- Все совсем не так! - выговорила я.
      - Ну разумеется, не так! - Он улыбнулся во весь рот, словно щука, завидевшая пескаря. - Вы предлагаете меня и таким образом распугиваете других искателей; король, скажем. Испанский поостережется переходить дорогу английской королеве, которой вздумалось посадить на престол своего бесценного фаворита!
      Его рука в моей была тепла. Я играла его длинными пальцами, сгибала их, разгибала, гладила каждый в отдельности.
      - Вы так полагаете? Значит, вы видите, что я думаю, забочусь о вас.
      - О, миледи... - Он погрустнел, стиснул мою руку, прижал к губам. Поверьте, ваши намерения мне ясны. Вы испытываете мою любовь, словно в тисках - заворачиваете винт, пока не выдавите все чувство до капли. Скажи я "нет" - вы объявите меня недостойным рыцарем, отказавшим даме в ее просьбе, когда ему надлежит быть - как там девиз вашего батюшки? - "COEUR LOYAL" верным до смерти, пусть это будет смерть моего сердца.. Ответь я радостным согласием: "Да, мадам, сделайте меня королем Шотландским" - где тогда будет моя любовь, мое постоянство? Да я покрою себя вечным позором!
      Теперь настал мой черед смеяться. Гладя его лицо, я пыталась вызвать на нем улыбку.
      - Вы проникли в мои намерения глубже, чем они простираются! Я всего лишь хотела поделиться вашим приятным обществом с моей шотландской сестрой!
      Он пристально взглянул мне в глаза.
      - Предупреждаю, мадам: я напишу шотландской королеве, что вы используете меня в качестве подсадной утки, - не думайте, будто любовь к вам превратила меня в ручную змею!
      Он во мне сомневается? Сейчас я уломаю его поцелуями, начну с ногтя на мизинце. Внезапно он схватил меня за руки - он то мял их грубо, то нежно целовал, ласкал ладонь, локоть, плечо...
      Во мне закипала страсть.
      - Это лишь показывает, каким хорошим мужем вы будете для любой женщины, - простонала я, вырываясь.
      "Тогда почему не вам, госпожа?" - явственно спрашивали его глаза. Однако вслух он сказал:
      - Это новая пытка? Испытание моей верности? Игра?
      Я отвернулась. Я не ответила, потому что не знала.
      ***
      Отказаться от своего замысла? Пока я думала о своем плане - и о Робине, и о Марии, двух противоположных полюсах моей вселенной, - сэр Джеймс Мелвилл и мой Рандольф беспрестанно разъезжали между двумя столицами. К Мелвиллу присоединился другой любимый Мариин посол - Мэтленд Летингтон, с моей стороны в игру вступил Сесил, с ее - граф Морей, побочный единокровный брат Марии и доверенный приближенный.
      Ибо Шотландии с Англией предстояло уладить не один этот вопрос. В постоянных приграничных стычках шотландцы сумели прибрать к рукам земли многих наших северных графов. Теперь, когда шотландские лэрды замирились со своей королевой и она отослала французов в Париж - пусть там воюют между собой, - пришла пора поговорить о возврате захваченного.
      А чтобы сделать Марию сговорчивей в вопросах брака, не мешало нажать на нее с другой стороны. Я послала в Эдинбург графа Леннокса (он потерял земли по обе стороны границы) - требовать их возвращения.
      Не успел он уехать, а меня уже затрясло.
      Я послала за Сесилом и выложила ему свои сомнения:
      - Леннокс ненадежен! Он одной ногой в Англии, другой - в Шотландии; Бог весть куда ему вздумается прыгнуть.
      Сесилу самому тогда было тяжко: долгожданный ребенок, о котором он молился восемнадцать лет супружества, его первенец Роберт появился на свет горбуном, жалким скрюченным карликом, и вообще, похоже, был не жилец. Мой секретарь кисло улыбнулся:
      - Простите, мадам, но его жена, графиня, еще ненадежнее.
      Мне пришлось простить, хотя он дурно отозвался о моей кровной родственнице. Леди Маргарита была моим недругом со времен Марии.
      Тогда я ненавидела ее, а как папистка она ничуть не подобрела с моим восшествием на престол. Она страдала тем же недугом, что и кузина Екатерина Грей, - примесью тюдоровской крови, достаточной, чтобы вообразить о себе невесть что, но недостаточной, чтобы трезво смотреть на вещи. Дочь старшей сестры моего отца, вышедшей замуж за шотландца, и, следовательно, чужеземка, рожденная вне Англии, католичка - женщина! - она была еще моим отцом решительно исключена из списка наследников. Его сквернейшество Папа Римский и тот с большим основанием мечтал бы об английском престоле!
      Но мадам Маргарита владела этим бесценным сокровищем, живым и здоровым сыном, этим святым Граалем, мальчиком с кровью Тюдоров в жилах, пусть жидкой, пусть разбавленной, но все же Тюдоров, а с отцовской стороны прямым потомком шотландского короля Якова II.
      Она всегда похвалялась своим сыном, кричала: "Его зовут Генрих!" - еще до того, как он испустил свой первый крик, в родовых судорогах.
      - А сейчас, - мрачно сказал Сесил, - мне доносят, что она думает женить своего сына на вдовствующей королеве Марии - и сделать его королем.
      - Что?! Нет, нет, это чепуха! Он еще мальчишка, у него молоко на губах не обсохло! - Я вспомнила двор при Марии и его - ребенком рядом со своей несносной мамашей. Ведь это было совсем недавно!
      Сесил покачал головой:
      - Мадам, ему девятнадцать.
      Девятнадцать? На год меньше, чем Марии!
      И кто он такой, чтобы свататься к бывшей королеве Франции, до сих пор не утратившей надежду воцариться в Испании! Даже его имя - "лорд" Дарнли, не настоящий титул, как и у Робина. Нет, его бояться нечего.
      И все же... Сесил редко ошибается. Безопаснее будет осадить молодчика.
      Вот оно! Одним махом возвысить Робина, сделать его достойным женихом для королевы и убрать с дороги сосунка Дарнли! Вот он случай вознести моего лорда - потому что он мой, и всегда будет моим! - увенчать его достойным титулом.
      ***
      "За ваши доблестные заслуги жалуем вас бароном Денби и графом Лестером..."
      Ни один церемониал в жизни я не готовила с таким, тщанием. Во-первых, титул - он всегда давался младшему сыну короля, так же как второй сын всегда был герцогом Йоркским. Во-вторых, поместья - древний Кенилворт в Уорвикгиире, с большим замком, одним из красивейших в Англии, все прежние владения его отца, по соседству с землями брата Амброза в Уорвике; должности, откупа, ренты - я пичкала его богатствами и почестями, покуда он, подобно метеору, не ворвался в ряды знатнейших и не стал завидной партией даже и для королевы.
      Чтобы подчеркнуть его высокое положение, я приказала: пусть после торжественной службы в Вестминстерском аббатстве в Присутственный покой Сент-Джеймского дворца, где предстоит свершиться церемонии, его сопровождают мой кузен Хансдон, лорд-адмирал Клинтон, граф Сассекс и граф Хантингдон; пусть все видят, что первые пэры страны, даже Хантингдон, которого иные прочат в наследники престола, склоняются перед Робином, признают его главенство.
      А чтобы урок усвоился, чтобы подчеркнуть контраст между моим лордом и жалкими подражателями, пусть пажом на церемонии будет Дарнли, пусть несет впереди Робина золотой меч - я сочла (и не ошиблась), что рядом с мужчиной он покажется школьником-переростком, бледной пародией на английского лорда, желторотым птенцом.
      Оставляю вас догадываться, как великолепен был Робин, когда стоял передо мной на коленях, а Сесил читал жалованную грамоту, - Робин, одетый с головы до пят в парчу из Святой Земли, в затканном золотом камзоле, белых чулках, белых башмаках с золотыми каблуками, в белой с золотом кожаной перевязи, с позолоченными перьями белой цапли на белой шелковой шапочке, в оплечье из трех нитей белого жемчуга, перемежающегося золотыми бусинами, даже волосы его в тот день были надушены лилией и белой жимолостью. Вот он встает навстречу, вот я наклоняюсь к нему, наступает самый торжественный момент. Сперва церемониальная перевязь, затем его собственный золотой церемониальный меч, затем тяжелое бархатное облачение - знак его нового сана.
      Застегивая золотую пряжку на плаще, я коснулась его шеи. Какая теплая.., какая теплая и гладкая. Я не удержалась и, еще не понимая, что делаю, скользнула рукой под снежно-белый жесткий воротник, погладила кожу. Он выглядел таким серьезным, меня так и подмывало вызвать одну из его обворожительных улыбок - и плевать, что на нас смотрят Мариин лорд Мелвилл, испанские и французские послы. Робин долго крепился, но наконец невольная улыбка расцвела у него на губах. Глаза говорили: "За это вы заплатите позже - поцелуями..."
      Теперь-то она перед ним не устоит! Когда процессия двинулась дальше, я перехватила брошенный на Дарили взгляд сэра Джеймса и, не сомневаясь в ответе, поддразнила:
      - Что, сей вьюноша кажется вам пригляднее?
      Сэр Джеймс пожал плечами, заломил бровь.
      - Мадам, моя госпожа рассудительна и осмотрительна. Как же она предпочтет вашему лорду безусого женоликого юнца?
      Я довольно кивнула. И впрямь, как? Мария уже побывала за мальчиком, теперь ей наверняка нужен муж. А кто из мужей сравнится с моим Робином?
      В тот же вечер, когда мы пировали в моих покоях, подоспела еще одна радостная весть - такая важная, что архиепископ Кентерберийский прибыл сообщить ее лично.
      Я поднялась ему навстречу, протянула обе руки:
      - Входите, милорд архиепископ, входите!
      Я с нежностью глядела на его озабоченное морщинистое чело, стиснутые руки, плотно сжатый рот. Паркер! Маленького Мэтью Паркера я сама назначила на эту должность за то, что он был духовником моей матери, а еще больше за то, что остался верен ее памяти, когда другие не знали, как громче от нее отречься. Но еще больше я полюбила его в эту минуту, когда он торжественно произнес:
      - По просьбе вашего секретаря Сесила Верховный церковный суд рассмотрел спорный матримониальный случай. Леди Екатерина Грей, называющая себя графиней Гертфорд, всего лишь Грей, поскольку она не венчана.
      - Екатерина не венчана? - задохнулась я и тут же вспомнила, как в день ее бесчестья Сесил невинно обронил: "У нас будет время вникнуть в обстоятельства их бракосочетания".
      Какой умница! Снова он оказался прав! Да, конечно, Екатерине всю жизнь чудовищно не везло, сама судьба ополчилась против нее! Видимо, они поженились второпях, наверно, в тот самый день, когда она отказалась ехать со мной на охоту, за суматохой им удалось скоренько обвенчаться. Чтобы сохранить тайну, они пригласили первого попавшегося священника невесть откуда - теперь невозможно сыскать ни его, ни каких-либо записей. Единственной свидетельницей была сестра Гертфорда, Джейн Сеймур, а она, бедняжка, умерла от оспы. Ни церковной церемонии, ни оглашения, ни священника, ни свидетелей, ни записи в приходской книге - так что остается от их законного венчания?
      Екатерина направо и налево вопила, что у нее есть документ, составленный ее мужем, определяющий ее вдовью долю в случае его смерти и подтверждающий их брак. Но где он в таком случае? Пропал, видите ли! И женщина, которая не сумела сберечь клочок бумаги, считает себя в силах управлять королевством? Я смеялась до упаду!
      Теперь она клялась своей бессмертной - своей бессмертной! - душою, что они обвенчаны по-христиански.
      - Пусть удавится вместе со своею бессмертной душой! - довольно заявила я. - Налейте вина архиепископу! Пусть доводит до конца дело о признании брака недействительным.
      И пусть со всех амвонов во всеуслышание объявят, что ребенок незаконный. Еще вина! За здоровье моего лорда и моего архиепископа и, разумеется, за здоровье моего секретаря!
      ***
      В ту ночь мы славно повеселились. Однако меньше чем, через минуту я получила жесточайший урок, жесточайшее напоминание, что черный пес-Крушенье всегда бежит следом за своим золотым братом-Торжеством. Ибо вскоре страшные вести из Франции вытеснили из моей головы всякую мысль о Екатерине - вести о поражении и смерти. В этой войне мы потеряли кучу денег, мне до сих пор больно об этом вспоминать. Мы потеряли Гавр и надежду вернуть Кале. Мы потеряли тысячи английских храбрецов и доброе имя Англии, лишь жалкие остатки нашего воинства вернулись назад под изорванным и окровавленным стягом Амброза. Я рыдала у Робина на плече и слегла с мигренью, с болью в животе и в половине лица, где мучительно ныл и дергал еще один зуб.
      ***
      Тогда ли я недодумала, недослушала, когда граф Леннокс прислал из Шотландии человека с просьбой отправить ему в помощь сына, чтобы вместе требовать от королевы Шотландской возвращения отнятых в приграничных войнах земель? Или просто сдалась на уговоры, когда все вокруг просили отпустить Дарнли в Шотландию?
      - Чего вы боитесь, миледи? Что королева Шотландии выйдет за него замуж? - смеялся Робин, замедляя шаг, чтобы подать мне руку, когда мы по мокрой гальке шли из дворцовой церкви с праздника святого Стефана. - Да она никогда не выйдет замуж без вашего согласия, ведь тогда прости-прощай обещанное преемство!
      - Но она наверняка хочет взглянуть на него! - возражала я, старательно обходя мокрые декабрьские сугробы, чтобы не замочить лайковые башмачки и узорчатый бархатный плащ. - Брак с ним укрепил бы ее притязания на английский трон и помог бы усидеть на шотландском, ведь в нем кровь Тюдоров и Стюартов!
      - Весьма вероятно, - заметил идущий слева от меня Сесил. - Но даже если ей занятно на него взглянуть, в наших интересах окружить ее возможно большим числом искателей. Хотя Филипп Испанский по-прежнему не торопится женить дона Карлоса, Трокмортон пишет мне из Парижа, что королева-регентша сватает королеву Шотландскую за французского мальчика-короля, своего сына Карла.
      - За ее бывшего деверя?!
      Тень моего отца и его первой Екатерины, Екатерины Арагонской, - как он взял тогда за себя вдову брата Артура, преступил записанный в книге Левит запрет и какие горести из этого проистекли!
      - Ах, французы! - Возмущению моему не было предела. Я тоже полагала, юнец Дарнли рубит сук не по себе, что Мария не обратит на него внимания, а если и обратит, то, здраво поразмыслив, откажет.
      "Пусть едет", - говорили все.
      Никогда еще два слова не воспламеняли такой огромный пороховой погреб, как в тот миг, когда я согласилась с этим "пусть едет".
      Глава 14
      Чье ты, дитя-Желанье?
      Отец мой - пышный Май.
      Кто мать твоя, мой сладкий?
      Гордыня, почитай.
      Ужель тебя, Желанье,
      И годы не убьют?
      Умру и вновь рождаюсь
      По тыще раз на дню...
      Как мужчины теряют голову от любви?
      А женщины?
      Нет, не спрашивайте меня, не знаю. В жизни не теряла даже наперстка, а головы и подавно. Когда я любила Робина, я обретала любовь, любовь, которая была со мною всю жизнь, которой я дышала, как воздухом, с той поры, когда мы вместе резвились в Божьем саду, покуда по прародительскому примеру не впали в греховную человеческую страсть.
      Но терять голову от любви?
      Нет.
      Так что такое любовь?
      Если не безумие, может быть, голод? Вкус к неведомому яству, аппетит к еще неиспробованному, влечение к неизвестному, но узнаваемому по первому сладкому дуновению?
      Одно я знаю - величайшая любовь в жизни приходит не первой. Есть разные роды любви - девическая влюбленность, телесная страсть, телесный голод, потом зверский голод любви, - и все их надо испытать, испробовать, вкусить, покуда придет величайшая.
      Кэт рассказывала, как терзался голодом мой отец - когда угасла его любовь к первой королеве, когда он спал один в Расписном покое Уайтхолла и не входил на королевину половину; когда стала сказываться роковая разница в годах. Королева уже и без зеркала видела, какой глубокий след оставили сорок зим на ее желтоватой коже испанки. Жестокая природа состарила ее до срока; она похоронила всех своих детей, кроме моей сестрицы Марии. Ей пришлось пережить все семь проклятий женского рода: младенцы умирали и разлагались в ее утробе и появлялись до срока бесформенными выкидышами. Хуже всего было рожать мальчиков, которые проживали по несколько дней, успевая заронить надежды - всякий раз ложные. Немудрено, что спина ее согнулась от бесконечных беременностей, от горя, сгорбилась от покорности судьбе.
      ***
      А Генрихов голод требовал удовлетворения.
      Неприкаянный, словно планета на небосводе, король переезжал с места на место, из дворца во дворец по пыльным дорогам и узким аллеям между Вестминстером, Ричмондом и другим его излюбленным приютом - Савойским дворцом.
      За ним следовали послы и посланники, тайные советники и придворные, добрые друзья Сеффолк, Кари, Норрис и другие. Сейчас они были королю гораздо ближе королевы и уж конечно он любил их не в пример больше.
      Смеясь, дурачась, возясь, как мальчишки, они отвлекали Генриха от горестных мыслей, Екатерина же всем своим скорбным и жалким видом напоминала о его беде.
      - По коням! - кричал он на заре; сражался на ристалище, гонял зайцев и борзых как одержимый. По ночам плясал, словно у него пляска святого Витта, без устали прыгал и подскакивал выше всех придворных весельчаков.
      - Еще! - приказывал он. - Еще! Больше!
      Больше!
      Или метал кости, словно в него вселился сам дьявол, проигрывал золото, как медяки. И обжирался. Смотрители королевских кухонь тщетно пытались наполнить эту прорву - говядина, барашки, перепела, каплуны и аисты, павлины, пеликаны и поросячьие ножки царственной процессией устремлялись в разверстый монарший зев.
      И с каждым проглоченным куском его величие только возрастало.
      "Когда он шествует, земля дрожит и люди дивятся!" - восклицал путешественник, племянник немецкого графа.
      "Красивейший и утонченнейший из земных властителей!" - вторил другой поклонник.
      Однако голод его не унимался.
      ***
      Этот голод могла насытить только женщина.
      Ранним утром первого мая 1526 года, когда королевины фрейлины возвращались с веселья, Генрих приметил одну, державшуюся особняком. Сквозь оконный переплет он подглядел, как она бросила букет алых и белых майских цветов, отвернулась от веселых подруг и пошла сама по себе.
      В тот вечер он велел, чтоб ее к нему подвели. Миниатюрная, не выше его жены Екатерины, по-мальчишески стройная. Но у мальчиков не бывает таких глаз - больших, темных, сияющих в приглушенном свете свечей, таких волос, черных, бархатистых, словно струящаяся тьма, и ни один мальчик, да и не одна женщина при дворе не выглядели бы так обворожительно во французском, изумрудного шелка платье.
      - Недавно из Франции, мадам? - мягко спросил Генрих, присмиревший под спокойно-величавым взглядом огромных черных очей, в которых, казалось, таится самая ночь.
      Она кивнула.
      - И вам не по нраву майское гулянье в доброй старой Англии?
      Она не спросила, откуда ему известно про утреннюю пантомиму с майским цветом. Человек помудрее заключил бы, что она разыграла всю сцену нарочно в конце концов, каждый знал, куда выходят окна королевской опочивальни и в какой именно час король встает, потягивается и приказывает постельничьему распахнуть окно, чтоб впустить утреннюю свежесть!
      Человек более мудрый - или менее значимый... но великий Гарри всегда самоуверенно полагал, что женщины любят его самого, а не его сан.
      Она смело выдержала его взгляд.
      - Это гулянье... - Здесь она медленно потупила огромные оленьи глаза, взглянула на Генриха искоса, из-под ресниц - уловка из арсенала заправской кокотки.
      Так они говорили, ее враги, но если это уловка кокотки, значит, каждая женщина - кокотка.
      ...За этой уловкой последовала вторая, тихий шепот, так что Генриху пришлось наклониться к самому ее лицу:
      - Этакие пустяки меня не радуют.., не доставляют мне.., удовольствия.
      ***
      Птиц ловят за ноги, как гласит пословица, охотников - за другое место.
      Разумеется, он попался, словно камбала в невод, запутался в чем-то таком, чего прежде не знал.
      И это была любовь.
      А любовь не считается с политикой.
      Я знала: Мария горда, может, и почище моего. И твердо верила, что в царственной заносчивости она не пожелает в супруги безродного мальчишку.
      И все же...
      За Дарнли следовало приглядеть.
      Перед отъездом он подошел к руке, и я воспользовалась случаем взглянуть на него еще разок. Да, к нему и впрямь стоило приглядеться - вот кто был поистине хорош собой. Выше всех присутствующих, даже выше Робина, в черных шерстяных дорожных чулках, которые подчеркивали безупречную форму икр, тонкий в талии, широкий в плечах, он, казалось, не вылеплен кое-как старушкой природой, а высечен умелым ваятелем. Правда, чувственное лицо, прямой нос, большие глаза и маленький рот были на мой вкус чересчур женственными; зато золотисто-каштановые волосы, светлая кожа и безупречная учтивость, словно позаимствованная у старого Арундела или сумрачного Норфолка, делали его похожим на молодого бога.
      И все же, как заметила позднее некая шотландская особа, в нем было больше от Пана, чем от Аполлона. Я с любопытством разглядывала острые, как у сатира, уши, чуть раскосые карие глаза - что за ними скрывается? Непроницаемые они или просто пустые? Что там, за этими наглухо заколоченными окнами души, - тайный враг или просто никого?
      - Прощайте, милостивая государыня! - Голос у него был более хриплый, чем я ожидала, громкий, неприятно режущий слух.
      - Езжайте с Богом! - Я рассеянно махнула ему рукой. Мне было жарко. Где веер? Мои дамы, Анна Рассел, Леттис Ноллис и Мария Радклифф, сгрудившись у основания помоста, болтали с Кэт. Я подозвала ее. Как медленно она взбиралась на две невысокие ступеньки!
      Боль сжала мне сердце - а ведь Кэт состарилась! И за мыслями о Кэт я совершенно забыла про юного искателя.
      Разговоры о Мариином замужестве воскресили интерес к моему. На службе в соборе Святого Павла, перед открытием парламентской сессии, настоятель в проповеди осудил безбрачие и обрушился на меня лично.
      - Если бы ваши родители придерживались ваших взглядов, - вопросил он язвительно, - где бы вы были сейчас?
      Вот грубиян! Мне хотелось его ударить - громогласный долгополый невежа, подумать только - сказать такое королеве! Однако все мои парламентарии были с ним заодно, и я, повздыхав, вновь принялась за брачные игры.
      Так кто у нас на примете? Габсбургов мы по-прежнему кормили обещаниями. После смерти отца, старого императора Фердинанда, его сын и наследник эрцгерцог Максимилиан вновь посватал "прекрасную Елену", как он лестно именовал меня, "с таким прекрасным приданым", за своего брата, эрцгерцога Карла.
      Я ответила уклончиво-обнадеживающим письмом - мы нуждались в союзниках против Испании. Однако положение было не из легких: Максимилиан и так уже предупреждал, что "не позволит водить своего брата за нос и предлагает в последний раз".
      Целую неделю я раздумывала об этом долгими ночами, в канун летнего равноденствия, когда спустя два часа после ухода ко сну небо по-прежнему брезжило призрачным светом и казалось, ночь не наступит никогда. Кого бы найти в противовес Габсбургам, какого нового искателя ввести в игру, чтобы выиграть пространство для маневра, выиграть время...
      Я задумчиво жевала засахаренные лимонные дольки, привезенные Трокмортоном из Парижа, когда шальная мысль заставила меня расхохотаться вслух.
      А что, если...
      Не могу же я!..
      Могу ли я и впрямь?..
      Да, кажется, могу!
      Что, если ему - Господи, помилуй! - без малого четырнадцать, а мне, ну, вдвое больше, да еще несколько годков накинь...
      Где зеркало? Я всмотрелась в свое отражение. Ни мягкое пламя свечей, ни наложенные Парри белила не скрывали морщинок у глаз.
      Но он женится на мне не ради лица! Что до него - мой дядя Артур женился в четырнадцать, а всем ведомо, что в делах природы пальму первенства держат как раз французы...
      Я намекнула французскому послу, последовал обмен шифрованными письмами, и у меня появился новый жених - бывший Мариин деверь, мальчик, который прежде сватался к ней, король Франции!
      Не следовало мне так радоваться, отбивая у нее ухажера, но я ничего не могла с собой поделать. "Это покажет ей, как воротить нос от первого пэра Англии - от моего Робина!" - ликовала я.
      Отдала бы я Робина, согласись она за него выйти?
      Неважно, это мне было решать, не ей!
      Брак ее с доном Карлосом Испанским расстроился - его отец Филипп дал понять, что все кончено. Теперь расстроился и брак с королем Франции! Скоро она поймет, что синица в руках лучше, чем журавль в небе!
      А помимо Франции у меня оставалась Швеция, король Эрик хранил верность мне и своей мечте объединить две великие протестантские державы Северной Европы. В то лето он прислал ко мне свою сестру, принцессу Цецилию, бледную красавицу, высокую, вровень со мной, и лучезарную, как северный рассвет. Мы устраивали балы, маскарады, игры, мы веселились все лето. Вместе мы съездили на восток от Лондона, посетили Кембриджский университет, послушали тамошних ученых и нагрянули к Берли подивиться на его новый замечательный дом в Теобалдсе.
      Справили мы и крестины - принцесса приехала уже на сносях, ее сын родился у нас, и я была крестной матерью! Справили свадьбу: Робинов брат Амброз женился на моей фрейлине, маленькой Анне Рассел, дочери лорда Бедфорда; потом другую - моя троюродная племянница Леттис Ноллис вышла за юного Девере, виконта Херефорда, и все мои молодые подруги сражались на турнире в их честь. Я рада была сбыть ее с рук: для хорошей фрейлины Леттис всегда была слишком самовлюбленной.
      Однако к ее жениху - доброму, верному малому - я всегда питала некоторую слабость, так что вполне искренно пожелала молодым счастья.
      Принцесса привезла с собой целый выводок юных красавиц, таких же высоких, белокурых и милых, как она сама. Одну из них, молодую графиню Елену Снакенборг, я так полюбила, что попросила принцессу оставить ее мне. Сама девушка была не против, потому что у нее тоже завелся воздыхатель мой старый маркиз Нортгемптон, Эдвард Парр, брат покойной Екатерины, влюбился!
      - Как вы поступите? - спросила я, затаив дыхание.
      Она улыбнулась своей степенной улыбкой.
      - Ваше Величество, мне уже не шестнадцать! Поблагодарю за оказанную честь - и подожду.
      Вот девушка в моем вкусе. Подожду! Ее нордический здравый смысл придал мне сил.
      Я тоже подожду!
      - Ждите! - говорила я Робину почти ежедневно и "не торопись, повремени" - напоминала себе. Ибо наша любовь разгоралась, как лесной пожар, мне все труднее было не уступать на его поцелуи, на его нежные прикосновения.., и на его ласковые уговоры...
      Ждать.., чего мы ждали?
      - Мадам, я принадлежу вам и должен верить, что когда-то и вы будете принадлежать мне! - проговорился он на свадьбе своего брата. - Неужели весь мир будет спешить к алтарю, только не мы?
      Брак...
      В тот день это слово впервые прозвучало между нами. А раз произнесенное...
      Однажды мы катались по Темзе с испанским послом, епископом де Квадрой. Варка была убрана весенними цветами, весенний ветерок лобзал медленно катящиеся волны, все вокруг дышало покоем. Позади нас один из пажей наигрывал на лютне любовную песню, нежные звуки падали, словно теплый дождь. Мы полулежали под навесом из роз и жимолости, потягивали сладкое, словно нектар, поданное в честь епископа испанское вино.
      - Воистину, мы на небесах! - восторженно выдохнула я.
      Вдруг Робин вскочил и картинно упал передо мной на колено.
      - Мадам, умоляю, вознесите меня на небеса - выходите за меня замуж! Вот и священник - этот добрый князь Церкви не откажется связать нас узами брака!
      Обвенчать пару еретиков? Де Квадра раздулся от гнева, словно лягушка, - не ровен час, лопнет. Я захихикала. Несносный Робин - так шокировать высокого гостя! Я лихорадочно искала выход.
      - Его Преосвященство не знает английской венчальной службы!
      - Зато я знаю! - мягко сказал Робин, касаясь моей руки. - Елизавета, берешь ли ты меня, Роберта, в законные...
      Пожатие его сильных пальцев, нежное прикосновение большого пальца к ладони...
      О, Робин, Робин...
      Жди и смотри!
      ***
      Однако покуда мы играли и ждали, другие не мешкали. В Шотландии встретились Май и Желание, едва этот бесенок Дарили сошел с коня. Да, он был бесенком, хоть и выглядел ангелом! На исходе весны мне напомнили о нем, и напомнили безжалостно, срочные депеши с севера.
      "Ваша кузина-королева без ума от юного лорда Дарнли, - писал мой посол сэр Томас Рандольф. - Едва прибыв в Вемисс, он бросился к королеве, и они плясали веселую галиарду, покуда она не взмолилась о передышке. Теперь она говорит, что никогда не видела такого высокого и хорошо сложенного мужчину".
      Я прочла это, когда Парри укладывала мою прическу для аудиенции послу Габсбургов, только что прибывшему из Вены.
      Плохи дела!
      - Кто тут есть? - крикнула я.
      Мигом подбежал паж.
      - Гонца в Эдинбург!
      "Возвращайтесь немедленно!" - послала я королевский приказ.
      "Мне и тут неплохо, я никуда отсюда не двинусь", - нагло отвечал этот щенок.
      Следующий приказ я отправила сэру Томасу Рандольфу: "Используйте своих людей, делайте что хотите, но чтобы наш кузен Дарнли немедленно вернулся в Англию!"
      "Королева этого не допустит, - в отчаянии писал Рандольф. - Она не надышится на лорда Генри; все говорят, он ее околдовал!"
      Из сорока курьеров, готовых развозить мои письма и указы по всей Европе, не меньше половины скакали в Шотландию и из Шотландии.
      "Она не надышится на лорда Генри".
      "Она произвела его в пэры, сделала графом Россом".
      Значит, Мария влюбилась, влюбилась первый раз в жизни? Всерьез ли эта лихорадка?
      Оказалось, всерьез.
      "Она отбросила всякий стыд, - невесело писал Рандольф, - бредит принцем Генри, и этого уже не поправить, кроме как силой".
      Как - и когда - Рандольф это угадал? Ибо поистине близился Армагеддон.
      Однако из Англии я видела всего лишь его стремительный взлет. "Принцем, Генри?"
      "Она сделала его герцогом Олбени, мадам".
      Королевский титул. Ясно, к чему идет дело.
      Я заскрипела зубами и послала третьего гонца - не простого курьера, но верного Трокмортона, моего парижского посла, и не к Рандольфу, а к самой королеве и с главным моим козырем: "Если вы изберете в мужья любого из моих лордов, кого угодно, только не Дарнли, я назову вас наследницей всей Англии".