Все, кроме моей девической слабости, - ибо сердце мое замирало, колени дрожали, ноги подкашивались...
      Затем на меня возложили корону святого Эдварда, самую древнюю и священную. И наконец, корону, которую мне предстояло носить до конца церемонии...
      Как разгулялись в тот день призраки! Ведь корона была изготовлена для Эдуарда, по его отроческой головке, и пришлась мне как раз впору! До чего же она была хороша: четыре стоячих дуги из золота и жемчугов, основание обвито венком из жемчугов, алмазов и сапфиров, в середине, под крестом, огромный малиновый самоцвет, рубин, гордость Черного Принца, носящий его имя.
      Трепеща, я вышла из алтаря, и герольдмейстер Ордена Подвязки во всеуслышание изрек:
      - Провозглашаю тебя королевой Англии, Франции и Ирландии, защитницей нашей веры, всечестнейшей императрицей от Оркадских островов до Пиренейских гор.
      Его слова потонули в серебристо-пронзительном визге сотен труб, захлебнулись в громе литавров, в звуке органа, из которого гимн рвался, словно душа из моего трепещущего тела. Признают ли меня законной королевой, чтобы чтить как свою владычицу, чтобы служить мне верой и правдой и пасть за меня в бою?
      Да или нет?
      "Да! Да!" и снова "Да!".
      Меня пронзила ослепительная молния блаженства. Прошлое и будущее слились в одно, настоящее растянулось в бесконечность. Я видела отца и мать и в эту минуту, как никогда, жаждала, чтобы она оказалась рядом.
      "Да! Да!" и снова "Да!".
      Лорды орали до хрипоты и махали своими маленькими коронками, будто отпущенные с уроков школьники. И под их крики меня отвели во дворец, и там восемьсот пэров и прелатов пировали восемь часов кряду и съели, сдается, по восемь тонн пищи на брата.
      Сама я едва прикоснулась к золоченому жареному лебедю, к фаршированной яблоками кабаньей голове, к павлину в перьях и скворцам в тесте. Мне приятнее было смотреть, как мои люди - да, мои, мои люди, мои пэры, мои рыцари, мой народ! - пьют и жрут до отвала. Дворцовые повара превзошли сами себя - восемь Вестминстерских кухонь превратились в кромешный ад, однако оттуда несли и несли поистине райские кушанья.
      И вновь и вновь звучало по кругу; "БОЖЕ, ХРАНИ КОРОЛЕВУ!"
      Мой рыцарь-защитник въехал в зал в полном боевом облачении, со звоном швырнул на мощеный пол стальную перчатку и вызвал на поединок всякого, кто усомнится в моих правах.
      А пока мы ели, юный герцог Норфолк, впервые вступивший в наследственную должность главного церемониймейстера и главы Геральдической палаты, а также лорд-распорядитель коронации граф Шрусбери в золоте и серебре разъезжали на богато убранных скакунах между рядами столов, дабы уберечь нас от незваных гостей.
      А я царила над всем, как Царица Небесная, на верху блаженства. И так я удалилась в опочивальню, не в силах двинуть рукой от усталости; дамы сняли с меня корону, мантию, тяжелое коронационное облачение, девушки, под водительством Кэт, уложили меня в постель, и я сразу забылась глубоким сном.
      Ни до, ни после не случалось мне спать так сладко и так мирно.
      Ибо то была моя последняя спокойная ночь: поутру Сесил разбудил меня вестью, которой я в страхе ждала с самой Марииной смерти.
      Глава 3
      Мария, моя родня, мое проклятие.
      И моя горечь, как все Марии в моей жизни.
      Обманчиво-спокойным голосом Сесил возвестил самое страшное:
      - Мадам, королева Шотландии провозгласила себя английской королевой. Ваша сестра умерла, и теперь другая Мария заявляет притязания на ваш трон.
      - Какие.., притязания? Как она может оспорить мои права? - выговорила я запинаясь, словно круглая дура.
      - Она обещает, если потребуется, объявить войну.
      - Войну? Господи, помилуй!
      Меня прошиб холодный пот. Я увидела, как шотландцы с воплями вторгаются в Англию, вражеские корабли входят в Темзу, французские войска в эту самую минуту сбегают по сходням на берег.
      - Она не нападет на нас, мадам, по крайней мере сейчас! - мрачно вымолвил Сесил. - Однако она грозится, пугает, бряцает оружием, требуя признать ее законной королевой...
      Тут я уже взвилась:
      - А я, выходит, самозванка, незаконнорожденная плебейка?
      Разумеется, он не сказал "да", но и отрицать не стал. Он ушел, а я осталась в постели, больная и разбитая.
      Кузина Мария - как же я ее ненавидела!
      Уж не знаю, что привлекает мужчину в женщине, но у Марии это было от колыбели и до гробовой доски. Я умела завлечь. Мария не завлекала - это былому нее от природы.
      Бог весть как ей это удавалось! Она была рослая, не ниже Робина! К тому же черноглазая, разбитная бабенка, говорят, с горбом, с огромной шишкой на носу, который загибался к подбородку совсем по-ведьмински...
      Что мужчины в ней находили? Я вовсе не ревную! С какой стати?
      Нет, моим проклятьем были лишь ее притязания на трон. И в конечном счете - черным проклятьем для всех ее близких, для ее дела, для нее самой.
      - Это все ее свекор, наш враг Франциск, а юная королева не причастна! - возмущался граф Арундел в совете.
      Дело происходило в то же утро. Я встревоженно смотрела на его обрюзгшее лицо, на его гримасы, на выкаченные от страха глаза. Я знала, что он тайно держится старого обряда - от пыльного бархатного кафтана разило потом и ладаном. Да, он - старик, но ведь и старик - мужчина. Неужто он влюблен в нее, как, по слухам, влюблены все?
      Полет брезгливо поднял бровь и выложил на стол парижские депеши.
      - Франциск? Только в той степени, - поправил он сухим, педантичным тоном, - что французский король велел провозгласить ее английской королевой по всей Европе. - Он скептически постучал ногтем по пергаменту. - Однако как доносят нам в этом письме, молодая королева-дофина сама с восторгом носит траур по нашей покойной королеве, своей "сестре", и щеголяет при французском дворе в английском королевском венце.
      Сесил кивнул.
      - Разумеется, Франция рассчитывает таким образом нас припугнуть и получить преимущества на грядущих мирных переговорах, - невесело согласился он. - Однако королева Шотландская не была бы женщиной и королевой, если бы устояла перед искушением надеть английскую корону поверх шотландской и французской.
      - Так пошлем гонца к нашим представителям на мирных переговорах и велим ужесточить условия, - громко вмешался лорд Клинтон. - Никакого мира, пока королева Шотландская не откажется от своих ложных притязаний!
      Иначе Франции придется туго! Мы знаем, что Испания и Франция истощены войной и со дня на день выбросят белый флаг!
      Кузен Ноллис подхватил, сверкая карими глазами:
      - Ни в чем не уступать папистским воинствам, папистским притязаниям!
      Вокруг застеленного зеленым сукном стола летали сердитые фразы, а я сидела, слушала и думала свою невеселую думу.
      Будь Мария самозванкой без роду без племени, так ведь нет, при всей своей молодости она - королева, даже вдвойне королева. Первый раз ее короновали в младенчестве, когда ев отец - король - умер со стыда после позорного бегства его воинов, разбитых англичанами при Солвей-моссе; второй - когда пятилетней девицей на выданье отправляли во Францию. Теперь она старая замужняя тетка шестнадцати лет от роду - совсем недавно она справила свое рождение в праздник Непорочного Зачатия Приснодевы Марии.
      Бог любит пошутить.
      Вот уж кто не дева, и если зачнет - младенца ли, войну, - зачатие явно будет порочным!
      Однако ее притязания, пусть и ложные, но имеют под собой кое-какие основания. Легко вообразить, что говорят у меня за спиной Арундел, Дерби, Шрусбери и другие тайные паписты.
      - Она происходит из старшей ветви Тюдоров, - бормочут они. - А значит, имеет больше прав, чем та же Екатерина Грей, внучка младшей сестры покойного короля.
      Здесь, надо думать, не выдерживает кто-нибудь из стойких протестантов, старый Бедфорд или Пембрук:
      - Король лишил ее прав, как рожденную в католичестве и к тому же за границей. Да она отродясь не ступала на английскую землю!
      - Однако многие, живущие в Англии, почитают ее единственно законной!
      Да, и многие наши паписты, наши тайные изменники, приветствовали бы католическую королеву, словно Второе Пришествие!
      И ни у кого из сердитых, встревоженных лордов язык не повернулся спросить: "А если Мария пойдет на нее войной.., что с нами будет?"
      Кому же мне доверять?
      ***
      На той же неделе гонец из Рима доставил новые тревожные вести. Зря Робин веселился на Рождество: мы не убили змею, только растревожили, старая римская гадина по-прежнему копила яд, по-прежнему норовила ужалить.
      - Коронационный подарок, мадам, от великого Вельзевула, от этой ватиканской твари! - с солдатской прямотой рубанул старый Пембрук. - Его Препаскудство Павел Четвертый разродился своим очередным детищем - папской буллой!
      У меня мурашки побежали по коже. Неужто он снова посмел объявить меня ублюдком, незаконнорожденной, меня, владетельную королеву?
      Но старая крыса облюбовала новую помойку.
      Сесил разъяснил подробности. Подстрекаемый кошкой - вернее сказать, сукой - Марией Шотландской, - папа объявил меня не ублюдком, но узурпаторшей. Теперь он призывал своих сторонников сбросить меня с престола. Это, постановил он, будет не грех, а заслуга перед Богом.
      Открытый призыв к измене. Но то были еще цветочки. К очередному заседанию совета падающий от усталости гонец на взмыленной лошади привез последние новости из Испании. "Теперь у испанской инквизиции, у этой шайки кровавых палачей, новый глава, - объявил Ноллис. - с папским мандатом очистить Европу от ереси!"
      А значит, возродить власть Рима. Мы не смели поднять друг на друга глаза.
      - Что о нем известно? - зло бросил мой двоюродный дед Говард.
      - Это доминиканский монах, милорд, некий брат Михаил, человек крайне ограниченный и еще более жестокий. Половина книг в Европе попала под запрещение и изъята. Евреям велено носить желтую звезду, еретиков жгут, как дрова, только в Калабрии в одном аутодафе сожжено две тысячи человек.
      Сожжено на костре.
      Вьюжный январь сменился морозным февралем, огонь в каминах полыхал до середины дымовых труб. И каждый раз, протягивая к огню замерзшие руки, я вздрагивала. По моему распоряжению в дворцовой часовне всю неделю молились за упокой несчастных. И все же, как тихо напомнил мне Сесил, у нас под боком остается собственная инквизиция, прихвостни Марии, которые, дай им волю, запалят по всей Англии римские костры. Мы должны утвердить свою веру, а сделать это можно только через парламент.
      - В парламенте ваша власть будет испытана на прочность, - говорил Сесил. - Ваше Величество должны их покорить - добиться их одобрения.
      Я кивнула:
      - Да, и более того - я должна добиться их любви!
      Все знают, как собирала свой парламент Мария, - без всякого стеснения наказала шерифам посылать "лишь тех, кто крепок в доброй католической вере". Я на такое не пойду - пусть соберутся честные, испытанные англичане, по своей воле и по воле тех, кто их избрал.
      И среди них, к слову сказать, лорд Роберт Дадли, который сумел добиться избрания на место тестя от графства Норфолк, - хотя, к моему огорчению, для, этого ему пришлось покинуть меня и вернуться в упомянутое сырое низинное графство, где находилась его жена.
      Ибо толстая смуглянка Эми была владетельной госпожой, и через нее он получил титул, дающий право на место в парламенте. Но ведь Дадли, кажется, из Уорвикшира, его отец и брат представительствовали в парламенте как Уорвики?
      Незачем ему туда ездить.
      Надо об этом позаботиться.
      Так они, члены моего парламента, стекались в Лондон - верхом и пешком, по несколько дней, а то и по несколько недель пробираясь по засыпанным снегом, раскисшим дорогам. Палаты общин я не страшилась, но поддержат ли меня лорды в борьбе с Римом, в трудах по искоренению ядовитой поросли, насажденной в этой стране папизмом?
      Бог мне помог, частично устранив худших Марииных епископов; десять умерло в ту зиму, в том числе - вернейший знак Его благоволения архиепископ Кентерберийский, папский легат, главный сообщник Марии в расправах и казнях. Может, он сам сейчас корчится в огне!
      Однако часть преемников уцелела, а в их числе - мои католические лорды из верхней палаты, такие, как Дерби и Шрусбери, не говоря уже о Марииных последышах, вроде лордов Гастингса и Монтегью.
      Кому доверять?
      Кому, кроме себя?
      О, Боже, защити мои права!
      Ночь перед битвой я, как старинные рыцари, провела в бдении: я молилась перед открытием моего первого парламента, просила даровать силы без Божьей помощи мне было не обойтись.
      Я встретила этот день, как и день коронации" во всеоружии блеска и могущества.
      - Покажитесь во всей красе, - убеждал Робин. - Пусть видят, что вы, королева, едете открывать свой парламент, чтобы утвердить там свою волю. Доверьтесь мне!
      И снова его стараниями появились мелочно-белые мулы, золоченый портшез, золотой и серебряный балдахин, все великолепие государственной власти. На этот раз я красовалась в алом бархате, отороченном по воротнику и запястьям мягкой белой лисой, с высокими манжетами из перламутрового шелка, собранного в безупречные складки, в золотом оплечье с жемчугами. На груди висел рубин с голубиное яйцо, свободно распущенные волосы венчала шапочка из алого бархата, расшитая жемчугом и золотыми бусинами. На ступенях палаты лордов стояли все мои пэры в коронационных облачениях, и казалось, Вестминстер вновь готов чествовать свою королеву.
      Как же я обманулась! Едва с тоскливым скрипом распахнулись старые тяжелые двери, как до меня донеслись звуки хорала. Грегорианского хорала! Изнутри выползала черная безликая масса: монахи в клобуках выступали по двое, размахивая целым лесом крестов, кадя ладаном, каждый с высоко поднятой по римскому обряду восковой свечой. Неужто я не могу открыть свой парламент без этой Римской отрыжки?
      - Уберите свечи! - в ярости заорала я. - И без них видно!
      - Довольно папистских штучек! - взревела толпа за моей спиной.
      Однако в своем окружении я расслышала злобное шипение и поняла: чтобы править церковью, как правил отец, придется выдержать бой.
      В палате общин они ждали меня, две стаи волков: горящие отмщением протестанты, только что из Женевы, против неукротимых папистов, которые умрут, но не сдадутся. Я сидела на троне и оглядывала их ряды.
      Многих я знала если не в лицо, то понаслышке. Вот белолицый, красногубый, недоброй славы доктор Джон Стори, да, тот самый, что бросил в огонь Латимера и Ридли. Стори говорил первую речь в парламенте.
      - Держитесь старой веры, истребляйте еретиков! - с горящими глазами убеждал он. - Надо жечь, как жгли, нет. Ваше Величество, надо жечь больше ради здравия вашей души и вашего народа! Да я сам, - похвалялся он, швырнул вязанку хворосту в лицо Уксбриджскому гаденышу, когда тот на костре затянул псалом, и бросил к его ногам вязанку терновника - жалко, что не больше!
      То же было и в верхней палате, когда один из недавних изгнанников обрушился на "Кровавого Боннера", епископа Лондонского при Марии - тот засек до смерти старика протестанта, которому шел уже девятый десяток.
      - А что, - издевался Боннер, - старый ли, молодой, он бы сам предпочел подставить задницу под плеть, чем все тело - огню.
      Тошнотворный запах ладана щекотал ноздри, меня мутило. Этих людей не исправить, не спасти, с ними не сговориться. И пядь за пядью, речь за речью мы теснили их: Сесил, и Ноллис, и я, и свояк Сесила, которого я нарочно назначила лордом-хранителем печати, пока наконец весь парламент не сплотился вокруг меня. И мы провели закон, чтобы всякого, кто не поддержит мои усилия по установлению истинной и мирной религии вместо старой веры с ее жестокостями, отстранять от должности или даже заключать в Тауэр - пусть на досуге поразмыслят об истинном учении.
      - Славно потрудились, мадам, - поздравил меня Сесил, когда я распустила собравшихся.
      Я кивнула.
      - Славная работа, миледи, - согласился Робин, потом коварно улыбнулся:
      - А теперь что вы скажете насчет того, чтобы развлечься? Мне доставили из Ирландии конька, который ждет не дождется, когда его уздечки коснется женская рука, мечтает испробовать ваши шпоры, касание вашего хлыста...
      Я рассмеялась в его притворно-невинные глаза. Да, я показала, что умею парить, теперь можно царственно показать себя женщиной.
      И тут мой парламент все испортил, потребовав от меня платы.
      Глава 4
      Плевое дело.
      Скажите лучше, дело о плеве, ибо они просили никак не меньше.
      За удачную сессию мне, похоже, предстояло заплатить девственностью. Мой парламент, признав за мной главенство в вопросах веры, решил укоротить мои девические деньки - попросил, нет, потребовал как можно скорее избрать себе мужа. Лорд-хранитель печати, сэр Николае Бэкон, явился прямиком с последнего заседания в Вестминстере и сейчас, отдуваясь, стоял передо мною с прошением в руках.
      Он был краток: я должна выйти замуж, чем скорее, тем лучше - в этом согласны все.
      А также подумать о преемнике - назвать наследника, которому перейдет мой трон.
      Я смотрела на Бэкона - не человек, а гора плоти, этакий стог сена, однако в этом сене таился острый, как игла, мозг. Он - свояк Сесила, ему можно доверять. Но стоит ли рисковать, что меня завтра убьют, ради того, чтобы сегодня успокоить парламент?
      - Назвать преемника? - обрушилась я на тихо стоящего рядом Сесила. - А они помнят или забыли, сколько я натерпелась при Марии?
      Когда все знали, что я - наследница, и все заговоры, все козни были направлены на меня и я едва не лишилась жизни?
      - Не вы одна, мадам. - пытался успокоить Сесил. - Первое лицо в королевстве всегда чувствует, что его жизнь - в руках второго.
      Возьмите хоть Древний Рим - Тиберий уничтожил всех, в ком текла хоть капля императорской крови, и не только своих родственников...
      Так же поступил английский Тиберий, мой деспот-отец, уничтоживший мою первую любовь, моего лорда Серрея, за каплю крови Плантагенетов в его жилах; казнивший также двух королев, кардинала, лорда-канцлера, герцога, маркизу, графиню, виконта и виконтессу, четырех баронов и с десяток мелкопоместных дворян...
      Мне ли расставлять себе силки и ловушки, плодить преемников и претендентов, когда отец так тщательно расчистил мне путь?
      Однако парламент хотел в первую очередь, чтобы я продолжила род Тюдоров - запугать меня, а потом не мытьем, так катаньем отправить к алтарю, стреножить и окрутить.
      - Ваше Величество, это нужно для страны, - увещевал Бэкон, принимая от слуги чашу с горячим вином и заглатывая ломоть хлеба, - для ее мира - этому нас учат самозванцы вроде королевы Шотландской.
      - Еще вина, сэр?
      Он, не переставая говорить, кивнул слуге.
      - Это надо для спокойствия королевства, для его прочности!
      Взгляд Сесила подкреплял каждое его слово.
      Довольно войн Алой и Белой розы, нет, нет, никогда больше!
      - Это нужно и для престолонаследования... - Лорд-хранитель печати проглотил остаток булки и тщательно вытер пальцы большой салфеткой, глядя при этом в потолок, чтобы не встречаться со мной взглядом. - Нам как можно скорее нужен принц, наследник вашего королевского рода...
      Вот он опять, извечный вопль Тюдоров: Боже, даруй нам принца! Принца! Призрачного мальчика, такого желанного, кого-то вроде еврейского Бога в Скинии, обожаемого, но незримого!
      И я знала, кем он будет запугивать меня дальше: ибо если не королева Шотландская, то за мной идет Екатерина Грей, а за ней - ее неведомая. младшая сестра, уродец с колыбели, горбунья, карлица!
      Я сидела в парадном кресле, вонзив ногти в ладони, а Бэкон вещал и вещал. И я знала, что говорят у меня за спиной: что это нужно мне - мне, Елизавете, - ибо женщина не сможет править без мужчины, который снял бы с нее тяготы правления, - это известно всякому!
      И что это надо для моего здоровья - ибо женщина, не знавшая мужа, не прошедшая через соитие, не имеет достаточного выхода для дурных кровяных соков, подвержена бледной немочи, непроизвольным сокращениям тайных органов и постоянной, щекочущей похоти - это тоже известно всякому!
      Но прежде всего это нужно им - ибо, будучи мужчинами, они не верят, что можно обойтись без самца!
      ***
      Новые ухажеры наседали со всех сторон. Рабыню на торгах так не осматривают и не оценивают, как оценивали меня: обсуждались мой рост, здоровье, объем моих бедер, регулярность месячных - все, чтоб убедиться в моей способности рожать!
      Как мерзко было на это смотреть! Но Робин стал моими глазами и смотрел за меня. Для него это было игрой, и он ни разу не упустил случая подметить что-нибудь смешное.
      - Посол Габсбургов пытался разузнать длину вашей стопы, - не моргнув, докладывал он, преклонив колено в моей опочивальне после ухода советников; - и, кроме того, осведомлялись, какого цвета ваши августейшие глаза: карие, серые, голубые или черные.
      Я захлопнула ресницы, словно крышку табакерки.
      - И что же ваша милость ответили?
      Я ощутила прикосновение его пальцев к своим и поднесла их к его губам. Его мимолетное лобзание было теплым, словно мартовское утро.
      - Ответил, что глаза у вас и серые, и голубые, и черные временами и даже одновременно, ибо вы королева и можете все, и что вы - целая Вселенная!
      ***
      И вот они потянулись, мои ухажеры, в надежде заполучить целую Вселенную. Поначалу я веселилась.
      - Подай мне хлеба, Кэт, и кусок ветчины, чтобы переварить все эти предложения!
      Так почти каждое утро за свежими депешами я дразнила смеющуюся, хмурящуюся Кэт, которая грезила о моей большой любви, и Парри, которая размышляла теперь в терминах придворного бракосочетания и мечтала для меня о лучшей партии в приходе - что теперь означало весь мир.
      - Столько мужчин и такой маленький выбор - кого вы мне присоветуете? Я перебирала потенциальных женихов, как девушка на ярмарке - разложенный товар. - Номер первый - король Испанский.
      Бывший зять, побывавший в употреблении как муж и теперь изрядно поистасканный, однако за ним числится одна заслуга: он первый сделал мне предложение, еще при живой жене. Можно сказать, почти двоеженец, зато он писал чудесные любовные письма - или кто-то писал за него...
      Номер второй - король Шведский.
      Эрик Только Позови, он сватался ко мне еще при Эдуарде. Теперь он слал духи и гранаты, ковры и горностаев, а под конец и свата - своего доброго братца, герцога Финляндского...
      Говорите, надо назвать преемника? Что ж, тот же герцог Финляндский, вчерашний сват, очевидный наследник и официальный преемник, вернувшись из Англии, с помощью яда отнял у брата сперва трон, затем зрение и, наконец, жизнь...
      А наследник Филиппа, юный Карлос, как он покушался на отцовскую жизнь, покуда Филипп сам не отправил его к праотцам, помните?
      Я не буду назначать преемников!
      ***
      - Вы слышали, дамы? Еще хлеба, Кэт, и ломтик вот этого сыра... Номера третий, четвертый, пятый - император Священной Римской Империи и два его сына, оптом...
      - Кого ваша милость предпочитает? - В отличие от Кэт, Парри принимала все за чистую монету. - Самого Римского императора или кого-нибудь из эрцгерцогов?
      - Парри, скажи, - без тени иронии в голосе, - поддержит ли меня Англия? После мужа сестрицы получить еще одного плюгавого, уродливого, кривоногого, косомордого паписта-Габсбурга в качестве английского короля-супруга?
      - Мадам, мадам!
      - О нет, миледи, фи, не надо так говорить!
      - Теперь номер пятый, герцог Саксонский...
      Из всех венценосцев мира проще было перечислить тех, кто не попал в этот список!
      ***
      Нашлись и доморощенные женихи, почувствовавшие возможность и поспешившие ею воспользоваться. О первом таком претенденте я узнала однажды во время аудиенции, когда граф Арундел вошел в зеленой мантии из тафты и желтых чулках, сияющий, как Нарцисс.
      - Не сомневайтесь, госпожа, он влюблен! - хихикнула Мария Сидни, сестра Робина, которую я взяла фрейлиной по его рекомендации.
      Я вытянула шею, разглядывая его.
      - Влюблен, Сидни? В кого же, скажите на милость?
      Но едва старый козел приблизился к трону с коровьей улыбкой, бычьей грацией и ослиной почтительностью, меня замутило - я угадала ответ.
      - Ваше Светлейшее Величество?
      - Рада вас видеть, милорд Арундел.
      - В желтых чулках является к Оливии влюбленный Мальволио. В. Шекспир, "Двенадцатая ночь".
      Рада видеть?
      Рада видеть, как сырой день святого Свизина: пятидесятилетний, папист до кончиков ногтей, лысый, пучеглазый, колченогий, с одышкой, трусливый и безмозглый, как видно из его разглагольствований в совете!
      Полная противоположность другому.., другому, которого я.., довольно! Хватит!
      - Мадам, отнеситесь к нему благосклонно! - Это вмешалась миловидная и стройная Екатерина Кэри. - Ведь он потратил на нас и горничных около шести сотен фунтов...
      - Чтобы мы нашептывали Вашему Величеству его имя, внушали приятные пустяки о нем, когда вы спите! - давясь от смеха, закончила Филадельфия, сестра Екатерины.
      - Что он вам дал? - зашипела я. - Любые подарки по праву принадлежат мне! - И заставила их отдать все - и деньги, и драгоценности - больше чем на две тысячи крон! - золотой, инкрустированный перламутром аграф, розу из рубинов, агатовое ожерелье и десяток прелестных колечек. Вещицы мне очень понравились в отличие от их дарителя. - При всем его богатстве и связях, Кэт, - шепнула я Екатерине Кэри, пока граф расхаживал по залу, - он уж, наверно, лет сто не пробуждал трепета в девичьем сердце!
      Нет таких денег, за которые бы я согласилась взять в мужья римского католика, пусть даже затаившегося на время!
      Однако на меня поглядывали и другие; моя зоркая защитница Кэт примечала их всех. Примечала? Да она читала будущее, как римская Сивилла.
      - Посол вашего покойного брата во Франции шлет свои поклоны, беспечно заметила она как-то утром. (Девушки готовили меня к парадному выходу и уже застегивали манжеты.) - Он прибыл вчера поздно вечером и умоляет принять его как можно скорее.
      Вернулся из Франции.
      - По-прежнему добрый протестант, - бросила Кэт как бы невзначай, прибирая мои книги, - приятный человек, отлично воспитанный, неизменно верный вашей семье.
      "Если уж говорить о женихах, - читалось между строк ее реплики, - то на этого стоит взглянуть серьезно".
      Я затаила дыхание.
      - Пусть войдет.
      Кэт кивнула одному из кавалеров свиты:
      - Попросите сэра Вильяма Пикеринга.
      - Сэр Вильям Пикеринг к услугам Вашего Величества!
      Пикеринг! Паж, моего отца, придворный моего брата, он сохранил верность Марии, когда другие переметнулись к Джейн, однако позже ужаснулся ее жестокости и примкнул к мятежу своего друга Уайета. Но прежде всего он был ближайшим другом того, кто был мне тогда ближе всех - моего незабвенного лорда Серрея.
      Помнит ли он тот вечер на Темзе, когда я в последний раз видела моего лорда?..
      - Искренно рада вас приветствовать, сэр... мы пообедаем вместе и поговорим о.., о многом...
      - Ваше Величество слишком добры...
      - Нет, нет, Пикеринг, встаньте, будьте как дома...
      Я могла бы полюбить Пикеринга только за это, за ту десятилетней давности любовь. Его приход разбередил старую рану, разбудил в сердце былую боль и даже желание, чтобы он эту боль утолил.
      И он был высок, и красив той красотой, которую я всегда предпочитала, - светлолицый, поджарый, ладный, пусть и не первой молодости.
      И моему парламенту он нравился, нравилась мысль об английском принце. И еще больше нравилась мысль о моем сыне с такими же длинными руками и ногами, с такими же русыми волосами, с тем же хладнокровным, беспечным, величавым обликом.
      Но орлица вьет гнездо с орлом, львица находит пару в своей стае. Я, принцесса по крови, могу сочетаться лишь с принцем, мне не пристало ложиться с простым смертным.
      И к тому же...
      О, Господи, к тому же...
      Тес, послушайте...
      ***
      Посещение Пикеринга странным образом вывело меня из равновесия. Я вновь и вновь прокручивала в мозгу всю головоломку. Разумеется, я должна выйти замуж. И, разумеется, где-то в мире есть человек, которого я смогу полюбить.
      Однако часто ли в королевских семьях женятся по любви? Сколько себя помню, всегда считала, что в праве выбора мне отказано. При всех своих богатствах, титулах и привилегиях я была менее свободна, чем беднейшая молочница с подойником в руках. Ведь я должна выбирать не для себя - для Англии!
      Но ведь и в династических браках случается любовь, разве не так? Сестра Мария любила Филиппа, любила до самозабвения. А он ее - нет.
      - Бывают ли счастливыми королевские браки? - со слезами вопрошала я Кэт. - Есть ли у королей и королев надежда на любовь?
      Она бросила уборку и удивленно вытаращилась на меня:
      - А как же, миледи! Ваш отец влюбился двенадцати лет от роду, хотя свадьбы ему пришлось дожидаться еще шесть!
      По приказу отца, после смерти старшего брата и отцовского решения помолвить младшего с бывшей невесткой, у Вестминстерского алтаря, перед толпой епископов и архиепископов в синем и белом, в золоте и пурпуре, принося клятву жениться на незнакомой испанке, ставшей женщиной в то время, когда он еще оставался ребенком?
      Члены парламента были в восторге. Они любили Екатерину за ее приданое, за то, как долго она, словно бедная терпеливая Гризельда, сносила все тяготы ради желанного мужа.
      Но больше всех любил ее сам Генрих. И она любила его - любила редкой и сильной любовью, тем более странной, что их обвенчали только что не насильно.
      "Воистину, - писал ее отцу чрезвычайно довольный испанский посол, браки заключаются на небесах".
      ***
      К свадьбе Генрих украсил весь летний Лондон их общей эмблемой переплетенными розой и гранатом, и все фонтаны в Сити били сладким, золотистым испанским вином.