- Однако в Англии никогда не правила женщина. Лорды этого не поддержат. Да и народ не потерпит.
      - Они предпочтут власть женщины возврату к междуусобице, к войне Алой и Белой розы, которая столько лет истощала нашу страну.
      - Но если женщина может править, то первый черед за старшей. Моя сестра Мария...
      - ..становится в таком случае самостоятельной силой, - грустно закончила королева. - А так оно и есть. Пройдет по меньшей мере пять лет, прежде чем король женится и произведет на свет сына. Тюдоры рано вступают в брак, вы знаете - ваш отец венчался в восемнадцать, его брат Артур - тремя годами раньше. Но Эдуарду только девять. Мы можем надеяться на сына от его чресел не раньше, чем через шесть лет. За ним в очередности наследования идет Мария.
      Теперь я поняла, почему за Марией увиваются Серрей и ему подобные, почему она задирает нос и рядится по-королевски - она уже не брошенная дочь брошенной жены, а женщина, обладающая большой силой! Как она эту силу использует, даже думать не хочется.
      Я в ужасе пролепетала:
      - Но если Мария взойдет на престол... Ответа не последовало. Королева смотрела на меня, и мы молча думали об одном. Если Мария получит власть, она вернет католическую веру. Она уничтожит созданное реформацией, выкорчует новое учение и новые мысли, все, что нам дорого.
      В углу камина подогревался на углях глиняный кувшин. Королева налила горячего глинтвейна и протянула мне.
      - Это чтобы у вас щечки немного порозовели, - сказала она с невеселой улыбкой.
      Я вдохнула пряный сладкий запах корицы и гвоздики и постаралась перебороть страх.
      - Но ведь у нас еще может быть принц, кроме Эдуарда, мадам.., если вы и король, мой отец...
      Королева взглянула на меня спокойными карими глазами.
      - На это нет ни малейшей надежды, Елизавета.., ни малейшей.
      Она говорила без тени сомнения. Я упрямо продолжала:
      - Но если Эдуард унаследует трон еще ребенком.., ребенок не может править...
      - И потому слетаются коршуны, - печально промолвила королева, - и образуются партии. Я говорила, что секретарь Паджет забрал большую власть в совете. И не он один. В его партии сильны герцог Норфолк и его сын, молодой граф Серрей.
      Серрей!
      Мой лорд Серрей!
      Похоже, вино разогрело мне кровь. Я прижала руку к пылающей щеке.
      Королева продолжала:
      - Это - старая знать, они ратуют за старое, и прежде всего, как бы ни скрывали, - за старую веру. Они мечтают свернуть короля с пути протестантизма и сжечь наших единоверцев как еретиков. С ними Мария и епископ Винчестерский, лорд Гардинер. - Лицо у королевы потемнело. - Запевалой у них другой великий лорд, сэр Томас Ризли, в прошлые годы доверенный посланник короля, а ныне лорд-канцлер.
      Я помнила злобного, заносчивого Ризли со свадьбы самой мадам Екатерины, помнила и его вкрадчивого дружка, сэра Паджета. Сейчас я нарочно заговорила спокойным, ровным голосом:
      - И что, им удалось переубедить короля? Королева глядела в очаг, где языки пламени жадно пожирали уголь.
      - Да. Король в тех летах, когда человек начинает бояться за свою душу. Теперь он готов жечь еретиков, как некогда вешал папистов, лишь бы вымостить себе дорогу к спасению.
      Коли так, немудрено, что Мария разодета в пух и прах, а я - в опале. Теперь она вторая в очереди на престол, ее сторонники набирают силу в совете, ее вера торжествующе восстает из пепла, чтобы повергнуть во прах новую, - что же удивляться, если подлому Паджету велели напомнить: я - незаконная дочь и вообще никто.
      Значит, Мария и ее присные числят лорда Серрея в своих рядах?
      - Господи, Елизавета, да вы совсем побледнели! - воскликнула королева. Мужайтесь, милое дитя!
      - Кому же мне теперь доверять, мадам? - Я твердо решила, что не позволю своему голосу звучать жалобно. - До того, как я отбыла ко двору.., когда приехал Паджет.., мой наставник мастер Гриндал...
      И я, запинаясь и путаясь, выложила последнюю из моих тревог.
      - Ах, Гриндал! - Королева улыбнулась. - В смутные времена мудрый говорит притчами. Но Гриндал - один из нас, вот почему я выбрала его вам в наставники. Я велю ему в следующий раз открыто разъяснить, кто за нас, а кто против.
      - А кто.., за нас?
      Королева улыбнулась не без торжества.
      - Завтра увидите сами, когда король будет заседать в присутствии. Против Паджетов, Норфолков и Ризли, "старой гвардии" в совете, стоят те, кого они презрительно называют выскочками, - Джон Дадли, граф Лил и Томас Кранмер, архиепископ Кентерберийский, предводительствует же ими граф Гертфорд.
      Доброго Кранмера я знала, и Дадли тоже - сколько себя помню, он всегда являлся в сопровождении своих рослых сыновей - они ходили за ним по пятам, как собачки. А что же "гордый Том" Сеймур, которого Серрей высмеял заодно с графом Гертфордом? Его королева не упомянула.
      - А что брат лорда Гертфорда, мадам? - спросила я.
      На этот раз в жар бросило королеву - наверно, от близости очага или от выпитого вина. Рука ее метнулась к щеке, голос потеплел.
      - Сэр Томас Сеймур, да, прославленный воин и всеобщий любимец! Он только что вернулся во дворец из далеких странствий и поэтому не входит в совет. Однако во всем остальном он с братом заодно.
      Не о нем ли говорили в моем детстве как о проходимце и негодяе, которого она когда-то любила? Я украдкой разглядывала королеву через стекло бокала. Она сияла, однако лицо ее сохраняло обычное спокойствие. Ее образованность, ее ум славились не меньше храбрости лорда Сеймура, ее набожность была известна всем, добродетель не вызывала сомнений. Не та эта женщина, чтобы таить нежность к человеку такого сорта. Нет, все это гадкие сплетни, и ничего больше. Надо выбросить их из головы.
      Вот кто гораздо важнее - так это граф Гертфорд. Он был старшим братом Джейн Сеймур, когда сия ничем не примечательная девушка приглянулась королю; первые почести посыпались на него, когда его сестра подарила королю долгожданного сына, моего брата Эдуарда, а со временем он станет дядей нового короля.
      Если Эдуард взойдет на трон ребенком - а он обожает дядю, который возился с ним, играл, беседовал, - тогда Гертфорд получит козырь, который не побить ни Паджету, ни Ризли, ни Норфолку, ни даже лорду Серрею при всей его красе и мощи: этот козырь - король...
      Если...
      Если...
      Так много "если" и так много "но".
      Внезапно вино, пляшущие языки пламени, дневная усталость, тепло натопленной комнаты сморили меня. Из-под отяжелевших век я видела, как королева ласково улыбнулась и встала.
      - И еще два слова, мое усталое дитя, а потом прямиком в постель. Сказал ли вам лорд-гофмейстер, что у меня для вас приятный сюрприз? Так вот, у меня их два. - Она взяла со столика маленькую книжечку и вложила мне в руки. - Только что из Европы, по моему личному поручению. Читайте и запоминайте, она многому вас научит.
      Королева подошла к двери и хлопнула в ладоши.
      - Эй, кто-нибудь! - крикнула она. - Пошлите за мистрис Эшли, да поживей, и за свитой леди Елизаветы!
      Потом теплыми руками обвила мне шею и зашептала в ухо:
      - А вот и вторая приятная неожиданность. Спите спокойно, моя малютка, завтра вы увидите не только вашего отца, короля, но и вашего милого Эдуарда принц, как и вы, прибыл ко двору! Все львята соберутся воздать честь своему родителю! Что ж, до завтра.
      ***
      И вот я наконец в постели, мое усталое тело благодарно погрузилось в сон.
      И, засыпая, я поняла, что во сне разгадаю Гриндаловы загадки.
      Глава 8
      День дураков.
      В то первое апреля я проснулась с чувством, будто из моего сна только что крадучись вышел закутанный человек с ключами от всего, что мне надлежит знать, - только бы вспомнить, кто он или что он сказал...
      Сны, наваждения, колдовство, чары...
      Я одернула себя. Что за глупости, будто я - деревенская девчонка! Хватит дурить, даже в этот день дураков и общедозволенных безумств! По крайней мере, я могу положиться на Кэт, Парри и остальных - мне не грозят старые глупые шутки и проказы (соль в пирожном, лягушки в постели - брр!). Я всегда ненавидела подобные деревенские выходки и дуракаваляние. А кроме того, в этот день смеха мне предстояло нешуточное дело. Сегодня я наконец увижу отца, да еще и Эдуарда.
      Однако, когда я сунула руку под подушку за королевиным подарком и увидела на корешке тисненные золотом буковки "Речи Цицерона против Катилины", я почувствовала, что меня зло разыграли. Впервые в жизни меня огорчила новая книга - только не подумайте, что я хотела бы найти под подушкой любовные песенки или новомодные сонеты, amoretti <Веселые итальянские любовные песенки, рассказывающие о проделках Амура.> из Италии...
      ***
      Впрочем, когда утром я вышла из опочивальни, мысли мои были далеки от любви. Я думала только об отце, я видела только его грузную, расплывшуюся фигуру, какую запомнила со свадьбы; страх перед предстоящим вытеснил из головы остальное. Все, что могут сделать для поддержания духа белила, драгоценности или роскошный наряд, было сделано. С плеч ниспадало пунцовое платье, в разрезах рукавов виднелась серебряная парча, служанки расчесали мои волосы так, что они сияли золотом под обручем из рубинов и топазов. Вкруг шеи и запястий шли рубины размером с перепелиное яйцо, за спиной шлейфом волочился малиновый плащ. Впереди и сзади выступала свита в красном. Однако, когда мы проходили мимо алых королевских гвардейцев в сердце дворца, в королевские покои, мне было худо до тошноты. Благодарение Богу за тугую шнуровку: единственное, что может сдержать коварные позывы желудка!
      Впереди разверзся приемный покой, такой же большой и изысканный, каким я его помнила: лепной потолок, помост, застланный узорчатым ковром, балдахин над троном. Комнату заполняла пестрая толпа: сотни придворных, дамы и кавалеры, советники и духовенство, посланники, просители, слуги и курьеры. Вдоль стен выстроилась одетая в черную, расшитую золотом камку личная гвардия монарха; их грозные алебарды возвышались над головами собравшихся. Однако я видела только одного человека - высокий, он заслонял и затмевал для меня всех остальных.
      Рядом с выхоленным, разряженным в пух и прах худосочным недомерком Ризли лорд Серрей выделялся изяществом простоты и княжеским обликом. Он и одет был сегодня по-княжески: серебряные гербы на голубом бархатном берете, серебро на голубом с золотом камзоле, тонкий стан перехвачен поясом с тяжелой золотой пряжкой. При моем приближении оба поклонились, водянистые глазки Ризли загорелись.
      - Какая радостная встреча, леди, вы и впрямь стали леди с нашей последней встречи.
      - Благодарю вас, сэр, - холодно отвечала я.
      С нашей последней встречи?
      Неужто он помнит робкую девочку у занавеса, которая ненароком подслушала его резкие речи на свадьбе королевы Екатерины?
      - Вы не помните нашей последней встречи, мадам, - продолжал он, не догадываясь, о чем я думаю, - поскольку затем я надолго уехал во Францию. Это было, когда король, мой повелитель, отправил меня к вам с рождественскими поздравлениями, давным-давно...
      - Напротив, милорд, - оборвала я его. - я отлично помню. Мне было шесть лет. Мы говорили о Его Величестве, моем отце, и я послала ему приветствия от своего имени и от имени всего Хэтфилда.
      - Надо же, правда, - отвечал обескураженный Ризли. - И я вынужден был передать королю, что вы держались с такой серьезностью, будто вам не шесть, а все сорок лет!
      - Коли так, леди Елизавета вопреки человеческой природе становится не старше, а молодеет, судя по той юной девической прелести, какой она блещет сегодня! - смеясь, добавил лорд Серрей.
      - Изволите шутить, милорд. Напрасно он думает, что, льстя мне, скорее завоюет Марию!
      Снова тот же пронизывающий насквозь взгляд.
      - Я не льщу вам, миледи, я говорю истинную правду. Вы столь прекрасны, снова рокочущий шепот, предназначенный только для моих ушей, - что всякий мужчина желал бы жить в вашем сердце и умереть у вас на коленях.., когда бы смел надеяться...
      Он играет со мной в кошки-мышки! От стыда и гнева щеки мои стали пунцовыми.
      По грубому лицу Ризли пробежала многозначительная усмешка.
      - Мадам Елизавета всегда была воплощением красоты. Вот послушайте: еще в тридцать седьмом, когда Его Величество намеревались выдать ее в свое время за сына французского короля, я имел честь сопровождать к ней французских послов. Те пожелали увидеть будущую невесту голой, дабы убедиться в отсутствии пороков. И впрямь, она была безупречна - и спереди, и сзади... - Он гаденько ухмыльнулся. - Вам было тогда шесть месяцев от роду. Готов поклясться, теперь вы бы не согласились на подобное освидетельствование...
      Он был несносен. И все эти сальные шуточки в присутствии ехидного Серрея, который во все время разговора не сводил с меня насмешливых глаз. Я поборола дрожь, но голос все же выдавал мое отчаяние:
      - Я бы никогда не согласилась на подобное освидетельствование, милорд, даже за все сокровища мира! Теперь мной нельзя распоряжаться без спроса и выдавать меня замуж за море, как турецкую рабыню, без моего ведома и согласия!
      Ризли сперва удивился, потом задвигал челюстью, досадуя на мою отповедь, и хотел что-то возразить, но Серрей - бледное лицо его вспыхнуло - не дал ему и рта раскрыть:
      - Отдать вас иноземцу? Зачем английской принцессе тосковать в чужедальних краях? Тогда было другое дело: король искал союза с Францией - теперь мы воюем! Зачем же английской розе чахнуть среди французских терний и обнимать врага своей страны? - Он распалялся с каждым словом все больше и больше, его карие глаза жгли меня огнем, рука гладила мягкую бородку. - И судите сами, миледи, разве в Англии нет мужчин, достойных сочетаться узами брака с принцессой, мужчин со столь же красной кровью - и столь же королевской, - как та, которой похваляются знатнейшие из лягушатников!
      Ризли заговорил, заикаясь, но уже не с досады, а от испуга:
      - Берегитесь, милорд! Король.., королевская кровь!.. Вы ступили на запретную почву...
      - К лешему вашу "запретную почву", Ризли! И это союзники? Они смотрели друг на друга, как гладиаторы перед схваткой. Меня словно и не существовало. Я разозлилась. Как смеет мой лорд не замечать меня? Уже через мгновение я была готова уничтожить его своим презрением.
      - Милорды... - Присев в реверансе, я двинулась дальше, моя свита последовала за мной.
      В другом конце зала Мария опять секретничала с вечно недовольным герцогом Норфолком и епископом Винчестерским. Рядом мой хэтфилдский враг Паджет, еще более изысканный в своем черном шелке, беседовал со своим дядей, сэром Вильямом. Значит, то, что королева говорила о партиях, правда! Вот она, старая гвардия, выстроилась вдоль стены и едва ли не открыто заявляет о своих намерениях.
      Я как раз вышла на видное место. Оба Паджета повернулись в мою сторону, младший с неприкрытой враждебностью, старший скорее с вежливым любопытством. Очевидно, рассказ племянника дал сэру Вильяму пищу для размышлений. Секретарь, задумчиво теребя рукой золотую цепь - знак своего сана, - кажется, собирался подойти ко мне и заговорить. Однако с Паджетами я уже наговорилась досыта! В другом конце зала мое внимание привлек старый друг Кранмер в архиепископской мантии - подойду к нему, пожалуй.
      - Леди Елизавета!
      Приветствие Кранмера сразу согрело мое сердце. Его усталые, печальные глаза книгочея и добрая улыбка выражали искреннюю радость встречи. Он тепло взял меня за руки и привлек к себе.
      До того, как я подошла, Кранмер тихо беседовал с опрятным, степенным господином. Тому можно было дать лет тридцать, хотя его заметно старили судейский наряд и чересчур робкие манеры. Когда Кранмер заговорил, мягкие, голубовато-серые глаза его собеседника изучающе остановились на мне.
      - Миледи, позвольте представить вам мастера Вильяма Сесила. Он только что прибыл из Кембриджа, чтобы поступить на службу к графу Гертфорду. Рекомендую его вам. Я вздрогнула.
      - К лорду Гертфорду? Он здесь? Сесил кивнул и поклонился.
      - Он у Его Высочества принца и скоро должен прибыть.
      Эдуард здесь! Я рассмеялась от радости.
      - Принц! Его Высочество принц! Крики за дверью оборвали мой смех.
      - Принц! Дорогу принцу! Я нетерпеливо бросилась вперед. Чертей и другие помогли мне пробиться сквозь толпу.
      - Эй, пропустите госпожу! Расступитесь, дайте пройти леди Елизавете, сестре принца!
      Вот и он сам! Эдуард, мой красавчик, мой маленький разумник, чьи благополучие и любовь для меня дороже собственной жизни. Слегка смущаясь от такого скопления людей, толкавшихся и тянувших шеи, чтобы взглянуть на принца, он шагнул мне навстречу. Его бледное, не по годам серьезное личико заранее расплылось в улыбке. Сколько же я его не видела - с тех самых пор, как мы вместе гостили у королевы, под крылышком у доброй Екатерины! Никогда мы не жили так уютно и по-семейному. Как же он вытянулся с тех пор! Мне померещилось, что я навсегда потеряла тогдашнего братишку и теперь впервые вижу незнакомого молодого человека!
      Однако, как ни высок был для своих лет Эдуард, он казался карликом рядом с двумя своими рослыми спутниками. Лорда Гертфорда - он был в богатой, но неброской темной бархатной мантии - я запомнила с Эдуардовых крестин, когда он нес меня на руках, и о его родстве с братом помнила, даже не глядя на длинное, бледное лицо, правильные черты и пронзительные серые глаза. А вот второго разодетого в алое и золотое - я не знала; высокий, не ниже Гертфорда, он выглядел воином - сильные красивые ноги, орлиный профиль, дерзкий взгляд из-под век, в странном несоответствии с открытой лучезарной улыбкой.., должно быть, это и есть сэр Томас Сеймур, враг лорда Серрея, "гордый Том", брат великого Люцифера, самого Гертфорда.
      - Сестра!
      Со слезами на глазах Эдуард поднял меня и расцеловал при всем народе. Позабыв протокол, мы, как всегда, на мгновение прильнули друг к другу - двое детей, выросших без материнской ласки, чужаки в мире, которого всегда боялись и не понимали. Интересно, сознает ли Эдуард, видит ли, ощущает, что теперь его жизнь - не просто сочетание девяти лет и четырех с половиной футов роста, не только его ладное и крепкое тельце? Что он - главная карта Сеймуров, карта, которой они козыряют столь же и даже более открыто, чем если бы наняли герольдов трубить в трубы о своих притязаниях на верховную власть?
      Рядом со мной присела в реверансе Мария, и Эдуард поздоровался с ней. За ее склоненной головой я видела у стены Серрея, рядом с ним Норфолка, его отца, дальше Ризли и сэра Вильяма Паджета с племянником - моим хэтфилдским мучителем. Прекрасное лицо Серрея было искажено злобной гримасой, а ярость прожигала меня до самого сердца. Я отступила, чтобы собраться с мыслями. "О, мой Лорд, - стучало у меня в голове, - мой лорд, мой лорд".
      - Леди Елизавета?
      Передо мной стоял юноша моих лет, но на полголовы выше. У него были красивые светло-карие глаза и довольно миловидное лицо, но во всем облике чувствовалась нерешительность и неуверенность в себе.
      - Робин! О, Робин!
      Я не скрывала своей радости. Он заулыбался и отвесил изысканный поклон.
      - Как поживаете, мадам?
      - Хорошо.., да, вроде хорошо. Рада вас здесь видеть.
      - Здесь и повсюду! Дадли идут в гору! - Он ироническим кивком указал на плечистого мужчину с горящим взором, который вошел вместе с Сеймурами и держался подле Гертфорда. - Мой отец стал приближенным графа, и не без пользы для себя - я уже не тот сын бедного рыцаря, каким вы меня знали!
      Робин - сын бедного рыцаря? Никогда он не казался мне бедным... Как давно мы знакомы?
      Не упомнить. Мы дружили с тех самых пор, как впервые оказались при дворе, в месте, мало приспособленном для ребяческих забав. Мы играли, ездили верхом, охотились, сражались в карты и резвились, как два котенка. Но сейчас слова, готовые сорваться с моего языка, словно застряли во рту. Это уже не прежний товарищ моих детских игр, да и я - уже не дитя.
      О Робин, Робин!
      Он тоже это почувствовал - разделившее нас расстояние, этакую неловкость. Черты его лица с нашей последней встречи сделались резче - нос стал крупнее, брови изогнулись дугами - и, казалось, в них таится вопрос. Вдруг Робин вздрогнул.
      - Отец уходит! Мне надо идти!
      - Робин!
      Он еще раньше обернулся через плечо и сейчас смотрел на меня тем же своим странным, неуверенным взглядом.
      - Вы по-прежнему катаетесь верхом по утрам? - спросил он с энтузиазмом.
      - Конечно.
      - Прокатимся вместе - может быть, завтра?
      - Только не завтра.
      - Ну так в среду! Или когда скажете!
      - Хорошо.
      Снова шум снаружи, громче и глуше, шепот в комнате нарастает с каждой секундой. Затем слышится поступь стражников и тяжелые шаги, шаги людей, изнемогающих под непосильной ношей.
      И наконец крик, которого я ждала, о котором молилась, которого страшилась:
      - Король! Король идет!
      Глава 9
      - Король! Король!
      Король!
      Толпа, теснившаяся вокруг брата Эдуарда, расступилась, как воды Чермного моря <Библия рассказывает, что когда евреи бежали от египетского фараона, воды Чермного (Красного) моря расступились перед ними, но поглотили преследователей (Исход XIV, 2).>. В образовавшийся проход хлынули черные королевские гвардейцы и тут же выстроились в два ряда, чтобы сдержать напор. За ними двигалось.., но что это?
      Четверо носильщиков, дюжие, словно разносчики туш со Смитфилдского рынка, выступали попарно, как лошади в четверной упряжке, за ними тем же порядком шагали еще четверо, все восемь с трудом тащили огромное, увенчанное балдахином сооружение из кованого металла, подушек и бархата цвета осенней листвы.
      Я зажмурилась, не веря своим глазам. Посредине обитых подушками, застланных бархатом носилок высилось огромное, в три обхвата, кресло, наподобие трона, тоже с подушками, а на нем покоился великан, сказать о котором "в три обхвата" значило бы не сказать ничего.
      Он весил, наверное, стоунов <Стоун - старинная английская мера веса, равная 6,35 кг.> тридцать. Огромный, как самые большие пивные бочки, в каких порой ночуют бродяги. Голова - исполинский шмат сала, щеки - ломти потеющего сыра, глаза - щелочки, не способные ни открыться, ни закрыться полностью. Словно серые буравчики, они смотрели злобно и подозрительно, голова ушла в укрытые мехом плечи, плотно сжатый, перекошенный беззубый рот выражал ту же злобу и желание мучить.
      Руки не сходились на раздутом брюхе, на пальцах еле видны были кольца они заплыли жиром, белые и неживые, словно у мертворожденного младенца. От выставленной вперед, затянутой в камчатную ткань и белый бархат ноги, подбитой, как и трон, подушечками из конского волоса и торчащей вперед, словно исполинская карикатура на мужской член, шел отвратительный сладковатый запах, который проник в залу вместе с королем, даже раньше: запах смерти.
      Мой отец, король.
      "Вы найдете в нем перемены, будьте к этому готовы".
      Я слышала предупреждение королевы. Теперь я поняла, что пропустила его мимо ушей.
      Носильщики, не дрогнув, вынесли сооружение на середину залы и, поднатужившись, водрузили на помост под королевским балдахином, убрали дубовые рукояти и вышли. Сперва Эдуард, затем Мария приблизились к трону и засвидетельствовали свое почтение. Что скажет Елизавета?
      Осторожнее! Осторожнее! Еще раз - осторожнее!
      И все же убранство его отличалось всегдашней пышностью. Борода присыпана шафраном, дабы напоминать о днях, когда она отливала собственной золотистой рыжиной, волосы аккуратно подстрижены и расчесаны. На голове - изящный бархатный берет его излюбленного покроя с черной, обрамляющей лицо каймой, с вышивкой золотом и жемчугом и с ниспадающим к уху белым пером. Рыжая мантия оторочена лисьим мехом, под ним изумрудный камзол с буфами, затканный золотом, простеганный и разрезанный так, что на ткани не осталось ни одного живого места.
      И над всем этим царит знаменитый, знакомый гульфик. Еще более объемный, чем прежде, дабы не отстать в пропорциях от мощного торса и ляжек, он выпирал и торчал, круглился и пламенел, словно хвалясь органом размножения, достойным великана, а не только что короля. Горячий и злой, в огненного цвета великолепии, он похвалялся своей живучестью, демонстрируя неугасимую мужскую силу, которая не изменит и не подведет. Но ведь он бессилен сделать ребенка моей дорогой Екатерине - если верить ее словам, она с равным успехом может понести от украшенного цветами и лентами майского шеста <На первое мая в Англии украшают столб - "майское дерево", вокруг которого устраивают танцы.>. В этой мужской похвальбе не больше правды, чем в россказнях тщеславного юнца или бахвальстве одряхлевшего вояки. Пустая мошна, из которой исходят лишь пустые посулы!
      - Леди Елизавета!
      Мой церемониймейстер подталкивал меня вперед. Я упала на колени. Рядом с королем на помосте стояли теперь Эдуард и Мария, справа и сзади - королева и ее дамы, вошедшие вслед за королевскими носилкам. Под носом у меня появилась огромная белая рука, пальцы раздувшиеся, словно от водянки, холодные от множества алмазов и сапфиров. Я поцеловала их такими же холодными губами, на сердце у меня было еще холоднее.
      Как он до такого дошел?
      Теперь он потянулся ко мне, поднял, привлек к себе.
      - Ну, поцелуй меня, детка, обними отца! - приказал он.
      Вблизи смрад был невыносим. Даже голос звучал по-стариковски - хриплый, дребезжащий. Я, давясь от тошноты, наклонилась погладить его щеку. А Екатерина вынуждена принимать его на ложе.., допускать до себя.., даже соединяться плотью...
      Меня мысленно передернуло. А разве у нее есть выбор? Она обещала - я сама слышала - "любить, чтить и повиноваться.., в болезни и во здравии..."
      "Это - женская доля, - думала я, - это расплата за наш пол".
      - Ну? Ну, мистрис Елизавета? - Свинячьи глазки буравили меня насквозь. Как вам живется?
      Десять лет муштры у Кэт, усугубленные новым, обостренным инстинктом, пришли мне на выручку.
      - Тем лучше, сэр, что я вижу вашу милость в силе и здравии, образцом не только короля, но и мужа!
      Он фыркнул от удовольствия, как боров под дождем.
      - Славно сказано, девица! Давай, становись рядом со мной! - Потом поднял голову и рявкнул столпившимся вокруг придворным:
      - Слушайте, милорды!
      По его приказу я заново повторила свои слова. Снизу вновь донеслось довольное урчание.
      - Слушайте! И судите сами, впрямь ли эта девица - дочь своего отца по речистости и сообразительности, или нет!
      В полушаге от меня Мария напряглась - не знаю, от услышанного или оттого, что все мы в этот миг увидели. Сквозь толчею нарядно разодетых кавалеров и дам, мимо лордов Гертфорда и Сеймура, мимо Серрея и Норфолка, Ризли, сэра Паджета и его противного племянника, мимо Дадли и епископа Винчестерского пробирались три или четыре худые, бедно одетые женщины, судя по платью в строгом протестантском вкусе - горожанки. Первая несла в руке свиток.
      - Пощады, государь! - вскричали они и разом упали ниц на тростник перед троном. - Пощады вашей верноподданной и христианке Анне Эскью, приговоренной к казни за ересь!
      - Что? Что такое?
      Генрих наклонился вперед, скалясь, как гончая.
      Ризли кинулся в бой.
      - Глупые бабы, никчемные простолюдинки, Ваше Величество! - произнес он, вырвал у женщины петицию и жестом подозвал начальника стражи. - Прогоните их!
      - Минуточку, лорд-канцлер! Как вам известно, наш закон оставляет за самым ничтожным из подданных право обратиться к государю с прошением.
      Неожиданное вмешательство Екатерины, ее звонкий и твердый голос остановили и Ризли, и начальника стражи. Королева наклонилась к женщинам, ее дамы - леди Герберт, Гертфорд, Денни и Тиррит сочувственно столпились рядом.
      - Говорите, почтенная женщина. Король слушает.
      Сначала первая, за ней остальные заговорили по очереди.
      - Государь, Анна Эскью - женщина без лукавства, она не заслуживает сожжения!
      - Своими речами и проповедями она многих бедняков научила великой любви к Богу! От рождения она чужда всякого греха и всякого подозрения.
      - Она любит нашего Господа Иисуса Христа, Его Отца и Святого Духа, как все добрые христианки.
      - Она много пострадала, на дыбе ей вывернули суставы, она не может ни стоять, ни ходить - она довольно наказана!
      - Мы просим только снисхождения к ней и пощады, пощады, пощады!
      Никто не шевельнулся. В зале воцарилась тишина, как в церкви во время молитвы.
      Король на троне подался вперед и издал глухое ворчание, похожее на далекие грозовые раскаты. Когда он заговорил, его громовой голос и звучащая в нем страсть всколыхнули весь приемный покой:
      - А разве не она отрицает, что за обедней мы вкушаем Плоть и Кровь Нашего Господа Иисуса Христа?! Она не верит, что хлеб пресуществляется, и вино пресуществляется чудом Господним в истинные Плоть и Кровь! Согласна ли она отречься от своего заблуждения? Что она говорит, да или нет?
      Женщины обменялись молниеносными взглядами - в них было полное единение, беззвучная литания обреченных. Наконец первая заговорила, вскинув голову с гордостью человека, который знает, что его дело проиграно.
      - Она велела, если до этого дойдет, сказать вам, государь, такие слова: "Я не отрекусь от своего Творца".
      - Послушайте эту еретичку! - взревел король. - Она сама свидетельствует против себя! - Он хлопнул в ладоши, обращаясь к Ризли. - Никакой пощады! Никакой пощады еретичке! В огонь ее!
      - Государь! - И снова вмешательство Екатерины застало весь двор врасплох. - Государь, дозвольте и мне возвысить свой голос в защиту несчастной женщины. Видит Бог, ошибки ее и заблуждения велики, но душу ее еще можно избавить от вечных мук, надо только изыскать способ.
      Король внимательно слушал. Я закрыла глаза и молилась исступленно, как никогда: "Только бы ее слова пришлись ему по душе!"
      За спинами у женщин Ризли отвратительно дрожал, словно борзая на привязи. По суровому лицу и горящим глазам Марии я видела, что она возносит противоположную мольбу:
      "В огонь их всех! Пусть да погибнут еретики от лица правоверных! Мы скопом погоним их с этой земли, пожжем огнем, низвергнем тела их в море!"