту сторону, а как только мы это сделаем, вы перережете канаты с вашей стороны, я перережу со своей, затем кидайтесь в воду и плывите; только давайте я все же привяжу вас одним концом аркана.

Сказано – сделано. Когда переправа была закончена, канаты с обеих сторон были обрезаны – и весь мост, рухнув в воду, мгновенно был подхвачен течением. Тем временем наши друзья уже снова сели на лошадей и помчались вперед. Отряд индейцев, увидев, что моста нет, с минуту постоял в нерешительности, затем направился вниз по течению, должно быть, догонять мост, как предположил Люис.

– Наше счастье, что эти индейцы не умеют плавать! – говорил он. – А то бы нам не сдобровать!

На общем совете решено было повернуть к горам, так как в тянувшихся здесь лесах легко было укрыться от погони. Кроме того на пути встречалось много речек, и придерживаясь их, они не рисковали сбиться с пути,

План этот был одобрен, и, проехав с десять миль, наши друзья расположились на отдых, не рискнув даже развести огонь, чтобы изжарить мясо. Тут только Джеку рассказали о том, как дома убивались за ним.

– Ну, а ты отложи уж свой рассказ до возвращения домой, – проговорил Чарльз. – Только скажи одно, неужели эта красавица в алом пончо – индианка?

– Это как раз и есть самое интересное в моем рассказе! – ответил Джек. – Впрочем, нет, я не вытерплю: это – Зара, дочь нашего Альмагро! Она знает об отце, она – наш друг! Она знала, что я хочу бежать, но, боясь свирепости дикарей, не решилась помочь мне! Ну, больше ничего не скажу!..

– Точно мы не догадываемся, – засмеялся Чарльз, – что Зара – жена вождя, и в ней происходит борьба между преданностью мужу и любовью к отцу…

Тут Люис остановил Чарльза замечанием, что нечестно выманивать рассказ догадками и забеганием вперед, и Джека оставили в покое.

Отдохнув у костра, наши друзья опять сели на лошадей и проехали еще миль пятнадцать, пока от изнурения не стали валиться с седел. Тогда они слезли, привязали к деревьям лошадей и, закутавшись в плащи, заснули богатырским сном. Вдруг Чарльза разбудило глухое рычанье, и проснувшись, он увидел два больших сверкающих глаза, горевшие в кустах. Схватив ружье, юноша уже хотел спустить курок, как громадная пума перепрыгнула через Джека, лежавшего в ногах у Чарльза, и очутилась на загривке индейской лошади, привязанной тут же. Зверь мигом своротил лапами голову лошади и, сломав шею, в одну минуту исчез со своей добычей в лесу…

XII

Итак, наши друзья опять остались на двух лошадях. Впрочем, скоро им попался навстречу табун лошадей, и зоркий глаз Джека разглядел между ними одну, у которой хвост и грива были подстрижены, – признак, по которому в пампасах узнают лошадей, уже побывавших в руках человека, стало быть, выезженных. Поймать и оседлать ее было для ловкого юноши делом нескольких минут.

Бодро и весело летели теперь охотники домой. Еще два дня пути – и их ждет радостная встреча с родными и друзьями. Путешествие проходило незаметно; правда, порой приходилось порядком голодать. Но в конце концов всегда попадалась какая-нибудь дичь, которой можно было утолить голод.

Все шло благополучно. И вот когда они находились уже всего на расстоянии нескольких миль от Эсперансы, им бросились в глаза свежие следы целого отряда индейцев.

– Скорее! – воскликнул Джек. – Здесь побывали индейцы. Поспешим, если не поздно!

Они пришпорили лошадей и, подобно вихрю, полетели вперед. Вскоре раздались тревожные звуки колокола, вслед за ними послышался страшный боевой клич дикарей.

– Лесом, лесом пойдем! – скомандовал Люис. – Этак можно будет напасть врасплох на дикарей. Они не догадаются, что нас только трое.

Наконец показались строения Эсперансы, – и сердца наших друзей облились кровью, когда они увидели пылающую изгородь, а около нее – целую толпу дикарей, подкидывавших все новые головни в огонь.

Люис скомандовал, и все трое разом выстрелили из ружей. Вторичного залпа не потребовалось, так как испуганные дикари подумали, что на них напал целый отряд, и, стремительно вскочив на лошадей, бросились бежать, оставив на поле битвы одного раненого.

Вместе с тем ворота усадьбы раскрылись, – и вся семья Мертонов бросилась в объятия прибывших. Но расспрашивать было некогда. По команде Люиса, вступившего в обязанности главнокомандующего, все принялись за тушение пожара, который уже перебрался на крышу жилища Мертонов. Из хижины поспешили вынести все ценное, но отстоять хижину не смогли: она сгорела дотла.

Когда пожар был потушен, вспомнили о раненном индейце, – и Чарльз с Томом принесли его в хижину Альмагро. Это был юноша лет шестнадцати, очень смуглый, с длинными черными волосами, подхваченными серебряным обручем, – знак, что он вождь или сын вождя. Вся одежда его состояла из повязанного вокруг бедер алого пончо и сапог из лошадиной шкуры. Оказалось, что выстрел раздробил ему руку, и он лишился чувств от сильной потери крови. Доктор привел его в сознание и, поднося к губам чашку с живительным питьем, произнес по-испански:

– Не бойся! Мы все твои друзья!

Но раненый, раскрыв свои большие глаза, только покачал головой в ответ и, снова закрыв их, вытянулся во весь рост, желая этим показать, что он готов умереть. Люис осмотрел его руку, вправил ее и дал раненому успокоительное, после чего тот погрузился в тихий, спокойный сон.

Тогда, оставив больного, все семейство собралось в единственной оставшейся хижине, построенной для уехавших друзей. Альмагро, на всякий случай, привязал Уэллеса у самого пролома в изгороди, затем все уселись слушать рассказ Джека.

– Ну, Альмагро, знаете ли, какую радостную весть я принес вам? – обратился к нему сияющий Джек.

Альмагро заволновался и едва проговорил дрожащим голосом:

– Моя дочь?!

Гаучо закрыл лицо руками. Некоторое время царило молчание. Наконец он произнес:

– Благодарю вас, мой друг! Один раз вы спасли мне жизнь, а теперь возвращаете счастье… Расскажите же обо всем подробнее.

«Когда я оставил Марию в лесу, – начал Джек, – моей главной заботой было выиграть время, чтобы она успела скрыться. Я смело вышел навстречу вождю, со словами:

«Великий вождь! Я не враг тебе! Поэтому не мешай и ты мне собирать шишки, которые Бог создал для всех!» Вождь улыбнулся и, кажется, отпустил бы меня с миром, но воины, видимо, не очень-то слушавшиеся его, как это принято у здешних индейцев, грубо связали мне руки. Затем какой-то урод поднял меня к себе на седло, – и вся шайка помчалась домой.

Путешествие наше продолжалось несколько дней; ночи мы проводили на голой земле, а питались сырым мясом диких быков, которых убивали по дороге. Впрочем, мне-то претило это угощение, и я ел орешки из шишек, благо дикари не отняли их у меня, хотя вождь, более человечный, нежели его подчиненные, утешал меня: «Не бойся, cristiano, ты принадлежишь мне, а я убиваю только в бою!»

Наконец путешествие закончилось, – и мы въехали в деревню, встреченные неистовым гамом женщин и детей и собачьим лаем. Эта орава начала было травить меня, но вождь поспешил увести меня в свой вигвам. Навстречу ему вышла молодая женщина, судя по цвету лица, совсем не индианка; одежда се отличалась изяществом и опрятностью, выделявшими ее из толпы дикарок.

Она посмотрела на меня с участием и, когда муж ее вышел, спросила меня по-испански, гаучо ли мой отец и где его хижина? Я в двух словах рассказал ей историю нашей колонии и то отчаяние, в какое должен был повергнуть моих родителей мой плен.

Молодая женщина казалась растроганной. «И мне пришлось быть оторванной от родителей и родного крова, – проговорила она. – Но дикари были ко мне добры, и я научилась любить их. Все-таки я ни на минуту не забывала своего бедного отца и мать, которая едва ли пережила потерю своей маленькой Зары».

Я сразу догадался, что предо мной – ваша пропавшая дочь, Альмагро, и потому спросил: «Как имя твоего отца? Альмагро ди Вальдивия?»

Она вскрикнула: «Разве ты, юноша, знаешь моего отца? Жив ли он?»

В ответ на это я рассказал ей, как мы познакомились с вами, Альмагро, и как вы стали членом нашей общины, как наконец у вас зародилась первая надежда, при взгляде на вышитый чепрак.

Глаза ее заблестели. «Какая счастливая мысль пришла мне тогда – вышить чепрак! А я-то так сочувствовала горю Кангополя, огорченного потерей чепрака; я и не подозревала, что моя работа попадет в руки бедного отца!»

Она много плакала о матери и очень хотела увидеть отца, но и подумать не могла, чтобы оставить мужа. «Он очень добр ко мне, – говорила она, – даже не захотел взять вторую жену, чтобы дочь гаучо могла быть единственной хозяйкой в его доме». Кроме того, ее привязывает к мужу и ребенок.

Затем она сообщила мне, что и живя среди язычников, она старалась не забывать тех молитв, которым когда-то учила ее мать. Она пыталась было уговорить и Кангополя молиться вместе с ней, но муж ответил, что пускай она молится по-своему, а его оставит в покое, ибо его бог – бог крови и брани, который любит только храбрых, переселяя их после смерти в обширные поля, где не переводится дичь.

Я все-таки постарался углубить ее знания религии и с этой целью рассказал ей главнейшие события Священного Писания. Зара слушала внимательно и потом попросила поговорить об этом с Саусимианом, дядей Кангополя, больным старцем, который был уже всем в тягость. Он видит, что смерть близка, и боится ее. Ему не верится, чтобы, при его старости и слабости, обещанный воинам рай мог доставить ему блаженство.

Я вместе с Зарой посетил несчастного старика. Действительно, он был очень дряхл; но ум у него был живой и светлый. Раньше он бывал в городах, видел цивилизацию и теперь был настроен скептически к индейскому раю. Видя, что почва здесь подготовлена, я вспомнил, папа, ваши проповеди и стал рассказывать ему, что ожидает христиан после смерти. Со мной было маленькое испанское Евангелие, подарок мистера Керризерса; Зара спасла его от вороватых ребятишек и выпросила у меня, чтобы читать время от времени. Из него я и прочел кое-что для Саусимиана, а после меня стала читать Зара.

Задумав бежать, я, конечно, не сообщил Заре о своем намерении, так как был уверен, что Зара сочтет своим долгом все передать мужу. Но перед самым бегством я на вырванном из записной книжки листке написал по-испански: «Я убегаю к моему отцу и твоему отцу. Приходи к нам, Зара, с мужем и сыном, но без воинов. Оставляю тебе Слово Божие, читай из него Саусимиану, а мы будем молиться за всех вас!» Листок я вложил в Евангелие, а книгу положил на видное место, затем поспешил покинуть деревню. Остальное вы уже знаете!..»

Альмагро был глубоко взволнован этим рассказом и горячо поблагодарил юношу за его старания возвратить его дочь к христианской вере.

Люис, желая развлечь гаучо от поглощающей его тяжелой думы, просил рассказать им о нападении дикарей на Эсперансу.

– Мы рано разошлись, – начал Альмагро, – я сидел один, погруженный в свои думы; вдруг послышался яростный лай Уэллеса. Предчувствуя неладное, я немедленно побежал в общую комнату собирать оружие; в это время Мария, догадавшаяся взойти на площадку для обзора, закричала оттуда: «Принесите скорее воды, бочки почти пусты, а я вижу много факелов!» Действительно, мы упустили из виду возможность нападения дикарей и не думали о бочках. Теперь все лихорадочно принялись за работу. Едва мы успели наполнить водой бочки, как дикари разом бросили нам свои факелы. Между тем Том, державший шланг, от волнения не мог направить струи воды как следует, и наша изгородь занялась огнем. Ветер погнал пожар к дому. Я бросился на помощь Тому, и тут-то раздались ваши выстрелы.

Было уже очень поздно, и потому, помолившись Богу, все разошлись спать.

На другой день осмотрели ущерб, нанесенный пожаром. Оказалось, что, кроме разрушенной на протяжении тридцати шагов ограды, сгорела дотла одна хижина, запас топлива, приготовленный на зиму, наконец почти все подарки госпожи Дуглас – ящики, конторки, а также мебель, стоившая огромных трудов. Зато провизия, за исключением некоторого количества чарки, почти вся уцелела.

Выяснив размеры опустошения, решили прежде всего восстановить ограду, для чего немедленно отправились в лес, набрали там кактусов и рассадили их. После этого занялись постепенным восстановлением мебели.

Пленный чувствовал себя все лучше; он с аппетитом поел хлеба, но ни чая, ни бульона не мог проглотить, считая их «огненными напитками». Зато щербет с земляничным соком, которого хозяйки заготовили большое количество, на меду, по-видимому, очень понравился ему. Юноша стал свыкаться со своим положением, только постоянно был грустен.

Молодые девушки, стараясь развлечь его, часто приходили посидеть возле него и поболтать, но на все вопросы он отвечал коротко и крайне неохотно.

– Есть у тебя дома вкусные плоды и пахучие цветы? – однажды спросила его Мери.

– Для индейского воина самое приятное питье – кровь его врагов, – сурово отвечал Бизон, как звали пленника. – И нюхает он не цветы, а след неприятеля!

– Полно, Бизон, нужно не ненавидеть, а любить людей; ведь все они – Божьи! Посмотри, как счастливо мы живем здесь!

– Бизон никогда не может полюбить бледнолицых! – ответил индеец. – Бледнолицый коварен; он предлагает табак и огненную воду и говорит: «На, бери», чтобы индеец пришел к нему, – и убивает его!

– На свете есть добрые и злые люди, как между индейцами, так и бледнолицыми! – проговорил Люис. – Добрым нужно протягивать руку, а злых лучше сторониться.

Девушки улыбнулись и протянули руки индейцу, который с озадаченным видом прикоснулся к ним своей рукой, затем спросил доктора:

– Это делает нас друзьями?

– Да, – проговорил Люис, – и, надеюсь, ты не станешь воевать со своими друзьями. Когда вернешься к своим, не позволяй им грабить и убивать мирных людей.

Юноша весь встрепенулся.

– Разве Бизон уйдет к своим?! – воскликнул он. – Разве мать увидит опять своего любимца?! – Но тут же уныло прибавил: – Но лошадь моя убита, а индеец не ходит по степи пешком, подобно страусу или бледнолицему!

– Лошадь твоя жива, и ты в любое время можешь сесть на нее, – заметил Люис, – но тебе нужно остаться у нас еще немного, пока заживет рука. А за это время ты сам убедишься, как счастливо живут христиане!

– Великий касик, отец Бизона, – разговорился наконец юноша, – был тоже христианин. Из далекой страны пришли хорошие люди; они давали индейцам кожу и красивые одежды, и когда болезни обрушились на них, лечили их и многих спасли. Они научили касика и его народ молиться христианскому Богу; и племя жило счастливо. Тогда христианство быстро распространялось между нами. Но вот пришли другие люди, тоже христиане, те самые злые люди, о которых ты говорил сейчас. Они стали нападать на индейцев и жестоко избивать их; они прогнали их из богатых дичью степей и лесов. В бою с ними пал великий касик, мой отец, а вдова его с младенцем вынуждена была бежать далеко от родных мест. Младенец этот был я. Нас сопровождало несколько воинов. Когда Бизон вырос, они назвали его своим касиком и сказали: «Бизон – храбрый воин, он поведет своих воинов мстить предателям-христианам». Но Бизон не воин, а пленник, и воины будут презирать его!

Юноша от волнения закрыл лицо руками. Наши друзья стали наперебой утешать его.

Когда они поближе познакомились, мистер Мертон стал излагать Бизону основные истины христианства. Мало-помалу тот стал вникать и уже с интересом относился к проповеди, только никак не мог понять, почему люди, исповедующие эти высокие истины, могут стать убийцами и грабителями.

– Мать моя говорила мне, – однажды рассказал Бизон, – что когда касика выгнали из жилища его предков, он произнес: «Христианский Бог велик и бесконечно добр, но сами христиане – подлые, кровожадные люди». И вот мать наказывала мне: «Иди, Бизон, и истребляй это злое племя!»

Однако, когда Бизон был уже в состоянии сидеть в общей комнате, когда он убедился, какая любовь и согласие царили между его спасителями, он не мог не признать превосходства веры, приносящей такое счастье. Вскоре он сам захотел ближе познакомиться с христианским учением, а затем, усвоив основные истины этой веры, выразил желание креститься. Мистер Мертон окрестил его и дал ему имя Павел, в честь апостола, жизнь и деятельность которого поразили молодого индейца.

Через несколько дней после крещения он заявил:

– Я надеюсь уговорить мой народ не воевать больше со своими христианскими братьями. Но для этого мне необходимо поехать домой! Я боюсь, что наши скоро появятся здесь, чтобы освободить своего касика. Или, если он мертв, забрать его тело. Вам грозит большая опасность, друзья!

Люис ничего не ответил, но его поразили эти слова, и он долго думал о возможности нового нападения индейцев. Переговорив затем с Альмагро, они решили, не пугая других, перетащить часть запасов в пещеру. Кроме того отправили Джека и Чарльза на охоту для добычи мяса, строго наказав не отъезжать далеко от дома.

Юноши сели на лошадей и, переехав речку, скакали мили две, не встречая дичи. Но тут им попалось стадо гуанако, пасшееся на зеленом пригорке, спускавшемся от опушки леса. Они с полчаса гнались за ним, как вдруг все стадо повернуло в горы через самую чащу. Наши охотники последовали за стадом и стали пробираться вверх, густым подлеском, растущим почти сплошной массой под высокими буками. Они забрались на незнакомый им хребет, с которого увидели отлогий лесистый спуск, оканчивавшийся красивой маленькой долинкой, окруженной кустами и деревьями. По ней протекал ручей, бежавший из какого-то незаметного отверстия в скалах и опять где-то пропадавший. Здесь, в долине, оказались и гуанако. Так как, кроме одной стороны с отлогим склоном, вокруг долины высились крутые скалы, то убежать гуанако было некуда, и наши друзья легко убили двух животных.

Затем, спустившись вниз, охотники решили здесь отдохнуть. Неподалеку на выступе скалы росла огромная араукария, увешанная зрелыми плодами. Чтобы сбить их, Джек метнул свое копье, но, к удивлению, оно все исчезло в кустах, покрывавших скалу.

– Здесь должна быть пещера! – воскликнул юноша и стал тщательно исследовать кусты.

Вскоре отыскали у самой земли небольшой вход, сплошь закрытый кустарником. Вход был тесен и низок, не выше четырех футов, но дальше расширялся и выводил в просторную, высокую пещеру, вернее, ряд пещер, усыпанных белым мелким песком.

Благодаря множеству отверстий в скале, в пещере было светло и не душно.

– Какой славный грот! – воскликнул Джек. – Надо принести сюда провизии и устроить пикник! И ведь как хорошо скрыт вход: если бы не дерево, мы никогда не догадались бы!

Побыв еще немного в пещере, наши друзья через тот же ход вышли из нее, нагрузили на лошадей убитых гуанако и поехали домой, где, конечно, не преминули похвастаться своим открытием.

Из их рассказа Альмагро понял, что они открыли убежище, несравненно более удобное, нежели холодная, мрачная пещера за старой хижиной, и посоветовал на случай опасности там укрыть слабых членов колонии. По совету же гаучо, на следующий день Джек и Чарльз отправились в свои новые владения с двумя большими корзинами; в одной лежали чай, сахар, кофе, масло, сушеные плоды, сухари; в другой были медный котел, кастрюлька, стаканы, чашки, ножи, вилки.

С трудом юноши втащили в пещеру огромные корзины и стали осматривать новое убежище.

– Эту большую пещеру нужно сделать столовой, – говорил Джек, – а эти маленькие превратить в спальни; та вон, в глубине, будет служить кухней. А знаешь, взберусь-ка я на гору, где мы видели сломанный ветром бук, наберу вязанку – другую сучьев и сброшу тебе сверху, а ты втащишь сюда!

С этими словами ловкий юноша мигом очутился на вершине горы и сбросил оттуда несколько связок хворосту, но прежде, чем Чарльз успел втащить их в пещеру, Джек торопливо бросился к нему с криком:

– В степи индейцы! По-видимому, они идут на Эсперансу, а нас там нет!

Чарльз немедленно взобрался на гору и оттуда посмотрел в подзорную трубу. Действительно, вдалеке толпились дикари, по-видимому, собиравшиеся расположиться лагерем, так как с ними были и женщины, снимавшие с вьючных лошадей шесты и шкуры для вигвамов.

– Надо поскорее попасть домой, чтобы предупредить наших! – проговорил Чарльз. —Только лошадей придется вести лесом, чтобы дикари не заметили их.

– Нет, – решил Джек, – лучше оставим лошадей в одной из пещер. Нарви им травы, а я переведу их в новое убежище.

Сделать это было нелегко, однако удалось. Лошадей разместили в одной из отдаленных пещер, оставили корм и закрыли их, подкатив к входу в пещеру большой камень. Затем втащили хворост и пустились в обратный путь. Они, конечно, не выходили из леса, а пошли окольным путем, по косогору; только убедившись, что дикари не могут заметить их, спустились наконец в долину и оттуда бежали уже, не останавливаясь, пока, запыхавшиеся, измученные, не оказались дома.

Их рассказ поразил не ожидавших нового нападения обитателей Эсперансы. Но Павел сказал:

– Не бойтесь! Это – мои люди; они заручились помощью соседнего племени и пришли мстить за меня мертвого или освободить живого! Я выйду навстречу и скажу им:

«Не трогайте этих христиан; они – мои братья!..»

Никто из наших друзей не сомневался в искренности этого обещания, но Люис не очень-то верил, чтобы юный касик мог одним своим словом обуздать кровожадную орду, и потому посоветовал супругам Мертонам, вместе с женщинами и ребенком, удалиться в новую пещеру. Их вызвался проводить Чарльз. А остальные поспешили воспользоваться оставшимся временем, чтобы спрятать в пещеру за хижиной все, что можно, из припасов и самых необходимых вещей.

Между тем Чарльзу нелегко было провести испуганную компанию вверх по крутому склону через кустарник. Правда, большая часть поклажи была уложена на мулов, но все-таки каждый нес в руках тоже довольно много, поэтому идти было трудно. Добравшись до наиболее опасного места, Чарльз влез на дерево и в подзорную трубу разглядел, что дикари заняты в лагере свежеванием убитых животных; очевидно, они готовились хорошо подкрепиться перед нападением, а это давало защитникам Эсперансы несколько лишних часов.

Наконец Чарльз благополучно довел своих спутников до пещеры; несмотря на невеселое душевное состояние, все невольно были поражены величественной тишиной и красотой этого мирного уголка.

Чарльз наскоро показал кузинам различные отделения пещеры, сказал, чтобы они не забыли накормить лошадей, затем, пообещав так или иначе дать знать о всем, что произойдет в Эсперансе, поспешил на помощь в дом.